История культуры повседневности. Учебное пособие
Коллектив авторов
В данном учебном пособии изложены современные представления о культуре повседневности в ее историческом развитии: от первобытности до ХХ века включительно. Достаточно подробно описаны особенности повседневной жизни человеческих сообществ (обыденных верований, пространств повседневности, жилищ, гигиены, семейной жизни, быта и досуга, питания, одежды и т.д.) в разных частях света, регионах, странах, социальных слоях, в разные исторические периоды. Учебное пособие полностью соответствует Государственному образовательному стандарту и предназначено для студентов, обучающихся по дисциплинам «История культуры повседневности», «История повседневности», «Культура повседневности Европы», «Культура повседневности России», «Культура повседневности Востока» и целому ряду других по направлению «Культурология» (квалификации «бакалавр», «магистр»), и для преподавателей культурологических дисциплин. Написанное ярко и доходчиво, оно будет интересно также историкам, искусствоведам и всем тем, кого привлекают проблемы исторического развития культуры.
История культуры повседневности
Учебное пособие
Под редакцией доктора философских наук, профессора В. П. Большакова, доктора философских наук, профессора С. Н. Иконниковой
ebooks@prospekt.org
Информация о книге
УДК 86.373
ББК 71.05
И89
Коллектив авторов:
В. П. Большаков, доктор философских наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ – предисловие, главы 1, 2, разделы 6.1, 6.2 главы 6, глава 8 (в соавторстве с Е. Б. Гладких), главы 11–13, раздел 14.1 главы 14, раздел 14.2 главы 14 (в соавторстве с Т. Ф. Ляпкиной), главы, 16–19, заключение, словарь, общая библиография, примерные вопросы для контроля знаний;
Е. Б. Гладких, старший преподаватель – глава 8 (в соавторстве с В. П. Большаковым);
Т. Ф. Ляпкина, доктор культурологии, профессор – главы 3, 5, раздел 14.2 главы 14 (в соавторстве с В. П. Большаковым);
С. Т. Махлина, доктор философских наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ – раздел 6.3 главы 6;
И. К. Москвина, кандидат философских наук, доцент – разделы 15.2, 15.3 главы 15;
Л. Ф. Новицкая, кандидат философских наук, доцент – глава 4;
О. В. Прокуденкова, кандидат культурологии, доцент – раздел 6.5 главы 6, глава 9, раздел 15.1 главы 15;
Л. О. Свиридова, кандидат культурологии, доцент – раздел 15.4 главы 15;
А. Ю. Cиницын, кандидат исторических наук, доцент – глава 7;
Г. В. Скотникова, доктор культурологии, профессор – глава 10 (в соавторстве со студенткой 5 курса факультета мировой культуры А. М. Яковлевой);
С. Х. Шомахмадов, кандидат исторических наук, доцент – раздел 6.4 главы 6;
А. М. Яковлева, студентка 5 курса факультета мировой культуры – глава 10 (в соавторстве с Г. В. Скотниковой).
Под редакцией доктора философских наук, профессора В. П. Большакова, доктора философских наук, профессора С. Н. Иконниковой.
В данном учебном пособии изложены современные представления о культуре повседневности в ее историческом развитии: от первобытности до ХХ века включительно. Достаточно подробно описаны особенности повседневной жизни человеческих сообществ (обыденных верований, пространств повседневности, жилищ, гигиены, семейной жизни, быта и досуга, питания, одежды и т. д.) в разных частях света, регионах, странах, социальных слоях, в разные исторические периоды.
Учебное пособие полностью соответствует Государственному образовательному стандарту и предназначено для студентов, обучающихся по дисциплинам «История культуры повседневности», «История повседневности», «Культура повседневности Европы», «Культура повседневности России», «Культура повседневности Востока» и целому ряду других по направлению «Культурология» (квалификации «бакалавр», «магистр»), и для преподавателей культурологических дисциплин. Написанное ярко и доходчиво, оно будет интересно также историкам, искусствоведам и всем тем, кого привлекают проблемы исторического развития культуры.
УДК 86.373
ББК 71.05
© Коллектив авторов, 2015
© ООО «Проспект», 2015
Предисловие
В данном учебном пособии авторы освещают почти всю историю культуры повседневности, некоторые разделы более, некоторые менее подробны. В первых главах книги уточнены современные представления о повседневности, о культуре вообще и культуре повседневности в частности. Рассмотрены также особенности изучения повседневности в историческом краеведении и микроистории.
В книге показано, что в каждый исторический период в каждом из регионов культура своеобразно реализуется в человеческой повседневности. И своеобразие определяется рядом факторов, воздействующих на вроде бы обыденную жизнедеятельность. Географические, климатические условия пребывания людей, цивилизационные достижения, продвинутость хозяйства, социально-политические процессы – все это заметно влияет на характер повседневного существования.
При характеристике собственно культуры повседневности уделяется внимание ценности телесного и духовного в разных сообществах, состоянию обыденных верований и нравов, гигиены, особенностям семейной жизни, отношениям мужчин и женщин, культуре детства. Описываются особенности быта и досуга в развивающихся пространствах повседневности, своеобразие поселений, жилищ, интерьеров, вещей обихода, развлечений.
Отмечается также развитие культуры еды, застолья и изменения в отношении к внешности, касающиеся одежды, причесок, макияжа. Более чем в других аналогичных пособиях, уделено внимания эстетической и художественной составляющей культуры повседневности.
Авторы сознают, что охват реалий повседневности в истории человечества в данном случае не полон. Так, особенности временных явлений (суточные ритмы, календарь, возраст жизни, значение света, цвета, ароматов) в культуре повседневности затрагиваются в текстах некоторых глав вскользь и специально не рассмотрены. Но то что получило отражение в этой книге, создает основу, стержень для более полного изучения всей, чрезвычайно обширной проблематики исторического развития повседневности, становления и развития культуры повседневной жизни, повседневного общения людей.
Глава 1
Повседневность как объект и предмет изучения
Прежде чем излагать историю повседневности, следует уточнить содержание, смыслы понятий «повседневность» и «культура повседневности». Достаточно четкое представление о том, что такое повседневность, дал, например, В. Д. Лелеко. Он отметил, что человек живет повседневной жизнью с момента своего появления на Земле. Но осознал это, заинтересовался и сделал предметом наблюдения, размышления и изучения не так давно, около полутораста лет тому назад
.
Повседневность становится предметом интереса ученых со второй половины XIX в. Первыми результатами такого интереса были работы отечественных и зарубежных историков о быте, нравах и обычаях народов России и стран Европы от античности до начала XIX в. (напр., книга «Быт русского народа» А. Терещенко (СПб., 1848. Ч. I–V) или П. Гиро «Частная и общественная жизнь греков» (СПб., 1913)). Ученые описывали устройство мест обитания человека: как поселений, так и жилищ; обращали внимание на организацию быта, традиции телесных и духовных практик, обеспечивающих ежедневные потребности в «крыше над головой», пище и питье, телесной и духовной гигиене, общении и психологической поддержке и т. п. Предметом специального интереса были также этапные события в жизни человека, семьи и общества, оформленные как обряды перехода: рождение, достижение совершеннолетия, создание семьи, смерть. Кроме того, речь шла о семье и внутрисемейных отношениях; о досуге: играх, развлечениях, зрелищах; о праздниках.
С 1920-х гг. в науке не без влияния относительно новых, появившихся в XIX столетии, человековедческих наук, таких как социология и социальная психология, начинается второй этап научного изучения повседневной жизни. Он отмечен поворотом от внешних форм проявления повседневности к ее внутренним интеллектуально-духовным регуляторам (исследование голландского историка Й. Хёйзинги «Осень средневековья» (1919; пер. на рус. М., 1988), работы представителей французской школы «Анналов» (М. Блок «Короли-чудотворцы», 1924; пер. на рус. М., 1993), Л. Февра «Бои за историю», рус. пер. М., 1991). Появляется новый научный термин – ментальность. Он обозначает внутренний, духовный план жизни, прежде всего – универсальные, присущие всем людям определенной культуры и исторической эпохи бессознательные установки и механизмы психики, привычные автоматизмы, стереотипы сознания и поведения. В рамках Новой исторической науки формируется история повседневности как одно из исследовательских направлений. Оно получает широкое распространение в Европе и России со второй половины ХХ в. и продолжает быть в числе приоритетных научных направлений до настоящего времени.
Традиционно история была макроисторией, историей эпохальных событий, большой политики, выдающихся государственных и культурных деятелей. Рядовой человек с его частной жизнью и повседневными заботами просто проваливался сквозь крупные ячейки сети макроистории, не существовал для нее. Он возникал лишь как участник массовых народных движений: бунтов, восстаний, революций, войн и т. п. История повседневности обратилась к «маленькому» человеку, его заботам и проблемам, к быту, частной жизни; семье как первичной ячейке общества. Так рождаются микроистория, история частной жизни, история семьи – комплекс востребованных до настоящего времени научных направлений. При этом в орбиту научного интереса начинает включаться и частная жизнь, повседневность не только «простых людей», но и представителей средних социальных слоев, и элиты.
Современные ученые показывают связь повседневности как микроисторического уровня жизни с макроисторией, их взаимодействие; описывают и анализируют не только реалии быта, но и ментальные структуры, идеалы, стереотипы сознания, ценностные ориентации; раскрывают культурные смыслы бытовых вещей, одежды, форм и формул поведения.
Эти и другие ракурсы повседневности исследуются в социологии повседневности, семиотике повседневности, эстетике повседневности. Обобщает и подытоживает весь комплекс сведений о повседневности, ракурсов ее видения и методов ее исследования культурология повседневности. По мнению В. Д. Лелеко, повседневность – это то, что регулярно повторяется в жизни человека и человеческих сообществ изо дня в день. Но при этом часто смешиваются повседневность и культура повседневности. Говоря о культуре повседневности, нередко описывают повседневную жизнь. Это так, если под культурой понимается «все, что создано человеком и человечеством». Но ни вся человеческая жизнь, ни вся повседневность не являются культурой. Для того чтобы определиться с понятием «культура повседневности», следует определиться со смыслом понятия «культура». В современных научных представлениях при нарастающем количестве дефиниций укрепились несколько основных вариантов ответов на вопрос, что такое культура. Особенность того или иного ответа определяется каждый раз тем, какая из сторон сложного, многогранного явления, называемого культурой, представляется важнейшей.
При антропологическом (от «антропос» – человек) понимании, культура – все то, что не природа, все человеческое, искусственное; все, что создано и создается человеком и человечеством. При деятельностном подходе (разновидность антропологического) обращают внимание на то, что культура – это способы и результаты человеческой деятельности. Социологи нередко трактуют культуру как совокупность идей, норм, принципов, социальных институтов, обеспечивающих коллективную жизнедеятельность людей.
Для понимания существа и особенностей культуры в ХХ в. очень важным оказалось развитие семиотики на основе философии и лингвистики. С семиотических позиций культура – это совокупность знаковых систем. При этом знак понимается как «чувственно воспринимаемый предмет (явление, действие), который выступает как представитель другого предмета, свойства или отношения»
. Культура порой трактуется и как совокупность не знаков вообще, а прежде всего знаков-символов, особых условных многозначных знаков. Так, немецкий философ Э. Кассирер все формы культуры рассматривал как иерархию «символических форм».
При аксиологическом (ценностном) понимании культура – это совокупность ценностей, ценностных смыслов. Естественно, в ХХ в. развивалось и понимание выраженности смысла культуры, ее сущности прежде всего в ее духовности. Это характерно, например, для немецких (А. Швейцер, П. Тиллих) и русских (Н. К Рерих, Н. А. Бердяев, Д. С. Лихачев) мыслителей. В каждом из этих и некоторых других пониманий культуры отражена какая-то из ее граней.
Учитывая разные понимания культуры, развитые зарубежными и отечественными мыслителями в качестве дополняющих друг друга, возможно подойти к ее целостной современной трактовке. При этом надо отметить следующее. Культура не природна. Она сущностно духовна и представляет собой духовный опыт человека, человеческих сообществ, человечества. Содержание такого опыта составляют ценностные смыслы вещей, явлений, процессов.
В то же время, любые ценностные смыслы опредмечены, овеществлены, выражены в знаках и знаковых системах, носителях смыслов. И, будучи выражены в них, передаются, транслируются от одних поколений, одних культурных систем к другим. Основываясь на этом, можно сформулировать примерное определение культуры, синтезирующее современные научные представления о ней.
Культура – это особый позитивный духовный опыт человеческих сообществ, накапливаемый и передаваемый от поколения к поколению, содержанием которого являются ценностные смыслы вещей, форм, норм и идеалов, отношений и действий, чувств, намерений, мыслей, выраженные в специфических знаках и знаковых системах (языках культуры). Тогда культура повседневности – это духовный опыт, сохраняемый и реализуемый в повседневной жизни. Культурный человек – это человек, в значительной мере освоивший духовное богатство родной и мировой культуры, реализующий в жизни, в том числе и повседневной, ценности, нормы, идеалы, формы отношений и поведения, характерные для культуры, настроенный на уважение к ценностям других культур, владеющий знаковыми системами выражения духовных смыслов, способностью к творчеству в сфере культуры.
Такую трактовку культуры, культурности и культуры повседневности стоит уточнить еще в одном существенном отношении. В этой трактовке снято представление о позитивном значении культуры. Гуманистическое содержание в понимании культуры, развитое мыслителями XVIII–XIX вв. и отстаиваемое в XX в. А. Швейцером, Н. Рерихом, Н. Бердяевым, И. Ильиным, Д. Лихачевым, в наше время, к сожалению, стало утрачиваться. Как-то в тени остается сознание того, что культура, по выражению Н. Бердяева, «благородного происхождения»; что ценности культуры позитивны в плане очеловечивания человека и его жизнедеятельности; что, по мнению Э. Тайлора, культура одновременно содействует «развитию нравственности, силы и счастья человека».
Наши предки не называли культурой все что угодно, все подряд, что думает, чувствует, творит человек, включая подлое, пакостное, безобразное, непристойное. Просветители XVIII в. и ряд мыслителей XIX–XX вв. развивали гуманистическое понимание культуры, возрождение и утверждение которого актуально в наши дни.
Данное выше определение культуры в качестве духовного опыта человека и человечества возможно дополнить: культура – это обработка, оформление, одухотворение, облагораживание людьми окружающей среды и самих себя: человеческих отношений, деятельности, ее процессов, способов, результатов. Конечно, можно удерживать ценностно-нейтральное, объективистское понимание культуры. Ведь это мы насыщаем понятия определенными смыслами, которые могут быть различными в разное время, в разных исторических условиях, в зависимости от разных потребностей. Можно оставлять в содержании этого понятия только одно – это не природа. Но есть ли смысл вот в таком нейтралистском понимании культуры, которая, по мнению Д. С. Лихачева, есть «то, что в значительной мере оправдывает перед Богом существование народа и нации»?
«Основная задача современной жизни: сочетать развитие техники с гуманизмом»
. По сути, речь идет о том, что культура, должна становиться основой цивилизации, ибо «цивилизация без души – ужас!»
. Не следует бояться, что мы таким образом сохраняем (не вносим, а сохраняем!) выстраданный человечеством смысл культуры как гуманистически ценного, того, что, согласно А. Швейцеру, содействует «духовному совершенствованию», а не деградации индивида. Сохранение такого смысла культуры и при ее изучении, и при культуротворческой деятельности, и в попытках воспитания культуры сегодня важно как никогда.
Термин «культура» используется еще и для обозначения общей характеристики состояния жизни общества того или иного региона (культура Востока), исторического периода (культура эпохи Возрождения), этноса (культура папуасов), страны (культура Франции). В таком случае чаще всего термин «культура» совпадает или почти совпадает по смыслу с термином «цивилизация». В других случаях соотношение понятий «культура» и «цивилизация» трактуется весьма разнообразно. Но именно то, что мы называем цивилизацией, скорее, представляет собой все, что не природа, все, что создано человеком и человечеством. «включая помойки и неприличные деяния»
, в том числе и все характерное для повседневной жизни людей, их повседневности.
Культуру и цивилизацию сегодня то отождествляют, то противопоставляют. Иногда в цивилизации видят момент развития культуры, ее возвышения или деградации. Некоторые современные исследователи придерживаются мнения, что культура возникла в период становления человека и человечества, а цивилизация появилась позже, когда возникли государства и города. Но постепенно укрепляется представление о цивилизации как о необходимой составляющей процесса порождения и развития человеческого общества. То, что мы называем цивилизацией, и то, что именуем культурой, появляется одновременно. Швейцарский ученый А. Боннар считал, что «цивидизация представляет совокупность изобретений и открытий, имеющих целью защитить человеческую жизнь, сделать ее менее зависимой от природы, укоренить ее в мире физическом путем познания его законов – губительных для человека невежественного на низших ступенях развития, но по мере их изучения становящихся орудием его наступления на этот мир»
.
Изобретения и открытия о которых писал Боннар, совершались уже в глубочайшей древности. Достаточно напомнить об открытии искусственного добывания огня, сооружении жилищ, развитии орудий труда, дистантного оружия (духовые трубки, лук и стрелы, бумеранг и др.). И все это стало возможным только при накоплении знаний. И все это было бы немыслимо, если бы отсутствовала духовная активность, не передавались от одних людей другим знания и навыки, не проявилось бы культурное значение веры. Технико-технологическая сторона жизни и духовный опыт были, конечно, нераздельны, пока не выделились особо религия, наука, искусство, мораль. И это выделение становится отчетливым в пору становления государств и городов. Вот тогда происходит обособление того, что мы называем сегодня цивилизацией, в отличие от того, что называется культурой.
Цивилизацию в настоящее время определяют как то, что обеспечивает «комфорт», удобство, предоставляемые в наше распоряжение наукой и техникой, политической и социальной организацией обществ
; или как особое состояние общества, характеризующееся высокой степенью упорядоченности социальной жизни на основах морали и права, значительного развития науки и техники, комфортности жизни, технологий деятельности и общения. Кроме того, термин «цивилизация» используется для обозначения межэтнической, культурно-исторической общности людей, основания и критерии для выделения которой, как правило, разнятся в зависимости от контекста и целей применения этого термина
. Например, западноевропейская цивилизация, древние цивилизации и т. д.
Цивилизация в любых ее трактовках теснейшим образом связана с культурой. В том числе и с культурой повседневности. Она создает возможности для бытия, развития, обогащения, сохранения, передачи духовного опыта. Достаточно напомнить о значении для всего этого изобретения бумаги, появления печатного станка, грамзаписи, кино, телевидения, компьютеров, транспортных средств, водопровода, канализации. Но, в отличие от культуры, цивилизация со всеми ее достижениями – ценностно нейтральна. И ее достижения могут использоваться как во благо, так и во вред человеку и человечеству, в том числе и для уничтожения ценностей культуры, распространения бескультурья. Это касается и средств массового уничтожения и возможностей повседневного оболванивания людей с помощью современных средств массовой коммуникации.
Однако не следует винить во всех наших бедах цивилизацию как таковую. Причина ее вредных для человечества воздействий в ее оторванности от культуры. В Декларации прав культуры, инициатором которой выступил Д. С. Лихачев, говорится: культура является духовной основой цивилизации, ее гуманистическим ориентиром, критерием ее самобытности и целостности, что разрозненный мир обретает единство в культуре
.Так должно быть для обеспечения нормального развития современного человечества. Но, к сожалению, пока что этого нет. Есть осознание необходимости этого. Гуманистические ориентиры развития цивилизации действуют только в отдельных моментах жизни человеческих сообществ. А там, где они не действуют, цивилизация нередко проявляет себя в качестве антикультуры, а ее достижения используются бесчеловечно. Прогресс цивилизации, как это ни печально, сам по себе не предполагает расцвета культуры, хотя создает возможности для ее обогащения. Цивилизация и культура не одинаково связаны с явлением, обозначаемым термином «прогресс».
Прогресс (от лат. рrogressus – поступательное движение) означает развитие людей и человечества в направлении к лучшему, высшему, более совершенному состоянию
. Представление о прогрессивном движении человечества начало укрепляться в Европе с эпохи Возрождения. Большинству европейских мыслителей в XVIII и XIX вв., включая Гегеля и Маркса, был свойствен исторический оптимизм: вера в прогресс, попытки обоснования законов общественного развития. Подтверждением этому служили успехи науки и техники, общее повышение комфортности жизни, в том числе повседневной, ее упорядоченности, частичная реализуемость стремления к свободе и равенству и многое другое, в том числе относительное смягчение нравов.
В XX в. развернулась научно-техническая революция, произошло резкое ускорение существенных изменений в производстве, быте и досуге людей, вообще во всех сферах жизни. И на первый взгляд казалось, что все это – изменения к лучшему. Во всяком случае, созидательные возможности человечества действительно выросли необычайно. Но довольно быстро люди стали замечать, что растут не только созидательные возможности человека и человечества, но и разрушительные, проявившие себя в мировых и локальных войнах XX столетия. Смягчение нравов обнаружило свою иллюзорность в этих войнах, в лагерях смерти диктаторских режимов. Жизнь многих людей, вовлеченных в пространства технизации и бюрократизации, стала комфортнее, но не счастливее. Достигнутые свободы (весьма ограниченные) привели к феномену одиночества в толпе.
Поэтому оценки реальностей общественного прогресса как поступательного движения человечества к лучшему состоянию сменились иными. Появилось мнение о враждебности прогресса человеку или о противоречивости следствий прогрессивных изменений. Причем речь шла не об общем прогрессе человечества, а о прогрессе в какой-то из сфер жизнедеятельности. Скажем, о научно-техническом, промышленном прогрессе.
Заметим далее, что, если цивилизацию трактуют как высшую стадию развития культуры или отождествляют с культурой, все вышесказанное относится к культуре. Если культура представляет собой все, что сделано и делается человеком и обществом, то прогрессивные изменения – это изменения культуры, которая тогда может быть и становится, если не в целом, то в каких-то моментах, враждебной человеку и человечеству.
Однако, как было показано ранее, вряд ли культура и вся жизнь общества – это одно и то же. Цивилизация и цивилизованность не тождественны культуре и культурности. А ускоренное прогрессивное движение в экономике, науке и технике, воздействующее на всю человеческую жизнь, в том числе и на культуру – это движение цивилизационное. Ускоренно прогрессирует то, что является цивилизацией, а не культурой. И степень цивилизованности жизни растет очень быстро. И прогресс цивилизации действительно противоречив по своим последствиям.
Прогрессивность же культуры вообще и отдельных культур далеко не очевидна. Что касается отдельных культур, то Н. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, Л. Гумилев давно показали, что их вряд ли возможно сравнивать по признакам большей или меньшей прогрессивности. В самом деле, в каком смысле культура современной Греции более прогрессивна, чем культура Древней Греции?
Тем не менее некоторый прогресс в культуре и культурах человечества можно усмотреть. Во-первых, на уровне осознания недопустимости, греховности определенных намерений и действий людей в отношениях с другими людьми (людоедство, насилие, убийство, обман и т. д.). Во-вторых, в утверждении, хотя бы на уровне сознания, но не только, некоторых принципов, духовных ценностей, например принципа «Не причиняй вреда живому», таких ценностей, как милосердие, благородство, любовь. И если скажут, что это нереализуемые в жизни ценности, то это неправда. Не всегда и не во всем, но они реализуются и уважаются. В-третьих, прогресс культуры состоит в развитии разнообразия культурных форм выражения мыслей и чувств, поведения, в накоплении результатов культурного творчества, скажем, шедевров искусства. В-четвертых, прогресс в сфере культуры связан и с прогрессом цивилизации, с развитием возможностей обогащения, сохранения и трансляции духовного опыта, норм с помощью современных технологий и техники. К сожалению, темпы и мощь изменений цивилизации гораздо выше, чем то же самое в собственно культуре.
Говоря о воздействии прогресса на культуру, надо понимать, что люди не становятся культурнее, когда условия их жизни оказываются более комфортными. Люди и их сообщества не становятся автоматически высоко культурными просто потому, что культура обогащается, растут возможности культурного развития.
Во все времена и сейчас острой и насущной является проблема воспитания культуры, которое осуществляется во многом в повседневности и значимо для нее, проблема передачи от поколения к поколению культуры как можно более высокого уровня. Но может ли быть культура выше или ниже? По-видимому, да. Все-таки, не отказывая ни одному человеку и ни одному сообществу в культурности, мы отличаем малокультурных людей от «аристократов духа», знаем о наличии малокультурных социальных групп. В современной культурологии есть представление о разных уровнях культуры и культурности и о цивилизованности людей в разной степени.
Высокая и не высокая культура (последняя, в общем-то, граничит с бескультурьем) проявляются очень ярко как раз в повседневной жизни, повседневном общении людей. Итак, культура повседневности – это реализация (воплощение) культуры, ее ценностей, ценностных смыслов в каждодневном бытии человека или сообщества людей.
Те или иные ценностные смыслы в каждую историческую эпоху, в каждой из культур воплощаются в определенных формах, способах деятельности, повседневных занятий и досуга. В истории повседневности основное внимание уделяется особенностям окультуривания и нарастания цивилизованности в обычной жизни людей разных исторических периодов, разных этносов и наций, разных социальных слоев. Поэтому история повседневности – это история культуры повседневности, прежде всего включающей и развитие цивилизованных форм человеческой жизнедеятельности.
В. Д. Лелеко пишет, что повседневная жизнь сфокусирована на удовлетворении жизненно необходимых телесных и духовных потребностей человека. И в первую очередь тех из них, которые являются универсальными, присущими всем людям во все времена. Они имеют императивный характер, их невозможно игнорировать без ущерба для полноценного существования, здоровья, да и самой жизни. Жизнь тела невозможна без еды и питья, воздуха и света, физической активности и отдыха, отправления естественных надобностей и удовлетворения сексуальных потребностей. Очевидно, что телесное и духовное в человеке нерасторжимо связано. Один из аспектов такой связи – то, что удовлетворение тех или иных физиологических потребностей погружено и в значительной степени до сих пор погружается в религиозно-мистический контекст и ситуацию группового общения. Скажем, еда и питье чаще всего – это не еда в одиночку, а коллективная трапеза, которая сопровождается обращениями к богу (богам) и угощением высших сил, дарующим людям хлеб насущный. Праздничная трапеза усиливает феномен группового общения, единения людей за столом, предполагает тосты, общий разговор и др.
Культура питания предполагает обработку, оформление добывания продуктов, способов их заготовки, хранения приготовления; развитие различных вариантов потребления пищи и напитков. Пища – высочайшая жизненная ценность, и, будучи таковой, она почти всегда выступает и как ценность культурная, освященная, одухотворенная.
По тому, как обеспечивают люди потребность в пище и питье можно судить о своеобразии их культуры. Прежде всего это набор, ассортимент продуктов. Каждая национальная кухня имеет свои продовольственные традиции и предпочтения. К тому же ежедневный и праздничный рацион питания богатых, бедных и средних слоев населения имели и в прошлом и в настоящем значительные различия.
Культура еды – это не только обеспечение продуктами питания, их приготовление, но и ритуал застолья. По тому, что происходит за столом, что и как едят участники трапезы, какими приборами пользуются, можно судить об особенностях культуры. Усложнение техники еды, постепенный распад «коллективного тела» средневековой культуры, телесное обособление едоков составляли важную, но не единственную сторону процесса цивилизации. Не менее значимым и показательным было ужесточение дисциплины поведения за столом. Европейские руководства по этикету XVI в., а также составленный в 1717 г. по повелению Петра Великого их российский аналог («Юности честное зерцало»), вводят ограничения и запреты на публичное обнаружение всяких телесных выделений и действий, выявляющих животную сторону человеческой природы (естественные отправления, плевание, чавканье, чихание, кашляние, сморкание, отрыгивание, зевота и т. д.). В норму поведения вводится также пользование салфеткой, носовым платком.
Процесс «оцивилизовывания» тела по новым стандартам продолжается и поныне. В последнее время в связи с изменением культурных норм запахов в практику повседневной жизни вошли запреты на запах изо рта от съеденного лука или чеснока, запах пота; широкое распространение получило использование дезодорантов и гигиенических прокладок. «Задраивание отверстий», табу на публичную демонстрацию «естественной жизни» тела – общая линия развития европейской культуры от эпохи Возрождения до современности. Как и прежде, некоторые исключения делаются для маленьких детей.
Культура повседневности в ее конкретности представляет собой совокупность реализуемых в жизни ценностных смыслов – телесности, еды, питья, вещей обихода, жилища, одежды, суточных и иных временных ритмов, ценностей общения, свободного времени (досуга) и т. д., выражаемых в знаковой форме, в знаках и знаковых системах, языках культуры. Очень важный аспект культуры повседневности и ее изучения – семиотический, семиотика культуры повседневности. С. Т. Махлина отмечает: в семиотику повседневности входит очень многое. Но особо выделяются те знаковые элементы, что связаны с домом и вещами, которые находятся внутри и вне его
.
Основное место протекания повседневности в жизни людей представляет собой дом. Народное жилище вобрало в себя опыт поколений, отвечая культурным стереотипам быта. В России, скажем, статус дома был чрезвычайно высок, особенно в крестьянском быту. Он в символической форме воплощал ценности и смыслы человеческого существования и отражал символическую связь человека с космосом. Внутренняя среда дома была тем сокровенным местом, где он выражал свои представления о себе в мире, формируя все содержание жизни, интересов и всего, что было с ней связано. Дом – это особый способ соединять, отражать и формировать жизнь. В крестьянской культуре дом был сложным символическим знаком, по которому можно было определить социальный статус хозяина, его национальность и вероисповедание и т. п.
Дом – это модель мира, образ родины, выполняющий защитную, сакральную, эстетическую, социальную и ритуальную функции.
В доме мы видим огромное количество вещей, наделенных знаковым статусом. По мнению С. Т. Махлиной, чрезвычайно значима и семиотика вещи. Вещь – феномен, который благодаря своей способности аккумулировать в себе традиции, социально-психологические установки, эстетические запросы приобретает аксиологическое звучание. В период становления национальных культур в первую очередь появляется нечто неповторимое, индивидуальное. На сегодняшнем этапе ясно видны тенденции сближения национальных культур. Диалог культур ощутим на каждом шагу. Важно, что вещи отражают образ жизни, который становится во всех странах похожим. Если раньше совершенно по-разному осмыслялась форма предметов в западной и восточной культурах, то в настоящее время между Западом и Востоком во многом начинают стираться различия. Раздаются даже предложения выделить науку о вещах – реалогию. В любой вещи, как бы ни было подчеркнуто ее назначение, наряду с ее практической функцией есть и иная, аксиологическая, отражающая отношение материально-предметного бытия к духовным запросам человека.
Каждая эпоха и социальная группа накладывают отпечаток на все вещи, в ней существующие и ее создающие. Исходя из этого, вещи можно рассматривать как носителей определенных значений. Вещи, используемые в домашнем быту, приобретают помимо и сверх их утилитарного назначения функцию выражения определенного космологически цельного мировоззрения, в котором все предметы, их расположение в пространстве представляют собой непростую систему. В зависимости от контекста вещь может восприниматься и как знак совершенно далеких от нее явлений.
Каждый предмет в квартире имеет определенную утилитарную форму, но несет на себе и груз подчас довольно трудно расшифровываемой семантики. Вещь может выступать в качестве этнического индикатора власти, показателя социальной или кастовой принадлежности владельца, даже может выражать его конфессиональную принадлежность. Вещь вплетена в сложную систему разнообразных символических связей.
Столь же развитой семиотической системой является жилой интерьер.
Семиотика интерьера. Словари определяют понятие интерьера как архитектурно и художественно оформленное внутреннее помещение здания. Однако все чаще в научной литературе и в быту интерьер понимается как убранство внутренних помещений. Именно в этом значении и рассматривается в данном контексте этот термин.
Интерьер не только утверждает и отражает определенный образ жизни, но и выражает все противоречия, достижения и особенности той или иной культуры. Жилищные постройки любого народа представляют собой определенный культурно-бытовой комплекс, который связан с разными сторонами жизни: он зависим от климатических условий, обусловлен направлением хозяйства, формами семейного быта, общественными традициями. Влияют на особенности интерьера имущественные и классовые отношения, уровень развития техники и, конечно же, эстетические идеалы владельца. Последние, в свою очередь, во многом определяются общим культурным уровнем, национальными особенностями, религиозно-магическими представлениями или их отголосками. Но есть и общие закономерности, присущие интерьерам всех времен и народов. Одна из важных – пространственные характеристики: у бедных – тесные, темные и от того дурно пахнущие, захламленные пространства; у богатых – просторные, солнечные, приятные и красивые.
Открытия в области техники, ее развитие и совершенствование, несомненно, влияли на функциональное деление интерьера, как и на обстановку вокруг дома. Каждая эпоха накладывает отпечаток на вид вещей и на их сочетание. Мир вещей как бы пронизан временем, а предметная среда, связанная прежде всего с пространственными координатами, сама своеобразно конструирует время. Интерьер становится знаковой системой. В любом интерьере проступает спаянность быта и бытия, особенно наглядно – в интерьере народного жилища, отражающего систему космологических символов. Вещь в интерьере выступает как культурный текст определенной исторически обусловленной знаковой системы, а интерьер, включающий ее, как сама знаковая система.
Каждый человек, иногда даже не сознавая этого, включен в незримый диалог с вещами, окружающими его в интерьере и воздействующими и на него, и на ближних. В доме как особом пространстве повседневности реализуются знаковые системы, языки, которые оказываются важной частью жизни человека.
Семиотика повседневности в целом – это знание о системе языков, знаковых систем, пронизывающих повседневную жизнь человека. Знаковость вещей, знаковость жилища, знаковость одежды, знаковость поведения, социальных институтов, профессий, техники и технологии, знаковость речи – все это языки культуры, непосредственно проявляющие себя в повседневности. Нередко эти языки культуры получают претворение в искусстве. В свою очередь, искусство влияет на языки культуры. В знаках и знаковых системах выражаются ценностные смыслы вещей и явлений повседневности, которые и изучаются историей культуры повседневности.
Глава 2
Ценности и ценностные ориентации повседневности
Для более полного знания культуры повседневности, ее истории важно иметь представление о ее ценностных составляющих. Г. Гачев отмечал, что «уже в простом и повседневном акте взаимного приветствия люди разных народов выражают свои «символы веры», подчеркивают, что ценно для них в существовании»
. И не просто ценно. Довольно часто «…в повседневной речи мы разговариваем на языке сверхценностей»
. В обычном русском «здравствуйте», в пожелании здоровья другому человеку содержится признание здоровья чрезвычайно значимым и признание ценностью человека, которому желают здоровья. Вся наша повседневная жизнь, повседневное общение связаны с ценностями, пронизаны ценностными смыслами.
Когда мы задумываемся о ценностях обычной жизни, ценностях быта, досуга, обнаруживается, что есть ценности и ценностные смыслы, возникающие и бытующие в самой повседневности, характерные именно для нее. И есть проявления в повседневной жизни иных ценностей, ценностей более высокого порядка: ценностей этноса, нации, социального слоя, общечеловеческих, наконец. Обращение к наиболее простым и очевидным ценностным смыслам повседневности выводит нас к так называемым вещным ценностям. Любые вещи могут использоваться, быть порой очень дорогими (по стоимости) и не быть ценностями. Цена, стоимость и ценность не одно и то же. Ценность вещи задается ее особой позитивной значимостью, выделяющей ее из ряда других, в том числе и таких как эта, вещей. Особая значимость той или иной вещи в повседневности определяется многими факторами, разнообразие которых связано со своеобразием исторического периода, цивилизации и культуры, места и времени функционирования вещи, а также индивидуальными особенностями человека, для которого эта вещь может выступить в качестве ценности. А. Генис писал о своей бабушке: «Любая механическая вещь казалась ей бесценной. Например, будильник»
.
Естественно, особая позитивная значимость вещей обусловлена их ролью в процессах выживания, сохранения жизни и, по возможности, хорошей, комфортной жизни тела и духа. Сохранение жизни обеспечивается достаточностью пищи, питья, одежды и т. д. Но ценной в повседневной жизни оказывается еда особо вкусная (только после долгого голодания – практически любая) и хорошо оформленная; одежда – не просто функциональная, но и красивая.
Впрочем, у множества этносов и наций статус ценностей высокого порядка обрели вообще продукты повседневного употребления, такие как, например, хлеб и соль. Выражение их особой значимости в обычае встречать хлебом-солью уважаемых гостей. А в наиболее напряженные моменты жизни ценность хлеба выражается непосредственно повседневно. Так, в послеблокадном Ленинграде было невозможно и неприлично смести крошки хлеба в корзину для мусора или уж тем более выбрасывать куски недоеденного хлеба. Хлеб еще долго воспринимался в качестве сверхценности, хотя его уже вполне хватало для нормального питания.
Вообще, ценность чего-либо и восприятие этого как ценности не всегда совпадают. Например, когда еды становится достаточно, особо цениться начинает пища свежая, вкусная, та, что по настроению.
Что-то в таком же роде характерно и для повседневной ценности одежды, обуви. Ценность того и другого определяется функциональностью, качеством, носкостью, удобством, с одной стороны, красотой и модой – с другой, престижностью и спецификой момента – с третьей. Конечно, особо ценится та вещь, в которой совпадает все выше отмеченное, скажем, обувь, ноская, из хорошего материала, удобная, модная, красивая, соответствующая положению человека в обществе и своеобразию данного момента.
Но есть и еще нечто существенное, что делает ту или иную вещь ценной. Это привычка. Она нередко определяет ценностный смысл вещи, даже если последняя вышла из моды, перестала быть престижной, утратила лоск. Привычным, чаще всего, становится удобное, но и удобным – привычное.
К своему повседневному жилищу человек тоже привыкает. Хотя оно-то является ценным не просто как привычное. Ценность жилища прежде всего связана с его функциональностью. Жилье ценно в качестве защиты от капризов климата, стихий. Кроме того, оно ограничивает возможности нежелательных повседневных контактов с другими людьми, соседями и чужими (мой дом – моя крепость). И в то же время оно является пространством удовлетворения повседневных потребностей и желаний человека, в том числе отдыха, общения с близкими.
Ценность – любой дом, но особо ценен дом удобный, комфортное жилье. Ценность собственных домов (крестьянских, купеческих, дворянских) задавалась еще и тем, что дом был построен (куплен) мной, моими предками. В доме, в его обустройстве, воплощалась ценность труда (нередко творческого) человека и/или его близких. В нем выражены были духовные смыслы хозяйствования, общения с небезразличными человеку людьми, память о них. Элементы жилища также воплощали в себе и особо значимое функциональное, скажем, прекрасно сложенная печь обеспечивающая комфорт, хорошо обогревающая и приспособленная для приготовления еды, на которой тепло и уютно спать. А вот «красный угол» не функционален. Зато он – «красный», т. е. красивый. В нем помещалось особо ценное: не только стол, икона, Библия, но и дорогой гость.
Конечно, ценность квартиры в блочном доме несопоставима с ценностью собственного дома. Однако и ее ценность не только в ее наличии, в наличии современных бытовых удобств. По мере того как ее обживают, в ней тоже поселяется что-то от духа живущих в ней. Как приятно бывает после долгого отсутствия вернуться домой, даже если вне дома ты жил в лучших бытовых условиях. Обстановка, предметы быта, мебель – все это значимо в повседневной жизни. Особо значимо, ценно, естественно, то, что удобно, привычно, а тем более красиво. Любимое кресло для отдыха – личная ценность.
Бытовые условия жизни разнообразно ценностны, в зависимости от времени и места проживания в сельской местности или в городе. Ценностями повседневной жизни постепенно стали достижения цивилизации, значимость которых мы ощущаем особенно остро, когда их лишаемся: не работает лифт, отключают электричество, отопление, прекращают подачу газа, воды. В. Маяковский воздал должное одной из вещных бытовых ценностей:
…это
белее лунного света,
удобней,
чем земля обетованная,
это —
да что говорить об этом,
это —
ванная
.
К обыденным бытовым условиям повседневной жизни относится и транспорт: личный и общественный. Постепенно люди стали ежедневно передвигаться. И существенную ценность в повседневности обрели велосипеды, мотоциклы, автомобили, а наряду с этим, общественный транспорт: от конки до метро. Это в городе. В сельской местности – иные ценности: чистый воздух, чистая питьевая вода, натуральные продукты и т. д.
Ценностями повседневности оказались не только освещение, водопровод и канализация, но и средства связи, обмена и передачи информации: книга, газета (утренняя газета), телефон, радио, граммофон (патефон, магнитофон), телевизор, персональный компьютер, наконец. Они оказались особенно важны для человеческого общения, необходимого в быту, и для возможного обогащения досуга.
Эти и подобные им вещи и вещественные носители разнообразных смыслов изменяются в количественном и качественном отношениях в ходе развития цивилизации и культуры. Не все вещные ценности, не все связанное с ними относятся к собственно культуре повседневности. Дорогая вещь, драгоценность, для корыстного человека особо и позитивно (для него) значима. Она его ценность. Но не ценность культурная. Хотя, если эта вещь высокохудожественна (что для него лично не значимо), она – ценность не его культуры, а художественной культуры общества, в котором этот человек живет.
Уже было отмечено, что следует различать понятия повседневной жизни, повседневности и культуры повседневности. В повседневности могут реализоваться не только ценности культуры, но и анти ценности. Вещи, чрезвычайно значимые для трансляции культуры, в том числе и в повседневности, порой выполняют иные, иногда антикультурные функции. Французы еще на заре телевидения назвали телевизор «ящиком для идиотов», потому что почувствовали, что с помощью телевидения существенно усиливаются возможности манипулирования человеческим сознанием. Телевизионные программы, телевизионная реклама нередко способствуют снижению уровня эстетического и художественного вкуса, явно действуют не в сторону развития нравственной культуры личности и общества. Хотя, конечно, в этом повинно не само замечательное техническое средство. Телевидение позволяет и обогащать культуру, давая людям богатую зримую информацию. Телевизионные программы, в том числе и развлекательные, различны по их ценностным смыслам. Сказанное относится ко всем средствам массовой информации, к мультимедийным средствам и продуктам как ценностям повседневности.
Вообще, вещи обихода в постиндустриальном обществе существенно изменились в ценностном отношении. Прежде всего, в том плане, что все они недолговечны ни по облику, ни по качеству. Быстрая сменяемость «поколений» вещей делает сомнительной ценность каждой из них. Современная швейная машинка позволяет делать сотни операций, которые были недоступны старым образцам. Но швейная машинка «Зингер» надежно работала у бабушки, дочки и внучки, сохраняя тепло рук каждой из них. Она была привычной в какой-то мере одухотворенной, являлась несомненной бытовой ценностью. Современная машинка эффективнее, но гораздо менее надежна. Она, как сложный механизм, быстро потеряет свои качества. Ее очень скоро сменит более совершенная новая. На протяжении одной жизни современного человека вещи по нескольку раз меняют свой вид и свои качества. И современная реклама настаивает на замене одних вещей другими. И конкретные вещи не успевают обрести статус ценности.
Ценность вещи в наше время в значительной мере диктуется не привычкой, не особой надежностью, даже не удобством, тем более не памятью о предках, от которых к нам перешла вещь. Ценность задается быстро исчезающей большей функциональностью, быстро проходящей модой, в общем, самой современностью вещи и, конечно, ценой. Вещизм – особое тяготение некоторых людей к приобретению вещей, даже если они не так уж и нужны, наблюдался и раньше. В современном обществе к вещизму добавилась тенденция потребительства: отношения к вещи не как к ценности, а как к простому и легко заменяемому предмету потребления.
В повседневности возникают и существуют не одни вещные ценности. Ценности духовные, ценности культуры бывают воплощены не только в вещах, но и в повседневном поведении, действиях, отношениях друг к другу, к окружающей их среде, в быту, в проведении досуга. Культура нашей повседневной жизни определяется нашими же ценностными ориентациями, потребностями в ценностях культуры, возможностями и формами их удовлетворения.
Досуг, свободное время как таковое может быть и бывает ценностью. Это ведь время отдыха не только от работы, но и от повседневных хозяйственных дел и забот. Но досуг особо ценен, когда он не пуст, а содержательно наполнен, когда в свободное время реализуются ценности культуры.
Общение с близкими представляет собой одну из таких ценностей. В том числе и общение с детьми, которое способно радовать и детей и взрослых. Помимо общения, ценным является и одиночество. Постоянное, порой вынужденное, общение, да еще в тесном пространстве дома или квартиры, утомительно. Человеку необходимо время от времени оставаться наедине с собой. Именно поэтому философ М. Монтень считал, что «нужно приберечь для себя какой-нибудь уголок, который был бы целиком наш, всегда к нашим услугам, где мы располагали бы полной свободой, где было бы главное наше прибежище, где мы могли бы уединяться… здесь надлежит нам размышлять и радоваться…»
.
Ценностями досуга, безусловно, являются игры взрослых, детей, взрослых с детьми, игры в карты (не на деньги), в домино, в лото, в шашки, в шахматы и т. д. У детей – подвижные игры; у детей и молодежи – каждодневные спортивные. Теперь некоторые из детских игр исчезли из повседневности. Зато добавились новые, например компьютерные. Обычные игры – чрезвычайно ценный элемент повседневности. К ним, а не только к игре, возвышающейся над обыденностью, вполне применимо высказывание Ф. Шиллера: «Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он вполне бывает человеком, когда играет»
.
Кроме игр, ценностями досуга могут быть и бывают газеты (каждый день, утром или вечером), книги, музыка, которую часто слушают, наконец тот же телевизор, который смотрят ежедневно. Наряду с этим, в пространстве повседневности ценностными смыслами наполнены регулярные прогулки, вылазки на природу, хобби, включая рукоделие.
Ценности культуры, в том числе так называемые общечеловеческие, бывают проявлены и в сфере быта, и в сфере досуга, в повседневных отношениях человека с окружающим миром и другими людьми. Именно в повседневности они выражены (если выражены) непосредственно, живо, конкретно. Это касается ценностей нравственной и эстетической культуры.
Добро, как высшая и наиболее общая нравственная ценность, реализуется в обычном каждодневном поведении, в повседневных межличностных отношениях. Жизненно важны повседневные искренность, порядочность, деликатность, тактичность, терпимость, сочувствие и т. д. Высокая ценность любви выражена в повседневной заботе о близких, детях, родителях, о домашних животных, в радости от общения с ними; красота – во внимании к украшенности своего жилища, во вполне повседневном любовании природой или архитектурой, удовольствии от фоновой музыки, сопровождающей хозяйственные хлопоты; в небезразличии к собственной внешности. Ж. Ренар в своем дневнике заметил, что «хорошенькая женщина обязана быть опрятной и кокетливой с самого утра и в хозяйственных хлопотах блистать как новая монета в куче мусора»
.
Ценностные ориентации повседневности проявляются в том, какие ценности в ней реально преимушественны, что на самом деле важно и интересно для человека в пространстве обыденности. Та или иная культурная направленность сказывается, например, в выборе телевизионных программ, которые мы смотрим; книг, которые мы читаем и перечитываем; музыки, которую слушаем. Существенно и то, что привлекательно для нас в общении с близкими, бытовых формах этого общения. В них ведь светится ценность другой личности, ощущаемая в череде мелких обычных поступков, в особенностях речи, в чувстве юмора, в душевной теплоте, время от времени излучаемой в тоне, взгляде, улыбке.
В песне, исполняемой известной эстрадной певицей Л. Долиной, это выражено простыми словами:
Важней всего погода в доме,
А остальное – суета.
Есть я и ты, а все, что кроме,
Легко уладить с помощью зонта.
Все отмеченное выше говорит о сложности изучения исторического развития повседневности, культуры повседневности. Наибольшее значение при этом имеют историческое краеведение и микроистория.
Глава 3
Изучение культуры повседневности в историческом краеведении и микроистории
Краеведение – это комплекс научных дисциплин, которые различаются по содержанию и методам исследования, направленных на изучение культуры, истории, географии и экономики края. Повседневность является неотъемлемой частью истории и культуры края. Термин «край» в данном случае обозначает территорию региона, область, населенный пункт, район, город как административно-территориальные единицы.
Краеведение развивалось не только в России, но становление российского краеведения хорошо иллюстрирует общую тенденцию его развития, в том числе и в отношении интереса к истории повседневной жизни. Истоки краеведения в России уходят в народные знания о родных местах. Уже первые русские летописи содержали описания края. Кроме того, сведения краеведческого характера обнаруживаются и в устном народном творчестве. Большую роль в формировании краеведения сыграли преобразования XVIII в. Указом Петра I (1718) предписывалось докладывать царю обо всех любопытных находках и всячески поощрять поиск древностей в своем крае. Так, местные достопримечательности и памятники постепенно приобретали государственный характер. По инициативе М. В. Ломоносова Географический департамент разработал и разослал на места анкеты с вопросами о климате, реках и озерах, растительном и животном мире (1760-е). В 1777 г. Указом Сената предписывалось осуществить топографические описания, а также описание природных условий, экономики и местной истории.
Совершенно очевидно, что интерес к местной истории и предпосылки формирования общетеоретической идеи, зародились в XVIII в. А. А. Севастьянова пишет, что к изучению местной истории перешли только тогда, когда «современники сочли задачу писания общей русской истории выполненной»
. Итогом обращения к локальной истории, истории российской провинции становится понимание необходимости изучения неофициальной народной культуры, которая была заблокирована ученой культурой образованных
. Когда же параллель общих теорий и местных изысканий к середине XIX в. была только намечена, закрепилось обыкновение обходить стороной увлечение историков этого времени местной проблематикой
.
Эволюция и развитие краеведения в XIX в. связаны с общественной активностью населения в области прикладных знаний о своей «малой родине», а также с новыми формами общественного движения и появлением у горожан свободного времени. Расширяется их социальное общение, развиваются разнообразные досуговые формы времяпровождения, одной из которых и становится интерес к прошлому родного края.
В первой половине XIX в. краеведческие материалы стали широко публиковаться как в местной, так и в центральной печати. Прежде всего, в городских газетах и губернских ведомостях, журналах и епархиальных ведомостях. Волна интереса к истории и культуре края была подхвачена местной интеллигенцией, политическими ссыльными, а также приходскими священниками и монастырскими монахами. В этот же период в России и ее регионах стали появляться различные общества: Общество любителей истории и древностей российских (1804); Московское общество испытателей природы (1805); Общество любителей наук, словесности и художеств (1811); Общество поощрения художеств и популяризации художественных знаний (1820); Географическое общество (1845); Русское археологическое общество (1846); Русское музыкальное общество (1859); Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии (1863) и др. В уставах и программах этих общественных организаций предусматривалась краеведческая деятельность членов общества.
Во второй половине XIX в. краеведение получило развитие в различных регионах России. Так, развитие краеведения в Сибири, в том числе исторического, связано с открытием новых музеев и активизацией исследовательской деятельности уже существующих (Иркутск – 1782 г., Барнаул – 1827 г., Тобольск – 1870 г., Минусинск – 1877 г., Омск – 1878 г., Енисейск – 1883 г., Нерчинск – 1886 г., Красноярск – 1889 г., Якутск – 1891 г., Троицкосавск – 1894 г., Чита – 1895 г.). Создавались музеи как общественные организации или при организациях местной интеллигенции.
Начало формирования концепций областной местной истории современные исследователи относят ко времени появления рецензии А. Григорьева на монографию Н. И. Костомарова «Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада»
, которая была опубликована в журнале «Время» в 1863 г.
Важным в этой рецензии является замечание не только об интересе к местной истории, но и демонстрации общности исторических процессов.
Основные идеи местной, локальной истории позже были также предложены А. П. Щаповым. Его концепция имела принципиальное значение для развития исторической науки в провинции 1860–1890-х гг.
Широкое обращение историков-любителей в регионах России к изучению истории «народной жизни» также повлияло на профессиональных исследователей истории, археологии и этнографии, которые активно начинают свою деятельность по изучению своего края.
В «Истории русской этнографии» А. Н. Пыпина, историографических работах В. С. Иконникова, К. Н. Бестужева-Рюмина, А. С. Лаппо-Данилевского, А. А. Кизеветтера, П. Н. Милюкова уже видны первые попытки обобщения и осмысления отдельных направлений научно-исторической деятельности в русской провинции конца XIX в.
В своих работах историки опираются на тот богатейший материал, который стал результатом деятельности статкомитетов и архивных комиссий по изучению повседневности различных краев и областей России.
Таким образом, на протяжении второй половины XIX в. в России шло формирование краеведческого актива, на плечах которого лежала основная научно-историческая работа. В краеведении «глубинка» представала совершенно новыми красками. Она жила своими большими и маленькими радостями, жила счастливо и бурливо. «Она была не лучше и не хуже, она просто была иной»
.
Исторические источники, созданные в российской провинции краеведами в XIX – начале XX вв., – это уже определенная система знаний. К достижениям краеведения этого периода можно отнести: 1) обозначение необходимости изучения и осознания локальной истории и культуры как части большого государства, ведь Россия не только территория в пределах ее центральной части, это обширные географические и культурные пространства; 2) тенденцию разделения истории на государственную и локальную; 3) возникновение вопроса о соотношении провинции и государства, центра и периферии.
Обращение к идее Н. И. Щапова под новым углом зрения появляется в 20-е гг. XX в., в период расцвета краеведения в России. Он ознаменовался открытиями в области археологии, истории искусств. Происходили изменения критериев их оценки, возникла потребность научной общественности в осмыслении разных пластов культурного наследия. Несколько позже заработала методика школы «областных культур» (основатели И. М. Гревс, Н. К. Пиксанов и др.). Эта школа, позволившая уже тогда сопоставить типологически близкие ряды историко-культурных объектов, представляется сегодня как предтеча исторической культурологии. Так, в 1926 г. М. И. Успенский пытается выявить значение областной теории для теории и практики краеведения, главной задачей которого является изучение местных условий в хозяйственных целях. Собственно исторический аспект краеведческих исследований уходит на второй план
.
Итоги и некоторые рубежи развивающегося краеведения были обозначены в работе Н. К. Пиксанова «Областные культурные гнезда»
. Среди сибирских историков, занимающихся проблемами локальной истории, краеведения, Ф. А. Кудрявцев
– один из ярких представителей интеллигенции Сибири – отдаленной окраины России. В регионах, как и в центре России, интеллигенты активно участвовали в изучении местных культур, в создании музейных этнографических и краеведческих коллекций и экспозиций, описывали и учитывали ценные в художественном отношении архитектурные памятники
.
Локальному методу исследования посвящена работа С. И. Архангельского
. Он считал, что обращение к этому методу вызвано необходимостью самоограничения ввиду большого количества источников; интересом к народу и его социальному творчеству, который возник в результате кризиса традиционных институтов европейского государства, и, наконец, как рефлексия на господство сравнительно-исторического метода с насильственной типологизацией в ущерб конкретно-исторической, местной индивидуальности
.
Итак, в первой четверти XX в. краеведение превращается в мощное общественное движение, которое способствует формированию у интеллигенции региональной/локальной идентичности. Оно стимулирует создание локальной истории, ориентированной на исследование повседневного быта различных слоев местного населения. Краеведение этого периода было пропитано поистине народническим духом просвещения масс. Оно давало возможность понимания вариативности исторического процесса.
В 1922 г. при Российской академии наук было открыто Центральное бюро краеведения (ЦБК). Не случайно 1920-е гг. называют «золотым» десятилетием краеведения. Краеведческие организации становились массовыми. Исследования малой родины получают научную поддержку. В новые школьные программы стали вводить краеведческие материалы, разрабатывается «Родиноведение». Научная школа И. М. Гревса и Н. П. Анциферова уже тогда в краеведении сформулировала основные принципы комплексного междисциплинарного исследования
. И. М. Гревс писал: «Краеведение – это насущная просветительская нужда, от удовлетворения которой не могут отказаться заинтересованные труженики»
.
«Концепция краеведения Н. П. Анциферова предполагала практическое освоение (более глубокое понимание) окружающей природной и социальной среды»
. Таким образом, в 1920-е гг. была создана модель краеведения как область активности, которая была свободна от прямого государственного воздействия и контроля и которая отвечала потребностям конкретных людей.
Однако усиление тоталитарного режима, «неперспективность» формирования самосознания народа в регионах России привели к практической ликвидации местных краеведческих организаций. В 1933–1934 гг. НКВД инициировало «дело краеведов». А в 1937 г. вышло постановление СНК РСФСР о признании деятельности Центрального бюро краеведения и местных краеведческих обществ «нецелесообразной». В эти годы члены ЦБК и активисты-краеведы были репрессированы за «контрреволюционные взгляды». Лишь в годы «оттепели» стали появляться отдельные публикации, призывающие к возрождению массового краеведения, возникали местные общественные организации, занимающиеся краеведческими исследованиями.
В отличие от массового краеведческого движения 1920-х гг. в 1950-е гг. санкционировались только определенные исследовательские темы. Основной темой был подвиг советского народа в Великой Отечественной войне как на фронте, так и в тылу. С 1966/67 учебного года в школьные программы по истории СССР стали включать краеведение. С этого времени краеведческая деятельность в России стала оживляться.
Интерес к локальной истории, свободной от идеологического контроля, стал формироваться в 1980–1990-е гг. Д. С. Лихачев писал, что «краеведение может стать в той или иной местности самым массовым видом науки… Оно в силу специфики предмета изучения требует от человека неравнодушного отношения»
. Сформировалось устойчивое представление о том, что локальная история должна интерпретироваться в зависимости от конкретных социально-экономических и культурных условий края, региона. Она предоставляет возможность видеть общее через частное, далекое через близкое.
В начале XXI в. интерес к краеведению и локальной истории переживает своеобразный бум. Появляются научные исследования, интернет-проекты, публикуются сборники конференций, посвященных осмыслению и изучению местной локальной истории
. В современном толковом словаре краеведение определяется как «совокупность знаний о том или другом крае, изучение его природы, истории, экономики, быта и т. п.»
. В это же время появляется исследовательский проект «Роль краеведения в гражданском воспитании молодежи» (2003). Краеведение включают в учебные планы гуманитарных специальностей как региональный компонент. В конце концов краеведение возрождается не только как учебная дисциплина, но и как род деятельности людей, любящих свой край, свою историю и культуру.
В современном краеведении на основе изучения различных аспектов края сформировалось отраслевое краеведение – географическое, экономическое, топонимическое, историческое, этнографическое. Историческое краеведение – раздел исторической науки, опирающийся на принципы и методы исторического исследования. Объектами исследования исторического краеведения являются памятники культуры, связанные не только с историческими событиями в жизни края, но с повседневностью. Историческое краеведение позволяет связать микроисторию с макроисторией, региональное и национальное, общее и особенное в культурах разных народов.
Источниками краеведческого исследования являются: особо охраняемые природные и культурные территории, имеющие природоохранное, научное, культурное значение (заповедники, заказники, природные и культурные парки, сады и т. п.); памятники истории и культуры (сооружения, памятные места, предметы материального и духовного творчества, рукописи, книги, архивные документы, археологические и этнографические материалы, памятники архитектуры и искусства), в том числе устное народное творчество (мифы, легенды, предания, песни и т. п.).
К середине XX в. в европейской науке формируется повышенный интерес к изучению повседневности, результатом которого стал историко-антропологический подход. Сторонниками данного подхода были представители французской исторической антропологии, собравшиеся вокруг издания журнала «Анналы» (1950). Это М. Блок, Л. Февр и Ф. Бродель. В основе концепции антропологов лежала идея восстановления истории в ее целостности. Они предложили не ограничиваться политико-событийной, экономической и военной историей, а сделать ее всеохватной. Так повседневность стала частью макроконтекста жизни людей. Она превратилась в одну из линий исторического узора, который ложился на ткань, сотканную из разных исторических нитей – демографической, производственно-технической, экономической, финансовой, политической, культурной и др.
Микроистория, по версии Ф. Броделя, должна включать два уровня: структуру материальной (предметной) жизни и структуру нематериальной жизни, которая охватывает человеческую психологию и каждодневные практики – «структуры повседневности». Ф. Бродель сумел показать, что именно человеческая психология и практика, а не абстрактные «товарно-денежные», «рыночные отношения» или «капитал» питали «рыночную экономику» и определяли ее пределы в эпоху Старого режима. Его работа «Структуры повседневности»
дала мощный импульс переориентации исторических исследований – переходу от событийной политической истории, от поисков общих закономерностей экономического развития к аналитическому изучению историко-психологических, историко-демографических, историко-культурных сюжетов. Французские историки, принадлежавшие ко второму поколению «Школы Анналов» углубили метод Ф. Броделя, показывая, насколько важны взаимосвязи между образом жизни людей, их бытом и их ментальностями.
Метод Ф. Броделя получил наибольшее признание у медиевистов и специалистов по истории раннего Нового времени. Они изучали коллективные и индивидуальные ценности, привычки сознания, стереотипы поведения во всех сферах материальной жизни. Изучение повседневности стало изучением человеческого сознания, психологии и социального поведения для понимания «духа времени». Они реконструируют «картины мира» разных эпох. Сторонником этого метода в России был, например, А. Я. Гуревич
. В повседневности исследуется прежде всего ментальная составляющая.
Несколько другой подход в понимании истории повседневности возник в германской и итальянской историографии. Немецкий сборник «История повседневности. Реконструкция исторического опыта и образа жизни», который вышел в конце 1980-х гг., был замечен за рубежом, но сдержанно принят в Германии представителями традиционной науки. «От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к малым жизненным мирам»
– такова идея германских исследователей, которые предложили написать «новую социальную историю» как историю рядовых, обычных, незаметных людей.
Х. Медик и А. Людтке предлагали обратить внимание на изучение «микроисторий» людей или групп, носителей повседневных интересов (отсюда второе название «истории повседневности» в Германии – Geschichte von unten, «история снизу»). «История повседневности оправдывает себя как самая краткая и содержательная формулировка, полемически заостренная против той историографической традиции, которая исключала повседневность из своего видения»
. И далее: «Важнее всего изучение человека в труде и вне него. Это – детальное историческое описание устроенных и обездоленных, одетых и нагих, сытых и голодных, раздора и сотрудничества между людьми, а также их душевных переживаний, воспоминаний, любви и ненависти, а также и надежд на будущее. Центральными в анализе повседневности являются жизненные проблемы тех, кто в основном остались безымянными в истории. Индивиды в таких исследованиях предстают и действующими лицами, и творцами истории, активно производящими, воспроизводящими и изменяющими социально-политические реалии прошлого и настоящего»
.
В Италии, в 1980 г., под руководством К. Гинзбурга и Д. Леви была основана специальная научная серия Microstorie. Авторы этой серии были уверенны, что, только не отворачиваясь от единственного, случайного и частного в истории, – индивида, события или происшествия – признавая частное достойным научного изучения, можно приблизиться к пониманию взаимосвязи между индивидуальной рациональностью и коллективной идентичностью.
В 1980–1990-е гг. школа «микроисториков» расширилась. Она пополнилась американскими исследователями, сторонниками «новой культурной истории» и некоторыми представителями третьего поколения «Школы Анналов» (Ж. Ле Гофф, Р. Шартье). Многообразие образов повседневности, которое нес с собой этот подход, определялось общим идейным контекстом его возникновения. Подходы микроистории оказались востребованы в эпоху постмодернистского интереса к языку и к образам «другого».
По поводу значения микроисторического подхода можно сказать, что он позволил включить в исторический контекст множество частных судеб и историй. Можно сказать, что история повседневности – это истории из «жизни незамечательных людей». Метод микроистории позволяет произвести реконструкцию несостоявшихся возможностей и причин частной истории, понять, почему был невозможен другой сценарий
. Кроме того, микроистория позволяет по-новому отнестись к автобиографии и биографии в исторических исследованиях. За ними признается более существенная роль в формировании картины исторического процесса. Таким образом, история повседневности, становится близкой «истории частной жизни» и «устной истории». И, наконец, именно «микроисторики» поставили задачу исследовать не только повседневный, обычный опыт, сколько опыт экстремального выживания в условиях войн, революций, террора или голода.
Таким образом, и «Школа Анналов», и «микроисторики» впервые обратились к «истории снизу». В центр внимания таких исследований была поставлена жизнь «маленького человека». Оба подхода позволяют на макро- и микроисторическом уровнях изучить символику повседневной жизни и в равной мере исходят из признания отличий человека прошлого от человека настоящего, что изменило также и методы изучения элит.
С середины 1980-х гг. понятие «повседневность» начинает употреблять в отечественных исследованиях, в которых под изучением повседневной жизни подразумевалось изучение трудового и внерабочего быта. В числе тех, кто в конце 1980-х – начале 1990-х гг. убедил российский научный мир в необходимости разведения понятий «повседневность» и «быт», был выдающийся российский историк и культуролог, создатель научной школы в Тартуском университете (Эстония) Ю. М. Лотман. Детали одежды, особенности поведения служили Ю. М. Лотману особым шифром к скрытому за ними культурному коду, ключом к пониманию и оценке общественной позиции индивида. Взгляд Ю. М. Лотмана уже не был описывающим – он был аналитическим взглядом истолкователя бытового поведения, норм и ценностей изучаемой культуры. Бытовое поведение Лотман видел как единство обычного и необычного, «обрядового поведения»
. Исходя из подобных позиций историков и краеведов разных стран и строится рассмотрение исторического развития повседневности, культуры повседневности в данном учебном пособии.
Глава 4
Особенности повседневности первобытных культур
Становление человеческой повседневности – это время так называемого антропосоциокультурогенеза, периода генезиса, становления человека (антропос – человек), общества (социума) и культуры. Наши знания об этом периоде во многом гипотетичны. До сих пор неясно, когда, почему и как появилось и стало развиваться то, что мы именуем человеческой культурой, культурой и цивилизацией. Период, о котором идет речь, чаще всего называют эпохой первобытности. И он самый долгий в истории. Однако традиционно (хотя есть об этом и иные представления) формирование физического типа человека и первых человеческих сообществ относят ко времени примерно 800 тыс. лет назад и обычно связывают с появлением каменных орудий. Поэтому период становления человека и общества называют каменным веком. Антропологи все еще выделяют в этом периоде несколько этапов.
Прежде всего это палеолит (древний камень), который делится на нижний (800–100 тыс. лет назад), средний (100–40 тыс. лет назад) и верхний (40–14–12 тыс. лет назад) палеолит. Раньше считалось, что только в верхнем палеолите появляется то, что можно рассматривать в качестве остатков жизни и деятельности разумных существ, зачатков культуры. Но постепенно признаки появления разумной деятельности и элементов неприродной культурной активности начали относить все далее вглубь тысячелетий.
За палеолитом следует мезолит (средний камень) – с нижней границей 14–12 тыс. лет назад и верхней – примерно 5 тыс. лет до нашей эры. И, наконец, неолит (новый камень) – от 5 тыс. лет до нашей эры – местами до наших дней.
Вся так называемая первобытная культура развивается в периоды палеолита, мезолита и частично неолита. И все, что мы знаем о начальном состоянии культуры, становится нам известно по интерпретациям изученных вещных остатков (орудий труда, оружия, захоронений, обработанных пещер, хозяйственной утвари, наскальных рисунков), а также по результатам изучения племен и отдельных этносов, которые до сих пор сохранили в своей жизни что-то (а местами и очень многое) от неолита и даже мезолита. Мезолитические племена остались в Африке, Австралии (бушмены, пигмеи, австралийские аборигены); подобные племена сохранились в Океании и Южной Америке, бассейн Амазонки. Что-то от глубокой древности сохранилось в традициях ряда горских и северных народов, у североамериканских индейцев. Раньше всем им отказывали в наличии культуры, считая дикарями. На самом деле именно в каменном веке появилось и существенно проявилось то, что обусловило возможности развития и цивилизации и культуры; возможности, которые потом по-разному реализовывались в разных географических и исторических условиях, а кое-где и не реализовались вполне. Там и сохранился зачаточный уровень и характер цивилизации и культуры. И в этом зачаточном состоянии особенно трудно отделить первичные признаки будущих цивилизации и культуры.
Для так называемых первобытных сообществ то, что мы именуем цивилизацией, и то, что называем культурой, в наибольшей мере совпадает. Ведь и то и другое предполагает появление чего-то «важного» в действиях и отношениях существ, становящихся людьми, что отличает их от существ природных, хотя одна из основных особенностей первобытных сообществ – сбалансированность их отношений с природой, относительная неразделенность с ней, но именно относительная. И сами существа (те, кого мы называем людьми) и их сообщества не являются биологическими. Характер и результаты их действий и отношений во многом не природны; они обработаны, особо оформлены, фактически окультурены.
Будучи неприродными, ненужными природе существами, пралюди были вынуждены решать задачу выживания в этих условиях, прежде всего, задачу встраивания в пищевые и деятельностные ряды. Видимо, с необходимостью этого встраивания связано появление и использование сначала естественных, а позже искусственных орудий (палки-копалки, отщепы, ручные рубила, каменные ножи и топоры) и оружия (копья, бумеранги, духовые трубки, луки и т. д.). Пралюди занимались собирательством (преимущественно женщины и дети); охотой, где были водоемы – рыболовством (мужчины); далеко не сразу, но и ограниченным скотоводством, домашним.
Жизнь, основанная на потреблении продуктов, взятых у природы, необходимо должна быть жизнью бродяжьей. Смена места поселения была связана с тем, что нужно было поспеть к урожаю тех или иных плодов, или с особенностями перемещений животных и рыб. Надо сказать, что меню первобытного человека было весьма разнообразно и включало все, что можно было потреблять: не только грибы и ягоды, не только травы и молодые побеги некоторых деревьев. Ели насекомых, личинок, червей, мхи, коренья, плоды деревьев. Африканский континент богат и флорой и фауной. Казалось бы, люди должны были жить в сытости, однако это далеко не так. В лучшие, наиболее сытые времена первобытные люди питались не более одного раза в день. А ведь бывали и не лучшие времена. Может, потому и жили в первобытности в среднем около 20 лет.
Довольно долго женщины поставляли основное количество продуктов, и именно их усилиями племя выживало. Собирательство, хотя и не самый эффективный вид деятельности по количеству и качеству произведенного продукта, но зато отличается большим постоянством успешности. Худо ли, бедно ли, женщины всякий раз что-то приносят, чтобы можно было хоть как-то накормить голодных родичей. «Когда после неудачной охоты мужчина, молчаливый и усталый, возвращается в лагерь и бросает рядом с собой лук и стрелы, воспользоваться которыми ему не пришлось, женщина извлекает из своей корзины трогательный набор: несколько оранжевых плодов пальмы бурити, двух крупных ядовитых пауков-птицеедов, несколько ящериц и их крошечные яйца, летучую мышь. Маленькие плоды пальмы бакаюва или уагуассу и горсть кузнечиков. Потом вся семья весело истребляет обед, которого не хватило бы для утоления голода одного белого»
.
Практически безоружный, не обладающий ни одним качеством, превосходящим животных, наш далекий предок испытывал огромные трудности на охоте. Успех не преследовал его. Хотя, когда ему удавалось добиться своего, то это был праздник. Ни один цивилизованный человек не в состоянии понять, что значила еда в те далекие времена, в особенности изобильная еда, искусственное добывание и использование огня. Когда мы говорим о единстве процессов развития цивилизации и культуры в древности, надо понимать, что, скажем, освоение огня (которого боится все живое) являлось моментом, во многом определившим направленность развития цивилизации, и в то же время моментом, требующим некоторой развитости духовной жизни, культуры. То же относится к приспособлению для жизни пещер, позже строительства жилищ (общих домов, вигвамов, чумов, иглу и т. д.), а также при освоении особых климатических зон – созданию одежды, в том числе в сложных формах.
Вся жизнедеятельность людей была специально и разнообразно оформленной и совершенствуемой по сравнению с тем, что наблюдается у других живых существ. Причем в использовании и создании вещей и в созидаемых предметах явно воплощался духовный опыт, которого не могло быть без развития мышления (хотя бы «ручного»), оформления проявлений чувственности, развития форм общения, знаковой (языковой) деятельности.
Мышление не развивается без языка, без знакового общения (первичные языки не словесны: жесты, мимика, выкрики и т. д.). Общение характеризует наличие общностей и выделение данных общностей на некоей единой основе. Общности первобытности – это род («коллектив» кровных родственников) и племя (объединение родов, ведущих свое происхождение от одних предков). Основой общности, помимо кровного родства, выступала некая ритуальность, которая содержала базовые позиции бытия первобытных людей: восприятие своей слитности, выраженной в самоидентификации по типу «мы»; отделение «мы» от остальных «они», которые воспринимаются обычно враждебно. По мнению О. М. Фрейденберг, борьба – единственная категория восприятия мира в первобытно-охотничьем сознании, единственное смысловое содержание его космогонии и всех действий ее воспроизводящих
. Основу общности также сотавляли закрепление и передача опыта, включающего моменты как хозяйственной (охота, рыболовство, собирательство), так и социальной (способы организации общины, брачные отношения, властные структуры и вся повседневность) деятельности.
Все это свидетельствовало о появлении определенных приемов обработки, создания и использования вещей и знаков, чего нет в природе. Появились и неприродные, не генетические способы хранения и передачи приемов и навыков. Это не были наследственные программы поведения, как у пчел или муравьев. Возникла вроде бы примитивная (по нашим меркам), но очевидно духовная активность. Для всех известных нам сообществ были характерны специальные захоронения умерших (животные не хоронят), особые верования (ненужные животным), изобразительная деятельность (не рисуют животные), развитые ритуалы, магия.
Вся повседневная жизнь древнейших людей оказывается специфически (не природно) оформленной. В ней действуют формы, которые можно считать формами культуры, благодаря которым люди искусственно встроились в окружающую среду на иной, нежели природная, основе.
Но вовсе отрываться от природы было невозможно и опасно. Человеку надо было найти и утвердить свое место в природном мире, практически определить это место, свою значимость, ценностный статус. В этом плане огромную роль сыграло развитие верований, мифологического сознания и ритуально-мифологической практики.
Мифы, мифологические верования глубокой древности совсем не похожи на более поздние мифы, мифы древнего Египта, древней Греции. Эти мифы не рассказывали, в них жили повседневно. Основной пафос мифотворчества древнейших периодов человеческой истории – придание некоего смысла существованию человека, утверждение его места в мире. И основная интенция первобытного сознания – вернуться назад в природу, осознать себя, утвердить себя в качестве природных существ. Эта тенденция проявилась в верованиях, получивших названия «тотемизм», «анимизм», «фетишизм», а также в древней магии
.
В тотемизме утверждается единое происхождение рода или племени и рода животных. Тотем воспринимается как реальный предок всего рода и каждого отдельного его члена. При этом род людей и род животных объединяются как бы в один организм и ведут как бы общую жизнь. Тотемным животным поклоняются. Их побаиваются. Но считается, что тотем помогает успешной жизни и деятельности этих людей, которые, в свою очередь, заботятся о тотеме, совершают обрядовые действия, способствующие его размножению.
Анимизм (от лат. аnima – душа) это представление о том, что все природные предметы (деревья, реки, ручьи, камни и пр.) одушевлены, что природные явления помимо своего вещного существа включают в себя нечто невидимое, не ощутимое, но способное воздействовать на людей, на их деятельность, на события. Это нечто по-разному обозначалось. Но в конце концов речь шла о том, что мы называем духами, живущими в предметах, духами умерших существ. Эти духи, как считалось, были существами обидчивыми. Во взаимодействии с ними их лучше не задевать, не обижать. Ритуалы, обряды направлены часто поэтому на то, чтобы умилостивить духов, обеспечить безопасность человеческой активности.
Представление об одушевленности мира природы создавало довольно серьезные трудности в повседневном бытии первобытных людей. Например, по их воззрениям, известным по жизни племен, не вышедших к цивилизации, человек тонет не потому, что стал тяжелее воды, а потому что его утягивает к себе дух водоема. Поэтому тонущего не спасают. А если надо преодолеть водную преграду, «дикарь» перед началом этого рискованного действия несколько раз сбегает к реке и сообщит ее духу, что сегодня он переправляться не будет, а, пожалуй, сделает это завтра. Уверив таким образом духа реки, что ему нынче нечем поживиться и уверившись сам в том, что дух разочаровавшись ушел и и не поджидает его, человек спокойно переправляется на другой берег.
«Мы одно», – говорит человек природе, приписав ей душу. Первобытный фетишизм действует в том же направлении. Это вера в сверхъестественные свойства некоторых предметов, фетишей (амулетов, оберегов, священных камней и т. д.). Вещи, предметы оказывались заместителями чудесного свойства, которое необходимо человеку в его жизни.
Развилась и древняя магия – вера в возможность непосредственного воздействия на окружающий мир (например, вызвать дождь во время засухи). Вера в такую возможность базировалась, по-видимому, на том, что окружающий мир единосущен с человеком – одушевлен, одухотворен. И поскольку этот мир, очевидно, действует на человека разнообразно и непосредственно, то и человек способен воздействовать на него
.
Вера в такую возможность, вера в единство с природой, вера в возможность воздействовать на духов, использовать могущество тотемных животных – все это помогало человеку. Важен был момент веры. «Механизм» веры был порожден в древности и отрабатывался как способы преодоления непреодолимого в мире, как путь, каким создается все в жизни людей и сами люди. Ведь особенность положения человека в мире состоит в том, что человек практически ни к чему не готов. Он приходит в мир, не умея ничего. И для того чтобы сделать нечто, ему требуется поверить в возможность достижения цели. Наши далекие предки создали «механизм» веры как собственно культурный механизм и заложили развивающийся опыт веры в воспитательный процесс.
Воспитание – специальная организация передачи практического и духовного опыта – также детище первобытности. Естественно, в первичных процессах воспитания не обособлены обучение и образование. Развитие, воспитание маленьких детей происходит в основном с участием женщин, которые заботятся о детях. Подрастая, дети вместе с женщинами занимаются собирательством, участвуют в хозяйственных хлопотах. Их воспитание рано становится трудовым и определяется подражанием старшим.
Кроме того, во всех охотничье-собирательских сообществах существовало специально организованное воспитание мальчиков-подростков
. За время, отведенное для этого, подростки, становясь мужчинами-воинами, осваивают навыки войны и охоты, узнают легенды, мифы, ритуалы своего племени. Они учатся терпеть боль и тяготы этой жизни. Они не только развиваются физически, но, становясь старше, добиваются того, чтобы достичь высочайшего уровня стойкости, преданности своему роду, племени – такого уровня, чтобы необходимость отдать жизнь на благо сообщества не вызывала сомнений и раздумий.
Весь процесс такого воспитания исследователи называют инициацией. Инициацией же называется и завершение этого процесса: специально организованное действо, во время которого готовность подростков к получению статуса мужчины-воина жестоко испытывается. Подростков бьют, подвешивают за ноги над костром и подвергают множеству других испытаний. Выдержавшие их без стона и крика становятся настоящими мужчинами, могут жениться, посещать мужской дом и участвовать во всех мужских делах.
В древних сообществах не образуется социальных слоев. Из всего населения племени выделяются вожди, колдуны, старейшины. Остальное население расслаивается в основном по возрасту и полу. Половое разграничение весьма выразительно. В хозяйственной деятельности функции мужчин и женщин разделены. Мужчины заняты охотой, рыболовством, ремеслом, женщины – чаще всего собирательством, хозяйственными делами. Ценность женщины довольно высока, так как без нее невозможно продолжение рода: она рожает и в младенчестве воспитывает новых воинов. Из-за женщин в первобытности часто возникали вооруженные конфликты: своих женщин не хватало, совершались набеги для похищения чужих.
В то же время статус женщины в родоплеменной иерархии обычно не высок. На островах Океании, например, на вершине иерархии мужчина, ниже по ценности свинья (основной продукт питания), и еще ниже – женщина. У горских народов чуть ли не до наших дней сохранилось положение, при котором конь ценнее жены. Впрочем, в некоторых племенах древности статусы мужчин и женщин близки по уровню. И хотя современные ученые считают, что матриархата как времени господства женщин никогда не было, свидетельства культов женщины-матери существуют.
Свободное от хозяйственных забот время мужчины и женщины проводили чаще всего обособленно, даже если в племени уже были фиксированные семьи. Мужской дом, о котором упомянуто выше, – это нечто вроде мужского клуба. В этом доме хранились священные реликвии племени, которые женщинам нельзя было даже видеть. Без участия женщин мужчины в этом доме готовились к некоторым ритуалам и проводили некоторые из них. В этом доме ночевали холостяки и почти всегда гости мужского пола. В мужском доме мужчины общались, курили, нередко вместе ели.
Совместная трапеза была значимой в высокой степени, поскольку еда, как было показано ранее, исходно стала одной из высших ценностей становящихся культур. Еда ощущалась как победа сил добра над силами зла, которые пытались уничтожить человека. Еда была полем жизни и смерти. Не удивительно, что позже еда (хлеб-соль, например) стала символом уважения при встрече важных, дорогих гостей. Хлеб становился священным продуктом. Совместная трапеза, еда и сейчас остается необходимым элементом общения между людьми (семейного, дружеского, на свадьбах, праздниках, на поминках, при приеме гостей). Такое пристальное внимание к еде как ценности не только вещной, витальной, но и духовной, по-видимому, связано с тем, что люди на протяжеиии веков жили при постоянной угрозе голода.
В мужском доме, однако, мужчины не только вместе ели, курили, общались, но и занимались своей внешностью. В те времена внимание к собственной внешности было характерным именно для мужчин. Во-первых, они разукрашивали себя для устрашения врагов (боевая раскраска). Во-вторых, заботились о ритуальной раскраске и ритуальных костюмах. В-третьих, все время старались специально обозначить самобытность своей внешности, используя перья птиц, ожерелья из зубов и когтей хищников, просто полоски из соломы, подкрашенные и воткнутые в волосы, татуировки и т. д. Современные исследователи считают, что целью всего этого являлось не украшение, а обозначение себя как культурного существа (животные не изменяют своей внешности, а человек изменяет, как хочет). Это одно из свидетельств того, что люди древности ощущали ценность окультуренности своей жизни. По-видимому, потому, что только путь создания и реализации культуры (и цивилизации) позволял сообществу выжить.
Поэтому, кроме подчеркивания самобытности, в сравнении с остальными существами, это порождало настрой на неизменность бытия, его сохраняемость, традиционность. Это составило основу нелюбви человечества к новизне, вполне понятной для архаических сообществ. Преимущества новизны сомнительны, а вот разрушить хрупкие основы социальности, культуры очень легко. И смертельно опасно. Сохранение обычаев, норм (табу), характера и форм поведения, форм ритуальной деятельности было настолько важно, что люди отказывались позитивно воспринимать другой тип жизнедеятельности как ценный. Общий тон отношений между разными племенами был таков: мы – хорошие, культурные, а они – нехорошие, некультурные, потому что не похожи на нас. Этот тон и тип отношений, родившиеся в незапамятные времена, стали потом основой всякого национализма и расизма.
Ценность же человека данной общины (рода, племени) определялась его слитностью с сообществом. Деление обществ не на «я» и «ты», а на «мы» и «они» фиксирует это. Индивид еще почти полностью «орган» рода. Нормы взаимоотношений (табу, запреты) регулировали отношения людей в интересах не отдельного человека, а рода, племени.
Но в тех сферах жизнедеятельности, где интерес сообщества не был четко выражен, индивидуальность начинала проявляться. Это сказалось и в элементах изменения внешности (украшения), и в так называемых праздниках, когда допускались вольности, свободное поведение, вплоть до нарушения норм. Это же проявилось и в зачатках эстетической и художественной активности: песенно-танцевальной и изобразительной деятельности. Эту деятельность нередко именуют первобытным искусством. Конечно, никакого искусства в нашем понимании тогда не было и быть не могло. Характер изобразительной, песенно-танцевальной и иной прахудожественной активности, по-видимому, целиком определялся ритуально-магическими представлениями и практической необходимостью. Обрядовые пляски первобытных людей, наскальные изображения животных, орнаменты, театрализованные действа – явно связаны с производственно-охотничьей магией, с культом плодородия (женские статуэтки – «неолитические Венеры»). Но они весьма разнообразны и в них видны зачатки эстетического и художественного отношения к миру
.
Повседневное и не повседневное в первобытности нечетко разделено. Обыденная жизнь человека первобытности наполнена трудами и заботами. Добывание пищи, охота, рыбалка, собирательство. Время от времени племя мигрирует, поспевая вслед за урожаем того или иного плода. Иногда приходится принимать участие в военных действиях. Случаются события, выходящие за рамки повседневности, которые вызывают особый отзвук в жизни племени. Это может быть рождение двойни, неожиданная смерть, связанная по мнению соплеменников с колдовством и т. д. В целом жизнь довольно однообразна. Но ткань однотонного бытия разрывается «праздниками», которые играют наиважнейшую роль в жизни первобытного сообщества (слово «праздник», как и многие другие современные слова, не совсем точно передает смысл того, что похоже на праздник в первобытности). Это событие всегда экстраординарное, даже если заранее запланировано. Это особое время, которое не просто прерывает будни, это время, когда снимаются некоторые очень важные в обычной жизни запреты. Праздник позволяет человеку реализоваться иным, более выразительным образом и тем самым снять эмоциональное напряжение, вызванное монотонностью и тяготами обыденности. Праздник структурирует бытие человека, разрывая время на определенные отрезки. Праздник – всегда за пределами работы, это противоположное работе, а не повседневности как таковой. В праздник делаешь не то, к чему принужден обстоятельствами, а то, что хочешь. В доисторические, да и в исторические времена праздниками отмечали окончание какой-то очень важной и трудной деятельности, напряжение которой и снималось за счет свободного делания того, что обычно было запретным, за счет выразительного эмоционального проявления человека в виде асоциального поведения, когда позволяется деструктивная деятельность, направленная на «выпускание пара». Ритуальная часть праздника в очередной раз подтверждает ценности единения членов общины и ее единения с тотемом, как бы успокаивая человека на сей счет: все в порядке, ничего не изменилось и не изменится, а посему возможны и некоторые отклонения. Праздник содержит моменты эмоционального «выхлеста» в виде танцев, песен, игр, когда накопленное напряжение снимается эмоционально-позитивной деятельностью.
Праздник в первобытности предполагал и употребление обычно табуированных алкогольных или наркотических веществ, одурманивающих и как бы создающих некий иной мир. Так как для первобытного человека не было разницы между действительным миром и миром снов и галлюцинаций, то он с полным доверием относился к тому, что ему привиделось. А это означало еще и то, что в праздник можно приобщиться к иным пластам бытия, особо значимым для человека. Поэтому праздник был не просто действием бытового порядка, он носил характер мировоззренчески ориентирующего действа, направленного на поддержание жизни рода.
В целом культура повседневности первобытных сообществ уже содержала многое, что в несколько измененных формах сохранялось и позже, а кое-что дожило до наших дней. Например, всплеск интереса к татуировкам в XX–XXI вв., вера в чудотворцев, якобы дающих магическое мгновенное исцеление, освященность продуктов, хотя и появившихся после первобытности в пору перехода от присваивающего типа хозяйствования к производящему, от охоты, рыболовства и собирательства к скотоводству и земледелию. В скотоводческих и земледельческих цивилизациях, однако, повседневность обрела и много нового – и в формах повседневной жизни, и в содержательном наполнении, ценностных смыслах этих форм.
Глава 5
Специфика повседневной жизни скотоводов
Виды скотоводческих сообществ и особенности их хозяйства. Исторические судьбы народов мира неразрывно связаны. Народы, а вместе с ними и культуры занимают разные места в общем всемирном историческом процессе, но все они заслуживают внимания исследователя. В соответствии с хозяйственным укладом жизни выделяют культуры охотников и собирателей, огородников и садоводов, земледельцев и скотоводов. Скотоводами традиционно считают общества, в которых доминирующим видом деятельности является содержание и уход, а также улучшение породы животных, преимущественно крупных и мелких парнокопытных.
Большинство современных классификаций скотоводства сводится к двум основным характеристикам организации: кочевое (или кочевое и полукочевое) скотоводство как преимущественно скотоводческая ориентация в хозяйстве в соединении с особым образом жизни – передвижением всего населения со стадами; пастушество, предполагающее передвижение со стадами только пастухов, в то время как основная масса скотоводов-земледельцев живут оседло
. Последнее существует во всем мире и до сих пор играет одну из главных ролей в экономике многих стран, например Аргентины, Бразилии, Индии, Китая, России, США и др.
Исходя из региональных особенностей природно-ландшафтных характеристик, современные исследователи номадизма
выделяют четыре хозяйственно-культурных типа: кочевые скотоводы степей и полупустынь; кочевники-скотоводы высокогорных плато; охотники-оленеводы тайги; оленеводы тундры
.
Зарождение и развитие скотоводства в истории человечества относят к раннему палеолиту (VII–IV тыс. до н. э.). Практически все основные виды существующих домашних животных были одомашнены еще в первобытную эпоху. Хронология доместикации, по утверждению археологов и антропологов, выглядит следующим образом: собака – мезолит; свинья и коза – ранний неолит; крупный рогатый скот (бык, корова) – поздний неолит. «Люди переходили от охоты и собирательства к доместикации, к возделыванию полей и выращиванию скота вовсе не от сознательного стремления к прогрессу. Они сделали это только тогда и только там, когда и где эффективность фермерства превысила эффективность собирательства»
. Отметим, что процесс приручения животных зависел от освоения человеком мест их естественного пребывания и целей, с которыми эти животные использовались людьми. Особенности природного ландшафта, природно-климатические условия определяли и состав стада, и характер образа жизни и кочевания, и особенности разделения труда, и формы дополнительных хозяйственных занятий. В зависимости от среды обитания скотоводы занимаются разведением различных животных: коров, овец, коз, верблюдов или лошадей, оленей в северных широтах.
Переход от присваивающего к производящему труду изменил и отношения внутри кочевых родов. Если дикий воин и охотник довольствовался в доме вторым местом после женщины, то теперь «более кроткий» пастух, кичась своим богатством, выдвинулся на первое место, а женщину оттеснил на второе. Теперь «до восхода солнца женщины доят скотину и отправляют ее “на пашу”. Затем подростки обоих полов идут к скоту вместе с мужчинами, чтобы напоить скот, который пасется в открытой степи целый день. Подростки-пастухи пригоняют стадо к ночи домой. Так день за днем монотонно протекала жизнь»
.
По мнению Н. Н. Вавилова (1887–1943), автора теории географических центров происхождения растений, существовали центры доместикации животных: африканский, переднеазиатский, южноазиатский и центральноазиатский
. Сегодня исследователи выделяют шесть основных центров одомашнивания животных:
1) китайско-малайский (территории современных Вьетнама, Лаоса, Кампучии, Таиланда, восточного Китая). Здесь были одомашнены южнокитайская, или индийская, свинья, северокитайская свинья, курица, утка, китайский гусь, тутовый шелкопряд, дубовый шелкопряд, медоносная пчела, золотая рыбка, собака;
2) индийский (Индия, Северный Пакистан, Бирма, Непал). Одомашнены зебу, гаял, буйвол, азиатский павлин, курица, индийская кошка, собака, медоносная пчела;
3) юго-западноазиатский (северо-восток Турции, северо-восток Сирии, Иран, Ирак, Кавказ, Афганистан). Одомашнены крупный рогатый скот, лошадь восточного типа, овца, коза, свинья, одногорбый верблюд, голубь, пчела;
4) средиземноморский (побережье Средиземного моря, северо-восток Испании, юго-восток Франции, Италия, Швейцария, Югославия, Болгария, Греция, Албания, юго-запад Сирии, Иордания, Египет). Одомашнены крупный рогатый скот, лошадь западного типа, лошадь мясного типа, овца, коза, свинья, утка, гусь нильский, антилопа, газель, кролики и др.;
5) андийский (северные Анды, Южная Америка, Эквадор, Перу, юго-запад Боливии). Одомашнены лама, альпака, мускатная утка, морская свинка, индейка;
6) африканский (северо-восточная Африка). Несмотря на то что материк богат дикими видами животных, одомашнены только шесть видов: страус, цесарка, кошка, собака, осел, свинья
.
Развитие скотоводства в лесной, лесостепной и степной зонах подвергалось влиянию ряда фундаментальных факторов, и определяющим, кардинально влияющим на характер его развития, являлись природно-климатические условия. Отсутствие просторов для беспривязной и безнадзорной пастьбы крупных скоплений скота обусловило развитие скотоводства на протяжении ряда столетий как чисто вспомогательной отрасли земледелия. Лесная зона была крайне неблагоприятной для развития скотоводства в сколько-нибудь крупных масштабах и потому, что порождала условия, способствующие постоянному возникновению эпизоотий самой различной этиологии. Это систематически подрывало базу для расширенного, а часто даже простого воспроизводства скота.
Одновременно действовал еще и социальный фактор – общинный характер владения сенокосами и пастбищами. Более того, в подавляющем большинстве случаев это владение превращалось в совместное использование угодий и общиной, и феодалом-помещиком. Обильные укосы для каждого крестьянина – дело случая. При необходимости заготовки кормов почти в семь месяцев это играло весьма существенную отрицательную роль. Численность в крестьянском хозяйстве домашнего скота определялась главным образом кормовыми ресурсами: летними пастбищами, сенокосами и гуменным кормом. Тем не менее основная цель скотоводства лесной, лесостепной зоны – удобрение полей.
Кочевников-скотоводов еще называют номадами. История культуры и лингвистические исследования языка свидетельствуют о том, что через стадию кочевников-скотоводов прошли многие народы, которые впоследствии стали оседлыми и земледельческими. Эти процессы перехода происходят и в современных культурах, например у арабов Сирии, племен Африки (хамитические племена), народов Средней Азии (киргизы, монголы).
Научный интерес к скотоводам-кочевникам насчитывает не одно столетие, однако однозначных мнений и оценок относительно их общественного строя и культуры пока нет. Так, еще немецкий философ Иоганн Готфрид Гердер в конце XVIII в. писал: «Взгляните… на калмыков и монголов – где им жить, если не в своих степях… На своей маленькой лошадке легкий человечек пролетает огромные пространства, целые пустыни – он умеет придать силы коню, если тот валится с ног, а если конь изнемогает, он открывает вену на шее коня, и это придает ему последние силы. В некоторых из этих областей никогда не бывает дождя, и только роса живит землю, только неисчерпаемое плодородие почвы одевает ее весенней зеленью. И вот дикие племена, но между собой они соблюдают строжайший порядок, едут по высокой траве и кормят свои стада, лошади, разделяющие с ними их образ жизни, знают их голоса и живут в мире, как люди. Бездумно и равнодушно калмык сидит и озирает свое вечно ясное небо над головой и слышит всю насквозь необозримую окружающую его пустыню. Во всякой другой области земли монголы вырождаются или облагораживаются, а на своей земле они остаются тем, чем были тысячелетиями, и останутся такими, пока земля не будет изменена природой или искусством»
.
Сегодня кочевые скотоводческие народы (например, бедуины или монголоязычные народы) – это сезонно перегоняющие скот с одного пастбища на другие приблизительно в одни и те же места. Необходимо заметить, что кочевой образ жизни испытал упадок в XX в. Упадок главным образом связан с экономическими причинами: индустриализация или прогресс в сельском хозяйстве; различные условия землевладения. Кроме того, существуют и политические причины, например образование национальных государств, которые не поощряют свободное движение населения без границ. Один из ведущих исследователей кочевников-скотоводов А. М. Хазанов выделяет пять признаков кочевого скотоводства: 1) преобладание данной формы хозяйственной деятельности; 2) круглогодичный выпас скота; 3) периодический характер подвижности на определенных пастбищных территориях; 4) передвижение со скотом всего населения; 5) ориентация производства на непосредственные потребности в противоположность капиталистическому хозяйству
.
До сих пор ведутся дискуссии о формационной природе номадизма. Долгое время в европейской историографии их описывали в категориях варварства, «бича божьего», который несет смерть и разрушение. «Кочевники для европейцев явление настолько экзотическое, что они не смогли существенно приподняться над источником в процессе их анализа. Поэтому связь событий от них ускользает, а иногда события интерпретируются с китайской точки зрения»
. Английский историк А. Тойнби (1889–1975) считал кочевников застойным обществом, в котором нет внутренних потенций к развитию. Он считал, что в современном обществе с динамичной экономикой нет места для застойной экономики кочевых орд, которые вечно повторяют свое движение по замкнутому кругу
.
Отечественные исследователи скотоводов-кочевников также отмечали их специфические черты: частная собственность на скот и общинная на пастбища; племенная структура; имущественная дифференциация; поголовное вооружение народа, которое препятствовало монополии на средства производства и установлению крепостной зависимости. Кроме того, выделяли наиболее типичные для кочевников «общинно-кочевое» и «военно-кочевое» общества, а также «кочевые империи», которые лишь на время становились государственными образованиями. Но главное, как писал Г. Е. Марков, «для кочевников свойственен самостоятельный способ производства»
.
«Кочевые общества… действительно не принадлежат ни к одной из известных общественно-экономических формаций. Все они… должны быть отнесены к обществу, лежащему между первобытно-общинной формацией, с одной стороны, и классовым обществом с другой. Такое переходное общество в нашей литературе было принято называть предклассовым… в предклассовых обществах, в кочевых в частности, существовали многообразные формы эксплуатации, отличные от трех классических способов угнетения человека человеком»
.
Скотоводство формировалось параллельно земледелию, постепенно превращаясь в самостоятельную отрасль хозяйственной деятельности, имеющей свои типологические черты. В первую очередь, развитие скотоводства возможно лишь в соответствующих географических условиях и требует наличия надлежащих пастбищ. В связи с этим скотоводство развивалось преимущественно в степных районах. Во-вторых, культура скотоводов характеризуется крайней консервативностью, которая изначально определена кочевым образом жизни. Кочевой способ хозяйствования практически не изменялся или изменялся мало. В-третьих, характерным признаком кочевых, скотоводческих обществ является племенная структура, идеологически обоснованная генеалогическим родством. Это связано с условиями воспроизводства и выживания социальной организации кочевников. Однако заметим, что кровнородственная связь не была единственной в видах общественных связей у номадов. Существовали семейные, хозяйственные, генеалогические, военные, культурные, языковые, религиозные и прочие связи. Но системообразующими связями были все же родственные отношения, позволяющие собирать общину и племя после столь частых для кочевников перемещений. Одомашненные животные обеспечивали скотоводам многообразие источников средств существования: мясо, шкуру, шерсть, жир, кости, тягловую силу для транспорта и для обработки земли, наконец, навоз.
Основы своеобразия культуры повседневности скотоводов-кочевников. Культура скотовода-кочевника формируется вокруг хозяйственного комплекса. Это определяло и формы управления и самоуправления, и самоорганизации во всех культурно-исторических формах кочевого хозяйственно-культурного типа. Это, в свою очередь, обеспечивало согласованность действий индивидов, без которой любая община не могла существовать.
Внутри кочевья действует особая система господства/подчинения. Во главе племени носитель крови прародителя. Вокруг него и сплачивается род. Отсюда общественное сознание кочевника живет в форме преданий о происхождении рода. «Родословное предание воспроизводит ось племени, структурирует систему взаимоотношений, придавая им определенные смыслы и значения. Это историческая память общества, его генотип и стереотип социального поведения. …Родословное предание – это традиция кочевого коллектива»
. Социальность кочевых народов возникает и развивается на основе родовых отношений. Такие отношения воспроизводятся и укореняются в структуре социума, подчиняясь его функциям. Например, создание производственных коллективов происходило по родственному принципу (объединение родственников происходило в первую очередь по мужской линии), что отмечается у многих кочевых народов и не только степной полосы
.
Современные исследователи номадизма выделяют несколько характеристик кочевой культуры. Например, Е. Б. Баторова и Е. К. Митупова говорят о создании культурных ценностей и социальных институтов, присущих номадам: активное освоение ими новых земель, ощутимое влияние на темпы и направление развития многих народов и государств, участие в возникновении международных коммуникаций, ретрансляции созданной в культурных центрах информации и т. п.
Ритм жизни кочевника зависел не только от естественных миграций животных, не только от необходимости менять территорию выпаса скота, но и от размера стада. Кто имел больше скота, тот вынужден был чаще менять места обитания. Иногда в один год могло быть несколько перекочевок. Их количество зависело от плодородия пастбищ, на которых мог выпасаться скот
. «Огромные табуны лошадей и верблюдов, стада крупного и мелкого рогатого скота беспрерывно передвигаются с места на место, переходя с выбитых участков на свежие, нетронутые»
. Именно поэтому к основным категориям (признакам) скотовода-кочевника можно отнести «движение», «подвижность». Движение и путь как вечный круговорот, создающий укорененность бытия кочевника. Кочующий коллектив скрепляется общностью крови и происхождения. В перекочевках принимали участие все члены семей, образуя большой караван
. Кочевник имел двойную социальную сущность. С одной стороны, он был воином, с другой, скотоводом-тружеником. Все это должно было сохраняться в способности к движению. В передвижениях сохранялось хозяйство и скот, это, в свою очередь, обеспечивало возможность выживания. Утрата способности к передвижению воспринималась как жизненная катастрофа.
В кочевом пространстве в едином движении находятся и человек, и стадо, и время года, и жизнь. В этом смысле в культуре скотовода-кочевника возникает единство и нерасчлененность. Родство с природой и животным миром дало начало тотемным культам (овцы, коня и др.), их обожествление и символическую значимость в ритуалах и обрядах.
Верования номадов – в основном вера в духов, в том числе в духов-предков. Религиозная обрядность реализуется как шаманизм. Впрочем, на верования кочевников-скотоводов постепенно стали воздействовать развившиеся мировые религии, особенно мусульманство и буддизм, хотя повседневная обыденная религиозность продолжала быть верой в духов.
Интересно, но земля не воспринимается как объект культурной деятельности. Она практически не обрабатывается. Кроме того, отсутствует абсолютная привязанность к территории, поскольку «родина» в понимании кочевника – это кочующий род, его тело.
Культуры скотоводов-кочевников называют экофильными, поскольку в их характеристике существует экологический аспект пастьбы животных: регулярный выпас копытных животных способствовал созданию «пастбищных экосистем»; прекращение выпаса животных могло привести к изменению видового состава растительности. Отметим, что «широкий диапазон экологических «ниш обусловил формирование богатой мировоззренческой базы, на основе которой складывались мифологические, этнические, символические образы пространства, формировался механизм постижения территорий, специфичный для каждой отдельной природной зоны»
. Об экофильности кочевых культур говорят существовавшие правила поселения монгольских кочевников. А они предписывают, что покинутое после стоянки место не должно быть отмечено следами человеческой деятельности. Место не следовало захламлять. На месте поселения могли остаться только зола потухшего домашнего очага
.
Продуктивность и устойчивость степных и полупустынно-пустынных пастбищных экосистем зависели от умеренного выпаса, при котором должно было существовать равновесие между объемом уничтожаемой скотом растительности и приростом биомассы трав
. Территории перекочевок ограничены родовыми территориями, т. е. кочевники перемещаются не хаотично, а строго соблюдая границы территории рода. Такие границы знают все номады, они всеми соблюдаются, а их нарушение может вызвать споры и междоусобные конфликты. Перекочевки носят сезонный характер: два или четыре раза в год. Весной выбирают пастбища с ранней степной растительностью. Летом – места с водопоем и там, где трава не подверглась выгоранию. Причем расстояния между стоянками рода выбираются таким образом, чтобы была возможность для встреч, обсуждения общих дел, а также для общих праздников, соревнований-скачек и т. п. К постоянным стоянкам относятся в основном зимники, которые устраиваются в возможных защищенных местах от буранов и холодов.
Пространства перемещения и поселения кочевников-скотоводов.Поведенческие стандарты номадов тесно связаны с их системой ценностей, ведущее место в которой занимали свобода перемещения по пространству и, как мы уже отмечали, способность передвижения по пространству. Отсюда свобода у кочевника ассоциировалась с волей, а способность передвижения со статусом полноправного члена сообщества. В этом же ряду ценностей кочевника стояли стремление к лидерству, богатству и воинству (богатырству). «Они привычны к суровой жизни, полной лишений, активны и подвижны, среди них нет неравенства и раздоров. По этой причине они хорошие воины и составляют прочную группировку, способную завоевать изнеженных, трусливых и разобщенных неравенством земледельцев»
.
Экономика кочевого хозяйства была нестабильной, и, как отмечалось выше, она имела экстенсивный характер. Скот кочевника находится в постоянном процессе производства и воспроизводства. Он все время находится под угрозой уничтожения, так как все время зависит от благоприятных или неблагоприятных природных факторов, тогда как продукты земледелия, практически изъятые из природного обращения, могут храниться длительное время и накапливаться. Таким образом, номад детерминирован природными условиями в большей степени, чем земледелец. «При неблагоприятных условиях стада у кочевников уменьшались, при благоприятных же, напротив, увеличивались. “Неравенство собственности” выражалось в том, что богатый скотовод, кочуя, занимал больше пространства. Социальная организация кочевников имела сложную структуру: семья, подплемя, племя, орда. При этом богатым семьям было невыгодно кочевать с большими стадами и они разделяли свой скот на несколько аулов летом. Этот скот пасли зависимые “клиенты”»
.
Нестабильность хозяйства кочевника-скотовода могла быть связана, например, с чрезмерным ростом численности скота или же с демографическим взрывом. Поэтому номады практиковали жесткий контроль за рождаемостью. Известны случаи детоубийства в периоды засухи.
Торговля также была значительным фактором в культуре и образе жизни кочевника. Торгуя, он сбывал скот, тем самым восстанавливая экологическое равновесие с окружающей средой. В качестве подсобного сектора экономики кочевники нередко занимались охотой, рыболовством и иногда земледелием, что тоже способствовало более стабильной организации хозяйственной жизни. Надо признать, что номады не стремились сами заниматься земледелием. И это занятие было, пожалуй, крайним исключением, чем правилом, поскольку психология номада плохо относилась к стационарности, которая оскорбляла чувства свободного скотовода. При первой же возможности кочевник возвращался к привычному образу жизни. А недостающие продукты земледелия и продукцию ремесла кочевники получали от соседних оседлых культур через посредническую торговлю, широкий обмен и торговые связи, а что касается древних номадов – то и при помощи периодических набегов и нерегулярных грабежей, даннической эксплуатацией, завоевания оседлых обществ, и наконец, посредством вхождения в состав земледельческих государств.
Этнографы, антропологи и культурологи рассматривают пространство поселения и жилища кочевников-скотоводов как определенного рода модель мира. Организация территории поселения традиционно начиналась с совершения ритуальных действий. Они были связаны с установкой жертвенника из камней родового жертвенника. «Таким образом, доместикация пространства достигалась посредством придания ему упорядоченности, наделения его формами и законами. Мир приобретает черты космического порядка, в котором человек способен ориентироваться»
.
Номадологи отмечают, что специфика кочевого образа жизни обусловила сочетание двух принципов освоения пространства: линейного (динамического) и концентрического (статичного)
. Для динамического освоения пространства ориентирами выступают такие элементы ландшафта, как горы, валуны, деревья. Соотношение жизненного пространства выстраивается от сакрального центра к местам временного пребывания номадов. Зимние стоянки характеризовались наличием разных стационарных строений: деревянные жилища, амбары, сараи, а также загоны скота из дерева, камня, пластов навоза, которые были необходимы для защиты скота от зимних ветров и холодов. «На зимниках члены большой семьи нередко вынуждены были жить вместе в одном большом доме, в то время как в летних поселениях каждый семейный человек мог иметь собственную юрту»
. Таким образом, динамическое освоение пространства это путь от стоянки к стоянке, а суть всякого движения есть странствие к центру.
Другими природными маркерами динамического пространства являлись долина или падь в лесных районах. Летники размещались на более открытые и обширные пространства. Проветриваемое пространство было непременным требованием успешного содержания скота. Кроме того, обязательным условием летней стоянки было нахождение поблизости источника воды
.
«Концентрический принцип организации пространства начинает функционировать в случае временного или постоянного размещения на определенном месте. Сакрализация пространства начинается с маркировки центра – установления домашнего очага, коновязного столба, вокруг которого поэтапно появлялась юрта, необходимые временные постройки для скота, устанавливались приспособления для выделки кожаных ремней»
. Пространство как бы раскручивалось вокруг жилища, которое занимало центральную точку. Ближний круг образовывало пространство для выпаса молодняка крупного рогатого скота, затем пространство, на котором паслись овцы, а затем дальнее пространство выпаса лошадей или верблюдов
.
Сезонные циклы требовали от кочевников определения и знания благоприятного времени для перекочевок, установок юрт на новом месте. В этот день они по возможности надевали новую или чистую одежду. «Впереди каравана, направляющегося на другое стойбище, обязательно ехала женщина. Она была в полном наряде (праздничный костюмный комплекс замужней женщины. – Т. Л.), верхом на коне или верблюде»
.
Одна из известных монголоведов Л. Викторова так описывает перекочевку монгольских семей на новые места: «Возглавляет кочевую группу телега под названием мухлиг тэрэг, на которой обычно едут женщины и дети, за ними следуют телеги с имуществом, замыкает шествие телега с разобранной юртой на ней, но в любом случае такую сакрально значимую деталь, как светодымовое отверстие юрты – тооно, навьючивают на первое животное, будь то бык или верблюд. Всадник, ведущий перекочевку, часто ехал верхом на коне, с правой стороны»
. «Перемещаясь в течение года по кочевому маршруту, монголы, в общем придерживавшиеся прежних стоянок, иногда нарушали правило размещения стойбища на старом месте. Такое случалось, когда в семье кто-либо умирал»
. «В бурятской традиции циклические кочевки с переходом на полуоседлый образ жизни сократились до минимума и осуществлялись два раза в год – летом и зимой»
.
Важное отличие скотовода от земледельца – минимум необходимых кочевникам орудий труда и отсутствие причин для их усовершенствования. Орудия труда, применяемые в кочевом хозяйстве были крайне просты и практически не претерпели, каких либо принципиальных изменений еще с древности. Мобильным жилищем у кочевников разных регионов являлась юрта у монголов и тюрков, шатер у бедуинов и берберов, чум и яранга у северных народов России, типи и вигвам у кочевых индейцев Америки. Основное требование к такому роду жилища – легкость и мобильность. В основном, такое жилище устраивалось на деревянной, решетчатой основе. Сверху основу покрывали войлоком у тюрков и монголов, корой деревьев и шкурами оленя у кочевых народов Севера России, шкурами животных у арабов Африки. Прочая утварь, используемая в домашнем хозяйстве. содержалась в мешках, сумах, сундуках, также удобных для длительных перевозок.
Перемещались кочевники на вьючных животных и кибитках (повозках) на полозьях или колесах. Иногда кибитки сооружались в виде упрощенного жилища на телегах, если перегон скота был достаточно длительным. Известно, что в определенных условиях и юрты ставили на телеги. Появление такого вида мобильного жилья исследователи относят к периодам войн, когда с одной стороны, нужно было быстро перемещаться по огромные расстояния, а с другой – жилища на колесах играли важную роль оборонительного сооружения. «Устанавливаемые по кругу, они образовывали укрепленный заслон (так называемый курень)»
.
Жилище кочевника представляло собой концентрический тип организации пространства. Строительство жилища на стационарных стоянках практически всегда начиналось со специальных обрядов выкупа земли и установки сосудов с жертвами (золото, серебро, кораллы, полудрагоценные камни, кусочки меди и стали) для духов земли и воды. Эти обряды кочевников были связаны с представлением о греховности, каких-либо действий с землей. «Царапать лик земли» считалось грехом не только у монголов и бурят, но и у якутов, а также алтайских народов. Грехом была и косьба свежей зеленой травы. По ламаистским представлениям растение являлось живым существом, которое нельзя было лишать жизни. При установке стационарного жилища место очерчивали клыком кабана или рогом антилопы. «Обычай использовать кабаний клык в любых действиях, касающихся повреждения земной поверхности (в том числе и в похоронном обряде), связан с представлениями монголов о диком вепре как существе, обладающем бесстрашием»
.
В основе жилища кочевника – круг как наиболее архетипическая геометрическая форма организации окружающего человека пространства, обусловленная особенностью его восприятия психикой и биологией мозга
. К слову, идея круга отражается в ритуальных круговых танцах кочевников, семантика которого связана с культом солнца. «Круг ограничивает сферу человеческого бытия от враждебного разрушительного воздействия сил иной природы – Хаоса. Казахи в случае остановки на ночь в пустынном месте, где отсутствовали могильники или заброшенные строения – знаки освоенного пространства – человеческого мира сворачивали кольцом кнут и устраивались на ночлег в центре круга»
.
«Порядок организации внутреннего пространства жилища и символика микропространства юрты монгольских народов лежит в основе структурирования внешнего пространства»
. Внешний образ жилища почти всегда представляет собой многоугольное замкнутое пространство. «Перед тем как войти в юрту, хозяин или хозяйка совершали ритуал жертвоприношения молоком или тарасуном (перегонная молочная водка) духам-хозяевам усадьбы. Затем уже в юрте, зажигая впервые огонь в очаге, проводили обряд кормления хозяина очага. После этого заносили все вещи в юрту и расставляли их по местам»
.
Особое значение придавалось юрте во время проведения различных обрядов, например в родильных обрядах, при захоронении последа. Важной традицией сооружения жилища кочевника была установка коновязи. Ее устанавливали в передней части усадьбы, в южном направлении от входа в жилище. Столб-коновязь был обязательным атрибутом стойбища. Символика коновязи связана с представлениями о мировом древе, а его установка – с желанием размножения, разветвляясь подобно дереву. Этнографы отмечают, что утилитарная функция столба-коновязи – это более позднее напластование на архаическое сакральное значение. «Кочевники, лишенные возможности длительное время жить на одном месте и пользоваться одним и тем же растущим священным деревом, были вынуждены его срубить и, очистив от ветвей и сучьев, возводить с собой. Приехав на новое место, они устанавливали столб – копию священного небесного дерева – возле своего временного жилища»
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/kollektiv-avtorov/istoriya-kultury-povsednevnosti-uchebnoe-posobie/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.