Государство и право в контексте консервативной и либеральной идеологии: опыт ретроспективного анализа
Аркадий Владимирович Корнев
В монографии рассматриваются проблемы становления и развития консервативной и либеральной политико-правовых идеологий в России, их концептуальной сущности, содержания и форм выражения. Имеет место сравнительно-правовой анализ политической и юридической составляющей этих ведущих доктрин второй половины XIX – начала ХХ в. Кроме того, предпринята попытка объяснения закономерного исторического фиаско этих двух политических партий, считавшихся демиургами политического процесса дореволюционной России. По вполне очевидным причинам дискуссии между консерваторами и либералами сфокусированы на институте государства, ибо любая политическая борьба имеет одну цель – завоевать государство и посредством законов навязывать свою политическую волю. Современная Россия находится в состоянии политической, а если смотреть шире – исторической неопределенности. Взаимное отчуждение общества и государства достигло опасных пределов. Представляется, что уверенности, а вместе с ней относительной социальной гармонии в обществе наша страна достигнет лишь в том случае, если будет найдена отвечающая исключительно нашим российским реалиям пропорция консервативных, либеральных и социалистических начал, как, собственно, это имеет место в других странах. В силу этого обстоятельства автор по тексту нередко обращается к современности. Книга окажется полезной тем, кто интересуется проблемами истории и теории государства и права, политической теории, истории политических и правовых учений, философии права.
Государство и право в контексте консервативной и либеральной идеологии: опыт ретроспективного анализа
Аркадий Владимирович Корнев
Монография
[битая ссылка] ebooks@prospekt.org
Информация о книге
УДК 340(075.8)
ББК 67.0я73
К67
Автор:
Корнев А. В., д-р юрид. наук, проф.
Рецензенты:
В. В. Лазарев, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации;
В. В. Барис, доктор политических наук, профессор.
В монографии рассматриваются проблемы становления и развития консервативной и либеральной политико-правовых идеологий в России, их концептуальной сущности, содержания и форм выражения. Имеет место сравнительно-правовой анализ политической и юридической составляющей этих ведущих доктрин второй половины XIX – начала ХХ в. Кроме того, предпринята попытка объяснения закономерного исторического фиаско этих двух политических партий, считавшихся демиургами политического процесса дореволюционной России. По вполне очевидным причинам дискуссии между консерваторами и либералами сфокусированы на институте государства, ибо любая политическая борьба имеет одну цель – завоевать государство и посредством законов навязывать свою политическую волю. Современная Россия находится в состоянии политической, а если смотреть шире – исторической неопределенности. Взаимное отчуждение общества и государства достигло опасных пределов. Представляется, что уверенности, а вместе с ней относительной социальной гармонии в обществе наша страна достигнет лишь в том случае, если будет найдена отвечающая исключительно нашим российским реалиям пропорция консервативных, либеральных и социалистических начал, как, собственно, это имеет место в других странах. В силу этого обстоятельства автор по тексту нередко обращается к современности.
Книга окажется полезной тем, кто интересуется проблемами истории и теории государства и права, политической теории, истории политических и правовых учений, философии права.
УДК 340(075.8)
ББК 67.0я73
© А. В. Корнев, 2013
© ООО «Проспект», 2013
Введение
Изучение любых аспектов отечественной истории всегда было и будет интересным не только с чисто познавательных позиций. Настоящее любой страны своими корнями уходит в прошлое и связано с ним тысячами невидимых нитей. Всякое движение, в том числе и в области государственно-правового строительства, есть путь от прошлого к будущему через современность.
Российская государственность, законодательство, политическая, экономическая, правовая системы за последние 20 лет претерпели значительные, даже радикальные изменения. К сожалению, отдельные из них оказывались настолько губительными, что уместно говорить скорее о потерях, чем о полезных приобретениях. Сегодня понятной является истина, высказанная более 100 лет назад публицистом консервативного направления М. Н. Катковым: «Слово реформа понимают в смысле улучшения существующего порядка. Тем не менее, произвести реформу и действительно улучшить положение дел совсем не одно и то же».[1 - Катков М. Н. Московские ведомости. 1884. 14 дек. № 347.]
Почему последствия радикальных преобразований столь разрушительны? Отчасти это объясняется тем, что российское общество не потрудилось оценить возможные плюсы и минусы определенных идеологических схем, лежащих в основе государственных преобразований. «Идеи правят миром» – постулат настолько убедительный, насколько и спорный. Тем не менее идея, мысль материализуются в поступок, действие, определенную программу. Хочется это кому-либо признавать или нет, но итоги отдельно взятых реформ дают серьезные основания сомневаться в том, что либеральной парадигме нет альтернативы, будь то сфера экономики, права или политики.
Частная собственность, парламентаризм, демократия, права абстрактного человека приобретают настолько фетишизированный характер, что за всем этим потерялась конкретная личность. Выдающемуся поэту А. Вознесенскому принадлежит очень глубокая фраза: «Все прогрессы реакционны, если разрушается человек». Сегодня десятки миллионов людей могут считать себя потерпевшими от «либеральных» преобразований.
Собственно говоря, в либерализме нет ничего плохого, но только при определенных обстоятельствах и факторах. Вопрос заключается в том, насколько он необходим в стране с традиционно консервативным мышлением и ментальностью. Либеральная риторика изобилует лишь на официальном уровне, но в быту слова «либерал» и «демократ» употребляются скорее как ругательства. Иногда это явление объясняют тем, что демократию и либерализм скомпрометировали люди, которым они были нужны для обретения собственности и власти. Но это только лишний раз доказывает, что у нас нет широкой социальной основы для реализации либеральной парадигмы.
Нельзя ничего монополизировать, либерализм в том числе. Большая часть человечества представляет собой традиционалистские сообщества. Россия – евразийская держава, в силу чего она не может придерживаться только либерализма или только консерватизма. Древние недаром так высоко ценили чувство меры, а также дихотомию, т. е. двойственность. Изрядная доля консерватизма совсем не помешает нынешней России, в том числе и в государственно-правовой сфере. Между тем нет уверенности в том, что люди, выбравшие развитие России в сторону либерализма, имели полное представление о его позитивных или негативных сторонах в сопоставлении с противоположным ему консервативным направлением.
Очевидные истины не так просты, как кажутся на первый взгляд. В обстановке увлечения всем зарубежным мы как-то забываем, что правовые, экономические, политические модели, сложившиеся в рамках другой политической культуры, с одной стороны, могут оказаться просто несостоятельными на российской почве. С другой стороны, нельзя бесконечно эксплуатировать нашу «самобытность», замыкаться только на своем собственном опыте. Можно выбрать нечто среднее, и это не следует расценивать как эклектику. Одно не подлежит сомнению – мы слишком плохо знаем свою историю и тех российских мыслителей, которые ее не только творили, но, что еще важнее, оценивали. Пусть их мнения порой были субъективны, ошибочны, но они смотрели на Россию изнутри, а не со стороны. У нас сложилась какая-то ненормальная практика разрешать наши проблемы по зарубежным рецептам и инструкциям. Но неужели профессор какого-нибудь заштатного иностранного университета знает Россию лучше, чем знали ее Н. М. Карамзин, Б. Н. Чичерин или П. Б. Струве? Чего стоит фраза последнего: «Российские консерваторы преимущественно строили русское государство, а российские революционисты (либералы) его только разрушали»?! А ведь Струве считается одним из столпов российского либерализма. Уже одна эта идея актуализирует тему российского консерватизма и либерализма. Мысль П. Б. Струве к нашей современности применима еще в большей степени, чем к событиям рубежа XIX–XX вв. Российский консерватизм выступал не просто против либерализма как определенного мировоззрения, а против его крайних, радикальных форм.
Консерватор противится переменам не потому, что они новы, а в силу того, что могут нести разрушение некоторых устоев, которые являются основой общества и его институтов. Одним словом, консерватизм во все времена выступал некоторым сдерживающим началом, если угодно – противовесом скоропалительным, необдуманным шагам.
В основе государственно-правовых преобразований лежат какие-то идеи, ценности. В идеале их надо исследовать до начала реформ, а не после, когда необходима работа над ошибками. Любое рациональное реформирование предполагает сравнение теоретических моделей в целях изучения их отрицательных и положительных моментов. Современные реалии уже позволяют оценивать все плюсы и минусы реализации той или иной идеологической концепции и сделать определенные выводы.
Консерватизм, либерализм и социализм за последние 200 лет были самыми заметными политическими теориями. В дооктябрьский период российской истории консерваторы боролись с либералами, и наоборот, до тех пор, пока не были сметены с исторической арены большевиками, которые стали проводить в жизнь социалистические идеи и за короткий исторический период сумели построить современное индустриальное общество. Под лозунгом борьбы с привилегиями партийных и советских работников, а также сырьевой направленностью экономики к власти пришли либералы, отбросившие страну далеко назад. На этом фоне консерватизм сегодня опять приобрел респектабельность. Одно время даже «партия власти» примеряла на себя консервативные одежды, а известный кинорежиссер и актер Н. С. Михалков опубликовал «Манифест просвещенного консерватизма». Что ж, сейчас многие говорят о традициях, патриотизме, государственности. Видимо, пора прекратить движение по кругу, выбрав из этих теорий все то, что отвечает нашим национальным российским интересам.
Русская гуманитарная наука – явление уникальное в своем роде. С одной стороны, русские дореволюционные мыслители внесли неоценимый вклад в развитие европейской и мировой общегуманитарной культуры. С другой – не будет большим преувеличением сказать, что сегодня, когда сняты все препоны для изучения дореволюционного российского гуманитарного наследия, остается актуальным выявление неизвестных страниц, оригинальных идей и конструкций. И конечно же, просчетов и откровенных фантазий.
По образному выражению И. Л. Солоневича, русская общественная мысль шатается из стороны в сторону так, как не шатается никакая общественная мысль в мире. Она представляет собой «кооператив изобретателей, наперебой предлагающих русскому народу украденные у нерусской философии патенты полного переустройства и перевоспитания тысячелетней государственности».[2 - Солоневич И. Л. Народная Монархия. М., 2003. С. 14.]
Солоневич прав и не прав одновременно. На то и существует общественная наука, чтобы исследовать закономерности развития общества. Волей или неволей она всегда выражала интересы или общества в целом, или его небольшой части. Общественная наука не может быть в стороне от борьбы политических сил и теорий. Не все ученые-обществоведы могут позволить себе искренне выражать собственное мнение. Именно поэтому ученые-гуманитарии у нас, к сожалению, не свободны, как видимо, и везде. Рыночные отношения действительно сильно повлияли на все сферы жизни общества, но унификации мышления, к счастью, пока не произошло.
Если сравнивать этимологию слов «либерализм» и «консерватизм», то первое, что бросается в глаза, – это их абсолютная противоположность. На деле все значительно сложней, чем представляется на первый взгляд. Именно поэтому в данном исследовании взгляды консерваторов и либералов подаются в сравнении по тому или иному вопросу государственно-правовой действительности. Нельзя отдельно рассмотреть, скажем, консервативную теорию права или государства, а затем сравнить ее с либеральной, поскольку одних и тех же авторов, политиков и ученых можно назвать и консерваторами, и либералами одновременно. Политическая идентификация П. Б. Струве, Б. Н. Чичерина, Г. Ф. Шершеневича, В. С. Соловьева и многих других очень затруднительна и зачастую зависит только от субъективного мнения тех, кто о них пишет. Если всякая классификация условна, то разделение российских мыслителей на консерваторов и либералов условно вдвойне. Принято считать Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Н. Я. Данилевского, Л. А. Тихомирова, М. Н. Каткова, К. Н. Леонтьева, К. П. Победоносцева консерваторами, а некоторых из них еще и реакционерами. Однако они порой высказывали такие идеи, что оказывались впереди либералов. В силу этих соображений в настоящей работе рассматриваются взгляды российских дореволюционных авторов на вопросы, обозначенные не по отдельности, а вместе, принимая во внимание классификационные условности.
Основная гипотеза исследования состоит в том, что государственно-правовое развитие отражает борьбу различных теорий и попыток их реализации. Существуют закономерности эволюции, смены и сочетания определенных теоретических конструкций, каждая из которых и их своеобразный синтез определяют вектор общественного развития.
Теоретической основой настоящей работы послужили фундаментальные труды дореволюционных авторов: В. М. Гессена, Б. А. Кистяковского, П. И. Новгородцева, С. А. Муромцева, Н. Я. Данилевского, К. П. Победоносцева, К. Н. Леонтьева, Л. А. Тихомирова и многих других.
На этой теоретической основе в работе предпринята попытка обосновать следующие тезисы.
1. Консервативная и либеральная теории в России являлись исторически подвижными и динамичными. В зависимости от объективных условий они претерпевали существенные изменения в довольно широком диапазоне – от изоляции и борьбы друг с другом до синтеза и сотрудничества.
2. Идентификация политических и правовых теорий строится на принципе моделирования. В итоге абстрактные модели, в частности, консерватизма и либерализма порой очень далеки от эмпирической действительности. Консерватизм и либерализм в виде теоретических моделей обладают вполне конкретными квалифицирующими признаками. Однако если рассматривать их в качестве типа мышления, общественно-политической мысли, программы или практики, то эта определенность исчезает. Как следствие, одну и ту же идею, как впрочем, и ее носителя, можно квалифицировать по-разному, например консервативно-либеральной или либерально-консервативной.
3. Принимая некоторую условность квалификации политико-правовой теории в качестве консервативной или либеральной, в своих сущностных характеристиках они все-таки противоположны. Классический консерватизм – это прежде всего сознательный традиционализм, сопротивление прогрессизму (но не прогрессу. – А. В.) и сохранение устоявшихся порядков. Классический либерализм – это свобода, рациональные инновации и стремление к прогрессу. В России и та и другая теории носили скорее не классический, а персонифицированный характер.
4. Консерватизм и либерализм продуцированы различными типами цивилизаций. Либерализм в дореволюционной России имел европейское происхождение. Консерватизм соответствовал институциональным особенностям российского общества: соборности, державности, патриотизму и т. д. В этой связи либерализм оставался оппозиционным движением, направленным против базисных ценностей российской этнокультурной общности. Социальная основа либерализма была ничтожно малой для того, чтобы претендовать на ведущую политическую силу в конце XIX – начале XX в. Такое положение сохранилось и сегодня.
5. В Европе некогда социальной основой либерализма являлась буржуазия и отчасти средний класс. В России же либеральную парадигму исповедовали в основном представители интеллигенции, равноудаленные как и от правительства, т. е. власти, так и от народа. Российские же консерваторы, как и на Западе, не имели четко артикулированной социальной базы. Консерватором мог быть и министр, и архиерей, и крестьянин, даже несмотря на огромную разницу между их культурным и образовательным уровнем.
6. Политическим идеалом большинства российских либералов, как и западных, было светское правовое государство. Консерваторы оставались верными монархии – самодержавной, как М. Н. Катков, Н. М. Карамзин, Л. А. Тихомиров, К. П. Победоносцев, или соборной (народной), как И. Л. Солоневич. В этом смысле российские консерваторы не совпадали во взглядах со своими западными коллегами, как правило, политически индифферентными.
7. Среди представителей российской интеллигенции, придерживающихся либеральных взглядов, преобладали представители юридических профессий: профессора, доценты, адвокаты, судебные деятели. Многие из них учились, стажировались, а некоторые преподавали в зарубежных университетах. В силу этого, а отчасти и по другим причинам правопонимание либералов базировалось на естественно-правовых и социологических теориях. Консерваторы, среди которых также было немало юристов, симпатизировали юридическому позитивизму, исторической школе права, а некоторые из них видели основу права в этике, воле монарха, интересах русского народа.
8. Либералы в своих интерпретациях власти исходили из рационалистических европейских традиций, заложенных Дж. Локком и Ш. Л. Монтескье. Консерваторы нередко следовали в этом вопросе теологическим (библейским) постулатам. Если либералы выступали за разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную, то консерваторы допускали возможность относительно независимого существования власти Государства (Императора), Церкви и Земли (местного самоуправления).
9. Историю России, а также государственные и правовые институты либералы рассматривали в основном с юридических позиций. Консерваторы предпочитали давать им более широкую, т. е. религиозную, а где-то и нравственную оценку. Отсюда проистекает несовпадение взглядов между ними на прошлое, настоящее и будущее страны, а также трудности в осуществлении сравнительно-правового анализа консервативных и либеральных теорий.
10. Любой вариант либерализма, и российский не является здесь исключением, космополитичен по своей сути. Консерватизм, в том числе и российский, имеет свою специфику, поскольку ментальность, традиции, устои общества всегда национально окрашены. В этом смысле либерализм стремится к всеобщей унификации политических и правовых институтов. Консерватизм отстаивает право на национальную идентичность в самых различных смыслах этого слова.
11. Теоретический багаж российского консерватизма значительно скромнее либерального. Объясняется это вовсе не интеллектуальным преимуществом либералов над консерваторами, а скорее «разделением труда». В то время, когда либералы штудировали западных авторов и на основе этого создавали свои теоретические конструкции, консерваторы преимущественно занимались конкретными проблемами государственно-правового строительства. Консерваторы в этом смысле более состоятельны как управленцы-государственники, но выглядят заметно скромнее как теоретики. Либералы же, наоборот, больше проявляли себя на теоретической ниве, и практически никогда им не удавалась роль государственных деятелей или, как принято сейчас говорить, эффективных государственных менеджеров.
12. Есть все основания полагать, что роль тех или иных идей очень важна в контексте эволюции общества, а особенно в период реформ. В тех странах, где реформы проведены более или менее удачно, найдена нужная пропорция между консерватизмом, либерализмом и социализмом. В этих странах практически нет никакой однобокости, монополии той или иной идеологии. Там же, где она есть, например в современной России, итоги «реформ» настолько неоднозначны, что есть сомнения квалифицировать их именно в этом качестве.
Изучение консервативных и либеральных воззрений на политико-правовые институты существенно обогащает как теорию государства, так и теорию права. Знакомство с взглядами крупнейших дореволюционных правоведов расширяет возможности для изучения основополагающих проблем юридической науки в целом, и прежде всего понимания сущности государства и права. Интерпретация функций государства и права, эволюция государственно-правовых институтов, закономерности соотношения личности, общества и государства, теоретические представления о государственном устройстве, мнения и взгляды о развитии местного самоуправления, место и роль исполнительной, законодательной и судебной власти – эти и другие вопросы имеют не только познавательное, историческое, но и современное значение. В Российской Федерации сегодня осуществляются крупномасштабные преобразования, в том числе правовая реформа и реформа системы управления. Реформирование должно опираться на солидное методологическое и научное обеспечение. В этом смысле точки зрения крупнейших наших ученых и мыслителей могут быть очень кстати, тем более что рациональная, теоретическая сторона реформ в России традиционно отстает от практики, эмпирики и как следствие – неверные шаги, за которые затем расплачивается все общество в целом.
Глава I
История и теория консерватизма и либерализма
§ 1. Возникновение и развитие консервативных и либеральных идей
Начало политической истории консервативной мысли обычно связывают с именем английского мыслителя Эд. Берка (1727–1797 гг.), который выразил свое отношение к эпохе в «Размышлении о революции во Франции…» Историки политических идей считают эту книгу энциклопедией консерватизма. Но не стоит забывать, что консерватизм в различных странах и в разные исторические эпохи принимал самые неожиданные черты.
«Люди проходят как тени, но вечно общее благо» – эта мысль Берка является одной из важнейших в понимании сути консерватизма и его исторического развития. Политическая теория Берка базируется на трех принципах: истории, интерпретации общества и преемственности. Берк считал, что человечество может реализовать себя только в истории и только через институты, выдержавшие проверку временем. Традиция – собранная история обычаев, предрассудков и мудрости – единственно разумное средство достижения справедливости. Берк не понимал, как человек может довести себя до такого уровня самонаде-янности, чтобы рассматривать собственную страну как чистый лист бумаги, на котором можно писать все что угодно. Только преемственность, наследие прошлого, как индивидуальное, так и коллективное, остаются стабилизирующими факторами в обществе. Для него идея наследия предопределяет принцип консервации, сохранения, а также принцип трансмиссии, отнюдь не исключая принципа совершенствования.[3 - Aлексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 343.]
Берк упрекал французских революционеров за желание разрушить «старый порядок» только потому, что это «старый порядок». Наоборот, именно возраст института есть основание для его сохранения, ибо сама действительность его существования показывает его полезность.
Отдавая приоритет социального над индивидуальным, Берк вместе с тем не заигрывает с общественным мнением. Что такое народ? Толпа случайно сошедшихся личностей. Сосчитанная поголовно, она не сделается умнее от того, что ее сосчитали. В чем проявляется народный суверенитет? Говорят, в воле большинства. Но воля большинства есть в высшей степени искусственная фикция, так как составление единой совокупности личности из многих людей – первая фикция, возможность этой совокупности и действовать как одно лицо – другая фикция.
Отцы-основатели консерватизма, пишет К. С. Гаджиев, противопоставили выдвинутым европейским Просвещением и Великой французской революцией идеям индивидуализма, прогресса, рационализма взгляд на общество как на органическую и целостную систему. Реализация этих идей, утверждали они, предполагает обесценивание унаследованных от предков традиций и бессмысленное разрушение моральных и материальных ценностей общества. У консервативных мыслителей так или иначе присутствует идея некоего жизненного начала всего реального мира. У некоторых русских мыслителей, например у В. Соловьева, в качестве такого жизненного начала выступала София – Душа мира, Премудрость Божия. Предполагалось, что человек в силу ограниченности своего разума не вправе бездумно браться за переустройство мира, поскольку тем самым он рискует задеть заключенную в этом мире духовность, или жизненное начало.
Характеризуя общество как амальгаму институтов, норм, моральных убеждений, традиций, обычаев, восходящих своими корнями глубоко в историю, сам по себе факт их взаимосвязанности и единства консерваторы рассматривали как чудо истории, поскольку этот факт невозможно объяснить рациональными доводами. Существующим институтам, по их мнению, следует отдать предпочтение перед любой теоретической схемой, какой бы совершенной она ни показалась с рациональной точки зрения. Поскольку все формы моральной и политической приверженности зиждятся на ассоциациях и поскольку ассоциации нельзя искусственно создать за короткое время, то разрушение унаследованных институтов является крайне безответственным делом. Как считали основатели консерватизма, политические принципы следует приспосабливать к обычаям, национальным традициям, установившимся общественно-политическим институтам. В их конструкциях естественным и законным считалось лишь общество, основанное на иерархической структуре, отдельные части которой обеспечивают жизнеспособность и целостность общественного организма, подобно тому, как отдельные органы человеческого тела – жизнеспособность и целостность всего организма.
Как тип общественно-политической мысли и идейно-политического течения консерватизм отражает идеи, идеалы, установки, ориентации, ценностные нормы тех классов, фракций и социальных групп, положению которых угрожают объективные тенденции общественно-исторического и социально-экономического развития, тех привилегированных социальных группировок, которые испытывают всевозрастающие трудности и давление со стороны не только демократических сил, но и наиболее динамичных фракций имущих слоев населения.[4 - Гаджиев К. С. Политическая наука. М., 1994. С. 288.]
В истории консерватизм нередко был защитной реакцией каких-то слоев населения, чаще всего дворянства, духовенства, мелких предпринимателей, а и иногда и крестьянства. Принимая существующее положение вещей, консерватизм делает ударение на необходимости сохранения традиционных правил, норм, иерархий и ценностей, социальных и политических институтов, власти. Существующий мир консерватор рассматривает как лучший из миров.
В литературе, посвященной истории консервативной мысли, общим местом считается тот факт, что возникновение и развитие консерватизма начинается со времен Великой французской революции конца XVIII в., бросившей вызов самим основам старого порядка, всем традиционным силам, всем формам господства аристократии. Именно с этого времени берут начало две классические традиции консерватизма. Первая восходит к французским мыслителям де Местру и де Бональду, вторая – к английскому мыслителю Берку. Если в англосаксонских странах в основном утвердился берковский вариант консерватизма, то в странах континентальной Европы – своеобразный синтез идей, ценностей и установок обеих традиций, которые, естественно, в каждой конкретной стране, особенно в современных условиях, проявляются в национально-специфических формах.[5 - Там же. С. 286.]
Этих мыслителей без преувеличений можно назвать «классиками» консервативного направления. Основная функция консерватизма состоит в сохранении существующего политического строя и развитии охранительного мировоззрения.
Итак, классический консерватизм характеризуется тем, что:
1) исходил из примата общества как «продукта» истории, регулируемого традициями. В его рамках все естественные права человека ограничивались только «историческим правом», т. е. необходимостью жить в данном обществе и взаимодействовать с ним;
2) проявлял истинное внимание к конкретному опыту и одновременно скептицизм по отношению к политическим теориям, жестко формулирующим идеалы и цели;
3) в отличие от либерализма, особенно от социализма, оптимистически относящихся к природе человека и рассматривающих присущее ему «зло» во многом как результат несправедливого общественного устройства, консерватизм считает человека несовершенным по своей натуре. Государственное регулирование, с этой точки зрения, и должно предохранять общество от проявлений не самых лучших качеств человека, ибо «государство – это средство совершенствования добродетелей»;
4) главная задача классического консерватизма тесно связана с его охранительной, «женской» функцией, и вся его идеологическая и политическая деятельность направлена на предупреждение революций, гражданских войн, крутых исторических перемен.
Общей чертой консерватизма и консервативной революции является «ностальгия» по прошлому и попытка перенесения исторических образцов в будущее политическое устройство общества.[6 - Сокольская И. Б. Консервативна ли консервативная революция? О хронологической шкале политических теорий // Полис. 1999. № 6. С. 120–121.]
Консервативную «волну», вне всякого сомнения, всколыхнули бурные потоки французской революции с ее лозунгами равноправия, свободы, братства. Носители государственной идеи феодального общества, прежде всего земельная аристократия, духовенство, всерьез опасались социальных катаклизмов, в результате которых падет монархия, а стало быть, их привилегированное положение. Америка была где-то далеко, а вот Франция лежала на перекрестке торговых, экономических, политических артерий европейского континента. Так что консерваторам было что терять и они, как могли, противодействовали распространению либеральных идей.
История распространения консервативной идеологемы будет неполной без упоминания имени французского писателя Шатобриана, который впервые употребил термин «консерватизм». Консерватизм означал идеологию феодальной аристократической реакции периода французской буржуазной революции конца XVIII в., критику идей Просвещения «справа», апологию феодальных устоев и дворянско-клерикальных привилегий. Так характеризует консерватизм одно из справочных изданий.[7 - Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 273–274.]
Идеи консервативных мыслителей XVIII – начала XIX в. занимают особое место в истории политической и правовой мысли. Де Местр, де Бональд, Галлер звали к восстановлению прежнего, феодального строя; идеалы консервативных мыслителей относились не столько к прошлому, сколько к той части настоящего, которая несет на себе наибольшие отпечатки, пережитки прошлого.
Рационалистическим идеям Просвещения Берк и теоретики исторической школы права противопоставляли историзм и традиционализм, убеждение в неодолимости хода истории, не зависящего от человеческого произвола. Идеи консерватизма направлялись против легисломании французских философов и революционеров, их надежд на возможности быстрого преобразования всей общественной жизни при помощи законов. Еще резче правовой волюнтаризм французских радикалов критиковали де Местр, де Бональд и другие мыслители реакционного толка. Они основательно критиковали априоризм теоретиков естественного права, полагавших, что все принципы права могут быть чисто логически выведены из природы человека вообще. В этой критике заслуживает внимания положение о зависимости права каждого из народов от исторического развития, условий жизни, особенности бытовых, производственных, религиозных, нравственных отношений. Данное положение обосновал еще Монтескье, но более глубоко оно развито в трудах Берка и исторической школы права. Определенным достижением правоведения были также их мысли о границах деятельности законодателя, который всегда создает право не на пустом месте, а для конкретного народа, и потому вынужден и должен считаться с традициями, нравами, историческим наследием. Помимо прочего подход к праву, признающий объективность разнообразия и изменчивости правовых систем, создавал теоретические основы для создания и развития сравнительного правоведения.
Шагом вперед в развитии правовой науки были попытки обнаружить закономерности истории права, рассмотреть эту историю как объективный процесс, не во всем и не всегда зависящий от воли законодателя. Верны и выводы Берка, де Местра, де Бональда, теоретиков исторической школы права в том, что право в целом создается объективным процессом жизни народа, а не кабинетным теоретическим творчеством и не устанавливается каждым поколением людей всякий раз заново и произвольно. Наконец, они правильно замечали, что революция, как и всякий общественно-политический катаклизм, не способствовала укреплению правовых начал, а напротив, вела во многом к неоправданному разрушению правового здания, создаваемого веками, к ломке традиционной правовой культуры, к правовому нигилизму и разгулу террора.
Консервативные идеологи были правы и в том, что законодательство каждого народа должно соответствовать условиям его жизни, а не абстрактным представлениям о человеке вообще. Но критика этих абстрактных представлений подчинялась предвзятой идеологической цели – сохранить униженное положение человека, свойственное феодализму. Однако гуманизм Просвещения вовсе не призывал к нивелированию людей и народов. Представления о правах человека многих теоретиков разнообразны, противоречивы и порой произвольны, но провозглашенная Французской революцией Декларация прав человека и гражданина содержала главные для той эпохи общечеловеческие ценности и принципы нового права. Абстрактность определения прав человека делала их применимыми к другим народам, поскольку давала возможность конкретизировать с учетом национальных особенностей. Именно это больше всего возмущало де Местра, де Бональда и других идеологов, не способных смириться с мыслью о всеобщем правовом равенстве и свободе как зависимости только от закона.[8 - Антология мировой правовой мысли: в 5 т. Т. 1. М., 1999. С. 11.]
Авторы предисловия к третьему тому «Антологии мировой правовой мысли» отметили ряд положений либеральной теории и более широко – идеологии Просвещения. Это касалось преемственности в правовом развитии каждого народа, самобытности его культуры, в том числе правовой, индивидуальных особенностей исторического развития каждого народа. Одновременно с этим они упрекают классиков консервативной мысли в том, что они не захотели принять «общечеловеческие ценности», которые закрепляла французская Декларация прав человека и гражданина. Налицо явное противоречие, объяснить которое не составляет труда. Эвфемизм «общечеловеческие ценности» является порождением атлантической, западной цивилизации и к остальному миру, который территориально и количественно (имеется в виду население. – А. К.) имеет самое отдаленное отношение. Сопротивление глобализации есть не что иное, как попытка сохранить свое лицо, а не раствориться среди двойников, если это вообще возможно в условиях агрессивной культурной экспансии атлантической цивилизации. Да, консерваторы отстаивали «феодальное» неравенство, но разве буржуазные революции обеспечивали людям равное положение? Они принесли еще большие неравенства, чем это имело место раньше. Достаточно почитать классиков западной литературы, и начинаешь понимать, что представляло собой становление нового, более «прогрессивного» буржуазного государства. Да и собственно «права человека» во всех эпохальных историко-правовых документах – это права только мужчины, только белого европейца и только христианина. Все другие, включая женщин, в это понятие не входили. Точно такое же значение имеет и понятие «народ» в исторической ретроспективе. Это редко кому сегодня приходит в голову, но это именно так.
Трудно сохранить объективность при анализе противоположных направлений общественно-политической мысли. Вопреки распространенному мнению П. А. Сорокин говорил, что только современники событий могут давать им адекватную оценку. В этой связи лучше всего обращаться к мнениям очевидцев событий. Эдмунд Берк – английский политический деятель, публицист и философ, родился в семье адвоката, несколько раз избирался в парламент, где примыкал к партии новых вигов. В своей книге «Размышления о революции во Франции» Берк писал, что начиная с Великой хартии до Декларации прав наша конституция следовала четкой тенденции отстаивания свобод, которые являются нашим наследством, полученным от праотцов и переданным потомкам как достояние народа, и без каких-либо ссылок на другие более общие приоритетные права. Такое политическое устройство представляется мне плодом следования мудрым законам природы. Дух новшеств присущ характерам эгоистическим, с ограниченными взглядами. Английский народ прекрасно понимает, что идея наследования обеспечивает верный принцип сохранения и передачи и не исключает принципа усовершенствования. Дух свободы, часто провоцирующий беспорядки и эксцессы, действуя как бы в присутствии канонизированных предков, умеряется благодаря глубокому уважению и благоговению. Идея свободы, полученная людьми вместе с врожденным чувством достоинства, защищает поколения от неизбежной наглости выскочек. Вот почему наша свобода – это благородная свобода. Она значительна и величественна. У нее есть родословная, своя портретная галерея предков, ей принадлежат подписи на монументах, документы, свидетельства, титулы и права.[9 - Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 166–167.]
«Поверьте мне, сэр, – пишет Эд. Берк, – те, кто покушается на ранги, никогда не обретают равенства. Во всех обществах, состоящих из разных категорий граждан, одна должна доминировать. Уравнитель только искажает естественный порядок вещей; возводя общественное здание, они подвешивают в воздухе конструкции, которые должны быть положены в его основу».[10 - Там же. С. 167.]
Рассуждая о правах человека, Эд. Берк говорил, что и на практике и в теории он готов принять право человека на жизнь, свободу, достоинство, право добывать себе благополучие и т. д. Но что касается прав на раздел власти, руководство государственными делами, то он готов утверждать, что они лишь формально входят в число прямых и основных прав человека в гражданском обществе. Один из первых мотивов гражданского общества, который стал его основополагающей нормой, – утверждение, что «ни один человек не может быть судьей в собственном деле». Уже одно это лишает человека его естественного права, которое принадлежит ему вне зависимости от договора, т. е. самому судить и отстаивать свои интересы. Человек должен отказаться даже от самозащиты – этого первого закона природы. Люди не могут одновременно пользоваться правами цивилизованного государства и государства нецивилизованного. Чтобы сохранить свободу, они должны полностью отдать ее на общее хранение.
Правительство создается не для защиты естественных прав человека, которые могут существовать и существуют независимо от него. Государство – мудрое изобретение человечества, предназначенное для обеспечения человеческих желаний. Люди имеют право на то, чтобы эта мудрость была направлена на удовлетворение их потребностей. Но государство требует, чтобы они сдерживали свои страсти и желания. В этом смысле ограничения, так же как и свобода, должны быть включены в права человека.
Высказывания Берка о правах человека очень современны. Он спрашивает, какая польза от дискуссий о правах человека, если она не обеспечивает его ни пищей, ни медицинской помощью? Права, о которых толкуют теоретики, – это крайность. В той мере, в какой они метафизически правильны, они фальшивы с точки зрения политики и морали. Права людей в государстве – это преимущества, к которым они стремятся. Некоторые софистически смешивают права людей с их возможностями, и пока возможности и права – одно и то же, они вместе несовместимы с благоразумием.
Наши современные российские либералы, которые уже более двадцати лет стоят у власти, оказались неспособными удовлетворить самые жизненно необходимые права огромного числа людей, которые просто выживают, но вовсе не живут. Более того, общество оказалось отброшенным далеко назад. Но они с видимым удовольствием любят порассуждать о свободах и правах, что уже даже не смешно.
Берк говорит, что в Англии, рыцарство и духовенство сохраняли обычаи предков, а государство, опираясь на них, крепло и развивалось. Он пророчески подчеркивал, что оправдание убийств и злодейств, совершенных во имя общественного блага, скоро приведут к тому, что общественное благо станет предлогом, а злодейство и убийство – целью. С этого момента разбой, обман, мщение и страх, более отвратительный, чем мщение, станут обыденностью. Они потребуются для удовлетворения ненасытных аппетитов правителей. Таковы будут неизбежные последствия великолепного триумфа прав человека, которые смешают все естественные представления о добре и зле.
Эд. Берк с неприкрытой гордостью и менторством пишет своему адресату: «Мы в Англии не доверяли политикам, подобно Вашим. Благодаря нашему упрямому сопротивлению нововведениям и присущей национальному характеру холодности и медлительности мы до сих пор продолжаем традиции наших праотцов. Мы не утратили благородства и достоинства мысли четырнадцатого столетия и не превратились в дикарей. Руссо не обратил нас в свою веру; мы не стали учениками Вольтера; Гельвеций не способствовал нашему развитию. Атеисты не стали нашими пастырями; безумцы – законодателями. Нас еще не выпотрошили и подобно музейным чучелам не набили соломой, тряпками и злобными и грязными бумагами о правах человека».[11 - Антология мировой политической мысли. Т. 1. С. 170–171.]
Мы в Англии, признается Берк, нежно любим наши предрассудки именно потому, что они предрассудки, которые полезны, поскольку в них сконцентрированы вечные истины и добро. Наша Конституция создавалась под эгидой благочестия и религии. Францией скоро будут править биржевики и спекулянты, которые составят бесчестную олигархию, которые похоронят все грезы о равенстве и правах человека.
Собственно говоря, так скоро и случилось. Именно поэтому итоги французской революции напугали многих тех, кто первоначально симпатизировал ей. Взять хотя бы Фихте, Канта, Гегеля и многих других.
Местр Жозеф Мари де (1753–1821 гг.) – публицист, политический деятель и консервативный мыслитель, родился в графской семье. Воспитывался иезуитами, изучал право в Туринском университете. Отрицательно относился к естественно-правовой теории, надеялся на восстановление монархии во Франции, отстаивал тезис о непрочности писаных конституций.
Человек, с его точки зрения, может много изменить, но он ничего не создает. Как же при этом он вообразил, что обладает властью создать конституцию? Иногда конституции появляются исподволь, благодаря стечению многих факторов, иногда у них один творец, который появляется как чудо природы и заставляет повиноваться себе. Отношение к конституциям основано на том, что:
– никакая конституция не следует из обсуждения, права народов никогда не бывают писаными, или, по крайней мере, писаные учредительные акты или основные законы всегда суть лишь документы, объявляющие о предшествующих правах, о которых можно сказать лишь то, что они существуют;
– поскольку Бог не счел своевременным употребить в этом деле сверхъестественные средства, он, по крайней мере, ограничивает человеческие деяния, с тем чтобы при образовании конституций обстоятельства были всем, а люди являлись только обстоятельствами;
– права народа в собственном смысле довольно часто вытекают из пожалований суверенов;
– чем больше пишется, тем более учреждение оказывается слабым. Причина этого ясна. Законы являются лишь заявлениями о правах, а права заявляются лишь тогда, когда на них наступают; так что множество писаных конституционных законов свидетельствуют о множестве потрясений и об опасности распада. Вот почему самым прочным учреждением непросвещенной античности оказалось утверждение Лакедемонии, где ничего не записали;
– ни одна нация не может даровать себе свободу, если она ее не имеет. Человеческое влияние не простирается за пределы развития существующих прав, которые, однако, недооценивались или оспаривались; если люди неблагоразумные преступают эти границы безрассудными реформами, то нация теряет то, что она имела, не достигая того, чего она желает. Отсюда вытекает необходимость лишь крайне редкого обновления, всегда проводимого с умеренностью и трепетом;
– свобода всегда была в каком-то смысле даром королей, ибо все свободные нации образованы были королями.
Де Местр говорит, что «конституция, которая создана для всех наций, для общечеловека, – как он выражается, – не годится ни для одной. Это чистая абстракция, схоластическое произведение, выполненное для упражнения ума согласно идеальной гипотезе»[12 - Антология мировой политической мысли. Т. 1. С. 291–293.]. Далее он смело отстаивал мысль о том, что ни одна конституция не возникла в результате зрелого размышления, что права человека или нации лучше не выражать в письменном виде, но если уж закреплять их на бумаге, то они должны быть транскрипцией неписаных, извечно существовавших прав, нащупываемых метафизически, ибо все, становящееся текстом, теряет силу.[13 - Берлин И. Философия свободы. Европа. М., 2001. С. 286.] Незадолго до смерти он написал: «Я умираю вместе с Европой. Приятная компания».
Бональд Луи Габриэль Амбураз (1754–1840 гг.) – французский философ-идеалист, политический деятель, публицист. Учился в колледже ораторианцев. Являлся членом Французской академии. Выступил одним из основателей газеты «Консерватор». Он не принимал идей Просвещения, критиковал договорную теорию происхождения государства, поддерживал божественную теорию власти. Политическим идеалом Бональда являлась сословно-представительная монархия при сохранении привилегированного положения духовенства. В 1804 г. он выступал против Гражданского кодекса, который, по его мнению, основан индивидуалистической психологией. «Бог – автор всех совершенных законов», поэтому всевозможные Декларации прав человека были для него пустым звуком.
Любой закон есть божественная воля и человеческое правило. Божественная воля выражается в первоначальном, общем, основном законе: первоначальном, что касается времени; общем, что касается существ; основном, что касается общества; закон-принцип – то, что обычно называется естественным законом. Он опосредован в частных, вторичных, местных законах, которые называют позитивными законами и которые можно было бы назвать законами-следствиями, поскольку они должны быть естественным следствием основных законов. Легитимность человеческих действий заключается в их соответствии общему закону, а их легальность – в их соответствии местным законам. Легитимность есть совершенство, абсолютное добро, необходимость; легальность есть благопристойность, относительное добро, полезность.[14 - Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 296–297.]
Консервативную линию в юриспруденции развивала так называемая историческая школа права, которая оформилась в первой трети XIX в. в Германии. Наиболее выдающимися ее представителями являлись Густав Гуго (1764–1844 гг.), профессор Геттингенского университета; Пухта Георг Фридрих (1798–1846 гг.), профессор Берлинского и других германских университетов; Савиньи Фридрих Карл (1779–1861 гг.), декан юридического факультета Берлинского университета, а впоследствии министр юстиции Пруссии.
Естественно-правовую доктрину и вытекавшие из нее демократические и революционные выводы историческая школа права избрала главной мишенью для своей критики. Теоретики исторической школы права выдвинули тезис о позитивном праве как об искусственной конструкции, создаваемой нормотворческой деятельностью законодателя. Позитивное право является лишь дополнением к праву обычаев, которые возникают стихийно из недр «национального духа», глубин «народного сознания». Представители исторической школы права не воспринимали метафизическую трактовку генезиса и бытия права, которую предлагала естественно-правовая доктрина. Эволюция права, как полагал основатель школы Гуго, совершается объективно, приноравливаясь к потребностям и запросам времени, поэтому лучше держаться обычаев и традиций, которые существуют веками и проверены временем. Большая часть правовых норм, действующих у данного народа, возникли стихийно, подобно тому, как возникли язык и нравы этого народа, или, скорее всего, являясь частью того и другого, возникли в результате привычки.[15 - Там же. С. 274.]
Г. Пухта полагал, что нельзя искусственно конструировать и предлагать людям ту или иную правовую систему. Созданная отдельно от жизни народного духа, она не будет принята этим обществом.
Юристы исторической школы права видели назначение действующих в государстве юридических институтов в том, чтобы служить опорой внешнего порядка, каким бы консервативным этот порядок ни был (Г. Гуго). Положительные законы, утверждали они, бессильны бороться со злом, встречающимся в жизни. В лучшем случае они способны помочь упорядочению обычного права и политической структуры, которые формируются естественным путем под влиянием происходящих в народном «духе» необъяснимых мутаций (К. Савиньи). Законодатель должен стараться максимально точно выражать «общее убеждение нации», при этом условии правовые нормы будут обладать ценностью божественного и потому приобретут самодовлеющее значение (Г. Пухта).[16 - История политических и правовых учений. М., 1988. С. 354.]
Видными западными консерваторами были А. Гамильтон, Дизраэли, Бисмарк, Дж. Адамс и др. Но это была уже совсем другая регенерация консервативной волны. Эпоха окончательной победы капитализма многое изменила в консерватизме как особом стиле мышления и определенной идеологии.
После Второй мировой войны, особенно после кризиса «левых» партий, консерватизм вновь стал популярным, однако в названиях консервативных по сути партий не присутствовало слово «консервативная». Еще слишком свежи были воспоминания о неисчислимых жертвах, поэтому консервативные политики опасались, что с этим словом будут возникать нехорошие ассоциации, подозрения в реакции и т. д. Однако в 70-х гг. XX в. в Европе стали возникать консервативные партии практически во всех государствах. В их названиях было, как правило, два прилагательных: «консервативно-народная», «-демократическая», «-христианская», «-прогрессивная» и т. д. Тори в Великобритании, республиканцы в Соединенных Штатах, голлисты во Франции и христианские демократы в полудюжине европейских стран являются консервативными партиями в полном смысле этого слова. Современные «неоконсерваторы» – это, как правило, бывшие либералы или даже социал-демократы. Они «увели» государство из экономики так далеко, что превзошли в этом даже либералов радикального толка.
Объективную основу распространения консервативных идей в России, как правильно отмечает А. Н. Медушевский, составляет ряд фундаментальных особенностей социального и политического строя данной страны и ее исторического опыта. Это традиционализм крестьянского образа жизни, и экономического уклада, и социальной психологии, приверженность монархической власти как гарантии от внешней и внутренней нестабильности, специфический порядок управления. Путем огромных усилий выработался и долгое время оправдывал себя определенный механизм социального регулирования, позволявший держать в определенном равновесии проявление таких разнородных факторов, как географический (огромность территории и постоянное воздействие на социальный процесс колонизации); демографический и национальный (сосуществование этносов и культур поразительного разнообразия); социальный (противоречия и взаимное переплетение различных общественных укладов); политический (постоянная напряженность внутри- и внешнеполитических отношений).
Общество обращается к консерватизму всякий раз, когда оно устает от радикализма, слишком крутых перемен, нестабильности, когда ему хочется иметь страну «предсказуемого завтра», что не всегда гарантируется либералами. Впрочем, в этом можно упрекнуть и других.
Сам термин «либерализм» – от латинского liberalis, французского liberte?, вошел в европейский политический лексикон в начале XIX в. Первоначально это слово использовалось в Испании, где в 1812 г. «либералами» называли одну из групп делегатов-националистов в испанском парламенте, заседавших в Кадиссе. Затем оно вошло во все крупные европейские языки и особенно активно стало использоваться во второй половине XIX столетия.
Своими корнями либеральное мировоззрение восходит к Ренессансу, Реформации, ньютоновской научной революции. У его истоков были идеи таких разных авторов, как Дж. Локк, Ш.-Л. Монтескье, И. Кант, А. Смит, В. Гумбольдт, Т. Джефферсон, Дж. Мэдисон, Б. Констан, А. де Токвиль и др. На протяжении всего XIX в. эти идеи были развиты И. Бентамом, Дж. С. Миллем, Т. Х. Грином, Л. Хобхаузом, Б. Бзанкетом и другими представителями западной политической мысли. Несомненный вклад в формирование либерального мировоззрения внесли деятели европейского и американского просвещения, французские физиократы, приверженцы манчестерской школы, представители немецкой классической философии, в частности И. Кант. Классический либерализм исходил из идеи индивидуальной свободы, и на этой основе выдвигалась проблема взаимоотношений государства и отдельного человека, а более широко – проблема вмешательства государства в дела индивида. Сфера индивидуальной свободы рассматривалась как реализация принципов естественного права и естественной свободы. В догосударственном состоянии каждый человек был наделен некоторыми естественными правами, руководствуясь которыми, люди определяли формы и принципы взаимоотношений друг с другом.
Исходя из этого постулата были сформулированы политэкономическая, государственно-политическая концепция и правовая система, в которых право было превращено в инструмент гарантирования отдельному индивиду свободы выбора моральных ценностей, форм деятельности и создания условий для претворения в жизнь этого выбора. Эти идеи воплотились в принципах free trade (свободного рынка), свободной, ничем не ограниченной конкуренции. В политической сфере они нашли выражение в идеях государства – «ночного сторожа» и правового государства, демократии и парламентаризма.[17 - Гаджиев К. С. Указ. соч. С. 267–268.]
Эволюция либерализма – это история учений о свободе. Так думает большинство исследователей, посвятивших себя изучению либерализма. Но есть и другие точки зрения. Р. Пайпс, например, считает, что история либеральных идей есть развитие взглядов общества на собственность. Не свобода, а собственность, вернее, свобода собственности является стволом древа либерализма, а права человека, законность в общественной и государственной жизни, выборность власти, ее ответственность перед обществом и т. д. являются ее ветвями. Надо сказать, что подобная точка зрения имеет все права на существование и достойна рассмотрения. Следовательно, привычная схема развития либерального мировоззрения должна быть скорректирована. Эрнест Ренан, например, считал, что все французские конституции имели один и тот же философский фундамент – «сделать каждого француза сторожем своего кармана».
Трудно категорично утверждать – индивидуалистическая психология породила собственность или, наоборот, собственность породила индивидуализм. В основе всех споров о собственности лежат моральный или прагматический подходы к делу. Древнегреческий реформатор Солон еще в VI в. до нашей эры провел свои знаменитые реформы, «силу с правом сочетав». Едва ли не главным итогом этой реформаторской деятельности является создание легитимного института собственности, над которым ни у кого нет власти, кроме ее владельца. Для западной культуры это было событием, которое трудно переоценить. Совсем не случайно сформировалось мнение, что западная и восточная цивилизации оформились как принципиально разные именно тогда. В этом и состоял прагматизм великого реформатора. Более того, согласно одному из законов, которые он провел, сын мог отказать престарелому отцу в содержании, если тот не научил его какому-нибудь ремеслу или не оставил какой-нибудь собственности. Так что у либерализма уже на ранних стадиях сформировались свои представления о добре и зле, нравственном и безнравственном и т. д.
Однако сразу после легитимации института собственности возник вопрос: обладание вещью относится к естественным правам или она все-таки результат договора между людьми? Во втором случае ее просто можно отменить. Начало этому спору положили Платон и Аристотель. Последний, как известно, выбрав истину, а не дружбу, отнес собственность к естественным и неотъемлемым правам человека. Более того, он полагал, что чувство собственности является врожденным. Трудно выразить словами, писал Аристотель, сколько наслаждения в сознании того, что нечто принадлежит тебе, ведь свойственное каждому чувство любви к самому себе не случайно, но внедрено в нас самой природой. Если это так, полагает Аристотель, то суть свободы состоит в том, чтобы жить в соответствии с законами природы. Иными словами, признавать собственность необходимо в контексте целостного восприятия действительности.
Древние греки дали философское обоснование собственности, но они не касались ее юридических аспектов, может быть, главным образом потому, что их культура была художественной, а не политической, как у римлян, и не религиозной, как у древних евреев.
Доказательства в пользу собственнической психологии идеологи либерализма искали и ищут в областях, которые, казалось бы, далеки от предмета исследования. В том, что дети являются еще большими собственниками, чем взрослые, убедительно доказал З. Фрейд. Этология, сравнительно новая наука о поведении диких животных, утверждает, что тяга к обладанию территорией присуща почти всем животным – от простейших одноклеточных до самых высокоорганизованных приматов. Последний оплот противников частной собственности – первобытное общество – либеральные ученые характеризуют по-своему. Первобытный коммунизм они объявляют мифом. Первобытное общество, по их мнению, знает две формы собственности: родовую (племенную или семейную) и личную. Если основу родовой собственности составляет земля, на которой они охотились, ловили рыбу, выращивали съедобные культуры, то основой личного имущества были одежда, оружие, орудия труда, равно как и невещественные объекты: песни, гимны, заклинания, мифы, молитвы, одним словом – все то, что сегодня называют интеллектуальной собственностью.
Римляне внесли свое представление о собственности, главным образом не в области философии, а права. Римские юристы впервые ввели в оборот отсутствовавшее у греков слово dominium, что означало понятие абсолютной частной собственности. Право частной собственности предполагало законность приобретения, исключительность, абсолютность и постоянство.
Может быть, основу либеральной политико-правовой мысли следовало бы осветить и без столь подробного анализа проблем собственности, но это только на первый взгляд. Наиболее последовательные либералы считают, что если собственность может существовать без свободы, то свобода без собственности – никогда. Эд. Берк писал, что свобода обитает в каком-нибудь конкретном предмете, и каждый народ находит для себя некий излюбленный предмет, который ввиду его важности становится для этого народа мерилом счастья. С древнейших времен в Англии великие сражения за свободу развертывались главным образом вокруг вопроса о налогообложении.
Ни одна страна и ни одна другая культура не сделали для становления либерализма столько, сколько сделала Англия. Здесь впервые в европейской истории возникло национальное государство. Англия – не только родной дом парламентской демократии, но и родина капитализма. Все свои революционные потрясения она перенесла легче всех, в том числе последствия «великой депрессии», только потому, что институт собственности никогда не подвергался опасным колебаниям. Недаром говорят, что конституционное развитие Англии шло под гром барабанов ее финансовой истории.
Англичане в буквальном смысле покупали себе свободу за деньги. Уже в Великой хартии вольностей (1215 г.) король Иоанн взял на себя обязательство не вводить дополнительных налогов без согласия страны, т. е. парламента. Следовательно, в Англии с XIII в. парламент контролировал исполнительную власть во главе с королем. С этого же момента английские крестьяне, обрабатывающие землю, смотрели на нее как на товар. В XV в. законодательный акт вступал в силу, если имелось согласие и Палаты лордов, и Палаты общин. Обычно буржуазные революции начинаются с выступления против короля. В Англии же все было наоборот. Карл I выступил против парламента, поскольку тот не давал ему денег, в том числе на содержание кораблей (так называемые корабельные деньги) и на подавление религиозного мятежа в Шотландии, который, кстати, поддерживал парламент. Последующие английские короли Карл II и Яков II приносили клятву «никогда не посягать на собственность своих подданных».
В становлении английского либерализма огромную роль сыграли юристы – сэр Джон Фортескью, главный судья Королевской скамьи, сэр Эдвард Кук, судья и член парламента, автор «Петиции о праве». Нигде эксперты-правоведы не оказывали такого воздействия на политику, как в Англии. Профессия светского законника появилась там в XIII в. К 1300 г. Англия обзавелась постоянными юридическими школами («inns of court»). Их выпускники становились не академическими теоретиками – эти оседали в университетах, где преподавали каноническое и римское гражданское право, – а юрисконсультами-практиками, разбиравшими дела на основе обычного права и имевшими ту же профессиональную подготовку, что и судьи, перед которыми они выступали. Поскольку обычное право, как и английская политика, коренилось в исторических прецедентах, юристы, признанные знатоки прошлого, приобрели видную роль в толковании конституции. Им приписывается заслуга в отмене крепостничества (виллендажа) и в утверждении принципа, согласно которому «никто не может быть заточен в тюрьму без законных на то оснований».
Чрезвычайно большая роль права и правоведов в Англии и во всем англоязычном мире в изрядной степени объясняется тем, что там рано образовалась собственность, ибо собственность предполагает, что притязания не должны принудительно поддерживаться законным порядком, право является ее непременным спутником.[18 - Пайпс Р. Собственность и свобода. М., 2001. С. 175.]
Принято считать, что английский мыслитель Джон Локк (1632–1704 гг.) впервые в истории разработал принципы либерализма – идейной платформы буржуазии. Действительно, Англия дала Европе не только примеры демократического строительства государства, которыми восторгались Вольтер и Монтескье, но и оригинальных, глубоких мыслителей, к которым, безусловно, относится Локк, родившийся в семье юриста, закончивший колледж Св. Петра в Лондоне, а затем продолживший свое образование в Оксфорде. Основное его философское учение «О человеческом разуме» стало Евангелием нового европейского эмпиризма и сенсуализма. Он написал два политических трактата: один – направленный против патриархальной теории монархической власти, учившей о ее происхождении от власти первого человека – Адама; другой – выступивший на защиту демократии и прирожденных прав человека. Исходной точкой политической теории Локка является учение о естественном праве. В «естественном состоянии» каждый обязан заботиться о собственной жизни, но в то же время, когда жизнь эта вне опасности, каждый должен стремиться к сохранению жизни всех других людей. В естественном состоянии люди, не прося не от кого разрешения и не завися от воли других людей, могут делать все, что им угодно, могут располагать всем, в чем у них нужда, могут располагать собой как хотят, предполагая, однако, что они не выходят за границы, поставленные им законами природы. Естественное состояние есть также состояние равенства, в котором нет никаких социальных и политических различий и нет никакого подчинения одного человека другому.
Естественное состояние в тех чертах, в каких оно изображается Локком, близко стоит к земному раю. Локк не считал естественное состояние продуктом фантазии, он верил, что оно некогда существовало и даже теперь существует там, где люди живут еще вне государственных связей. Законы, действующие в естественном состоянии, суть предписания разума, диктующие человеку, что никто не должен вредить другому, его жизни, здоровью, свободе и имуществу.[19 - Алексеев Н. Н. Идея государства. СПб., 2001. С. 264–265, 360.]
При всей серьезности аргументации Дж. Локк не совсем ясно объясняет своим читателям, каким образом люди перешли от «земного рая», т. е. естественного состояния, к государству, указывал только причины этого перехода. Он полагал, что недостатки догосударственного общества выражались в том, что «в естественном состоянии каждый человек является судьей в своем собственном деле, что не гарантирует общественного порядка и может привести к хаосу и борьбе. Это первая причина. Вторая заключается в постепенной утрате способности понимать естественные законы существования, поскольку люди погружаются в свои житейские проблемы и им уже не до «высоких материй». Третья причина состоит в том, что в естественном состоянии права и свободы человека недостаточно защищены. Не ограждена частная собственность человека и его жизнь».
Наиболее глубоким моментом акта учреждения государства нужно считать то, что посредством него образуется, как говорил Локк, некоторое «новое тело» с присущими ему новыми правами, которые превосходят отдельные права, принадлежащие отдельным людям. Такое «тело» образуется добровольным согласием всех и каждого, однако, когда оно уже установлено, то все действия отдельных лиц считаются происходящими не из их частной воли, а из воли большинства. Политическое тело, говорит Локк, не установлено с той целью, с которой люди ходят в театр, т. е. с намерением в конце концов из него выйти. Раз люди согласились образовать такое новое «тело», то каждый отдельный человек становится обязанным сообразовывать свои действия с тем, чего хочет большая часть его членов.[20 - Алексеев Н. Н. Указ. соч. С. 266.]
Дж. Локка почитают и за его обоснование категории собственности, хотя в XX в. отдельные либералы не вполне стали соглашаться с локковской позицией по поводу возникновения института собственности. Локк обосновал значение труда как основы неприкосновенности права собственности. Человек имеет право лишь на то, что он произвел своими собственными руками. Бог дал землю в собственность только людям трудолюбивым, прилежным и разумным, а не всяким лентяям и захватчикам. Размер земельной собственности определяется возможностями человека его обрабатывать. Если кто-либо не способен обработать больше, чем может, то на эту землю он не имеет никакого права. Одним словом, все, что не создается личным трудом, не может быть частной собственностью.
Сегодня, когда материализация собственности сильно изменилась (акции, облигации, паи и т. д.), эту локковскую посылку современные либералы весьма жестко критикуют.
Власть общества, пишет Локк, или созданного людьми законодательного ранга никогда не сможет простираться далее, нежели это необходимо для общего блага. И кто бы ни обладал законодательной или верховной властью в любом государстве, он обязан править согласно установленным постоянным законам, провозглашенным народом и известным народу, а не путем импровизированных указов; править при помощи беспристрастных и справедливых судей, которые должны разрешать споры посредством этих законов.[21 - Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 90.]
Локк проводил в своих работах идею разделения власти на законодательную, исполнительную, судебную и федеративную, которая проявляется в отношениях с другими государствами. Первостепенное значение он отдавал законодательной власти. Она должна действовать при соблюдении следующих условий. Во-первых, она не может быть деспотической, и ограничена общим благом. Она не имеет иной цели, кроме сохранения общества. Во-вторых, законодательная, или высшая власть, не может повелевать посредством деспотических указов, наоборот, она обязана отправлять правосудие и определять права подданного посредством провозглашенных постоянных законов и известных уполномоченных на то судей. В-третьих, верховная власть не может лишить какого-либо человека какой-либо части его собственности без его согласия. Ибо сохранение собственности является целью правительства, и именно ради этого люди вступают в общество. В-четвертых, законодательный орган не может передавать право издавать законы в чьи-либо другие руки. Ведь это право, которое ему доверил народ.[22 - Там же. С. 91–92.]
Политическим идеалом Локка, констатирует Н. Н. Алексеев, является тот вид демократии, который можно назвать либеральным. Охрана прирожденных естественных прав личности является главной его целью. В политической доктрине Локка нужно искать истоки тех законодательных актов, которые носят имя Деклараций прав человека и гражданина (американская Декларация независимости 1776 г. и французская Декларация прав человека и гражданина 1789 г.).[23 - Алексеев Н. Н. Указ. соч. С. 267.]
Идеи Дж. Локка получили распространение и в России благодаря В. Т. Золотницкому и А. Н. Радищеву, которые популяризовали его взгляды.
Видным деятелем английского либерализма являлся Джон Стюарт Милль. Свои взгляды он изложил в «Основах политической экономии» (1848 г.) и в своем самом известном труде «О свободе» (1859 г.). У современных бескомпромиссных либералов он все-таки находится под большим подозрением, поскольку частную собственность считал не гарантией свободы, а фактором, способствующим росту производительности труда. Его идеи стимулировали появление в Англии идеи «нового либерализма», сильно приправленные «социалистическими принципами».
Известным идеологом английского либерализма был Иеремия Бентам (1748–1832 гг.). В своих самых известных произведениях – «Принципы законодательства», «Деонтология», «Руководящие начала конституционного кодекса для всех государств» – он разработал так называемую теорию утилитаризма, краткая формула которой имеет следующий вид: «Наибольшее счастье для наибольшего количества людей». Цель человеческой жизни по Бентаму – искать удовольствия и избегать страданий, поэтому человек в его теории выступает как цель, а государство – как средство.
И. Бентам не побоялся выступить против концепции естественного права и Декларации прав человека и гражданина. Естественны в человеке его чувства, способности, дарования, а естественные права всего лишь фикция, опасное заблуждение, которое может быть использовано фанатиками и революционерами. С этой точки зрения, право есть установленная законом возможность и гарантия дозволенных поступков. Бентам – один из немногих, кто понимал диалектическую связь права и собственности. «Собственность и закон вместе родятся, – писал он, – вместе и умирают. Пока не было законов, не было и собственности. Уничтожьте законы, исчезнет и собственность».[24 - Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 393.]
Бентам привнес в либерализм категорию пользы, и это очень важно для понимания его эволюции. Как совершенно беспристрастно замечает современный французский юрист Жан-Луи Бержель, «в сфере прав человека семантический и понятийный анализ текстов и споров, связанных с принятием Декларации 1789 г., порожденной, как известно, идеологией естественного права, показывает абсолютное преобладание идеи пользы над идеей справедливости».[25 - Бержель Ж.-Л. Общая теория права. М., 2000. С. 65.]
В конце XVIII в. эпицентр активной политической жизни Европы перемещается во Францию. Встать в один ряд с «передовыми» странами Европы ей мешает феодализм, который ассоциируется прежде всего с абсолютной монархией и католической церковью. Идеи французского либерализма развивали такие представители Просвещения, как Д. Дидро, П. А. Гольбах, Ж. К. Гельвеций, Ф. Вольтер, Ш. Л. Монтескье, Б. Констан.
Вольтер (Франсуа Мари Аруэ) (1694–1778 гг.) может быть охарактеризован как олицетворение либерализма, помня о том, что его идеалом является свобода, а демократии – равенство. «Дирижер» Просвещения был довольно циничным, не совсем порядочным ученым и не очень удобным собеседником. Он прямо говорил, что свой разум и перо он посвящает служению высшим кругам общества. Удачливый предприниматель и талантливый публицист, сформулировавший правило «Я категорически не согласен с Вами, но я готов отдать жизнь только за то, чтобы Вы имели возможность это говорить», – на практике никогда не придерживался этой формулы. Единственным критерием всех существующих институтов он объявил разум. Последовательно отстаивал такой тип общественного устройства, в основе которого бы лежали принципы равенства, свободы и неограниченной частной собственности. Равенство уместно лишь в области частного права, а в политической оно вредно и не нужно, поскольку «власть всегда принадлежит тем, кто имеет деньги». Свобода, по его мнению, состоит в том, чтобы зависеть только от законов.
Шарль Луи Монтескье (1685–1755 гг.) был выдающимся политическим мыслителем и правоведом французского Просвещения. Во Франции он был первым, кто разрабатывал светскую систему правовых взглядов, отвечающих идеалам Просвещения. Мыслитель видел в праве общечеловеческую ценность, находя его цель в свободе, равенстве, безопасности и счастье всех людей. Придерживался теории общественного договора. Люди объединились в государство, по его мнению, для того, чтобы исключить вражду и соединить единичные силы и волю в одну общую волю государства. Главная цель государства, согласно теории Монтескье, примирить возникшие противоречия между людьми в обществе и направить их в правовое русло.
Ш. Л. Монтескье много взял у Дж. Локка относительно условий существования политической свободы. «В государстве, т. е. в обществе, – пишет он, – свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть… Свобода есть право делать все, что дозволено законами».[26 - Монтескье Ш. Л. Избранные произведения. М., 1955. С. 289.]
Разработка модели будущего государства – одна из основных тем Просвещения. По мнению французского просветителя, это государство должно базироваться на концепции разделения властей, цель которой – гарантировать безопасность граждан от произвола и злоупотребления власти, обеспечить их политическую свободу, сделать право подлинным регулятором отношений между правительством и гражданами.
Монтескье различал свободу естественную и политическую. Первая имеет место в догосударственном состоянии, вторая получает развитие в государственно организованном обществе. В государстве свобода защищается правом, которое выступает мерой свободы.
Законодательная власть есть не что иное, как выражение «общей воли». Ее основное назначение – формировать право в виде положительных законов. Исполнительная власть организует выполнение законов, принятых законодательной властью. Власть может осуществлять король или другие назначенные лица, но только не члены законодательного собрания. В противном случае политическая свобода будет утрачена.
Судебная власть «карает преступников и разрешает столкновения частных лиц». Судебную власть Монтескье предлагал передать народу, представители которого будут собираться по мере необходимости для отправления правосудия.
В рамках теории естественного права Монтескье различал право и закон, стремясь при помощи понятия «дух законов» объяснить их соотношение. Он создал историко-фактологическое направление в юридической науке, создав хороший фундамент для социологии права и сравнительного правоведения. Н. И. Кареев, видный русский социолог, вообще считал Монтескье основателем социологии.
«Закон, говоря вообще, – пишет Монтескье, – есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли, а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума. Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для другого народа».[27 - Монтескье Ш. Л. О духе законов. М., 1999. С. 16.]
Видеть в законе воплощение разума есть одна из характерных черт европейского, либерального рационализма. Если консерваторы с большим подозрением относились к разуму человека, то либералы, наоборот, верили в его безграничные возможности. Монтескье объединяет с консерваторами неуверенность в создании законов, которыми могли бы пользоваться все народы.
Бенжамен Констан (1767–1830 гг.) был видным идеологом буржуазного либерализма во Франции первой половины XIX в. Получил образование в Эдинбургском университете. Его мировоззрение сформировалось под влиянием английских политических традиций и парламентаризма, французских мыслителей эпох Реформации и Просвещения. Отстаивал права и свободы, либеральный политический режим, невмешательство государства в экономику, разделение властей и конституционную монархию как политическую форму компромисса между буржуазией и дворянством.
Б. Констан, занимаясь проблемами свободы, отметил, что если у древних народов наличествовала политическая свобода, то у современных она имеет форму личной свободы. Он спрашивает, какой смысл в наши дни вкладывает в понятие свободы англичанин, француз или житель Соединенных Штатов Америки? (Избирательный подход говорит сам за себя. – А. К.). Это право каждого подчиняться одним только законам, не быть подвергнутым ни дурному обращению, ни аресту, ни заключению, ни смертной казни вследствие произвола одного или нескольких индивидов. Это право каждого: высказывать свое мнение; выбирать себе дело и заниматься им; распоряжаться своей собственностью, даже злоупотребляя ею; не испрашивать разрешения для своих передвижений и не отчитываться ни перед кем в мотивах своих поступков. Это право объединяться с другими индивидами либо для обсуждения своих интересов, либо для отправления культа, избранного им и его единомышленниками, и либо просто для того, чтобы заполнить свои часы соответственно своим склонностям и фантазиям. Наконец, это право каждого влиять на осуществление правления либо путем назначения всех или некоторых чиновников, либо посредством представительства, петиций, запросов, которые власть в той или иной мере принуждена учитывать.[28 - Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 382.]
Для Констана подлинная, «современная» свобода ассоциируется с личной свободой, т. е. свободой от государственного вмешательства. «Я установил, – пишет Б. Констан, – что индивиды имеют права и что эти права не зависят от общественной власти, которая не может на них посягать, не становясь виновной в их узурпации». Всем ли законам необходимо подчиняться, спрашивает Констан. Ответ сводился к тому, что подчинение закону – это обязанность, но, как и всякая другая обязанность, не является абсолютной – она относительна, основывается на предположении, что закон исходит из легитимного источника и имеет справедливые границы. Эта обязанность не прекращается, когда закон лишь в каком-то отношении не соответствует данному предположению.[29 - Там же. С. 386]
Взгляды Б. Констана – это измышления отнюдь не кабинетного ученого. Он пережил все перипетии Великой французской революции – восторг, террор, деспотизм и т. д. Известно, что Наполеон Бонапарт больше всех ненавидел Жермену де Сталь и Бенжамена Констана за независимость суждений. Всегда и везде, по его словам, он отстаивал свободу, которая есть не что иное, «как торжество личности над властью». Он предвосхитил «негативное» понимание свободы, которое получило распространение в конце XIX – начале XX в.
Гениальный философ и политический мыслитель Иммануил Кант (1724–1804 гг.) был в Германии первым, кто систематизировал либеральные идеи. Гегель говорил, что от философии Канта он ожидает революции. Теперь уже трудно понять, что хотел сказать этой фразой Гегель, известный своей осторожностью и неприятием резких скачков общественного развития. Скорее всего, здесь имелось в виду революция в познании, в технологии оценки существующей реальности, которую предложил Кант, возвеличивая разум человека и его способность изменять окружающую действительность.
Однако революции не случилось, а известность Канта шагнула далеко за пределы его страны. Кант поправил Локка в том, что признавал за человеком только одно естественное право – право быть свободным. Все другие права вытекают из него. Надо сразу оговориться. Кант не был романтически настроенным либералом. Его идеал, так, впрочем, нигде и не обозначенный – конституционная монархия. Он признавал власть мужа над женой и детьми, домовладыки над слугами, очень критически относился к теории разделения властей французского просветителя Монтескье.
Люди в своей жизни должны руководствоваться нравственным, категорическим императивом, неким априорным законом, который имел несколько форм своего выражения. Например, «Никогда не относись к человеку как средству, а только как к цели». Право, с точки зрения Канта, это «совокупность условий, при помощи которых свободу одного человека можно совместить со свободой другого по общим законам свободы». Люди не всегда руководствуются этим правилом, поэтому есть необходимость в государстве, которое «представляет множество людей, подчиненных правовым законам».
Чрезвычайно любопытны рассуждения И. Канта относительно того, что «разум творит для себя идеальный порядок и стремится изменить реальность в соответствии с ним». Замечательная формула, воплощение рационализма в его наиболее совершенном виде. Свободу должно предполагать как свойство воли всех разумных существ. «Я утверждаю, – писал Кант, – что каждому разумному существу, обладающему волей, мы необходимо должны приписать также идею свободы и что оно действует, только руководствуясь этой идеей».[30 - Кант И. Основы метафизики нравственности. М., 1999. С. 227–228.]
Идеология либерализма получила свое нормативное закрепление в Декларации независимости США 1776 г., Конституции США 1787 г., Декларации прав человека и гражданина 1789 г. Все они построены на естественно-правовой доктрине и договорной теории происхождения государства.
«Мы считаем самоочевидными истинами, – говорится в Декларации независимости США, – что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, среди которых жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются государственные власти, черпающие свои законные полномочия из согласия подвластных. В случае если какая-нибудь государственная форма государственной власти становится губительной в отношении этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новую государственную власть, основываясь на таких принципах и организуя ее полномочия в такой форме, которая, как ему представляется, будет наилучшим образом обеспечивать его безопасность и благоденствие».
Декларация прав и свобод человека и гражданина 1789 г. закрепила, что:
1) люди рождаются свободными и остаются свободными и равными в правах. Общественные отличия могут основываться лишь на соображениях личной пользы;
2) цель каждого государственного союза составляет обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковы свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.
В Соединенных Штатах Америки либеральные идеи развивали Т. Джефферсон – автор Декларации независимости, Дж. Мэдисон – «отец» американской Конституции, Т. Пейн, который считал «права человека принципом всякого республиканского правления».
Экономические, социальные, политические, правовые, религиозные составляющие новой «светской религии» – либерализма, обеспечили тем странам, где он получил наибольшее распространение, более быстрое экономическое развитие. В период первоначального накопления капитала либералы категорически запрещали государству вмешиваться в экономику. Оно и не вмешивалось. В результате наиболее промышленно развитые страны вплотную столкнулись с угрозой социальной революции. Юридическим лозунгом этой эпохи стал «принцип свободы договора». Частное и публичное были разведены по разные стороны и по сути никак не соприкасались. В результате господства «либерального фундаментализма» в обществе стали нарастать протестные настроения и получили популярность социалистические идеи. Надо было как-то спасаться, поэтому «классический либерализм» претерпел значительные изменения. Большую роль в существенном обновлении либерализма сыграли такие мыслители, как Дж. Гоббсон, Л. Хобхауз, Б. Кроче, Дж. Кроули, Ч. Бирд, Дж. Роулс и др. Леон Дюги и вовсе замахнулся на самое святое. Он заявил: «Собственник-капиталист облечен определенной функцией. Я отрицаю его субъективное право собственности, но утверждаю его социальный долг. Пока капиталистический класс будет выполнять назначенную ему миссию, он будет жить. В тот день, когда он пренебрежет этой миссией, он исчезнет, как исчезло в 1789 г. дворянство и духовенство». Проницательные западные политики намек поняли правильно, в результате чего во второй половине XX в. появляется «социальный либерализм», сначала в Швеции, Германии, а затем и в других странах. Отдельные либералы, вроде Ф. Хайека, которые никогда не шли ни на какие компромиссы, охарактеризовали это как «покушение на чужую собственность».
При всей своей условности в либерализме выделяют англосаксонскую и континентально-европейскую традиции. Первая ассоциировалась со свободной торговлей, конституционализмом, парламентаризмом и укреплением демократических ценностей. Что касается континентальной европейской традиции, то основной упор делался на процессы национальной консолидации (Италия, Германия), отказе от всех форм авторитаризма. В либеральной идеологеме высоко ценится роль закона, цель которого «личная свобода и существование без насилия».[31 - Поппер К. Открытое общество и его враги: в 2 т. Т. 1. М., 1992. С. 9.]
Развиваясь фактически параллельно, консерватизм и либерализм взаимно обогащали друг друга. Мир развивается через противоречия, и общество, безусловно, выиграло от оппонирования друг другу двух величайших политико-правовых идеологий. Нередко консерватизм и либерализм обращались и к третьей величайшей политической доктрине – социализму, хотя традиционно этого никогда явно не признавали, за некоторым исключением. Одним словом, ни одна политическая доктрина не сохранила свою «чистоту», и консерватизм с либерализмом не были здесь исключением, в чем можно убедиться в ходе дальнейшего изложения развития этих, казалось бы, абсолютно противоположных политических теорий.
§ 2. Концептуальная сущность консерватизма и либерализма
Политические и правовые идеи оказывают существенное влияние на практику государственно-правового строительства в любой стране. «Идеи правят миром» – тезис, который М. Вебер практически доказал, и довольно убедительно. Если П. А. Гольбах выдвинул только предложение, Наполеон Бонапарт как человек дела поддержал его, то М. Вебер подвел под это мощный методологический фундамент.
В. О. Ключевский заметил, что общества, свободного от идей, никогда не было. Само общество – это уже идея, потому что общество начинает существовать с той минуты, как люди, его составляющие, начинают сознавать, что они общество. Личные убеждения, становясь господствующими в обществе, входят в общее сознание, в нравы, право, становятся правилами, обязательными для тех, кто их не разделяет.[32 - Ключевский В. О. Курс русской истории: собр. соч.: в 8 т. Т. 1. М., 1950. С. 35.]
Консерватизм, либерализм и социализм являются самыми заметными и влиятельными политическими доктринами за последние 200–300 лет. Их борьба и взаимовлияние – очень интересная тема для исследователя.
Клинтон Росситер совершенно справедливо заметил, что «консерватизм» – это слово, которое обычно вызывает раздражение и вводит в заблуждение. Но поскольку оно означает реальные и устойчивые способы мышления и деятельности, и маловероятно, что будет найдена какая-нибудь общепризнанная замена термину консерватизм, ему суждена долгая жизнь в качестве удобного, хотя и опасного понятия общественной науки. На исследователях, которые употребляют этот термин, лежит тяжелая обязанность проявлять максимальную точность в использовании слов, отягощенных печатью традиций и налетов эмоций.[33 - Клинтон Росситер. Консерватизм // Век и мир. 1991. № 5. С. 50.]
Некогда В. Вильсон произнес: «Консерватор – это человек, который сидит и думает, но чаще сидит». Интрига оправдывает себя ровно наполовину. Консерваторы никогда не стремились к политическим спекуляциям и созданию стройных убедительных доктрин. Чаще всего они занимались конкретным делом, отвечая работой на возвышенные фантазии либералов.
Писать о консерватизме как явлении и консерваторах как о людях с определенным стилем мышления – довольно проблематичная задача. Как здесь не согласиться с И. Б. Сокольской, которая пишет о том, какой сложной научной проблемой стала идентификация ранее вполне определенных теорий, представленных теми или иными национальными научными школами. Информационные потоки, ускорение ритма жизни порождает синдром «Вавилонской башни», когда терминологически невнятный язык порой мешает ученым понимать друг друга. Все чаще научные споры заходят в тупик, так как в их ходе неизбежно возникает вопрос: «А что Вы понимаете под социализмом, коммунизмом, консерватизмом, современностью и т. д.?»[34 - Сокольская И. Б. Консервативна ли консервативная революция? О хронологической шкале политических теорий // Полис. 1999. № 6. С. 119.]
И. Б. Сокольская предлагает свою методику классификации явлений:
1) вспомнить все известные нам виды этих предметов (явлений) и перейти к работе с их обобщенными образами и свойствами;
2) выделить перечень наиболее отличающих их свойств;
3) выявить ближайшие в системной шкале общие свойства;
4) найденные общие свойства утвердить в качестве названия, объединяющего выбранные предметы (явления) в один класс;
5) объединяющие свойства не должны противоречить другим свойствам систематизируемых предметов.[35 - Сокольская И. Б. Указ. соч. С. 122.]
Представляется, что данная методика позволит избежать заблуждений и грубых ошибок, хотя при характеристике общественно-политического явления очень трудно оставаться объективным. А. Н. Боханов совершенно прав в том, что само намерение выработать теорию консерватизма в общем-то является не свойственным консерватизму побуждением. Осуществление этого намерения уводит консерватора слишком далеко от инстинктивного благоговения по отношению к устоявшимся обычаям.[36 - Российские консерваторы. М., 1997. С. 8.]
С этим мнением имеет смысл согласиться. М. Н. Катков, в «консервативной репутации» которого не приходится сомневаться, в одной из своих передовиц пишет о том, что в числе особенно часто употребляемых в наше время понятий применительно к политическим предметам находятся консерватизм и либерализм. Если речь идет о государстве, которого мы граждане, о народе, которого мы дети, о деле, которому мы служим, об общем интересе, которому мы призваны способствовать, то вопрос отнюдь не в том, либералы мы или консерваторы. Весь вопрос о том, хорошо ли мы служим, полезна ли принимаемая или предлагаемая нами мера делу нашего служения, а не в том, либерального она пошиба или консервативного. Мы – русские люди, наше отечество – Россия. Делайте же нам то, что требуется для пользы нашей страны, что может послужить во благо нашему народу. Если вы честные люди и не хотите быть в дураках, не думайте ни о консервативных мерах, ни о либеральных учреждениях, а заботьтесь только о том, что по искреннему зрелому убеждению вашему соответствует действительным потребностям страны в данное время. Только политически незрелые люди делят у нас партии на либеральные и консервативные.[37 - Катков М. Н. Что нужно для борьбы с крамолой? // Московские ведомости. 1879. № 297.]
Что ж, мысль М. Н. Каткова подкупает, если бы он оставался ей верен. Спустя некоторое время он напишет, «что они зовут либерализмом и что по-русски зовется звонким именем «измена» своему народу, а затем, волей или неволей, и всему остальному…»[38 - Катков М. Н. На Руси не может быть иных партий, кроме той, которая заодно с русским народом // Московские ведомости. 1881. № 72.] Своих политических оппонентов известный публицист не отказал в удовольствии охарактеризовать совершенно недвусмысленным образом. Таким образом, если сами консерваторы не стремятся определиться с тем, что есть консерватизм, то это за них должны сделать другие.
Попытка дать характеристику тому или иному идеологическому течению чаще всего приводит к заимствованию соответствующего материала из каких-либо словарей, справочников, энциклопедий. Видимо, это самый легкий из путей. Но может ли он привести нас к истине? Вряд ли. Так что лучше не поддаваться искушению, и тому есть несколько причин. Во-первых, любое общественное явление, и консерватизм здесь не является исключением, не укладывается в заранее определенные схемы. По сути все классификации, в том числе деление политических партий и людей на консерваторов или либералов, весьма условны. Есть некий «идеальный тип» (М. Вебер), который не всегда и не во всем совпадает с жизненной реальностью. Во-вторых, общественное явление, процессы не стоят на месте, они постоянно находятся в движении в силу законов внутреннего развития, помноженных на внешние обстоятельства. Одним словом, консерватизм никогда не являлся застывшей категорией. Он постоянно развивался, принимая все новые и новые черты. Но в целом, в своей основе, консерватизм сохранил то, что отличает его от всех других идеологий. Учитывая эти обстоятельства, следует весьма осторожно относиться к существующим определениям. Для иллюстрации приведем один пример. Так, философский энциклопедический словарь консерватизм (от лат. conservator – охраняю, сохраняю) квалифицирует как идейно-политические течения, противостоящие прогрессивным тенденциям социального развития. Носителями идеологии консерватизма выступают различные общественные классы и слои, заинтересованные в сохранении существующих общественных порядков. Характерные особенности консерватизма – враждебность и противодействие прогрессу, приверженность традиционному и устаревшему.[39 - Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 273.]
Если бы консерватизм действительно был бы таким, каким его представили авторы словаря, то консерватизм давно являлся исключительно исторической категорией. В действительности же консерватизм переживает свое второе рождение. Люди просто устали от бесконечных перемен, поэтому хочется стабильности, надежности, предсказуемости. На этом, собственно говоря, и держится консервативное политико-правовое направление, поэтому консерватизм – явление постоянное, присущее человеческому обществу, своеобразный противовес буржуазной вере в прогресс и нигилистическому отрицанию традиционной культуры. Уже потому в основе его лежит преимущественно защитная функция.[40 - Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 124.]
К. Мангейм, авторитетный специалист в теории и истории консервативной мысли, замечает, что определения «консервативный» и «либеральный» в нашей терминологии есть нечто большее, чем политические цели. Они предполагают собой родство с определенными философиями и, следовательно, совершенно различные способы мышления. Таким образом, понятие «консерватор» означает, так сказать, всю обширную структуру мира и социологическое определение этого слова (неизбежно более богатое, чем политико-историческое определение) также должно учитывать историческую конфигурацию, которая породила новое определение как показатель нового факта.
Одна из наиболее характерных черт консервативного способа жизни и мышления – стремление придерживаться того, что непосредственно дано, действительно и конкретно. В результате мы получаем совершенно новое, очень выразительное ощущение конкретности, отражаемое в использовании определения «конкретность» с антиреволюционным подтекстом. Переживать и мыслить конкретно … значит условное отвержение всего, что попахивает спекуляцией и гипотезой.[41 - См.: Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 4. С. 138, 140.]
В определенном смысле консерватизм вырос из традиционализма: в сущности, это прежде всего сознательный традиционализм. Тем не менее это не синонимы, поскольку традиционализм проявляет специфически консервативные черты только тогда, когда становится выражением определенного, цельно и последовательно реализованного способа жизни и мышления, формирующегося с самого начала в противостоянии революционным позициям, и когда он функционирует как таковой, как относительно автономное движение в рамках общественного прогресса.[42 - Там же. С. 140.]
Итак, консерватизм, как, впрочем, и либерализм, представляет собой определенный тип мышления, который и создает свое представление об окружающем мире и человеке в нем. «Мы слепо не замечаем существования стилей мышления, – говорит К. Мангейм, – поскольку наши философы стараются нас убедить, что мысль не развивается как интегральная часть исторического процесса, а снисходит на человека как абсолют…»[43 - Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 1. С. 127.]
По утверждению К. Мангейма, наиболее обещающий способ проникнуть в структуру консервативной мысли состоит в том, чтобы сравнить отношение консерватизма к методологическим постулатам доктрины, основанной на естественном праве, т. е. либерализму.
Но прежде всего надо иметь в виду, что консерваторы ставили под сомнение идею естественного состояния, общественного договора, принципы суверенности народа и прав человека. Идейное противостояние с либерализмом было основано на том, что:
1) консерваторы заменяли разум такими понятиями, как История, Жизнь и Нация. Таким образом, возникли философские проблемы, доминировавшие в течение всей эпохи. Большинство школ, ставящих «бытие» прежде «мышления», происходит из идеологического противостояния романтизму, особенно из опыта, связанного с контрреволюцией;
2) дедуктивным наклонностям школы естественного права консерватор противопоставляет иррационализм действительности;
3) в ответ на либеральные постулаты всеобщего значения для всех консерватор ставит проблему индивидуума радикальным образом;
4) понятие общественного организма было введено консерваторами для противопоставления либерально-буржуазному убеждению, что все политические и социальные инновации имеют универсальное применение. Это понятие имеет особое значение, поскольку вытекает из естественного для консерваторов стремления остановить распространение французской революции, указав на невозможность переноса политических институтов одной нации на другую. Столь характерное для консервативной мысли подчеркивание качественных характеристик также происходит от этого импульса;
5) противостоящий конструированию коллективного целого из изолированных институтов и факторов, консерватизм выдвигает тип мышления, который исходит из понятий целого, которое не является простой суммой его частей. Государство и нация должны пониматься как сумма их индивидуальных членов, напротив, индивидуум должен пониматься только как часть более широкого целого. Консерватор мыслит категорией «Мы», в то время как либерал – категорией «Я». Либерал анализирует и изолирует различные культурные ценности: Закон, Правительство, Экономику, консерватор стремится к обобщающему и синтетическому взгляду.
Характеристику консерватизма, которую дает Мангейм, уместно усилить свидетельствами самих консерваторов. «В России государственную партию, – писал М. Н. Катков, – составляет весь русский народ. Гнилой либерализм и гнилой консерватизм оказываются только в нашем гнилом космополитическом и поверхностном образовании… Неужели не пора исчезнуть всяким партиям на Руси, кроме той, которая едина с русским народом?»;[44 - Катков М. Н. На Руси не может быть иных партий, кроме той, которая заодно с русским народом // Московские ведомости. 1881. № 72.]
6) одно из главных логических возражений против стиля мышления, основанного на естественном праве, – это динамическая концепция Разума. Сначала консерватор противопоставляет жесткости статической теории Разума движение «Жизни» и истории. Позднее, однако, он находит значительно более радикальный метод отделаться от вечных норм Просвещения. Вместо того чтобы рассматривать мир как вечно меняющийся, в отличие от статичного разума, он представляет сам разум и его нормы как меняющиеся и находящиеся в движении.[45 - Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 9. С. 127–129.]
Характеризуя консерватизм, исследователи не всегда обращают должное внимание на его антропологическую составляющую. Для консерватора, перефразируя М. Горького: «Человек – не звучит гордо». Может быть даже, сам человек не является лучшим творением природы. Он есть сосредоточение пороков, греха, страстей. В нем сидит потенциал разрушителя и вандала. Человек подвержен огромному влиянию сил Добра и Зла. Эти силы скрыты в нем самом. Он уничтожает природу, стремится подчинить себе других людей, человек всегда и во всем руководствуется своим собственным эгоистическим интересом. Можно ли абсолютно доверять человеку? Консерватор дает отрицательный ответ на этот вопрос.
Жозеф де Местр, один из родоначальников консервативной политической мысли, признавался, что «Конституция 1795 г., как и ее предшественницы, были созданы для человека. Но ничего подобного человеку в мире нет. За свою жизнь я повидал французов, итальянцев, русских и других; благодаря Монтескье я знаю также, что “можно быть персианином”. Что же до человека, то я заявляю, что никогда в жизни его не встречал; ежели он в жизни и существует, то мне он остался неизвестен».[46 - Цит. по: Берлин И. Философия Свободы. М., 2001. С. 215.]
Все это очень сильно напоминает эпизод из жизни киника Диогена, который, по преданию, жил в бочке и имел, мягко говоря, весьма оригинальные представления об обществе и самом человеке. Диоген Лаэртский описал один случай из жизни нетривиального греческого мыслителя. Однажды якобы он вылез из бочки и громко закричал: «Люди! Люди! Скорее ко мне!» Большая толпа откликнулась на призыв мудреца. Окруженный толпой, он взял палку и, замахнувшись, сказал: «Пошли прочь! Я звал людей, а не скотов». Что уж говорить о его странствиях с фонарем в руках при палящих лучах солнца, когда он на недоуменные вопросы сограждан отвечал, что ищет человека.
Трактат Ж. Ж. Руссо «Об общественном договоре» начинается, как известно, со слов: «Человек рожден свободным, а везде он в цепях». Ж. де Местр без церемоний называет это безумством. С его точки зрения люди слишком порочны, и потому с них нельзя снять оковы сразу после их появления на свет, рожденные в грехе, они могут стать приемлемыми только при помощи общества и государства, которые подавляют искажения личных суждений, не знающих границ.
В животном мире, говорит он, царит взаимоистребление. Над всеми бесчисленными видами животных стоит сам человек, чья смертоносная рука не щадит ничего: он убивает, чтобы доставить себе пропитание, убивает, чтобы раздобыть себе одежду, убивает, чтобы облечь себя в украшения, убивает, когда нападает, убивает, когда защищается, убивает ради науки, убивает ради забавы, – он убивает, чтобы убивать! Гордый и грозный повелитель, он требует всего, и ничто не в силах ему противиться. Человек требует всего и сразу: у человека – внутренности, чтобы звонко играла арфа, у волка – смертоносные клыки, чтобы полировать легкие произведения искусства, у слона – бивни для игрушек ребенку, а обеденный стол весь покрыт трупами. Но какое же существо станет истреблять того, кто истребляет всех? Он сам: именно человеку предписано убивать человека. Так неуклонно исполняется великий закон насильственного истребления живых существ. И земля, непрерывно орошаемая кровью, есть лишь громадный алтарь, где все живущее должно приноситься в жертву, – без передышки, без отдыха, без меры, вплоть до скончания веков, вплоть до полного исчезновения зла, вплоть до смерти самой смерти.
По глубокому убеждению Ж. де Местра, человека можно спасти, лишь сковав его ужасом перед властью. В этой связи правительство для Ж. де Местра – настоящая религия. Оно имеет свои догматы, свои таинства, своих священнослужителей. Позволить каждому обсуждать правительство – значит разрушить его. Первейшая потребность человека состоит в том, чтобы его растущий рассудок оказался под двойным ярмом – государства и церкви. Рассудок, разум следует уничтожить, он должен затеряться в разуме нации таким образом, чтобы из личного существования он преобразился в иное, общественное создание, подобно тому, как река впадает в океан. И вообще, нет ничего более гибельного для истинной мудрости, чем научно обоснованные принципы.[47 - См.: Берлин И. Философия Свободы. М., 2001. С. 228–229.]
В самостоятельности человека сомневается и Константин Леонтьев. «Если бы идею личной свободы, – рассуждает он, – довести до всех крайних выводов, то она могла бы, через посредство крайней анархии, довести до крайне деспотического коммунизма, до юридического постоянного насилия всех над каждым или, с другой стороны, до личного рабства. Дайте право людям везде продавать себя в вечный пожизненный наем из-за спокойствия, пропитания, за долги и т. п., и вы увидите, сколько и в наше время нашлось бы крепостных рабов или полурабов, по воле».[48 - Леонтьев К. Поздняя осень России. М., 2000. С. 33.]
Не заигрывает с человеком и К. П. Победоносцев: «Всякий человек есть ложь, и всякое слово его, от себя сказанное, есть праздное слово самообольщения».[49 - Тайный правитель России. М., 2001. С. 316.]
Если либералы исходили из совершенной природы человека, то консерваторы, наоборот, с этим всячески не соглашались. Надо менять не общественные институты, тем более если они прошли проверку временем, а природу самого человека, прежде всего воспитывать в нем совестливость, нравственность, чувство долга.
В самом общем виде консерватизм характеризуется защитой устоявшихся ценностей. В силу своей психологии консерваторы категорически против любых заимствований, особенно из-за рубежа.
Порой позиции русских консерваторов принимают гротескный характер. И. Солоневич, например, писал: «И если Европа “была проклятием России”, точка зрения, на которой стою я, – то путь нашего спасения лежит прежде всего в нашем спасении и от того, что она нам с собой принесла».[50 - Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003. С. 320.]
Н. Я. Данилевский о представителях западнического крыла русской интеллигенции писал, что все они одинаково черпают свои идеи не внутри русской жизни, а вне ее; не стараются отыскать сохранившееся еще зерно истинно русской жизни и развить его в самобытное самостоятельное целое. У всех этих направлений один идеал – Европа. Этот идеал одни видят, правда, в отживших уже или отживающих формах: в английской аристократии или даже в мекленбургском юнкерстве. Другие, так сказать, нормальные либералы и западники – в том, что составляет современную жизнь Европы, в ее конституционализме, промышленном движении, крайнем развитии личности и т. д. Третьи, наконец, видят этот идеал в явлениях, продуктах и деятелях начавшегося разложения европейской жизни: в разных социальных системах или в революционной организации и пропаганде. Как ни различны эти три категории предметов поклонения, они все-таки явления одной и той же цивилизации, одного и того же культурного типа, который всеми ими принимается за единственно возможный, общечеловеческий, и потому все эти несамостоятельные направления мысли и жизни в России одинаково подводятся под общее родовое определение западничества, или европейничанья.[51 - Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 394.]
Консерваторы всегда выступали против унификации – государств, законодательств, культур, образов жизни и т. д. «Всеми своими побуждениями, – писал Н. Я. Данилевский, – я придерживаюсь этого последнего учения, потому что самобытность политическая, культурная, промышленная составляет тот идеал, к которому должен стремиться каждый исторический народ, а где недостижима самобытность, там, по крайней мере, должно охранять независимость».[52 - Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 274.]
В подобном русле рассуждает и К. П. Победоносцев. Он полагает, что с водворением новых начал (либерализм. – А. К.) мир превратится в царство пустоты и скуки. На все и на порок наравне с добродетелью ляжет бледная, бесцветная краска, всякое глубокое чувство и радости и печали утратит живость и силу, и полноту звука в общей гармонии. Не будет контрастов, не будет разнообразия, не найдется возвышенной мысли для философа, сатирик лишится юмора и остроумия, у всех и у каждого утратится то, что давало силу всему, возбуждающее начало.[53 - Тайный правитель России. М., 2001. С. 396–397.]
Всякая история доказывает, – отмечает Данилевский, – что цивилизация не передается от одного культурно-исторического типа другому. Те, кто мечтает об одной общечеловеческой цивилизации, объективно должны прийти к мысли об уничтожении других народов, которые служат этому препятствием. Н. Я. Данилевский без всякой дипломатии заявляет, что потаенной мечтой романо-германской цивилизации является уничтожение России как оплота славянства на пути к военной, политической, культурной гегемонии Запада. Отечественные либералы только помогают этому делу, вольно или невольно прикрывая свои дела рассуждениями об общечеловеческих интересах, которые на самом деле являются всего лишь средством унификации, а следовательно, порабощения романо-германским миром других культурно-исторических типов.
Консерватор, в противовес либерализму с его правами и свободами, отдает приоритет обществу, государству, религии, семье, нравственности, обязанности. Недаром Н. А. Бердяев писал о консерватизме не как о политическом направлении и политической партии, а как об одном из вечных религиозных и онтологических начал человеческого общества. Консервативно мыслящие люди, как правило, религиозны, среди них практически нет атеистов. Более того, безбожие они считают опасным для общества и государства. Консервативно мыслящий писатель устами своего героя спрашивает: «Если Бога нет, значит, все дозволено». Князь Мещерский, видный российский консерватор, редактор «Гражданина», в своих дневниках писал: «Я не видел на своем веку более полного консерватора, не видел более убежденного и преданного своему знамени монархиста, не видел более фанатичного приверженца самодержавия, чем Достоевский».[54 - Князь Мещерский. Воспоминания. М., 2001. С. 306.] К. Леонтьев вопрошает: «Семья? Но что ж такое семья без религии? Что такое русская семья без христианства?»[55 - Леонтьев К. Поздняя осень России. М., 2000. С. 22.] Сам характер вопросов предполагает определенный вариант ответа. Как говорил Победоносцев, «жизнь есть великий долг, налагаемый Богом на человека».
Жозеф де Местр поучал: «Людям должно быть ясно: именно то, что безбожники ненавидят, то, что приводит их в исступление, то, на что они всегда и везде яростно нападают, – и есть истина». А на что, собственно говоря, нападают безбожники (читай, либералы. – А. К.)? К. Леонтьев дал совершенно прямой ответ – на государство, на церковь, на семью, на нравственность, на общество, т. е. на все то, что пока не дает развернуться человеческому эгоизму.
Ну что ж, семьи на Западе уже практически не осталось, церковь настолько модернизировали, что она уже никому не мешает. Как совсем недавно заявил один очень известный американский журналист, «Бог – это хороший парень, с которым всегда можно договориться». О нравственности и говорить не приходится. Одним словом, консерваторы в каком-то смысле оказались пророками.
С легкой руки английского короля Георга III консерватизм называют «философией джентльменов». В этом есть изрядная доля правды, поскольку консерватизм имеет серьезные претензии на аристократичность, прежде всего аристократичность Духа. Недаром Сократ и Цицерон, а еще раньше Конфуций говорили, что «править государством должны знающие».
Консерваторам всех времен и народов всегда был близок идеал древнегреческих мудрецов – мера, золотая середина, отсутствие крайностей. Вообще, консерватор не мыслит себе мира без ограничений. Именно ограничения и могут противостоять миру хаоса, беспорядка, всяким радикальным новациям. В этом смысле консерватор проявляет себя как последовательный законник, сторонник правового подхода, ибо право для него и есть система ограничений, запретов, сдерживающих необузданные порывы эгоистичных индивидуумов. Источник права для консерватора кроется не в неких отвлеченных принципах или естественных правах, а в обычаях, традициях предков, веками доказавших свою жизненность. Эти обычаи, традиции определенным правовым образом сформулированы культурной элитой нации в качестве универсального регулятора общественных отношений. «Законность и порядок» выступают юридическим лозунгом консервативного направления.[56 - Сигал Л. Совесть консерватора // Век ХХ и Мир. 1992. № 2. С. 9.]
Консерваторы выступают за законность, но сами законы и право они не выводят из общественного договора или естественного состояния человека. И здесь, т. е. при подходе к праву у консерваторов, проявляется иррационализм. Любая власть, считает Ж. де Местр, основанная на определенных законах, исходит из узурпации законодательных прерогатив всевышнего. Следовательно, всякая конституция как таковая плоха. По его мнению, у истоков веры в демократию стоит заблуждение жалких, обмороченных, исполненных самомнения существ. Обманчивое чувство собственной мудрости и силы, слепое нежелание признать превосходство одних людей над другими ведет к смехотворным декларациям о правах человека и трескучей болтовне о свободе.
Константин Леонтьев выдвинул тезис, к которому трудно найти адекватное отношение. «Я осмелюсь, даже не колеблясь сказать, – написал он в своей знаменитой работе «Византизм и славянство», – что никакое польское восстание и никакая пугачевщина не могут повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция»[57 - Леонтьев К. Указ. соч. С. 44.]. Так и хочется произнести: «Ведь предупреждали же!»
В своих мемуарах К. Леонтьев приводит один разговор с очень образованным и влиятельным турком. «Верьте мне, говорит турок, Россия будет сильна до тех пор, пока у вас не будет Конституции. Я боюсь России, и от всего сердца желал бы, что в России все-таки сделали Конституцию, но опасаюсь, что у вас государственные люди всегда как-то очень умны».
В противовес либералам консерваторы чаще всего говорят об обязанностях человека, чем о его правах. Только тогда, когда человек следует своим обязанностям перед обществом, государством, церковью, семьей, можно говорить о его правах. Консерваторы не принимают лозунга о равенстве всех людей, начертанном на знамени Великой французской революции, хотя, впрочем, для них она не более чем «зигзаг истории». Поэтому консерваторы выступают за четкую социальную стратификацию и индивидуальные социальные статусы. Им непонятен термин «средний класс», для них существуют пахари, ученые, воины, торговцы и т. д. Консерваторы, как правило, выступают и за четкое половозрастное различие. Гегель, например, считал, что сфера мужчин – это наука, а также общественная и государственная жизнь, в то время как женщины должны посвящать себя семье и церкви. Так же считал и Ф. М. Достоевский.
Если не брать современный период консервативной идеологии, то мы увидим, что консерватор отдает предпочтение общественному и государственному интересу. В политической сфере он выступает за сильное централизованное государство или уж, во всяком случае, за последовательное унитарное начало. Именно такую доктрину отстаивал один из отцов-основателей США А. Гамильтон. В то же время консерватор отметает всякие покушения на частную собственность даже со стороны государства. Семья, основа общества, должна иметь сферу индивидуальной свободы, которую трудно себе представить без обособленного имущества.
В отличие от других теорий консерватизм сложно политически идентифицировать с каким-либо классом или с социальной группой. Консерватором в одинаковой степени могут быть и банкир, и крестьянин. Другим отличительным признаком консервативной идеологии является отсутствие сколько-нибудь очерченного политического идеала. Если подвести под общий знаменатель, то консерватизм выражается в том, что:
– признается существование некоего универсального порядка, объективированного в религии;
– защищается гибельность радикальных преобразований, недоверие к прогрессу, если он порывает с национальными корнями;
– отстаивается неравенство людей, прежде всего в умственном и физическом развитии;
– констатируется ограниченность человеческого разума, следовательно, отдается предпочтение интуиции, традиции, ритуалам, символам;
– недвусмысленно выражается несовершенная природа человека, у которого под маской внешней благопристойности часто скрываются греховность и разрушительный потенциал;
– отстаивается незыблемость частной собственности как основы экономического благосостояния семьи и социального порядка;
– подтверждается приверженность социальной стратификации общества и резкое неприятие уравнять всех при помощи закона;
– обнаруживаются симпатии к элитизму (элитарности), к тому, чтобы «лучшие» управляли государством.
Российским консерваторам присущи все те черты, которые характерны для консерватизма вообще. Тем не менее, полагает В. Я. Гросул, русский консерватизм был ориентирован прежде всего на сохранение существующих социальной, политической и в меньшей степени экономической систем. Зарубежное влияние на русский консерватизм имело место, но «… в общем, отечественный политический консерватизм – это явление доморощенное, глубоко укорененное в России. У русского консерватизма существовало свое лицо; среди отстаиваемых им ценностей важнейшими были патриотизм, традиционная русская мораль и религия. Отечественный консерватизм декларировал свой путь, но он был, однако, лишь повторением того, что происходило в Европе столетием ранее».[58 - Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 110.]
По образному выражению А. Н. Боханова, русские консерваторы были людьми «Веры, Традиции и Порядка».
На «круглом столе», посвященном русскому консерватизму, Д. М. Володихин высказал интересную мысль, а именно – интуитивно или по опыту многие сегодня признают мощь отечественного консерватизма. Его изучение может оказаться чрезвычайно перспективным, если принять во внимание и тот факт, что в западной науке распространятся концепция «сумерек Просвещения», т. е. ментального и политического «износа» просвещенческой идеологической парадигмы в постмодернистском обществе. В этом смысле консерватизм становится претендентом на роль стержнеобразующей идеологии современности. Изучение консервативного наследия уже переходит из области научных разработок в область прикладной политологии.[59 - Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 104.]
Полагаю, что у консерватизма есть мощная юридическая составляющая. И вообще идеология русского консерватизма, как, впрочем, и либерализма, в основном выработана юристами.
Обоснованно считается, что либерализм является прямой противоположностью консерватизму, хотя в настоящее время оснований для таких мнений остается все меньше и меньше. Один умный человек, пожелавший остаться неизвестным, однажды сказал: «Никто не знает, что такое либерализм, зато все знают, как его надо ругать».
В самом общем виде либерализм – политический, экономический, юридический в качестве фундаментальной ценности почитает свободу, самую возвышенную и химерическую вещь одновременно. О свободе, а следовательно, о либерализме написано очень много литературы. В отличие от консерватизма либерализм имеет четкие социальные идеалы в различных сферах жизни общества и свою социальную основу. Либерализм – идейное кредо набиравшей политический вес буржуазии, которая написала на своем знамени удивительно красивый и одновременно алогичный лозунг – Свобода, Равенство, Братство. Категория «свобода» занимала воображение еще древних греков, но в условиях античной цивилизации она носила совершенно другой подтекст, чем в Новейшее время – время просвещения, науки, мануфактурного производства, юридического мировоззрения. Либерализм подготовил и стал символом новой эпохи, в которой на авансцену истории выходит творчески активная личность.
Либерализм, так же как и консерватизм, может быть охарактеризован как особый тип мышления, но если первый выделяется тем, что мир воспринимается человеком как некая система ограничений, то второй не представляет себе никаких рамок, за исключением тех, которые способны оградить индивида от вмешательства кого бы то ни было в его дела. Революционный либерализм понимал свободу как явление из экономической сферы, состоящее в освобождении индивидуума от средневековой зависимости от государства и цехов. В политической сфере свобода понималась как право личности поступать по собственной воле и прежде всего право в полной мере пользоваться неотъемлемыми правами человека. По этой концепции индивидуум встречает ограничение лишь тогда, когда вторгается в сферу свободы ближних. Равенство выступает, таким образом, логическим дополнением этого типа свободы – поскольку оно не имеет смысла без принципа политического равенства всех людей. В действительности революционный либерализм никогда не думал о равенстве иначе как о постулате. Он определенно никогда не трактовал равенство как эмпирический факт и на практике никогда не требовал равенства для всех людей, исключая периоды политической и экономической борьбы.[60 - Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 4. С. 142.]
Итак, либерализм, как следует из мнений авторитетных исследователей, отстаивает доктрину равенства только тогда, когда ему это выгодно. Проще сказать – представители либеральной идеологемы просто мимикрируют в зависимости от складывающихся политических и экономических факторов. Иными словами, о равенстве, как правило, говорят только тогда, когда нужно устранить роялистов с политического олимпа или под флагом борьбы с привилегиями оттеснить государствообразующую партию от управления страной. Либералы, как правило, захватив власть, начинают проповедовать совсем другую философию, т. е. люди никак не могут быть равными ни в каких смыслах этого слова, может быть, за исключением юридического.
Характеризуя либеральный тип мышления, К. Мангейм пришел к выводу, что в его основе лежит естественно-правовой подход к проблеме: общество – государство – человек.
А. Содержание мысли, основанной на естественном праве:
1) доктрина естественного состояния;
2) доктрина общественного договора;
3) доктрина суверенитета народа;
4) доктрина неотъемлемых прав человека (жизнь, свобода, собственность, право сопротивляться тирании и т. д.).
Б. Методологические черты мысли, основанной на естественном праве:
1) рационализм как метод решения проблем;
2) дедуктивное следование от одного общего принципа к конкретным случаям;
3) постулат всеобщей правомочности для каждого индивидуума;
4) постулат универсальной применимости всех законов для всех исторических и общественных общностей;
5) атомизм и механизм: составные целостности (государство, право и т. д.) конструируются из изолированных индивидуумов или факторов;
6) статическое мышление (правильное понимание считается самодостаточной, автономной сферой, независимой от влияния истории).[61 - Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 9. С. 127–128.]
Либерализм как идеология, практика, программа, стиль мышления имеет свои особенности как в историческом, так и в этнокультурном, а также в идейно-политических измерениях. В интерпретации фундаментальных вопросов, касающихся отношений общества, человека и государства, он представляет собой сложное социальное явление. Проявляется в самых разных своих оттенках, отличающихся как внутри отдельных стран, так и на межстрановом уровне.[62 - Гаджиев К. С. Политическая наука. М., 1994. С. 262.] Либерализм как система воззрений, тип сознания и комплекс установок при всей своей многовариантности имеет некие общие корни и исходные методологические позиции, свою систему принципов и идеалов, которые в сумме делают его особым типом общественной мысли.
В психологическом плане либерализм придерживается ярко выраженного индивидуализма, идеи о самодостаточности человеческой личности, которая сама по себе имеет право выбирать тот образ жизни, который более всего отвечает ее интересам. Кто-то из консерваторов упрекал либералов за то, что они рассматривают жизнь как служанку, наступив на горло которой, можно требовать от нее что угодно. Человек наделен сознанием и волей, и никто не имеет право диктовать ему, как жить, думать, поступать в тех или иных ситуациях. Как верно отмечает К. С. Гаджиев, в целом либеральное мировоззрение с самого начала тяготело к признанию идеала индивидуальной свободы в качестве универсальной цели. Более того, гносеологической предпосылкой либерального мировоззрения является вычленение человеческой индивидуальности, осознание ответственности отдельного человека за свои действия как перед самим собой, так и перед обществом, утверждения представления о равенстве всех людей в своем врожденном, естественном праве на самореализацию. Поэтому неудивительно, что на первоначальном этапе комплекс ценностей и идей, составляющих сущность либерализма, включал индивидуальную свободу, достоинство человеческой личности, терпимость.[63 - Там же. С. 266.] Индивидуализм развивался, рука об руку с гуманизмом, идеями самоценности человека и человеческой свободы, плюрализма мнений и убеждений, он стимулировал их, стал как бы их основанием. По сути дела, индивидуализм превратился в источник творческих потенций Запада. Индивидуализм – тип мировоззрения, сутью которого является абсолютизация позиции отдельного человека по отношению к обществу и миру в целом.[64 - Алексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 88.]
В политическом плане либерализм выступает за концепцию разделения властей, контроле общества за государством, выборности органов власти и ее ответственности перед народом. С формированием и утверждением идеи индивидуальной свободы все более отчетливо вычленялись проблема отношений государства и отдельного человека и собственно проблема пределов вмешательства государства в дела индивида.[65 - Гаджиев К. С. Указ. соч. С. 267.]
Юридическая составляющая либерализма выражается в естественно-правовой доктрине и концепции правового государства. С точки зрения либералов, человек в силу самого факта рождения имеет некие прирожденные права, которые никто не имеет права нарушать – ни другой человек, ни общество, ни государство. Эти права являются границей власти. Правовое государство представляет собой особый тип власти, которая реализуется на основе ее разделения в правовых формах и границах, определенных правом. Одна из основных обязанностей государства состоит в том, чтобы оно охраняло свободу и права человека. Следует согласиться с тем, что сфера индивидуальной активности человека, не подлежащей вмешательству со стороны внешних сил, рассматривалась как сфера реализации естественной свободы и, стало быть, естественного права. Поскольку это право призвано защищать отдельного человека от неправомочного вмешательства в его личную жизнь со стороны государства или церкви, оно является формой «юридического протестантизма». Адепты естественного права исходили из идеи, согласно которой человек появился на свет раньше общества и государства. Уже в дообщественном, догосударственном, «естественном» состоянии он был наделен некоторыми неотчуждаемыми правами, руководствуясь которым каждый получал то, что заслуживал.[66 - Там же. С. 267.]
В гуманитарной, духовной сфере либерализм почитает человека как высшую, а где-то даже и абсолютную ценность. Либерализм постарался освободить сознание человека от многих догм, и религиозных в том числе. Он наделил его правом строить рай на земле, а не страдать, надеясь на компенсацию в загробной жизни. Гуманистическая (в другом варианте – эгоистическая) доктрина либерализма выражается в учении о самодостаточности человека.
В социальном плане либерализм находит свое воплощение в концепции гражданского общества, контуры которого были заложены английским экономистом А. Смитом, а затем развиты Гегелем. Гражданское общество – это юридический союз свободных граждан, в котором каждый имеет право преследовать свой экономический интерес. Гражданское общество состоит из граждан, свобода которых зиждется прежде всего на экономической самостоятельности, которая дает обладание собственностью. Государство в данном случае является слугой общества, содержится на его налоги и обязано охранять правопорядок, обеспечивать безопасность личности, устанавливать цивилизованные формы конкурентной борьбы. Классический либерализм объявил потерявшими силу все формы наследственной власти и сословных привилегий, поставив на первое место свободу и естественные надобности отдельного индивида как самостоятельного разумного существа.
В экономическом плане либерализм придерживался идей рыночной экономики, свободного производства и товарообмена, конкуренции между товаропроизводителями, свободы собственности.
Для либералов аксиомой является отсутствие фундаментального согласия о природе человека, о человеческой личности, а следовательно, и об общем благе, будь то личное, политическое или социальное благо. Поэтому они видят цель политической организации и власти не столько в реализации в сфере политики одной какой-то концепции человеческого совершенства, а скорее, в задаче создания безопасных рамок, в которых люди могут стремиться к самостоятельно избранным вариантам блага, каким бы оно ни было, до тех пор, пока это не приходит в конфликт со стремлениями других людей. Таким образом, для определения фундаментальных целей политической жизни и институтов много зависит от аргументов в отношении природы человека.[67 - Алексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 74.]
Либерализм породил колоссальные изменения во всех сферах жизни общества: политической, социальной, правовой, экономической. В нем заложен очень мощный юридический аспект. При помощи права он отвоевывал все новые и новые сферы своего приложения. Любопытно, но идея о том, что право является самым эффективным регулятором общественных отношений, утвердилась в Европе уже в XIII в. Старая немецкая поговорка, гласившая «Юристы – плохие христиане», не рекомендовала обращаться к судьям в случае спора, а идти к пастору, со временем перестала быть актуальной.
Либерализм делал основной упор на защиту и обоснование «гражданской свободы», понимаемой как свобода частной инициативы, предпринимательства; договоров, свободы совести, мнений и печати. Государство согласно этой концепции должно лишь обеспечивать безопасность личности, частной собственности, охранять общество, основанное на «гражданской свободе». Особенно настойчиво либерализм отстаивал невмешательство государства в экономическую жизнь. Распространение либерализма было обусловлено боязнью усиления государственного вмешательства в дела общества.[68 - История политических и правовых учений: учебник для юрид. вузов / под ред. О. Э. Лейста. М., 1999. С. 419–420.]
Свобода – идейное кредо либерализма. Однако в понимании природы свободы, ее границ, соотношения с обязанностями по отношению к обществу и государству никогда не было единства мнений. Нет его и до сих пор. Исайя Берлин в своей работе «Два понимания свободы» справедливо отмечает, что почти каждый моралист в человеческой истории воспел свободу. Подобно счастью и добродетели, природе и реальности, это слово настолько рыхло, что подлежит любой интерпретации. На самом деле понимание свободы содержится в ответе на два вопроса: «Велико ли пространство, в рамках которого человек или группа людей может делать, что угодно или быть таким, каким хочет быть?» Второй вопрос выглядит так: «Где источник давления или вмешательства, которое заставит кого-то делать то, а не это или быть таким, а не другим?» Вопросы эти различны, хотя ответы могут частично и совпадать. Ответ на первый вопрос дает нам «негативное» понимание свободы, ответ на второй – «позитивное».[69 - Берлин И. Указ. соч. С. 125.]
Понятие «негативная свобода» заключается в том, что быть свободным – значит не испытывать чужого вмешательства. Именно это имели в виду классики английской политической экономии. Тем не менее они считали, что такая свобода не может быть безграничной, ибо тогда все непрерывно сталкивались бы друг с другом и естественная свобода привела бы к социальному хаосу. Но при этом должно существовать минимальное пространство личной свободы, вторгаться в которое нельзя ни при каких условиях. Если же его нарушить, то человек утрачивает возможность того минимального развития своих естественных свойств, которые позволяют ему исполнять или просто ставить разные цели и задачи, которые он считает благими, правильными или священными. От произвольного вторжения должны быть защищены по крайней мере религия, свобода слова и собственность. Но какими бы ни были принципы, на основе которых определяется сфера невмешательства, будь то естественный закон, естественное право, полезность, категорический императив, священность общественного договора или какая-нибудь иная доктрина, с помощью которой люди пытались прояснить и оправдать свои убеждения, свобода в этом контексте означает свободу «от», отсутствие вмешательства в пределах по разному определяемых, но всегда различимых границ.[70 - Берлин И. Указ. соч. С. 131.]
«Позитивный» смысл понятия «свобода» появляется тогда, когда мы пытаемся ответить на вопрос: «Кто мной правит?» «Позитивный» смысл слова «свобода» проистекает из желания быть хозяином самому себе. Я хочу, чтобы моя жизнь и мои решения зависели от меня, а не от каких-то внешних сил. Я хочу быть орудием действия, а не подчиняться чужой воле. Я хочу быть субъектом, а не объектом, следовать собственным соображениям и сознательным целям, а не делать что-то под воздействием внешних причин.[71 - Там же. С. 136.]
Свобода (от лат. liberalis) это вовсе не аналог русскому слову «воля». Свобода означает прежде всего ответственность за разумно выбранный образ жизни, поведения. Как правовые, так и политические, экономические, социальные составляющие либерализма, рассматриваются по жестким критериям рационализма, теории, согласно которой по крайней мере часть нашего знания имеет своим источником разум, лишенный поддержки чувственных данных, и потому мы можем знать о вещах то, что недоступно органам чувства, и можем знать это с гораздо большей достоверностью, чем это позволяют нам органы чувств.
И. Берлин дает развернутое понимание рационализма. С его точки зрения, знание освобождает нас не тем, что представляет больше возможностей, а тем, что предохраняет от разочарований, которыми чреваты попытки совершить невозможное. Желая, чтобы непреложные законы были не тем, что они есть, мы становимся жертвами иррационального стремления к тому, чтобы что-то было Х и не Х одновременно. Пойти дальше и считать, что законы эти – другие, чем то, что они из себя по необходимости представляют, может только безумец. Такова метафизическая сердцевина рационализма. Заложенное в нем понимание свободы – не «негативное» представление о пространстве без препятствий (в идеале), о вакууме, где ничто не загораживает мне путь, а представление о самоконтроле и самосостоянии. Я делаю все по собственной воле. Я – разумное существо; если я убедился, что то или иное не может быть другим в разумном обществе, т. е. в обществе, которое разумные люди направляют к целям, какие и должны ставить, я не захочу устранять их со своего пути. Я приму их, впитаю как законы логики, математики, физики, искусства – словом принципы, управляющие всем, что я понимаю и потому принимаю, и разумные цели, которые никогда не помешают мне, поскольку я не хочу, чтобы они стали другими. В этом и состоит позитивная доктрина освобождения человека через разум.[72 - Берлин И. Указ. соч. С. 151–152.]
Критики рационализма – мыслители консервативного направления, говорят, что либералы «очеловечили» все, даже Бога. В каком-то смысле так оно и есть. Однако российскому человеку, особенно если он имеет склонность иногда задумываться, хочется немножко рациональности хотя бы потому, чтобы уйти от нашего прогнозируемого сценария «хотели как лучше, а получилось как всегда». Одна из особенностей нашей жизни состоит в том, что мы увлекаемся идеями, повсеместно уже отвергнутыми. И в этой связи разумность вовсе не повредит.
Идеи естественного права, общественного договора, прав и свобод человека являются юридическим фундаментом либерализма. Всем этим категориям либеральные теоретики придали строго рациональный характер. Как справедливо указывает А. М. Величко, требование рационального осмысления и рационального «оправдания» прав как характерная черта западного правосознания является объективной предпосылкой обоснования принципа индивидуализма.[73 - Величко А. М. Государственные идеалы России и Запада. Параллели правовых культур. СПб., 1999. С. 102.]
С точки зрения либерализма, не всякий закон личность должна воспринимать как право. Если этот закон противоречит разуму, «естественным» правам, то его вовсе необязательно выполнять. Оправдание этих посылок может заключаться только в признании человека абсолютной ценностью, причем в таком аспекте, что его индивидуальная свобода представляет собой единственную нравственную ценность, которая не сопоставима с другими. Конечно, сам факт образования государства играет объективную роль, независимую от воли человека, но последующая политическая деятельность становится немыслимой без воли лица, без его политического участия. Не случайно на заре развития естественно-правовой доктрины именно договорная теория образования государства получает невиданный успех: это, на наш взгляд, совершенно последовательное восприятие мира «через человека и для человека», совершенно органично для данной доктрины, и если в последующем от данной идеи пришлось отказаться, то не в связи с методологическими трудностями доказывания, а исключительно по причинам ее абсурдности и несоответствия многочисленным историческим фактам, которые не дают примеров «антропоцентрического» построения социального мира.[74 - Там же. С. 103–104.]
Не все сторонники договорной теории происхождения государства свято верили, что такое соглашение как исторический факт имело место. Они прекрасно понимали, что это всего лишь красивая сказка, в которой скрыт мощный прагматический позитив. Ценность договорной теории происхождения государства состоит вовсе не в том, что с него, собственно говоря, и начинается государственная история человечества, а в том, что договор служит юридическим основанием отношений общества и власти. Еще Эразм Роттердамский напоминал правителям, что они «правят свободными людьми и с их согласия». Если общество устраивает эта власть, то оно пролонгирует с ней отношения, если нет, то наймет себе новых правителей. В этом смысле идея договора представляет собой какую-то социальную ценность, что бы там ни говорили об ее абсурдности.
С чем действительно стоит согласиться, так это с тем, что понимание хода общественного развития, появление основных политико-правовых идей в Западной Европе обусловлено жестким противостоянием между духовной властью римского первосвященника и светской властью, в результате чего западноевропейская правовая наука полностью исключает идею духовности верховной власти, обмирщает ее. Нет сомнений, что данная тенденция носит основополагающий характер для всех политико-правовых исследований либерально-демократического направления.[75 - Величко А. М. Указ. соч. С. 85.]
Либерализм как мощное идеологическое течение формировался постепенно. Со временем пришло понимание того, что государство должно быть светским. Его можно было сделать таковым только ценой отпадения от католицизма, что и произошло. Жан Боден, профессор университета в Тулузе, обосновал теорию государственного суверенитета. Власть Папы и власть короля – это разные вещи, у них своя сфера приложения. Этот тезис получил юридическую аргументацию в его работе «Шесть книг о республике». В центре теории государственного суверенитета находится мысль о неделимой, единой, постоянной, стоящей над законом государственной власти. Протестантские мыслители, в свою очередь, постарались внести существенные корректировки в основные догматы веры. Таким образом, совместными усилиями произошло обмирщение государства и власти, которая его олицетворяет.
Либерализм, существующий еще как нечто аморфное, стал приобретать осязаемые черты тогда, когда были сделаны первые удачные попытки интерпретации прогресса как главного критерия эволюции общества. Есть довольно много показателей прогрессивности общества, весьма и весьма спорных. Имеют место и разные оценки самого явления прогресса, например, позитивистский, историко-культурный и т. д. Любопытно, что сама идея прогресса была чужда греческой философии, которая так и не смогла выработать философского понятия истории и склонялась к идее вечного круговорота, периодически повторяющегося в мире. Точно так же понимают историю и китайцы, для которых всякое движение есть движение по кругу. И только в Западной Европе сложилось вполне определенное понимание прогресса в виде восходящей прямолинейной черты. К. П. Победоносцев в одной из своих работ цитирует Дж. Стюарта Милля, одного из столпов либерализма: «Зимою 1821 г., когда мне довелось в первый раз прочесть Бентама, у меня явилось то, что можно назвать целью жизни; цель эта – быть преобразователем мира. Все остальное показалось неважно, точно цветы, которые путешественник срывает по дороге».[76 - Победоносцев К. П. Тайный правитель России. М., 2001. С. 374.]
Сама идея прогресса имела строго религиозную трактовку до начала того момента, который мы называем Реформацией и Возрождением. Понимание исторического процесса приобретает все более выраженный характер, где речь уже идет не о Царствии Божьем, а о земном государстве, где социально-политический аспект получает доминирующее значение. Пламенная вера в прогресс основывается на идее торжества разума над суевериями вообще и религиозными в частности. Дальнейший процесс интеллектуального развития приводит к отрицанию каких-либо религиозных начал как независимых от человека. Характеризуя либералов, Победоносцев писал: «Знания служат им для разрушения веры… они обещают нам заменить веру посредством того же знания… Они изъяли из жизни небесное счастье и хотят заменить его счастьем земным».[77 - Там же. С. 374.] В западном обществе появляется мысль о замещении веры «некоей гражданской религией». Такая попытка наблюдается уже у Руссо. Видный русский юрист С. А. Котляревский выдвинул предположение о том, что «гражданская религия» Руссо еще не отрицает христианства, но уже рассматривается им в качестве переходного состояния. Институт гражданской религии предполагает иной характер связи между человеком, обществом и государством, поскольку христианство подчинило себе светскую власть. Задача состояла в том, чтобы найти новые формы взаимоотношений с церковью. Французы буквально поняли вольтеровский лозунг «Раздавите гадину!», и во время революции 1789 г. ликующая толпа ввела обнаруженную блудницу в один из главных парижских храмов, указав тем самым место церкви. Другие европейские народы поступили более гибко. Они рационализировали свои религиозные верования, приспособив их к эпохе мануфактурного производства, частной собственности, парламентаризму, избирательным правам и т. д. Уже М. Лютер и Ж. Кальвин расценивали богатство как проявление божьей милости. Образ рая, взятый из Откровения Иоанна Богослова, стал символом переустройства общества. Со временем строится особая ценностная система, базирующаяся на интересе, а не на идеале. По мнению писателя Валентина Непомнящего, в основе «рождественского миропонимания» лежит убеждение: «Христос родился (и умер) для того, чтобы я жил лучше. В “пасхальном” понимании Христос умер (для того и родился), чтобы я был лучше».
Макс Вебер в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма» приводит мысль о том, что идеи – это не рефлексия материальных, экономических интересов, как полагал Маркс. Наоборот, идеи – самостоятельная, автономная сила, способная влиять на экономику. Он сформулировал свой взгляд на индивида в традициях моральной философии протестантизма и либерализма, экономического индивидуализма неоклассических экономистов XIX в. Для М. Вебера фраза Ницше «Бог умер!» воспринималась как утрата влияния во всемогущую трансцендентную силу, которая могла придать смысл и цель жизни. Индивиды все больше понимают, что должны принять на себя ответственность за собственные моральные ценности и выбор. Капитализм получил большое распространение на Западе благодаря его религиозным верованиям, и опять же по этим причинам он «пробуксовывает» в других регионах. «В отличие от протестантизма, – правильно отмечает Т. А. Алексеева, – конфуцианство и индуизм не создали духовных предпосылок для эндогенного капитализма. Индуизм призывал к уходу от мира, конфуцианство – к приспособлению к миру. И только протестантизм признал ценность рациональных инноваций».[78 - Алексеева Т. А. Указ. соч. С. 49.]
Протестантская этика затронула и преобразовала глубинные пласты западного общества. В литературе на смену средневековому рыцарю, поклоняющемуся прекрасной даме, пришел делец, буржуа. Фраза Бенджамина Франклина «Время – деньги» становится символом новой эпохи. Был сформулирован и принцип буржуазного общества – человек должен быть всем обязан самому себе. Цель жизни становится неактуальной темой, поскольку все говорят о качестве жизни.
Борьба за религиозную свободу, воплотившаяся в принципе «свободной совести» как права свободного вероисповедания, данного человеку от рождения, постепенно приобретает очертания борьбы с религией. Даже Б. Н. Чичерин, трепетно относившийся к церкви и религии как истинно русский человек в самом хорошем смысле этого слова, во всех своих произведениях отстаивал один и единственно возможный способ познания – рационализм: «Разум один и законы его всегда одни и те же».[79 - Чичерин Б. Н. Пространство и время // Вопросы философии (сб. статей). М., 1904. С. 73.]
В этом смысле Чичерин ничем не отличался от своих западных коллег-либералов.
Таковы в общих чертах сущностные признаки либерализма. Надо иметь в виду, что русские консерваторы и русские либералы второй половины XIX – начала XX в. заметно отличаются друг от друга, как, впрочем, и от своих западных и, возможно, восточных коллег. Современный консерватизм и современный либерализм настолько претерпели изменения, что порой затруднительно проводить какие-либо параллели. Отдельные составляющие консервативной парадигмы проникли в либерализм, и наоборот. Скажем, национальное, национализм – свойства, присущие консерватизму. А. А. Френкин утверждает: «Для либералов в принципе характерно нейтральное отношение к национальному сознанию и негативное отношение к национализму».[80 - Френкин А. А. Национал-либерализм // Вопросы философии. 1999. № 1. С. 21.] С позиций общепринятых представлений о либерализме с этим можно согласиться. Но как быть с Й. Хайдером, провозгласившим «Австрия – для белых!» Хайдер был осужден, забыт и погиб странной смертью. Но совсем недавно Н. Саркози, А. Меркель и Д. Кэмерон констатировали провал политики мультикультурности. Что дальше? И вообще, мы становимся свидетелями возрастающей волны белого национализма в Европе, когда либерально мыслящие политики проводят откровенно националистические лозунги. Так что и консерватизм, и либерализм, возможно, будут принимать такие очертания, которые не укладываются в традиционные мнения о них. В этом смысле «Идеальный тип» – «интерес эпохи», представленный в виде теоретической конструкции, не извлекается из эмпирической действительности, а конструируется как теоретическая схема. Именно поэтому М. Вебер называет идеальный тип «утопией».[81 - Алексеева Т. А. Указ. соч. С. 78.]
§ 3. Эволюция консервативных и либеральных воззрений в России
Развитие консервативных и либеральных воззрений в России происходило под флагом давнего спора о ее цивилизационной принадлежности. Либерализм – явление европейской культуры, что бы там ни говорили. Находясь на стыке двух цивилизаций, Россия вольно или невольно воспринимала черты и той и другой теории. Здесь уместно вспомнить стихи А. Блока, который писал:
Мы как послушные холопы
Держали щит меж двух
Враждебных рас —
монголов и Европы.
К великому сожалению, консерватизм и либерализм складывались в России не как взаимообогащающие идеологические и политико-правовые конструкции, а почти всегда как антагонистические течения общественно-политической мысли. Пикантность ситуации отягощалось еще и двумя очень важными обстоятельствами, которые никак нельзя сбрасывать со счетов. Примерно со времен Петра Великого, считал П. Струве, в России сложились «антиобщественное государство» и «антигосударственное общество». Для России это представляет серьезную опасность, ибо в ней государство – нечто большее, чем в других странах. Кстати, такое положение продолжает иметь место между прочим и сегодня. Власть проводит мероприятия, не очень-то надеясь на толерантность общества, а часто просто не обращая на него внимания. Общество платит государству той же монетой. Второе обстоятельство заключается в том, что правительство в России, а уж интеллектуальная часть общества вне всякого сомнения, тайно или явно хотели принадлежать Европе, брать с нее пример, восхищаться ее «цивилизованностью», в то время как общество в целом оставалось довольно консервативным, к тому же обладало восточной ментальностью. Думаю, что мы до сих пор не вполне осознаем глубочайшую пропасть, которая лежала между декабристами и тем народом, которого они хотели освободить. Вряд ли бы он нашел слова благодарности для них, несмотря на их жертвенность, перед которой есть основание склонить голову. Культура в России всегда была европейской в элитарном смысле этого слова, а вот отношения власть – общество обладали восточным колоритом. «Исторически Россия, конечно, не Азия, – писал В. О. Ключевский, – но географически она совсем и не Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой; но природа положила на нее особенность и влияние, которое всегда влекли ее к Азии или в нее влекли Азию».[82 - Ключевский В. О. Курс русской истории: собр. соч.: в 8 т. Т. 1. М., 1956. С. 47.]
Картина появления консервативных и либеральных воззрений будет неполной, если не принимать во внимание исторические факторы их появления. Евразийские народы, писал Л. Н. Гумилев, строили общую государственность исходя из принципа первичности прав каждого народа на определенный образ жизни. На Руси этот принцип воплотился в концепции соборности и соблюдался совершенно неукоснительно. Таким образом, обеспечивались и права отдельного человека. Исторический опыт показал, что пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, в ХХ в. мы отказались от этой здравой традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами – пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения мало дал хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос сложился на 500 лет позже. Как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагает совсем иные императивы поведения.
Это вовсе не означает, считает Гумилев, что нужно с порога отметать все чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что все это чужой опыт. Так называемые цивилизованные страны относятся к иному суперэтносу – западноевропейскому миру, который ранее назывался «христианским миром». Возник он в IX в. и за тысячелетие пришел к естественному финалу своей этнической истории. Именно поэтому мы видим у западноевропейцев высокоразвитую технику, налаженный быт, господство порядка, опирающегося на право. Все это – итог длительного исторического развития. Конечно, можно попытаться «войти в круг цивилизованных народов», т. е. в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция.[83 - Гумилев Л. Н. От Руси до России. М., 1998. С. 300.]
Религия всегда выступала мощным государствообразующим фактором. Владимир, распространив свою власть на все славяно-русские земли, неизбежно должен был придерживаться какой-то, как сказали бы сегодня, «общенациональной политической программы», которая по условиям того времени выражалась в религиозной форме. Важным оказалось и то, что православие не проповедовало идеи предопределения. Крещение дало нашим предкам высшую свободу – свободу выбора между добром и злом, а победа православия подарила Руси тысячелетнюю историю. В XI в. Польша сблизилась с католическим Западом. Граница двух различных культур пролегла по славянским народам. Сей факт важен для нас потому, что на протяжении всей дальнейшей истории в Древней Руси, а впоследствии и в России постоянно шла борьба двух политических течений: «западнического (проевропейского)» и «почвеннического», выражавшегося в стремлении держаться своих традиций.[84 - Гумилев Л. Н. Указ. соч. С. 65–66.]
На этом фоне понятны нападки на православную церковь, продолжающиеся и в настоящее время. Причина состоит в том, что она была не просто институтом общества, а фундаментом государства. Как справедливо замечает один из иерархов Русской православной церкви, «русская государственность всегда мыслила себя, всегда строилась и действовала как государственность христианская, черпая в православном вероучении идеалы и смысл своего существования».[85 - Митрополит Иоанн. Русская симфония. СПб., 2001. С. 350.] Величайшее значение православия и Церкви отмечал в своих работах И. Солоневич: «Я утверждаю, что хранителем православия является русский народ или, иначе, что православие является национальной религией русского народа».[86 - Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003. С. 459.] Д. А. Хомяков, сам того не подозревая, выдвинул идею, которая станет затем символом российского консерватизма: «Русский народ в области веры живет православием; в области государственной – держится самодержавия, а в области быта крепок своей народностью».[87 - Хомяков Д. А. Православие. Самодержавие. Народность. Минск, 1997. С. 9.] Если говорить о консерватизме как о государственной идеологии, то приходится признать, что государственную идеологию Русского государства значительный период его истории вырабатывали православные мыслители. Такой версии придерживается и, надо сказать, справедливо, известный специалист по истории России, американский профессор Ричард Пайпс. Митрополит Иларион, Иосиф Волоцкий, Нил Сорский, Филофей, автор политической доктрины «Москва – третий Рим», созидали идеологию Русского государства, которое на завершающей стадии своего развития превратилась в огромную империю. В сфере права консерватизм придерживался идеациональной концепции права, по терминологии Питирима Сорокина, которой пришла на смену чувственная. Эту перемену российский консерватизм принять не мог, хотя ей трудно было сопротивляться. С течением времени пропасть, разделяющая эти две цивилизации (европейскую и российскую. – А. К.), пишет митрополит Иоанн, становилась все глубже, а начиная приблизительно с XVI в., когда новая, чувственная, а по своей сути богоборческая культура победила в Европе окончательно, святая Русь и Запад стали не просто разными мирами, но мирами-антиподами, мирами-антагонистами, исповедующими полярные, не совместимые друг с другом системы мировоззренческих ценностей. Формальным правовым актом, зримо закрепившим позиции России в этом противостоянии миров, стало знаменитое Уложение царя Алексея Михайловича, соборно утвержденное в 1649 г. Уложение накладывало обязанность с почитанием относиться к Русской православной церкви. Но, к сожалению, отмечает митрополит Иоанн, эпоха торжества духовной русской культуры стала одновременно и переломным этапом в развитии российского общества: до XVIII столетия монолитное и духовно единое – после петровских реформ оно раскололось на две неравные части с различными культурными архетипами и несхожими идеалами жизни. «Прорубив окно в Европу» Петр I сделал это столь грубо и неаккуратно, что существенно повредил защитные механизмы православной России. В результате на протяжении XVIII–XIX вв. на Руси постепенно складывались две культуры, две цивилизации – традиционная, соборная цивилизация православного большинства и модернистская, индивидуалистическая культура «просвещенного», безбожного меньшинства. Непримиримая борьба между ними в конечном счете и определила трагедию русской судьбы в XX в.[88 - Митрополит Иоанн. Указ. соч. С. 411–412.]
Нельзя не заметить категоричность суждений митрополита Иоанна. Но он не одинок в своих оценках. Такой же точки зрения придерживался и консервативно мыслящий Ф. М. Достоевский. В «Дневнике писателя», в романе «Бесы» он отметил факт «отпадения от Бога» либеральной русской интеллигенции. И вообще, Достоевский считал, что западное образование приведет русского человека к преступлению. Действительно, борьба между российским консерватизмом и российским либерализмом основательно ослабили государственный корабль, результатом чего явилась цепь революций, которые в конечном счете погубили Российскую империю.
К. Мангейм определил ряд исторических фактов, вызывающих появление консерватизма:
«1. Уклад историко-общественных сил должен перестать быть статичным. Он должен быть динамичным процессом направленных изменений. Отдельные события должны во все большей степени указывать в каждой сфере на ключевые проблемы развития общественной ткани.
2. Далее, динамика этого процесса должна во все большей степени вытекать из социальной дифференциации. Должны появиться разные классы («горизонтальные» социальные группы, реагирующие на события более или менее однородно). Некоторые будут стремиться к подталкиванию общественного развития, другие – к тому, чтобы его задержать или даже сознательно повернуть вспять.
3. Затем, идеи также нужно различать по сходным принципам. Главные мыслительные тенденции, несмотря на то, какие смеси и синтезы возникнут, должны соответствовать общим чертам этой общественной дифференциации.
4. Отметим, наконец, что эта социальная дифференциация (на группы с разной функцией по отношению к общественному прогрессу – ускоряющей или сдерживающей) должна становиться все более политической, а позднее даже чисто экономической. Политический фактор должен быть автономен и должен стать ядром, вокруг которого кристаллизируются новые группировки».[89 - Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 4. С. 139.]
Если обобщить все сказанное, то консервативная волна появляется тогда, когда возникает реальная угроза существующим политическим, правовым, более широко – социальным институтам.
Надо признать, что единой концепции консерватизма в России так и не сложилось. И это несмотря на мощнейший интеллектуальный потенциал. Убежденными консерваторами были Н. М. Карамзин, П. А. Вяземский, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Ф. И. Тютчев, Ф. М. Достоевский, славянофилы, которых на западе часто называют «романтически настроенными националистами». Вроде бы ничего особенного, но как сразу смещаются акценты. О политиках консервативного крыла и говорить нечего. «Имя им – легион». У консерватизма много лиц. Можно говорить о темпераменте, стиле, юридическом консерватизме, о научном и бытовом и т. д. Из этой мозаики можно слепить более-менее целостную картину российского консерватизма, который был основан на базовых постулатах.
1. Россия должна развиваться по собственному политическому и духовно-нравственному пути, отличному от западного. Из этого следовало признание доминирующей роли государства и незыблемости самодержавной власти в России. Впрочем, консерваторы допускали и возможность проведения умеренных реформ при сохранении основ существующей политической системы.
2. Стержнем всех консервативных концепций являлась религиозная константа, обусловленная идеократическим взглядом на мир, сакрализацией церковной власти и основных явлений государственной жизни.
3. Для русских консерваторов было характерно стремление к сохранению общественной иерархии, традиционного сословного строя.
4. Консерваторы очень осторожно относились к бурному развитию капитализма в России и требовали учитывать специфику оте-чественной экономики, в частности общинный уклад российской деревни.
5. Неотъемлемой чертой консерватизма была последовательная и острая критика либерализма, парламентаризма и социализма.[90 - Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 106–107.]
Освещение эволюции российского консерватизма ориентирует на взгляды, так сказать, людей пишущих. Вместе с тем практически консервативные идеи воплощали граф Алексей Аракчеев (1796–1834 гг.), граф Александр Бенкендорф (1783–1844 гг.), граф Сергей Уваров (1786–1855 гг.), граф Петр Валуев (1815–1890 гг.), граф Петр Шувалов (1827–1889 гг.), граф Дмитрий Толстой (1823–1889 гг.), Вячеслав фон Плеве (1846–1904 гг.), Великий князь Сергей Александрович (1857–1905 гг.).
Если вести речь о консерватизме как политико-правовом направлении, то первым консервативно-мыслящим интеллектуалом был, по всей видимости, князь М. М. Щербатов. Хотя нетрудно предвидеть и возможные возражения против этого заявления. Михаил Михайлович Щербатов был выдающимся историком, публицистом и государственным деятелем, автором множества работ на историческую и политико-правовую проблему. Выступив против реформаторской деятельности Екатерины Великой, Щербатов обосновал свою позицию тем, что государство только тогда будет прочным, когда оно основано на «знатных и достаточных фамилиях». Он выступил категоричным противником равенства людей, сторонником крепостничества и сильной государственной власти. В 1784 г. он издает утопический роман «Путешествие в страну Офирскую», где описал свой идеал государства, опирающегося исключительно на дворянство, государства явно полицейского, которое экономически держалось на труде самых настоящих рабов. В лице Щербатова мы имеем дело с зарождающимся российским консерватизмом патриотического толка, в котором доминировала установка на соблюдение традиций предков и неприятие разных «заморских премудростей». С этой целью он и написал свою знаменитую работу «О повреждении нравов в России».
Большой вклад в развитие русского консерватизма внес Николай Михайлович Карамзин (1766–1826 гг.) – выдающийся историк, писатель, публицист. Как и многие передовые люди своего времени, он во многом симпатизировал политическому и экономическому быту передовых европейских государств. С восторгом встретил французскую революцию 1789 г., однако затем разочаровался в ней и очень страшился распространения идей европейского Просвещения в России. В свои 24 года удививший познаниями самого Канта, просветитель и масон, совершает решительные шаги в своей жизни – он пересматривает свои воззрения.[91 - Игумен Экономцев Иоанн. Православие. Византия. Россия. М., 1992. С. 127.] Получив заказ от Александра I на написание истории России в 1803 г., Карамзин был приближен к императору и отчасти к его семье, в которой едва ли не главную роль играла княгиня Екатерина Павловна. Войдя в ее ближайший круг, Николай Михайлович вольно или невольно оказался в роли оппонента М. М. Сперанскому, «локомотиву» либеральных преобразований в России. Консервативная партия явно нуждалась в одаренном «вожде» мысли, и она его получила в лице Карамзина. Еще в «Письмах русского путешественника» Карамзин выдвинул гипотезу о том, что каждому народу объективно присуще свое индивидуальное государственное устройство в соответствии с его культурными, историческими, правовыми, политическими традициями.
Категорично пресекая возможные возражения, историк утверждает, что «самодержавие есть палладиум России, ее счастье». Из этого следует, что государь – единственный источник власти. Следовательно, европейская теория разделения властей для России бесплодна, а может быть, даже и вредна. Он вообще советовал Александру I быть более осторожным в своих преобразованиях.
Как и его коллеги по консервативному лагерю российского общества, Карамзина более всего заботит не преобразование государственных институтов, а нравственное здоровье народа. Недостаточно для России дать ей хороших губернаторов, ей потребны и хорошие священники. А без прочего можно обойтись, и нет оснований завидовать Европе. Что же касается его взглядов на социальную структуру российского общества, то она укладывается в знаменитую формулу «народ работает, купцы торгуют, дворяне служат». Это очень типично для консервативно мыслящих людей, т. е. статусная стратификация.
В России государь есть живой закон. Не бояться государя – не бояться и закона! В монархе российском соединяются все власти. Наше правление, пишет историк, есть отеческое, патриархальное.[92 - Антология мировой и политической мысли: в 5 т. Т. 3. М., 1997. С. 634.] Дворянство и духовенство, Сенат и Синод – хранилище законов. Над всеми – государь, единственный законодатель и источник власти. Это и составляет, по его мнению, основу российской монархии.
К видным российским консерваторам принадлежал и А. С. Шишков, который поддерживал политические идеи Карамзина, но категорично выступал против его реформаторской деятельности в области языка. В 1803 г. он публикует свою книгу «Рассуждение о старом и новом слоге русского языка». Через год выходят в свет «Рассуждения о любви к отечеству». Обе эти книги имели широкий общественный резонанс. А. С. Шишков был знаком с Жозефом де Местром. Последний, как известно, считал, что деградация нации, общества, культуры начинается с деградации языка. Мысль между прочим здравая и для нынешнего времени. Своим друзьям-консерваторам, в том числе и А. С. Шишкову, де Местр назвал три основных источника подрыва стабильности российского государства. Во-первых, это дух скептического вопрошания, подпитываемый изучением естественных наук. Во-вторых, протестантизм, полагающий, что все люди рождаются свободными и равными, а власть опирается на народ, и называющий сопротивление власти естественным правом. В-третьих, требование немедленного освобождения крестьян.
На заре великой катастрофы Вольтер изрек: «Все это от книг». Де Местр старался как мог объяснить роль книги, которая, как потом пишет Л. А. Тихомиров, «приобрела совершенно ненормальную силу». С. С. Уваров, попечитель Петербургского учебного округа, в 1811 г. запретил преподавание философии, политической экономии, эстетики и основ коммерции в подведомственных ему школах.
Победа России в Отечественной войне 1812 г. дала новый импульс развитию консервативной идеологии в России, поскольку она расценивалась как торжество русского традиционализма и охранительства. В сфере образования консервативная партия в лице М. А. Балугьянского, а особенно М. Л. Магницкого, попечителя Казанского учебного округа, провела такие «реформы», что они до сих пор глядят курьезом. Прежде всего Магницкий подверг аракчеевской экзекуции профессуру университета, изгнав одиннадцать «неблагонадежных» ученых и заменив их десятью «благонадежными» неучами, а затем издал руководство, которое унифицировало задачи преподавания каждой учебной дисциплины, как говорил сам попечитель, «на началах Священного союза». К примеру, смысл предмета всеобщей истории сводился к тому, чтобы разъяснять студентам, «как от одной пары все человечество развелось», причем новейшая история – «вместилище всех смут» – исключалась из преподавания. Математики должны были высчитывать неоспоримость «священных истин», вроде следующей: «Как числа без единицы быть не может, так и вселенная, яко множество, без единого владыки существовать не может». Старые, языческие определения и формулы Магницкий заменил новыми, христианскими. Например, гипотенузу стали определять так: «Гипотенуза в прямоугольном треугольнике есть символ сретения мира и правды, правосудии и любви, чрез ходатая Бога и человеков, соединившего горнее с дольним, небесное с земным».[93 - Троицкий Н. А. Александр и Наполеон. М., 1994. С. 277–278.]
Деятельность Магницкого стала примером для подражания другим представителям консервативного направления, как, например, попечителя Петербургского учебного округа Д. П. Рунича, директора Петербургского педагогического института Д. А. Кавелина, инспектора университетского пансиона Я. В. Толмачева.
В разработке теории официальной народности значительна роль талантливого педагога и ученого М. П. Погодина и поэта, литературного критика С. П. Шевырева. Общественная роль их неоднозначна. Своей профессорской и публицистической деятельностью они содействовали распространению знаний, повышению культурного уровня русского общества, росту в нем национального самосознания. Но в силу своей консервативной общественно-политической позиции Шевырев и Погодин оказались на стороне устаревшего режима и во вражде с теми, кто пропагандировал «европейские идеи», т. е. либеральные, демократические, просветительские.[94 - Русский консерватизм XIX столетия. М., 2000. С. 131.]
Да, консерваторы тормозили перемены, которые назрели и фактически были необходимостью. Но они желали блага для своей страны. Граф А. Х. Бенкендорф имеет репутацию сатрапа, но разве не он высказал идею о том, что «крестьян лучше освободить сверху, чем ждать, пока они освободят себя снизу». С. С. Уваров однажды в близком кругу сказал: «Мы, т. е. люди девятнадцатого века, в затруднительном положении: мы живем среди бурь и волнений политических. Народы изменяют свой быт, обновляются, идут вперед. Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна и не должна вкусить, по крайней мере теперь еще, сих кровавых тревог. Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее. Вот моя политическая система… Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно».[95 - См.: Никитенко А. В. Дневник: в 3 т. Т. 1. М., 1955. С. 174.] За шестнадцать лет своей министерской деятельности Уваров завершил формирование учебных программ на основе классического образования, создал централизованную систему управления учебными округами с ограниченной университетской автономией, ввел обязательные заграничные стажировки за казенный счет для выпускников, предназначенных к преподаванию в высших учебных заведениях.[96 - Российские консерваторы. С. 112.]
Революционная волна в Европе 1848 г. также способствовала росту консервативных настроений в России. В. А. Жуковский, автор государственного гимна России «Боже, Царя храни», в котором две строфы написаны А. С. Пушкиным, считал самодержавие воплощением «слова евангельского» перед хартиями, которые написаны человеческой рукой. Революцию 1848 г. он называл «отвратительным детищем эгоизма». Ф. И. Тютчев направил Николаю I записку «Революция и Россия», в которой отстаивал тезис о том, что революция – враг христианства! Антихристианское настроение есть дух революции. Россия – прежде всего «христианская империя». Само существование России – залог будущего всего человечества.
Царствование Николая I сказалось самым печальным образом на судьбе русского консерватизма, поскольку в этот период наметилось серьезное расхождение между самодержавной властью и образованной частью общества, что в конце концов привело к трагическим событиям.
Крымская война (1853–1856 гг.) с очевидностью поставила проблему необходимости проведения реформ, в том числе отмены крепостного права. Этот вопрос и был тем оселком, который позволял определить степень прогрессивности того или иного человека. Консерваторы вынуждены были менять свои позиции, несмотря на то что делать им это было очень трудно хотя бы по «техническим причинам». Весь вопрос в том, что практически все печатные издания плотно контролировались либералами и консервативных мыслителей просто не печатали. В этих условиях консерватизм уже более не отстаивал незыблемость существующего строя, а медленно стал трансформироваться в теорию изменений. И тем не менее консерватизм не сдавался. В 1864 г. в журнале «Эпоха» выходят «Записки из подполья» Ф. М. Достоевского, прямо направленные против Н. Г. Чернышевского – кумира молодежи. Достоевский выступал также против распространения идей европейского просветительства. Федор Михайлович мечтал об обращении государства в церковь, за строй, основанный на моральном совершенстве личности, за «русский социализм».
В пореформенное время символом российского консерватизма становятся М. Н. Катков и К. П. Победоносцев. К этому времени они располагали и солидными информационными возможностями. К их услугам были газеты «Московские новости», «Русь», «Гражданин», а также некоторые журналы. На страницах «Московских ведомостей» М. Н. Катков изложил свое кредо: «Говорят, что Россия лишена политической свободы; говорят, что хотя русским подданным и предоставлена законная гражданская свобода, но они не имеют прав политических. Русские подданные имеют нечто более, чем права политические; они имеют политические обязанности. Каждый из русских обязан стоять на страже прав Верховной Власти и заботиться о пользах государства. Каждый не то что имеет только право принимать участие в государственной жизни и заботиться о ее пользе, но призывается к тому долгом верноподданного. Вот наша Конституция».[97 - Цит. по: Любимов Н. А. Катков и его историческая заслуга. По документам и личным воспоминаниям. СПб., 1889. С. 2.] Главный порок российской жизни Катков видел в независимости судов и самостоятельности земских учреждений. М. Н. Катков был блестящим публицистом, передовыми статьями которого зачитывались даже его оппоненты. Существовала даже расхожая поговорка «В России два императора – Александр II и Катков».
Константин Петрович Победоносцев (1827–1907 гг.) считается символом российского консерватизма, фигурой столь противоречивой, которая и поныне вызывает ожесточенные споры. О степени его влияния лучше всего говорят стихи А. Блока:
В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только – тень огромных крыл,
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна.
В отечественной поэзии вообще нет образа русского государственного деятеля, соизмеримого по изобразительной мощи с блоковским Победоносцевым.[98 - Великие государственные деятели России / под ред. А. Ф. Киселева. М., 1996. С. 434.] Для Победоносцева было характерно глубочайшее недоверие к несовершенной, испорченной человеческой природе. Только государство, построенное на религиозных началах, способно удержать человечество от гибельного хаоса. В «Московском сборнике» он яростно атакует одни за другими фетиши европейской демократии, будь то система отделения государства от церкви, суд присяжных, «идея правового государства», «свободная пресса», но главной мишенью обер-прокурора Священного Синода станет «священная корова» Запада – парламентаризм.[99 - Там же. С. 445.]
Видной фигурой российского консерватизма являлся Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891 гг.) – философ, религиозный мыслитель. Общество, особенно под влиянием идей французских просветителей и революционных демократов, а затем и используя опыт наиболее преуспевающих государств, выработало безусловную шкалу понятий развитого социального организма «прогресс, равенство, свобода, всеобщая образованность, передовая наука, техника». Все эти понятия как раз подверг беспощадной критике К. Леонтьев, потому-то не могло быть более одинокого мыслителя, странным образом выпавшего из колеи общепринятых, безусловных представлений.[100 - Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991. С. 39–40.]
Наиболее часто повторяемое Леонтьевым словосочетание – эгалитарный (т. е. уравнительный) процесс, который смешивает многоцветие жизни и несет с собой усредненность, однообразие вкусов и потребностей. К. Леонтьева страшит, что западные общества, а за ними и Россия начинают все более походить друг на друга. Он даже написал работу по этому поводу «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения». К. Леонтьев как бы знает возраст смерти национальных культур, но не желает принять его в отношении к России. Он уговаривает соотечественников одуматься, противодействовать гниению, уравнительности, демократизации, уже поразившими европейскую цивилизацию. Вслед за уравнительным разложением Европы лопнут и славяне во все разрушительной буржуазности. Идея демократизма, нарушающего естественный порядок гражданского устройства, особенно опасна для России, в которой из-за полного отсутствия даже малейших демократических традиций обоснование иллюзии политического равенства есть приглашение к мужицким мятежам и бунтам. Русский демократизм, по Леонтьеву, имеет явно выраженную склонность к подстрекательству и народным волнениям, которые при условии приобретения ими массового характера могут стать причиной национальной катастрофы.[101 - Сивак А. Ф. Константин Леонтьев. Л., 1991. С. 6–7.]
К плеяде выдающихся российских консерваторов принадлежит и Лев Александрович Тихомиров (1852–1923 гг.). Тихомиров справедливо причислен к разряду наиболее вдумчивых, образованных и убежденных консерваторов. Мотивы разрыва с либеральными идеями содержатся в его известной работе «Почему я перестал быть революционером?». Мысли о революционных разрушениях составляют, по Тихомирову, религию нашей демократической интеллигенции. А все потому, что в российском способе мышления, особенно образованной части общества, присутствует увлечение гипотезами, идеями, которое сочетается с полным игнорированием фактов. Его консерватизм окрашен в национальные, державные интересы. Тихомиров отмечает, что «особенно часто истинно враждебное чувство к Великороссии. Это натурально, потому что в конце концов только гением Великороссии создана Россия действительная. И не будь Великороссии, особенно Москвы, все наши окраинные русские области представляли бы ту же картину обезличенной раздробленности, как весь остальной славянский мир. Из всех славянских племен одна великорусская раса обладает великими государственными инстинктами. Поэтому она возбуждала особенную ненависть в том, кому противно в обществе все историческое, органическое, не случайное, не произвольное, а необходимое».[102 - Тихомиров Л. Критика демократии. М., 1997. С. 77.] Парламентаризм, демократия, псевдорелигиозность – эти и другие явления ничего не несут России, кроме разрушения и смуты. Интеллигенция и пролетариат стали соответственно носителями двух разрушительных теорий – демократии либеральной и демократии социальной. А вообще, «демократия – это тот разрушительный яд, действующий более или менее быстро, в зависимости от присутствия или отсутствия в государстве психологического противоядия – сильно развитого национального сознания».
Русский консерватизм XIX – начала XX столетия никогда не был однородным. Нельзя поставить знака равенства между К. Леонтьевым и М. Катковым. Он постоянно развивался во времени. На него оказывали существенное влияние как объективные факторы, так и личные пристрастия отдельных его представителей. Иногда взгляды консерваторов сближались с позициями либералов, и наоборот. Отсюда появились термины «консервативный либерал», «либеральный консерватор» и другие вариации. Как и консерваторы, А. Градовский, профессор С.-Петербургского университета, в статье «Что такое консерватизм?» обратил внимание на абсурдность противопоставления терминов «консерватор» – «либерал». Но различия между ними все-таки были, и очень существенные. И те и другие желали добра своей Родине. Надо всегда помнить, что люди практически никогда не спорят о целях, а только о средствах.
Р. Пайпс считает, что эволюция консервативной идеологии в России прошла четыре фазы, и каждая фаза ознаменовалась созданием теории, выражающей идеи определенной социальной группы, а именно: духовенства, дворянства, интеллигенции и чиновничества. Эти четыре типа консервативной идеологии в России известны под названием церковного, дворянского, интеллигентского и бюрократического консерватизма.
Церковный консерватизм оправдывал московский абсолютизм. В середине XV–XVI вв. церковные теоретики легко сформировали и внушили московским князьям идею самодержавия. Церковь, которая владела значительными земельными угодьями и боролась с еретиками, нуждалась в поддержке государства. Теория самодержавия формировалась школой Иосифа Волоцкого. Попытка Никона поставить церковь над государством стала гибельной. Таким образом, церковь оказалась скомпрометированной в глазах монархии. Воспитанники Киевской Академии – Симеон Полоцкий, Стефан Яворский, Феофан Прокопович стали насаждать в России идею государственных интересов. При Петре I монархия стала секуляризованной. Дворянство отказалось от власти политической взамен абсолютной власти над крестьянами. Пайпс полагает, и не без оснований, что дворянский консерватизм наиболее ясно сформулирован Щербатовым и Карамзиным, к которым в последние годы примкнул Пушкин.
Дворянский консерватизм по вступлении на престол Петра I пошел на убыль по двум причинам. Пайпс утверждает, что русская монархия, опять же от Запада, воспринимает идею о нации и отказывается от концепции законного разделения государства на классы. Власть начинает накладывать первые ограничения на власть дворян над крепостными, прекращает раздавать крестьян в частное владение. Кроме того, великое предательство монархии в 1825 г. сильно подорвало авторитет дворянства.
На смену дворянскому консерватизму приходит интеллигентский в лице И. Аксакова, Данилевского, Достоевского, Каткова, Аполлона Григорьева, Леонтьева, Победоносцева, Самарина. Он перестал быть идеологией элиты, его идеалом стало единство самодержавия и народа вместо единства самодержавия и дворянства. Помимо этого консерватизм стал сугубо националистическим.
И наконец, бюрократический консерватизм с его крайне скудным идеологическим содержанием. Он характеризуется подозрительностью, основанной на убеждении, что свобода повлечет за собой бунт и разрушения. Бюрократический консерватизм – это идеология государственных деятелей, рассматривающих любое проявление общественной инициативы как «неповиновение», которое необходимо подавить, а если это невозможно, то хотя бы подорвать.[103 - Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине XIX века. М., 1970. С. 1–5.]
Характерным представителем бюрократического консерватизма является фон Плеве, который пытался насадить в России полицейское государство.
Периодизация эволюции российского консерватизма, предложенная Р. Пайпсом, не вызывает особых возражений, но вместе с тем его характеристика «видов» консерватизма не всегда удовлетворяет. Консерватизм по своей природе не может быть космополитичным, в отличие от либерализма он всегда национально ориентирован, поэтому здесь никаких особенностей именно русского консерватизма нет. Против квалификации «интеллигентский» консерватизм и вовсе хочется протестовать. То, что консервативные идеи исповедовали пишущие люди, не дает оснований его так характеризовать. Назвать Достоевского интеллигентом можно только с одной целью – бесконечно унизить его. То же самое можно сказать и в отношении Каткова или Победоносцева, что добавляет ситуации и вовсе гротесковый характер. С интеллигенцией и ее порождением – нигилизмом как раз и боролись российские консерваторы, прежде всего Достоевский. Великий писатель полагал, что под цивилизованной внешностью человека скрываются иррациональные, разрушительные инстинкты. Человека удерживает от убийства только вера в бессмертие души и страх перед наказанием после смерти.
Интеллигенция в сознании русских консерваторов прочно ассоциировалась с либерализмом. Взять хотя бы И. Солоневича: «В числе прочих противоречий и контрастов, которыми так обильна русская жизнь, есть и такой: между тремя последовательными и последовательно консервативными факторами русской жизни – Монархией, Церковью и Народом – затесалась русская интеллигенция, самый неустойчивый и самый непоследовательный социальный слой, какой только существовал в мировой истории. Слой в одинаковой степени беспочвенный и бестолковый – бестолковый именно потому, что беспочвенный.[104 - Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003. С. 69.]
Против пассажей интеллигента Печорина:
Как сладостно отчизну ненавидеть!
И жадно ждать ее уничтоженья.
Пророчески были направлены стихи Пушкина:
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый свет увидел
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Третий период российского консерватизма можно было бы назвать почвенническим, а не интеллигентским. Именно почвенники так болезненно относились к Петру I, который, с их точки зрения, уничтожил старую московскую Русь, в которой царь считал себя Нацией и Церковью, Церковь считала себя Нацией и Государством, Нация считала себя Церковью и Государством. Это положение вещей, считал И. Солоневич, не вписывается ни в какое государственное право.[105 - Там же. С. 445.] «Петр I, – писал М. Н. Катков, – научил нас только пользоваться плодами чужого труда».[106 - Московские ведомости. 1871. № 44.]
В мыслях консерваторов есть и правда, и утопизм одновременно. Действительно, с усилением Петербурга растет влияние всего западного. Петр I, как считают консерваторы, установил на Руси шляхетство, т. е. систему отношений, при которых крестьяне стали рабами, по сути скотом. Тем самым было разрушено самодержавие, и вместо него возник абсолютизм. Консерваторы вообще подозревали Петра I в симпатиях к протестантизму.
Определить время возникновения либеральных воззрений в России – задача не из легких. Тем не менее за точку отсчета обычно берут правление Екатерины Великой и Александра I. Но сразу возникает закономерный вопрос: «Неужели это и есть либерализм?» Конечно же, нет. Впрочем, в России были либеральные идеи, но никогда не было либерализма как особого политического режима. И у тех, кто управлял государством, и у тех, кто в тиши кабинетов выстраивал свои теории, можно наблюдать синтез либеральных и консервативных взглядов. Это нормальное и обычное явление, поскольку редко кому удавалось сохранить свои мировоззренческие ориентиры до конца жизни. Меняются внешние условия существования общества и человека, соответственно развиваются его подходы к тем или иным проблемам. Тем не менее, как полагают некоторые авторы, в отечественной традиции также есть элементы, способные эволюционировать в либеральную политическую культуру, на которой может быть основан демократический режим. Российская политическая система еще в XIX в., особенно после реформ Александра II, была довольно либеральной, а с 1905 г. – до известной степени плюралистической.[107 - Лукин А. В. Переходный период в России: демократические и либеральные реформы // Полис. 1999. № 2. С. 153.]
При освещении эволюции российского либерализма возникает один вопрос: «Возможны ли какие-то либеральные новации в монархическом государстве, причем абсолютистского толка?» Первое, что хочется ответить, – нет. На самом деле это довольно распространенное заблуждение. «В историографии нового времени стран, считающихся либеральными, – утверждает профессор университета Алабамы Х. Рэгсдейл, – монархия представляется крайне консервативным институтом. Между тем на протяжении почти трех столетий раннего периода новой истории монархия являлась институтом прогрессивным, сознательным проводником перемен …»[108 - Рэгсдейл Х. Просвещенный абсолютизм и внешняя политика России в 1762–1815 годах // Отечественная история. 2001. № 3. С. 9.]
Объективно в России буржуазии как мощного, сплоченного, имеющего политический вес и традиции, инновационного класса никогда не существовало. В таких условиях локомотивом перемен выступала монархия.
Если возникает необходимость в кратком рабочем определении просвещенного абсолютизма как распространенной формы правления во второй половине XVIII – начале XIX в., то оно может быть, по мнению Рэгсдейла, следующим. Это сочетание лучших черт «правового», «сословного» и «полицейского» государства с особым акцентом на социальную справедливость и общественное благосостояние, которые к тому же способствуют величию и мощи государства. Три русских монарха, царствования которых приходятся на конец XVIII – начала XIX в., олицетворяют совершенно разные элементы данного определения. Стиль Екатерины стал примером показных действий, в том числе и в области экономической. Павла тревожило чувство долга, он был занят поисками равновесия, но главным образом постоянства. Александр представлял собой некоего общественного деятеля в императорском обличье, мотивы действий которого утопичны.[109 - Там же. С. 3.]
Точка зрения Х. Рэгсдейла не лишена некоторых крайностей, но в основном она правильна. В условиях России институт монархии являлся единственно возможным реформатором, особенно если русские самодержцы заботились о своем образе и репутации в европейских прежде кругах.
По мнению известного историка российского либерализма В. В. Леонтовича, метод либерализма – «не творческая деятельность, не созидание, а устранение». Хотя суть либерализма в России, по его мнению, была совершенно тождественна с сутью западного либерализма, он должен был преодолеть абсолютистское и бюрократическое полицейское государство и прийти ему на смену, все же необходимо ясно отдавать себе отчет в том, что у русского либерализма не было важнейших исторических корней. И идеологически, и практически русский либерализм, в общем, был склонен к тому, чтобы получать и перенимать от других, т. е. извне. К этому надо еще добавить, что русский образец полицейского государства, воплощенный в крепостничестве, еще более резко противоречил принципам либерального государства, чем западноевропейское полицейское государство, в области как политического, так и общественного устройства государства.[110 - Леонтович В. В. История либерализма в России. М., 1995. С. 3.]
Идеи либерализма стали приобретать значение в России во времена Екатерины II. Поскольку для либералов категория собственности имеет первостепенное значение, они с удовлетворением отмечают, что права собственности дворян на землю были формально подтверждены Екатериной II в «Грамоте на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства». Грамота признавала за дворянами полную собственность на землю, к тому же гарантировала им гражданские права. При Екатерине «собственность» проникла в словарь официальных документов. Императрица увлекалась идеями физиократов, которые относили частную собственность к разряду главнейших естественных прав, а сельское хозяйство считали основным источником богатства. На международном конкурсе, который по ее инициативе был проведен Санкт-Петербургским Вольным экономическим обществом, за лучший ответ на вопрос о том, следует ли крестьянину быть собственником обрабатываемой им земли, первый приз был присужден французу Беарду Л’Аббе, ответившему «Да!» на том основании, что сотня крестьян-собственников способна произвести продукции больше, чем две тысячи крепостных.
Согласно «Жалованной» грамоте 1785 г. дворяне не могли быть лишены жизни, звания или имущества не иначе, как по приговору равных себе по сословию. Они были освобождены от телесных наказаний, и им разрешалось выезжать за границу, равно как и поступать на службу иностранных государств. Первые тридцать шесть статей Жалованной грамоты дворянству поистине представляли собой закон о правах, который впервые создавал в России класс людей, пользовавшихся гарантиями на жизнь, личную свободу и собственность.
Р. Пайпс при самом восторженном отношении к Екатерине прежде всего потому, что она была иностранка, отмечает: «Частная собственность в России послужила выражением не только свободы и прав для некоторых, но и усилившейся зависимости для многих. Для крепостных частная собственность становилась чем угодно, только не силой освобождения, и этот исторический факт негативно повлиял на отношение к собственности в России».[111 - Пайпс Р. Указ. соч. С. 255.]
Привилегии отдельным людям или отдельным местностям обычно не рассматриваются в западной научной литературе как совершенно откровенные нарушения прав других людей. Наоборот, считается, что существование привилегий выступает дополнительным стимулом для предприимчивых людей, которые имеют положительный мотив войти в круг «избранных». Конечно, из любого положения можно найти выход. Но есть одно существенное замечание. К сожалению, в России никогда не существовало цивилизованной культуры собственности. Нет ее и сейчас, может быть, потому, что ее история была очень короткой, может быть, и по другим причинам. Но тем не менее это факт, от которого нельзя просто так отмахнуться.
С точки зрения Екатерины II «Россия есть Европейская держава». Из всех «просвещенных» монархов Европы она, пожалуй, была самая внимательная читательница «О духе законов» Ш. Л. Монтескье. В одном из своих частных писем она призналась, что если бы она была римским папой, то сделала его святым – настолько под большим впечатлением от его идей она находилась. Известно, что западным корреспондентам она писала более открыто, а идеи для «внутреннего потребления» были несколько сдержаннее и почти лишены либерального лоска. Поскольку Россия представляет собой огромное государство, государь должен быть самодержавным, и никакая другая, соединенная в его особе власть не может управлять такой территорией. Предпосылки самодержавного правления заключаются не в том, чтобы отнять у людей их естественную вольность, а в том, чтобы их действия направить к получению самого большого добра и обеспечить подчинение законам под одним господином. Законы должны воплощать меру «во благом», так как «умеренность управляет людьми, а не выступление из меры». Взгляды Екатерины II на судебную власть, ее место, функции, задачи находятся в полном соответствии с тем, что уже утвердилось в США, Англии, некоторых других европейских государствах. Вместе с тем никто пока убедительно не опроверг версии, согласно которой либерализм Екатерины II с самого начала был лишь демагогической попыткой добыть себе симпатию и поддержку западной общественности. Все законодательство Екатерины ставило себе целью не создание условий для политической свободы, а признание и обеспечение гражданских свобод, да и то исключительно для дворянства. Тем не менее хотя бы какие-то ростки либеральных воззрений у нее все-таки присутствовали, что и отразилось на проводимой ею политике.
Следующая страничка истории либерализма в России связана с именем Александра I, любимого внука Екатерины II, на воспитание которого она не щадила ни времени, ни сил. В становлении мировоззрения будущего российского императора сыграл большую роль и его воспитатель – Фредерик Лагарп, не скрывавший от императрицы своих республиканских убеждений, но тем самым лишь подчеркнувший в ее глазах те свои качества (прямоту, честность), которых так недоставало при царском дворе и которые Екатерина хотела бы привить внуку. Разумеется, она и не помышляла делать Александра республиканцем, но ей хотелось, чтобы внук был честен, благороден, эрудирован, интересовался бы не только охранительными, но и либеральными идеями, подобно тому, как ее, самодержавную владычицу, интересовало общение с просветителями Д. Дидро и Ф. Вольтером.[112 - Троицкий Н. А. Александр и Наполеон. М., 1994. С. 49.]
Жизнь показала, что Екатерина Великая во многом просчиталась. Лагарп действительно начал внушать Александру идеи свободы и равенства. Но с 1789 г., когда грянула французская революция, это уже выглядело откровенной крамолой.
Консерватор М. Н. Карамзин сетовал, что Петр I, «худо воспитанный» женевцем Лефортом, «хотел сделать Россию Голландией». Получается, что и здесь не обошлось без иностранного влияния. Правители России почему-то сознательно обрекают себя в ученики Запада, между прочим и до сей поры. Это только еще раз серьезно доказывает сильное влияние «иностранного элемента» на судьбы российской государственности.
Как бы там ни было, прекрасно образованный и воспитанный на идеях Просвещения, чему кроме учителей в немалой степени способствовала его высокопросвещенная бабка, умно и тонко внедрявшая в сознание цесаревича либеральные взгляды, Александр I к моменту вступления на трон, несмотря на свою молодость (ему было всего 24 года), имел уже достаточно четкие представления о том, какие сферы государственной жизни должны быть в первую очередь реформированы. Его питала надежда на то, что ему удастся кардинально реорганизовать всю систему управления страной, серьезно заняться законотворческой работой, упорядочением законов и упразднить крепостное право. Причины внутренних неурядиц и бед император видел в том, что даже верховная власть не подает примера строгого следования законам.
Взгляды на реформирование России Александр I разрабатывал вместе и под сильным влиянием друзей его юности, занявших впоследствии высокие государственные посты. Среди них были такие высокообразованные передовые для своего времени люди, как граф А. П. Строганов, князь А. Чарторыйский, Н. Н. Новосильцев, В. П. Кочубей. Император в шутку называл их «Комитетом общественного спасения», а в обществе их именовали якобинцами. Позднее к ним присоединился М. М. Сперанский, превосходивший всех умом, ясностью и глубиной понимания российской действительности.[113 - Искендеров А. А. Российская монархия, реформы и революция // Вопросы истории. 1999. № 11–12. С. 83.]
Летом 1801 г. Негласный комитет обсуждал «Жалованную грамоту Российскому народу», которую предполагалось обнародовать в день коронации Александра I. Грамота провозглашала неприкосновенность личности, краеугольный принцип буржуазного права, впервые сформулированный в английском Habeas corpus act, а также право Россиян «пользоваться невозбранно свободою мысли, веры и исповедания, богослужения, слова и речи, письма и деяния». Главным автором этого документа был канцлер А. Р. Воронцов (убежденный англоман), а в числе соавторов – освобожденный из Сибири еще при императоре Павле А. Н. Радищев. Первый русский революционер попытался было включить в грамоту запись о крестьянских правах, но Воронцов не позволил. В итоге Александр I выразил «неблаговоление» к ней, положил ее под сукно и короновался 15 сентября 1801 г. без Грамоты.[114 - Троицкий Н. А. Указ. соч. С. 80.]
Вместе с тем либеральные преобразования были, что называется, налицо. Правительство Александра I за 1802–1805 гг. переустроило всю систему образования в стране и открыло в дополнение к Московскому 4 новых университета: в Дерпте, Вильне, Харькове, Казани. Университетский устав 1804 г. впервые предоставил всем российским университетам автономию. Совет университета стал отныне высшей инстанцией «по делам учебным и делам судебным». Он избирал ректора и профессоров, распоряжался учебной, научной и хозяйственной жизнью университета, осуществлял цензурные функции.
В 1804 г. был принят новый цензурный устав – самый мягкий за всю историю России. Он гласил, что цензура служит «не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для принятия достойных мер против злоупотребления оною». Отменен был Павловский запрет на ввоз литературы из-за границы и началось – впервые в России издание переведенных на русский язык конституций США и Англии, сочинений Ф. Вольтера, Ж. Ж. Руссо, Д. Дидро, Ш. Монтескье, Г. Рейналя, которыми зачитывались будущие декабристы.[115 - Троицкий Н. А. Указ. соч. С. 84.]
Либеральные начинания Александра I во многом были инициированы М. М. Сперанским. Выдающийся ученый, реформатор, оригинальный мыслитель, Сперанский оценивается как крупнейший государственный деятель, внесший значительный вклад в развитие институтов Российского государства. Всего лишь сам факт кодификации российского законодательства обеспечил ему почетное место на скрижалях отечественной истории.
Проводя свои реформы, М. М. Сперанский основывался на собственной методологии и практике преобразований. По его мнению, главным орудием реформ должен быть законный государь. Но он не считал, что ему можно доверять настолько, чтобы вообще исключить вопрос о гарантиях соблюдения им конституций и законов. Этот вопрос Сперанский назвал «наиважнейшим предметом размышления всех добрых государей, упражнением наилучших умов, общею мыслию всех, кто истинно любит отечество и не потерял еще надежды видеть его счастливым». Решению этого вопроса он посвятил одну из самых больших своих записок «О коренных законах государства». Он понимал, что силу может ограничить только сила. Поэтому средство ограничения власти правительства, гарантию соблюдения им законов искал в народе, который, по его мнению, всегда имеет в самом себе достаточно веса, чтобы уравновесить силу правительства, – «не правительство рождает силы народа, но народ составляет силы его. Правительство всемощно, когда народ таковым быть ему попускает». Однако, для того чтобы народ мог успешно противостоять правительству в случае посягательства последнего на установленные законы и конституцию, его необходимо соответствующим образом организовать.[116 - Томсинов В. А. Светило российской бюрократии. М., 1991. С. 112.]
Оценивая вклад Сперанского в преобразование существующих устоев российской действительности, важно помнить, что он оставался сыном своего времени. Либеральные преобразования Александра I некоторым образом всколыхнули общественно-политическую жизнь России. Многочисленные зарубежные контакты российского императора, его обширные связи, готовность, скорее всего на словах, идти на некоторые либеральные уступки питали надежду лучшей части российского общества на скорые перемены. Не избежал таких иллюзий и Сперанский, что и подтвердилось дальнейшим ходом его политической карьеры. Прекрасно отдавая себе отчет в том, в какой стране он живет, М. М. Сперанский, естественно, придерживался компромиссных позиций. С одной стороны, он понимал необходимость глубоких преобразований в обществе и государстве, с другой – явно не хотел никаких радикальных шагов, которые могли бы поколебать желание императора вообще идти на какие-либо либеральные меры.
Политическим идеалом М. М. Сперанского была конституционная монархия, что вполне отвечало его политическим взглядам. В конституционной монархии власть должна быть основана на твердых законах и при этом разделена в соответствии с профессиональной специализацией. Явно находясь под влиянием идей французского просветителя Ш. Л. Монтескье, реформатор интерпретировал гражданскую свободу как такое состояние общества, когда подданные зависят не от прихоти власти, а от закона.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/arkadiy-vladimirovich-kornev/gosudarstvo-i-pravo-v-kontekste-konservativnoy-i-liberalnoy-ideologii-opyt-retrospektivnogo-analiza/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Катков М. Н. Московские ведомости. 1884. 14 дек. № 347.
2
Солоневич И. Л. Народная Монархия. М., 2003. С. 14.
3
Aлексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 343.
4
Гаджиев К. С. Политическая наука. М., 1994. С. 288.
5
Там же. С. 286.
6
Сокольская И. Б. Консервативна ли консервативная революция? О хронологической шкале политических теорий // Полис. 1999. № 6. С. 120–121.
7
Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 273–274.
8
Антология мировой правовой мысли: в 5 т. Т. 1. М., 1999. С. 11.
9
Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 166–167.
10
Там же. С. 167.
11
Антология мировой политической мысли. Т. 1. С. 170–171.
12
Антология мировой политической мысли. Т. 1. С. 291–293.
13
Берлин И. Философия свободы. Европа. М., 2001. С. 286.
14
Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 296–297.
15
Там же. С. 274.
16
История политических и правовых учений. М., 1988. С. 354.
17
Гаджиев К. С. Указ. соч. С. 267–268.
18
Пайпс Р. Собственность и свобода. М., 2001. С. 175.
19
Алексеев Н. Н. Идея государства. СПб., 2001. С. 264–265, 360.
20
Алексеев Н. Н. Указ. соч. С. 266.
21
Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 90.
22
Там же. С. 91–92.
23
Алексеев Н. Н. Указ. соч. С. 267.
24
Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 393.
25
Бержель Ж.-Л. Общая теория права. М., 2000. С. 65.
26
Монтескье Ш. Л. Избранные произведения. М., 1955. С. 289.
27
Монтескье Ш. Л. О духе законов. М., 1999. С. 16.
28
Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 382.
29
Там же. С. 386
30
Кант И. Основы метафизики нравственности. М., 1999. С. 227–228.
31
Поппер К. Открытое общество и его враги: в 2 т. Т. 1. М., 1992. С. 9.
32
Ключевский В. О. Курс русской истории: собр. соч.: в 8 т. Т. 1. М., 1950. С. 35.
33
Клинтон Росситер. Консерватизм // Век и мир. 1991. № 5. С. 50.
34
Сокольская И. Б. Консервативна ли консервативная революция? О хронологической шкале политических теорий // Полис. 1999. № 6. С. 119.
35
Сокольская И. Б. Указ. соч. С. 122.
36
Российские консерваторы. М., 1997. С. 8.
37
Катков М. Н. Что нужно для борьбы с крамолой? // Московские ведомости. 1879. № 297.
38
Катков М. Н. На Руси не может быть иных партий, кроме той, которая заодно с русским народом // Московские ведомости. 1881. № 72.
39
Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 273.
40
Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 124.
41
См.: Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 4. С. 138, 140.
42
Там же. С. 140.
43
Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 1. С. 127.
44
Катков М. Н. На Руси не может быть иных партий, кроме той, которая заодно с русским народом // Московские ведомости. 1881. № 72.
45
Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 9. С. 127–129.
46
Цит. по: Берлин И. Философия Свободы. М., 2001. С. 215.
47
См.: Берлин И. Философия Свободы. М., 2001. С. 228–229.
48
Леонтьев К. Поздняя осень России. М., 2000. С. 33.
49
Тайный правитель России. М., 2001. С. 316.
50
Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003. С. 320.
51
Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 394.
52
Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 274.
53
Тайный правитель России. М., 2001. С. 396–397.
54
Князь Мещерский. Воспоминания. М., 2001. С. 306.
55
Леонтьев К. Поздняя осень России. М., 2000. С. 22.
56
Сигал Л. Совесть консерватора // Век ХХ и Мир. 1992. № 2. С. 9.
57
Леонтьев К. Указ. соч. С. 44.
58
Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 110.
59
Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 104.
60
Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 4. С. 142.
61
Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 9. С. 127–128.
62
Гаджиев К. С. Политическая наука. М., 1994. С. 262.
63
Там же. С. 266.
64
Алексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 88.
65
Гаджиев К. С. Указ. соч. С. 267.
66
Там же. С. 267.
67
Алексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 74.
68
История политических и правовых учений: учебник для юрид. вузов / под ред. О. Э. Лейста. М., 1999. С. 419–420.
69
Берлин И. Указ. соч. С. 125.
70
Берлин И. Указ. соч. С. 131.
71
Там же. С. 136.
72
Берлин И. Указ. соч. С. 151–152.
73
Величко А. М. Государственные идеалы России и Запада. Параллели правовых культур. СПб., 1999. С. 102.
74
Там же. С. 103–104.
75
Величко А. М. Указ. соч. С. 85.
76
Победоносцев К. П. Тайный правитель России. М., 2001. С. 374.
77
Там же. С. 374.
78
Алексеева Т. А. Указ. соч. С. 49.
79
Чичерин Б. Н. Пространство и время // Вопросы философии (сб. статей). М., 1904. С. 73.
80
Френкин А. А. Национал-либерализм // Вопросы философии. 1999. № 1. С. 21.
81
Алексеева Т. А. Указ. соч. С. 78.
82
Ключевский В. О. Курс русской истории: собр. соч.: в 8 т. Т. 1. М., 1956. С. 47.
83
Гумилев Л. Н. От Руси до России. М., 1998. С. 300.
84
Гумилев Л. Н. Указ. соч. С. 65–66.
85
Митрополит Иоанн. Русская симфония. СПб., 2001. С. 350.
86
Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003. С. 459.
87
Хомяков Д. А. Православие. Самодержавие. Народность. Минск, 1997. С. 9.
88
Митрополит Иоанн. Указ. соч. С. 411–412.
89
Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 4. С. 139.
90
Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Круглый стол // Отечественная история. 2001. № 3. С. 106–107.
91
Игумен Экономцев Иоанн. Православие. Византия. Россия. М., 1992. С. 127.
92
Антология мировой и политической мысли: в 5 т. Т. 3. М., 1997. С. 634.
93
Троицкий Н. А. Александр и Наполеон. М., 1994. С. 277–278.
94
Русский консерватизм XIX столетия. М., 2000. С. 131.
95
См.: Никитенко А. В. Дневник: в 3 т. Т. 1. М., 1955. С. 174.
96
Российские консерваторы. С. 112.
97
Цит. по: Любимов Н. А. Катков и его историческая заслуга. По документам и личным воспоминаниям. СПб., 1889. С. 2.
98
Великие государственные деятели России / под ред. А. Ф. Киселева. М., 1996. С. 434.
99
Там же. С. 445.
100
Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991. С. 39–40.
101
Сивак А. Ф. Константин Леонтьев. Л., 1991. С. 6–7.
102
Тихомиров Л. Критика демократии. М., 1997. С. 77.
103
Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине XIX века. М., 1970. С. 1–5.
104
Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003. С. 69.
105
Там же. С. 445.
106
Московские ведомости. 1871. № 44.
107
Лукин А. В. Переходный период в России: демократические и либеральные реформы // Полис. 1999. № 2. С. 153.
108
Рэгсдейл Х. Просвещенный абсолютизм и внешняя политика России в 1762–1815 годах // Отечественная история. 2001. № 3. С. 9.
109
Там же. С. 3.
110
Леонтович В. В. История либерализма в России. М., 1995. С. 3.
111
Пайпс Р. Указ. соч. С. 255.
112
Троицкий Н. А. Александр и Наполеон. М., 1994. С. 49.
113
Искендеров А. А. Российская монархия, реформы и революция // Вопросы истории. 1999. № 11–12. С. 83.
114
Троицкий Н. А. Указ. соч. С. 80.
115
Троицкий Н. А. Указ. соч. С. 84.
116
Томсинов В. А. Светило российской бюрократии. М., 1991. С. 112.