Эпидемии и глобальная история
Дмитрий Викторович Михель
Опираясь на широкий круг отечественных и зарубежных исследований по всеобщей истории, истории эпидемий, истории медицины, истории культуры и социальной истории, автор реконструирует глобальную историю эпидемий с древнейших времен до наших дней. В книге дается анализ влияния межцивилизационных контактов и процессов глобализации, показана роль экономических, демографических и культурных факторов в распространении инфекционных и неинфекционных заболеваний как в рамках локальных обществ, так и в планетарном масштабе.
Для научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов.
Михель Дмитрий Викторович
Эпидемии и глобальная история
1
ЭПИДЕМИИ И ИСТОРИЯ: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ
Эпидемии всегда играли важную роль в истории человечества. Вся известная нам письменная история, охватывающая последние пять тысячелетий, была историей эпидемий. Каждая новая эпидемия символизировала очередной кризис, охватывавший отдельное общество или целую цивилизацию. Жертвами эпидемий инфекционных болезней становились целые народы. Из-за эпидемий подчас рушились царства, менялся ход войн, серьезно трансформировалась материальная и духовная культура. Слово «эпидемия» (греч. – распространенный в народе) впервые появилось у древнегреческих авторов для описания тех глубоких социальных кризисов, которые были связаны с распространением инфекционных болезней и характеризовались высокими уровнями заболеваемости и смертности, нетипичными для остального времени. Представление о высоте уровня заболеваемости, или «эпидемиологическом пороге», является исторически подвижным. В настоящее время универсальным эпидемиологическим порогом обычно считается величина в 5% для жителей какой-то конкретной территории или социальной группы. Современные представления такого рода основываются на данных медицинской статистики и связаны с расчетами, которые проводят различные медицинские ведомства, занятые противоэпидемической работой. В прошлом, когда медицинскую статистику собирать было некому, такие представления отличались субъективностью и зависели от точки зрения конкретных авторов, свидетельствующих об эпидемии. Несложно догадаться, что эти авторы были чувствительны к тем кризисным социальным событиям, в ходе которых заболеваемость и смертность в их окружении заметно вырастала и воспринималась как социальная проблема. Тот факт, что многие люди заболевали и многие умирали, воспринимался этими авторами как вызов конкретному обществу. На него следовало дать ответ – защитить себя от нежданно явившегося бедствия или, по крайней мере, пережить его.
1.1. Рождение историографии эпидемий: Гиппократ и Фукидид
Древнегреческий врач Гиппократ или кто-то из представителей его школы, является автором термина «эпидемия». Однако вопреки тому, что так называется один из его главных трудов, сам Гиппократ практически не оставил свидетельств об эпидемиях. Тем не менее заложенный им метод описания болезней сыграл огромную роль во всей последующей историографии эпидемий, и большинство врачей, прибегавших к документированию эпидемических событий, в той или иной степени следовали подходу, который он предложил. Ввиду своего интереса к опыту древних врачей Гиппократ также считается первым историком медицины в античном мире. В книге «О древней медицине» он заложил основы всей последующей медицинской истории. «Отец медицины» рассматривал медицину как искусство, состоящее из трех элементов: болезнь, больной и врач. Если больной будет на стороне врача, то, объединившись вместе, они смогут победить болезнь. Гиппократ рассматривал всякую болезнь как процесс, у которого есть начало, кризис и конец. Преодолев кризис, больной либо выздоравливает, либо умирает. Иначе говоря, Гиппократ исходил из того, что у всякой болезни есть собственная история. Эта история, патологический процесс, разворачивается в теле больного, поэтому врач, который наблюдает больного и изучает его болезнь, является и историографом болезни. Наблюдение за ходом болезни, ее изучение, по Гиппократу, весьма полезно для развития медицинского искусства, ибо позволяет обогатить свой врачебный опыт и поделиться им с учениками.
Во времена Гиппократа врачи уже обладали богатыми познаниями о болезнях и умели различать их по симптомам – своего рода знакам болезни на теле больного. Однако врачебное искусство требует не только умения диагностировать болезнь, но и лечить, и предупреждать. Для этого было необходимо понимать причины болезни. Подход, предложенный Гиппократом, состоял в том, что он начал мыслить о болезни в категориях причинно-следственных связей. Отказавшись признавать существование у болезни мистических причин, он начал мыслить «физически» и «физиологически», т.е. размышлять о причинах естественных. На этом пути он и сформулировал свой подход к болезни, который позволил ему объяснять их происхождение влиянием окружающей среды. В книге «О воздухах, водах и местностях» он продемонстрировал связь между состоянием здоровья, с одной стороны, и такими факторами, как погода, климат, время года, состояние воды и почвы, с другой. В последующем он использовал свой подход также в сборнике книг под названием «Эпидемии». Основное внимание в этой книге Гиппократ уделил сезонным эндемическим заболеваниям, прежде всего болотным лихорадкам, что встречаются на островах Эгейского моря. Есть у него и описание эпидемического заболевания – рожи, возбудителем которого являются стрептококки. «Ранней же весной, вместе с наступившими холодами, появились многочисленные рожи: у одних от какой-нибудь причины, у других без причин, плохого качества, погубившие много людей… Рожа господствовала особенно весной; однако она продолжалась также в течение лета и до осени»[1 - Гиппократ. Избранные книги. Пер. В.И. Руднева. М., 1936. С. 371, 373. Эпидемии. III. 3.].
Гиппократ поднял врачебное искусство античного мира на новый уровень, поскольку не ограничился анализом только клинической картины болезни, но и представил «экологическую картину» болезни. Его внимание было направлено не только на знаки болезни на теле, но и на ее предвестия по ту сторону человеческих тел – в атмосфере, водных источниках, почве, безмолвном течении времени. Последнее обстоятельство способствовало становлению особого, медицинского взгляда на историю болезни и формированию пришедшейся по душе врачам медицинской истории.
Подобно тому как Гиппократ считается отцом медицинской истории, Фукидид наряду с Геродотом считается отцом гражданской истории[2 - Термин «гражданская история» используется в техническом смысле – как противопоставление термину «медицинская история». Под «гражданской историей» понимается традиционная форма историописания, предметом которой выступает история общества.]. Он оказался именно тем историком, которому первым среди греков пришлось своими глазами увидеть картину опустошительного эпидемического заболевания, случившегося в начале Пелопоннесской войны. Пережитая Фукидидом болезнь была инфекционным заболеванием, вызвавшим тяжелейшие последствия для его соотечественников. Ничего подобного Афины прежде не знали, и тем более ценным в этом смысле оказывается свидетельство Фукидида.
Описанная Фукидидом эпидемия случилась на втором году Пелопоннесской войны (430–429 гг. до н.э.) и вошла в историю благодаря ему как «афинская чума»[3 - Вопрос о природе заболевания, известного как «афинская чума», до сих пор не решен. Его идентифицировали как сибирскую язву, сыпной тиф, оспу, эрготизм, туляремию, лошадиный сап, корь, вымершую форму заболевания или вовсе как выдуманную Фукидидом. В отечественной науке наиболее значимой работой по-прежнему остается: Алексеев А.Н. О так называемой чуме в Афинах // Вестник древней истории. 1966. № 3. С. 127–142. Более полный перечень литературы и обзор мнений по теме см.: Hornblower S. A Commentaryon Thucydides. Vol. I. Books I–III. Oxford: Oxford University Press, 2003. P. 316–318; Михель Д.В. Болезнь и всемирная история. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2009. С. 30–31.]. Описание «чумы» Фукидидом стало образцом для последующих поколений историографов, описывающих подобные же события в других странах в другие времена. В своей работе он сосредоточил внимание на таких сюжетах, как размах эпидемии и ее распространение во времени и пространстве (эпидемиологическая картина), особенности течения заболевания на индивидуальном уровне (клиническая картина), социальные, психологические, нравственные и военно-политические проявления эпидемии (социальная картина). Характеризуя размах эпидемии, историк писал: «…Никогда еще чума не поражала так молниеносно и с такой силой и на памяти людей нигде не уносила столь много человеческих жизней…. Впервые, как передают, болезнь началась в Эфиопии, что над Египтом. Оттуда она распространилась на Египет, Ливию и на большую часть владений персидского царя. Совершенно внезапно болезнь вспыхнула также и в Афинах; первые случаи заболевания появились среди населения Пирея … Позднее болезнь проникла также и в верхний город, и тогда стало умирать гораздо больше людей»[4 - Фукидид. История. Пер. др.-греч. и примеч. Г.А. Стратоновского. СПб., Азбука, Азбука-Аттикус, 2018. С. 126–127 (II.47–48).].
Особую значимость у Фукидида представляет предложенная им социальная картина эпидемии. Так, он говорит о том, что поскольку болезнь была новой, и у общества не было проверенных средств против нее, то все известные формы социального ответа на вызов эпидемии были неэффективны. «Действительно, и врачи, впервые лечившие болезнь, не зная ее природы, не могли помочь больным и сами становились первыми жертвами заразы, так как им чаще всего приходилось соприкасаться с больными. Впрочем, против болезни были бессильны также и все другие человеческие средства. Все мольбы в храмах, обращения к оракулам и прорицателям были напрасны. Наконец люди, сломленные бедствием, совершенно оставили надежды на спасение»[5 - Фукидид. История… (II.47–48).].
Кроме того, Фукидид отмечает перемену в социально-психологическом состоянии населения. Отсутствие понимания причин болезни стало поводом для распространения разных нелепых слухов и подозрений, которые тотчас же были направлены против врагов и вообще социально опасных элементов. Наиболее драматическим аспектом социальной картины эпидемии стал распад привычных социальных связей. Он носил вынужденный характер, и жители города старались по мере сил воспрепятствовать этому, стремясь сохранить традиционную социальную солидарность. Но, как свидетельствует автор, болезнь все же оказалась сильнее родственных и соседских уз и разрывала их, следствием чего стал рост социальной апатии и безнравственного поведения. «Однако самым страшным во всем этом бедствии был упадок духа… Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать, теряли уважение к божеским и человеческим законам. Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как мог… И вообще с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью… Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь и богатство одинаково преходящи… Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинаково…, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления понесет наказание по закону»[6 - Там же. С. 129–131. (II.51–53).].
Наконец, Фукидид упомянул и о военно-политических последствиях эпидемии. Так, афинянам не удалось сломить сопротивление Потидеи, для осады которой они направили наиболее боеспособную часть своего войска. Из-за инфекции, которая распространилась в их лагере, 40% гоплитов умерло. Все это, бесспорно, ослабило возможности афинян перехватить военную инициативу в войне со Спартой[7 - Там же. C. 133 (II.58, 59).].
Комплексность описания эпидемии «афинской чумы» с вниманием к самым значимым ее аспектам, эпидемиологическому, клиническому и социальному, позволяют считать Фукидида вслед за Гиппократом родоначальником историографии эпидемий. Его свидетельства о географии и хронологии эпидемии, масштабах заболеваемости и смертности, неудачах афинского общества в выработке эффективного ответа на вызов эпидемии, разнообразных социальных проявлениях эпидемии, включая социально-структурные, психологические, нравственные и военно-политические аспекты, сделали небольшой фрагмент его большой книги[8 - Там же. С. 126–131 (II. 47–54)] парадигмальным для всей последующей историографии, развивавшейся в Европе, как в античную эпоху, так и в последующие времена.
1.2. Историография эпидемий после Гиппократа и Фукидида
На протяжении многих столетий после Гиппократа и Фукидида врачи и историки, писавшие об эпидемиях, следовали моделям описания эпидемий, предложенным классиками. Врачи, для которых история была не главным занятием, а дополнением к их основной деятельности, воспринимали эпидемии сквозь призму гиппократовского учения, в котором делался акцент на клинических проявлениях болезни и роли внешней среды[9 - Гиппократовский подход к описанию истории эпидемии угадывается в фрагментарных описаниях «Антониновой чумы» у Галена в «О методе лечения» и других его работах, хотя Ю. Хекер указывает также на родство галеновского описания с опытом Фукидида. См.: Hecker J.F.C. De peste Antoniniana. Berolini, 1835. P. 18. Ибн Сина в IV книге «Канона врачебной науки» следует Гиппократу в описании лихорадок, в особенности «моровой лихорадки», оспы и кори.]. В свою очередь, историки, сосредоточенные на проблемах гражданской истории, в наименьшей степени уделяли внимание вопросам клиники, сосредотачиваясь на характере социальных последствий болезни, ее влиянии на психологию общества, нравы, ход военных кампаний, а также на судьбы влиятельных исторических личностей, стран и народов[10 - В духе Фукидида об истории «Юстиниановой чумы» пишут Прокопий Кесарийский в «Персидских войнах», Агафий Миринейский в «О царствовании Юстиниана», Евагрий Схоластик в «Церковной истории», об истории Черной смерти – Маттео Виллани в «Флорентийской хронике», Аньоло ди Тура в «Сиенской хронике» и др.]. Общим для врачей и гражданских историков было внимание к демографическим последствиям эпидемий – масштабу заболеваемости и смертности, который, собственно говоря, и являлся главным мерилом эпидемического процесса.
В XIX в. в историографии эпидемий произошли значительные изменения, вызванные прежде всего трансформацией характера медицинского знания. Для большинства врачей медицинская история перестала быть источником вдохновения, и работе в библиотеке они предпочли больницу и лабораторию. Прогресс медицинского знания отныне был обязан достижениям в химии и физиологии, а не штудированию текстов древних врачей. Знание древнегреческого языка и латыни для врачей становилось необязательным, и поэтому лишь немногие из них могли похвастаться знакомством с подлинниками текстов античных и средневековых авторов.
Очевидные успехи врачей в лечебном деле породили у большинства гражданских историков понимание того, что их участие в воссоздании достоверной истории эпидемий с этого времени стало необязательным. В XIX в. они практически перестали рассказывать о болезнях, оставив это занятие врачам, обладающим новыми знаниями и богатым профессиональным опытом. Их добровольный отказ от изучения проблематики эпидемий был вызван также и тем, что их профессиональная подготовка оставалась всецело гуманитарной и не включала в себя элементы естественнонаучного образования, столь необходимые для компетентного разговора об эпидемиях.
Нет сомнений, что в XIX в. развитие медицинской истории[11 - Первыми энтузиастами медицинской истории еще в XVIII в. были немецкие врачи И.К.В. Моэзен и К. Шпренгель, причем первый из двух был забыт последующими поколениями историков, тогда как второй многими считается «отцом-основателем» современной медицинской истории. См.: Lammel H.-U. To Whom Does Medical History Belong? Johann Moehsen, Kurt Sprengel, and the Problem of Origins in Collective Memory // Huisman F., Warner J.H. (eds.) Locating Medical History: The Stories and Their Meanings. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2004. P. 45.] было обязано, прежде всего, таким личностям, как Э. Литтре и Ш.-В. Дарамбер[12 - Ш.-В. Дарамбер придерживался позитивистского принципа «науке – факты, истории – тексты» и рассматривал свою работу по переводу текстов древних врачей как способ восполнить пробелы в образовании современных медиков. Подробнее см.: Gourevitch D. Charles Daremberg, His Friend Еmile Littrе, and Positivist Medical History // Huisman F., Warner J.H. (eds.) Locating Medical History… P. 65.] во Франции, Ю. Пагель и М. Нойбургер в Германии, У. Ослер в Канаде и США, С.Г. Ковнер в России. Однако эти наиболее известные энтузиасты медицинской истории, знатоки языков и древних текстов, об эпидемиях почти не писали, сосредотачиваясь на истории лечебной медицины. Эпидемическая проблематика стала достоянием исследователей менее известных, но, очевидно, не менее квалифицированных. В Германии ими были Ю. Хекер и Г. Гезер, писавшие об античных и средневековых эпидемиях[13 - Hecker J.F.K. Der schwarze Tod im vierzehnten Jahrhundert: nach den Quellen f?r ?rzte und gebildete Nicht?rzte. Berlin, 1832; Idem. Die gro?en Volkskrankheiten des Mittelalters. Historisch-patologische Untersuchungen. Gesammelt und in erweiterter Bearbeitung herausgegeben von Dr. August Hirsch. Berlin, 1865; Гезер Г. История повальных болезней. Ч. 1–2. СПб., 1867.], в России – А.А. Генрици и Г.Н. Минх[14 - Минх Г.Н. Проказа (Lepra Arabum) на юге России. Т. 1. Вып. 1–4. Киев, 1884–1887; Его же. Чума в России (Ветлянская эпидемия 1878–1879 г.). Ч. 1. Киев, 1898; Генрици А.А. Холера в России. Воспоминания очевидца. М.: Вузовская книга, 2020.], причем российские исследователи помимо прочего участвовали в правительственных мероприятиях по изучению эпидемий[15 - А.А. Генрици по долгу службы неоднократно посещал северо-западные и центральные регионы России, где случались вспышки холеры, а Г.Н. Минх участвовал в экспедиции на Ветлянскую эпидемию чумы (1878–1879 гг.), вызвавшую переполох как в самой России, так и в Европе, поскольку властям казалось, что эпидемии чумы ушли в прошлое.].
В целом к концу XIX в. историография эпидемий переживала не лучшие времена. Прошлое человечества с его эпидемиологическими проблемами интересовало лишь самых преданных делу науки исследователей, в то время как сама история эпидемий фактически оставалась «ничейной землей». В самом конце XIX в. в медицине произошла очередная научная революция – «бактериологическая», творцами которой стали Л. Пастер во Франции и Р. Кох в Германии. Основным завоеванием «бактериологической революции» стала новая, «микробная» теория болезни, благодаря которой врачи стали совершенно по-новому смотреть на причины подавляющего большинства заболеваний. Ничего более значительного со времен самого Гиппократа в медицине не происходило. В самое короткое время медицинская бактериология (микробиология) стала главным ключом к решению почти всех самых важных медицинских вопросов, поэтому овладение дискурсом микробиологии и соответствующими техническими навыками стали важной частью медицинской профессии и медицинского образования. Фигура врача-микробиолога, вооруженного пробирками и микроскопом, не только завоевала симпатии медицинского сообщества, но и попала в самый центр общественного внимания. В этих условиях историк эпидемий, следовавший традициям Гиппократа и Фукидида, стал чем-то вроде исчезающего вида.
1.3. Естественнонаучная история болезни
Следствием «бактериологической революции» в медицине стало революционное обновление историографии эпидемий. Появившееся на этой волне поколение исследователей отныне видело свою задачу в том, чтобы представить совершенно новый способ писать историю: вместо истории болезни, больных и врачей теперь это должна быть история контактов с человеческих популяций с микробами и деятельность «охотников за микробами». Речь тем самым должна была идти о естественнонаучной истории болезни. Неудивительно, что первыми историками новой формации стали выходцы из рядов «охотников за микробами» – врачи-микробиологи.
В России зарождение этой формы историографии эпидемий было связано прежде всего с именами отечественных родоначальников бактериологии. Среди нескольких десятков крупных имен особо следует упомянуть Н.Ф. Гамалею и Д.К. Заболотного. Проводимая ими практическая работа в области борьбы с эпидемиями холеры, чумы и других инфекционных болезней на определенном этапе побудила их обобщить свой опыт[16 - Гамалея Н.Ф. Холера и борьба с нею // Его же. Собрание сочинений. Т. 1. М.: Гос. изд-во мед. лит-ры, 1956. С. 139–219; Заболотный Д.К. Чума. Эпидемиология, патогенез и профилактика // Избранные труды. Т. 1. Киев: Изд-во АН УССР, 1956. С. 115–205.].
В СССР труд врачей-микробиологов получал всемерную поддержку со стороны власти, поэтому медицинская микробиология и возникшие на ее основе вирусология и эпидемиология не только стали весьма уважаемыми областями медицинского знания, но и особым дисциплинарным пространством, в рамках которого в дальнейшем развивалась вся советская историография эпидемий. Б?льшая часть работ по истории эпидемий была подготовлена не лечащими врачами, но учеными из научных институтов микробиологии, вирусологии и эпидемиологии или руководителями профильных кафедр медицинских вузов. Характерным примером этого являются публикации по истории эпидемий директора Института эпидемиологии и микробиологии Академии медицинских наук (АМН) СССР О.В. Барояна[17 - Бароян О.В. Итоги полувековой борьбы с инфекциями в СССР и некоторые актуальные вопросы современной эпидемиологии. М.: Медицина, 1968; Его же. Эпидемиология: вчера, сегодня, завтра. М.: Медицина, 1985; Его же. Закономерности и парадоксы: Раздумья об эпидемиях и иммунитете, о судьбах ученых и их труде. М.: Знание, 1986.], а также заведующего кафедрой эпидемиологии Одесского медицинского института К.Г. Васильева[18 - Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. М.: Медгиз, 1960; Васильев К.Г. История эпидемий и борьба с ними в России в ХХ столетии. М.: Медицина, 2001.]. В трудах советских исследователей[19 - Павловский Е.Н. Бессменные дозоры (Рассказы о работах советских медиков по борьбе с природно-очаговыми заболеваниями). М.: Знание, 1963; Лотова Е.И., Идельчик Х.И. Борьба с инфекционными болезнями в СССР (1917–1967): очерки истории. М.: Медицина, 1967; Токаревич К.Н., Грекова Т.И. По следам минувших эпидемий. Л.: Лениздат, 1986.] акцент делался на истории создания отечественной противоэпидемической системы, которая на протяжении большей части ХХ в. оставалась наиболее эффективной в мире.
Похожим образом на протяжении значительной части ХХ в. развивалась историография эпидемий в Германии, Франции, Великобритании, США и других странах. В США, где многие врачи-микробиологи были выходцами из Европы, наиболее значительными фигурами в области естественнонаучной истории в этот период стали Х. Цинссер, П. де Крюи, Р. Дюбо. Их исследования по истории эпидемий приобрели популярность не только у себя в стране, но и далеко за ее пределами[20 - Крюи П. де. Охотники за микробами. Борьба за жизнь. М.: Наука, 1982; Dubos R., Dubos J. The White Plague: Tuberculosis, Man and Society. New Brunswick: Rutgers University Press, 1987; Zinsser H. Rats, Lice and History. New York: Basic Books, 2007.]. В опубликованных ими работах говорилось о месте и роли микробов в живой природе, особенностях их взаимодействия с людьми и животными, а также последствиях этого взаимодействия – медицинских, социальных, исторических. Героями этих повествований обычно становились великие «охотники за микробами», а также те или иные значимые исторические личности – правители, полководцы, деятели искусства, оказавшиеся жертвами микробов. Шла в этих работах речь и о значимых исторических ситуациях, которые развивались по совершенно иному пути, вследствие вмешательства со стороны болезнетворных агентов.
Подходы к написанию истории эпидемий, разработанные в первой половине ХХ в., во многом сохранились и в последующие десятилетия. Некоторая новизна заключалась лишь в том, что авторы этих работ – микробиологи, вирусологи, эпидемиологи – стали более широко обращаться к социальным, культурным, психологическим и иным сюжетам, не замыкаясь только на естественноисторической проблематике эпидемий. Последнее обстоятельство стало следствием широкого обмена идеями между представителями разных научных специальностей. Все публикации, выполненных с таких позиций, оценить не представляется возможным. Поэтому есть смысл остановиться только на самых значительных из них, выполненных в относительно недавнее время. Так, вирусолог М. Олдстоун посвятил свою книгу труду ученых, занятых борьбой с полиомиелитом, корью, лихорадкой Эбола и другими инфекциями, а предметом еще одной работ, написанной вместе с вирусологом Х. Копровским, сделал историю «охоты за микробами» – от Л. Пастера до настоящего времени[21 - Koprowski H., Oldstone M.B.A. Microbe Hunters: Then and Now. Bloomington: Medi-Ed Press, 1996; Oldstone M.B.A. Viruses, Plagues, and History: Past, Present and Future. Oxford: Oxford University Press, 2000.]. Микробиолог Дж. Лумис представил работу об истории инфекционных болезней – от чумы и оспы до полиомиелита и ВИЧ/ СПИД, в которой постарался показать, как эпидемии повлияли на историю, религиозные традиции, социальные отношения и технологии[22 - Loomis J. Epidemics: The Impact of Germs and Their Power Over Humanity. Santa Barbara (Ca): Praeger, 2020.]. Микробиолог Д. Кроуфорд написала серию книг об истории опасных вирусов и об их преобразующем влиянии на всемирную историю, в том числе о ВИЧ и вирусах, вызывающих онкологические заболевания[23 - См. например: Crawford D.H. Deadly Companions: How Microbes Shaped Our History. Oxford: Oxford University Press, 2018.]. Микробиолог М.В. Супотницкий представил фундаментальную историю эпидемий чумы от древнейших ее эпизодов до настоящего времени, с рассмотрением как биологических, так и социальных ее аспектов[24 - Супотницкий М.В., Супотницкая Н.С. Очерки истории чумы. Ч. 1–2. М.: Вузовская книга, 2006.]. Микробиолог Ж. Пепен, известный своей деятельностью в международных гуманитарных организациях, занятых профилактикой СПИДа, написал работу о ВИЧ, о связанных с ним загадках, о его месте в дикой природе и влиянием на судьбы людей в разных странах, прежде всего в Африке[25 - Pepin J. The Origins of AIDS. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.]. Приведенные примеры не исчерпывают общего списка работ по истории эпидемий, подготовленных врачами-микробиологами. Все эти работы отличает насыщенность естественнонаучными деталями, порой недоступная другим авторам, пишущим на похожие темы.
1.4. Новая медицинская история
В начале ХХ в., когда началось бурное развитие медицинской микробиологии, лидирующие позиции в сфере историографии эпидемий захватили врачи-микробиологи, находившиеся на переднем крае борьбы с инфекционными болезнями. На их фоне медицинские историки выглядели как исследователи, продолжающие в основном игнорировать историко-эпидемическую проблематику. Это было вызвано тем, что медицинской историей по-прежнему занимались врачи, связанные не с микробиологией и эпидемиологией, а с лечебным делом. Свою задачу они видели в том, чтобы героизировать историю медицинской профессии и подчеркнуть значение опыта своих предшественников.
Благодаря им, любительским опытам по развитию медицинской истории удалось придать профессиональный статус, институционализировать дисциплину. Первые шаги были сделаны еще в 1871 г., когда в Парижском университете Ш.-В. Дарамбер за год до смерти получил кафедру истории медицины[26 - Braunstein J.F. Daremberg et les dеbuts de l'histoire de la mеdecine en France // Revue d'histoire des sciences. 2005. Vol. 58. P. 367–387.], на которой стал читать курс по истории медицины и хирургии[27 - Впрочем, в ХХ в. во Франции кафедры истории медицины на медицинских факультетах постепенно пришли в упадок, вследствие чего ситуация во многом вернулась к состоянию середины XIX в. Отмечается, что главной причиной этого стало отсутствие диалога между врачами и профессиональными историками и нерешенность вопроса о том, кто имеет право писать историю медицины. См.: Doria C. The Right to Write the History: Disputes Over the History of Medicine in France – 20
–21
centuries // Transversal: International Journal for the Historiography of Science. 2017. No. 3. P. 26–36.]. В 1905 г. в Лейпцигском университете врач К. Зудхофф, увлеченный изучением средневековых медицинских текстов, основал специализированный институт истории медицины и естественных наук. Он подготовил немало выдающихся специалистов, также сделавших предметом своих профессиональных занятий историю медицины. В их числе преемник Зудхоффа в Лейпцигском институте А. Зигерист, который, переехав в США, основал в 1932 г. в университете Джонса Хопкинса еще один институт истории медицины. В 1936 г.
в Лондоне при Фонде Генри Велкома появилась третья аналогичная институция. После закрытия Лейпцигского института именно институты в Балтиморе и Лондоне стали главными центрами развития медицинской истории в западном мире.
В СССР развитие медицинской истории получило серьезную государственную поддержку. В 1944 г. в составе АМН СССР был создан Институт организации здравоохранения, медицинской статистики и социальной гигиены, на базе которого развернулись историко-медицинские исследования. В 1948 г. он был преобразован в Институт организации здравоохранения и истории медицины. В советских медицинских вузах началось преподавание специализированных курсов по истории медицины. Вместе с тем вследствие сложившейся к этому времени традиции относить историю эпидемий к сфере ответственности микробиологов и эпидемиологов советские медицинские историки к проблематике эпидемий обращались крайне редко[28 - Некоторое исключение в этом плане составляют работы П.Е. Заблудовского и М.Б. Мирского, в которых проблематика истории эпидемий, однако, затронуты фрагментарно. См.: Заблудовский П.Е. Развитие учения о заразных болезнях и книга Фракасторо // Фракасторо Дж. О контагии, контагиозных болезнях и лечении. М.: Изд-во АН СССР, 1954. С. 165–240; Мирский М.Б. Очерки истории медицины в России XVI–XVIII вв. Владикавказ: Госкомиздат РСД-А, 1995. С. 33–34.].
На рубеже 1960-х и 1970-х годов в сфере медицинской истории начались изменения. По мере того, как здоровье стало рассматриваться как неотъемлемое право каждого гражданина, внимание общества к проблемам здравоохранения и медицины стало возрастать. В свете этого все больше врачей, включая профессиональных медицинских историков, стало сознавать необходимость установления большего общественного контроля над медицинской профессией. Следствием этого стал поворот к новой форме медицинской истории – социальной истории медицины, сфокусированной не на истории великих докторов, а на обществе и его проблемах[29 - О становлении социальной истории медицины см.: Михель Д.В. Социальная история медицины: становление и проблематика // Журнал исследований социальной политики. 2009. Т. 7. № 3. С. 295–312.].
Именно эти процессы привели к тому, что проблематика эпидемий с этих пор заняла важное место в исследованиях медицинских историков. Среди британских историков, связанных с Институтом Генри Велкома, следует упомянуть имена Э. Харди, М. Пеллинг, П. Вайндлинга, М. Харрисона, ставших флагманами в сфере историко-эпидемических исследований[30 - Hardy A. The Epidemic Streets: Infectious Diseases and the Rise of Preventive Medicine, 1856–1900. Oxford: Clarendon Press, 1993; Pelling M. The Common Lot: Sickness, Medical Occupations, and the Urban Poor in Early Modern England. New York, 1998; Weindling P. Epidemics and Genocide in Eastern Europe, 1890–1945. Oxford: Oxford University Press, 2000; Harrison M. Disease and the Modern World: 1500 to the Present Day. Cambridge: Polity Press, 2004; Idem. Contagion: How Commerce Has Spread Disease. New Haven: Yale University Press, 2013.]. В США в те же самые годы прорывные работы вышли из-под пера Ч. Розенберга и Ш. Ротман[31 - Rosenberg Ch.E. The Cholera Years: The United States in 1832, 1849 and 1866. Chicago: Uni-versity of Chicago Press, 1962; Idem. Explaining Epidemics and Other Studies in the History of Medicine. Cambridge: Cambridge University Press, 1992; Rothman S.M. Living in the Shadow of Death: Tuberculosis and the Social Experience of Illness in American History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1995.]. Во Франции, где лидерство в осмыслении истории эпидемий философы и социологи, особую роль в изучении истории эпидемий сыграл врач М. Грмек, ставший в 1973 г. директором научного центра по изучению истории биомедицинских наук в Практической школе высших исследований[32 - Grmek M.D. Diseases in the Ancient Greek World. Baltimore, 1989; Idem. History of AIDS: Emergence and Origin of a Modern Pandemic. Princeton: Princeton University Press, 1993.].
На рубеже ХХ и XXI вв. число врачей, заинтересованных в развитии новой медицинской истории, выросло. В условиях технократизации медицинской профессии все больше докторов осознали необходимость доверительного диалога с остальной частью общества. Стало больше публикаций по истории эпидемий, выполненных врачами-историками. На рынке книжной продукции их работы заняли собственную нишу.
Так, гастроэнтеролог Ф. Райан сосредоточил внимание на истории туберкулеза в Америке и Европе до и после появления антибиотиков[33 - Ryan F. The Forgotten Plague: How the Battle Against Tuberculosis Was Won – and Lost. Boston: Back Bay Books, 1994.]. Еще одно исследование на подобную тему было выполнено профессором Т. Дэниелом[34 - Daniel T.M. Captain of Death: The Story of Tuberculosis. Rochester, NY.: University of Rochester Press, 1999.]. Врач Т. Дорманди изложил собственную версию истории туберкулеза, соединив естественнонаучные факты об истории возбудителя этой болезни и историко-литературные сведения о наиболее известных ее жертвах из числа писателей, художников и композиторов[35 - Dormandy T. The White Death: A History of Tuberculosis. New York: New York University Press, 2000.]. Иммунолог П. Догерти показал, каким изменениям в ходе истории подвергается иммунитет человека, и как пандемии сказываются на развитии экономики, сельского хозяйства и систем безопасности[36 - Doherty P.C. Pandemics: What Everyone Needs to Know. Oxford: Oxford University Press, 2013.]. Терапевт М. Маккарти представил работу о роли антибиотиков в борьбе с инфекциями и о том, как эволюция лекарственных средств придает новый импульс микробным формам жизни, рождающим новые эпидемии[37 - MacCarthy M. Superbugs: The Race to Stop an Epidemic. NewYork: Avery, 2019.]. Невролог В.М. Новоселов в связи с начавшейся эпидемией СOVID-19 выпустил книгу о влиянии вирусных заболеваний на продолжительность жизни человеческой популяции, сделав вывод о том, распространение эпидемий на Земле стало следствием удлинения периода старости[38 - Новоселов В.М. От испанки до COVID-19. Хроники нападений вирусов. М.: Эксмо, 2020.]. Педиатр И.Г. Метелева представила книгу о Черной смерти и других эпидемиях, сосредоточив внимание на психологических трансформациях, происходивших с людьми, запертыми в стенах «чумного» города[39 - Метелева И.Г. Бич Божий. История чумы. М.: Пятый Рим, 2020.]. Склонность этих авторов к исследовательской работе позволяет отнести их к числу подлинных энтузиастов новой медицинской истории, пишущих об эпидемиях.
1.5. Современная историческая наука и эпидемии
Вопрос о том, почему современные профессионалы исторической науки обратились к изучению истории эпидемий, требует особого обсуждения. Так, речь может идти о том, что на многих историков сильное впечатление произвели работы некоторых философов и социологов, которые на рубеже 1960-х и 1970-х годов стали публиковать собственные исследования о проблемах медицинской теории и практики, гигиене и госпиталях, телесности и сексуальности[40 - Во Франции, например, к числу таких авторов следует отнести Ж. Кангилема, М. Фуко, Д. Гуревича, Ж. Леонара, Ж. Вигарелло.], что, в свою очередь, вызвало у историков желание проверить их выводы. С другой стороны, причиной растущего интереса историков к эпидемической проблематике стали драматические изменения в здравоохранении. В середине 1970-х годов врачам удалось ликвидировать оспу и взять под контроль некоторые другие опасные инфекции, но несмотря на это век эпидемий так и не закончился. Всего через несколько лет дал знать о себе СПИД. Затем обнаружились новые формы туберкулеза, стойкие к антибиотикам. Позже последовали новые вспышки холеры, чумы, птичьего гриппа и пр. Эти события вызвали потрясения в общественном сознании и не могли остаться незамеченными профессиональными историками.
В 1970-е годы работы историков в области истории эпидемий были немногочисленны. В 1972 г. Ф. Картрайт и М. Биддис предприняли попытку дать общий обзор всемирной истории эпидемий[41 - Cartwright F.F., Biddis M.D. Disease and History. New York: Barnes & Noble, 1972.]. Затем последовала фундаментальная книга У. Мак-Нила об эпидемиях и цивилизациях, в которой доказывалось, что контакты между народами всегда сопровождались не только распространением товаров и технологий, но и обменом болезнетворными микробами, способными вызывать кризисы в разных частях света[42 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1976.]. Почти в те же самые годы вышел еще ряд публикаций, авторы которых попытались проанализировать отдельные эпизоды из истории эпидемий на материалах региональной истории[43 - Cipolla C.M. Cristofano and the Plague: A Study in the History of Public Health in the Age of Galileo. London:COllins, 1973; Dols M.W. The Black Death in the Middle East. Princeton: Princeton University Press, 1977; Hatcher J. Plague, Population and the English Economy 1348–1530. New York: Palgrave, 1977; Meiss M. Painting in Florence and Siena after the Black Death: The Arts, Religion, and Society in the Mid-Fourteenth Century. Princeton: Princeton University Press, 1979.].
С начала 1980-х годов интеллектуальное лидерство в исследованиях эпидемий захватили американские и британские историки, тогда как историки из других стран, ориентируясь на их опыт включились в работу позднее. В этом плане отметим лишь некоторых авторов. В 1983 г. Н. Галлахер опубликовала превосходную книгу о роли исламских и европейских институтов здравоохранения в борьбе с эпидемиями в Тунисе[44 - Gallagher N.E. Medicine and Power in Tunisia, 1780–1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.]. В 1985 г. Р. Готтфрид написал об истории Черной смерти в Европе, сделав акцент на анализе природных и социокультурных аспектов этой эпидемии[45 - Gottfried R.S. The Black Death: Natural and Human Disaster in Medieval Europe. New York: Free Press, 1985.]. В том же году Д. Херлихи подготовил работу о том, как Черная смерть повлияла на установление новых способов контроля за населением, появление университетов, судьбы христианства, а также подъем народной культуры и рост национализма[46 - Эта книга была опубликована спустя более 10 лет, уже после его смерти. См.: Herlihy D. The Black Death and the Transformation of the West. Cambridge, Ma.: Harvard University Press, 1997.]. В 1986 г. Э. Кэрмайкл сообщила о борьбе санитарных служб с чумой в ренессансной Флоренции, утверждая, что местная элита воспринимала болезнь главным образом как атрибут бедных слоев населения, и, следовательно, успех властей в борьбе с эпидемиями не зависел напрямую от их теоретической осведомленности[47 - Carmichael A.G. Plague and the Poor in Renaissance Florence. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.]. Схожую идею предложил и П. Слэк в своем труде о борьбе с эпидемиями в Англии при Тюдорах и Стюартах[48 - Slack P. The Impact of the Plague in Tudor and Stuart England. London: Routledge & Kegan Paul, 1985.]. Р. Эванс реконструировал историю борьбы с холерой в Гамбурге, сосредоточившись на противоречиях между правительством и региональной элитой[49 - Evans R. Death in Hamburg: Society and Politics in the Cholera Years, 1830–1910. Oxford: Oxford University Press, 1987.]. В 1989 г. Дж. Кальви описала влияние эпидемий чумы начала XVII в. на религиозные чувства жителей Флоренции, а также попыталась реконструировать различия в реакции на эпидемию между мужчинами и женщинами Нового времени[50 - Calvi G. Histories of a Plague Year: The Social and Imaginary in Baroque Florence. Berkeley: University of California Press, 1989.].
В 1990-е годы число подобных исследований выросло. Историки старались не упускать из виду ситуацию не только на Западе, но и в других регионах. В 1992 г. О.Й. Бенедиктов, представил книгу о Черной смерти в Скандинавии, за которой последовала книга, учитывающая ход эпидемии на Кавказе, в Малой Азии и Северной Африке[51 - Benedictow O.J. Plague in the Late Medieval Nordic Countries: Epidemiological Studies. Oslo: Middelderforlaget, 1992; Idem. The Black Death 1346–1353: The Complete History. Woodbridge: Boydell Press, 2004.]. В том же году вышла коллективная монография, авторы которой анализировали представления разных социальных групп – духовенства, государственных чиновников, крестьян – о так называемых «новых болезнях» – в разные эпохи и в разных частях света[52 - Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence Cambridge: Cambridge University Press, 1992.]. В 1993 г. Д. Арнольд представил работу, в которой указал на связь между британским владычеством в Индии и колониальными санитарно-медицинскими стратегиями в отношении оспы, чумы и холеры. В ней он обратил внимание на то, что западная медицина в Индии играла роль еще одного инструмента колонизации, мало обращая внимание на реальные нужды местного населения[53 - Arnold D. Colonizing the Body: State Medicine and Epidemic Disease in Nineteenth-Century India. Berkeley: University of California Press, 1993.]. Ш. Уоттс, британский историк, работающий в Африке, написал сравнительное исследование о поведении санитарных властей в Средневековье и Новое время на Западе и в более поздние времена в колониальном мире. Он изобразил западную медицину весьма критически, как инструмент колонизации и поддержания социальной несправедливости[54 - Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999.]. П. Болдуин реконструировал историю борьбы с холерой, сифилисом и оспой в Европе с 1830 по 1930 г., показывая, что борьба с эпидемиями стала важной частью укрепления государственных институтов и одновременно поставила под вопрос демократические традиции. Позже он предпринял еще одно исследование, рассмотрев административно-политические аспекты кампаний против СПИДа в индустриальном мире[55 - Baldwin P. Contagion and the State in Europe, 1830–1930. Cambridge: Cambridge University Press, 1999; Idem. Disease and Democracy. The Industrialized World Faces AIDS. Berkeley: University of California Press, 2005.].
В самом начале 2000-х годов интересное исследование об эпидемии Черной смерти выпустил Н. Кантор, показавший ее влияние на изменения в европейской культуре[56 - Cantor N.F. In the Wake of the Plague: The Black Death and the World It Made. New York: Harper Perennial, 2001.]. Д. Ошинский поведал об истории полиомиелита в США[57 - Oshinsky D.M. Polio: An American Story. Oxford: Oxford University Press, 2006.]. Дж. Хейс издал две книги об эпидемиях от античности до ХХ в., сосредоточив внимание на социальной реакции на эпидемии[58 - Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000; Idem. Epidemics and Pandemics: Their Impacts on Human History. Santa Barbara, Ca.: ABC-Clio, 2005.]. М. Дэвис откликнулся своей книгой на эпидемию птичьего гриппа, написав исследование-предостережение[59 - Davis M. The Monster at Our Door: The Global Threat of Avian Flu. New York: New Press, 2005.]. Алармистский настрой, присущий его книге, стал преобладать в работах по истории эпидемий с середины 2000-х годов. С одной стороны, это усилило интерес к таким работам у читателей, а с другой – стало свидетельством некоторой зависимости части историков от политики СМИ. Интересным явлением в рамках исторической науки начала XXI в. стало стремление отдельных авторов к подведению эпидемических итогов прошедшего столетия, а также возвращение к его наиболее драматическим эпизодам, таким, как «испанский грипп». Это оказалось характерно для работ М. Хонигсбаума[60 - Honigsbaum M. Living with Enza: The Forgotten Story of Britain and Great Flu Pandemic of 1918. New York: Palgrave Macmillan, 2009; Idem. The Pandemic Century: One Hundred Years of Panic, Hysteria and Hubris. London: W. W. Norton & Company, 2019.]. Приближавшийся столетний «юбилей» «испанки» стал темой работ и некоторых других историков[61 - Bristow N.K. American Pandemic: The Lost Worlds of the 1918 In?uenza Epidemic. Oxford: Oxford University Press, 2012.].
Российские историки к проблематике истории эпидемий обратились позже своих зарубежных коллег. Главными результатами этой работы в настоящее время являются в основном статьи и доклады на конференциях. Однако появились и некоторые монографические исследования, носящие, как правило, обобщающий характер. Таковы, работы Ю.Е. Арнаутовой, К.А. Богданова, Д.В. Михеля, Л.М. Медведевой[62 - Арнаутова Ю.Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в средние века. СПб.: Алетейя, 2004; Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели: патографические тексты русской культуры XVIII–XIX веков. М: ОГИ, 2005; Михель Д.В. Болезнь и всемирная история. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2009; Медведева Л.М. Болезнь в культуре и культура болезни. Волгоград: Изд-во ВолгГМУ, 2013.].
Особенностью исследований современных историков стало обращение к фукидидовой модели восприятия эпидемии как масштабного социального кризиса, связанного с нарушением привычного порядка жизни и хаотизации социальной реальности. При рассмотрении различных эпизодов истории эпидемии современные историки часто обращаются к разнообразному естественнонаучному материалу, однако эти данные не являются преобладающими[63 - Harper K. The Fate of Rome: Climate, Disease, and the End of an Empire. Princeton: Princeton University Press, 2017.]. Традиционно большое внимание уделяется наиболее масштабным эпидемическим бедствиям, изменившим ход истории конкретных стран, обществ и цивилизаций, таких, как «афинская чума», Черная смерть, «испанка». В связи с распространением пандемии COVID-19 число публикаций историков об эпидемиях продолжает расти, и уже не представляется возможным оценить все новейшие работы. Для современных специалистов история эпидемий – это неотъемлемая часть истории общества, его социальной, культурной и политической жизни.
1.6. Эпидемии в фокусе популярной историографии
Интенсивное развитие СМИ и появление Интернета привело к общему оживлению интеллектуально-литературного творчества в последние два десятилетия. Повлияло это и на состояние современной историографии эпидемий. Об истории эпидемий все чаще стали писать не только врачи и профессиональные историки, но и представители других специальностей, а также журналисты. Публикации, выходящие из-под их пера, обычно отличаются живостью стиля и эмоциональностью и, как правило, имеют отношение лишь к наиболее «резонансным» эпизодам всемирной истории эпидемий – истории Черной смерти, «испанки», птичьего гриппа.
Первопроходцем в сфере популярной историографии эпидемий стал американский географ А. Кросби, который к 500-летнему юбилею открытия Америки написал книгу о последствиях «колумбова обмена» для коренных народов Нового света. В ней он заявил, что причиной быстрого завоевания Америки европейцами стали среди прочего их невидимые союзники – возбудители кори, оспы и других инфекций, против которых индейцы не имели иммунитета. Кросби пришел к выводу, что открытие Америки привело к вымиранию 95% коренного населения[64 - Crosby A.W. The Columbian Exchange: Biological and Cultural Consequences of 1492. West-port, Ct.: Greenwood Press 1972. Работа Кросби стать образцом для других исследований в этой области. Например, см.: Diamond J.M. Guns, Germs, and Steel: The Fates of Human Societies. New York: Norton, 2005.].
В начале XXI в. количество публикаций в рамках популярной историографии эпидемий возросло, мы же обратим внимание только на самые заметные. Так, в 2001 г. журналистка Дж. Колата издала эмоциональную книгу про эпидемию «испанки», обнародовав факты, относящиеся к США, Норвегии, Гонконгу и другим частям света[65 - Kolata G. Flu: The Story of the Great In?uenza Pandemic of 1918 and the Search for the Virus that Caused It. New York: Atria Books, 2001.]. В 2005 г. писатель Дж. Барри опубликовал еще одну работу об «испанке», сосредоточившись на событиях в западном мире[66 - Barry J.M. The Great In?uenza: The Story of the Deadliest Pandemic in History. New York: Penguin Books, 2005.]. К столетнему юбилею «испанки» журналистка Л. Спинни подготовила книгу о том, как она сказалась на жизнях знаменитых людей – Франца Кафки, Махатмы Ганди, короля Испании Альфонса XIII, а также на судьбах обитателей нью-йоркских трущоб. Ей удалось привлечь большое число нарративных источников, в том числе воспоминания тех людей, у которых восприятие об этой эпидемии были связаны с рассказами их родителей[67 - Spinney L. Pale Riders: The Spanish Flu of 1918 and How It Changed the World. New York: Vintage, 2018.]. Психолог К. Арнольд вновь вернулась к «испанке», представив еще один эмоциональный образ одной из самых больших эпидемий ХХ в.[68 - Arnold C. Pandemic 1918: Eyewitness Accounts from the Greatest Medical Holocaust in Modern History. New York: St. Martin’s Press, 2020.]
Начало XXI в., совпавшее с новым витком эпидемий холеры, птичьего гриппа, атипичной пневмонии и, наконец, нынешней коронавирусной инфекции, вызвало очередной всплеск публикационной активности. Журналист К.Т. Гринфилд представил книгу об эпидемии птичьего гриппа, в которой разоблачительные сюжеты сочетаются с алармистскими заявлениями. Автор предостерегает западный мир от того, чтобы доверять данным китайских властей, которые, по его мнению, скрывают сведения об эпидемических опасностях, что исходят из материкового Китая[69 - Greenfeld K.T. China Syndrome: The True Story of the 21st Century's First Great Epidemic. New York: Harper Perennial, 2007.]. Его коллега А. Сиппресс провел журналистское расследование в девяти странах Юго-Восточной Азии, итогом которого стали выводы о том, что именно в этом регионе мира вызревают «зерна» будущих смертоносных эпидемий, готовых обрушиться на остальной мир в ближайшие годы[70 - Sipress A. The Fatal Strain: On the Trail of Avian Flu and the Coming Pandemic. New York: Viking Adult, 2009.]. Журналистка С. Шах в своей алармистской работе о холере акцентировала внимание читателей на проблемах международного сотрудничества и необходимости для развитых стран помочь развивающимся странам в их борьбе с эпидемиями, поскольку и сам западный мир имеет много неудач на этом поприще[71 - Shah S. Pandemic: Tracking Contagions, from Cholera to Ebola and beyond. NewYork: Picador, 2016.].
В России публикации популяризаторов истории эпидемий также стали заметным явлением культуры. Писатель А.В. Бодров в книге об истории эпидемий охарактеризовал естественнонаучные аспекты ряда инфекций и представил краткий свод наиболее значимых сведений о демографических, социальных и культурных последствиях эпидемий за трехтысячелетний период[72 - Бодров А.В. История эпидемий. От черной чумы до COVID-19. М.: Центрполиграф, 2020.]. Журналисты А.С. Паевский и А.Н. Хоружая написали дилогию о чуме и холере, сосредоточив внимание на необычных фактах истории, связанных с этими опасными болезнями[73 - Паевский А.С., Хоружая А.Н. Вообще чума! История болезней от лихорадки до Паркинсона. М.: АСТ, 2018; Они же. Вот холера. История болезней от сифилиса до проказы. М.: АСТ, 2020.]. Характерно, что все последние публикации были в той или иной степени приурочены к последним эпидемическим происшествиям и вышли на книжный рынок как работы алармистского и/или разоблачительного содержания.
В целом уровень работ, написанных с позиций популярной историографии, неизменно растет. Их авторы для обоснования своих выводов привлекают разнообразные источники, ссылаются на архивные материалы, широко используют интервью со специалистами и людьми, имеющими отношение к описываемым событиям. Качественные различия между исследованиями профессионалов и любителей практически отсутствуют. Однако в отличие от профессиональных историков и врачей популяризаторы истории эпидемий почти не обращаются к тем сюжетам, которые остаются за пределами мейнстрима – а это, надо признать, весьма значительная часть всемирной истории эпидемий.
2
ДРЕВНИЙ МИР
Вопреки многочисленным мифам древнейший период в истории человечества не был ни золотым веком, ни жизнью в райском саду. Это было время серьезных испытаний. Наши далекие предки хотя и были хорошо развиты физически, несомненно, имели многочисленные проблемы со здоровьем. С точки зрения эволюционной теории с самого начала люди были не только хищниками, но и жертвами, часто становясь добычей других животных, как крупных, так и совершенно маленьких, невидимых глазу микропаразитов. При этом если с первыми из них они вполне успешно конкурировали, то о существовании вторых они совершенно ничего не знали вплоть до самого недавнего времени. Именно эти последние неизменно оказывались причиной разных болезней, с которыми людям постоянно приходилось иметь дело.
Когда охота и собирательство перестали быть эффективными и люди впервые столкнулись с лицом серьезного продовольственного кризиса, остро встала необходимость перехода к иным формам получения пропитания. В некоторых наиболее подходящих для этого районах Земли люди перешли к выращиванию съедобных растений и разведению домашних животных. Со временем наладилась оседлая жизнь и появились крупные, сложно устроенные человеческие общества – цивилизации. С этого момента судьба человечества круто изменилась.
По словам американского историка У. Макнилла, с появлением цивилизаций началась эпоха угнетения человека человеком, которую в биологическом плане следовало бы представить как особую разновидность макропаразитизма. Разные сравнительно немногочисленные типы элит стали пользоваться плодами труда многочисленных масс работающего населения, которое в огромной мере страдало и от биологического давления со стороны микропаразитов. В результате вся история цивилизаций превратилась в сложную форму взаимоотношений между населением и его угнетателями. Периоды достижения баланса между всеми сторонами сменялись периодами его нарушения[74 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1998. P. 23–32.]. Тем самым уже с самого начала неотъемлемой частью истории цивилизаций стали социальные беспорядки, голод и болезни.
Далее мы рассмотрим первые страницы всемирной истории человечества, от его зарождения до эпохи становления цивилизаций и первых контактов между ними, стараясь определить, какую роль в ней играли болезни.
2.1. Древнейшая история человечества
Согласно данным современной антропологии, родиной первых человеческих существ, наделенных зачатками интеллекта и способных создавать орудия труда, были саванны Восточной Африки. Первые представители рода людей появились там около 2 млн лет назад. Их ближайшие сородичи австралопитеки к этому времени уже начали исчезать с лица земли, тогда как более дальние родственники и предки – большие человекообразные обезьяны так и остались жить во влажных тропических лесах, по ту сторону от Великого Африканского разлома. Их существование во влажных лесах с биологической точки зрения вовсе нельзя было считать безмятежным. Тропический лес, густо заселенный разными мельчайшими формами жизни, был и все еще остается местом распространения огромного числа болезней, вызываемых вирусами, бактериями, простейшими и червями. По сравнению с вышедшими на просторы саванн первыми представителями рода людей антропоиды влажных лесов испытывали значительно больший гнет со стороны болезнетворных микроорганизмов. Достигнутый антропоидами биологический компромисс со своими микропаразитами привел к тому, что современные большие африканские обезьяны стали хроническими носителями большого числа инфекций, весьма опасных для человеческого рода, чье эволюционное становление происходило в других, более здоровых местах[75 - Ewald P.W. Evolution of Infectious Disease. New York: Oxford University Press, 1994.].
В отличие от джунглей саванна, несомненно, оказалась более свободной от прессинга микроорганизмов, однако и здесь их присутствие ощущалось на каждом шагу. Настоящим бедствием для человека в Восточной Африке стал трипаносомоз, «сонная болезнь», распространяемая мухой цеце. В экологическом смысле муха цеце выступила естественным регулятором численности людей и копытных, не позволяя ни тем ни другим стать более многочисленными и нарушить хрупкое природное равновесие[76 - Lyons M. African Trypanosomiasis (Sleeping Sickness) // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 552–561. См. также: Ford J. The Role of the Trypanosomiases in African Ecology: A Study of the Tsetse Fly Problem. Oxford: OxfordUniversityPress, 1971.].
Прошли сотни тысяч лет, прежде чем в ходе биологического и культурного развития люди превратились в доминирующий вид африканской саванны. Создав язык, орудия труда и усовершенствовав навыки приобретения пропитания, люди, по-видимому, стали несколько более многочисленными и поэтому были вынуждены двинуться на север и в других направлениях. Около 100 тыс. лет назад начался грандиозный процесс распространения человечества за пределы Африки.
Археологические реконструкции показывают, что это движение было неспешным. Однако в масштабах истории Земли оно, несомненно, оказалось стремительным. Приблизительно 10 тыс. лет назад или чуть раньше люди уже расселились по всем материкам, за исключением Антарктиды. При этом в некоторых местах, таких как Америка, пришельцы сумели нанести сильнейший ущерб местной фауне, уничтожив почти всех крупных млекопитающих, вследствие чего на американском континенте была упущена возможность для приручения полезных животных. В Евразии же ситуация оказалась более благополучной, поэтому на ее северных окраинах племена охотников могли заниматься добычей дикого зверя и в самые недавние времена.
Выйдя за пределы Африки, люди-охотники стали осваивать новые экологические ниши, где в большинстве случаев отсутствовали характерные для прародины человечества опасные микроорганизмы. В результате в умеренных и прохладных широтах они оказались более свободны от прессинга опасных инфекций и могли наслаждаться более здоровой средой обитания. На протяжении нескольких десятков тысяч лет главными проблемами для людей в умеренных и прохладных широтах оставались разнообразные травмы, а также голод в период неудачных охотничьих сезонов. Число инфекционных болезней в таких экологических условиях было значительно меньшим, чем в жарком климате[77 - Гохман И.И. Палеоантропология и доисторическая медицина // Антропология – медицине / Под ред. Т.И. Алексеевой. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 5–15; Porter R. The Greatest Bene?t to Mankind: A Medical History of Humanity from Antiquity to the Present. London: FontanaPress, 1997. P. 15–16. См. также: Ковешников В.Г., Никитюк Б.А. Медицинская антропология. Киев: Здоров’я, 1992.].
Около 10 тыс. лет назад на Земле началось очередное потепление климата. Оно вынудило последних сохранившихся крупных животных Евразии переместиться на северные, прохладные окраины материка. На опустевших охотничьих угодьях жарких и умеренных широт перед людьми встал вопрос о пропитании. Решение его было поистине революционным. От охоты и собирательства люди перешли к одомашниванию и культивированию животных и съедобных растений. Однако переход к оседлому образу жизни произошел не сразу. На протяжении по крайней мере 5 тыс. лет люди продолжали оставаться кочевниками, переходя от одного возделанного клочка земли к другому. Данное обстоятельство отчасти защищало их от болезней, с которыми они напрямую столкнулись, когда перешли к оседлому, цивилизованному образу жизни.
Переход к более интенсивным формам хозяйствования совпал с быстрым ростом численности населения на сравнительно небольших островках континентального пространства. Скученность жителей в первых крупных селениях и городках способствовала быстрому распространению числа инфекций, таких как оспа, корь, грипп и др., которые были неизвестны малочисленным народам. Развитие пахотного и поливного земледелия позволило собирать большие урожаи зерновых, однако запасы пищи в амбарах стали привлекать мелких млекопитающих, которые приблизившись вплотную к жилищу человека, принесли с собой и многочисленных микропаразитов. Занятие скотоводством также стало условием для распространения инфекций. Животные, прирученные человеком, – коровы, овцы, лошади, свиньи, верблюды, куры и пр., оказались резервуарами огромного числа болезней, к которым человечеству еще только предстояло приспособиться[78 - Porter R. The Greatest Bene?t to Mankind. P. 16–20.]. Началась эра цивилизаций, которая оказалась также и эрой массовых болезней.
2.2. Ранние цивилизации
Отвоевывая у природы все новые земли под поля и пастбища, люди, создавшие первые цивилизации, способствовали существенному уменьшению биоразнообразия. Меняя окружающий ландшафт и оттесняя крупных животных в области с наиболее суровым климатом, люди, в свою очередь, неизбежно подверглись давлению со стороны микропаразитов, которые начали скапливаться вокруг человеческих поселений и проникать в их тела. Необходимость тяжелого постоянного труда вкупе с новой экологической обстановкой быстро сказалась на состоянии их здоровья. По сравнению с охотниками и собирателями цивилизованные люди оказались более многочисленными, но физически менее здоровыми.
Важной причиной ухудшения здоровья людей из ранних цивилизаций оказался характер питания – более однообразный по сравнению с представителями обществ охотников и собирателей. Преобладание в их рационе растительной пищи, главным образом зерновых культур, обусловило дефицит витаминов и других питательных веществ, которые охотники могли получать с мясом диких животных. Систематическая нехватка мясной пищи наряду с недоступностью в более прохладных регионах Евразии цитрусовых и фруктов, с легкостью вызывали у многих земледельцев цингу, иначе говоря, острый дефицит витамина C, от которого страдали многие северные народы и в более поздние времена[79 - French R.K. Scurvy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P.1001–1005; Carpenter C.J. The History of Scurvy and Vitamin C. Cambridge: Cambridge University Press, 1986]. Бери-бери – болезнь, вызванная дефицитом тиамина (витамина В
), стала традиционным расстройством представителей рисовых культур, в особенности Кореи, Китая и Японии, где было принято очищать рис от шелухи и освобождать его от воды, чего как раз не делали в Индии и Бирме[80 - Meade M.S. Beriberi // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 606–612.]. Индейцы великих цивилизаций Америки, оказавшись вынужденными заложниками маисовой диеты, несомненно, должны были страдать от пеллагры, причиной которой был дефицит ниацина (витамин группы В)[81 - Etheridge E.W. Pellagra // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 918–924; Etheridge E.W. The Butter?y Caste: A Social History of Pellagra in the South. Westport, Conn.: Greenwood Press, 1972. См. также: ДеКрюи П. Охотники за микробами. Борьба за жизнь. М.: Наука, 1982.].
Поскольку все великие цивилизации Старого Света возникали на берегах рек, то ни одна из них не была свободна от болезней, вызванных загрязнением воды, таких как брюшной тиф и дизентерия. При этом в теплом климате берега рек неизменно представляли собой среду, до предела насыщенную опасными невидимыми существами, в том числе паразитами, способными завершать свой жизненный цикл во внутренних органах человека. Так, одной из самых серьезных болезней в Египте, Месопотамии, Китае и Юго-Восточной Азии с давних пор стал шистосомоз, называемый также лихорадкой красной воды, улиточной лихорадкой и бильгарциозом, по имени Теодора Бильгарца, обнаружившего его в XIX в. У людей шистосомоз вызывают маленькие черви класса нематод, паразитирующие на речных улитках. Через ранки и мельчайшие трещинки на ногах личинки этих червей проникают в печень, сердце и другие органы, вызывая интоксикацию человеческого организма и угнетая психику. Современные исследования показывают, что эти паразиты сохранились даже в мумиях египетских фараонов. Несомненно, они успешно паразитировали в организмах простых земледельцев, которые работали босиком на поливных полях вдоль берегов Нила, Евфрата, Меконга и других рек. Как подчеркивает Макнилл, ввиду того, что характерными симптомами шистосомоза являются угнетение психики, апатия и безволие, эта болезнь была прекрасным средством для продления жизни деспотических режимов Старого Света на протяжении многих столетий их существования[82 - Farley J. Bihharzia: A History of Imperial Tropical Medicine. Cambridge: Cambridge University Press, 1991; McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 62–64.].
История ранних цивилизаций – это история возникновения и роста больших городов. Данный процесс изначально носил противоречивый характер. Возможности получения пропитания, как и прочие условия жизни в городах, обычно были более легкими по сравнению с сельской местностью, однако эпидемическая ситуация традиционно оставалась более тяжелой. Это приводило к тому, что избыточное сельское население постоянно притекало в города, обеспечивая их демографическое воспроизводство. Однако для вновь прибывших жителей города превращались в своеобразные жернова смерти. Городская среда с ее многочисленным населением была местом процветания разных инфекционных болезней, уже ставших «болезнями цивилизации», привычными для горожан и смертельно опасными для пришельцев. В результате огромное число городских жителей неизменно вымирало, освобождая место для все новых мигрантов. На протяжении нескольких тысячелетий города оставались средой, крайне опасной для жизни, и такая ситуация, например в Европе, сохранялась еще и в XIX в.[83 - Stannard D.E. Disease, Human Migration and History // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 36–37.]
«Болезни цивилизации», которые с недавнего времени принято называть детскими, по-разному воздействовали на разные группы населения. Они систематически лишали жизни от 3 до 10% детей, родившихся в городах, тогда как, оказавшись в сельской местности, они могли вызвать настоящий эпидемический пожар, губительный для всех возрастов. Тем самым в условиях цивилизованной городской жизни эти болезни превращались в хронические, в то время как за ее пределами они часто приобретали острую форму. В городах населению удавалось поддерживать некое экологическое равновесие со своими микропаразитами, тогда как сельское население по большей части не имело такой возможности, вследствие чего его способы биологического ответа на вызов болезни были неадекватными.
Таким образом, сложная динамика взаимоотношений города и деревни, давно изучаемая историками и социологами, имеет и еще одно измерение – медико-биологическое. Не следует ли говорить после этого о том, что удивительная живучесть цивилизаций и их власть над окружающим морем варваров, была обеспечена также и их характерным биологическим превосходством, в качестве которого выступала привычная для цивилизаций способность уживаться с возбудителями кори, свинки, туберкулеза и даже оспы?
Во многом вследствие этого воздействия городов на сельские территории их население не только стремилось проникнуть внутрь городских стен, но и бежало в противоположном направлении. Впрочем, цивилизации очень часто поощряли это бегство, подталкивая колонистов в удобном для себя направлении. В результате области влияния цивилизаций все время расширялись, пока сами цивилизации наконец не вступили в контакты друг с другом. Тем самым история цивилизаций изначально была также историей территориальной экспансии. История Египта – это многовековой процесс продвижения земледельцев вниз по течению Нила, а история Месопотамии – это череда попыток расширить сельскохозяйственные территории к востоку и западу от Тигра и Евфрата. История китайской цивилизации была беспрецедентным движением миллионов китайцев на юг, от Хуанхэ к Янцзы, а история цивилизации Индии – продвижением человеческих масс с северо-западных окраин Индостана на юг и восток, в направлении Ганга.
Этот процесс экспансии то и дело наталкивался на препятствия, важнейшим из которых были «новые болезни». Так, китайских переселенцев с берегов своенравной Хуанхэ, которые искали себе приюта на тихой и величественной Янцзы, ожидали многочисленные «лихорадки», десятилетие за десятилетием уносившие жизни мигрантов с севера. В результате этого процесс хозяйственной экспансии в Южном Китае растянулся на несколько веков, завершившись к концу I тыс. н.э.. Еще более драматичным был этот процесс в Индии, где выходцев из теплых и сухих областей вдоль берегов Инда ожидали жаркие и влажные местности бассейна Ганга, переполненные опасными для здоровья людей микропаразитами. Холера, малярия и различные формы тропической лихорадки создали там уникальную эпидемическую ситуацию, которая, возможно, наложила отпечаток и на характер социального устройства Индии. Пришельцам так и не удалось как следует закрепиться на новых территориях, в результате чего в стране образовались многочисленные кастовые группы, чья культура так и не была ассимилирована культурой господствующего большинства[84 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 90–93, 98–112.].
Вырубая леса и осушая болота в интересах сельского хозяйства, человечество в различных регионах Земли неизменно способствовало нарушению экологического равновесия, существовавшего до сих пор. Одной из характерных реакций природы на это вторжение было распространение таких болезней, как малярия. Итальянское слово «малярия» (букв. «плохой воздух») указывает на то, что эта болезнь традиционно была распространена в низменных, болотистых местностях. Она была хорошо известна античным грекам и, несомненно, более ранним цивилизациям Восточного полушария, от Египта до Индии и Китая. Не вполне ясно, существовала ли малярия в доколумбовой Америке, но после появления европейцев и африканцев она и там стала важной проблемой. Как показывает случай Западной Африки, малярия может принимать форму хронической болезни, однако в большинстве других регионов мира она остается острой болезнью, которая часто заканчивается смертью. Болезнь вызывают особые паразиты Plasmodium, которые попадая в кровь человека благодаря укусам комара анофелеса, приводят к ее разрушению[85 - Dunn F.L. Malaria // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 855–862; Porter R. The Greatest Bene?t to Mankind. P. 20–22.].
В силу географической специфики, по крайней мере две из четырех древних цивилизаций Старого Света достаточно рано вступили во взаимодействие – Египет и Месопотамия. К V в. до н.э. вследствие персидской военной экспансии они соединились в единую ближневосточную цивилизацию, что привело к усилению не только торгового и культурного обмена между ними, но и к обмену болезнями. Еще больших масштабов этот обмен достиг в I–II вв. н.э., когда все главные цивилизации Евразии установили между собой регулярные контакты. Некоторые последствия этого для всемирной истории были весьма трагическими. Однако, прежде чем обратиться к обсуждению этих событий, следует обратить внимание на западную окраину мира великих евразийских цивилизаций, которая долгое время находилась в стороне от всемирной истории.
2.3. Греческий мир
По сравнению с Египтом и другими великими цивилизациями древности греческий мир долгое время представлял собой культурную периферию. Для самих греков Восток постоянно оставался образцом и предметом всестороннего интереса. Между тем пока греки продолжали оставаться в стороне от главных событий всемирной истории, они могли наслаждаться более здоровыми условиями жизни. Этому способствовал и более мягкий климат Средиземноморья, и вся экологическая обстановка, которая, разумеется, не была до конца идеальной. При этом греки почти не занимались производством зерна, сосредоточив свое внимание на более выгодной для себя сфере – выращивании винограда и маслин с последующей продажей вина и масла на всех доступных им мировых рынках. В этом смысле они заложили основы цивилизации, биологический профиль которой существенно отличался от более ранних подобных образований. Однако, когда греки вступили в более тесные контакты с Ближним Востоком, ситуация изменилась.
Оставим в стороне ситуацию с легендарной эпидемией под Троей, о которой рассказал Гомер. Свидетельства о ней слишком ненадежны, хотя и подтверждают тезис о том, что контакты с Востоком могли завершаться трагически для их предков. Более значительные следы в греческой истории сыграли эпидемии, вспыхнувшие в V в. до н.э. Как следует из знаменитого сочинения Гиппократа об эпидемиях, на греческих островах в этот период уже случались болезни, охватывающие большое число людей. Впрочем, в большинстве своем они не были летальными. Такова была эпидемия на Фасосе[86 - Гиппократ.Избранные книги. М.: Сварог, 1994. С.332–335.], в которой современные специалисты опознают банальную свинку. Однако вскоре вслед за ней случилась знаменитая Афинская эпидемия 430 г., давшая старт целой серии эпидемий в материковой Греции (430–427), итогом которых было резкое сокращение численности афинских граждан и, как следствие, подрыв афинского военно-морского могущества. Споры о том, что это была за болезнь, до сих пор не закончены. Историки медицины разных времен говорили о бубонной чуме, сибирской язве, тифе, оспе, эрготизме, даже лошадином сапе и туляремии[87 - Salway P., Dell W. Plague at Athens // Greece & Rome, 2nd Ser. 1955. Vol. 2 (2). P. 62–70; Littman R.J., Littman M.L. The Athenian Plague: Smallpox // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1969. Vol. 100. P. 261–275; Cartwright F.F., Biddis M.D. Disease and History. New York: Barnes & Noble, 1972. P. 6–8; Poole J.C.F., Holladay A.J. Thucydides and the Plague: A Footnote // The Classical Quarterly, New Series. 1982. Vol. 32 (1). P. 235–236; Wylie J.A.H., Stubbs H.W. The Plague of Athens: 430–428 B.C. Epidemic and Epizootic // The Classical Quarterly, New Series. 1983. Vol. 33 (1). P. 6–11.]. Возможно, это была корь, которая приняла необычайно вирулентную форму, встретившись с совершенно незнакомой с ней человеческой популяцией. Корь, для того чтобы стать хронической болезнью, нуждается в популяции порядка 400 тыс. человек. В Афинах же к этому времени проживало чуть более 150 тыс. человек, что и предопределило итог нашествия «новой болезни»[88 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 120–121, 320.]. Весьма характерно, что эта эпидемия оказалась всего лишь одним из эпизодов в череде эпидемий, случившихся тогда же в Египте, Ливии и Эфиопии.
В связи с огромным вниманием, которые историки традиционно уделяют этому событию, можно утверждать, что оно хорошо изучено. Отчасти вследствие этого Афинская эпидемия стала моделью, с помощью которой в разные времена на Западе исследователи пытались анализировать социальную сторону всех «новых болезней». В самом деле, помимо большого числа жертв эта эпидемия была отмечена серьезными социальными потрясениями. Фукидид, оставивший главные свидетельства о ней, недвусмысленно указал, что с самого начала эпидемии среди афинян распространились слухи о том, что чужаки, скорее всего спартанцы, отравили колодцы. После того как болезнь унесла жизни тысяч людей, среди оставшихся в живых усилились радикальные настроения. Традиции предков, религия, законы – все было подвергнуто поруганию. Начали быстро распространяться оргиастические культы и философский скептицизм. Были даже разорены погребения. В то же время, с другой стороны, усилились консервативные группы. Результатом этого стало преследование вождя радикалов Алкивиада и суд над философом Сократом. В конечном итоге эпидемия спровоцировала раскол афинского общества[89 - Longrigg J. Epidemics, Ideas and Classical Athenian Society // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 21–44. См. также: Couch H.N. Some Political Implications of the Athenian Plague // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1935. Vol. 66. P. 92–103.].
Одним из важных культурных последствий этой афинской эпидемии было то, что она способствовала быстрому развитию медицины. В дополнение к домашней магической медицине, представленной мифическими фигурами женщин-врачевательниц, таких как Медея и Цирцея, стала развиваться храмовая медицина, нашедшая воплощение в культе Асклепия. Жрецы-асклепиады были склонны рекомендовать своим пациентам различные формы укрепляющих упражнений и очистительные процедуры, а также знаменитую «инкубацию» – целительный сон в стенах храма бога Асклепия.
Другая медицинская традиция, возникшая в это время, – гиппократовская медицина. Гиппократ и его последователи разделяли многие принципы асклепиадов, предпочитая утверждать, что лучшим врачевателем является сама природа. В то же время они избегали каких-то серьезных вмешательств, оставаясь сторонниками профилактических мер. Характерной чертой гиппократовской медицины была ее тесная связь с философскими концепциями своего времени, в частности со знаменитым учением о четырех элементах. Философский рационализм, которого придерживались гиппократики, позволил им отказаться от старых сверхъестественных интерпретаций болезни, как, например, в известном случае с эпилепсией. Вместо этого греческие врачи-философы трактовали болезнь как следствие дисбаланса четырех жизненных соков, ставя задачей добиваться восстановления равновесия посредством правильно организованной диеты. По прошествии более пяти веков это учение было еще более усовершенствовано благодаря стараниям великого Галена, осуществившего синтез всего самого достойного, что имелось в греческой медицине. Не в последнюю очередь благодаря этому синтезу такая медицинская традиция осталась главным направлением медицинского рационализма во всем греческом мире[90 - Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 8–10; Watts S. Disease and Medicine in World History. New York: Routledge, 2003. P. 31–36; Lock S. The Western Medical Tradition // Bynum W.F., Bynum H. (eds.) Dictionary of Medical Biography in 5 Vols. Vol. 1. Westport, Ct.: Greenwood Press, 2007. P. 1–5.].
Ослабление Афин сыграло свою роль в том, что греческие полисы так и не сумели объединиться в единое государство, в результате чего греческий мир в скором времени стал частью более сильной Македонской империи. В последующем и это государство распалось на части, а его осколки были заново собраны Римом, осуществившим всемирно-историческую миссию по учреждению единой средиземноморской цивилизации. Римляне мудро обеспечили политическую и экономическую интеграцию народов Средиземноморья, позволив при этом им сохранить культурное своеобразие. В рамках новой империи военно-административный римский порядок гармонично соединился с греческим интеллектуальным гением. Вся наука и медицинская практика осуществлялась греками. При этом и греки и римляне оставались прагматиками и ценителями комфорта. Всюду, где проживало греко-римское население, существовали процветающие города. В них создавались многочисленные общественные сооружения, строились бани, прокладывался водопровод, устраивалась канализация. В этом смысле сам Вечный город был образцом цивилизованной жизни, с великолепными достижениями в области санитарии. Во многих аспектах санитарная техника Рима превосходила все существующие аналоги в других районах Средиземноморья и даже за его пределами. К началу нашей эры в нем проживало около миллиона человек, и при этом городу долгое время удавалось избегать серьезных эпидемий[91 - Cartwright F.F., Biddiss M.D. Disease and History. N.Y.: Barnes & Noble, 1972. P. 8–28.].
В результате к I в. н.э. западная окраина Евразии уже не была культурной периферией Древнего мира, но представляла собой еще одну великую цивилизацию, осуществлявшую активную экспансию по всем направлениям. Однако, не смотря на то что амбициозная римская политика предписывала многотысячным легионам двигаться то на север, то на юг, то на запад, важнейшим из всех направлений по-прежнему оставалось восточное. Именно на этом направлении объединенный греко-римский мир вступил в продолжительные контакты с цивилизациями Востока. На этот раз их последствия были гораздо более значительными, в том числе и в смысле распространения болезней.
2.4. Контакты между цивилизациями
К началу I в. н.э. все главные цивилизации Старого Света достигли своих «естественных границ». На западе Евразии Рим объединил все народы Средиземноморья, распространив свою власть от Британских островов до Сирии. Однако дальнейшее его продвижение в восточном направлении остановилось, столкнувшись с сильным противодействием Парфии. В свою очередь, Парфянское царство подчинило себе почти все земли бывшей Персидской империи времен Ахеменидов и распростерло свою власть вплоть до долины Инда. Индийская цивилизация также находилась в состоянии экспансии, направляя своих купцов и религиозных миссионеров в Южную и Юго-Восточную Азию, вплоть до берегов нынешней Индонезии. Наконец, китайская цивилизация, политическим ядром которой была сильная Ханьская империя, овладела большей частью Великой Китайской равнины, и китайские купцы начали прокладывать свои маршруты на запад.
Поскольку военные столкновения между соседними цивилизациями (Рим и Персидский мир) выявили свою бесперспективность, главной формой контактов стали торговые. Традиционные связи между Средиземноморским миром и Месопотамией были дополнены также торговыми контактами между Римской империей и Индией, а после того как начал действовать Великий Шелковый путь – между Западом и Китаем. Впервые во всемирной истории гигантские расстояния, разделявшие наиболее многочисленные народы, разбросанные по всему Старому Свету, покорились человеческой воле. Этому способствовало и успешное развитие средств коммуникации, как сухопутных, так и морских. В результате было положено начало грандиозному трансконтинентальному обмену, в том числе обмену «болезнями цивилизаций». С точки зрения У. Макнилла, произошло «слияние всех евразийских бассейновых цивилизаций с их болезнями»[92 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 94.].
К сожалению, трудно проследить во всех подробностях этот процесс. В частности, нет достоверных данных об эпидемиологической обстановке в Индии и Месопотамии, однако точно известно, что со II по VI в. резко ухудшилась ситуация и на Западе, и в Китае. По данным китайских источников, в 161–162 гг. произошла первая эпидемия в войсках, размещенных на северо-западных границах империи. Вслед за этим вспышки все новых и новых болезней стали происходить по стране. Согласно свидетельствам Хо Куна, в 310–312 гг. в Китай пришла страшная болезнь, от которой у больных по всему телу высыпали болячки, а число умерших оказалось много больше, чем в прошлые годы. После этого «парша» уже не покидала Китая. Специалисты полагают, что речь может идти об оспе, которая в то же самое время обрушилась и на западный мир[93 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 94–160.].
Западная история остается по-прежнему наиболее хорошо документированной. В частности, известно, что в 165 г. н.э. на территорию империи проникла «новая болезнь», которая была занесена войсками из Месопотамии. Она вызвала серьезные опустошения. В 166 г. болезнь уже появилась в Риме. С этого времени она уже не покидала территорию империи без малого четверть века. По данным Диона Кассия, в 189 г. в Риме за один день от эпидемии умирало 2 тыс. человек. В историю она вошла под названием «чумы Антони-нов». К сожалению, такой авторитетный врач, как Клавдий Гален, оставил о ней лишь краткое упоминание, но другие имеющиеся свидетельства позволяют предположить, что этой болезнью была оспа. Важным симптомом ее были сильные кожные высыпания[94 - Littman R.J., Littman M.L. Galen and the Antonine Plague // The American Journal of Philology. 1973. Vol. 94 (3). P. 243–255.]. Некоторые исследователи сомневались в том, что чума 165–189 гг. является главной причиной последующей депопуляции Римской империи[95 - Gilliam J.F. The Plague under Marcus Aurelius // The American Journal of Philology. 1961. Vol. 82 (3). P. 225–251.]. Однако несомненно то, что эта эпидемия стала трагической прелюдией к истории демографического упадка в Средиземноморском мире, ставшего явным уже в III в. и обусловившего, в свою очередь, экономический и политический упадок Рима.
В III в. эпидемии уже были настоящим бедствием для Римской империи, подтачивая ее человеческие ресурсы и оставляя все более уязвимой перед угрозой вторжения варваров с севера. Новая сильная волна эпидемий прокатилась по империи в 251–266 гг. Она получила название чумы Киприана. Не исключено, что это вновь была оспа и присоединившаяся к ней корь, поскольку обе болезни спустя несколько веков стали привычными детскими недугами на Западе. Последствия этой эпидемии были весьма значительны и для городов, и для сельской местности. Дело дошло до того, что в правление Диоклетиана (285–305) пришлось издавать специальные законы, предписывающие землевладельцам прикреплять своих рабов к земле и поручать им ее обработку. Государственная казна отчаянно стала нуждаться в денежных средствах для содержания армии, а городской знати, привыкшей к роскоши, теперь уже было тяжело следовать привычному греко-римскому стилю жизни. Сложилась трагическая ситуация, которая все более усугублялась: имперские власти и знать не ослабляли своего социального давления на производительные силы населения, а возбудители опасных инфекций усиливали биологический прессинг на него. В результате численность земледельческого населения империи неукротимо снижалась, ведя в исторической перспективе к полномасштабному кризису всей средиземноморской цивилизации[96 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 133–134.].
Эпидемии III в. на территории Римской империи способствовали усилению христианства. Возникнув за два века до этого в качестве одной из иудейских сект, христианство в III в. стало завоевывать симпатии огромного числа людей. Причиной этого была не только твердость веры в условиях погибающего социального мира, но и невиданная прежде готовность христиан оказывать помощь тем больным и несчастным, которым отказывались помогать даже родственники. Милосердие приводило верующих к постели умирающих и давало им силы заботиться о них. Спустя столетие в некоторых городах на востоке Римской империи на фундаменте этого религиозного чувства возникла новая культурная практика – забота о страдающих в условиях больниц[97 - Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 14–16.]. Незабываемый пример Христа, которому новое вероучение приписывало удивительную способность спасать немощных и страждущих, сделал христианство наиболее привлекательной для многих формой религиозного ответа на вызов новой болезни. Между тем, нечто похожее в ту же эпоху начало происходить и в Китае. Эпидемии II–VI вв., которые вызвали массовые опустошения и отчаяние, способствовали распространению еще одного религиозного учения – буддизма, призванного дать утешение от страдания.
Безусловно, эпидемии этой эпохи способствовали ослаблению Римской империи на западе Евразии и Ханьской империи на Дальнем Востоке. Непрекращающиеся волны «новых болезней» совпали с длительным периодом социальных беспорядков, экономического упадка и военных вторжений. Вслед за этим начался период относительной стабилизации, который, впрочем, был более ярко выражен в Китае, чем на Западе. В Поднебесной это было связано с утверждением у власти династии Тан (618–907), в годы царствования которой, однако, страна не была свободна ни от крестьянских волнений, ни от эпидемий страшных болезней. В частности, с VII в. в Китае начали отмечаться случаи бубонной чумы, а современники отмечали сильное распространение крыс. На Западе, где политическая стабилизация была достигнута только на территории восточной части бывшей империи, также свирепствовали болезни. Наиболее грозной из них стала знаменитая Юстинианова чума, которая обрушилась на территории Византии и Персии в 542 г. и присутствовала там до 750 г.
Специалисты считают, что эта болезнь была первым историческим случаем бубонной чумы в Средиземноморском мире. До той поры эта болезнь, скорее всего, была известна только в местах своего природного распространения, в частности в Африке и в предгорьях Гималаев. Однако к середине VI в. бубонная чума уже, безусловно, присутствовала во многих портовых городах на побережье Индийского океана, и настало время, когда она сумела вырваться за пределы своих экологических границ. Когда чума дошла до Египта и появилась в Средиземноморье, она встретилась там с крайне уязвимой к ней в иммунологическом плане популяцией. Этим вызваны те разорения, которые произвела болезнь. Византийский историк Прокопий Кесарийский свидетельствовал о том, что в самые страшные дни эпидемии в Константинополе от чумы умирало по 10 тыс. человек в день. Вообще, уровень смертности от этой «новой болезни» оказался очень высоким[98 - Russell J.C. That Earlier Plague // Demography. 1968. Vol. 5 (1). P. 174–184.].
Во всемирно-историческом плане последствия Юстиниановой чумы оказались значительными. Сильные разорения, которые она вызвала на территории соперничающих между собой Византии и Персии, безусловно, способствовали быстрому и неожиданному успеху арабов, которые пришли на освободившиеся территории с юга и с легкостью распространили на них религию пророка Мухаммеда. Таким образом, в Восточном Средиземноморье произошла глубокая цивилизационная трансформация: римский мир уступил место новой цивилизации ислама, что дало, между прочим, повод О. Шпенглеру в начале ХХ в. говорить о глубоком внутреннем родстве обоих феноменов[99 - Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. М.: Мысль, 1998. С. 193–339.]. При этом опыт этой эпидемии оказался весьма поучительным для раннего ислама, поскольку полученные тогда представления о чуме на долгое время стали основой последующих медицинских и религиозных форм реакции на болезнь в мусульманском мире[100 - Dols M.W. Plague in Early Islamic History // Journal of the American Oriental Society. 1974. Vol. 94 (3). P. 371–383.]. Юстинианова чума расчистила дорогу и для будущей цивилизации Запада. Так, если эпидемии II и III вв. способствовали упадку Римской империи, то эта эпидемия, в сущности, привела к тому, что ни на восточных, ни на западных территориях бывшей единой империи более не нашлось сил для ее восстановления. Это не удалось сделать ни императорам Византии, ни варварским королям Запада, таким как Карл Великий, чья грандиозная попытка воссоздать единое государство для римлян и германцев очень скоро потерпела крушение.
Таков был итог контактов между великими цивилизациями Древнего мира, за которым вскоре последовало очередное время разобщенности и разрыва контактов между наиболее крупными островами социальной жизни в Старом Свете. По историческим меркам время этого разобщения оказалось сравнительно долгим.
* * *
Выше была представлена очень краткая, обзорная попытка осветить роль болезни в течение самого продолжительного периода в истории человеческого общества – от эпохи возникновения разумных форм человеческой жизни до времени цивилизаций. На протяжении всех этих тысячелетий болезни были непременными спутниками человечества. И первобытные общества охотников и собирателей, и цивилизованные народы, занятые скотоводством и земледелием, страдали от них. При этом, похоже, цивилизованному человечеству пришлось столкнуться с более значительными проблемами по сравнению с людьми каменного века. Тяжелый земледельческий труд, близкие контакты с животными, запасы пищи в домах и амбарах, плохие санитарные условия жизни в городах и селениях, способствующие распространению микропаразитов, – все это оказало сильнейшее биологическое влияние на здоровье людей, живущих в условиях цивилизаций. Выживание все новых поколений людей в условиях цивилизованной жизни, однако, свидетельствовало о том, что экологический компромисс между людьми и возбудителями инфекций рано или поздно бывал установлен. Это, в свою очередь, означало, что сила инфекций ослабевала, а болезни приобретали характер хронических, детских болезней, болезней цивилизации. Очевидно, в каждых конкретных географических условиях они были свои собственные. Этим и объясняется тот факт, что когда в начале I тысячелетия н.э. великие цивилизации Древнего мира наладили регулярные контакты между собой, это привело к распространению «новых болезней», которые приняли форму острых, смертельно опасных эпидемий для народов, не имевших ни биологического, ни культурного опыта ответ на них.
К настоящему времени по-прежнему еще мало известно об истории болезней в этот период человеческой истории. Нам более-менее хорошо знакома лишь история народов, живших на западе Евразии, отчасти история Китая. Между тем ясно, что и в судьбах других народов Старого Света эпоха первых контактов между цивилизациями оставила свой трагический след. В последующих разделах работы будет сделан акцент на роли болезни в истории западной цивилизации, хотя по мере возможности будет обсуждаться ситуация и в других культурно-исторических регионах Земли в прошлые времена.
3
СРЕДНИЕ ВЕКА НА ЗАПАДЕ
Прекращение контактов между великими цивилизациями Старого Света, которое во многом было обусловлено эпидемиями III–VI вв., знаменовало собой начало затяжного кризиса, который охватил по меньшей мере два крупных культурно-географических региона Евразии – Дальний Восток и Средиземноморье. Его экономические и культурные последствия были весьма значительны, а политическим его выражением стало падение Ханьской империи и распад Римского «универсального государства»[101 - Термин «универсальное государство» введен Арнольдом Тойнби. См.: Тойнби А.Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.]. Не меньшие потрясения выпали и на долю других цивилизаций Старого Света – Ближневосточной и Индийской, однако в данном случае не вполне ясно, были ли эти потрясения связаны с эпидемической обстановкой, поскольку надежные данные на этот счет пока отсутствуют. Падение Рима – факт, который современники едва ли готовы были признать в полной мере, – почти сразу вызвал соперничество между главными преемниками античной Средиземноморской цивилизации – Византией, христианско-варварским Западом и молодой исламской цивилизацией, заявившей о себе также как о наследнице более древней Ближневосточной цивилизации. При этом почти по всему Средиземноморью, начиная с VII в. и вплоть до конца XI в., ислам одерживал верх над своими христианскими конкурентами, и эту тенденцию, видимо, нельзя до конца объяснить, если не принять во внимание факт демографического преимущества, приобретенного мусульманским миром после прихода Юстиниановой чумы. Эта грозная эпидемия, подточив силы древних средиземноморских народов, привела к серьезным опустошениям на территориях, занимаемых прежде римлянами и их соседями. Арабы почти не встретили сопротивления, когда начали свой поход по берегам Средиземного моря. Тем же обстоятельством во многом следует объяснить и постепенный перенос основных центров экономической, политической и культурной жизни с обезлюдевшего Апеннинского полуострова на север от Альп. В V в. на этих более густо населенных территориях начался процесс формирования совершенно новой цивилизации, которую теперь принято называть цивилизацией Запада. Ее длительное восхождение началось в эпоху, которую по традиции, возникшей еще в конце XV в., называют Средневековьем[102 - Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М.: Прогресс, 2001. С. 12–13, 31.].
Цивилизация средневекового Запада с самого начала была цивилизацией деревенского типа, и лишь к XI в. на охваченных ей территориях начался рост городов[103 - Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, 1992.]. Это было верным признаком начавшегося к тому времени демографического роста, обеспеченного помимо прочего также и более-менее благополучной эпидемической обстановкой. Разумеется, она не была совершенно свободной от прессинга болезней, присутствие которых, как и прежде, продолжало играть существенную роль в истории человечества. Однако наступивший период длительной изоляции не мог не оказать влияния на то, какие именно расстройства определяли биологический профиль этой цивилизации.
Рассмотрим теперь, какую роль в судьбах Запада играли некоторые наиболее значительные болезни, начиная от V в. и до прихода эпидемии Великой чумы в середине XIV в.
3.1. Эпидемическая обстановка в Средние века
Ранний период в истории западной цивилизации был временем многочисленных отступлений от рубежей эпохи римских завоеваний. К северу от Средиземного моря почти совершенно исчезли города, а вместе с ними многие ремесла и торговля на дальние расстояния. Вплоть до XI в. повсюду политические институты оставались очень слабыми, что стало причиной того, что руководство общественной жизнью повсеместно перешло в руки церкви. Были забыты или утрачены многие достижения римской техники, а философские знания и медицина и вовсе оказались чем-то чуждым в этом новом мире, представлявшем собой синтез языческого варварства и христианства.
Вместе с тем новая историческая ситуация не была безнадежной. Во многих местах возникали ростки нового, в чем-то более успешного мира. Характерным признаком большей части эпохи Средневековья стало отсутствие эпидемий наиболее опустошительных болезней, таких как чума. Ввиду слабого развития городов отсутствовали и многие болезни, неизбежные в условиях скученности городского населения, прежде всего инфекционные болезни, передающиеся воздушным путем (грипп, туберкулез, дифтерия). Кишечные инфекции теперь также не могли распространяться слишком быстро, хотя санитарная обстановка и была не самой лучшей[104 - Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 18.]. При этом, поскольку большая часть населения вынуждена была вести самодостаточный деревенский образ жизни, характер питания зависел прежде всего от того, что давало собственное поле и огород. Несмотря на то что на протяжении всего раннего Средневековья климат в Европе был мягким и благоприятствовал ведению сельского хозяйства, любой неурожайный год легко приводил к возникновению голода и болезней, вызванных нехваткой питательных веществ, в особенности цинги, рахита и эрготизма. Цинга была следствием нехватки витамина C, получение которого в пищу в условиях большей части Европы было традиционно затруднено, в том числе и для наиболее благополучных групп населения[105 - French R.K. Scurvy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 1001–1005; Carpenter C.J. The History of Scurvy and Vitamin C. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.]. Рахит был результатом недостатка витамина D, что приводило к нарушению метаболизма и сказывалось на развитии костной ткани организма, прежде всего у детей[106 - Ted Steinbock R. Rickets and Osteomalacia // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 978–980.]. Причиной эрготизма было употребление в пищу испорченного зерна, в первую очередь пораженной особым грибком ржи. Болезнь давала о себе знать в двух формах – конвульсивной и гангренозной, известной среди народа как «огонь Святого Антония». Некоторые подсчеты свидетельствуют о том, что в период с 591 по 1789 г. в Европе произошло 132 эпидемии эрготизма. При этом во Франции, например, в 922 г. эпидемия унесла жизни 40 тыс. человек, а в 1128 г. в одном только Париже – 14 тыс. человек[107 - Haller Jr. J.S. Ergotism // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 718–719.]. Несмотря на то что в питании наиболее бедного населения Запада преобладали зерновые продукты, средневековые европейцы также ели много калорийной пищи, в частности мяса и молока, и на протяжении долгого времени оставались «мясными варварами»[108 - Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.: Весь Мир, 2006. С. 81–117, 166–169.]. Это всеобщее пристрастие к мясу, возможно, способствовало распространению сердечно-сосудистых заболеваний, однако, безусловно, была еще одна проблема, связанная с традиционным европейским мясоедством. Поскольку крестьяне обычно держали скот в тех же жилищах, где жили сами, возникала опасная близость с животными, способствующая распространению среди людей различных инфекционных болезней. Наиболее вероятной болезнью, которая могла вызывать летальный исход тех и других, была сибирская язва. Еще одним косвенным подтверждением этого обстоятельства была традиционно высокая женская смертность. Вплоть до конца XIII в. численность мужского населения неизменно превышала женское[109 - Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в Средние века. М.: Наука, 1991. С. 100–101.], что было вызвано, очевидно, и более скудным по сравнению с мужчинами характером питания, и специфическим характером труда, в частности необходимостью ухаживать за домашним скотом.
Характерной особенностью периода V–XII вв. было слабое развитие врачебной медицины. Помощью врачей, использующих наследие античного медицинского знания, могли пользоваться очень немногие знатные люди, главным образам в городах Италии. К северу от Альп практически все население, включая королей, пользовалось услугами многочисленных и разнообразных народных целителей, от колдунов до святых[110 - Арнаутова Ю.Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в Средние века. СПб.: Алетейя, 2004. С. 6–7.]. Однако даже после XII в., когда появились первые университеты с их медицинскими факультетами и несколько выросло число врачей, роль медицинских знаний на средневековом Западе продолжала оставаться незначительной. В частности, в народных представлениях о болезни господствовали магические объяснения, а духовенство пропагандировало библейскую точку зрения на болезнь как результат Божьего наказания за грехи. При этом в период раннего Средневековья священники часто пользовались популярными магическими объяснениями, что было проявлением тесной связи между культурой клириков и народной культурой.
Сразу после падения Римской цивилизации и в условиях весьма слабой политической власти на территории варварских государств духовенству пришлось взять на себя исполнение многих важных административных функций. Наряду с организацией элементарного образования и оказания моральной помощи нуждающимся многие епископы и приходские священники руководили организацией разнообразных общественных работ. Так, в Италии, Франции и других местах им, например, часто приходилось бороться с последствиями наводнений, строить плотины и осуществлять дренаж на затопленных землях. В исторических хрониках и житиях этого времени такие работы традиционно описывались с помощью весьма запутанного языка символов, в результате чего о самом их факте специалисты догадались далеко не сразу. В частности, раннесредневековые авторы изображали эти общественные работы как мистические сражения святых с драконами, которые чаще всего оканчивались не уничтожением чудовищ, а их укрощением и изгнанием. В самом начале 1970-х гг. Ж. Ле Гофф предпринял попытку дать объяснение этим сюжетам, взяв случай с полулегендарным Марцеллом Парижским, который традиционно считается основателем первой христианской общины в Париже в начале V в. Согласно Ле Гоффу, победа святого Марцелла над драконом была ничем иным, как актом основания нового поселения (знаменитый парижский квартал Сен-Мишель, ныне территория Ботанического сада в Париже)[111 - Ле Гофф Ж. Другое Средневековье: время, труд и культура Запада. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2002. С. 142–168.].
Однако последующая интерпретация этого и других аналогичных сюжетов, предложенная П. Хорденом, представляется более верной[112 - Horden P. Disease, Dragons and Saints: The Management of Epidemics in the Dark Ages // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 45–76.]. Согласно Хордену, поселение, названное впоследствии в честь святого Марцелла, возникло как поселок каменщиков вдоль старой Римской дороги, у слияния Сены и Бьевра. Частые разливы рек то и дело приводили к затоплению этой местности, окруженной со всех сторон лесом (ныне от него остались только незначительные участки – Булонский и Венсенский лес). В результате этих разливов в данном районе возникала малярия, уносившая жизни многих людей. Борьба с последствиями разливов и малярией и была одним из важнейших дел Марцелла, который в глазах уже самых ближайших потомков предстал как укротитель драконов – губительных сил природы. «История франков» Григория Турского, «Жизнь святого Марцелла» Венантиуса Фортунатуса и многие другие тексты этого времени, распространенные от Ирландии до Италии, по мнению Хордена, содержат многочисленные отклики на такого рода события. Христианские священники, которые были наиболее образованными людьми раннего Средневековья, брались ли они за очищение земли от последствий потопов или обуздание эпидемий болезней, передающихся водным путем, выступили подлинными защитниками своих народов, а оказываемая ими помощь была не только моральной, но и самой что ни на есть материальной по своему содержанию.
Вплоть до XI в. Запад переживал многочисленные кризисы, наиболее явным проявлением которых стали набеги викингов последних трех веков раннего Средневековья. Однако начиная приблизительно с 1000 г. ситуация начинает стабилизироваться. Одновременно с этим во Франции и других странах христианского мира разворачивается аграрная революция, сопровождающаяся внедрением новых видов техники (хомут, плуг, мельница) и способов обработки земли. Вырастает урожайность зерновых культур, наблюдаются успехи в области скотоводства, и на этой основе начинается затяжной демографический рост. Период с 1000 по 1250 г. становится временем наибольших темпов прироста населения, и это приводит к началу великих исторических свершений. Растут города, развиваются ремесла и новые технологии, процветают искусства, возникают школы и распространяется грамотность, укрепляются армии, крестоносцы отправляются на Ближний Восток в поисках Царствия Небесного. После 1250 г. рост населения в Западном мире несколько замедляется, но темпы его будут еще достаточно высоки вплоть до великой демографической катастрофы, вызванной приходом Черной смерти в середине XIV в.
Все эти процессы привели к усилению средневековой западной цивилизации. Она расширила свои границы и вновь вступила в соприкосновение с Ближневосточным миром. Установление регулярных контактов с Восточным Средиземноморьем привело к сдвигу в установившемся балансе болезней, который поддерживался более-менее успешно в течение всей предыдущей эпохи. В наибольшей степени изменение эпидемической ситуации сказалось в городах, представлявших собой быстро растущие островки цивилизованной жизни.
3.2. Проказа и прокаженные
Период с 1000 по 1350 г. в истории западной цивилизации был отмечен распространением болезни, получившей у современников название проказы. Современная медицинская наука обозначает ее как «болезнь Хансена», в честь норвежского врача и бактериолога Герхарда Армауера Хансена, который в 1873 г. выявил возбудителя этой болезни – Mycobacterium leprae. Нет оснований сомневаться, что эпоха Высокого Средневековья на Западе была временем эпидемии болезни Хансена. Однако по сей день трудно сказать о том, как много средневековых европейцев болело этой болезнью. Вплоть до XIV в. медицинская диагностика проказы отсутствовала, а сама проказа воспринималась в первую очередь как болезнь души, а не тела. Вследствие этого решение об объявлении кого-либо прокаженным принимали не столько врачи, сколько церковь и местные сообщества. При этом с середины XIV в. эпидемия проказы на Западе явно начала угасать, и уже к концу XV в. случаи проказы в Европе перестали регистрироваться. Вместе с тем в Скандинавских странах – Норвегии и Дании – проказа существовала и в более поздний период, подтверждение чему дано современными археологическими исследованиями. К настоящему времени болезнь Хансена все еще широко распространена в мире, в особенности в Тропической Африке и многих странах с жарким климатом[113 - Carmichael A.G. Leprosy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 834–839.].
Скорее всего, проказа была занесена в Европу крестоносцами, хотя это мнение вступает в противоречие с некоторыми данными о том, что болезнь существовала на Западе и в более ранний период[114 - Watts S.J. Epidemics and History: Disease, Power, and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 44.]. Однако несомненно, что именно начиная с эпохи Крестовых походов проказа стала восприниматься как серьезная социальная проблема. Подтверждением этого стали многочисленные меры церковных и светских властей в отношении прокаженных, принятие специальных законов по всей Европе, отличающихся друг от друга степенью строгости, популяризация образа прокаженного в средневековом искусстве и литературе[115 - Marcombe D., Manchester K. The Melton Mowbray “Leper Head”: An Historical and Medical Investigation // Medical History. 1990. Vol. 34 (1). P. 86–91.], а также строительство большого числа специальных больниц и целых поселений для размещения там прокаженных. По подсчетам Матвея Парижского, в этот период по всей Европе насчитывалось около 19 тыс. лепрозориев, притом в одной только Франции – 2 тыс.[116 - Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России (Материалы и очерки). М.: Медгиз, 1960. С. 202; Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 25.]
Поводом для широкого социального беспокойства оказались те неприятные для глаза симптомы, которые сопровождали болезнь в зрелой стадии ее протекания: гнойные язвы по всему телу, деформация костей, сопровождающаяся разрушением лицевой части черепа и отпадением пальцев. Лепроматозная форма болезни превращала человека в настоящую развалину, вызывая у окружающих смешанное чувство ужаса и отвращения. Примечательно, что не только на Западе, но и в других частях света, в том числе в Индии и Восточной Азии, больные проказой подвергались остракизму и принудительной сегрегации. Впрочем, на средневековом Ближнем Востоке, в частности в мусульманских странах, отношение к прокаженным было терпимое, и даже сама информация о них доступна лишь через тексты врачей и поэтов[117 - Dols M.W. Leprosy in Medieval Arabic Medicine // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1979. Vol. 36 (4). P. 314–333; Ibidem. The Leper in Medieval Islamic Society // Speculum. 1983. Vol. 58 (4). P. 891–916.].
Свое средневековое название болезнь Хансена получила из текстов греческих врачей, а также из греческого перевода Библии, где она называется лепрой (leprae) – проказой. Однако хорошо известно, что ни лепра античных врачей, ни лепра из Библии не тождественны тому, что называется истинной проказой, т.е. болезнью Хансена. Как одна, так и другая патологии представляли собой более мягкие по характеру заболевания, имеющие собственную этиологию. Вместе с тем на средневековом Западе «истинную проказу» упорно путали с «библейской проказой», которую авторы Ветхого Завета называли древнееврейским словом «зараатх» (zaraath)[118 - Минх Г.Н. Проказа и песь. Т. 2. История проказы и песи. Киев: Типография Императорского университета Св. Владимира, 1890.]. Причиной этой путаницы было то, что проказа трактовалась как Божье наказание за грехи, как «болезнь души», и именно священники, а не врачи выносили вердикт о том, кого считать прокаженным[119 - Brody S.N. The Disease of the Soul: Leprosy in Medieval Literature. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1974.].
Библейская модель отношения к болезни «зараатх» была изложена в 13-й главе книги Левит. Она представляла собой весьма подробно описание того, как священник должен был проводить распознание болезни среди евреев и что осуществлять после этого. «Если же на плеши или на лысине будет белое или красноватое пятно, то на плеши его или на лысине его расцвела проказа; священник осмотрит его, и если увидит, что опухоль язвы бела [или] красновата на плеши его или на лысине его, видом похожа на проказу кожи тела, то он прокаженный, нечист он; священник должен объявить его нечистым, у него на голове язва. У прокаженного, на котором эта язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: нечист! нечист! Во все дни, доколе на нем язва, он должен быть нечист, нечист он; он должен жить отдельно, вне стана жилище его»[120 - Левит, XIII, 42–46.]. Тем самым книга Левит предписывала священникам изгонять больных с язвами кожи из общины вплоть до их очищения.
В эпоху Высокого Средневековья христианская церковь восприняла эту модель отношения к больным проказой, отождествив их с «нечистыми» изгоями Ветхого Завета. Однако, похоже, церковь не была инициатором такого рода реакции на болезнь. Известно, что обычно инициатива в обвинении кого-либо в проказе принадлежала соседям, а священникам лишь приходилось разбирать эти обвинения. Как показывает М. Дуглас, такие обвинения в эту эпоху строились по той же схеме, по какой несколько веков спустя выдвигались обвинения в колдовстве. При этом такие обвинения могли выдвигаться в адрес людей самого разного социального статуса, в том числе против богатых и знатных[121 - Douglas M. Witchcraft and Leprosy: Two Strategies of Exclusion // Man. New Series. 1991. Vol. 26 (4). P. 723–736. Анализ проблематики ритуальной нечистоты см.: Дуглас М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу. М.: Канон-пресс-Ц; Кучково поле, 2000.].
В 1179 г. на Третьем Латеранском соборе была разработана формальная процедура исключения прокаженных из общины. По своему характеру она была унизительна и символизировала превращение живого человека в живого мертвеца. Обвиняемый в проказе должен был явиться к церковному алтарю, надев на себя в знак смирения черное одеяние с черным покрывалом на лице. После этого священник совершал над ним похоронный обряд, и на него высыпалась лопата кладбищенской земли. Затем зачитывался длинный перечень запретов, предписывающий прокаженному никогда более не вступать в храм, не приближаться к людям, носить особое одеяние, скрывающее лицо и все тело и пр.[122 - Brody S.N. Op. cit. P. 66–67; Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 22–23.]
Церковная процедура исключения оставляла прокаженным возможность молиться и надеяться на Божье прощение. Если болезнь была наказанием, посланным свыше, за грехи, то и спасение могло быть дано только свыше. Тем самым церковь не брала на себя обязанность заботиться об этих несчастных. Но им дозволялось строить собственные храмы и молиться в них. Они также были обязаны жить в отдалении от людей в лепрозориях, ведя там благочестивый образ жизни. Приходя туда, они должны были явиться с досками и гвоздями, необходимыми для изготовления гроба. Необходимо было также иметь с собой средства для пропитания и некоторое имущество. Разумеется, далеко не все прокаженные проводили свою жизнь в этих закрытых поселениях. Наиболее бедные из них, которым не на что было жить в лепрозориях, добывали на пропитание нищенством на городских улицах. Но власти принимали регулярные меры по очищению городов от нежелательного присутствия нищих. Обычно они допускались в город лишь по большим религиозным праздникам, в частности в Страстную неделю. В этом случае они должны были просить милостыню, не приближаясь к людям, ставя свои чашки для сбора пожертвований прямо на землю. Звук колокольчика или трещотки должен был предупреждать об их появлении.
Поскольку с самого возникновения средневековой западной цивилизации церковь обеспечивала социальный порядок в христианском обществе, то ее реакция на проказу, несомненно, была компромиссом между требованиями тех, кто хотел бы совершенно избавиться от прокаженных, и тех, кто проявлял к ним сострадание и некоторую терпимость. Этим и была вызвана сама тщательность ритуала исключения прокаженных из общины верующих. Однако, несомненно, что само духовенство не хотело иметь ничего общего с проказой, избрав особую стратегию, позволяющую дистанцироваться от мира прокаженных. В частности, священники повсеместно утверждали, что главной причиной является грех сладострастия. Начатая около 1050 г. реформа церкви, инициированная Клюнийским движением, и особенно введение папой Григорием VII (1015–1085) обязательного для всего духовенства безбрачия способствовали тому, что проказа стала толковаться исключительно как проклятие мирян, ведущих невоздержанную плотскую жизнь[123 - Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. С. 182–183.].
Впрочем, культурную дистанцию в отношении проказы постаралась занять и значительная часть знати, что нашло свое выражение в тех негативных трактовках прокаженных, которые приписывались им в рыцарских романах, в частности в «Тристане и Изольде». Тем самым образ прокаженного в значительной степени оказался социальной конструкцией. Процесс конструирования образа прокаженного стал важной частью формирования структуры нового феодального общества, с его тремя сословиями – клириками, рыцарством и работающими простолюдинами. Проказа как болезнь, порождаемая сексуальной невоздержанностью, стала символической границей между элитой и простым народом и в какой-то мере между духовенством и рыцарством.
Вместе с тем отношение к прокаженным на средневековом Западе никогда не было однозначно отрицательным. Нередко в отношении их раздавалась проповедь милосердия. Наиболее ярким примером этого стала позиция Франциска Ассизского (1181–1226) в первой половине XIII в., который призывал современников видеть в прокаженных тех, кто избран Богом для страдания ради общего блага. В сущности, Франциск стал апеллировать к ветхозаветной модели отношения к прокаженным, основанной на евангельской истории о Христе, исцеляющем прокаженного. «И Он проповедовал в синагогах их по всей Галилее и изгонял бесов. Приходит к Нему прокаженный и, умоляя Его и падая пред Ним на колени, говорит Ему: если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, умилосердившись над ним, простер руку, коснулся его и сказал ему: хочу, очистись. После сего слова проказа тотчас сошла с него, и он стал чист. И, посмотрев на него строго, тотчас отослал его и сказал ему: смотри, никому ничего не говори, но пойди, покажись священнику и принеси за очищение твое, что повелел Моисей, во свидетельство им»[124 - Марк, 1: 39–44.].
Францисканская проповедь милосердия была дополнена и рыцарской благотворительностью в отношении прокаженных. Некоторые крестоносцы, вернувшиеся из Святой земли, начали строить больницы и устраивать лепрозории, поддерживая их обитателей материально[125 - Watts S.J. Epidemics and History. P. 54–55.]. По-видимому, такая практика была следствием их знакомства с мусульманской моделью отношения к прокаженным, а также той традицией, которая сложилась в Латинском королевстве рыцарей в Иерусалиме в период правления там Болдуина IV, знаменитого прокаженного короля[126 - Douglas M. Witchcraft and Leprosy. P. 733–734; Pegg M.G. Le corps et l’autoritе: la l?pre de Badouin IV // Annales: Economies, soci?tеs, civilisations. 1990. Vol. 45 (2). P. 265–287.]. Правда, если следовать логике Ш. Уоттса, то король-рыцарь Болдуин IV, возможно, лишь был объявлен прокаженным вследствие возникшего между ним и папой Александром III конфликта, который в 1174 г. издал на этот счет специальную энциклику Cornostrum[127 - Watts S.J. Op. cit. P. 53.].
В начале XIV в. отношение к прокаженным на Западе тем не менее едва ли превратилось в благожелательное. Рост числа населения в городах, появление первых признаков наступающего экономического кризиса, усиление взаимной подозрительности – все это способствовало распространению слухов о злокозненных действиях разных закрытых групп и тайных сообществ. К традиционным для средневековых христиан подозрениям в адрес иноверцев – евреев и мусульман – добавились подозрения по отношению к прокаженным, чья малознакомая жизнь давала повод опасаться их козней. По-видимому, наиболее драматично ситуация развивалась во Франции. В период 1307–1312 гг. королевская власть там инспирировала разгром ордена тамплиеров, а в 1321 г. не без одобрения короля Филиппа V (1316–1322) был разоблачен так называемый заговор прокаженных в Пуатье, которым вменялось в вину то, что они вместе с иноверцами готовятся отравить колодцы и погубить христиан. В результате резня и сожжение на костре подозреваемых[128 - Barber M. Lepers, Jews, and Moslems: The Plot to Overthrow Christendom in 1321 // History. 1981. Vol. 66. P. 1–17.].
Несмотря на господство церковно-популярной интерпретации болезни как следствия греха, к началу XIV в. на Западе начала распространяться принципиально иная точка зрения на проказу. Это было вызвано развитием медицинского знания. В рамках формального медицинского образования будущие ученые-врачи штудировали тексты античных и восточных авторов. Примечательно, что в медицинских сочинениях греков отсутствовали надежные описания данной болезни, хотя греческие врачи и использовали термин «лепра», которым обозначали псориаз. Более полезными были работы персидского ученого X в. Авиценны, которые содержали как описание «истинной проказы», или «рака всего тела», так и рекомендации по ее лечению. Медицинская диагностика проказы оказалась непростым делом, поскольку болезнь было тяжело идентифицировать на фоне других поражений кожи. Кроме того, болезнь считалась неизлечимой, хотя врачи надеялись, что на ранней стадии ее протекания можно замедлить ее развитие. К началу XIV в. западные доктора предпочитали рассматривать проказу как проявление порчи одного из четырех жизненно важных соков, что в целом соответствовало идеям галеновской медицины. Отсюда разные формы проказы: elephantia представлялась результатом порчи черной желчи, leontia – желтой желчи, tyria – флегмы, allopicia, или лисья чесотка, – крови. Причиной проказы врачи называли вполне материальные вещи – прием грубой пищи, например, свинины, а также половые сношения с прокаженными людьми. Процесс лечения включал в себя диетические рекомендации и прием лекарств, а в случаях «закоренелой проказы» – паллиативные средства. Многие врачи этого времени одобряли хирургические вмешательства, прежде всего удаление «испорченной крови», а также ампутации деформированных органов. Но были и такие, как, например, мастер Иордан де Турре, которые принципиально избегали хирургии. Считалось, что наиболее подходящим лекарством является мясо ящериц и змей, содержащее в себе своеобразное противоядие от проказы. В большинстве случаев пациентами врачей в эту эпоху были знатные и богатые люди, однако ученые-доктора не пренебрегали и простыми людьми, которым они предлагали более дешевые и доступные меры лечения и профилактики[129 - Demaitre L. The Description and Diagnosis of Leprosy by Fourteenth Century Physicians // Bulletin of the History of Medicine. 1985. Vol. 49 (2). P. 327–344; Demaitre L. The Relevance of Futility: Jordanus de Turre (?. 1313–1335) on the Treatment of Leprosy // Bulletin of the History of Medicine. 1996. Vol. 70 (1). P. 25–61; Demaitre L. Medieval Notions of Cancer: Malignancy and Metaphor // Bulletin of the History of Medicine. 1998. Vol. 72 (4). P. 609–637; Demaitre L. Leprosy in Premodern Medicine: A Malady of the Whole Body. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2007.].
С середины XIV в. западные врачи добились значительных успехов в диагностике проказы, однако в ту же эпоху число заболевших этой болезнью стремительно пошло на спад. Специалисты по-разному объясняют причины этого угасания проказы. Возможно, возбудитель болезни Хансена был вытеснен родственным, но более стойким видом инфекции, а именно бациллой туберкулеза. Кроме того, свою роль сыграли «новые болезни», прежде всего бубонная чума. При этом ее влияние могло сказаться опосредованно: колоссальная смертность, которую она вызвала, привела к экономическому упадку, а вследствие этого прекратились пожертвования на содержание прокаженных в лепрозориях и большинство из них просто умерло. Еще одно объяснение состоит в том, что благодаря развитию медицинского знания врачи отказались от слишком частой диагностики проказы и церковная интерпретация проказы как «болезни души» уступила место медицинской концепции болезни как телесного расстройства. Кроме того, приход чумы способствовал тому, что медики стали объяснять проказу как заразную болезнь, сходную с другими «контагиозными болезнями»[130 - Manchester K. Tuberculosis and Leprosy in Antiquity: An Interpretation // Medical History. 1984. Vol. 28 (2). P. 162–173; Carmichael A.G. Leprosy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 839; Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 27–29.].
В любом случае к концу XV в. повсеместно от Англии до Прибалтики вопрос о проказе утратил свое злободневное политическое и социальное звучание. Лепрозории в этих странах опустели, а их имущество было присвоено государством[131 - Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. С. 203.]. Оставшиеся очаги проказы в малонаселенных странах Северной Европы уже никак не влияли на общую ситуацию. Проказа исчезла, но тревожная память о ней осталась надолго[132 - Gussow Z. Behavioral Research in Chronic Disease A Study of Leprosy // Journal of Chronic Diseases. 1964. Vol. 17. P. 179–189; Gussow Z. Leprosy, Racism and Public Health: Social Policy in Chronic Disease Control. Boulder and London: Westview Press, 1989.].
3.3. Королевская власть и золотуха
Примером еще одной болезни, которая имела большое социальное звучание в Средние века, была золотуха, или скрофулез. При этом применительно к истории медицины золотуха выступает настоящим курьезом. Начиная с XVIII в., когда медики начали предпринимать попытки ее систематического изучения, выяснилось, что составить какое-либо однозначное представление о болезни трудно. Английский врач Уильям Каллен выделял четыре разновидности золотухи – вульгарную, скоротечную, американскую и scrofula mesenterica, характеризующуюся утратой аппетита, бледностью лица и вздутием живота. За несколько десятилетий до него Ричард Вайсман, королевский хирург Карла II, составил свое сочинение о болезни (1705), которое включало в себя не менее широкий перечень симптомов, от опухолей на шее до воспаления слезного мешочка и неестественного выпячивания глаз. Однако к концу XIX в. вопрос о золотухе для медиков утратил свое значение. После открытия в 1882 г. Робертом Кохом возбудителя туберкулеза выяснилось, что так называемая золотуха представляет собой одну из разновидностей данной болезни[133 - French R.K. Scrofula (Scrophula) // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 998–1000.].
Между тем в Средние века, причем только в Англии и во Франции, золотуха имела характер едва ли не национального бедствия. Данное обстоятельство вынудило историков задаться вопросом об исторической загадке золотухи. Первое, что вызывало смущение, состояло в том, что вплоть до XVIII в. золотуха не была предметом медицинского интереса. Кроме того, нигде, кроме Англии и Франции, она вообще не пользовалась хоть каким-то вниманием. Наконец, до XVIII в. ее не называли золотухой. В Англии, например, ее называли «королевской напастью». Так же именовалась она и во Франции[134 - Barlow F. The King’s Evil // English Historical Review. 1980. Vol. 95 (374). P. 3–27.].
Марк Блок был первым историком, который всесторонне изучил роль золотухи во французской и английской истории, и сделанные им выводы впоследствии почти уже не подвергались пересмотру[135 - Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенной преимущественно во Франции и в Англии. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.]. В частности, Блок показал, что вопрос распространении золотухи исключительно во Франции и Англии следует связать с вопросом о природе королевской власти. Именно в этих странах, где процесс формирования монархического правления шел наиболее сложно, но при этом имел решающее значение для судеб западной цивилизации, исцеление золотухи королями имело статус важнейшего политического ритуала. Согласно Блоку, во Франции золотуху впервые начали исцелять короли из династии Капетингов, взошедшие на престол в XI в. В Англии этим начали заниматься Плантагенеты, воцарившиеся в начале XII в. Как те, так и другие были королями-узурпаторами, поэтому для легитимации своего правления им требовались такие средства, которые могли бы получить широкую поддержку у подданных. Целительство и стало таким инструментом в руках королей. Как следует из приведенных у Блока примеров, наиболее часто к ритуалу исцеления золотухи прибегали те короли, чье положение на троне было наименее устойчивым. Таких примеров было достаточно как в Англии, так и во Франции.
С конца XV в., когда в обеих странах королям удалось подчинить себе большую часть знати, монархи, согласно Блоку, установили свою монополию на «королевское чудо». И они им регулярно пользовались еще несколько столетий. Лишь после Реформации и возникшего в обществе религиозного раскола королевский ритуал исцеления золотушных больных начал подвергаться сомнению. Однако в Англии даже после Реставрации королевской власти короли-протестанты из династии Стюартов все еще продолжали прибегать к исцелению. Во Франции в то же самое время успешно практиковал исцеление Людовик XIV. Но в век Просвещения ситуация окончательно изменилась. В Англии после прихода к власти династии Ганноверов короли – по политическим причинам – отказались от «королевского чуда». Во Франции по тем же самым причинам подданные отказались прибегать к чудотворным силам наследников Людовика XIV. Карл Х Французский (1824–1830) был последним на Западе королем, который еще пытался исцелять золотуху.
Чудотворные способности королей во Франции и Англии, разумеется, ставят вопрос о причинах, по которым народ в этих странах с легкостью допускал у своих монархов такие способности. Исторические исследования, посвященные этой проблеме, показывают, что в этом не было ничего необычного. У германских племен на Западе вожди традиционно наделялись их народами особыми магическими способностями. Эта традиция весьма долго сохранилась и у королей варварских государств эпохи раннего Средневековья. В условиях отсутствия устойчивых политических институтов власть держалась не только на силе, но и на выдающихся личных качествах правителя, которые расценивались подданными как магические способности. В условиях политической нестабильности раннего Средневековья в поддержании авторитета власти были заинтересованы все стороны – церковь, народ и, разумеется, сами правители. Во Франции и Англии, где начиная с XI–XII вв. королевская власть вступила в соперничество с папской властью, исцеление золотухи стало прекрасным поводом для укрепления авторитета в глазах подданных[136 - Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 29–33.].
Примечательно, что правители Англии и Франции имели популярность по всему западному миру. К ним обращались за помощью простолюдины со всей Европы. Возможно, эта популярность французских и английских королей-чудотворцев была обязана еще и тому факту, что после каждого исцеления короли дарили своим просителям монеты. Добившись монополии на «королевское чудо», короли обеих стран, несомненно, не собирались ни с кем разделять свое право на чудеса. Об этом прекрасно пишет У. Шекспир:
Но золотушных в язвах и прыщах,
Опухших, гнойных и неизлечимых
Он лечит тем, что молится за них
И вешает монетку им на шею.
Я слышал, будто этот чудный дар
Останется в роду его.
Шекспир, Макбет. Д. 4, сц. 3.
Пер Б.Л. Пастернака
Еще одна причина этой связи между «королевским чудом» и «королевской напастью» – специфика самой болезни. Протекание туберкулезного лимфаденита характеризуется ритмичностью. За периодами обострения болезни обычно наступают периоды ее ослабления. «Королевское чудо» в этом смысле было легко осуществимым. Исцелению помогала не только вера в чудотворную силу монарха, но и отчасти сама болезнь. Королевский ритуал исцеления был простым и легко осуществимым. Король возлагал руки на пациента и обещал исцеление. Этого было достаточно.
Кроме того, следует обратить внимание еще на одну деталь. Для Средневековья, а затем и Нового времени золотуха, как и проказа, в глазах подавляющего большинства людей не была медицинским феноменом. Это была именно «королевская напасть». Современники акцентировали внимание, в сущности, только на одном из симптомов болезни – сильно распухшей шее. Все остальные признаки болезни, вероятно, просто не принимались в расчет. Вплоть до XVIII в. страдающих от золотухи даже не брали в больницы. В результате врачи не могли составить более-менее полное представление о картине болезни. Между тем нет смысла полагать, что золотуха была «новой болезнью». Уже в текстах античных врачей она была описана под названием «струма». Некоторые хирурги Средневековья, безусловно, также имели с ней дело, хотя и не часто. При этом сам статус их профессии и их медицинская квалификация были таковы, что хирурги не писали текстов. В сущности, первой работой такого рода была упомянутая выше работа Ричарда Вайсмана[137 - French R.K. Scrofula (Scrophula) // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 999.].
Наконец, примечательно еще одно обстоятельство. Золотуха не считалась заразной болезнью. Как до прихода Великой чумы в середине XIV в., так и после этого едва ли кому Западе приходило в голову считать, что она может передаваться от одного человека к другому. Болезнь неизменно протекала в хронической форме и характеризовалась, как уже отмечалось, своеобразной мягкостью. Последнее обстоятельство делало ее весьма удобным объектом манипуляций. Не только короли допускали, что имеют полное право исцелять этот недуг, но и народ, несомненно, верил в то, что королям по силам избавить их от этой «напасти». Едва ли кем сознавалась возможность связи между этой «напастью» и летальным исходом. С золотухой жили как с неприятностью и сознавали, что она не есть наказание за грех. Но если так, то не было никаких причин не обращаться за помощью к тем, кто умел помогать народу, т.е. к королям.
* * *
Становление западной цивилизации началось, несомненно, в особый период всемирной истории. После падения Римской империи Западный мир утратил связи с остальными частями ойкумены. Почти шесть веков – с пятого по одиннадцатый – Запад развивался в ситуации, когда обмен болезнями между главными цивилизациями Старого Света прекратился. Это позволило народам на западе Евразии вступить в новый период своей истории – Средневековье. Безусловно, это не было самое здоровое время. Но все же оно было свободно от тех драматических потрясений, которые сопровождались появлением «новых болезней». Вплоть до прихода Великой чумы в середине XIV в. население западного мира страдало преимущественно хроническими болезнями, в том числе инфекционными.
В условиях деревенской цивилизации Средневековья все возможные формы социальной реакции на болезнь были предсказуемыми. Народ искал защиты у тех, кто пользовался наибольшим доверием и авторитетом. С самого начала таким авторитетом обладали лишь две силы – церковь и королевская власть. Священникам, безусловно, приходилось выступать в роли спасителей своих прихожан от некоторых природных катастроф, в частности наводнений, и, возможно, связанных с ними эпидемий малярии. Позднее церковь взяла на себя ответственность за проказу – болезнь грешной души. Королевская же власть во Франции и в Англии была сосредоточена на лечении золотухи – «королевской напасти», отравляющей жизнь простому народу. На протяжении весьма длительного времени медицинская реакция на болезнь отсутствовала. Не было и самих врачей. Лишь с их появлением ситуация отчасти стала меняться, хотя в главном еще долго оставалась такой, какой она была в момент зарождения западной цивилизации.
4
ВРЕМЯ ВЕЛИКОЙ ЧУМЫ
В первой половине XIV в. на восточных и западных окраинах Евразии стремительно распространилась эпидемия болезни, которую современники с ужасом называли Черной смертью. Неожиданность ее появления, как и масштабы разорения, которые она причинила, вызвали настоящий шок, сопоставимый с потрясением тех, кто пережил атомную бомбардировку в Хиросиме. Образованные люди на Западе называли ее pestilentia или pestis, что означает на латыни – «зараза», «мор», а кроме того, «погибель», «бич Божий» или «чума»[138 - Петрученко О. Латинско-русский словарь. М.: ГЛК Ю.А. Шичалина, 1994. С. 471.]. В сущности, по сей день трудно сказать, что это была за болезнь и была ли это одна и та же болезнь. С конца XIX в., когда бактериологи, работавшие в Китае и Индии, выявили возбудителя распространившейся там бубонной чумы, сложилась устойчивая тенденция называть Черную смерть позднего Средневековья бубонной чумой. Свой вклад в отождествление Черной смерти XIV в. и глобальной эпидемии чумы рубежа XIX и ХХ вв. внесли и историки. В результате мы по сей день говорим о тождестве этих эпидемических явлений. Впрочем, среди специалистов то и дело возникают и отличные точки зрения, весьма неплохо аргументированные. Например, некоторые британские и канадские ученые начали выдвигать идею о том, что Черная смерть XIV в. на Западе была, скорее всего, не чумой, разносимой крысами, а сибирской язвой, переносчиком которой является крупный рогатый скот, или, что еще более логично, она представляла собой пару болезней – бубонную чуму и сибирскую язву, которые распространяли и крысы, и коровы[139 - Cantor N.F. In the Wake of the Plague. New York: Harper Perennial, 2001. P. 11–16.]. В то же время некоторые российские микробиологи склонны считать, что чума XIV в., как и многие другие эпидемии, вообще не была заносной болезнью, а представляет собой грозное проявление периодически активизирующихся местных природных очагов инфекции, распространять которую могут практически любые носители[140 - Супотницкий М.В., Супотницкая Н.С. Очерки истории чумы: В 2 кн. Кн. 1. Чума добактериологического периода. М.: Вузовская книга, 2006. С. 78–131.]. Тем самым научные исследования эпидемии XIV в. далеко еще не закончены.
Вместе с тем роль этого события во всемирной истории давно уже хорошо ясна. Оно оказалось весьма значительным, если не судьбоносным, по крайней мере для западной цивилизации. С точки зрения знаменитой концепции «вызова и ответа», впервые сформулированной А. Тойнби, Великая чума XIV в. была тем грозным природным вызовом, который поставил Западную цивилизацию перед лицом гибели. Однако Запад, «переболев» чумой, сумел окрепнуть и выработать собственные защитные силы против нее, не столько биологические, сколько культурные, которые в последующем еще не раз смогли пригодиться ему перед вызовами других болезней. Память об этом трагическом событии оказалась вписана не только в интеллектуальные и художественные творения, созданные впоследствии, но и в многочисленные социальные институты, впервые возникшие в конце XIV в.
4.1. Распространение чумы в XIV в
На протяжении уже более трех десятков лет одним из самых влиятельных исторических исследований, касающихся роли чумы во всемирной истории цивилизаций, остается работа американского историка У. Макнилла «Чума и народы»[141 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1998.]. Она стала логическим продолжением его более раннего труда «Возвышение Запада», в котором он предложил свою оригинальную концепцию всемирной истории[142 - Макнилл У. Восхождение Запада: история человеческого сообщества. К.: Ника-Центр; М.: Старклайт, 2004 (1964, 1-е изд.).]. С точки зрения Макнилла, на протяжении большей части истории человечество было рассеяно по Земле, а наиболее крупные скопления людей – цивилизации – представляли собой небольшие острова в этом бескрайнем пространстве. Контакты между ними были ограничены, но когда цивилизации вступали между собой во взаимодействие, последствия для них часто были трагическими, прежде всего потому, что наряду с культурным и торговым обменом между цивилизациями начинался обмен болезнями. Современное состояние в истории человечества, которое характеризуется как период непрекращающихся контактов между народами, представляет собой, между прочим, эпоху глобализации болезней.
С этой точки зрения, Черная смерть XIV в. была следствием одного из таких контактов, в данном случае между Дальним Востоком и Дальним Западом. При этом оба они пострадали в результате этого взаимодействия, иначе говоря, чума не была болезнью китайской цивилизации. Макнилл был одним из первых историков, который указал на то, что эпидемия Черной смерти XIV в. обрушилась не только на Запад, но и на Китай. Работая в тесном сотрудничестве с китайскими исследователями, он сумел реконструировать некоторые подробности китайской истории Черной смерти. Согласно приведенным им данным, Великая чума началась в Китае на несколько лет раньше, чем в Европе. Первая крупная вспышка там была отмечена в 1331 г. За ней последовали другие. Масштабы человеческих жертв в Китае были колоссальны. Если в 1200 г. Поднебесную населяло около 123 млн человек, то к 1393 г. в ней проживало всего 65 млн человек, т.е. вдвое меньше. При этом чума в Китае пришлась на один из самых непростых периодов китайской истории – монгольское правление. Жестокость монголов в паре с эпидемиями стала причиной ужасного демографического упадка. Ясно, что главной причиной резкого сокращения населения в Китае была именно чума. Однако чума XIV в. привела также и к ослаблению власти монголов. В 1353 г. в Китае началось восстание против чужеземных правителей, и оно закончилось восстановлением китайской правящей династии. На престол взошли Мин[143 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 173–174.].
Как в Китай, так и на Запад Великая чума пришла из Монголии, точнее, из бескрайних евразийских степей. Таким образом, главную роль в распространении болезни в XIV в. сыграла созданная Чингисханом и его потомками Монгольская империя, простиравшаяся от Тихого океана до Средиземного моря. Задача Макнилла состояла в том, чтобы объяснить, как это произошло. Предложенное им объяснение оказалось интригующим, но небесспорным. В частности, он указал на то, что очаг чумы образовался в монгольских степях лишь незадолго до начала пандемии, при этом в Монголию бациллы чумы были занесены из тропиков Бирмы и юго-западной китайской провинции Юньнань, куда монголы совершили конный рейд в 1253 г. Именно оттуда они случайно завезли в Монголию черных крыс – главных разносчиков бубонной чумы, которые затем передали ее местным степным грызунам[144 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 161, 173.].
Является ли это объяснение удовлетворительным? В соответствии с теориями, господствовавшими в науке ХХ в., на Земле существует лишь несколько природных очагов чумы. Один из них находится в районе Великих Африканских озер. Его открыл знаменитый Роберт Кох в самом конце XIX в. Другой – в районе восточных предгорий Гималаев, как раз на границе Бирмы, Китая и Индии. Очаг чумы в монгольских степях был открыт в 1911 г. группой российских ученых во главе с Д.К. Заболотным[145 - Михель Д.В. Борьба с чумой на Юго-Востоке России (1917–1925) // История науки и техники. 2006. № 5. С. 58.]. Является ли он древним или образовался благодаря самим монголам в XIII в.? Это и в самом деле остается не вполне ясным.
Так или иначе, но именно монгольские степи в XIV в. оказались эпицентром пандемии. Согласно Макниллу, монголы наладили грандиозную торгово-транспортную сеть, соединившую Китай и Запад, восстановив тем самым древний Шелковый путь. Правда, они перенесли его севернее тех маршрутов, по которым он проходил за тысячу лет до этого, как раз в евразийские степи. Благодаря этой трансконтинентальной торговой сети чума и распространилась по окраинам Старого Света. При этом уже к 1331 г. очаги чумы непременно должны были образовываться в степи, к северу от Китая, а к 1346 г. они должны были вплотную приблизиться к западным окраинам степи, в частности к Крыму. Подтверждения этим фактам, разумеется, найти тяжело. Однако в пользу этой модели Макнилл ссылается на один очень важный случай – эпидемию в несторианской общине купцов в районе озера Иссык-Куль в 1338–1339 гг.[146 - McNeill W.H. Op. cit. P. 175–176.] Данный факт является важным аргументом в его концепции транзита чумы из глубин Азии на Запад.
Последующие события являются хорошо известными благодаря многочисленным свидетельствам западных и арабских авторов. При этом некоторые из них оказываются настолько эмоциональными, что могут сбивать с толку. Например, сообщение о первом появлении чумы на Западе. Согласно свидетельству некоего Де Мюсси, жившего в 1347 г. в генуэзской крепости Кафа (Феодосия), все началось с того, что местные кочевники, осадившие крепость, стали забрасывать в нее трупы тех, кто уже скончался от болезни в их лагере. Вскоре после этого в Кафе началась эпидемия и генуэзцы вынуждены были покинуть город. Отплыв из Крыма, они разнесли болезнь по всем средиземноморским портам[147 - Васильев К.Г., Сегал А.Е. Указ. соч. С. 27.]. У истории с осадой Кафы есть множество самых разных интерпретаций, в том числе и та, где сообщается, что сами осажденные бросали на голову неприятеля трупы своих сограждан[148 - Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 17.]. Однако большинство современных историков предпочитают избегать этого неясного эпизода. Более всего важны те свидетельства, которые позволяют реконструировать хронику распространения эпидемии.
В частности, совершенно точно известно, что в декабре 1347 г. болезнь уже свирепствовала в Константинополе и главных портах Средиземного моря. Она проникла в Египет, Сицилию и Марсель. В июне 1348 г. она уже охватила всю Италию, распространилась по Франции вплоть до Парижа, в Восточной Испании и на Балканах. К концу 1348 г. она преодолела Альпы, приблизилась к Вене и пришла в Англию через Бристоль. Летом 1349 г. эпидемия дала о себе знать во многих районах Германии и продвинулась еще дальше по Англии и Уэльсу. К концу 1349 г. чума охватила почти всю Германию, Данию, появилась в Скандинавии, Ирландии и Шотландии. Летом 1350 г. болезнь была уже в Швеции и Исландии, а к концу года во всех прибалтийских странах, включая русские Псков и Новгород. Охватив всю Европу, чума не затронула только несколько городов во Фландрии, Страну Басков и южную часть Польши.
Какими маршрутами распространялась чума? Кто был главным переносчиком ее? Специалисты по-прежнему спорят об этом. Господствующая идея состоит в том, что ее разносчиками были черные крысы Rattus rattus, на которых паразитирует особый вид блох Xenopsylla cheopsis, желудки которых наполнены чумными бациллами Yersinia pestis. Передвигаясь от амбара к амбару, крысы опустошали зерновые запасы людей, а затем проникали в их ветхие жилища, где блохи могли кусать людей, передавая им инфекцию. Существует также мнение, обоснованное с позиций историко-экологического знания, что крысы здесь ни при чем, а первыми распространителями инфекции были европейские грызуны Arvicola amphibius[149 - Davis D.E. The Scarcity of Rats and the Black Death: An Ecological History // Journal of Interdisciplinary History. 1986. Vol. 16 (3). P. 455–470.]. Можно вновь указать и на идею о роли крупного рогатого скота, упомянутую выше. Следует также обратить внимание на то, что чумные блохи передавались вместе с одеждой и другими бытовыми вещами, которые люди по традиции забирали в домах своих умерших родственников[150 - Benedictow O.J. Plague in the Late Medieval Nordic Countries: Epidemiological Studies. Oslo: Middelderforlaget, 1992. P. 274.]. Наконец, в некоторых случаях чума передавалась напрямую от человека к человеку, в частности когда болезнь мутировала в легочную форму.
Важная мысль состоит в том, что к моменту начала чумы на Западе христианский мир, как и мир ближневосточной исламской цивилизации, были густо населены. По крайней мере с Х в. в Европе наблюдался устойчивый демографический рост, а избыточное сельское население вело хищническую порубку лесов под пахотные земли, устремлялось в быстро растущие города, совершало массовые паломничества на Ближний Восток и участвовало в Крестовых походах. Во Франции и других западных странах развернулась настоящая аграрная революция, а кроме того, наметился переворот в развитии средств сообщения, в частности в конце XIII в. мореходы стали совершать успешные плавания из Средиземного моря в порты Северной Европы. Происходили грандиозные технические, экономические и экологические перемены[151 - Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-академия», 1992.], которые вылились в неожиданный кризис середины XIV в. Великая чума стала его наиболее явным символом.
4.2. Последствия Черной смерти на Западе
Главная причина, по которой эпидемия середины XIV в. на Западе навсегда врезалась в память современников и потомков, – это беспрецедентно высокая смертность. Вопрос о числе умерших от Великой чумы начал дебатироваться еще в XIX в., когда специалисты сошлись на том, что в Европе за короткий период времени с 1347 по 1350 г. умер почти каждый третий житель, а всего приблизительно 20–25 млн человек[152 - Гезер Г. История повальных болезней. СПб., 1867.]. В ХХ в. специалисты в области демографической истории неоднократно возвращались к обсуждению этой проблемы. Наиболее обоснованные данные по числу жертв Великой чумы представил в конце 1960-х гг. британский историк Дж. Рассел[153 - Russell J.C. Effects of Pestilence and Plague, 1315–1385 // Comparative Studies in Society and History. 1966. Vol. 8 (4). P. 464–473.]. Впрочем, его данные не очень сильно отличались от данных, полученных раньше. Все крупные города западной цивилизации пострадали от чумы, потеряв от трети до двух третей своего населения. То же касается и целых стран. Так, к 1300 г. численность населения Англии составляла около 6 млн человек, а во Франции проживало 13,5 млн. Чума опустошила эти страны. Французы едва смогли восстановить исходную численность к 1500 г., а англичане лишь к XVIII в. Вплоть до 1750 г. влияние чумы оставалось главным фактором демографической истории Запада[154 - Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.: Весь Мир, 2006. С. 49–62. См. также: Les еvеnements clеs des XIVe et XVe si?cles // Historia thematique. Un Moyen Age inattendu. 2000. № 65. Mai-Juin. P. 7.].
В странах ислама последствия от Великой чумы были не менее ужасны. Особенно пострадал богатый Египет, управлявшийся могущественным военным режимом мамлюков. В октябре 1347 г. из морских портов Египта болезнь проникла в столицу мамлюков Каир – один из крупнейших городов мира, в котором тогда проживало полмиллиона человек. К январю 1349 г. в Каире умерло почти 200 тыс. жителей. В считанные месяцы скончалась треть населения государства мамлюков. Жертвами эпидемии стали и другие страны Ближнего Востока[155 - Dols M.W. The Black Death in the Middle East. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1977. P. 154–156, 160–162.].
Угаснув в начале 1350-х гг., чума временно отступила. Но уже в 1360-е, а затем в 1370-е гг. она вернулась вновь. С ее каждым новым приходом число жертв становилось меньше, поскольку у населения начал вырабатываться иммунитет против болезни. От болезни страдали прежде всего дети и наиболее слабые члены общества. Постепенно это привело к широко распространенному мнению о том, что чума избирает своей мишенью главным образом бедняков[156 - Pullan B. Plague and Perceptions of the Poor in Early Modern Italy // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 101–123; Slack P. The Impact of the Plague in Tudor and Stuart England. London: Routledge & Kegan Paul, 1985.].
Однако первоначально чума была демократичной болезнью, ибо она не щадила ни богатых, ни бедных, ни знатных особ, ни простолюдинов. Она лишала жизни как мирян, так и духовенство, и это последнее обстоятельство рождало массовое разочарование в традиционных формах религии, порождало смятение в умах. Церковь начала терять свой авторитет.
Вообще, психологические потрясения, вызванные чумой, были огромными. Идея, что Бог отвернулся от грешников, заставляла многих людей искать более аскетических форм религиозности. В Русских землях верующие, стремясь замолить свои грехи, неистово славили Господа и всего за один день успевали возводить для этого храмы[157 - Zguta R. The One-Day Votive Church: A Religious Response to the Black Death in Early Russia // Slavic Review. 1981. Vol. 40 (3). P. 423–432.]. В Европе повсюду усилились эсхатологические настроения. Многим мнилось, что наступает конец света. Чтобы предотвратить его, некоторые верующие прибегали к самобичеванию, образуя бредущие из города в город процессии флагеллантов. Художники изображали явление дьявола, уносящего безбожников в ад[158 - Lerner R.E. The Black Death and Western Eschatological Mentalities // The American Historical Review. 1981. Vol. 86 (3). P. 533–552.].
По свидетельству флорентийца Джованни Боккаччо, были и другие формы реакции на приход болезни. Некоторые люди в предчувствии погибели бросались в разврат и пьянство, стремясь напоследок вдоволь натешиться жизнью. Были и те, кто впадал в совершенную апатию. Некоторые же предпринимали отчаянные меры по спасению собственной жизни, запираясь в домах и воскуривая благовонные травы, чтобы не допустить проникновения смертельных миазмов болезни[159 - Боккаччо Дж. Декамерон. М.: ННН, 1994. С. 35–41.].
Другие авторы оставили не менее впечатляющие картины бедствия. Автор «Сиенской хроники» Аньоло ди Тура писал: «Смерть пришла в Сиену в марте [1348 г.] Она была ужасной и жестокой… И невозможно было для языка человеческого сказать об этом ужасе… Отец оставлял ребенка, жену, хозяина… Не было никого, кто бы согласился ради денег или дружбы хоронить мертвых… И во многих местах Сиены были выкопаны огромные ямы, и в них было свалено в кучу множество мертвых… И я, Аньоло ди Тура… своими собственными руками похоронил своих пятерых детей. И слабо присыпанные землей тела выкапывали собаки и затем грызли их, таская по всему городу. И не было никого, кто бы не оплакивал чью-либо смерть, и никого, кто бы не надеялся, что умрет»[160 - Цит. по: Watts S.J. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 3.].
В 1349 г. Ибн Хатима, арабский автор из Андалусии, писал о чуме на юге Испании: «Она является примером чудесных дел и могущества Бога, поскольку никогда прежде не случалось катастрофы такого размаха и такой продолжительности. Из прошлого не дошло о ней надежных свидетельств, поэтому сама болезнь является новой… Лишь Бог знает, когда она оставит землю»[161 - Цит. по: Watts S.J. Epidemics and History. P. 1.].
Тем самым в изображении многих авторов, особенно христианских, психологические потрясения от болезни соединялись с печальной картиной масштабного социального кризиса. Впрочем, вряд ли они всегда соответствовали действительности. Ричард Эмери, рассмотрев случай с эпидемией в Перпиньяне весной 1348 г., на базе местных нотариальных записей сумел доказать, что никаких социальных беспорядков в городе не было. Смертность среди многих групп населения здесь нередко превышала 50 и даже 60%, но деловая активность в городе угасла лишь на две недели в апреле[162 - Emery R.W. The Black Death of 1348 in Perpignan // Speculum. 1967. Vol. 42 (4). P. 611–623.].
Наиболее отвратительным проявлением человеческого отчаяния стала широко распространившаяся практика поиска виноватых. Традиционно к числу тех, на кого пытались свалить вину за приход чумы, были иноверцы, в особенности евреи. Их подозревали в отравлении воды и рассеивании «семян чумы» вблизи жилищ добропорядочных христиан. Подозрения породили еврейские погромы. В Страсбурге на День святого Валентина в 1349 г. было сожжено 900 евреев. Аресты и избиения евреев происходили в Швейцарии, Германии, Франции и других странах[163 - Watts S.J. Epidemics and History. P. 10; Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 147–167.].
Огромные человеческие потери, вызванные Черной смертью, начали сказываться и на экономике[164 - Saltmarsh J. Plague and Economic Decline in England in the Later Middle Ages // Cambridge Historical Journal. 1941. Vol. 7 (1). P. 23–41; Bean J.M.W. Plague, Population and Economic Decline in England in the Later Middle Ages // The Economic History Review, New Series. 1963. Vol. 15 (3). P. 423–437.]. В Египте они дали о себе знать уже в конце 1340-х гг., когда земледельцы перестали выполнять столь важные ирригационные работы и, кроме того, прекратилось производство шелка, хлопка и других тканей, отправляемых на экспорт[165 - Dols M.W. The Black Death in the Middle East. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1977. P. 154–169.]. Во Франции и Англии, где численность сельского населения к началу эпидемии была наибольшей, последствия чумы дали о себе знать лишь к началу 1380-х гг. Стала наблюдаться нехватка рабочих рук, в результате чего крестьяне получили возможность требовать более высокой платы за свой труд[166 - Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. С. 169.]. В Англии, где лендлорды пытались навязать работникам низкую цену, это привело в 1381 г. к началу крестьянской войны[167 - Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 89–91.].
Факты свидетельствуют о том, что после прихода Черной смерти характер питания мало изменился. Традиционное европейское пристрастие к мясной пищи демонстрировали не только знатные люди, но и крестьянство. В некоторых районах Европы сократилось производство зерновых, зато там, где была возможность заниматься рыбной ловлей и охотой на дикого зверя, питание простых людей было организовано лучше. В период с 1350 по 1550 г. крестьяне, безусловно, ели мяса больше, чем в предшествующие и последующие столетия[168 - Thrupp S.L. Plague Effects in Medieval Europe: Demographic Effects of Plague: A Comments on J.C. Russell’s View // Comparative Studies in Society and History. 1966. Vol. 8 (4). P. 483. То же: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. С. 166–169.].
Несомненно, Великая чума XIV в. оказала всеобъемлющее воздействие на историю западной цивилизации. Вызвав страх за свою жизнь, она породила новые культурные практики среди знати и богатых людей, дала работу бедным, стимулировала развитие некоторых отраслей промышленности и пр. Так, многие люди, разделяя расхожий медицинский тезис о том, что болезнь передается с водой, практически перестали совершать омовения и посещать бани, которые начали закрываться и бездействовали почти везде на Западе до самого конца XVIII в. Мнение о том, что зараза передается по воздуху и способна проникать в дома даже сквозь стены, породило длительную моду на одежду из плотной ткани, а также привело к тому, что на окнах и на стенах появились тяжелые занавеси и гобелены. Во Франции и Фландрии стало активно развиваться их производство[169 - Вигарелло Ж. Чистое и грязное: телесная гигиена со времен Средневековья // Ароматы и запахи в культуре. Кн. 1 / Сост. О.Б. Вайнштейн. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 520–521; Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 22–25.].
Как и всякое крупное бедствие, чума вызывала реакцию не только со стороны народа, но и властей. Чтобы восстановить социальный порядок, потрясенный Черной смертью, законодатели в разных частях Европы вводили законы против азартных игр и проституции, регламентировали ношение одежды, пытались укрепить нравственность. Впрочем, эти меры стали составной частью более широкой государственной политики, порожденной чумой.
4.3. Введение санитарного контроля
Когда в Европу пришла эпидемия Черной смерти, Запад был не готов к тому, чтобы принять ее вызов. Во многих случаях повторялась одна и та же история: люди бросали свои дома, родных и искали спасения у церкви. Больных несли в храмы, стремясь найти там защиту от грозной болезни, но этим еще больше распространяли заразу. Священники, которые оставались при умирающих, заболевали сами и умирали. Чума не щадила никого. Казалось, не было силы, которая могла бы противостоять Черной смерти. Однако она постепенно обнаружила себя. И это не были медики. Средневековая медицина к середине XIV в. хотя и добилась успехов в лечении отдельных недугов, была совершенно бессильна перед лицом заразной болезни. Единственное, что могли сделать врачи, это дать утешение умирающим, посещая их дома.
Силой, которая наиболее решительно и жестко выступила против Великой чумы, была государственная власть. По некоторым данным, первые попытки организованно противостоять эпидемиям чумы были предприняты в Венеции в 1348 г. Там были построены специальные дома – карантины, в которых в течение сорока дней выдерживались все приехавшие из пораженных болезнью мест[170 - Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. С. 31.]. Однако систематическая борьба с чумой на Западе началась лишь в середине XV в. Ш. Уоттс связывает это с установлением особой «идеологии порядка», которая стала ответом правящих аристократических кругов в крупных торговых городах Северной и Центральной Италии на вызов болезни. «Идеология порядка» впервые укоренилась в таких областях, как Тоскана, Лигурия, Ломбардия и Венеция. Именно здесь наблюдалось наиболее бурное развитие экономики, а первые ростки капитализма сопровождались установлением авторитарных режимов[171 - Watts S.J. Epidemics and History. P. 2.].
В Милане, где власть держали в руках сначала члены семьи Висконти, а затем Сфорца, для контроля над распространением заразных болезней были созданы специальные должности санитарных комиссаров (commissarii sanitatis), которые должны были собирать от врачей и священников информацию о числе умерших и заболевших, а также принимать меры для принудительного восстановления порядка там, где он нарушался. Наряду с этими чиновниками действовали специальные органы регистрации, например Officie delle Bollette (Отдел статистики). При усилении угрозы чумы герцог Сфорца не упускал возможности советоваться с врачами, придворными интеллектуалами-гуманистами и членами Городского совета, но в самые решающие моменты он действовал самостоятельно и наиболее жестко. Если угроза чумы для Милана исходила от одного из соседних городов, Сфорца немедленно посылал войска, чтобы они окружили такой город и не допустили выхода из него никого из жителей. Тем самым борьба с чумой превратилась в борьбу за восстановление социального порядка всеми возможными способами[172 - Carmichael A.G. Contagion Theory and Contagion Practice in Fifteenth-Century Milan // Renaissance Quarterly. 1991. Vol. 44 (2). P. 213–256.].
Во Флоренции ситуация выглядела похожим образом. Городские власти, не привыкшие церемониться с простолюдинами, были твердо уверены в том, что чума разносится в основном бедняками, живущими в жалких лачугах. Подозрительных и опасных лиц отправляли на галеры и виселицы, больных и умирающих принудительно помещали в специальные чумные дома, которые были не столько больницами, сколько богадельнями-изоляторами[173 - Carmichael A.G. Plague and the Poor in Renaissance Florence. Cambridge: Cambridge University Press, 1986. P. 100–101.].
В целом система санитарных мер, впервые апробированных в Италии, включала в себя пять элементов. Прежде всего, это установление карантинов в торговых городах на морском побережье и на суше, которые должны были решить проблему свободно передвигающихся человеческих потоков, наиболее угрожающих стабильности и порядку. Далее, использование принудительных захоронений в специальных могилах и уничтожение имущества тех людей, которые умерли от чумы. Кроме того, осуществление изоляции больных, членов их семей и подозрительных лиц. Сбор налогов для обеспечения, прежде всего продовольственного, тех людей, которые были помещены в изоляторы, а также представителей санитарных служб и врачей, занятых на период эпидемий. Наконец, снабжение продовольствием тех, кто пострадал от закрытия рынков и у кого недостаточно средств для пропитания[174 - Watts S.J. Epidemics and History. P. 17.].
Однако наиболее красноречиво и кратко содержание этих санитарных мер в 1576 г. охарактеризовал некий Джованни Филип-по Инграссия, врач из Сицилии: «Для борьбы с чумой нужны всего три вещи – золото, огонь и виселица. Золото нужно, чтобы оплачивать расходы, огонь – чтобы сжигать подозрительные вещи, а виселица – чтобы вешать бедняков, бунтующих против решений санитарных властей»[175 - Cipolla C.M. Cristofano and the Plague: A Study in the History of Public Health in the Age of Galileo. London: Collins, 1973. P. 89–90.].
За пределами Альп ситуация еще долго выглядела по-другому. Санитарный контроль там стал налаживаться, только когда и там укрепились сильные правящие режимы. На территории империи контроль поначалу удалось ввести лишь в отношении высших сословий, и ситуация особенно осложнилась в период начавшейся Реформации и последующих за ней событий. В Англии и во Франции контроль стал вводиться лишь в конце XVI в., но в полной мере был введен в XVII в.
Во Франции активные меры борьбы с чумой начали использовать при Марии Медичи. Королевская власть в этой стране стала направлять войска для оцепления зачумленных городов и недопущения распространения заразы. Кроме того, была внедрена особая система паспортов, в которых чиновники делали отметки о состоянии здоровья их обладателей и без которых нельзя было передвигаться по стране[176 - Мишель Фуко приводит на этот счет специальный регламент на случай чумы, сохранившийся в военном архиве Венсена. См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: AdMarginem, 1999. С. 285–288.].
В Англии борьба с чумой приняла не менее грубые формы. Меры контроля, которые вводились в Лондоне, Бристоле, Норидже и других городах, сильно напоминали итальянский опыт. Уже при Тюдорах развернулась борьба с бродяжничеством, а также начали строиться чумные дома для изоляции заразных. Однако стремление экономить привело к тому, что английские власти чаще прибегали к домашней изоляции подозрительных, чем к строительству большого числа «пестхаузов». Распространенными мерами стали также сожжение одежды, принадлежавшей умершим, и регуляция погребальных ритуалов. Развернувшаяся борьба с чумой была во многом борьбой с бедностью и бедными людьми. Характерным свидетельством этого стало высказывание священника из Нориджа во время эпидемии 1665–1666 гг.: «Мы боимся бедных больше, чем чумы»[177 - Slack P. The Impact of the Plague in Tudor and Stuart England. P. 143.].
Во многих случаях эти грубые санитарные меры вызывали недовольство народа. Простые люди ненавидели чумные дома, а мужчины, бросая своих жен и детей, бежали из домашней изоляции. Критику вызывали и санитарные меры по сожжению имущества, принадлежавшего умершим. Однако в этом случае законы сурово обходились с теми, кто осмеливался взять вещи собственных умерших родственников. Но самой ненавистной для народа мерой были организованные санитарными чиновниками принудительные захоронения, когда власти лишали родственников возможности публично проститься со своими умершими и хоронили мертвых в общих могилах, засыпая их известью. Протесты народа против подобных мер включали в себя и голоса более состоятельных членов общества. Так, в Венеции в 1629 г. крупное купечество открыто игнорировало требования властей устанавливать карантины во время очередной эпидемии, поскольку это вело к ущемлению его интересов[178 - Calvi G. A Metaphor for Social Exchange: The Florentine Plague of 1630 // Representations. 1986. No. 13. (Winter). P. 148; Pullan B. Plague and Perceptions of the Poor in Early Modern Italy. P. 101, 111.].
В целом повсюду в Европе властям удалось ввести санитарный контроль. Эта политика, какой бы грубой и бесцеремонной она ни была на ранних этапах, в последующем трансформировалась в более гибкую систему охраны общественного здоровья.
4.4. Продолжающаяся пандемия
После прекращения эпидемии Черной смерти чума не покидала Европу еще около трех столетий. Ее ярость отчасти угасла, но еще и в XVII в. она была наиболее грозной болезнью, угрожавшей цивилизации. Типичным примером этого была лондонская чума 1665 г. Каждый раз чума уносила жизни большого числа людей, прежде всего детей и самых слабых и немощных.
Поскольку чума надолго стала составной частью повседневной жизни людей, мысль о смерти стала одной из господствующих в сознании современников. Именно чума вызвала к жизни так называемые пляски смерти и всю культуру барокко, расцвет которой пришелся на первую половину XVII в. В Италии и других католических странах чума также породила целый ряд культов новых святых, которые были призваны стать заступниками для простых людей перед угрозой болезни. Наиболее почитаемыми заступниками стали святые Антоний, Рох, Себастьян, Христофор, а также Дева Мария. Иногда это были исключительно женские святые. Так, во Флоренции в 1630 г. женщины признали своей главной заступницей святую Доминику[179 - Calvi G. Histories of a Plague Year: The Social and Imaginary in Baroque Florence. Berkeley: University of California Press, 1989; Бульст Н. Почитание святых во время чумы: социальные и религиозные последствия эпидемии чумы в Позднее Средневековье // Одиссей. Человек в истории. 2000. М., 2000. С. 152–185.].
К концу XVII в. чума на Западе стала стихать. Последняя вспышка чумы в Англии наблюдалась в 1668 г., в Шотландии – в 1647 г., в Нидерландах – в 1670 г., в Швейцарии и на западе Германии – в 1679 г., в Испании – в 1711 г., в Северной и Центральной Италии – в 1714 г., а во Франции – в 1720 г., если иметь в виду случай чумы в Марселе[180 - Watts S.J. Epidemics and History. P. 24.]. Вопрос о том, что стало главной причиной этого, давно уже мучит специалистов.
Историки, признающие главную роль биологических факторов, указывают, например, на возможность мутации возбудителя чумы Yersinia pestis в более ослабленную, хотя и не менее коварную бациллу Pasteurella pseudo-tuberculosis[181 - McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 184.]. Другие считают причиной всему изменения экологической ситуации, в частности исчезновение популяции черных крыс, ответственных за распространение инфекции[182 - Appleby A.B. The Disappearance of Plague: A Continuing Puzzle // The Economic History Review. New Series. 1980. Vol. 33 (2). P. 161–173.], тогда как приверженцы идеи приоритета культурных факторов говорят о решающей роли карантинов и других социальных мер[183 - Slack P. The Disappearance of Plague: An Alternative View // The Economic History Review, New Series. 1981. Vol. 34 (3). P. 469–476.]. Некоторые же подчеркивают роль каменного строительства, которое привело к разрыву опасных связей между людьми и крысами, равно как и общий рост материального благополучия западного мира[184 - Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 58–61, 106–107; Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. С. 53.]. Наконец, находятся скептики, которые, не признавая особой роли карантинов и изоляции, оставляют решение данного вопроса на будущее[185 - Carmichael A.G. Bubonic Plague // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 628–631.].
Так или иначе, но уже в первой половине XVIII в. Запад освободился от присутствия чумы на своей территории. В то же время на землях Османской империи чума не утихала. Не желая допустить проникновения заразы на свою территорию, власти Австрийской империи Габсбургов в 1739 г. на протяжении всей границы с Турцией выстроили систему постов и карантинов. Постепенно эта граница стала непроницаемой для людей и товаров с Востока, хотя немедленно появились и многочисленные контрабандисты, занявшиеся организацией нелегального оборота. Тем не менее культурные последствия этой меры были огромны. Многие европейские страны перешли от традиционной торговли с Востоком к торговле с Америкой, и при этом в сознании просвещенной европейской элиты укрепилась мысль о том, что Турция и весь Восток являются настоящим миром чумы и иных болезней[186 - Rothenberg G.E. The Austrian Sanitary Cordon and the Control of the Bubonic Plague: 1710–1871 // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1973. Vol. 28 (1). P. 15–23; Watts S.J. Epidemics and History. P. 25.]. Кроме того, европейская элита уверовала в спасительную силу санитарных мер, проведя, по сути, знак равенства между санитарией и цивилизацией. И хотя, как уже было отмечено, настоящая эффективность карантинов и изоляции никем не была изучена, но в их действенности уже мало кто сомневался. Вместе с освобождением от угрозы чумы Запад обрел свою силу и идентичность, противопоставив ее всем остальным цивилизациям.
Новая ситуация, определившая Западу особое место во всемирной истории, несомненно, способствовала укреплению его могущества. Ни XVIII в., ни позднее страны Запада более уже не подвергались вторжениям бубонной чумы, хотя в непосредственной близости от их границ чума еще долго приводила к серьезным социальным и политическим потрясениям. Так, в 1770–1771 гг. чума проникла в Москву, вызвав там сильные народные беспорядки, с которыми властям далеко не сразу удалось справиться. При этом вплоть до 1840-х гг. чума никак не покидала территории Северного Причерноморья, хозяйничая также на Балканах и на Ближнем Востоке. Для Российской империи, чья принадлежность к западной цивилизации уже стала исторической повесткой дня, эпидемии чумы надолго стали сущим наказанием, а также одним из поводов не отступать от избранной Петром I политики модернизации[187 - Alexander J.T. Bubonic Plague in Early Modern Russia. Public Health and Urban Disaster. Oxford: Oxford University Press, 2003.].
Наконец, в 1844 г. угасла последняя вспышка чумы в Египте. Западный мир смог облегченно вздохнуть, не подозревая о том, что всего через несколько десятилетий ему вновь придется столкнуться с этой угрозой.
* * *
История Великой чумы XIV в. и ее последующих рецидивов по всему миру по-прежнему привлекает внимание историков. Библиография по этой проблематике давно уже перевалила за сотню страниц. Вместе с тем далеко еще не все стороны ее изучены. Медицинские, экологические, демографические, социальные, культурные и политические аспекты этого феномена обширны и противоречивы. Несомненно, однако, что интерес к этой проблеме еще не скоро ослабнет. В рамках всемирной истории феномен Великой чумы занимает одно из центральных мест. Это не случайно, речь идет о грандиозном событии, радикально изменившем мир. Чума способствовала усилению светской власти и формированию новых институтов контроля. Она изменила общественное сознание и, безусловно, заставила миллионы людей изменить свои взгляды на самих себя и окружающие вещи.
5
ЭПОХА ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ
С конца XV в. цивилизация Запада начала свое движение за пределы европейского континента. Этот процесс растянулся на несколько столетий, однако особенно стремительным он был в последние годы XV и в первой половине XVI в. В этот период европейцы завладели некоторыми прибрежными регионами Тропической Африки, проложили дорогу через Атлантику и устремились в Америку, вышли на берега Тихого океана и приступили к постепенному освоению его архипелагов, создали свои анклавы на берегах Индийского океана и начали проникновение в Южную и Юго-Восточную Азию. В исторической науке этот процесс традиционно называется Великими географическими открытиями. В культурной истории Запада они символизируются именами Колумба, Васко да Гамы, Магеллана и других мореплавателей. Но географические открытия послужили началом для целого ряда других процессов, в том числе для военной, торговой и культурной экспансии. Не везде она была одинаково успешной. Если в Америке и на Тихом океане они практически не встретили никакого сопротивления, то в Азии и в Африке их продвижение было медленным. Везде они сталкивались с многочисленными народами, которые к этому времени уже сумели создать собственные цивилизации. В Азии и Америке, отчасти в Африке, во главе их стояли сильные деспотические правители, обладавшие многочисленными армиями. Почему же темпы экспансии были различными?
Несомненно, успешное продвижение европейцев во многом было обеспечено их военно-техническими преимуществами, особенно возможностью использовать парусные корабли и огнестрельное оружие. Более-менее сходными средствами обладали лишь народы ближневосточной исламской цивилизации, которые к этому времени уже несколько веков находились в состоянии непрекращающихся столкновений с цивилизацией Запада. Однако, как показал опыт более поздней истории, таких преимуществ часто было совершенно недостаточно даже при столкновении с примитивно вооруженными племенами. Следовательно, были и другие причины.
Прежде всего, это климат и местные болезни, к которым европейцы были совершенно не приспособлены. Практически везде в Старом Свете – в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии – европейцы встречались с народами, обладавшими унаследованным от предков иммунитетом к болезням, которые были для европейцев новыми и потому смертельно опасными. Напротив, в Новом Свете – на Карибских островах, в материковой Америке, а затем и на Тихом океане – европейцы вторглись в мир, где совершенно отсутствовали болезни, процветавшие в Старом Свете. При этом сами европейцы оказались угрозой для местных народов, принеся с собой возбудителей многочисленных опасных инфекций, оказавшихся незнакомыми для аборигенов, а потому смертельно опасными. Таким образом, в Новом Свете у европейцев было в запасе не менее действенное оружие, чем пушки и мушкеты, – болезни, которые они с собой принесли. Разумеется, сами европейцы почти никогда не догадывались об этом своем преимуществе.
5.1. Африка и Карибские острова
Со времен Римской империи продвижение европейцев в Африку традиционно ограничивалось ее прибрежными северными районами, которые при этом контролировались воинственными народами. С началом исламизации африканского севера и распространением власти ислама в Сахаре Запад практически утратил всякие возможности для овладения африканскими богатствами. Такая возможность открылась вновь лишь XV в., когда короли Португалии начали систематически посылать свои флотилии в поисках морского пути в Индию. В результате в течение XV в. португальцы смогли завладеть некоторыми ключевыми форпостами на всем Западноафриканском побережье, а в начале XVI в. пробиться и на Восточноафриканское побережье[188 - См.: Верн Ж. Всеобщая история географических открытий. М.: Эксмо, 2007. С. 65–70, 113–142.].
Тем не менее продвижение европейцев в глубь Тропической Африки почти с самого начала остановилось. Африканский континент представал воображению европейцев как мир, изобилующий богатствами, но при этом также и как «могила для белого человека». Западная Африка встретила европейских завоевателей и работорговцев целым сонмом опасных болезней, таких как малярия, желтая лихорадка и пр. Ни в XV в., ни позднее европейцы не могли как следует закрепиться в Африке южнее Сахары, хотя и прилагали отчаянные усилия для этого. Проблема проникновения в тропические страны выглядела для них как почти неразрешимая, в результате чего к концу XVIII в. западные медики начали ставить вопрос о том, как лучше акклиматизировать европейцев к этим суровым условиям[189 - Harrison M. “The Tender Frame of Man”: Disease, Climate, and Racial Difference in India and West Indies, 1760–1860 // Bulletin of the History of Medicine. 1996. Vol. 70 (1). P. 68–93.]. Даже в самом конце XIX в. смертность среди британских солдат, расквартированных на так называемом Золотом Берегу, в 15–20 раз превосходила смертность среди солдат, набранных из числа местного населения[190 - Curtin P.D. Epidemiology and the Slave Trade // Political Science Quarterly. 1968. Vol. 83. P. 190–216.].
Однако не следует думать, что европейское вторжение в Африку с самого начала было испытанием только для европейцев. Португальцы и другие народы Запада также принесли с собой опасные вирусы и микробы, к которым у африканцев, в свою очередь, не было должного иммунитета. Особенно опасными были такие европейские болезни, как туберкулез и сифилис[191 - Stannard D.E. Disease, Human Migration and History // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 39.]. Таким образом, обмен инфекционными болезнями между европейцами и африканцами в Африке и за ее пределами был обоюдным.
Совершенно иначе происходило движение европейцев через Атлантику. После того как в 1492 г. испанцы впервые достигли Карибских островов, было положено начало процессу, который Альфред Кросби назвал «биологической экспансией Европы»[192 - Crosby A.W. Ecological Imperialism: The Biological Expansion of Europe, 900–1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.]. На этих островах жило многочисленное и совершенно изолированное от инфекций Старого Света население, которое уже очень скоро пало жертвой привезенных из Европы болезней.
Первым островом, на котором обосновались испанцы, был Гаити, который они назвали Эспаньолой. По широко признанным теперь среди специалистов данным, к моменту высадки там Колумба на нем проживало около 8 млн человек. Уже в 1493 г. там вспыхнула эпидемия гриппа, причиной которой была инфекция, гнездившаяся в привезенных испанцами свиньях. Вслед за ней на острове начались новые эпидемии, которые быстро распространились и по другим Карибским островам. Сила эпидемий была столь велика, что в чем-то она превзошла жестокость испанцев, которые с первого дня начали притеснять и уничтожать индейцев. В результате уже к середине XVI в. многомиллионное коренное население Карибских островов совершенно вымерло[193 - Cook S.F., Borah W. The Aboriginal Populations of Hispaniola // Cook S.F., Borah W. (eds.) Essays in Population History: Mexico and the Caribbean. Vol. 1. Berkeley: University of California Press, 1971. P. 376–410; Crosby A.W. The Columbian Exchange: Biological and Cultural Consequences of 1492. Westport, Connecticut: Greenwood Press, 1972. P. 35–63, 64–121; Guerra F. The Earliest American Epidemic: The In?uenza of 1493 // Social Science History. 1988. Vol. 12. P. 305–325.].
Случай с гибелью коренного населения Карибских островов подтвердил широко признанное среди специалистов ХХ в. мнение о том, что островные народы, длительно отрезанные от более многочисленных человеческих цивилизаций, легко становятся жертвами «новых болезней», приходящих к ним вместе с чужеземцами. Индейцы Карибских островов, как и другие народы Нового Света, как раз и были такими народами, чье биологическое и культурное развитие проходило обособленно от большого Афро-евроазиатского региона. Они не разводили домашних животных и не возделывали растений, которые были распространены в Старом Свете, и поэтому не имели иммунитета к тем вирусам и бактериям, которые с давних пор были знакомы европейцам, азиатам и африканцам[194 - Crosby A.W. The Columbian Exchange. P. 64–121; McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1998. P. 19–21, 208–241.].
Когда на Карибских островах начались эпидемии, они продолжались там, не прекращаясь, не один десяток лет. При этом в отличие от случая с Черной смертью XIV в. в Европе это была не единственная «новая болезнь», а целая серия незнакомых прежде индейцам болезней. За гриппом пришли оспа, корь, туберкулез и др. Они с легкостью добивали тех, кому удалось пережить предыдущую эпидемию. При этом болезни не только косили наиболее уязвимые группы населения, но и подрывали репродуктивный потенциал людей детородного возраста. С распространением среди индейцев венерических болезней они утратили и способность к естественному воспроизводству[195 - Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 72–77.].
Наконец, существовали и культурные причины для уязвимости индейцев перед «новыми болезнями». В отличие от европейцев, которые в борьбе с проказой и чумой уже вполне освоили такие санитарные меры, как изоляция и карантин, индейцы совершенно были незнакомы с ними. Их мораль не позволяла им покидать своих больных, а когда заражались те, кто ухаживал за больными, больше уже некому было ни накормить, ни позаботиться о несчастных[196 - Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 102–109.]. В результате уже к середине XVI в. индейские народы Карибских островов начали исчезать с лица земли. Испанцы, которые для поддержания своего владычества здесь остро нуждались в рабском труде, вынуждены были начать ввозить из Западной Африки чернокожих рабов. Вместе с появлением на Карибах чернокожих африканцев там распространились и новые инфекции, которые стали уничтожать последних выживших индейцев. Наряду с оспой африканские рабы оказались резервуарами для переноса на Карибские острова таких африканских болезней, как малярия и желтая лихорадка[197 - Alden A., Miller J.C. Out of Africa: The Slave Trade and the Transmission of Smallpox to Brazil // Journal of Interdisciplinary History. 1987. Vol. 18 (2). P. 195–196; Herbert E.W. Smallpox Inoculation in Africa // The Journal of African History. 1975. Vol. 16 (4). P. 539–559; Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 213–239.]. В результате этого демографическая ситуация на Карибах стала меняться. В течение достаточно короткого периода времени господствующей группой населения там стали чернокожие выходцы из Африки, которые оказались более приспособленными для жизни в новых условиях, чем белые европейцы[198 - Kiple K.F. The Caribbean Slave: A Biological History. Cambridge: Cambridge University Press, 1984.].
В итоге главным результатом этого начавшегося трансатлантического обмена болезнями между Старым и Новым Светом стало полное изменение демографической ситуации на Карибских островах. Коренные индейские племена там были стерты с лица земли, уступив место более защищенным перед угрозой инфекционных болезней европейцам и в особенности чернокожим африканцам.
5.2. Американский континент
Европейцы начали проникать на американский континент в первые годы XVI в., сделав своими форпостами сначала Мексику и Бразилию, а затем Канаду и северо-восток нынешней территории США. Но еще прежде, чем возникли Новая Испания, Новая Франция и Новая Англия, произошло так называемое столкновение цивилизаций, в результате чего погибли великие империи ацтеков и инков.
А. Кросби был одним из первых исследователей, который указал на то, что огромную роль в этом процессе сыграли не только пушки конкистадоров, но и болезни, которые они принесли с собой на «девственную почву» Америки[199 - Crosby A. Conquistador y Pestilencia: The First New World Pandemic and the Fall of the Great Indian Empires // The Hispanic American Historical Review. 1967. Vol. 47 (3). P. 321–337; Crosby A. Virgin Soil Epidemics as a Factor in the Aboriginal Depopulation in America // The William and Mary Quarterly. 3rd Ser. 1976. Vol. 33 (2). P. 289–299; Crosby A. Smallpox // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 1008–1013.]. Как и в случае с Карибской катастрофой, на американском континенте повторилась та же история. Болезни, принесенные европейцами, были совершенно незнакомы ацтекам, инкам и другим коренным американским народам, не имеющим ни биологического, ни культурного опыта противостояния им. В результате конкистадоры почти не встретили никакого сопротивления со стороны индейцев. В Мексике, куда они высадились в 1519 г., ацтеки сумели организовать сопротивление отряду Кортеса в своей столице Теночтитлане, изгнав чужеземцев, вооруженных огнестрельным оружием. Однако после ухода испанцев в городе началась эпидемия оспы. Позднейшие сочинения испанских авторов свидетельствуют о том, что масштабы ее были огромны.
По некоторым оценкам, численность населения Центральной Мексики к моменту прихода Кортеса достигала 25 млн. Однако начавшийся упадок сельского хозяйства и в огромной мере оспа и другие болезни, принесенные испанцами, быстро подточили силы ацтеков. За первые десять лет контактов с испанцами число индейцев Центральной Мексики сократилось на треть, а всего за 75 лет – на 95%. Демографическая катастрофа в Центральной Мексике, которая начала разыгрываться там приблизительно с 1520 г., сопровождалась и величайшими моральными потрясениями среди индейцев. Стремительно погибая от оспы, которая при этом делала безобразной их внешность, индейцы видели, что испанцы с легкостью переносят болезнь. Неуязвимость чужеземных завоевателей вызывала у индейцев разочарование в своих старых богах и полную апатию[200 - Zambardino R.A. Mexico’s Population in the Sixteenth Century: Demographic Anomaly or Mathematical Illusion? // Journal of Interdisciplinary History. 1980. Vol. 11 (1). P. 1–27; Brooks F.J. Revising the Conquest of Mexico: Smallpox, Sources, and Populations // Journal of Interdisciplinary History. 1993. Vol. 24 (1). P. 1–29; McCaa R. Spanish and Nahuatl Views on Smallpox and Demographic Catastrophe in Mexico // Journal of Interdisciplinary History. 1995. Vol. 25 (3). P. 397–431.].
Не менее ужасными были последствия эпидемий «новых болезней» и в других регионах Америки. В Перу, где численность населения до испанского завоевания достигала 9 млн человек, в течение столетия она сократилась до 600 тыс., т.е. на 93%. При этом вся элита общества инков погибла еще до прихода отряда Писарро, поэтому ему не составляло труда завоевать империю инков. В Никарагуа вследствие эпидемий XVI в. погибло более 92% населения, а в Гватемале – 94%. Та же драма разыгрывалась и в других частях Америки, куда вместе с белыми приходили и их болезни. В Северной Америке оспа, чума, тиф и другие болезни-убийцы стерли с лица земли многочисленные племена Новой Англии и Канады. Например, племя Патуксет полностью погибло всего за два года, а племя Массачусетс за два десятилетия потеряло 97% своей численности. В XVIII в. болезни продвинулись вместе с белыми поселенцами в район Великих озер, а с начала XIX в. эпидемии вспыхнули на Великих равнинах, во Флориде и Калифорнии. К концу XIX в. общая численность коренных народов Америки, которая до прибытия Колумба достигала 100 млн человек и при этом превосходила численность всех европейцев, вместе взятых (включая Россию), сократилась почти на 95%[201 - Stannard D.E. Disease, Human Migration and History. P. 39–40.].
К началу ХХ в. коренные народы Америки могли выживать лишь там, куда все еще не ступала нога белого человека. Но всякий раз, когда миссионеры, путешественники и торговцы вступали в контакт с ведущими замкнутый образ жизни племенами, трагедия повторялась вновь и вновь. В результате «болезни пришельцев» настигли многие племена Амазонской сельвы, а также обрушились на жителей Аляски и эскимосов Гренландии. Как и в других случаях, болезни не только стирали с лица земли наиболее уязвимых аборигенов, но и способствовали среди них сокращению числа браков и распространению бесплодия[202 - Stannard D.E. Disease and Infertility: A New Look at the Demographic Collapse of Native Populations in the Wake of Western Contact // Journal of American Studies. 1990. Vol. 24. P. 325–350.].
Разумеется, по прошествии длительного периода времени среди выживших индейцев появлялись люди с более сильным иммунитетом, чьи потомки также приобретали биологическую неуязвимость перед «новыми болезнями». Однако в отличие от Старого Света, где эта тенденция имела более устойчивый характер, в Америке она была почти незаметной. Коренное американское население понесло самые большие в истории человечества потери, что дало повод Альфреду Кросби назвать 1492 год началом великой трагедии Америки и сравнить эту катастрофу со знаменитым «пермским вымиранием», случившимся около 230 млн лет назад, когда погибло 95% всех живых существ планеты[203 - Crosby A. Reassessing 1492 // American Quarterly. 1989. Vol. 41 (4). P. 661–669.]. Очистив земли Америки от коренных народов, болезни предоставили историческую возможность выходцам из Старого Света – европейцам, африканцам, а затем и пришельцам из Азии – заселить их по собственному усмотрению.
5.3. Тихоокеанский регион
Многочисленные архипелаги Тихого океана стали еще одной частью планеты, которая подверглась разорению вследствие контакта с европейцами. Вслед за испанцами и голландцами Тихий океан стали покорять англичане и французы, в результате чего за четыре века – с XVI по XIX – все населявшие его коренные народы рано или поздно столкнулись с опустошительным воздействием цивилизации. Как и в Америке, на Тихом океане жертвами болезней Старого Света стали народы, совершенно не имевшие иммунитета к микропаразитам, сопровождавшими чужеземцев. Появление парусных судов, а затем пароходов, привозивших солдат, торговцев и миссионеров, неизменно заканчивалось трагедией для аборигенов.
Начиная с XVI в. народы Тихого океана становились жертвами оспы, гриппа, туберкулеза, сифилиса и других болезней. В конце XVIII в. эпидемии начали бушевать в Австралии, унеся за какие-то полвека жизни 95% населения Юго-Восточной Австралии[204 - Butlin N.G. Our Original Aggression: Aboriginal Population of Southeastern Australia, 1788–1850. Sydney: Allen & Unwin, 1983; Campbell J. Smallpox in Aboriginal Australia, 1829–1831 // Historical Studies. 1983. Vol. 20. P. 536–556; Campbell J. Invisible Invaders: Smallpox and Other Diseases in Aboriginal Australia. 1780–1880. Melbourne: Melbourne University. Press, 2002.]. В те же десятилетия эпидемии начали косить коренные племена Новой Зеландии: за первые 60 лет контактов с европейцами число местных аборигенов сократилось на 60%, а за столетие – почти на 75%. Численность народов Маркизских островов за 65 лет сократилась на 90%. Население Гавайских островов сократилось наполовину всего за 25 лет. В целом такие случаи, как гавайская депопуляция, принято теперь считать моделями для объяснения всех демографических катастроф, касающихся островных народов и народов, живущих на изолированных материковых территориях[205 - Crosby A.W. Hawaiian Depopulation as a Model for the Amerindian Experience // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 175–201.].
Специалисты дают традиционные объяснения этой уязвимости тихоокеанских народов перед угрозой «новых болезней»: отсутствие иммунитета и незнание, что можно противопоставить опасностям в плане профилактики. Существуют и некоторые генетические объяснения, сделавшие австралийцев и островитян беззащитными в биологическом плане. Подобно коренным народам Америки и Карибских островов, тихоокеанские аборигены произошли от сравнительно небольшого числа эмигрантов, начавших заселять эти территории несколько тысяч лет назад (для австралийцев эта величина определяется сегодня в 60 тыс. лет). Отсюда удивительная генетическая бедность их организмов, например отсутствие третьей группы крови (B)[206 - Mourant A.E. Blood Relations: Blood Groups and Anthropology. Oxford: Oxford University Press, 1983.].
Как и в случае с Карибскими островами и материковой Америкой, быстрое и масштабное вымирание коренных жителей Австралии и Океании позволило европейцам, а затем и белым американцам начать быструю колонизацию новых территорий и эксплуатацию их природных ресурсов. Вирусы и бактерии опасных болезней в сочетании с проповедью христианских миссионеров, алкоголем торговцев и огнестрельным оружием солдат стали тем историческим средством, которое обеспечило стремительный успех цивилизации Запада там, где появлялись его представители.
Разумеется, многим полинезийцам, меланезийцам, микронезийцам и австралийским аборигенам удалось пережить эти эпидемии и приспособиться к новым условиям существования. Но в некоторых местах, например на Новой Гвинее, этот процесс все еще продолжался на рубеже ХХ и XXI вв. Это позволяет считать историю с глобальным распространением болезней, начатую в эпоху Великих географических открытий, все еще незаконченной. В этом аспекте она плавно переходит в новейшую историю контактов между народами, населяющими разные части Земли, и неотъемлемую от нее историю распространения современных «новых болезней», таких как СПИД.
5.4. «Новые болезни» на Западе
История глобализации болезней, начатая в эпоху Великих географических открытий, будет неполной, если не рассмотреть ситуацию, развернувшуюся в пределах самой западной цивилизации. Она остается весьма запутанной, и среди специалистов уже не первый десяток лет идет спор о том, как повлияли географические открытия на эпидемиологическую обстановку в Европе.
Основные факты более-менее хорошо известны. Так, после великой эпидемии Черной смерти XIV в., вспышки бубонной чумы в Европе стали постепенно ослабевать, затрагивая лишь наиболее уязвимые группы населения, в первую очередь детей. При этом чума никуда не ушла, давая о себе знать еще на протяжении трех столетий. Однако в начале XVI в. на Западе проблема чумы, безусловно, отошла в тень, поскольку на арену европейской истории выступили другие болезни. Совершенно неясно, существовали ли они прежде или появились впервые, но современники в один голос называли их новыми. В числе их были прежде всего сифилис, тиф и так называемый английский пот[207 - Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 62–63.].
Что касается «английского пота», то он по сей день остается самой загадочной из всех европейских болезней XVI в. Первые случаи его были отмечены в Англии в 1485 г., с окончанием войны Алой и Белой розы, т.е. еще до проникновения европейцев в Новый Свет. Последняя эпидемия была зафиксирована в 1551 г. В целом болезнь ограничилась территорией Острова, что и дало ей ее название. Современникам же она запомнилась тем, что ее жертвами были в основном молодые люди из знатных семей[208 - Wylie J.A.H., Collier L.H. The English Sweating Sickness (Sudor Anglicus): A Reappraisal // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1981. Vol. 36 (4). P. 425–445; Dyer A. The English Sweating Sickness of 1551: An Epidemic Anatomized // Medical History. 1997. Vol. 41 (3). P. 362–384.].
Ситуация с сифилисом также остается запутанной. Первая вспышка этой болезни была отмечена в войсках французского короля Карла VIII, который зимой 1494/95 гг. вел осаду Неаполя. После того как осада была снята, а наемная армия распущена, болезнь вместе с солдатами, отправившимися домой, распространилась по всей Европе. В результате во второй половине 1490-х гг. сифилис появился в самых разных частях Европы. Тогда же болезнь дала о себе знать в Северной Африке. В первые годы XVI в. она появилась в Скандинавских странах, в России, Индии и Китае. В отличие от чумы сифилис не был смертельно опасной болезнью, но симптомы ее были неприглядны. Особенно возмутительным в глазах современников было то, что жертв болезни спустя некоторое время образовывались многочисленные кожные высыпания и начинались деформации различных частей тела. Довольно рано медики научились отличать ее от остальных болезней, выделив ее в особую нозологическую единицу. Вместе с тем даже название этой болезни в разных странах было различным. Ее называли то неаполитанской болезнью, то итальянской, то испанской, то французской, то польской. В Англии она длительный период времени была известна как «парша» (pox
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70555075) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
1
Гиппократ. Избранные книги. Пер. В.И. Руднева. М., 1936. С. 371, 373. Эпидемии. III. 3.
2
Термин «гражданская история» используется в техническом смысле – как противопоставление термину «медицинская история». Под «гражданской историей» понимается традиционная форма историописания, предметом которой выступает история общества.
3
Вопрос о природе заболевания, известного как «афинская чума», до сих пор не решен. Его идентифицировали как сибирскую язву, сыпной тиф, оспу, эрготизм, туляремию, лошадиный сап, корь, вымершую форму заболевания или вовсе как выдуманную Фукидидом. В отечественной науке наиболее значимой работой по-прежнему остается: Алексеев А.Н. О так называемой чуме в Афинах // Вестник древней истории. 1966. № 3. С. 127–142. Более полный перечень литературы и обзор мнений по теме см.: Hornblower S. A Commentaryon Thucydides. Vol. I. Books I–III. Oxford: Oxford University Press, 2003. P. 316–318; Михель Д.В. Болезнь и всемирная история. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2009. С. 30–31.
4
Фукидид. История. Пер. др.-греч. и примеч. Г.А. Стратоновского. СПб., Азбука, Азбука-Аттикус, 2018. С. 126–127 (II.47–48).
5
Фукидид. История… (II.47–48).
6
Там же. С. 129–131. (II.51–53).
7
Там же. C. 133 (II.58, 59).
8
Там же. С. 126–131 (II. 47–54)
9
Гиппократовский подход к описанию истории эпидемии угадывается в фрагментарных описаниях «Антониновой чумы» у Галена в «О методе лечения» и других его работах, хотя Ю. Хекер указывает также на родство галеновского описания с опытом Фукидида. См.: Hecker J.F.C. De peste Antoniniana. Berolini, 1835. P. 18. Ибн Сина в IV книге «Канона врачебной науки» следует Гиппократу в описании лихорадок, в особенности «моровой лихорадки», оспы и кори.
10
В духе Фукидида об истории «Юстиниановой чумы» пишут Прокопий Кесарийский в «Персидских войнах», Агафий Миринейский в «О царствовании Юстиниана», Евагрий Схоластик в «Церковной истории», об истории Черной смерти – Маттео Виллани в «Флорентийской хронике», Аньоло ди Тура в «Сиенской хронике» и др.
11
Первыми энтузиастами медицинской истории еще в XVIII в. были немецкие врачи И.К.В. Моэзен и К. Шпренгель, причем первый из двух был забыт последующими поколениями историков, тогда как второй многими считается «отцом-основателем» современной медицинской истории. См.: Lammel H.-U. To Whom Does Medical History Belong? Johann Moehsen, Kurt Sprengel, and the Problem of Origins in Collective Memory // Huisman F., Warner J.H. (eds.) Locating Medical History: The Stories and Their Meanings. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2004. P. 45.
12
Ш.-В. Дарамбер придерживался позитивистского принципа «науке – факты, истории – тексты» и рассматривал свою работу по переводу текстов древних врачей как способ восполнить пробелы в образовании современных медиков. Подробнее см.: Gourevitch D. Charles Daremberg, His Friend Еmile Littrе, and Positivist Medical History // Huisman F., Warner J.H. (eds.) Locating Medical History… P. 65.
13
Hecker J.F.K. Der schwarze Tod im vierzehnten Jahrhundert: nach den Quellen f?r ?rzte und gebildete Nicht?rzte. Berlin, 1832; Idem. Die gro?en Volkskrankheiten des Mittelalters. Historisch-patologische Untersuchungen. Gesammelt und in erweiterter Bearbeitung herausgegeben von Dr. August Hirsch. Berlin, 1865; Гезер Г. История повальных болезней. Ч. 1–2. СПб., 1867.
14
Минх Г.Н. Проказа (Lepra Arabum) на юге России. Т. 1. Вып. 1–4. Киев, 1884–1887; Его же. Чума в России (Ветлянская эпидемия 1878–1879 г.). Ч. 1. Киев, 1898; Генрици А.А. Холера в России. Воспоминания очевидца. М.: Вузовская книга, 2020.
15
А.А. Генрици по долгу службы неоднократно посещал северо-западные и центральные регионы России, где случались вспышки холеры, а Г.Н. Минх участвовал в экспедиции на Ветлянскую эпидемию чумы (1878–1879 гг.), вызвавшую переполох как в самой России, так и в Европе, поскольку властям казалось, что эпидемии чумы ушли в прошлое.
16
Гамалея Н.Ф. Холера и борьба с нею // Его же. Собрание сочинений. Т. 1. М.: Гос. изд-во мед. лит-ры, 1956. С. 139–219; Заболотный Д.К. Чума. Эпидемиология, патогенез и профилактика // Избранные труды. Т. 1. Киев: Изд-во АН УССР, 1956. С. 115–205.
17
Бароян О.В. Итоги полувековой борьбы с инфекциями в СССР и некоторые актуальные вопросы современной эпидемиологии. М.: Медицина, 1968; Его же. Эпидемиология: вчера, сегодня, завтра. М.: Медицина, 1985; Его же. Закономерности и парадоксы: Раздумья об эпидемиях и иммунитете, о судьбах ученых и их труде. М.: Знание, 1986.
18
Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. М.: Медгиз, 1960; Васильев К.Г. История эпидемий и борьба с ними в России в ХХ столетии. М.: Медицина, 2001.
19
Павловский Е.Н. Бессменные дозоры (Рассказы о работах советских медиков по борьбе с природно-очаговыми заболеваниями). М.: Знание, 1963; Лотова Е.И., Идельчик Х.И. Борьба с инфекционными болезнями в СССР (1917–1967): очерки истории. М.: Медицина, 1967; Токаревич К.Н., Грекова Т.И. По следам минувших эпидемий. Л.: Лениздат, 1986.
20
Крюи П. де. Охотники за микробами. Борьба за жизнь. М.: Наука, 1982; Dubos R., Dubos J. The White Plague: Tuberculosis, Man and Society. New Brunswick: Rutgers University Press, 1987; Zinsser H. Rats, Lice and History. New York: Basic Books, 2007.
21
Koprowski H., Oldstone M.B.A. Microbe Hunters: Then and Now. Bloomington: Medi-Ed Press, 1996; Oldstone M.B.A. Viruses, Plagues, and History: Past, Present and Future. Oxford: Oxford University Press, 2000.
22
Loomis J. Epidemics: The Impact of Germs and Their Power Over Humanity. Santa Barbara (Ca): Praeger, 2020.
23
См. например: Crawford D.H. Deadly Companions: How Microbes Shaped Our History. Oxford: Oxford University Press, 2018.
24
Супотницкий М.В., Супотницкая Н.С. Очерки истории чумы. Ч. 1–2. М.: Вузовская книга, 2006.
25
Pepin J. The Origins of AIDS. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.
26
Braunstein J.F. Daremberg et les dеbuts de l'histoire de la mеdecine en France // Revue d'histoire des sciences. 2005. Vol. 58. P. 367–387.
27
Впрочем, в ХХ в. во Франции кафедры истории медицины на медицинских факультетах постепенно пришли в упадок, вследствие чего ситуация во многом вернулась к состоянию середины XIX в. Отмечается, что главной причиной этого стало отсутствие диалога между врачами и профессиональными историками и нерешенность вопроса о том, кто имеет право писать историю медицины. См.: Doria C. The Right to Write the History: Disputes Over the History of Medicine in France – 20
–21
centuries // Transversal: International Journal for the Historiography of Science. 2017. No. 3. P. 26–36.
28
Некоторое исключение в этом плане составляют работы П.Е. Заблудовского и М.Б. Мирского, в которых проблематика истории эпидемий, однако, затронуты фрагментарно. См.: Заблудовский П.Е. Развитие учения о заразных болезнях и книга Фракасторо // Фракасторо Дж. О контагии, контагиозных болезнях и лечении. М.: Изд-во АН СССР, 1954. С. 165–240; Мирский М.Б. Очерки истории медицины в России XVI–XVIII вв. Владикавказ: Госкомиздат РСД-А, 1995. С. 33–34.
29
О становлении социальной истории медицины см.: Михель Д.В. Социальная история медицины: становление и проблематика // Журнал исследований социальной политики. 2009. Т. 7. № 3. С. 295–312.
30
Hardy A. The Epidemic Streets: Infectious Diseases and the Rise of Preventive Medicine, 1856–1900. Oxford: Clarendon Press, 1993; Pelling M. The Common Lot: Sickness, Medical Occupations, and the Urban Poor in Early Modern England. New York, 1998; Weindling P. Epidemics and Genocide in Eastern Europe, 1890–1945. Oxford: Oxford University Press, 2000; Harrison M. Disease and the Modern World: 1500 to the Present Day. Cambridge: Polity Press, 2004; Idem. Contagion: How Commerce Has Spread Disease. New Haven: Yale University Press, 2013.
31
Rosenberg Ch.E. The Cholera Years: The United States in 1832, 1849 and 1866. Chicago: Uni-versity of Chicago Press, 1962; Idem. Explaining Epidemics and Other Studies in the History of Medicine. Cambridge: Cambridge University Press, 1992; Rothman S.M. Living in the Shadow of Death: Tuberculosis and the Social Experience of Illness in American History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1995.
32
Grmek M.D. Diseases in the Ancient Greek World. Baltimore, 1989; Idem. History of AIDS: Emergence and Origin of a Modern Pandemic. Princeton: Princeton University Press, 1993.
33
Ryan F. The Forgotten Plague: How the Battle Against Tuberculosis Was Won – and Lost. Boston: Back Bay Books, 1994.
34
Daniel T.M. Captain of Death: The Story of Tuberculosis. Rochester, NY.: University of Rochester Press, 1999.
35
Dormandy T. The White Death: A History of Tuberculosis. New York: New York University Press, 2000.
36
Doherty P.C. Pandemics: What Everyone Needs to Know. Oxford: Oxford University Press, 2013.
37
MacCarthy M. Superbugs: The Race to Stop an Epidemic. NewYork: Avery, 2019.
38
Новоселов В.М. От испанки до COVID-19. Хроники нападений вирусов. М.: Эксмо, 2020.
39
Метелева И.Г. Бич Божий. История чумы. М.: Пятый Рим, 2020.
40
Во Франции, например, к числу таких авторов следует отнести Ж. Кангилема, М. Фуко, Д. Гуревича, Ж. Леонара, Ж. Вигарелло.
41
Cartwright F.F., Biddis M.D. Disease and History. New York: Barnes & Noble, 1972.
42
McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1976.
43
Cipolla C.M. Cristofano and the Plague: A Study in the History of Public Health in the Age of Galileo. London:COllins, 1973; Dols M.W. The Black Death in the Middle East. Princeton: Princeton University Press, 1977; Hatcher J. Plague, Population and the English Economy 1348–1530. New York: Palgrave, 1977; Meiss M. Painting in Florence and Siena after the Black Death: The Arts, Religion, and Society in the Mid-Fourteenth Century. Princeton: Princeton University Press, 1979.
44
Gallagher N.E. Medicine and Power in Tunisia, 1780–1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.
45
Gottfried R.S. The Black Death: Natural and Human Disaster in Medieval Europe. New York: Free Press, 1985.
46
Эта книга была опубликована спустя более 10 лет, уже после его смерти. См.: Herlihy D. The Black Death and the Transformation of the West. Cambridge, Ma.: Harvard University Press, 1997.
47
Carmichael A.G. Plague and the Poor in Renaissance Florence. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.
48
Slack P. The Impact of the Plague in Tudor and Stuart England. London: Routledge & Kegan Paul, 1985.
49
Evans R. Death in Hamburg: Society and Politics in the Cholera Years, 1830–1910. Oxford: Oxford University Press, 1987.
50
Calvi G. Histories of a Plague Year: The Social and Imaginary in Baroque Florence. Berkeley: University of California Press, 1989.
51
Benedictow O.J. Plague in the Late Medieval Nordic Countries: Epidemiological Studies. Oslo: Middelderforlaget, 1992; Idem. The Black Death 1346–1353: The Complete History. Woodbridge: Boydell Press, 2004.
52
Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence Cambridge: Cambridge University Press, 1992.
53
Arnold D. Colonizing the Body: State Medicine and Epidemic Disease in Nineteenth-Century India. Berkeley: University of California Press, 1993.
54
Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999.
55
Baldwin P. Contagion and the State in Europe, 1830–1930. Cambridge: Cambridge University Press, 1999; Idem. Disease and Democracy. The Industrialized World Faces AIDS. Berkeley: University of California Press, 2005.
56
Cantor N.F. In the Wake of the Plague: The Black Death and the World It Made. New York: Harper Perennial, 2001.
57
Oshinsky D.M. Polio: An American Story. Oxford: Oxford University Press, 2006.
58
Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000; Idem. Epidemics and Pandemics: Their Impacts on Human History. Santa Barbara, Ca.: ABC-Clio, 2005.
59
Davis M. The Monster at Our Door: The Global Threat of Avian Flu. New York: New Press, 2005.
60
Honigsbaum M. Living with Enza: The Forgotten Story of Britain and Great Flu Pandemic of 1918. New York: Palgrave Macmillan, 2009; Idem. The Pandemic Century: One Hundred Years of Panic, Hysteria and Hubris. London: W. W. Norton & Company, 2019.
61
Bristow N.K. American Pandemic: The Lost Worlds of the 1918 In?uenza Epidemic. Oxford: Oxford University Press, 2012.
62
Арнаутова Ю.Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в средние века. СПб.: Алетейя, 2004; Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели: патографические тексты русской культуры XVIII–XIX веков. М: ОГИ, 2005; Михель Д.В. Болезнь и всемирная история. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2009; Медведева Л.М. Болезнь в культуре и культура болезни. Волгоград: Изд-во ВолгГМУ, 2013.
63
Harper K. The Fate of Rome: Climate, Disease, and the End of an Empire. Princeton: Princeton University Press, 2017.
64
Crosby A.W. The Columbian Exchange: Biological and Cultural Consequences of 1492. West-port, Ct.: Greenwood Press 1972. Работа Кросби стать образцом для других исследований в этой области. Например, см.: Diamond J.M. Guns, Germs, and Steel: The Fates of Human Societies. New York: Norton, 2005.
65
Kolata G. Flu: The Story of the Great In?uenza Pandemic of 1918 and the Search for the Virus that Caused It. New York: Atria Books, 2001.
66
Barry J.M. The Great In?uenza: The Story of the Deadliest Pandemic in History. New York: Penguin Books, 2005.
67
Spinney L. Pale Riders: The Spanish Flu of 1918 and How It Changed the World. New York: Vintage, 2018.
68
Arnold C. Pandemic 1918: Eyewitness Accounts from the Greatest Medical Holocaust in Modern History. New York: St. Martin’s Press, 2020.
69
Greenfeld K.T. China Syndrome: The True Story of the 21st Century's First Great Epidemic. New York: Harper Perennial, 2007.
70
Sipress A. The Fatal Strain: On the Trail of Avian Flu and the Coming Pandemic. New York: Viking Adult, 2009.
71
Shah S. Pandemic: Tracking Contagions, from Cholera to Ebola and beyond. NewYork: Picador, 2016.
72
Бодров А.В. История эпидемий. От черной чумы до COVID-19. М.: Центрполиграф, 2020.
73
Паевский А.С., Хоружая А.Н. Вообще чума! История болезней от лихорадки до Паркинсона. М.: АСТ, 2018; Они же. Вот холера. История болезней от сифилиса до проказы. М.: АСТ, 2020.
74
McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1998. P. 23–32.
75
Ewald P.W. Evolution of Infectious Disease. New York: Oxford University Press, 1994.
76
Lyons M. African Trypanosomiasis (Sleeping Sickness) // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 552–561. См. также: Ford J. The Role of the Trypanosomiases in African Ecology: A Study of the Tsetse Fly Problem. Oxford: OxfordUniversityPress, 1971.
77
Гохман И.И. Палеоантропология и доисторическая медицина // Антропология – медицине / Под ред. Т.И. Алексеевой. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 5–15; Porter R. The Greatest Bene?t to Mankind: A Medical History of Humanity from Antiquity to the Present. London: FontanaPress, 1997. P. 15–16. См. также: Ковешников В.Г., Никитюк Б.А. Медицинская антропология. Киев: Здоров’я, 1992.
78
Porter R. The Greatest Bene?t to Mankind. P. 16–20.
79
French R.K. Scurvy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P.1001–1005; Carpenter C.J. The History of Scurvy and Vitamin C. Cambridge: Cambridge University Press, 1986
80
Meade M.S. Beriberi // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 606–612.
81
Etheridge E.W. Pellagra // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 918–924; Etheridge E.W. The Butter?y Caste: A Social History of Pellagra in the South. Westport, Conn.: Greenwood Press, 1972. См. также: ДеКрюи П. Охотники за микробами. Борьба за жизнь. М.: Наука, 1982.
82
Farley J. Bihharzia: A History of Imperial Tropical Medicine. Cambridge: Cambridge University Press, 1991; McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 62–64.
83
Stannard D.E. Disease, Human Migration and History // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 36–37.
84
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 90–93, 98–112.
85
Dunn F.L. Malaria // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 855–862; Porter R. The Greatest Bene?t to Mankind. P. 20–22.
86
Гиппократ.Избранные книги. М.: Сварог, 1994. С.332–335.
87
Salway P., Dell W. Plague at Athens // Greece & Rome, 2nd Ser. 1955. Vol. 2 (2). P. 62–70; Littman R.J., Littman M.L. The Athenian Plague: Smallpox // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1969. Vol. 100. P. 261–275; Cartwright F.F., Biddis M.D. Disease and History. New York: Barnes & Noble, 1972. P. 6–8; Poole J.C.F., Holladay A.J. Thucydides and the Plague: A Footnote // The Classical Quarterly, New Series. 1982. Vol. 32 (1). P. 235–236; Wylie J.A.H., Stubbs H.W. The Plague of Athens: 430–428 B.C. Epidemic and Epizootic // The Classical Quarterly, New Series. 1983. Vol. 33 (1). P. 6–11.
88
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 120–121, 320.
89
Longrigg J. Epidemics, Ideas and Classical Athenian Society // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 21–44. См. также: Couch H.N. Some Political Implications of the Athenian Plague // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1935. Vol. 66. P. 92–103.
90
Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 8–10; Watts S. Disease and Medicine in World History. New York: Routledge, 2003. P. 31–36; Lock S. The Western Medical Tradition // Bynum W.F., Bynum H. (eds.) Dictionary of Medical Biography in 5 Vols. Vol. 1. Westport, Ct.: Greenwood Press, 2007. P. 1–5.
91
Cartwright F.F., Biddiss M.D. Disease and History. N.Y.: Barnes & Noble, 1972. P. 8–28.
92
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 94.
93
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 94–160.
94
Littman R.J., Littman M.L. Galen and the Antonine Plague // The American Journal of Philology. 1973. Vol. 94 (3). P. 243–255.
95
Gilliam J.F. The Plague under Marcus Aurelius // The American Journal of Philology. 1961. Vol. 82 (3). P. 225–251.
96
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 133–134.
97
Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 14–16.
98
Russell J.C. That Earlier Plague // Demography. 1968. Vol. 5 (1). P. 174–184.
99
Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. М.: Мысль, 1998. С. 193–339.
100
Dols M.W. Plague in Early Islamic History // Journal of the American Oriental Society. 1974. Vol. 94 (3). P. 371–383.
101
Термин «универсальное государство» введен Арнольдом Тойнби. См.: Тойнби А.Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.
102
Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М.: Прогресс, 2001. С. 12–13, 31.
103
Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, 1992.
104
Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 18.
105
French R.K. Scurvy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 1001–1005; Carpenter C.J. The History of Scurvy and Vitamin C. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.
106
Ted Steinbock R. Rickets and Osteomalacia // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 978–980.
107
Haller Jr. J.S. Ergotism // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 718–719.
108
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.: Весь Мир, 2006. С. 81–117, 166–169.
109
Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в Средние века. М.: Наука, 1991. С. 100–101.
110
Арнаутова Ю.Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в Средние века. СПб.: Алетейя, 2004. С. 6–7.
111
Ле Гофф Ж. Другое Средневековье: время, труд и культура Запада. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2002. С. 142–168.
112
Horden P. Disease, Dragons and Saints: The Management of Epidemics in the Dark Ages // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 45–76.
113
Carmichael A.G. Leprosy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 834–839.
114
Watts S.J. Epidemics and History: Disease, Power, and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 44.
115
Marcombe D., Manchester K. The Melton Mowbray “Leper Head”: An Historical and Medical Investigation // Medical History. 1990. Vol. 34 (1). P. 86–91.
116
Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России (Материалы и очерки). М.: Медгиз, 1960. С. 202; Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 25.
117
Dols M.W. Leprosy in Medieval Arabic Medicine // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1979. Vol. 36 (4). P. 314–333; Ibidem. The Leper in Medieval Islamic Society // Speculum. 1983. Vol. 58 (4). P. 891–916.
118
Минх Г.Н. Проказа и песь. Т. 2. История проказы и песи. Киев: Типография Императорского университета Св. Владимира, 1890.
119
Brody S.N. The Disease of the Soul: Leprosy in Medieval Literature. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1974.
120
Левит, XIII, 42–46.
121
Douglas M. Witchcraft and Leprosy: Two Strategies of Exclusion // Man. New Series. 1991. Vol. 26 (4). P. 723–736. Анализ проблематики ритуальной нечистоты см.: Дуглас М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу. М.: Канон-пресс-Ц; Кучково поле, 2000.
122
Brody S.N. Op. cit. P. 66–67; Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 22–23.
123
Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. С. 182–183.
124
Марк, 1: 39–44.
125
Watts S.J. Epidemics and History. P. 54–55.
126
Douglas M. Witchcraft and Leprosy. P. 733–734; Pegg M.G. Le corps et l’autoritе: la l?pre de Badouin IV // Annales: Economies, soci?tеs, civilisations. 1990. Vol. 45 (2). P. 265–287.
127
Watts S.J. Op. cit. P. 53.
128
Barber M. Lepers, Jews, and Moslems: The Plot to Overthrow Christendom in 1321 // History. 1981. Vol. 66. P. 1–17.
129
Demaitre L. The Description and Diagnosis of Leprosy by Fourteenth Century Physicians // Bulletin of the History of Medicine. 1985. Vol. 49 (2). P. 327–344; Demaitre L. The Relevance of Futility: Jordanus de Turre (?. 1313–1335) on the Treatment of Leprosy // Bulletin of the History of Medicine. 1996. Vol. 70 (1). P. 25–61; Demaitre L. Medieval Notions of Cancer: Malignancy and Metaphor // Bulletin of the History of Medicine. 1998. Vol. 72 (4). P. 609–637; Demaitre L. Leprosy in Premodern Medicine: A Malady of the Whole Body. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2007.
130
Manchester K. Tuberculosis and Leprosy in Antiquity: An Interpretation // Medical History. 1984. Vol. 28 (2). P. 162–173; Carmichael A.G. Leprosy // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 839; Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 27–29.
131
Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. С. 203.
132
Gussow Z. Behavioral Research in Chronic Disease A Study of Leprosy // Journal of Chronic Diseases. 1964. Vol. 17. P. 179–189; Gussow Z. Leprosy, Racism and Public Health: Social Policy in Chronic Disease Control. Boulder and London: Westview Press, 1989.
133
French R.K. Scrofula (Scrophula) // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 998–1000.
134
Barlow F. The King’s Evil // English Historical Review. 1980. Vol. 95 (374). P. 3–27.
135
Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенной преимущественно во Франции и в Англии. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.
136
Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 29–33.
137
French R.K. Scrofula (Scrophula) // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. P. 999.
138
Петрученко О. Латинско-русский словарь. М.: ГЛК Ю.А. Шичалина, 1994. С. 471.
139
Cantor N.F. In the Wake of the Plague. New York: Harper Perennial, 2001. P. 11–16.
140
Супотницкий М.В., Супотницкая Н.С. Очерки истории чумы: В 2 кн. Кн. 1. Чума добактериологического периода. М.: Вузовская книга, 2006. С. 78–131.
141
McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1998.
142
Макнилл У. Восхождение Запада: история человеческого сообщества. К.: Ника-Центр; М.: Старклайт, 2004 (1964, 1-е изд.).
143
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 173–174.
144
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 161, 173.
145
Михель Д.В. Борьба с чумой на Юго-Востоке России (1917–1925) // История науки и техники. 2006. № 5. С. 58.
146
McNeill W.H. Op. cit. P. 175–176.
147
Васильев К.Г., Сегал А.Е. Указ. соч. С. 27.
148
Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 17.
149
Davis D.E. The Scarcity of Rats and the Black Death: An Ecological History // Journal of Interdisciplinary History. 1986. Vol. 16 (3). P. 455–470.
150
Benedictow O.J. Plague in the Late Medieval Nordic Countries: Epidemiological Studies. Oslo: Middelderforlaget, 1992. P. 274.
151
Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-академия», 1992.
152
Гезер Г. История повальных болезней. СПб., 1867.
153
Russell J.C. Effects of Pestilence and Plague, 1315–1385 // Comparative Studies in Society and History. 1966. Vol. 8 (4). P. 464–473.
154
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.: Весь Мир, 2006. С. 49–62. См. также: Les еvеnements clеs des XIVe et XVe si?cles // Historia thematique. Un Moyen Age inattendu. 2000. № 65. Mai-Juin. P. 7.
155
Dols M.W. The Black Death in the Middle East. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1977. P. 154–156, 160–162.
156
Pullan B. Plague and Perceptions of the Poor in Early Modern Italy // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 101–123; Slack P. The Impact of the Plague in Tudor and Stuart England. London: Routledge & Kegan Paul, 1985.
157
Zguta R. The One-Day Votive Church: A Religious Response to the Black Death in Early Russia // Slavic Review. 1981. Vol. 40 (3). P. 423–432.
158
Lerner R.E. The Black Death and Western Eschatological Mentalities // The American Historical Review. 1981. Vol. 86 (3). P. 533–552.
159
Боккаччо Дж. Декамерон. М.: ННН, 1994. С. 35–41.
160
Цит. по: Watts S.J. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 3.
161
Цит. по: Watts S.J. Epidemics and History. P. 1.
162
Emery R.W. The Black Death of 1348 in Perpignan // Speculum. 1967. Vol. 42 (4). P. 611–623.
163
Watts S.J. Epidemics and History. P. 10; Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 147–167.
164
Saltmarsh J. Plague and Economic Decline in England in the Later Middle Ages // Cambridge Historical Journal. 1941. Vol. 7 (1). P. 23–41; Bean J.M.W. Plague, Population and Economic Decline in England in the Later Middle Ages // The Economic History Review, New Series. 1963. Vol. 15 (3). P. 423–437.
165
Dols M.W. The Black Death in the Middle East. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1977. P. 154–169.
166
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. С. 169.
167
Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 89–91.
168
Thrupp S.L. Plague Effects in Medieval Europe: Demographic Effects of Plague: A Comments on J.C. Russell’s View // Comparative Studies in Society and History. 1966. Vol. 8 (4). P. 483. То же: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. С. 166–169.
169
Вигарелло Ж. Чистое и грязное: телесная гигиена со времен Средневековья // Ароматы и запахи в культуре. Кн. 1 / Сост. О.Б. Вайнштейн. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 520–521; Cantor N.F. In the Wake of the Plague. P. 22–25.
170
Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. С. 31.
171
Watts S.J. Epidemics and History. P. 2.
172
Carmichael A.G. Contagion Theory and Contagion Practice in Fifteenth-Century Milan // Renaissance Quarterly. 1991. Vol. 44 (2). P. 213–256.
173
Carmichael A.G. Plague and the Poor in Renaissance Florence. Cambridge: Cambridge University Press, 1986. P. 100–101.
174
Watts S.J. Epidemics and History. P. 17.
175
Cipolla C.M. Cristofano and the Plague: A Study in the History of Public Health in the Age of Galileo. London: Collins, 1973. P. 89–90.
176
Мишель Фуко приводит на этот счет специальный регламент на случай чумы, сохранившийся в военном архиве Венсена. См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: AdMarginem, 1999. С. 285–288.
177
Slack P. The Impact of the Plague in Tudor and Stuart England. P. 143.
178
Calvi G. A Metaphor for Social Exchange: The Florentine Plague of 1630 // Representations. 1986. No. 13. (Winter). P. 148; Pullan B. Plague and Perceptions of the Poor in Early Modern Italy. P. 101, 111.
179
Calvi G. Histories of a Plague Year: The Social and Imaginary in Baroque Florence. Berkeley: University of California Press, 1989; Бульст Н. Почитание святых во время чумы: социальные и религиозные последствия эпидемии чумы в Позднее Средневековье // Одиссей. Человек в истории. 2000. М., 2000. С. 152–185.
180
Watts S.J. Epidemics and History. P. 24.
181
McNeill W.H. Plagues and Peoples. P. 184.
182
Appleby A.B. The Disappearance of Plague: A Continuing Puzzle // The Economic History Review. New Series. 1980. Vol. 33 (2). P. 161–173.
183
Slack P. The Disappearance of Plague: An Alternative View // The Economic History Review, New Series. 1981. Vol. 34 (3). P. 469–476.
184
Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 58–61, 106–107; Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. С. 53.
185
Carmichael A.G. Bubonic Plague // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 628–631.
186
Rothenberg G.E. The Austrian Sanitary Cordon and the Control of the Bubonic Plague: 1710–1871 // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1973. Vol. 28 (1). P. 15–23; Watts S.J. Epidemics and History. P. 25.
187
Alexander J.T. Bubonic Plague in Early Modern Russia. Public Health and Urban Disaster. Oxford: Oxford University Press, 2003.
188
См.: Верн Ж. Всеобщая история географических открытий. М.: Эксмо, 2007. С. 65–70, 113–142.
189
Harrison M. “The Tender Frame of Man”: Disease, Climate, and Racial Difference in India and West Indies, 1760–1860 // Bulletin of the History of Medicine. 1996. Vol. 70 (1). P. 68–93.
190
Curtin P.D. Epidemiology and the Slave Trade // Political Science Quarterly. 1968. Vol. 83. P. 190–216.
191
Stannard D.E. Disease, Human Migration and History // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 39.
192
Crosby A.W. Ecological Imperialism: The Biological Expansion of Europe, 900–1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.
193
Cook S.F., Borah W. The Aboriginal Populations of Hispaniola // Cook S.F., Borah W. (eds.) Essays in Population History: Mexico and the Caribbean. Vol. 1. Berkeley: University of California Press, 1971. P. 376–410; Crosby A.W. The Columbian Exchange: Biological and Cultural Consequences of 1492. Westport, Connecticut: Greenwood Press, 1972. P. 35–63, 64–121; Guerra F. The Earliest American Epidemic: The In?uenza of 1493 // Social Science History. 1988. Vol. 12. P. 305–325.
194
Crosby A.W. The Columbian Exchange. P. 64–121; McNeill W.H. Plagues and Peoples. New York: Anchor Books; Doubleday, 1998. P. 19–21, 208–241.
195
Hays J.N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick: Rutgers University Press, 2000. P. 72–77.
196
Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 102–109.
197
Alden A., Miller J.C. Out of Africa: The Slave Trade and the Transmission of Smallpox to Brazil // Journal of Interdisciplinary History. 1987. Vol. 18 (2). P. 195–196; Herbert E.W. Smallpox Inoculation in Africa // The Journal of African History. 1975. Vol. 16 (4). P. 539–559; Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 213–239.
198
Kiple K.F. The Caribbean Slave: A Biological History. Cambridge: Cambridge University Press, 1984.
199
Crosby A. Conquistador y Pestilencia: The First New World Pandemic and the Fall of the Great Indian Empires // The Hispanic American Historical Review. 1967. Vol. 47 (3). P. 321–337; Crosby A. Virgin Soil Epidemics as a Factor in the Aboriginal Depopulation in America // The William and Mary Quarterly. 3rd Ser. 1976. Vol. 33 (2). P. 289–299; Crosby A. Smallpox // Kiple K.F. (ed.) The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 1008–1013.
200
Zambardino R.A. Mexico’s Population in the Sixteenth Century: Demographic Anomaly or Mathematical Illusion? // Journal of Interdisciplinary History. 1980. Vol. 11 (1). P. 1–27; Brooks F.J. Revising the Conquest of Mexico: Smallpox, Sources, and Populations // Journal of Interdisciplinary History. 1993. Vol. 24 (1). P. 1–29; McCaa R. Spanish and Nahuatl Views on Smallpox and Demographic Catastrophe in Mexico // Journal of Interdisciplinary History. 1995. Vol. 25 (3). P. 397–431.
201
Stannard D.E. Disease, Human Migration and History. P. 39–40.
202
Stannard D.E. Disease and Infertility: A New Look at the Demographic Collapse of Native Populations in the Wake of Western Contact // Journal of American Studies. 1990. Vol. 24. P. 325–350.
203
Crosby A. Reassessing 1492 // American Quarterly. 1989. Vol. 41 (4). P. 661–669.
204
Butlin N.G. Our Original Aggression: Aboriginal Population of Southeastern Australia, 1788–1850. Sydney: Allen & Unwin, 1983; Campbell J. Smallpox in Aboriginal Australia, 1829–1831 // Historical Studies. 1983. Vol. 20. P. 536–556; Campbell J. Invisible Invaders: Smallpox and Other Diseases in Aboriginal Australia. 1780–1880. Melbourne: Melbourne University. Press, 2002.
205
Crosby A.W. Hawaiian Depopulation as a Model for the Amerindian Experience // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 175–201.
206
Mourant A.E. Blood Relations: Blood Groups and Anthropology. Oxford: Oxford University Press, 1983.
207
Hays J.N. The Burdens of Disease. P. 62–63.
208
Wylie J.A.H., Collier L.H. The English Sweating Sickness (Sudor Anglicus): A Reappraisal // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1981. Vol. 36 (4). P. 425–445; Dyer A. The English Sweating Sickness of 1551: An Epidemic Anatomized // Medical History. 1997. Vol. 41 (3). P. 362–384.