Тихий омут
Павел Юрьевич Беляев
Горний. Мир, где люди поклоняются Единому Богу и подчиняются законам Святого Синода, восседающего в Храмовых скалах. Окончить семинарию – значит вписаться в систему и стать уважаемым человеком. К этому и стремится Аней, покидая родные края. Он не знает, как много опасностей таится в большом мире. Никогда не задумывался о тихих омутах – детях с ангельской внешностью, которые наделены особыми способностями и, по уверению святых отцов, приносят вред людям. И не знал, что в один ужасный день такой ребёнок на его глазах уничтожит всех его друзей, навсегда изменив жизнь молодого человека. Теперь Аней мечтает лишь об одном – уничтожить каждого тихого омута в Горнем. Но ему невдомёк, что клятва, данная сгоряча, может обернуться против него самого и направить его против тех, кто ему дорог.
Павел Беляев
Тихий омут
Посвящается моей жене
© Беляев П. Ю., текст, 2024
© Издательство «Союз писателей», издание, 2024
Пролог
Стрела просвистела всего в полупяди от лица и глухо воткнулась в дублёную кожу круглого щита, висевшего на стене среди прочей коллекции легендарного оружия Микулы Корноухого. Князь мироградский с детства сохранил страсть к старинным предметам, якобы принадлежавшим былинным героям. Вот в этот легендарный щит и воткнулась стрела, которая должна была воткнуться в Будилада.
Будилад присел и кувыркнулся через плечо, а мгновение спустя, туда, где он только что стоял, вонзилось ещё несколько бельтов. Будилад схватил со стены знаменитую саблю Евпатия Гончара и пошёл вперёд.
В горницу ввалилось около дюжины мечников. Огромные, широкоплечие – настоящие витязи с виду. И совершенно никудышные в схватке. Они бросились на врага всем скопом, чем выдали полное отсутствие опыта. Наверное, отроки, недавно получившие почётный пояс младшей дружины.
Будиладу потребовалось всего несколько точных движений, чтобы повалить всех.
Из темноты сеней вновь кто-то выстрелил. Лазутчик попытался повторить красивый трюк, некогда подсмотренный им у родовского дядьки – отбить стрелу клинком. Разумеется, ничего путного из этого не вышло: двугранный наконечник больно резанул по рёбрам.
В первые мгновения мир подёрнулся смутной дымкой. Свободная рука инстинктивно бросилась к поражённому месту и принялась ощупывать. Вроде легко отделался.
Не глядя Будилад слепо нащупал ручку двери, резко рванул на себя. И тут же получил оттуда сноровистый пинок в колено. Используя силу удара, беглец постарался уйти в кувырок, но не успел – чей-то волосатый кулак слегка подправил его направление.
– Живьём брать сволочь!
Лазутчика схватили, поволокли. Выбитое колено разрывалось болью.
Когда Будилада попытались связать, первого он до крови укусил за запястье, намереваясь повредить сухожилия. А второму ткнул пальцем в глаз. Кто-то попытался пырнуть его ножом, но лазутчик поймал клинок в пространство между связанными руками и крутанулся, нож выпал из рук. Тут же, обернувшись в другую сторону, он локтем сбил с ног мироградца и мотнул головой, метя другому в нос. На ходу подобрал тяжёлый охотничий нож двумя руками и очень быстро несколько раз легонько проткнул им кожу вокруг больного колена, а потом сделал то же самое на груди и лице в определённых участках. Боль мало-помалу начинала стихать.
Хромой рыжий мужчина простым ножом лихо уложил двоих дружинников и завладел мечом одного из них. Несколькими широкими взмахами он отогнал от себя шестерых нападавших и сумел встать так, чтобы за спиной оказалась стена. Дальше чрезвычайно ловким движением он перерезал верёвки, стянувшие запястья, и бросил в лицо высокому щербатому витязю с дурными глазами. Мгновение замешательства стоило дружиннику правой руки.
Будиладу удалось добраться до лестницы, ведущей на второй этаж Мироградского Кремля. Здесь можно было вздохнуть спокойно. Опытные зодчие изначально строили терем так, чтобы осаждённый князь, даже впустив неприятеля в свои покои, мог в одиночку остановить большой отряд. Для группы нападавших места развернуться тут не было совсем. Зато одному защищавшемуся – раздолье. Пожалуйста, все тебе враги, как на подбор. Выбирай любого.
И, несмотря на это, Будилад вынужденно отступал. Шаг за шагом мироградцы теснили дерзкого незнакомца, принуждая к бегству. И он побежал, затаив последние надежды на окно в конце лестницы, но из дальней двери показались ещё воины, преградив ему дорогу к спасению.
Будилад остановился и посмотрел назад. Скользнул взглядом по двери, находившейся совсем рядом, и увидел долговязого дружинника с булавой. Тот криво усмехнулся, показав окровавленные зубы, и замахнулся.
Лазутчик поймал его руку и, рванув сначала вниз, а потом резко вверх и за лопатку, бросил на бегущих сзади воинов. Те, что показались со стороны окна, тоже были близко. Похоже, иного выхода не оставалось.
Будилад повернулся и пинком вышиб дверь.
* * *
Над Мироградом сгустились сумерки. Со стороны Траволесья дул студёный сырой ветер. А за окном мало-помалу стихала городская кутерьма.
Злата сидела на краю богато убранных полатей в одном исподнем и расплетала густую светло-русую косу. Ей было тридцать пять, но годы оказались милосердны, и едва ли в окрестных княжествах нашёлся человек, способный дать ей больше двадцати пяти. О её красоте слагались песни.
Княгиня вдовствовала четвёртый год, и за это время женихи из самых разных краёв протоптали широкую дорожку ко двору, правда всё без толку. Мироградская правительница оставалась неизменно холодна, кто бы ни предлагал ей замужество и какое бы приданое ни сулил.
Злата позвала чернавку и велела ей покрепче затворить на ночь окна. Полноватая с мужественными чертами лица служанка привычно захлопнула все ставни в опочивальне, единым махом смела брошенные наряды хозяйки и, наскоро попрощавшись, умчалась вон. Челядинки, поди, тоже спать хотят.
За дверью раздался шум, а потом она распахнулась, и к женщине ввалился сущий бес. В зелёных глазах бушевало пламя дедера, рыжая шевелюра всклокочена, развитая грудь порывисто вздымалась под серой просторной рубахой. Слева рубаха была пропитана кровью.
– Будилад, что случилось? Куда ты?
Мужчина не ответил. Он грубо толкнул Злату на полати и ринулся к окну.
Следом ворвались воины из числа младшей дружины. Они были одеты так, словно их подняли по тревоге – бригантины, на головах бассинеты или сфероконические шлемы. Кто с мечом, кто с секирой. Следом за ними ввалились стрельцы. Перво-наперво они бросились к окнам и принялись суетливо разряжать короткие самострелы.
Несколько воинов прыгнули вниз и исчезли в сине-зелёной тьме дворового садика. Остальные принялись нервно обыскивать опочивальню.
От такой наглости у Златы перехватило дыхание. Множество слов в тот миг просилось на язык, но к горлу подкатил ком, и женщина просто хватала ртом воздух.
– Не вели казнить, пресветлая княгиня, – раздался из-за дверей сухой бас, потом послышались тяжёлые шаги. Через мгновение в опочивальне появился низкий коренастый мужчина с пышной дымчатой бородой и густыми насупленными бровями. При ходьбе он опирался на высокий дубовый посох и хромал на левую ногу. Муж залихватски откинул за плечо алый плащ с золотистой окантовкой и положил правую руку на черен меча. – Сота – воевода княжества сего челом бьёт, велишь слово молвить?
– Сота, как это понимать? – давясь от гнева, прошипела Злата. – Что за срам ты тут учинил?
– Я лишь соблюдаю интересы Отечества, пресветлая княгиня. Мы разыскиваем одного человека, которого подозреваем в вурдалачестве и краже особо ценных документов.
Вурдалаками в Мирограде, Родове и Лихоборе называли особый вид лазутчиков, которые внедрялись в княжество на долгое житьё и шпионили в пользу своего родного княжества. Со старонеревского вурдалак означало: воин в личине врага.
– Почему в моей спальне?!
– Молва гласит, что оного лазутчика, – развёл руками Сота, – частенько видели входящим и выходящим из вашей опочивальни, пресветлая княгиня.
– Ты что теперь, выродок…, за ложем моим наблюдать вздумал? Может, ещё под подол заглянешь? Не таятся ли там какие секреты Отечества?! Пошёл прочь, мразь, и вы все выметайтесь. Ты больше не воевода, Сота…, чтоб я больше не видела тебя в Мирограде!
Старший над дружиной угрюмо покрутил головой. В ту же секунду два крепких воина схватили женщину за руки и грубо скрутили. Чтобы не взвыть от дикой боли, Злата до крови закусила губу. Нет, она не могла позволить этому выродку такого удовольствия, как собственный крик. Княжеские особы не кричат. Только не в Мирограде.
– Не серчайте, пресветлая княгиня, – тихо продолжал Сота, – но мы – верные слуги государства вынуждены временно поместить вас в поруб. Поскольку есть подозрение, что вы имели неосторожность пособничества чужеземному лазутчику. Нет-нет, разумеется, не корысти ради или по злому умыслу, – воевода, как бы защищаясь, выставил руки вперёд, – но, возможно, по недомыслию, будучи влюблённой женщиной, дерзко обманутой искусным проходимцем.
– Что? – задохнулась княгиня. – Ты что себе позволяешь, смерд? Вели им отпустить меня! Живо! Проклятый выродок! Чтоб тебя черти взяли! Будь ты проклят, Сота! Слышишь? Отпусти меня!
Но крики и визгливые ругательства княгини пропадали втуне. Окружённую тремя дружинниками в полном боевом облачении, её вывели тайными ходами Мироградского Кремля и проводили в подземелье.
* * *
Будилад кособоко продирался сквозь тернистый кустарник мироградского цветущего сада. Временами лазутчик затылком чувствовал взгляд в спину.
Чёрт побери, как же глупо. Надо же было так подставиться? Проклятый Сота хорошо охранял свои секреты. И, похоже, теперь Будиладу придётся заплатить всем за успешно выполненное поручение.
Миновав тенистую поляну сада, лазутчик на миг остановился, чтобы перевести дыхание. Только на миг.
Взгляд сам собою возвратился к терему, который всего за несколько месяцев успел стать родным. Будилад провёл в нём всего ничего, но нигде ещё он не чувствовал себя так тепло и уютно, как в Мироградском Кремле. И во многом тому способствовала прекрасная княгиня.
Из-за густых вихрастых крон были видны лишь двускатные крыши левого крыла и амбара.
Лазутчик вздрогнул. На коньке терема, преклонив колено, сидела тень. Муж было решил, что кто-то из дозорных, обладающих хорошим зрением высматривает его, но, когда из-за спины показался тонкий подвижный хвост, а на голове в тусклом свете растущего месяца мигнула пара небольших рожек, это подозрение отпало. Чёрт посидел так ещё немного, высматривая вдали что-то ведомое лишь ему, а потом резко сорвался вниз и исчез.
Будилад повернулся и ощутил на своём горле прикосновение холодной стали. Перед ним стояло трое запыхавшихся дружинников в лёгких кожаных безрукавках. Они часто и порывисто дышали, направив жала мечей в сторону врага.
Через мгновение здесь будет с полсотни мечников, поэтому лазутчик действовал быстро. Чтобы отвлечь внимание первого витязя, он попросту плюнул тому в лицо. И пока воин рукавом вытирал глаза, беглец нырнул под меч второго и, даже не вырывая из рук оружия, ткнул остриём клинка в живот первому.
Третий дружинник размахнулся по широкой дуге и едва не ударил, но лазутчик быстро закрылся его товарищем. Рука тенью скользнула за голенище, и в следующее мгновение Будилад метнул короткий охотничий нож прямо в горло мироградца. Второго добил ударом в основание черепа.
Времени, чтобы перевести дыхание не оставалось, нужно бежать. И он бежал. Слепо, не разбирая дороги.
Глава 1
День выдался светлым и погожим. По небу в сторону Стрижени неспешно брели пухлые облака. Тихий ветер лениво играл с вихрастыми кронами древ и гонял частые волны по сочной траве.
Узкая извилистая дорога была перекрыта двумя обозами. На них развалились в разных позах шестеро воинов в кольчугах и при мечах. Рядом аккуратной кучкой сложены их шлемы, а снизу к большим колёсам телеги привалились круглые расписные щиты.
Седьмой витязь сидел на траве, положив одну ногу на шлем. Он спиной опирался на колесо и насвистывал тихую незамысловатую мелодию на свирели.
На тропе появился всадник на пегом тяжёлом коне. Одет он был просто – серые полотняные онучи, поверх таких же грязных и покрытых дорожной пылью портов, лыковые лапти. На просторной бесцветной рубахе с глубоким вырезом можно было прочесть родовые знаки нескольких семей жнецов и мельников. Слева на поясе висел широкий одноручный меч с незамысловатым, даже слегка неряшливым тусклым яблоком и кривым огнивом. Сам же верховой был здоров, как дуб и крепок, как камень. Под рубахой перекатывались стальные мышцы. Подбородок был волевой и гордо поднятый вверх.
Дружинник глубоко вздохнул и заткнул свирель за пояс. Нахлобучив горячий от солнца шлем, припекавший даже сквозь подшлемник, он поднял с земли копьё и усталым шагом направился к путнику.
– Стой! – замахал руками дозорный. – Дальше пути нет, поворачивай! Поворачивай, говорю! Тпррруу! – воин схватил коня под уздцы и погрозил незнакомцу кулаком. – Куда прёшь? Не видишь, дорога перекрыта? А-ну, вертайся назад, чтоб я тебя больше тут не видел.
– Мне нужно в ту сторону, – невероятно низким голосом промолвил странник.
– Ещё и глухой, – возвёл очи горе-дружинник. С обозов послышался дружный хохот. – Сказано тебе, прохода нет, чего ж ты ломишься?
– Мне нужно к Змиевой топи, – произнёс мужчина и вытянул из-за пазухи берестяную грамоту, – и подорожная имеется.
– Ты что, колдун? – подозрительно глядя на незнакомца, охранитель принял документ и, мученически сощурившись, принялся изучать.
С телеги спрыгнули ещё двое и встали у него за спиной, внимательно вглядываясь в угловатые буквы.
– Богатырь, – ответил странник.
– Чудно, – наконец, вымолви воин. – Давненько не припомню, чтобы княже грамоты подорожные выписывал всякому мурлу. Крепко же ты ему насолил, парень, коль он согласился пустить тебя к топям. Держи свою грамоту. Ох, лучше б у тебя её не было. Всё, всё, пропускай! – замахал он своим, пытаясь жестами объяснить, чтобы убрали с дороги обозы.
– Пустое, – отмахнулся богатырь. – Так проеду.
– Ну, как знаешь, – хмуро ответил дружинник. – Дурак ты ещё. Молоко на губах не обсохло… Если найдём твои останки, по ком службу служить прикажешь?
– Не надобно службы. Поставь свечу за упокой недостойного Лучана и довольно будет.
– Ладно, удачи тебе, парень. Говорят, дуракам везёт.
Подорожная дружина проводила его тоскливым взглядом.
Почти весь день Лучан ехал без остановок. К вечеру, он сжалился над верным другом и устроил привал неподалёку от крупного светлого озерца. Стреножив Горенка, он отправил его пастись, а сам полез в тёплую прозрачную, как слеза, воду.
Когда на небо взгромоздился юный месяц, с интересом взиравший на подлунный мир, они вошли в молодой лесок, пролегавший вдоль границы между Стриженью и владениями пёсеголовцев. Со стороны Родова дул сырой ветер.
Скоро путник понял, что задремал. Пришлось встрепенуться и шире открыть глаза – помогло слабо. А судя по рассказам служкавцев, путь предстоял неблизкий. Ночевали тут же – под первой ольхой. Ночью воин покрепче прижимался к коню, дабы сохранить хоть крупицу тепла.
Наутро путник проснулся от невыразимого холода. Одежда и волосы его покрылись инеем. То же наблюдалось и с шерстью скакуна. Воздух был настолько холоден, что изо рта клубами валил пар. Чтобы хоть как-то согреться богатырь принял решение развести костёр. Сия затея провалилась – не нашлось ни сухой травы, ни сколь-нибудь пригожего хвороста.
Воротились в путь. Человек, клацая зубами, рысью трусил подле скакуна, надеясь движением вывести хворь и немоготу, порождённых ночным холодом. Утренний лес был по-прежнему зябок. Тёмные дороги утопали в неприветливой зелени, а громоздкие деревья, казалось, так и норовили схватить непрошеных гостей.
Конь фыркал и шарахался от каждой тени. Богатырь бежал всё вперёд, стараясь не оглядываться по сторонам, и пытался убедить себя, что лес, как лес и ничего в нём страшного нет. Помогало слабо. Сердце от страха бешено колотилось в груди.
Верный конь трусил рядом. Его даже не требовалось держать за поводья, умная скотина последовала бы за хозяином, наверное, и в саму дедерову кузницу.
Так прошло три дня. Только на четвёртый Лучану удалось добраться до Змиевой топи.
С виду это было вполне обыкновенное цветущее поле, но богатырь не тешил себя напрасными иллюзиями. Он-то помнил страшную сказку про тихие омуты. И каждая из трясин таила в себе гораздо больше опасности, чем целое болото где-нибудь на западе от Траволесья.
Лучан напоил коня и отпустил на все четыре стороны. Негоже подставлять скотину под неминуемый удар. Случись хозяину остаться в живых, конь несомненно отыщет его, а коли нет… Зачем мертвому конь? Без надобности.
Богатырь устроил себе лежбище в тени раскидистого куста жимолости. Чтобы по утрам не донимала роса, он постелил на траву серый кожаный плащ, пожалованный ему самим Горобоем – старейшиной рода. Сверху вырос шалаш из сухих веток и коряг. Получилось более или менее сносно.
Кругом раскинулось необъятное поле, покрытое ровным ковром сочной зелени. Пожалуй, это было самое коварное болото материка. Здесь никто бы не смог разглядеть хоть самой захудалой тропинки. Змиева топь собрала в себе бесчисленное количество кочек и низин, но опять же они были скрыты от посторонних глаз ведьмовскою травой, точно подрезанной под одну гребёнку. Но самым страшным было то, что не углядишь там и трясины. Глянешь обычным глазом и видишь ясную цветущую поляну, а поди, попробуй одолеть до конца!
Змиева топь присутствовала во многих сказках и легендах племен неревов, и ни в одном сказании и полсловом не упомянуто, чтобы кто-то возвратился оттуда живым. А если, возвращались, то упырями или навями.
Устроив себе нехитрое пристанище, богатырь затаился. Ему уже случалось ходить на всяких гадов и доводилось возвращаться с победою, но на столь крупное чудовище Лучан ещё не хаживал.
Три дня он терпеливо ждал. Старался меньше спать и есть, а всё больше следить за топями. Костров не палил, а грелся старым, как мир, способом – настойкой по рецепту деда Горобоя.
На склоне четвертого дня, когда предательский сон уже грозился навалиться на замёрзшего богатыря, раздались хлопки кожистыми крыльями, как у нетопырей, только больше. Гораздо больше.
Сон, как рукой сняло. Лучан встрепенулся и тихонько потянул из деревянных ножен старый зазубренный меч.
Огромные перепончатые крылья вместо передней пары лап на миг заслонили собой предзакатное солнце. Серая с маленькими костяными рожками голова на тонкой змеиной шее озиралась по сторонам. Вероятно, приглядываясь, всё ли ладно. В зубастой пасти жалобно блеял ягнёнок.
Летучий змей упал в болото с таким грохотом, что у Лучана заложило уши. Земля всколыхнулась, чуть не сбив богатыря с ног. Чудовище вновь огляделось и несколько раз втянуло ноздрями воздух. Притаилось, словно что-то почуяло. Но этого не могло быть – ещё загодя богатырь обмазался грязью и болотной тиной, чтобы отбить человеческий запах.
Наконец, чудовище успокоилось и принялось уплетать барашка.
Лучан глубоко вздохнул и вознёс мысленную молитву Господу. Он подождал, пока летучий змей набьёт брюхо бараном, и тихонько выбрался из укрытия. Старики в Служке и Нижней слободе припоминали, будто бы в древних сказаниях говорилось, что сытая тварь становится менее расторопной и агрессивной.
Змей почуял чужого, когда между ними оставалось не больше сотни шагов. Чудовище быстро обернулось и, вытянув шею в струну, зашипело.
Человек встал и пошёл прямо. Он больше не скрывал свою молитву и читал её вслух немного нараспев. Звук собственного голоса и стройный мелодический размер сакральных слов успокаивал.
Воин сам не понял, как пропустил тот момент, когда бестия прекратила шипеть и рванула с места. От невероятных челюстей его спасло чудо. Только так можно объяснить то, что в самый последний момент, когда пасть исполина готова была захлопнуться, человек упал на одно колено и молнией перекатился вправо.
Мгновение спустя Лучан выбросил руку с мечом вперёд и вверх. Послышался чудовищный рёв. Летучий змей взвился ввысь и заложил несколько лихих виражей над землёй. На спелую траву упали рубиновые дурно пахнущие капли.
Богатырь особенно не обольщался, едва ли ему удалось вслепую хоть сколь-нибудь крепко ранить зверя. Скорее всего, лёгкое рассечение, но и это уже хорошо. Если повезёт, то вспышка боли хоть на долю мгновения ослепит тварь.
Летун взмыл под самые облака и камнем бросился вниз. Маленький человек с нелепым стареньким мечом в руках оставался на месте и ждал. Враг пронёсся всего в нескольких саженях над головой. Воин уклонился от смертоносных когтей на задних лапах змея.
В следующий раз мужчине удалось полоснуть противника по брюху, но и сам он неплохо получил. Точно тряпичную куклу, Лучана протащило по скользкой вечерней траве. В ушах зазвенело. В следующую секунду он ощутил, как левую ногу сдавила дедерова хватка и рванула вверх.
Воин заорал и едва не выронил меч. Земля стремительно удалялась, а глаза отказывались поверить. С перепугу богатырь полоснул змею по крылу и попытался ткнуть в подмышку. Но и разорванного крыла оказалось достаточно, чтобы чудовище взвыло и грохнулось, взрыв своей тушей землю.
Лучан потерял верх и низ, правый бок, казалось, раскололся на тысячи мельчайший острых частиц. Его несколько раз подкинуло вверх, прежде чем бросить в смрадную холодную лужу.
Как ни странно, меч по-прежнему крепко сидел в руке. Опираясь на него, воин попытался встать, но вдруг понял, что ноги накрепко увязли в прочных гибких водорослях, которые всё вернее тянут его вниз. Позабыв про все наставления, про то, как всё детство провёл на болотах, охотясь за светящимися гнилушками, он принялся биться и суетливо пытаться выбраться. Разумеется, каждая его попытка только усугубляла положение.
Помощь пришла откуда не ждали. Дедеровы когти вцепились в спину и рванули вверх. Летучий змей вытянул шею и попытался поймать добычу в полёте. В тот самый миг, когда до аршинных клыков оставалось всего несколько вершков, богатырь выбросил руку вперёд, и зазубренное жало меча с хрустом вошло в нёбо чудовища.
По округе разнёсся рёв, заставивший пригнуться траву и затрепетать деревья. Огромная крылатая туша с глухим грохотом упала в трясину и забилась в агонии.
Богатырь лежал в косой сажени от умирающего тела лицом вниз и не шевелился. Правая сторона отказывалась повиноваться, а в голове стоял невыносимый гул. Кажется, левая нога увязла в трясине и медленно тянула за собой остальное тело. Перед глазами плясали разноцветные круги, и Лучан не смог бы поручиться, привиделась ему в тот миг пара миниатюрных ступней, или они там действительно были.
Глава 2
Стрекотали кузнечики, в стогу копошились мыши. Пахло скошенной травой и ещё непросохшим сеном. Переменчивый ветер то нёс запах тины с Ниствы, то едва уловимый приятный аромат хвои с перелеска.
На высоком, крытом мешковиной стоге, положив руки под голову, лежали мальчик с девочкой лет двенадцати. Они уже порядочно замёрзли и клацали зубами, но не смели оторвать взора от бездонного неба с россыпью звёзд. Ни одного облачка их не закрывало. Погода стояла безмятежная.
– Видишь эти семь звёзд, как бы жмущихся друг к другу? – водя перед собой указательным пальцем, спрашивал Аней. – Это Стожары. В некоторых свитках говорится, что именно оттуда к нам попадают маньяки.
– Но ведь пастор говорил, что маньяков на нас посылает Господь, как наказание за грехи наши, – возразила Ия. – Выходит, он врёт?
– Пастор? – стушевался парень. – Не знаю. Скорее всего, врут свитки. Ведь в некоторых сохранились предания ещё с языческих времён, когда до людей не дошло святое писание.
– Значит, Стожары не имеют отношения к маньякам? – настаивала девочка.
– Не знаю я, – раздражённо бросил Аней. – Говорю, что читал. Не сам же придумал…
– Глупые ты вещи читаешь, – поморщилась Ия. – Вот я читать вовсе не умею, но знаю, и про маньяков, и про звёзды. Никто оттуда не падает. Звезда сама появляется на небе, когда рождается человек, чтобы освещать ему путь земной, даже когда становится совсем туго и темно. А когда мы умираем, наша звезда гаснет или падает.
– Ага, – фыркнул парень. – Еличан, как-то рассказывал. Вот, говорит, смотрю, смотрю на небо, а там звезда падает. Ну, я говорит, пожелал лёгкой смерти тому человеку, а это и не звезда вовсе.
– А что?
– Маньяк!
– Тьфу на тебя, с твоими маньяками! И вообще, зябко мне, – Ия заворочалась и задом принялась сползать с сеновала. – Ой, мамка проведает, что чуть не до зари гулялась… Вот браниться-то будет… Заболтал ты меня совсем со своими маньяками!
Тут кто-то схватил Анея за ноги и потянул вниз. Он попытался зацепиться за сено, но куда там?
– Караул! Маньяк! – заверещал парень, пытаясь отбиться от чудовища.
Тут послышался дружный хохот. Конечно, это был никакой не ман, уж лучше бы он. Это Полей со своими дружками – балбесина стоеросовая валаднается посредь ночи! Они стащили щуплого смешного паренька со стога и принялись потешаться на чём свет. Рядом в тихой ярости сжимала губы маленькая пухлощёкая девочка Ия.
– Отойдите от нас, дураки! – выпалила она, устав ждать каких-то решительных действий от Анея.
Хулиганы дружно захохотали и, сложив пальцы в знак «козы», принялись щекотать девчонку. Она пищала и неумело пыталась отбиться, но её окружили с трёх сторон, и шансов практически не оставалось.
Наконец, смелости набрался Аней. Он боязливо бросил: «Отойдите от неё, придурки!» — и толкнул одного их хулиганов. Похоже, именно этого они и добивались. Полей с друзьями свалил паренька наземь и щедро принялся отвешивать тумаки и оплеухи. Аней свернулся клубком.
Это занятие, правда, быстро надоело Полею, и ребята ушли, назвав напоследок Анея тряпкой и слизняком, а Ию полной дурой, поскольку ей не следует даже здороваться с ним.
Девчонка расплакалась только тогда, когда обидчиков и след простыл. Её друг по-прежнему лежал на земле и тихонько поскуливал.
– Аней, тебе больно? – захлопотала Ия, боясь прикоснуться к нему, чтобы ненароком не тронуть какой-нибудь синяк. – Куда они били? Ты можешь встать?
Парень, молча, сел, поджав колени к груди, и принялся растирать шею.
– Всё хорошо?
– Лучше не бывает, – огрызнулся мальчик. – Козлы, дубины стоеросовые! Ия?
– Да?
– Клянусь тебе, что, когда дорасту до посвящения, всё станется иначе. Я докажу всем этим… Дуракам! Что умная голова сильней узловатых мускулов! Ты веришь мне?
– Верю. Верю, Аней, ты только поднимайся. Ты ведь можешь подняться?
– Ты мне не веришь… – удручённо покрутил головой мальчик. – Жаль. Мне очень важно, чтобы ты мне верила…
Он тяжело поднялся и, держась за правый бок, нетвёрдым шагом отправился к родной избе. Ия поддерживала его за плечи. Горючие слёзы ручьями стекали по девичьим щекам и палили сердце парня пуще огня. Пуще всех ссадин и синяков. Век бы их не видеть.
– Они ответят за твои слёзы, – посулился Аней. – Звёзды перемешаются с землёй, но они ответят…
– Конечно, ответят, – согласилась девчонка. – Господь каждому воздаст по заслугам.
– Может, и не Господь…
* * *
День клонился к закату.
На завалинке около небольшой бревенчатой избушки сидел лысый мужчина. Он вовсе не отличался красотой или богатством наряда – длинная, почти до пят, чёрная холщовая рубаха, подпоясанная кумачом и старые затёртые сапоги. Зато на шее висел золотой круг, перечёркнутый крест-накрест тонкими серебряными линиями.
Пастор Клер никогда не относился к людям, готовым часами наблюдать закаты и восходы. Он был равнодушен ко всем проявлениям природы, воспетым в песнях и балладах. Дождь всегда оставался для него лишь унылой промозглой порой, попав в которую легко можно получить насморк; листопад с детства напоминал о том, что мир бренен, и смерть настигнет каждого, а тот самый пресловутый закат не был ничем иным, как символом регулярной, хоть и кратковременной, победы тёмных сил над светом.
Но, невзирая на свои взгляды, каждый вечер после службы пастор возвращался домой и подолгу просиживал на завалинке или крыльце, бессмысленно уставившись на последние всполохи гаснущего солнца.
С тихим протяжным скрипом отворилась дверь. На пороге возникла грузная маленькая баба. Она сложила руки на груди и поджала тонкие губы. Взгляд узких, заплывших глазок испепелял мужчину.
Клер бросил короткий взгляд на серые засаленные юбки жены и брезгливо скривился.
– Гляньте, – низким голосом каркнула женщина, – сидит. Сидит себе и в ус не дует. Нет, вы посмотрите, а? Ещё и глухим притворяется. Ну, конечно, дров-то наколоть нам не надобно, и печь-то в избе сама-собой затопится. А жрать поди потребуешь? Хочешь жрать, говорю? Кровля совсем прохудилась, жерди скоро треснут, чего ты ждёшь? Ты меня вообще слушаешь? Рожа басурманская?
Пастор лишь хмуро посмотрел на неё снизу-вверх и вновь продолжил наблюдать за ленивой погоней двух небольших облаков на умирающем небе. Кое-где уже загорались тусклые звёздочки, а над крышей навис холодный безразличный месяц. Ветер дул со стороны Ниствы, донося тихий едва уловимый запах цветущих водорослей.
– Сынько! – фыркнула баба и громко хлопнула дверью. Так в лихоборских землях называли лодырей, желая обидеть елико возможно. Даже ругательство «трутень» по сравнению с «сынько» не считалось таким уж обидным.
Клер поёжился и выудил из-под соломы чекушку ржаной настойки. Откупорив глиняный бутылёк, он воровато оглянулся и быстренько припал губами к горлышку.
Неподалёку раздался мерный стук копыт. Поначалу пастор не обратил на него внимания, полагая, что кому-то из слободских приспичило на ночь глядя куда-нибудь вожжи навострить. Однако, когда служитель церкви поднял слегка захмелевший взгляд, то увидел перед собой троих всадников. Они были одеты в просторные туники сочно-зелёного цвета и серые кожаные плащи. Лица скрывались под глубокими капюшонами. На груди висели золотые косые кресты, заключённые в круг.
Мужчина сглотнул.
– Пастор Клер? – задал вопрос первый всадник.
– Да, это я. Я здесь пастор, – закивал Клер, затравленно взирая то на одного незнакомца, то на другого, то на третьего. Потом лицо его неожиданно прояснилось, а он сам аж привстал, – Я нужен в Храмовых скалах? Вы пришли за мной?
– Нет, ты нам не нужен, – неприятным высоким голосом произнёс второй. Его вороная кобыла ни в какую не могла устоять на месте, и то ходила кругами, то нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. – Нам потребно, чтобы ты подобрал претендентов на обучение. Высшая семинария непосредственно при главном храме объявила новый набор. Ты служишь здесь вот уже не первый год, и мы полагаем, знаешь многое о местных жителях. К тому же, в Храмовых скалах имеются сведенья, что ты открыл приходскую школу. Более достойного начинания для человека сложно и придумать.
– Тебе вдвое увеличат жалование, – хрипло молвил третий. В отличие от первых двоих, что он, что лошадь стояли смирно, точно высеченные из камня. – И… Это пока неофициально, но возможно, скоро тебе будет голубь с вызовом в Храмовые скалы.
– Ой, что же это мы! – засуетился пастор. – Проходите в избу. За коней не беспокойтесь, тут за углом есть коновязь и корыто с водой и просом. Куляба! Пошевеливайся, квашня! У нас гости!
– Нет, пастор, – оборвал его «каменный». – И сам не суетись, и жену не тревожь. У нас ещё много дел на сегодня, поэтому задерживаться недосуг. Мы вернёмся послезавтра, будь готов представить претендентов. Нам нужны мальчики и девочки от десяти до тринадцати лет, – бросил через плечо незнакомец. Не прощаясь, всадники развернули коней и тихонько побрели в сторону постоялого двора.
Через день в классе приходской школы было шумно, как никогда. Клер поработал на славу. Он подобрал десять более или менее грамотных ребят интересующего возраста. Разумеется, тут сидели и просто умницы, на которых пастор не мог нарадоваться да наглядеться, и те, что читали через пень-колоду, а писали и того хуже. Но на всякий случай, служитель пригласил и их.
У школы творилось что-то невероятное. Невзирая на то, что с самого утра накрапывал мерзкий студёный дождик, и ветер пробирал до нутра, за окнами толпились едва ли не все слобожане от мала до велика. Каждому хотелось поглазеть на заезжих гостей, аж с самих Храмовых скал! А там, глядишь, и – чем чёрт не шутит? – удастся замолвить словечко за собственное чадо. Поэтому едва ли не все, кто окружил в то утро приходскую школу, имели при себе либо огромный шмат сала, завёрнутый от чужих глаз в полотнище, либо котомку с кровяной колбасой, либо что-то ещё. Словом, запаслись люди снедью и ценностями, чтобы как-то подмаслить вербовщиков.
Всадники появились ближе к полудню, когда худо-бедно распогодилось. Они спешились и прошли в школу, не обратив и малейшего внимания на беснующуюся толпу, щедро расточавшую подобострастные комплименты и внушительные посулы. Когда они вошли в светлицу с претендентами, повисло гробовое молчание.
Вербовщики несколько раз прошлись вдоль стройных рядов, иногда останавливаясь рядом с кем-то из претендентов. Они по-прежнему скрывали свои лица под капюшоном и ходили по светлице в полном молчании.
Некоторые, особо впечатлительные девочки и мальчики, решили, что незнакомцы мертвы. А лица закрывают, чтобы скрыть следы тлена или вовсе голые черепа… Что, кстати, неплохо объясняло и престранное молчание тех, кто по определению должен отличаться словоохотливостью и красноречием. Ведь каждому ведомо, что мёртвые не разговаривают.
Однако они ошиблись. Когда пришельцы закончили осмотр, то собрались около колченого столика, и средний заговорил низким бархатистым голосом.
– Чада мои, отрадно видеть, что в сей прекрасной слободе столько юных созданий познали свет грамоты, – после этих слов он простёр руки к небу и продолжил чуть громче. – Так возблагодарим же Господа, что послал к вам во просвещение столь достойного мужа, как отец Клер!
– Воистину! – хором отозвались дети.
– Уверен, вам ведомо, для чего нынче пастор позвал всех вас. Прискорбно, но нам дозволено взять с собой в Храмовые скалы только четверых молодцев и дев, чтобы дать им возможность постичь свет истины. А посему будут испытания. И лишь прошедший сможет войти под своды Великого Храма полноправным послухом-семинаристом.
Аней слушал его, затаив дыхание. Всё происходящее казалось далёкой от жизни сказкой. Ещё вчера никто не смог бы и помыслить, что в такую глушь приедут вербовщики аж из Храма. Уму непостижимо. И это был шанс из тех, что выпадают единственный раз на всю жизнь.
Мальчик уже решил для себя, что будет круглым дураком, если упустит его. И, наверное, впервые за своё недолгое существование Аней зарёкся идти до конца. Сражаться за место, которое, по его мнению, должно принадлежать только ему.
Вербовщик в тот день наговорил ещё много чего, но мысли Анея были уже далеки от приходской школы. Грезилось ему, как возмужав, сын простого жнеца возвращается домой в лучах славы и самого высокого образования. Как с опаской и затаённым восхищением смотрят на него слобожане. И уж, конечно, как встречает его милая белокурая девушка Ия. Как её ручки вьюнами оплетают шею, а пухлые губы оставляют на щеке жгучий поцелуй.
А потом начались испытания, продлившиеся три дня. Большая их часть оказалась совершенно непонятной. Претендентов на время изолировали от семей и поселили прямо в школе. С каждым подолгу разговаривал кто-то из вербовщиков на совершенно разные темы. Проверяли грамотность ребят, их знания закона божьего и основного набора молитв. Обязательно несколько раз в день случались споры, в ходе которых таинственные гости пытались убедить ребятню, что нет единого и неделимого бога, а есть, по сути, разрозненные сгустки колдовских течений, определённым образом влияющих на бытие. И судя по всему, храмовники были удовлетворены, что все, как один, претенденты на место в высшей семинарии до хрипоты принимались доказывать обратное.
Странное дело, но проверке подверглись и телесное развитие будущих послухов. Жестокие вербовщики заставляли их проплывать до двух верст за день, а пробегать и того больше. Под пристальным надзором устраивались самые разные виды кулачных боёв. От охотницкого, когда противники бились один на один, до сцепного, когда на круг выгоняли всех претендентов и предлагали драться каждому за себя.
Словом, за три дня загадочные незнакомцы, так и не показавшие своих лиц, выжали из ребят все соки.
* * *
Гости гостями, а сенокос никто не отменял. И хотя он уже прошёл, как таковой, предстояло сделать ещё многое. Вязались снопы, запасалась на зиму солома, а через седмицу, на молодой месяц, было решено начать сеять озимые. Лишь бы холода не ударили раньше.
Пока семейство страдало[1 - От слова «страда» – напряжённая летняя работа во время сенокоса, жатвы и уборки хлеба.] в поле, Ия с двумя младшими сёстрами управлялась по хозяйству. С утра у неё всё валилось из рук, всё шло кувырком. Мало того, что забыла про квашню, и та выбежала, так ещё и разбила любимый матушкин горшок, в котором она частенько готовила кашу на всю семью.
Вернётся, вот браниться-то станет!
В дверь постучали. Сама, не зная от чего, девочка вздрогнула и неловким движением рассыпала по столу морошку. Она раздражённо всплеснула руками и принялась сгребать ягоду в подол.
– Ждана, отвори дверь!
Маленькая семилетняя девчушка в простеньком сером сарафанчике со всех ног бросилась открывать.
– Это Аней, – разочарованно бросила Ждана и зашлёпала босыми пятками в сторону курятника.
Ия на мгновение замерла, а потом быстренько высыпала морошку в первый попавшийся туесок и бросилась в сени. Её друг пытался повесить на гвоздь трёх сушёных карасей. Увидев девочку, он глуповато улыбнулся и протянул рыбу.
– Она сама упала, – неловко пожал плечами мальчик.
– Положи на бочку. Ну, как? Что там было-то? По слободе такие слухи ходят, с ума можно сойти…
– Квас есть?
– Пошли! – она схватила Анея за руку и поволокла в горницу.
Усадив его на широкую лавку, покрытую серой недавно постиранной тканью, девочка суетливо налила в ладью квасу и поставила на стол чашку с блинами. Села напротив, подперев лицо кулачками, и вперила в него взор серых глаз, похожих на северное дымчатое небо.
– Ну, вот, – мальчик напился вдоволь и начал рассказывать. – Когда сначала нас всех проверяли на грамотность, я был чуть ли не первый, представляешь? Меня опережал только Колыван.
– Колыван? – округлила глаза Ия. – Он что, читать умеет?
– И не только. Знаешь, оказывается, сколько всего знает?
– А такой дубиной притворяется… Ну-да, дедер с ним, сказывай дальше?
– Вот, – продолжил Аней. – Но когда пошли испытания на сноровистость и вёрткость… В общем, оплошал я там. Что и говорить? Едва ли не хуже всех, – удручённо покрутил головой паренек.
– Так тебя берут или нет?! – устав ждать, выпалила девка.
– Да! – радостно сообщил Аней и по-скоморошьи поклонился. – День на сборы, и завтра уезжаем к Храмовым скалам!
– Поздравляю, – тихо пролепетала Ия и опустила взгляд. – Надеюсь, тебе там понравится…
– Эй, – парень взял её за руку и притянул чуть к себе, – ты что, не рада за меня?
– Рада, – пожала плечами девочка и высвободилась. Поёжившись, она подошла к окну. Тихонько прислонилась к бревенчатой стене и вздохнула, – Только грустно… мне. Грустно расставаться.
– Вот глупая, – Аней выскочил из-за стола и в три прыжка оказался рядом с подругой. Взяв её за плечи, легонько развернул к себе и попытался заглянуть в глаза. – Мы же расстаёмся не навсегда! Я буду возвращаться каждое лето.
– Каждое лето… – вздохнула Ия и кончиками пальцев провела по стареньким наличникам. – Сущая безделица, правда?
– Ну, конечно! – Аней заходил кругами, не зная, куда деть руки. Он то чесал затылок, то складывал их на груди, то затыкал большие пальцы за пояс. – Всего несколько зим, и я вернусь образованным, уважаемым человеком! Это великий шанс достигнуть таких высот, которых никогда не достигнет ни один из слобожан. Это ведь не навсегда, Ия… Я буду писать тебе письма. Каждый день. Я буду писать тебе так часто, что порой тебе будет казаться, что я на самом деле рядом. Там же, где и ты.
– Кто мне будет читать эти письма? – девочка по-прежнему грустно смотрела в окно. Иногда её губы крепко сжимались, становясь почти незаметной бледной полоской, но Аней не мог этого видеть. – Не все такие образованные, как ты.
– Пастор Клер, – не растерялся будущий семинарист. Он бросил кружить и вернулся за стол. Резким порывистым движением Аней налил себе квасу и быстро стал пить, даже не замечая того, что напиток лился через край, попадая за шиворот. – Пастор Клер, здесь он самый грамотный. И к тому же он поп, а значит, можно не бояться, что он кому-то разболтает. Он может помогать тебе писать ответы. Или ты сама… Сама можешь пойти в школу и научиться.
– Да, ты прав, – вздохнула девица и тоже вернулась к столу. – Всё правильно, ты не должен упускать такой шанс… Я выучусь грамоте, только ты пиши, как и обещал, ясно? Расскажешь мне, какие они… Храмовые скалы… – с тихим восторгом произнесла девочка. – А коли летом не приедешь, больше не буду отвечать на твои письма, понял?
– Ну, вы долго тут ещё миловаться будете? – из-за входной двери показалась недовольная мордашка Жданы. – Я есть хочу.
– Ну, так иди, ешь, – фыркнула Ия, хватаясь за туесок с морошкой. – Не знаешь, где щи стоят?
– Но они ж холодные, – наморщила носик девчушка.
– Ты в хлеву убралась?
– Ну, не хочешь греть, так и скажи, – обиделась сестрёнка и быстренько скрылась из виду.
– Пастор Клер говорил, что за первый год очень многих отчисляют, – тихо произнёс Аней. – Так, что, может, я вернусь даже раньше, чем ты думаешь.
– Главное, чтобы вернулся, – вздохнула Ия.
Глава 3
Лучан застонал. Рёбра и правая рука невыносимо болели и пульсировали. Ужасно горели щёки. Богатырь облизнул пересохшие губы и открыл глаза. Над ним навис сухой соломенный потолок, устланный на нескольких жердях. С них свисали разнообразные пучки трав и береста. Было тепло и сухо. Где-то недалеко потрескивали поленья – не иначе печь. Правда трубы видать не было, да и дыма тоже.
Над раненым нависла молодая девушка. У неё были рыжие волосы и веснушчатое лицо. Карие хитроватые глазки чуть прищурены, а пухлые губы слегка разомкнуты. Девица коснулась губами лба воина и прокричала кому-то на неведомом языке. Вскоре появился мужчина. Молодой, но старше девы. Он был смугл, черноволос и так же кареглаз. Незнакомец что-то спрашивал у воина, пытался объяснить жестами да всё без толку.
Потом пришёл бред. Он терзал душу богатыря до позднего вечера. Безумные видения сменялись полным забвением. Яркие вспышки и кромешная тьма. И снова вспышки. Жар.
Когда Лучан пришёл в себя, то сначала увидел огарок свечи едва ли не у самого носа. Вскоре расплавленный воск, упавший на щёку, окончательно привёл его в чувства. Свечу держал всклокоченный дед с непокорной гривой седых волос, напоминавшей одуванчик. Щетина клочками проступала на бороде, а один ус незнакомца был острижен чуть короче. Дед тоже принялся что-то втолковывать раненому. Тот морщился и всячески старался показать, что ни слова не понимает.
– Уруг? – нахмурился тогда дед.
– У?
– Я говорю, ты – уруг?
– К… то… это…
– Угу, говоришь, как уруг, стало быть уруг, – заключил старик. – Мы видели, ты победил змея, ты настоящий воин. Я впервые видел такое. Это честь для нас ходить за тобой.
И снова навалился бред. Отпускал несколько раз за ночь. Потом накатывал с новой силой. Ужасно ныла шея, рука беспокоила не так. Подобным образом прошло два дня. За Лучаном всё больше ухаживала девка, кормила его, поила и делала перевязки. Однако некоторой помощи стоило ожидать только от мужика. Вроде – сходить до ветру.
Пару раз наведывался дед. Он давал короткие указания молодцу и девице, косо поглядывая на богатыря, однако ему самому ничего не говорил.
Спустя седмицу воин смог подниматься без посторонней помощи, а через месяц самостоятельно ходить до ветру и совершать короткие прогулки по двору.
В семействе Плеста он оказался сразу после боя со змеем. Оказывается, звуки битвы разошлись далеко окрест. Семья была маленькая: дед Плест, внук Хорт и внучка Полидея. Именно Полидея нашла Лучана, когда тот в бреду медленно, но верно уходил в трясину. На её крики и сбежались слобожане, кои вытащили героя и оказали помощь.
Сам богатырь никогда не слышал об этой слободе. Она насчитывала всего десять дворов и, насколько заверили её жители, не принадлежала ни одному княжеству или народу. Эдакое междумиръе на самой границе земель неревов с псеглавцами.
Больше всех Лучан тянулся к Полидее. Её лицо он видел первым после возвращения с того света, она больше всех ухаживала за ним и, в конце концов, она была просто обворожительной, но вместе с тем, скромной милой девушкой. Её, порою детские сужденья, забавляли богатыря.
Она часто любовалась закатом, мечтательно запрокинув голову назад, и временами покусывала губы. Она любила по утрам в душистом ромашковом венке принести раненому парного молока. Она любила слушать россказни своего постояльца о том, как он мужественно справлялся с тем или иным гадом. Она просто любила. Любила жизнь. Любила каждое её проявление в мерцании утренней росинки, в колосьях нескошенной ржи. Во всём Полидея находила неясное, почти сказочное очарование. Она любила жизнь.
А Лучан любил её. Он жадно ловил каждый порывистый вдох груди, взгляд, движение губ. Её рубаха всегда казалась ярче остальных, её слова журчали речкой жизни, в то время, как остальные лишь тяжёлыми образами оседали в мимолётной памяти.
В один из вечеров, когда девушка сидела на соломенной крыше и жадным взором разглядывала алые росчерки закатного пера, богатырь заметил кучку перепуганных людей. Они хватались за головы, ругались на чём свет стоял и бежали в сторону полей.
– Что стряслось? – пробасил Лучан.
– Летавцы, – хмуро ответила Полидея, – они вернулись. Прошлым летом повадились брачные игры заводить на наших полях, чуть все посевы не пожгли. Голод был страшный. Много народа померло. Весной сеяли в страхе, но вроде все было благополучно, я уж и забывать стала… – вздохнула девица.
– Ну-ка, пойдём глянем, – тоном, не допускающим возражений, молвил богатырь и прыгнул с крыши.
Поля находились неподалёку от слободы. Взору открылось воистину ужасающее зрелище – горстка жителей вымирающего селения жались друг к другу и в оцепенении наблюдали, как горят их посевы. А чуть выше в воздухе с дикими криками носились странные существа, коих, если бы не пара кожистых крыльев, можно было бы принять за горящие веники.
– Если они сожгут поля и в этот год, не выживет уже никто, – мрачно предрекла Полидея.
– У вас есть кузнец? – меж тем, справился богатырь.
– Есть… Но ведь ты не собираешься с ними сражаться? – ахнула девушка.
– Придётся, кто если не я? Это работёнка для богатыря.
– Это работёнка для рива, – хмуро заметил, стоявший неподалёку Хорт. – Но денег на него у нас нет.
– Тогда вам остаётся только богатырь, – прорычал Лучан. – Ведите к кузнецу!
– Не нужно никуда вести, – громко воскликнул невысокий полноватый мужчина с густой каштановой бородой и красными щеками. – Уж, не взыщи, но я подслушал разговор. Я – кузнец. Догадываюсь, для чего тебе понадобился. Завтра к утру твой меч будет готов. Меч достойный величайшего из воинов.
– Мы слышали рёв чудовища, когда ты с ним сражался на болотах, – сказал нескладный конопатый незнакомец. – Ты – настоящий герой, Лучан. И могу поклясться, что разори ты гнездо этих тварей, о тебе сложат былины.
– Не надобны мне ваши былины, – богатырь подошёл к Плесту и взглянул в отцветшие серые глаза. – Коль выгорит, отдашь за меня внучку?
Старик долго смотрел на него, а потом смиренно склонил голову.
– Мой род не сможет удостоиться большей чести…
– Тогда решено. Кто знает о гнёздах летавцев?
– Лучан, опомнись! – закричала девушка. – Летучий змей был один! Хоть и огромен, но один! А этих будет тьма…
– Тем хуже для них, – он взял девушку за хрупкие плечи и, глядя в глаза, тихо спросил. – Я иду туда, это решено. Но вернусь ли я… Зависит от того, будешь ли ты…
– Буду! – она не дала ему закончить и крепко прижалась к груди. – Конечно, буду. Только ты обязательно возвращайся, обещаешь?
– Обещаю.
* * *
Небо хмурилось. Серые кучевые облака бродили с самого утра. Холодный ветер катал по обугленной, наполовину покрытой травой и опавшими листьями брусчатке ржавый сфероконический шлем. Такие уже тысячу лет никто не носил.
Вокруг вздымалось разрушенное городище. На обломках каменных домов росли мхи и лишайники. Крыши провалились, и лишь немногие постройки были похожи на место, где когда-то жили люди. В тонкой пожелтевшей траве можно было увидеть домашнюю утварь, разбросанную тут везде.
Лучан по обыкновению отпустил Горенка, на случай, если отсюда уже не вернётся. Убедившись, что конь ускакал далеко, богатырь выхватил меч. Это был чудеснейший клинок, кованный из гибкого булата. Чистая, ровная сталь.
Воин мысленно помолился и осторожно пошёл вдоль каменных руин, разбитых вдрызг, покрытых углями и сажей, словно здесь прошёл исполинский огненный смерч. Пахло гарью.
Судя по некоторым обломкам зданий, здесь некогда стоял великий белокаменный город, но с ним случилось какое-то ужасное событие, и город был сожжён до основания. А время и мародёры довершили дело, не оставив от Сожжённого города почти ничего. Даже названия.
Впереди высились каменные обломки древнего терема. Чёрные, прокопчённые стены местами были оплавлены, словно их жгли в дедеровой кузнице. Второй этаж неведомые разрушители уничтожили полностью, лишь кое-где можно было разглядеть жалкий намёк, что он когда-то был.
Вокруг терема густо росли кусты жимолости.
Лучан осторожно подбирался к нему, стараясь лишний раз не задевать голые ветки кустов. Меч держал наготове. Богатырь никогда не брал с собой щита, а вот сейчас чувствовал, что напрасно.
Стояла мертвецкая тишина. Только тихий шелест кое-где ещё не опавшей листвы напоминал, что мир жив. Редкими хлопьями на землю тихонько падал снег. Изо рта клубами валил пар.
Слух богатыря уловил далёкие хлопки кожистыми крыльями. Муж схоронился меж трёх особенно густых кустиков, которые ещё не до конца сбросили листву.
В небе показалась пара летавцев. Огненные монстры резво носились кругами над обломками Сожжённого города и истошно орали. От их крика у богатыря заложило уши. Видимо, бестии всё ещё пребывали в бурном восторге от брачных игр, которые учинили шесть дней назад на полях вольницы. Заложив несколько кругов, летавцы камнем бросились вниз и пропали где-то внутри разрушенного терема.
Воин глубоко вдохнул и осторожно поднялся на крыльцо. Прижимаясь спиной к холодной почерневшей стене, он осторожно заглянул внутрь. Как будто всё тихо. А в тихих омутах, как известно, черти водятся.
Изнутри терем казался меньше, чем снаружи. Кое-где на стенах сохранились небольшие куски фресок, едва-едва проступавших сквозь гарь и копоть. Пахло мертвечиной и застоявшейся водой.
Богатырь перехватил меч и осторожно направился вперёд. Он не сомневался, что где-то поблизости должен быть вход в подземелье или, чего доброго, в другой мир. Поскольку, если бы летавцы прятались где-то здесь, вся трава и кусты вокруг были бы выжжены на корню.
Наконец, Лучан обнаружил небольшую овальную ямку с опалёнными краями.
Муж перевёл дыхание и прыгнул вниз. Он оказался прав – в Сожжённом городе существовали подземелья, и, скорее всего, огненные бестии обитали именно здесь.
Пахло гарью и сыростью. Темнота стояла хоть глаз коли. Чтобы хоть как-то осветить себе путь, богатырь достал из-за пазухи трухлявую болотную гнилушку, источавшую тусклый бело-зелёный свет. Увидел немного, лишь сырые замшелые стены, наспех вытесанные из горной породы, и полугнилые деревянные опоры, подпиравшие своды.
Ноги вязли в зловонной грязи вперемешку с известняковой пылью. Лучан осторожно крался вдоль заброшенной штольни, выставив перед собой руку с гнилушкой. Меч пока опустил, чтобы не устать раньше времени.
Когда мужчина добрался до первого перекрёстка, его взору предстали ржавые рельсы. Не веря своим глазам, богатырь поднёс светильник ближе и тут же отскочил – на густом лишайнике, росшем на каменных шпалах, буквально роились маленькие змейки. Скорее всего, ужики, даже не ядовитые, но всё одно дрожь продирала до костей. Ведь всякому ведомо, что, если змея семь лет не увидит солнечного света, она может стать летучим змеем. Совсем как тот, с коим Лучану давеча случилось биться. Против одного-то солоно пришлось, а коли таких тут несколько? Эвон, сколько гадов ползает.
Стиснув зубы, воин взял себя в руки и пошёл направо вдоль рельсов, стараясь держаться подальше от змей.
Неподалёку раздался дикий писк. Пещера озарилась ярким светом, и из-за поворота появился летавец. Горящая бестия снова закричала и ринулась прямиком на человека.
Лучан прижался спиной к склизкой холодной стене, и тварь пронеслась мимо. Его обдало жаром, в горле запершило так, что кашель едва не согнул мужа пополам. Богатырь полоснул мечом наугад, пытаясь побороть позывы кашля. Летавца он убил, огненное тельце громко плюхнулось в грязь и зашипело, испуская смрадные клубы пара.
От столкновения с горящей бестией клинок во мгновение ока раскалился настолько, что обожжённая рука сама выпустила его. Богатырь оторвал рукав и наскоро замотал правую ладонь. Когда он поднял меч, лезвие светилось ярко-оранжевым цветом, словно его только что пропустили через горн.
Над головой роилось уже пять летавцев. Они не спешили нападать, просто сновали туда-сюда и донимали человеческий слух невыносимым писком. А потом, словно соткавшись из дикого крика существ, прозвучал тихий старческий голос:
– Довольно смертей, Лучан. Этот летавец не повинен в увядании вольной слободы, он даже никогда не был там. Мне сообщили о том, что творится в полях вольницы, и можешь мне поверить, больше ничего подобного не случится.
– Ты кто? – осведомился богатырь, приподняв светящийся клинок на уровень плеча, чтобы в случае чего было удобней бить.
Перед ним, тяжко опираясь на высокий кривой посох, стоял плешивый старик, горбун. Одёжей ему служили затасканные до неузнаваемости лохмотья и ремки. Незнакомец гадко ухмылялся.
– Я приглядываю за здешними подземельями. За ними и теми, кто в них живёт. Догадываюсь, для чего ты пришёл. Поверь, в этом нет нужды, больше ни один летавец не появится в землях тех. Мы здесь сами были разгневаны, экую срамоту учинили паршивцы! Но не думай, всё уже решено, твой меч не надобен. Не спеши возражать, я не закончил! – горбун повысил голос и вытянул руку раскрытой ладонью вперёд. – Знаю, что от моих озорников слобода на грани вымирания, поэтому я дам тебе золото. Столько, чтобы вы смогли запастись зерном и шерстью на три зимы вперёд.
Лучан уже опустил клинок, поскольку понял, стоявшая перед ним сила только с виду немощна. Едва ли горбуна можно было взять каким-либо из человеческих орудий. Если повезёт, незнакомец окажется колдуном. А коли нет – страшно даже представить.
С раскалённого меча падали крупные железные капли. Подарок вольницкого кузнеца таял на глазах, точно вешний снег.
– Это ведь не просто гнездо летавцев, верно? – спросил богатырь.
– Для богатыря ты умён, – нагло оскалился противный старик.
– Не жалуюсь, – ответил мужчина, думая про себя, что, наверное, умён всё-таки недостаточно, уж коли додумался сюда прийти. Надо было слушать Полидею, ей одной, видимо, было до него дело.
– Знаешь, Лучан, положа руку на сердце, я думаю, тебя привёл сам Горний, – горбун медленно подошёл к сырой каменной стене и пальцем начертал непонятный знак, в то же мгновение стена провалилась, открывая ещё одну пещеру. – Вот уже много веков, сюда не ступала нога человека, я даже стал забывать человеческую речь, – на этот раз странному горбуну удалась непринуждённая и лёгкая улыбка. – А теперь, когда погибло сразу два хранителя, и чувствую, недолго осталось третьему, появляешься ты. Ты ведь не думаешь, что сюда открыта дорога всякому проходимцу, решившему перебить всех и вынести легендарные сокровища Кричани?
– Чего?
– Кричани. Именно так назывался Сожжённый город, до тех пор, пока не сгорел.
– Почему он сгорел? – богатырь сознательно тянул время, подыскивая варианты, чтобы уйти, хотя догадывался, что, скорее всего, обречён.
Старик понял это и гадко сощурился.
– Ты уйдёшь отсюда живым и невредимым, но сперва я тебе кое-что покажу. Ступай за мной.
Деваться некуда, Лучан выпустил из рук бесполезную размякшую железяку и мрачно последовал за горбуном. Его вели всё теми же склизкими штольнями вдоль рельс. Ужики больше не попадались, а путь освещала пара, сновавших под низким замшелым потолком, летавцев.
Скоро они пришли к высокой бронзовой двери, снизу доверху покрытой непонятными витиеватыми символами, так непохожими на саньтарский алфавит. Никаких видимых замков или отверстий в ней не было. Тяжко ступая, горбун подошёл и шесть раз постучал оголовком посоха. Двери распахнулись плавно и совершенно бесшумно.
Богатырь оказался в круглом белокаменном помещении. С потолка без всяких видимых причин сочился приятный голубой свет. Со стен на вошедших слепо взирали скульптуры людей и разных диковинных существ. В центре стоял круглый ребристый алтарь, над которым в воздухе висело три предмета: пшеничный колос, куриное яйцо и игрушка. Остальной зал был расчерчен неглубокими канавками на четыре секции, в каждой по три хрустальных гроба.
Лучан осторожно подошёл ближе и оторопело заглянул в каждый. Двенадцать прекрасных женщин покоились в подземельях горбуна. Они были покрыты белыми саванами, и, казалось, лишь дремали. Каждая женщина держала на груди какой-то предмет из трёх, что были над алтарём.
– Это берегини, – тихо произнёс старик, – они вовсе не умерли, как ты, быть может, решил. Они спят, дожидаясь своего часа. И дотоле их ни в коем случае не должны разбудить. На то я здесь и поставлен. Но, как ты понимаешь, один в поле не воин.
Слова горбуна доносились словно из бочки. Всё внимание богатыря было поглощено сказочными созданиями, с чьей красотой не смогло бы сравниться ни одно существо подлунного мира.
Лучан кончиками пальцев водил по кромке хрустального гроба и, как заворожённый, любовался их лицами. Нигде, ни в чертах лица, ни в силуэте, никто не разглядел бы изъяна. Совершенство.
– Поэтому, кроме меня есть хранители, – меж тем, продолжал горбун. – Это люди, готовые положить свою жизнь во сохранение этой красоты и безмятежности. Если берегини очнутся раньше положенного, наш мир ждут невероятные беды, – речь хранителя подземелий лилась почти неслышно, едва-едва уловимо.
Богатырь внезапно ощутил, как глаза затягивает сладкая дрёма, мысли в голове становились словно ватными и в то же время тягучими. Они ворочались еле-еле, всё вернее уступая дорогу вкрадчивому голосу противного старика. И скоро он полностью завладел умом Лучана.
А горбун всё плёл, глядя в пустые глаза пришельца, про ужасные беды, грозящие миру от пробуждения женщин. В ярких красках он описывал, как туго придётся всякой твари, населявшей Горний. И как бы исподволь намекал, что подобное может измыслить лишь враг рода людского, а посему, ему – Лучану, как богатырю и защитнику простого народа, престало быть верным охранителем сна небесных дев. Ибо всё – все подвиги и деяния, которые до сего дня совершил воин – даже в совокупности не могут сравниться с этим.
Голос таинственного старика отражался от стен, становясь глубже и бархатистее. Он обволакивал, проникал в самые потаённые уголки души.
– Разумеется, ты не будешь жить в подземельях. Вернёшься обратно в вольницу, – вкрадчиво продолжал горбун, – скажешь, что вопрос с летавцами решён и заживёшь преспокойно. Но буде станет тебе известно, что кто-то замыслил войти в подземелья, останови его. Любыми средствами и путями.
И сам не зная почему, поддавшись какому-то неясному наитию, богатырь произнёс:
– Я согласен.
– Ну, вот и славно, – гадко улыбнулся горбун.
* * *
Обломки каменного терема всё так же безмолвно вздымались над обнажёнными раскидистыми кустами. День клонился к закату, угасающее солнце приняло багровый оттенок. Порывистый ветер позёмкой кружил пушистые хлопья первого снега.
Лучан кутался в серый конопляный плащ и медленно брёл угрюмый и злой. Его плечи сгорбились, словно на них навалилась вся тяжесть мира. Богатырь то и дело оступался и запинался о сучки и коряги. В левой руке он волоком тащил увесистый мешок, доверху набитый саахадскими дариями.
Когда на горизонте замаячили снежные пики Арапейского нагорья, муж остановился. Он оглянулся, воровато, исподлобья. Взгляд испепелял обломки Сожженного города, города-призрака.
Раздался мерный стук копыт. Верная скотина возвратилась, нашла своего хозяина, не отступила, не бросила. Как и всегда. Человек потрепал коня по гриве и вскочил в седло.
– Вот так, Горенко, – медленно пробасил Лучан, – вот так.
Конь понимающе заржал и тихонько понёс его к уже знакомой слободе.
Глава 4
Сота сидел на высоком узорчатом княжьем стуле, заложив ногу на ногу, и подперев кулаком подбородок. Он с угрюмым видом следил, как по просторной светлице со сводчатыми потолками и расписными столбами снует босоногий вихрастый мальчуган. Парнишка то и дело пытался вонзить небольшой ножик в деревянный щит, висевший на правой от выхода стене подле окна. Оружие ни в какую не хотело пробивать крепкую древесину.
– Ивец, поди сюда, – устало произнёс воевода.
Мальчишка быстренько подобрал ножик и, гулко шлёпая босыми ступнями, побежал к Соте. Воин дёрнул из-за пояса булатный кинжал с двусторонней заточкой и несколько раз подбросил, демонстрируя красоту и изящество клинка.
– Позволь я покажу, – сказал мужчина и как бы нехотя, с ленцой поднялся со стула. – Ты мечешь его так, словно с челядинской ребятнёй в ножички играешь на заднем дворе. Это неслыханно, недопустимо! Ты – князь! Ты должен даже в игре бросать оружие так, чтобы его могли заметить только тогда, когда оно уже попало в цель. Возьми, – воевода протянул Ивецу кинжал ручкой вперёд, держась за клинок.
Мальчуган несмело принял оружие и крепко сжал. Кинжал был тяжёлый и для детской руки неудобный. И если бы княжич не видел, как ловко обращался с ним воевода, ни за что бы не поверил, что от такой махины может быть толк.
Юному князю было уже девять лет, но он до сих пор не владел ни одним видом оружия, в седле сидел из рук вон плохо и плавал не лучше топора. Над ним смеялись даже оборванные и чумазые дети смердов, которые были куда как ловчее будущего защитника вотчины.
Его отец погиб четыре года назад, ввиду чего не мог заниматься воинским обучением сына. А вдовствующая княгиня и слышать не хотела ни о каком силовом воспитании наследника. Всему виной был один волхв, колдующий над ребёнком.
В детстве Ивец часто и крепко хворал. Обычные знахари лишь плечами пожимали да разводили руками. Тогда княгиня послала лично Соту за целителем-волхвом аж на Капище. Сей волхв полторы седмицы ворожил над пареньком и вроде исцелил. Но матери сообщил, дескать, болеть княжич не будет ровно до тех пор, пока его не подвергнут чрезмерным воинским упражнениям. Лучше будет, если в десять лет мальчика отправят в Храмовые скалы изучать науки. Но ремесло защитника отечества, увы, не для него.
Так оно и повелось. Ивеца учили грамоте, худо-бедно каким-то общеукрепляющим упражнениям, но не более.
Сота же, со своей – воинской – точки зрения, был уверен, что такой правитель может серьёзно угрожать суверенитету государства. Князь всегда должен идти в бой первым, он обязан вдохновлять своими подвигами остальную дружину. В конце концов, он должен быть лучшим из лучших. Таким, на кого хотелось бы равняться, за кем хотелось бы идти.
И потому, первым, что сделал воевода после пленения вдовствующей княгини: самовольно назвал себя на северный манер – регентом юного князя и временно исполняющим обязанности при малолетнем наследнике престола. Став полноправным опекуном княжича, воевода вплотную занялся его обучением.
Он вовсе не изнурял паренька невыносимыми нагрузками, а лишь старался строить свои игры с ним таким образом, чтобы после каждой у Ивеца оставался вполне конкретный и применимый в настоящей схватке боевой навык.
– Хорошо, – тихо произнёс Сота и развернул мальчугана к щиту. – А теперь покрепче ухватись за кинжал большим, средним и указательным пальцами, а безымянным и мизинцем лишь слегка прикоснись. И запомни, любое оружие, какой бы длины и веса оно ни было, всегда держат эти три пальца. Два последних лишь помогают задавать направление.
– Я понял, – кивнул малец.
– Ну, вот и славно. Держи его острием вперёд, никогда не поворачивай клинком к себе, понял?
– Да.
– Хорошо. Когда держишь нож клинком вперёд и у бедра, твой враг его не видит. А если видит, то надеется, что ты замахнёшься, чтобы ударить. Замахиваться тоже нельзя. А то противник поймёт, куда ты намерен бить. Но тогда возникает вопрос, как же тогда кинуть, чтобы быстро и точно, но с пущей неопределённостью для противника?
– И как? – заинтересовался мальчуган, стараясь держать кинжал, как учил воевода.
– Хе-хе, – усмехнулся в бороду Сота и пригладил её кулаком. – Для этого нужно резко повести бёдрами и бросить нож в тот момент, когда только правое плечо будет смотреть на цель, а левое скроется за правым. Вот так.
Ивец так и сделал. По горнице пронеслась стальная молния и увязла в крепкой древесине щита.
– Ух, ты! – хлопнул в ладоши княжич и помчался за кинжалом.
Вернувшись к Соте, он глубоко вдохнул и попытался ещё раз так же бросить. Оружие полетело быстро и почти незаметно, но вместо того, чтобы глухо воткнуться в щит, вылетело в окно.
– Ой, – Ивец втянул голову в плечи и исподлобья взглянул на наставника.
Воевода расхохотался.
– Не робей, князь, скажем, что я промазал.
Воевода потрепал мальчугана за волосы и тяжёлым шагом, опираясь на высокий дубовый посох, отправился вон из горницы.
– Сота! – Ивец дождался, когда мужчина повернётся и тихо спросил, глядя в пол. – Я не верю, что мама меня бросила.
Воин подошёл к нему и, взяв за подбородок, заставил посмотреть в глаза. Мальчишка не отвёл взор.
– Правильно, что не веришь, юный княжич. Такова твоя доля – наследник престола не должен доверять никому. Кто бы и что бы тебе ни говорил, всегда подвергай сомнению. И если сомневаешься в чём-то, найди доказательства своей правоты, иначе чувство неопределённости сведёт тебя с ума или сделает тряпкой для вытирания ног, – чуть помедлив, закончил воевода. – Когда станешь полноправным князем, сделай всё, чтобы найти свою мать или узнать о её судьбе. А пока набирайся смысла, он тебе пригодится.
Сота с достоинством кивнул наследнику и покинул горницу. Он не сомневался, что парень попробует дознаться о судьбе княгини ещё до совершеннолетия. И хотя, едва ли изнеженному наследнику скоро удастся провернуть такое дело, подстраховаться не мешало.
Мятежный воевода шёл по сводчатому расписному коридору Мироградского Кремля и в который раз дивился мастерству новиградских зодчих, кои построили его полвека назад. С тех пор Кремль ни разу не ремонтировался и не обновлялся. Так и стоял полсотни лет, будто срубленный вчера.
За эти годы не покрылось коррозией пиковое кружево оконных решёток, не облезла краска со ставен. Потолочные фрески, изображавшие древние мироградские сражения или сюжеты из Саптиентии[2 - Саптиентия (от. лат. Sapientia – мудрость) – священная книга религии Храмовых скал, где описаны деяния господа, религиозные сюжеты и поучительные притчи.], всё ещё могли похвастаться яркостью цветов и ровным слоем штукатурки.
Господин регент открыл высокую арочную дверь с резным изображением полкана, готового разрядить лук в северного мантикора, исполненного на соседней двери. Воевода очутился в небольшой горнице, посреди которой стоял широкий дубовый стол и две лавки по бокам.
Стол был накрыт красной скатертью и ломился от разномастных яств и блюд. За ним одиноко трапезничал бородатый мужчина. Это был воин богатырского склада и роста. Одёжа на нём сидела боярская, один ферязь чего стоил. Муж имел при себе широкий одноручный меч, и Сота готов был поклясться, что где-нибудь в сапожище есть ещё нож.
Из открытых окон сочился приветливый свежий ветерок. В первом правом углу тихонько дымила лампадка.
– Драгомир! – распахнул воевода руки для объятий с самой радушной улыбкой. – Друг мой! Как я рад!
Гость поднялся из-за стола, отёр усы и приветливо вытянул пятерню для рукопожатия.
Ответив на жест и похлопав его по плечу, воевода Мирограда сел напротив и налил себе в глубокий слюдяной кубок зелена вина. Несмотря на то, что назвал пришельца другом, Сота не спускал с него пристальных глаз и напряжённо следил за каждым движением.
– Что привело тебя ко мне? – между тем обмолвился мироградец.
– Давно хотел заглянуть, да всё случай не представлялся, – зашёл издалека Драгомир. Он своим обыденным жестом пригладил бороду и кашлянул в кулак. – Хм, хм, а тут Владимиру понадобилось дельце с тобой обговорить одно, да дела застали неотложные… Ну, я и подумал, что лучшего шанса может и не представиться… Ну, будем! – гость поднял кубок выше уровня глаз, а потом залпом осушил. Ему были хорошо известны порядки в Мирограде, поэтому Драгомир никогда не пытался чокнуться здесь с кем-либо, заговорить с замужней женщиной, глядя ей в глаза, или переступить порог избы без благословления дома сего.
Сота с любезной улыбкой кивал.
– Дело вот в чём, – наконец, дошёл до сути Драгомир, – нас в Лихоборе последнее время настораживает слишком стремительное развитие Новиграда.
– Не вижу ничего удивительного, – хмыкнул мироградец и отпил из кубка. – Новиград всегда был богатым городом. Он издавна славился изящными постройками и пышными ярмарками.
– Да, и тут можно только порадоваться за них, – согласился гость. – Но дело в том, что, как докладывают наши лазутчики, Милослав вкладывает всё больше злата не в богатые терема и пышные празднества, а в перевооружение дружины. Куются новые кольчуги отменного качества, из Саахада приглашены лучшие мастера чёрного булата…
– Зачем Милославу саахадский булат, когда его булат ничем не уступает ни чёрным, ни белым клинкам юго-востока? Да и мастера уже изведанные и проверенные всеми кругами дедеровой кузницы?
– Вот то-то и оно, что неразбериха непонятная, – развёл руками Драгомир. – К тому же, я слышал, что в Новиград недавно приехало несколько ривов, для чего? Что-то я не слышал, чтобы в окрестностях водились какие-то твари.
– Говорят, летавцы в Сожженном городе злобствуют.
– Где Новиград, а где Сожжённый город? Хм, хм, не знаю. На пару заблудших летавцев и одного рива вполне будет достаточно.
– Ты думаешь, Милослав готовится к войне? – в лоб спросил Сота.
– Я просто не исключаю такой возможности. Хм, хм, нда… Слушай, Сота, ты знаешь, я человек военный, как и ты, и мне уже порядком надоело ходить вокруг да около. Мы в Лихоборе слышали, какие дела творятся в Мирограде… И очень надеемся, что княгиня Злата отыщется. Хм, но дело, понимаешь, в чём? Коли Милославу взбредёт в голову раздвинуть границы собственного княжества, то до Лихобора ему скакать и скакать, а Мироград почти под боком.
– Ну, уж!
– Всяко ближе, чем Лихобор.
– Ты хочешь сказать, что в случае чего первыми под удар попадём мы? Это вы с Владимиром так измыслили али из донесений лазутчиков?
– Наши вурдалаки ничего такого не говорили. Но посуди сам, если это не кровная вражда, то начинать завоевания куда удобней с соседних земель, чем бросаться на край известного мира.
– А как же Тигарьск и Родов?
Драгомир нахмурился.
– В Тигарьске княгиня из Стрижени. А те за своих горой стоят. Так что, если тигарьчанам придётся солоно, стриженцы явятся, как пить дать. С Родовом, тут да, он всё больше особняком держится. А сам Фатьян больше с нашим Владимиром дружбу водит, чем с ближними князьями.
Сота почесал затылок и вздохнул полной грудью.
– Твоя правда, Мир, это было бы гораздо умнее, чем ехать до Тиши, а после уже нападать на соседей. Но Милослав не дурак, далеко не дурак. Он один из немногих, коим удалось добиться княжения не воинским услужением или по праву рождения, а благодаря лишь уму единому.
– Именно поэтому, – настаивал Драгомир, – его следует опасаться больше других. С одной стороны, у нас нет никаких оснований не доверять Милославу. Только с другой, он первым настоял на том, чтобы Совет Семи Мужей ведал о делах каждого отдельного княжества. А про перевооружение нам становится известно от лазутчиков, а вовсе не от самого новиградского князя. Зачем ему такая таинственность?
– А что думает Фатьян? Он знает? – поинтересовался Сота.
– Родович покуда ничего определённого не ответил. Но насколько я могу судить, он давненько уже наслышан о делах в Новиграде. Кабы не раньше нас.
– Хорошо. Думается, ты столько проскакал не только для того, чтобы рассказать мне всё это.
– Хм, хм, нда, – лихоборец снова пригубил вина и тыльной стороной ладони отёр усы, – предложение у нас, конечно, есть. И оно довольно простое, – воевода из Лихобора достал из небольшой берестяной котомки два свитка пергамента. На обоих стояла сургучная печать Владимира Лихоборского – мальчик, поражающий копьём трёхголового змея. – Прочти, Сота. Это договорная грамота, по которой Лихобор и Мироград обязуются оказать друг другу самую крепкую военную помощь, случись какое-либо нападение хоть на одну из сторон. Изучи внимательно, хотя мы уверены, что подобный союз будет Мирограду только на руку.
Сота насупил густые брови и принялся за текст документов. Он давно знал и Драгомира, и Владимира, знал и славу, шедшую об этих честных воинах. Но дружба дружбой, а в делах государства ухо держи востро. К тому же по сю пору не понятно, чей лазутчик похитил документы, которые запросто могли скомпрометировать мироградского воеводу в глазах как Совета Семи Мужей, так и местного боярства.
Досконально изучив обе грамоты, мироградец остался доволен.
– Я не князь, а всего лишь исполняющий обязанности, пока не подрастёт юный Ивец, – медленно произнёс воевода. – Поэтому, к сожалению, заверить грамоты княжеской печатью не имею права. И это подтвердит любой князь Совета. Но я могу, в качестве подписи и гарантии своего слова, поставить клеймо мироградской дружины, поскольку являюсь начальствующим над ней. Такое устроит Лихобор?
– Мы все давно знаем тебя, Сота, – поглаживая большим пальцем кромку кубка, сказал гость. – И знаем цену твоему слову. Поэтому нам бы вполне хватило и устного согласия, чего уж говорить о клейме дружины Мирограда?
– Благодей! – хлопнул в ладоши воевода. – Благодей, поди сюда!
Дверь тихо отворилась, и в горнице появился высокий жилистый удалец в кожаном доспехе и с копьём. Он бросил короткий взгляд на Драгомира и замер истуканом, словно на почетном приёме.
– Раскали клеймо, – властно бросил регент.
Молодец коротко кивнул и бесшумно скрылся за дверью.
– Так, – хлопнул себя по коленям Сота, – чего нового в Лихоборе-то?
– Хм, хм, – почесал бороду Драгомир, а потом радостно воскликнул и хлопнул себя по лбу, – у нас дела! Может, слыхал? К дочке-то Владимира младшенькой, Блажене сваты давеча приезжали. Угадай чьи?
– Не томи, болезный…
– Фауилтиара! Представляешь?
– Да ты что? – воевода под шумок наполнил оба кубка вином и, отсалютовав гостю, отхлебнул. – У волчонка зубы прорезались? Самочку захотел? А девка-то что?
– От, деваха у нас! Ого-го! – Драгомир погрозил кулаком невесть кому. – Представляешь? Руки в боки и говорит, мол, за недомерка замуж не пойду, хоть силком под венец волоките. А от вас, говорит, господа рыцари, выгребной ямой разит за версту; и в баню всех послала. Прямиком.
– Ой-ли? – прищурился Сота. – Так уж и в баню?
– Да вот те круг святой! – божился лихоборец. – Хм, хм, нда… А намедни голубя от стервеца получили. Знаешь, что говорит? Коли, молвит, по доброй воле Блажена за меня не пойдёт – силой возьму.
– Руки коротки, – отмахнулся господин регент. – Но молодец недомерок! И впрямь, как волчонок.
– Говорят, у него в роду были лютичи.
– Врут. От них ничего не осталось ещё век назад. Племя волков вымерло.
В горнице тихо возник молодец с клеймом. Он тенью подошёл к Соте и вручил ему символ мироградской дружины – заключённый в круг сокол держал в клюве сломанную стрелу.
Воевода с торжественным видом встал и хорошенько припечатал каждый пергамент.
Запахло палёной кожей, над свитками заклубился густой пар. А когда он рассеялся на документах уже стоял знак верности дружины Мирограда своему слову.
– Ну, вот и славно, – по-лисьи прищурился Драгомир, пряча свой экземпляр грамоты за пазуху.
Мужи ещё некоторое время просидели за столом, обсуждая последние новости на международной политической арене, отпуская различные скабрезные шуточки по поводу и без, ели, но всё больше пили.
Потом, ближе к вечеру изрядно захмелевший Драгомир отказался от постоя и отправился восвояси.
У Соты же оставалась масса дел, которые нужно сделать как можно скорее. Воевода посидел ещё некоторое время за столом, приводя мысли в порядок, а потом, решив, что выпил больше положенного, скликал Благодея. Да наказал ему скорей нести отвар из трав, чтоб дурман из головы прогнать.
Оного воина господин регент не случайно держал ближе к себе. Пожалуй, это был самый расторопный витязь из младшей дружины. Он понимал с полу взгляда, всегда знал, что и где достать, и ещё не успел обзавестись боярским высокомерием старшей дружины.
Как и надеялся Сота, Благодей обернулся быстро с полной крынкой свежего, ещё дымящего отвара. Кувшин был обёрнут рушником, чтобы не обжечься. Воевода осторожно принял его и кивком головы отпустил воина.
Опорожнив крынку, воевода поставил её на стол и, хлопнув себя по коленкам, покинул горницу. Снова перед ним разворачивались пёстрые коридоры Мироградского Кремля. Сквозь диковинное кружево оконных решёток внутрь сочился тихий ветерок с запахом костра.
Сота распахнул маленькую неприметную дверь и тихонько скользнул за неё. Теперь перед ним открывались низкие, прогнившие плесенью кремлёвские подземелья. Сводчатые потолки и узкие стены из красного кирпича освещались редкими факелами, ужасно чадившими от сырости. Изо рта клубами валил пар. Под ногами копошились полчища мышей. От их писка временами закладывало уши.
Воевода вынул факел из ушек и быстрым шагом направился по рубленым скользким ступеням вниз. Каждый шаг отдавался гулким эхом, было слышно, как неподалёку капает вода. Скоро он оказался перед высокой железной дверью, запертой изнутри. Мужчина постучал три раза, а потом чуть погодя ещё пять.
С той стороны лязгнул железный затвор, и дверь с тихим скрипом отворилась.
– Ну, здорово, воевода, – тихо произнёс мужчина. Он был среднего роста, с совершенно незапоминающимися чертами лица, такие можно встретить на любой ярмарке да в каждой подворотне. Одет он был в долгополый бардовый кафтан со стрельчатыми застёжками и высоким воротником. Из-под кафтана виднелись красные шаровары, заправленные в серые сапоги из мягкой кожи.
Сота сдержано кивнул и вошёл. Он оказался в просторном сухом помещении, хорошо освещённым факелами и каганцами. Кое-где стояли свечи. По правую руку тихонько потрескивал очаг, а около него шестеро мужчин в таком же одеянии, что и открывший регенту, жарили барана.
В помещении находилось девять столов, один из которых – самый большой – стоял посередине и был завален многочисленными берестяными и пергаментными свитками. Над ними корпело ещё двенадцать мужчин в чёрных кафтанах того же покроя, что и у остальных.
Заметив пришельца, все они бросили свои дела и быстренько выстроились по росту.
Воевода несколько раз прошёл мимо каждого, оглядывая с ног до головы. Мужчины хранили спокойствие, взирая отсутствующим взглядом куда-то за спину начальствующему.
– Хорошо друзья, – гулко отозвался в подземелье голос Соты. – Пожалуй, настал тот день, когда о вашей службе станет известно. По-прежнему, никто не должен знать, кто является опричником, но каждый будет ведать, что вы есть. И что миг за мигом за ним наблюдает неустанное око, одного из ваших служащих. На правах регента и временно исполняющего обязанности князя, я наделяю вашу курию самыми широкими полномочиями. Отныне вы получаете право показательного суда, право врываться в дома даже дружины и боярства. Я хочу, чтобы вы стали неподкупной карающей дланью. Коли профессиональное воинство не в силах удержать порядок в городе, если чужестранные лазутчики беспрепятственно снуют по княжеским теремам, настало ваше время.
– Не ждите, что вас будут встречать хлебом-солью, – продолжал воевода, распаляясь всё больше и больше. – Скорее всего, вам будут плевать вслед. Поэтому для открытой службы и показательных судов, отберите тех, кому уже нечего терять. Возможно чужаков. Что касается скрытой службы, не смею ограничивать. Давайте служить отечеству с честью!
– Никто, кроме нас! – хором отозвались опричники.
Глава 5
Волны с шумом бились о крутые каменные выступы Храмовых скал. Серая громада горных хребтов раскинулась на несколько вёрст в необъятном океане на северо-запад от мыса Теи и Анея. Скалы продувались всеми ветрами, не говоря уже о постоянной сырости.
Древние зодчие, чьи имена навеки сокрыты печатью веков, вырубили все помещения Великого Храма прямо внутри горного хребта. Собственно, потому он и стал называться Храмовым.
На скалах отсутствовала всякая растительность, здесь часто разыгрывались бури и штормы, и круглый год царила хмурая дрянная погодка. Но, невзирая на всё это, служба в Храмовых скалах многие века считалась лакомым кусочком у разных народов.
С самого утра к пологому выступу скалы причаливали многочисленные ладьи, галеры и драккары. Из них паломников была только половина, все остальные – будущие семинаристы. Те, кто смог пройти жёсткий отбор вербовщиков.
Разумеется, испытания ещё не были окончены. К концу декады многие отсеются, а до второго круга доучится и того меньше. Но те, кому это всё-таки удастся, получат шанс попасть в число высшего духовенства, предел мечтаний многих. Попасть туда, означало обеспечить себе безбедную жизнь до самой старости. К тому же почёт и уважение среди большей части народов Горнего.
Несмотря на свою образованность Аней был обычным мальчишкой. Как и все юные претенденты на место в семинарии, он считал, что поймал за хвост жар-птицу. Приближаясь к Храмовым скалам, мальчик во все глаза любовался развернувшимся пейзажем и всё ещё не верил, что, хотя бы попал сюда.
Его и ещё троих послухов везли на узкой парусной ладье, раскрашенной под сизо-голубого угря, который водился только в небольшом промежутке особенно глубоких и солёных вод от храмового хребта до Мёртвого моря. Никто не знал, как этому угрю удаётся выжить здесь, но оному угрю то было безразлично. И сизо-голубоватые бестии водились здесь уже не одно столетие.
Морской ветер имел особенный, неповторимый запах. Анею ещё не доводилось пробовать его, и потому в горле немного першило, а самого паренька тошнило от двенадцати дней непрерывной качки.
Когда послухов вывели на берег, им почудилось, будто блеклые сырые камни колышутся в такт волнам. Кто-то не сумел справиться и упал. Ему, конечно, помогли подняться, но бедняге довелось испытать на себе довольно обидные потешки и сравнения.
Аней сам едва держался на ногах и молил бога, чтобы вот так же не бухнуться в лужу.
Ребят долго вели высокими мрачными коридорами, больше похожими на пещеры. Кругом была слякоть и грязь. Под ногами хлюпала мутноватая жижа, а по неровным пористым стенам бежали крупные ручьи.
Чтобы новобранцы не подхватили с первых же дней простуду и насморк, им выдали тугие бараньи пуховики. Каждому по размеру, словно заранее были готовы.
Скоро они оказались в большом просторном помещении, которое так же было вытесано из камня, но своды его подпирались витыми мраморными колоннами, а покрытые плющом каменные стены где-то до половины были выложены нефритовыми плитами.
Кое-где на плитах золотым теснением изображались кресты, заключенные в круг, извилистые стрелы и тонкая плавная вязь священной символики Храмовых скал.
С высокого потолка вниз тянулись толстые сталактиты. Анею ещё не доводилось видеть столь диковинного зрелища. И дело даже не в исполинских размерах каменных клыков, а в том, что здесь они тускло светились светло-зелёным, освещая помещение нежным, успокаивающим светом.
Здесь было тепло. Мальчишки скинули пуховики и отдали подоспевшему подьячему в тёмно-сером грубом кафтане с рыжей козлиной бородкой.
Кругом, куда ни кинь взглядом, толпился народ, от мала до велика. Наверное, тут собрались все слои общества, поскольку рядом с худым испачканным сыном челядинки, с врождённым высокомерием переминалась с ноги на ногу боярская дочь. С подчёркнутым презрением она морщила носик и демонстративно отворачивалась, то и дело украдкой бросая косые взгляды на черноглазого поджарого холопа.
Буквально в полушаге от них ушастый улыбчивый парень, почти уже отрок, в сером балахоне с приколотой бледно-зелёной ленточкой едва не выпрыгивал из одеяний, пытаясь обратить на себя внимание высокой девочки с остреньким по-детски наивным личиком, но уже почти сформировавшейся фигурой. Судя по всему, она принадлежала племени рестов. Об этом говорили густые вьющиеся волосы, рыжей гривой разбросанные по угловатым плечикам, и узкие кожаные шаровары в паре с небольшой расписанной охрой безрукавкой из дублёной кожи. Девушка не заплетала волосы в косу, как это было принято у неревов, и не носила жёсткого кожаного ремешка со знаками рода, как это приличествовало у отроковиц пилигов. А просто расчесала локоны на прямой пробор.
Между вновь прибывшими суетливо шныряли семинаристы старших кругов под предводительством низших жрецов, наряженных в просторные балахоны тусклых оттенков зелёного, подпоясанных широкими кушаками.
От такого количества народа у Анея голова шла кругом. Он ошалело во все глаза таращился по сторонам, и ему несколько раз даже грозили кулаком за слишком пристальный взгляд, неподобающий ещё не прошедшему посвящения послуху.
Наконец, когда, видимо, все новые ученики прибыли, и ожидать было больше некого, толпа потихоньку начала стихать. Скорее всего, кто-то подал знак, но Аней мог разглядеть только спины и затылки, стоявших перед ним новобранцев, которые, как назло, были все выше его.
К высокой полированной плите, высеченной аж из обломка Нефритовой скалы, под руки вывели худенького усатого старичка, кряхтевшего с каждым шагом. Он стал за огромным нефритовым столом и сухо кашлянул.
– Блаженны будьте, прибывающие во свете! – тихонько просипел старик, но в зале тогда не было такого, кто бы не слышал. – Сердце моё ликует, когда я вижу, сколько молодых и грамотных людней решили ступить на путь служения Господу! Я вижу в этом проведение Господне! Его слово, его длань, простёртую над нами. С каждым новым годом в семинарии поступает всё большее число юных мужей и дев, наше общество неуклонно идёт по пути к спасению. И верю, очень скоро настанет тот час, когда каждый из нас начнёт последнюю, решающую битву в своём сердце. И когда эта невидимая брань увенчается успехом, пусть даже маленьким, в сердце одного единственного человека, это уже будет победа. И из таких вот маленьких побед, в единичных случаях, сложится большая, одна на всех. Такая победа, после которой все мы удостоимся совершенно иного мира. Не развернутся небеса, не ступят ангелы на землю, но мир изменится. Человек станет лучше, чище, совершеннее. И чем совершеннее будем мы, тем лучше богаче станет наше бытие. Когда я говорю богаче, я не имею ввиду презренный металл…
Аней давался диву красноречию старика. Уж насколько словоохотлив был пастор Клер, но он хоть говорил по-простому. А этого поди, пойми. Нет, конечно, совершенно очевидно, что почтенный старец рад видеть здесь сегодня всех, но это вполне можно было выразить короче. К тому же, причём тут проведение Господне? Нет, он явно пытался втолковать что-то ещё.
– Это архипрелат Ерг, – послышалось у левого уха. – Он здесь самый главный. Самый-самый, представляешь? Он сегодня говорил со мной.
Мальчик обернулся, чтобы взглянуть на того счастливчика, которому довелось воочию узреть легендарного Ерга. Аней частенько слышал о нём от пастора и никогда бы не подумал, что увидит хоть издали. А тут поди ж ты, архипрелат даже разговаривал с кем-то.
Послухом, удостоившимся чести аудиенции с полумифическим священником, оказалась низенькая коренастая девчушка лет девяти. Она стояла, гордо сложив руки на груди, явно чувствуя своё превосходство над остальными.
Ещё бы, подумал Аней. А интересно, почему святейший решил заговорить именно с ней? Может, она какая-то особенная? А может, не с ней одной? Видимо, последние слова парень произнёс вслух, потому, как тут же услышал во второе ухо: «А может, просто врёт».
Старик говорил ещё очень долго. Едва ли не у каждого из собравшихся уже затекли ноги и спина, когда говорливого архипрелата под руки увели от нефрита. Тут же его место занял другой. Низкий подлысоватый с хитрым прищуром на землистом лице. Он положил перед собой внушительную стопку пергамента и, поприветствовав всех, принялся читать.
Оказывается, в тонких пергаментных тетрадях содержались сведенья о том, кого и куда селить. Новоиспечённые семинаристы понятия не имели, куда их отправляет этот монах с лицом проходимца. Видимо, это считалось тут вполне нормальным, потому что в толпе снова шныряли послухи высоких кругов в серых грубых балахонах с зелёными ленточками и выкрикивали имена с названиями населённых пунктов, откуда прибыли новички. Каждый послух держал в руках собственный свиток, с которым они постоянно сверялись, выискивая в толпе тех, кого согласно свитку, должны проводить в положенные им кельи.
Аней едва не упустил своего провожатого, который носился туда-сюда с небольшой группкой мальчишек, выискивая, как оказалось, его одного.
…Его поселили в душной сырой келье с одним маленьким окном-бойницей. С потолка по стенам ручьями сбегала солёная морская вода, оставляя за собой белые потёки. Под окном находился маленький столик, на котором стоял подсвечник с шестью свечами, стопка новеньких пергаментных тетрадей и кувшин с водой. Кроме этого в келье были полати, на троих, устеленные старыми изъеденными молью шкурами хорьков и белок.
Вместе с Анеем туда поселили ещё двоих новичков. Оба были пилигами, да не простыми, а из самого Арагуза. Они вели себя так, словно всё происходящее для них давно изведано и привычно. Смуглые обветренные лица в любой ситуации хранили гордо-презрительное выражение. Как порядочные сыновья своего племени, они носили серые туники с меховым воротником и двумя шкурками песцов, сшитых между собой на манер плаща. Волосы каждого стягивал тугой плетённый из кожи ремешок с небольшой медной бляшкой на лбу, говорящей о принадлежности к знатному роду.
Как только пилиги вошли в келью, тотчас же принялись молча раскладывать своё добро и рассовывать под полати.
Высокий с длинными рыжевато-русыми волосами перво-наперво размотал небольшой свёрток. Его руки холодно скользнули по кожаным ножнам короткого меча, кованного явно специально для него. Серые бесцветные глаза обшарили келью, подыскивая пригожее место для клинка. Кругом было сыро. Так и не найдя более или менее сносного места, молодец решил, что меч будет жить вместе с ним на полатях.
Другой в это время ловко выкладывал из тугого заплечного мешка одежду. Вещи были добротные, если штаны, то обязательно кожаные, если туника, то с мехом, не говоря уже о полностью меховых сапогах и рукавицах.
Аней наблюдал за ними с открытым ртом и затравленным взглядом. Он сидел на своей лежанке, поджав одну ногу под себя, и обнимал небольшую конопляную котомку, в которой из вещей-то был один запасной комплект белья – рубаха, порты и онучи – да краюха хлеба. Ему-то всё одно в Храме выдадут новую робу, а у них уже младшенький подрастает, ему, поди, никто дармовые рубахи шить не будет.
Пилиги поглядывали на парня косо и с нескрываемым презрением.
* * *
Ия с каким-то странным, ни на что не похожим волнением спешила на свой первый урок в приходскую школу. Ещё в тот день, когда Аней отплыл в Храмовые скалы, девочка первым делом помчалась к пастору Клеру и уговорила принять её в класс.
Занятия проходили по вечерам, когда основная работа в поле уже закончена, и взрослые расходятся по домам. Тогда у ребятни появлялось несколько свободных мгновений, которые многие из них предпочитали тратить, просиживая целыми вечерами за узкими столами.
Родители школяров не просто охотно отпускали их на занятия, но готовы были в ноги кланяться великому пастору, поскольку он не просто учил их чада грамоте, но делал это совершенно бесплатно. Просто потому, что любил детей.
Когда Ия очутилась в светлице, где проходили занятия, она была уже вся белая и едва держалась на ногах. Добрый пастор сразу всё понял и усадил девочку поближе к себе. Прежде, чем начать свои наставления, он потратил некоторое время, чтобы хоть немного успокоить и привести её в себя.
Началось занятие. Клер что-то вдохновенно рассказывал, эмоционально размахивая руками. Он округлял глаза, делал страшные выражения лица, говорил то громко, то тихо, заговорщицки.
Ия не понимала ни слова. И дело тут заключалось не в том, что пастор ни с того ни с сего перешёл на чужеземный язык, вовсе нет. Он по-прежнему говорил на родном неревском, но от волнения смысл его фраз не доходил до девочки. Знакомые и совершенно обычные слова в одно ухо влетали, а из другого вылетали.
Кое-как собравшись с мыслями, Ия спросила у сидевшей рядом Поляны:
– Я что-то задумалась, о чём это он?
– Рассказывает историю возникновения букв первого порядка, – зашипела Поляна.
– Тихо вам! – фыркнула, сидевшая неподалёку, Стана.
Оказывается, пастор действительно рассказывал трагическую историю создания букв первого порядка. Ия никогда бы не подумала, что за тремя строчками неровных угловатых знаков стоит настолько красивая и драматичная история любви.
Клер говорил, что когда-то, давным-давно, когда на Мырьском континенте ещё существовала империя Саньтар, жила одна молоденькая прекрасная жрица. Должны были пройти годы, чтобы светлое учение Храмовых скал пришло в империю, а пока там процветали различные языческие верованья и самые что ни на есть дедеровы секты. В одной из таких сект жречествовала дева. И была она настолько прекрасна, что перед её красотой не устоял даже сам дедер.
И тогда он покинул своё жуткое обиталище, где до этого веками мучил грешников, и в образе прекрасного юноши ступил на землю. У него со жрицей завязалась любовь. Дедер влюбился настолько, что в один прекрасный день, открыл возлюбленной своё истинное имя. И в знак того, что он вручает своё сердце в руки прекрасной женщины, повелитель тьмы дал ей двенадцать символов. Четыре означали истинное имя дедера, которое никому, кроме него самого не известно. Вторая четвёрка давала власть над этим именем, а третья давала ключ к высшему познанию.
Жрица хранила эти символы, как зеницу ока, но всё же, в один прекрасный день о них узнали в Храмовых скалах. С бесчисленным войском храмовники пришли к месту поклонения дедеру и пленили всех жрецов. Им удалось найти пергамент, на котором в три строчки неровным угловатым подчерком были написаны двенадцать символов. Но к своему стыду жрецы не сумели сложить из них ни дедерово имя, ни, тем более, ключа повеления им. Из букв легко составлялись многие слова, благодаря им фактически можно было записывать целые тексты, но тайного имени повелителя тьмы так и не было сложено.
Тогда они принялись всячески пытать жрицу, надеясь, что она выдаст им нужные комбинации, но никакие экзорцизмы не могли заставить её предать любимого. Раскалённое железо, казалось, только усиливало упрямое нежелание девы говорить. Ей долго не позволяли умереть, но человек не всесилен, и во время очередной пытки, душа её вырвалась к любимому. А жрецы Храмовых скал так ничего и не добились.
С тех пор во всех семинариях и приходских школах перво-наперво изучаются буквы первого порядка. Поскольку, если разгадать их изначальное положение, можно получить власть над самим дедером. И тогда добро, наконец, восторжествует.
– А если кто-то вздумает использовать эту власть во зло? – вытянув перед собой руку, перебила пастора Стана.
Клер поёжился и нервно сжал в руке остренькую палочку, которой мгновение назад старательно выводит эти самые буквы.
– Даже если кто-то и решится на это, – медленно начал пастор, – его злая воля никогда не сравниться с умом и коварством дедера. И поверь, отец чертей не слишком долго будет в услужении у такого глупца. Но если кто-то решит уничтожить его, то того малого времени, что дедер будет под властью человека, вполне может хватить для осуществления задуманного.
– Но зачем было мучить жрицу? – робко спросила краснощёкая, похожая на матрёшку Цветана.
– Что? – Клеру показалось, что он ослышался.
– Зачем святые отцы из Храмовых скал принялись пытать жрицу? Разве они не должны были просто объяснить ей, что так будет лучше? Что дедер должен умереть, потому что он же… Он же враг рода людского!
– Может, для рода человеческого он и был врагом, – тихо произнёс пастор, от чего-то покрываясь потом и ёрзая на стуле, – но для жрицы он был в первую очередь мужем. Наверное, даже больше, чем мужем. Ты бы позволила убить своего суженого, коли бы знала, что можешь этому воспрепятствовать?
– Конечно, – убеждённо ответила девочка. – Если бы он был врагом рода людского, или Господа моего…
– Он и был её господом, – пытался объяснить Клер. – Она не признавала истину в суждениях людей из Храмовых скал.
– А как звали жрицу? – внезапно спросила Ия.
– Хм, – наставник почесал затылок и, кажется, немного смутился. – Предания рознятся. Кто-то величает её Ниилит, кто-то Ядвигой. Никто не знает, как её звали на самом деле. Так давно случилась эта история. А теперь давайте перейдём к самим буквам, – он поднял перед собой кусок бересты, на котором был начертан большой угловатый знак, похожий на перевёрнутую голову быка. – Это фортанум, в переводе с древнесаньтарского, истина. Символично, что первый порядок начинается именно с истины…
Мысли Ии снова уплыли далеко от темы урока. В голове вертелась история любви дедера и простой женщины с бренного мира. Хоть бы и жрицы, так что ж? Ведь женщина всегда остаётся женщиной.
– Пастор Клер, – снова вытянула руку девочка, – а почему дедер не защитил её? Он ведь мог. Уж коли владыка ужаса вручил жрице собственную жизнь, почему он позволил Храмовым скалам схватить её?
Пастор нахмурился и крепко сжал палочку, которой писал.
– Ия, эта история случилась настолько давно, и её столько раз пересказывали, что нам теперь практически невозможно добраться до истинной сути происшедшего, и остаётся лишь довольствоваться теми крупицами знаний, которыми мы располагаем.
– Значит, вы не знаете? – упрямствовала негодная девчонка.
– Не знаю, Ия. Я всего лишь человек и всех знаний, увы, мне не открыто. Покажи, как ты написала фортанум?
Девочка густо покраснела и нерешительно вытянула перед собой пустой кусочек бересты.
– Понятно, – хмыкнул Клер. – Ия, ты сама просила принять тебя в школу, да так горячо, что я, было, решил, ты будешь проявлять достойное рвение. Пожалуйста, не заставляй меня разочаровываться в тебе.
– Простите меня, пастор, – девочка потупилась и тихонько заскрипела струганной палочкой по бересте.
В тот день они прошли ещё две буквы первого порядка, а на следующий день Клер обещал научить ребят складывать из них простенькие слова, чтобы дети могли уже обмениваться меж собой маленькими записками, что, по глубокому убеждению, наставника только поспособствует усвоению ими грамоты.
…Когда солнце скрылось за деревьями, двери приходской школы отворились и распустили детвору по домам. Шумной разухабистой гурьбой ребятня вывалилась наружу и прежде, чем отправиться к родным воротам, принялась резвиться и гонять берестяной коробок.
Ия некоторое время наблюдала за ними со стороны, а потом, глубоко вздохнув, посеменила к родной избе.
Холодало. Ветер становился лютым и неприветливым. В эту пору он пробирал до нутра единым дуновением. А поди, оденься теплее положенного – ветер стихнет хоть на миг, вся взопреешь. И когда, подует в следующий раз, простудишься уже наверняка.
По широкой истоптанной дорожке, зябко кутаясь в старенькую овчинную шаль поверх серой просторной рубахи, тихонько семенила маленькая пухлощёкая Ия. Она ещё не вошла в тот возраст, когда приличной девушке надлежит заплетать волосы в косу, причём обязательно с красной лентой в знак невинности и добродетели. Поэтому русые локоны девчушки свободно развевались от ветра, стянутые на лбу лишь узким берестяным ремешком.
Потешно ступая угловатыми берестяными лаптями, она забралась на высокий крутой холм, бледно освещённый увядающей луной, и потуже натянув шаль, взглянула на небо. Ей весело подмигивали семь далёких звёздочек, как бы жмущихся друг к дружке. Нет, врали свитки Анея, такая красота не может быть причиной несчастий. И уж тем более, никакие маньяки там зародиться не могут. А он-то верил… Вот ведь глупый.
Шмыгнув носом, Ия бросила короткий взгляд на месяц и тихонько пошла туда, где среди прочих двупокатых и соломенных крыш курилась кривым дымком печная труба родной избы.
На следующее занятие она припозднилась. Всё мамка виновата – отчитывала за то, что щи пропали, даже в школу пускать не хотела в качестве наказания. А она – Ия, откуда же могла знать, что матушка с вечера щи в погреб не упрятала?
Кое-как отперевшись, девчонка схватила писало, кусок бересты, что недавно ей принёс старший брат, и со всех ног бросилась к приходу пастора Клера. Как назло, школа находилась в половине версты от жилища девочки. Скоро Ия запыхалась и продолжила путь быстрым порывистым шагом.
По пути к школе ей встретился юродивый Авоська. Он по своему обыкновению куражился с длинной кривой палкой. Эта палка служила ему конём, веслом и даже свирепым хищником, так и норовившим задрать.
Ия приветливо помахала божьему человеку рукой и пошарила в маленьком карманчике понёвы, надеясь найти кусок пряника, которым её сегодня угостил дядька Мстислав. Пряник был на месте, значит, пронырливая Ждана до него ещё не добралась. Ия мысленно показала сестре язык и позвала юродивого.
Авоська оживился. Он воровато огляделся и поспешил к заветному прянику. Но, когда юродивый подошёл, Ия поняла, как жестоко ошиблась. Слабоумный состроил чудовищную гримасу и без замаха тяпнул девочку по шее несколько раз. А потом с дикими завываниями умчался куда-то в сторону просеки.
Девка сидела на жёлтой траве, покрытой пёстрыми опавшими листьями, и, держась за шею, горько плакала. Даже не столько от боли, сколько от обиды. Юродивый, сколько его помнила Ия, никогда и мухи не тронул, какая дурь взбрела ему в голову? Где он этому научился?
Какая тут школа после такого?
Девочка тихонько встала и, держась за шею, посеменила в сторону кузницы. Она находилась слегка в отдалении от слободы, ведь рождение металла сродни волхованию, и уличный шум ни при каких обстоятельствах не должен помешать священнодействию кузнеца. К тому же, кузнец временами работал и ночью, и рано утром, а шум, доносившийся от ударов молоточками и кувалдой, мог помешать тихому быту слобожан. Посему испокон веков в Нижней слободе кузницы строились за околицей.
Прохожие оборачивались вслед заплаканной девочке, спрашивали, кто обидел. Но Ия только отмахивалась и угрюмо брела дальше. Как раз в тот миг ей больше всего хотелось сделаться совсем маленькой и незаметной.
Кузница Утопы была распахнута настежь. Против обыкновения оттуда не доносились задорные перезвоны молоточков, не слышалось угрюмое пыхтение мехов, не трещал горн. Подмастерья, все, как один, вдруг куда-то запропастились. На подворье царила тишина.
Кузнец жил бобылём и, насколько ведала Ия, семьи у него никогда не было. Сирота из пришлых. Людей он сторонился, но оставался в почёте едва ли не у каждого слобожанина. Никогда никому не сделал худого, зато работой славился – чем не человек? Иным бы его в пример.
– Утопа! – позвала девочка, не решаясь войти внутрь. – Утопа, ты здесь?
Непонятно почему, но к Ие кузнец всегда относился теплее, чем ко всем остальным. Для неё всегда были припасены сладости, всегда было время перекинуться хоть словечком. Девочка иной раз любила заглянуть в кузницу. Любила наблюдать, как красноватая пенящаяся жижа твердеет, превращаясь в подкову. А иногда случалось видеть, как рождается дивная кружевная решётка, достойная самого стольного князя.
– Утопа!
– Ия, это ты? – донеслось из горницы. Голос был мужской, низкий и бархатистый. – Входи, я здесь. Ты же, вроде, должна быть у Клера?
Девка глубоко вздохнула.
Горница была просторная со множеством окон, не каждая светёлка такой удаётся. Сводчатые потолки кое-где украшались резьбой. У дальней стены тихонько гудела покрытая серой штукатуркой печь. За широким дубовым столом, опираясь правым коленом на лавку, в огромной куче тряпья рылся косматый богатырь Утопа.
Непокорная грива замасленных иссиня-чёрных волос липла к широкой бугристой спине. Узкие кожаные штаны были по-походному заправлены в мягкие серые сапоги. У левого бедра к широкому кожаному поясу был пристёгнут летучий кистень с шипастым молотилом.
Кузнец обернулся и, увидев заплаканное личико, бросил своё занятие. Усадив девочку за стол, мужчина тяжёлыми шагами подошёл к печке и взял небольшую глиняную крынку. Молча налил козьего молока в кованый узорчатый кубок. Кузнец поставил питьё перед Ией и сел напротив.
– Что случилось? Тебя кто-то обидел?
Ия пожала плечиками.
– Авоська… Он меня по шее клюкой отходил.
– Авоська? – поразился Утопа. – Юродивый Авоська?
– Да… Я хотела с ним пряником поделиться, а он ни с того, ни с сего меня ударил.
Кузнец потёр густую короткую бороду и пристально уставился на девочку. Ей стало немного не по себе. Девчонка ёрзала на месте и не знала, куда девать глаза. Точно это она виновата.
– Ну, честно, я не знаю, чего он так со мной…
– Я верю тебе, девочка, – кузнец погладил белокурую головку и принялся запихивать тряпки в тугой заплечный мешок, изредка поглядывая на маленькую гостью. – Авоська, конечно, парень смирный, но чужая душа потёмки, тем более коли речь о юродивом. Не таи обид, скорее всего, он не со зла. Но на всякий случай, лучше сторонись, кто его знает, что негоднику в башку втемяшится?
– Ты уезжаешь? – глядя на вещмешок, спросила Ия.
– Да, пора в дорогу. Дела. Наверное, пришло время покинуть насиженные места. Но ты не кручинься, – он игриво задел пальцем её носик, – мы ещё обязательно встретимся.
– Обещаешь?
– Конечно, обещаю. Но и ты должна пообещать мне кое-что.
– Обещаю! – выпалила девочка.
Утопа усмехнулся.
– Ты ведь ещё не знаешь, чего я попрошу.
– Я знаю тебя, ты не можешь попросить у меня чего-то плохого, – наивно молвила Ия.
Кузнец снова улыбнулся.
– Ты меня хорошо знаешь, девочка. Пообещай мне, что будешь осторожна? Ты ведь знаешь, что кузнецы сродни волхвам? – Ия кивнула. – Поэтому послушай кудесника. Грядут смутные времена, придётся туго. Обещай мне, что будешь беречь себя?
– Обещаю.
– Будь всегда такой же доброй и любознательной девочкой. Не позволяй себе меняться, хорошо? И вот ещё что, – он отложил заплечный мешок в сторону и выудил из-под стола маленькую дивной красоты шкатулку, – это тебе.
Девочка взяла подарок и покрутила перед глазами. Шкатулка была деревянная, но покрытая тончайшей сетью металлических узоров. Причудливые животные плавно переходили в прекрасные волшебные цветы. По углам верхней крышки тускло мерцали небольшие камушки красного граната.
Ия осторожно открыла её и ахнула. По горнице разлилась тихая писклявая мелодия, а из глубин шкатулки поднялась фигурка оловянного зайчика и закружилась.
– Вот так диво! – воскликнула девочка, не веря своим глазам. – Утопа, ты и вправду волшебник!
– Это тебе на добрую память, – кузнец улыбнулся, гордый своим подарком. – А теперь ступай, мне нужно собираться.
– Спасибо, – кротко кивнула девочка. – Ты тоже береги себя, Утопа. До встречи.
– Прощай, Ия, – вновь улыбнулся кузнец.
Девочка чуть присела и тенью выскользнула во двор. Мужчина проводил её грустным взглядом и покрутил головой. Некоторое время он постоял без дела, задумчиво глядя на дверь, а потом вздохнул и вернулся к своему занятию.
Глава 6
Ивец тихонько крался по расписным коридорам мироградского Кремля. Сота не разрешал ему гулять в этом крыле, поэтому оно тянуло юного княжича сильнее других мест. Святые угодники строго взирали на него с потолка, как бы говоря, не ходи. Там тебе делать нечего.
Добравшись до низенькой неприметной двери, княжич огляделся. Коридор, как назло, был совершенно пуст, и в случае чего, спрятаться негде. Правая рука скользнула за серое голенище и вытянула тонкий нож с односторонней заточкой, больше похожей на шило. Просунув лезвие в дверной проём, нащупал толстый брус затвора. От сосредоточенья Ивец высунул кончик языка.
Наука Соты пошла впрок. Чтобы отодвинуть засов, юному князю понадобилось всего несколько коротких мгновений. Тонкий нож вернулся в сапог, а его хозяин тенью скользнул в сырые, прогнившие плесенью и оспинами кремлёвские подземелья. Редкие факелы отбрасывали причудливые тени на красные арочные потолки, под ногами кто-то копошился. Мальчишка даже не решался взглянуть, кто это.
Неподалёку монотонно капала вода.
Скоро княжич оказался перед высокой железной дверью. Что делать дальше, он не знал. Умней было бы внять наставлениям воеводы и никогда не совать сюда носа. Но князь должен подвергать сомнению любые слова и всегда сам искать ответы.
– Не стесняйся, – грянуло над ухом. – Открой её.
Ивец вздрогнул и быстро выхватил нож. Прыжок, полуоборот и крепкая волосатая рука хватает его запястье.
– Недурственно, – похвалил Сота. – Почти достал. Но в следующий раз для таких случаев держи оружие ближе. И перед тем, как выхватить, сделай вид, что собираешься подчиниться. Успокой врага, пусть думает, что напугал. Пускай недооценивает.
– Прости, Сота… Я хотел… Я думал…
– Молчи! – перебил воевода. – Князь не должен извиняться за то, что гуляет по собственному терему. И ещё. Князь никогда и никому не объясняет своих намерений. Пусть гадают, что он задумал. Пусть исходят на измену. Даже если ты ничего особенного не решил, пусть враги думают, что это не так. Дай им возможность перехитрить самих себя. Понял?
– Угу, – кивнул княжич, стараясь не встречаться с воином взглядом.
– Молодец. А теперь открой её. Ну, же. Смелей.
Ивец нерешительно взялся за дутое оловянное кольцо и потянул на себя. Тяжёлая железная дверь громко заскрипела и отворилась. Внутри было темно, хоть глаз коли. Сота вынул из ушек факел и протянул юному князю. Легонько толкнул в плечо.
Княжич вошёл и оглянулся. Воевода стоял на месте и с гадкой ухмылкой следил за каждым его шагом. Ивец насупился и решительно двинулся вглубь таинственной комнаты. Когда он огляделся, захотелось плюнуть от досады, но парень постеснялся.
– Не хватало ещё, чтобы ты спился, – хохотнул воевода. – Потому и запрещал сюда ходить.
Раздражению наследника не было предела. Он с таким трудом и риском пробирался… в винный погреб. Только и всего. Несколько стеллажей с наглухо закрытыми туесами и пара десятков бочек – вот тебе и вся тайна ужасного Соты.
– Ты ведь не заставишь меня жалеть, что всё-таки показал тебе это место? – подтрунивал регент.
– Нет, – фыркнул Ивец и, гордо задрав подбородок, вышел из подвала.
Воевода усмехнулся и молодецки пригладил усы. Он отлично знал о невероятной юношеской тяге ко всему запретному и таинственному. Сота был уверен, что пареньку придёт в голову следить за ним, и чтобы ненароком не навести на подвал с опричниной, нарочно запретил ходить именно сюда. После такого позора у князёныша надолго отпадёт всякая охота совать нос куда ни попадя.
Закрыв за собой дверь в подвал, он ещё некоторое время поплутал по многочисленным коридорам и закоулкам мироградского Кремля, чтобы на всякий случай удостовериться, что Ивец оставил свои шпионские игры. Наконец, он оказался перед высокой железной дверью и постучал. Сначала три раза, а потом чуть погодя ещё пять.
Открыл ему всё тот же мужчина с ускользающими чертами лица, наряженный в долгополый бардовый кафтан со стрельчатыми застёжками и высоким воротником.
– Здравствуй, воевода, – по обыкновению поприветствовал он пришельца и посторонился, пуская внутрь.
Опричники были в сборе. В центре перед столом на коленях стояли трое незнакомцев, раздетых по пояс. Серые потасканные мешки не позволяли им что-либо увидеть. Синяки и красные полосы на спинах говорили, что незнакомцев уже допрашивали.
Воевода сел за стол и налил себе вина. Некоторое время он молча цедил мелкими глотками выпивку и рассматривал пленников. Крепкие попались, можно представить, каких трудов стоило их скрутить.
– Кто это? – наконец спросил Сота. – Наушники?
– Лазутчики, – ответил тот, что открыл дверь. – Из Тигарьска.
– В самом деле? – воевода привстал от удивления. – Лазутчики из Тигарьска? Кто бы мог подумать, что белоручка Чиримень тоже решит замарать нежные пальчики в теневой игре? И давно вы работаете, милостивые государи?
Пленники молчали.
– Господи, да снимите же с них эти мешки. Как вообще можно разговаривать с кем-то, не видя глаз?
Опричники быстренько открыли узникам лица. Взору Соты предстали заплывшие синяками и ссадинами отвратительные лица. Ни один не отваживался взглянуть воеводе в глаза. Слабаки – решил он. Никакие не лазутчики, так, в лучшем случае, стукачи и наушники. А скорее всего, какие-нибудь гончары или плотники, по выходным подрабатывающие закладными бойцами.
– Как давно в Мирограде? – спросил он.
Молчок.
– Отвечайте, сучье племя! – заорал сотский и принялся охаживать пленников хлыстами.
Сота скривился, но останавливать не стал. Если с самого начала бить по рукам, то о хорошем выполнении работы и думать не следует. Пусть отведут душу. Хоть бы и на невиновных, начинать с чего-то надо.
– С рождения, – прохрипел самый низкий из всех. Медные волосы выдавали в нем примесь крови рестов, а зеленые глаза с поволокой, как у хорошей девки, говорили, что он всё-таки метис. – Я здесь родился двадцать три года назад и никогда даже в другой город не хаживал.
Так и есть, с грустью подумал Сота. Притащили черти кого и выдают за лазутчика. Может, такое попустительство только расхолаживает служилых? Ничего, этих всё одно уже отпускать нельзя, а с мерзавцами из опричнины он разберётся после. Такое с рук не спустишь.
– Ну, а вы? – он обратился к двум другим.
– Я купец. Начинающий, правда. В Мироград прибыл седмицу назад за товаром.
– Почему именно к нам? Говорят, в Новиграде выбор больше.
– Ваш город древнее и всегда славился своим гостеприимством, – усмехнулся негоциант. Он даже поднял глаза, но не смог выдержать пристального взгляда временно исполняющего обязанности и снова опустил.
Брехливая собака, решил Сота. Такой временами гавкать будет, но всё больше от страха и уж конечно ни на какие решительные действия не пойдёт. Тоже отпадает. Нет. Воевода принялся тереть перстень с красным самоцветом на левом мизинце. Почему, собственно, он так легко определяет, этот не лазутчик, этот тоже? Разве не такая у них работа, чтобы профессионально людей дурить?
– А ты? – ледяным голосом обратился воин к третьему.
За него ответил первый.
– Он немой. Хоть чем его жги, ни слова не скажет.
Ценное качество для соглядатая. Но Сота не собирался их пытать, у него было припасено куда более действенное средство, нежели раскалённые клещи или жаровни.
– Позовите Мазаря, – прорычал воевода, и повеяло холодом. Опричники стушевались и похватались за бердыши. – Колыван, ты меня слышал?
Сотник побледнел и быстренько выскользнул за дверь.
Воевода не сводил пристального взгляда с лазутчиков. Будь кто-то из них хоть вшивым провокатором, он бы уже что-то заподозрил. А опытный вурдалак, воин в личине врага, сразу бы догадался: если пытать не собираются, значит, дело скверное. Сейчас самое время уйти, пока не появился Мазарь. Он должен попытаться.
Трое подозреваемых всё так же стояли на коленях, понуро опустив головы. Купец еле слышно молился, просил у господа прощения за грехи – какой молодец. Немой, как и положено, молчал. Его грудь порывисто вздымалась, а губы дрожали, будто ещё немного и он заплачет. Полукровка реет гневно тряс рыжими патлами и, видимо, проклинал себя за трусость. Ещё бы, даже в глаза воеводе взглянуть не решился.
Сота лениво цедил из кубка вино и переводил взгляд с одного на другого. Не то чтобы ему было жалко бедняг, но как-то это всё не походило на представления воеводы о честном воинстве. Хотя какая честь может быть у лазутчиков и опричников? А он, как ни крути, теперь тоже опричник. Хоть и самый главный.
С тихим металлическим скрипом отворилась дверь. Сперва вошёл бледный Колыван, а вслед за ним и сам Мазарь. Этот был одет по-кметски, в сермяжную рубаху без каких бы то ни было узоров или вышивки, такие же порты и лыковые лапти. При ходьбе он стучал перед собой тонкой лозиной, а пустые, ничего не видящие глаза всегда смотрели вперёд, куда бы ни шёл этот человек, и где бы ни находился его собеседник.
– Ну, здравствуй! Здравствуй, друг! – Сота встал и протянул слепому руку.
Мазарь ответил на рукопожатие и слегка кивнул.
– Видеть ты меня желал, воевода?
– Верно, друг. Взгляни на этих вот, что можешь сказать? – регент не оговорился. Он прекрасно знал, что хоть Мазарь и слепой, но многое видит куда лучше зрячих.
Медленно ступая, мужчина подошёл к первому пленнику и долго стоял в полном молчании. Сота был у него за спиной и не мог видеть лица. Что с ним творилось в тот миг, воевода мог только догадываться, но у прочих опричников волосы встали дыбом.
– Они невиновны, – заключил слепой.
Воевода закрыл глаза и посидел так некоторое время.
– Спасибо, Мазарь, ты нам очень помог. Прости, что так бесцеремонно выдернули. Не сочти за грех, прими небольшие подарки… Колыван! – хлопнул он в ладоши, – Живо!
Когда сотник со слепцом закрыли за собой дверь, Сота налил себе полный кубок вина и залпом выпил. Он переводил взгляд с опричника на опричника, а потом на пленников и обратно. Нервно барабанил пальцами по столешнице.
– Казнить тайно, – наконец, вымолвил он, и все вздрогнули.
– Но ведь, этот человек сказал… – нерешительно начал купец, но воевода не дал ему договорить.
– Я прекрасно слышал, что он сказал. Но в интересах государства, чтобы сегодняшнее происшествие никогда не вышло за стены Кремля.
– Можете быть уверены! – горячо заверил узник.
– Могу. Кто их привёл?
Повисло молчание. Никто не хотел признаваться, но и наушничать, во всяком случае, прилюдно, никому не хотелось тоже. Как дети, между делом подумал Сота.
– Ну? – повысил он голос.
Вышли двое. Крепкие, сбитые, красавцы воины – с таких бы персонажей для былин брать.
– Казнить вместе с пленниками, – жёстко произнёс воевода. – И в следующий раз думайте, кого вы ведёте и куда.
* * *
В глухих подземельях мироградского Кремля кипела своя особенная жизнь. Тут было людно ещё при прежнем правителе – князе Микуле Корноухом, отце юного Ивеца. Но временно исполняющий обязанности при малолетнем наследнике престола населил жизнью КАЖДЫЙ закуток необъятных подземных лабиринтов. Наушник сидел на наушнике и опричником погонял. Тут тебе и пыточные камеры, и погреба для заключённых, причем для каждого ремесла свой. Карманники ни за что не окажутся с засланцами из других государств в одном месте.
Оружейные, винные погреба, пищевые закрома – всё находилось здесь. За каждое помещение кто-то отвечал, в каждом кто-то работал, превращая подвалы в уродливый подземный городишко.
Были здесь и особенные помещения, где Сота принимал особенных гостей. Вход в них знал только глухонемой монах Иерекешер.
В одном из таких помещений и стоял сейчас начальствующий над дружиной. В тусклом свете факелов его, и без того жёсткое, лицо казалось искажённым яростью. Словно неистовый берсерк поджидал в засаде полчища врагов.
«Берсерк, – мечтательно подумал Сота. – Хоть одного бы такого в дружину, и зажили бы припеваючи… Быть может, так оно и было бы, коли жрецы Храмовых скал не перебили бы их пару столетий назад…»
Демонстрируя дружелюбие, воевода стоял один и без оружия. Да ему это и не особенно требовалось. Враги регента всегда знали, что даже больной и безоружный он стоит целого десятка, а то и больше. Недаром Микула сделал его воеводой и своей правой рукой.
Раздались гулкие шаги и лязг металла. Скоро взору воеводы предстало четверо мужей. Впереди шёл низкий Иерекешер в тёмных монашеских одеждах. Его продолговатое лицо нездорового землистого цвета, как всегда, хранило выражение неколебимого смирения и покорности.
За ним вышагивали трое. Двое вполне себе обыкновенные, даже заурядные, одетые как северные вельможи – в зелёные и сиреневые туники с гербом на груди, узкие тёмных оттенков порты. На ногах какие-то непонятные башмаки, тонкие, на низеньком каблучке, с загнутыми носками.
Третий шёл посередине и одним только своим видом нарушал все договорённости о невооружении. Конечно, у бедра не висело меча, и стрелы не торчали из тула за спиной. Но то, что пришелец был облачён в латные доспехи с золотым мантикором на нагруднике и глухой горшкообразный шлем, говорило о многом.
– Друг мой! – на чистом неревском пробасил рыцарь, распахнув руки для объятий.
Сота наградил его хмурым взглядом и, разумеется, не кинулся обниматься.
– Как видишь, я один, – вместо приветствия молвил воевода.
– О, мой друг, Сота, – эмоционально замахал руками рыцарь, – я меньше всего хотел оскорбить тебя! Просто о ваших краях ходит столько леденящих кровь историй… Я не хотел преждевременно угодить в лапы какого-нибудь местного медведя…
– Ты решил отправиться к нему в пасть немного погодя?
– А, простите? – не понял рыцарь.
– Я что, похож на идиота, лорд Кетиш? – воевода повернулся к тому, что стоял левее от железного человека. – К чему весь этот маскарад? Или ты думал, я поверю, что эта жеманная обезьяна в ржавом панцире и есть тот Северный Клинок, о котором я слышал?
– Ты меня раскусил, Сота, – расплылся в улыбке лорд. – Убирайтесь, – сквозь зубы процедил он, и двое поспешно удалились. – Но, как уже было сказано, никто не хотел оскорбить тебя. Стань на моё место, уж слишком выгодное предложение поступило от хоть и временного, но всё-таки правителя, одного из самых могущественных государств востока. Всякий бы заподозрил подвох. Впредь, я ручаюсь, что ничего подобного не произойдёт.
– Я очень надеюсь, – хмыкнул воевода. – А то неровен час, и впрямь на медведя напорешься. У нас тут, понимаешь, места дикие, зверья хватает. И хороший друг в такой местности может изрядно пригодиться. Ну, да, что это мы всё, как враги? Давай присядем, лорд, в ногах правды нет. Ступай за мной.
Сота отпёр небольшую дубовую дверь, обшитую по краям железом, и впустил заморского гостя в небольшое помещение. Здесь было сухо и светло. Вместо факелов горели свечи. Они стояли всюду, на столе, на стенах, даже на сундуках. Подсвечники всё разной величины и покроя. Кузнецы, отлившие их, знали своё дело. Иной подсвечник от живого цветка не отличишь.
Кроме свечей, тут стоял маленький круглый столик с двумя креслами по бокам. Стол был накрыт, словно на официальном приёме.
Воевода жестом пригласил гостя откушать. Мужчины устроились поудобнее и перво-наперво разлили вино. Лорд поднял кубок чуть выше головы в ритуальном приветствии и немного пригубил. Молодец, выучил местные порядки. Во всяком случае, справился о некоторых из них, а это значит, человек серьёзный.
Мироградец улыбнулся, но отвечать арагузским обычаем не стал.
– Теперь о делах, – не тратя время на лишнюю болтовню, начал Сота. – Мне уже известна ваша цена. Теперь о том, что нужно мне…
Лорд Кетиш расправился с крылом цыплёнка и выжидающе посмотрел на воеводу. Что-то в этом взгляде не нравилось нереву. Что-то было не так.
– Мне нужны чертежи камнемётных машин. Я слышал, в Арагузе некий Редье Корфан сделал ошеломляющее открытие в этой области…
– Гм, – лорд отодвинул кубок и принялся чертить косточкой на блюде непонятные знаки, – вы представляете, насколько хорошо охраняются его открытия? Это величайший естествоиспытатель в мире.
– Именно поэтому я и обращаюсь к вам. А ещё, – Сота сделал многозначительную паузу, – мне нужно вот это.
Воевода протянул лорду записку. Тот прочёл и помрачнел ещё сильнее. Кетиш скрестил руки на груди и задумался. Вряд ли он делал вид, скорее всего, это предложение действительно мало приходилось ему по вкусу. Но с другой стороны, если Северный Клинок, один из трёх легендарнейших рыцарей Арагуза признает свою беспомощность, это его уничтожит.
Сота был уверен, что лорд согласится. За последние десять лет никому не удалось выяснить, какую игру затеял Кетиш и на сколько ходов он её рассчитал, но некоторые хорошо уяснили, что за специфическую плату рыцарь способен выполнить любую работу. Хоть вручную копаться в выгребной яме.
– По подвигу и награда будет, – вкрадчиво произнёс воевода.
Взгляд пилига загорелся дедеровым пламенем.
– Девять, – прохрипел, наконец, он. – Мне нужно девять тысяч невольников. Желательно мужчин.
– Недурственно, – присвистнул Сота. – Мне кажется, эти машины столько не стоят.
– Они стоят намного больше, – заверил пилиг. – И моё доброе имя тоже.
Пришло время крепко задуматься воеводе. Такое количество невольников придётся выплачивать не один год, а времени остаётся всё меньше. И где их брать столько? Из своего княжества, Сота удавится, но не продаст ни единого. Стало быть, выход один…
Рыцарь терпеливо ждал. Он с бесстрастным лицом налегал на перепелов и даже не смотрел на возможного партнёра.
– Зачем вам столько людей, Кетиш? Невольничий рынок хиреет, вряд ли вам удастся продать хоть половину.
– Пусть это тебя не волнует, друг Сота. Это мои, эм, личные дела. Я могу лишь гарантировать, что твоё имя никогда не прозвучит в случае чего. К тому же, торговлей людьми я заниматься не собираюсь.
– Брось, лорд. Что знают двое, рано или поздно узнает и третий.
– Тогда поздно. Когда наши дела станут всеобщим достоянием, будет уже поздно, Сота. Очень поздно.
– Мне бы твою уверенность… Во всяком случае, по рукам. Я согласен на твои условия, – воевода откинулся в кресле и легонько пригубил из кубка. – Теперь можно поговорить о более мелких делах, которые легко оплачиваются золотом. Ещё мне понадобится кой-какое рыцарское оружие…
– С этим проблем не будет, – заверил контрабандист Кетиш. – К тому же, в честь столь выгодной сделки, я думаю, мы сделаем вам небольшой сюрприз. Совершенно бесплатно, разумеется. Он вам понравиться.
Сота едва удержался, чтобы не скривиться. Что-то во взгляде лорда не нравилось ему. Что-то было не так.
Глава 7
Низкий потолок из толстого бруса, как крышка гроба висел над головой. Ночь была душной, и не спасали даже распахнутые окна. Только полчища мошкары жужжали над самым ухом. Мокрые перины противно липли к телу.
Не спалось.
Вот уже битый час Будилад ворочался с боку на бок в бессмысленных потугах забыться. Существовал ещё один способ уйти от всего, но он давно закончился, и теперь только пустые кувшины и перевёрнутые бочки напоминали, что когда-то под этой крышей было вдоволь медовухи.
Устав ворочаться, он вышел на улицу. Говорят, где-то выпал снег. А в глухих родовских предместьях ещё царило бабье лето.
Лазутчик присел на завалинку под окном и пригорюнился. Во рту был привкус тлена. Будилад поморщился и плюнул в сторону. Его трясло, но холода мужчина не чувствовал. От бессонницы пекло в глазах. А ещё где-то в груди саднила невидимая заноза.
Сон подкрался к нему на мягких пушистых лапах предательски, со спины. Но, пожалуй, именно это и спасло лазутчика от помешательства. Он не понял, как заснул, но очнулся уже ближе к вечеру всё под той же завалинкой, свернувшись калачиком.
Несмотря на долгий сон, усталость так и не прошла. Голова шла кругом, а когда мужчина попытался открыть глаза, ему показалось, что он слышит скрип собственных век. Хотя, это вполне могли быть и ставни.
– Да, пошло всё к чёрту, – выдавил он и закряхтел, как старик. Поднялся.
Двери, равно как и окна, были нараспашку всю ночь, однако, несмотря на это, соседям и в голову не пришло чего-то утащить. Опытный глаз лазутчика мигом бы определил, ступи кто чужой хоть на порог, хоть в поветь загляни. Здесь жили в большинстве своём честные люди, и избу на ночь запирать не требовалось. Разве что от зверя какого, кошки, например.
Завтракать Будилад не стал. Наскоро окатил себя ледяной водой из ушата, переоделся в чистое и отправился к торговой улице.
Дневная кутерьма мало-помалу начинала стихать. Сонные купцы лениво собирали товар и тихо, как бы нехотя переговаривались. Никто не понимал, какова их выгода в торговле здесь, ведь в предместьях у каждого было собственное хозяйство и немалый клочок земли поблизости. Случись какая нужда, так опять же, плотники под боком, кузница невдалеке. А пряжу спрясть иль рубаху сшить любая баба сможет. Да и гончары нужны только в больших городах, вроде Родова или Велеславля, а тут каждый сам себе швец и жнец, и на дуде игрец.
Лазутчик остановился у лавки шорника Пылея. Уж чей-чей, а его товар всегда пользовался большим спросом. Поговаривали, что даже несколько бояр из Родова заказывают сбрую только у него.
– Могу я чем-то помочь? – осведомился Пылей. Это был низкий коренастый мужичок с огромным родимым пятном на лысине. На нём по обыкновению криво сидел бардовый долгополый ферязь с высоким пошарканным воротником. Он нахлобучил летнюю бархатную шапку с широкой льняной опушкой и неестественно улыбнулся.
– Мне нужна уздечка, – сухо произнёс Будилад. – Совершенно особенная уздечка для породистого скакуна из Саахада.
– Приводи своего скакуна, – медленно произнёс шорник. – Там и поглядим, что можно для него сделать.
– Мне нужна уздечка сейчас. Продай, что уже есть.
– Нет, – покачал головой Пылей, – не выйдет. С конём приходи, говорю, – жёстко произнёс торговец и скрылся в повети.
Будилад оглянулся и, удостоверившись, что никто не заметит, юркнул следом. Внутри стояла чёртова туча деревянных ящиков и бочек. Под потолком в неисчислимом количестве висели вожжи, уздечки, шоры, подпруги и прочая лошадиная сбруя. По углам были распиханы оглобли, заготовки дуг и почти уже готовые плуги.
– Ты чего припёрся? – зашипел Пылей, стоило им оказаться без посторонних глаз. – Ты не должен здесь появляться! Это ставит под угрозу моё ремесло, между прочим. Ты что, не знаешь, что тебя всюду разыскивают опричники Соты?
– Ну, мы, слава богу, не в Мирограде, – пожал плечами лазутчик.
– Ой, больно тебе это мешало нож в горло всадить Стефану Кривому во время ярмарки в Стрижени. Ступай отсюда, Будилад, и позабудь тропинку. Верно тебе говорю, схорониться надо покуда всё не уляжется. У Соты скоро других дел прибавится, тогда и высунешься.
– Мне помощь твоя нужна, – прошептал беглец.
– Как об стенку горох! – возвёл очи горе шорник. Он повесил на гвоздь уздечку и присел на краешек бочки. Скрестил руки на груди. – Ну?
– Говорят, в Мирограде ярмарка скоро… Ты ведь тоже там будешь? Твой товар, чего греха таить…
– Ясно всё, – замахал руками Пылей, – можешь не продолжать. Про княгинюшку свою вызнать будешь просить? Глянулась она тебе, верно?
– Так сведаешь? – настаивал Будилад.
– И не подумаю. Вишь тут, какое дело, дорога она мне покуда, – купец похлопал себя пятернёй по шее. – Начни я сейчас про Злату выспрашивать, это вызовет ненужный интерес ко мне со стороны опричников. Оно мне надо?
– Не прикидывайся ягнёнком, Пылей, – лазутчик скривился, как вроде полынь проглотил. Он запустил руки в волосы и заходил кругами. – Ты прекрасно знаешь, как в таких ситуациях добываются интересующие сведенья.
– Так, – шорник стряхнул с подола кафтана несуществующую пылинку и выглянул наружу. – Богарь! Богарь! Маришка, скликай сюда брата! – горланил лавочник чуть ни на всю улицу. – Богарь, пригляди за товаром, понял? Я скоро вернусь. И гляди мне, – торговец пригрозил сыну кулаком и повернулся к гостю. – Пошли.
Пылей ловко открыл широкое творило в полу и спустился по лестнице в хлев. Будиладу ничего не оставалось, как последовать за ним. Хлев у шорника оказался чистым и опрятным, словно всё семейство коротало дни и ночи здесь в трудах тяжких. Свиней не было, видно паслись где-то неподалёку.
Из хлева вело две двери. Одна на задний двор, где, бренча толстыми цепями, лениво ворочались с боку на бок лихоборские волкодавы. А через вторую можно было попасть в сени.
Шорник привёл гостя в горенку и силой усадил за стол. Поставил перед ним глиняный черепок с пирожками и ладью морённых яблок. Затем, воровато оглянувшись, выудил из-за печи кувшин с высоким узким горлышком и два кубка. Разлил медовуху и быстренько убрал под стол.
– Не любит, когда я… ну, ты понял, – кивнул куда-то влево Пылей и подмигнул. А потом резко стал серьёзным. – Выпей, Будилад. А пока пьёшь, подумай, кто ты и, кто она. И что она о тебе думала. Вряд ли княгиня по праву рождения, вдова одного из семи легендарных князей неревских земель убивается по тебе. Насколько я слышал, она та ещё бабочка.
Лазутчик насупился и отодвинул кубок.
– А ты не спеши серчать, – без обиняков заметил шорник. – Ты сначала дослушай. Слухи ходят, что она сбежала. Вот так запросто, встретила мужика и сбежала с ним, бросив сына и княжество заодно. Да, Будилад, и такое бывает. Иногда у бабы башку сносит так, что сама не рада потом.
– Не мели о том, что тебе невдомёк, – зарычал гость. – Я прошу тебя узнать наверняка, а не сплетни по закоулкам собирать!
– Ну, сплетни, не сплетни, а ходят они не по закоулкам или ярмаркам. Среди нашего брата. Сулей говорил, а ведь он попусту болтать не станет.
– Сулей?
– Да, – кивнул шорник и закусил яблочком. – Довелось ему как-то в Мирограде побывать по какому-то делу. Тоже при дворе государева. Ты ведь его знаешь, окромя собственного дела ещё куда-нить нос сунет обязательно. Выгоду всё ищет паршивец…
– Ну? – с нажимом протянул Будилад.
– Вот те и ну. Не знаю уж, каким макаром, но вызнал он, что с мужиком у ней там каким-то шуры-муры. А замуж за него она почему-то выйти не может…
– Тьфу на тебя, шельма старая! Бабы базарные устыдились бы, а эти… Стыдобина! Мужики, ядрёна корень! Тьфу, срамота!
Будилад резко встал и вышел через главный вход, громко хлопнув дверью.
– Что бабы с человеком делают? – протянул Пылей и снова налил.
…Будилад уже успел порядком отойти, когда звонкий голос шорника догнал его.
– Эй, незнакомец? Будь по-твоему, слажу я твоему коню уздечку, приходи через седмицу.
* * *
Зима добралась и до Родова. С утра в небе кружились пушистые белые хлопья. Снег вился густо, стеной. Кружился и, прикасаясь к земле, тихо таял.
Будилад кутался в лёгкий овчинный пуховик и спешил к лавке Пылея. Шорник с заискивающей улыбкой яростно пытался впарить халтурную сбрую какому-то слободскому олуху в стареньком полушубке.
Сам купец был наряжен в долгополый зелёный ферязь с высоким воротником, подбитым с двух сторон соболиными хвостами. На руках красовались перстни с самоцветными каменьями. Светло-серые сапоги на низком каблуке тускло поблескивали на холодном свету.
Всё говорило об одном – шорник только из столицы. Причем с немалым доходом, иначе не стал бы из огня да в полымя, без передыха сразу выходить торговать. Лазутчику хорошо было известно, что коли гостевой торг не удавался Пылею, он мог добрую седмицу просидеть без дела на печи, обдумывая, как проторговался, и где допустил ошибку. В такие времена делами в лавке заправлял его старший сын Усвяга. Правда после его торга, становилось ещё хуже.
Шорник заметил Будилада издалека и посерел. Он спешно распрощался с покупателем и скрылся в повети.
Лазутчик, как ни в чём не бывало, покрутился у соседних лавок, у одной старушки ведьмовской наружности даже тыквенных семян прикупил. Наконец, очередь дошла до прилавка с лошадиной сбруей, дугами и плетьми.
Пылей появился из-за дома. Под мышкой он нёс небольшой звенящий сверток. Взгляда Будилада он избегал.
– Здравствуй, почтеннейший, – лазутчик прижал ладонь к сердцу и слегка поклонился, – я…
– Справу заказывал, помню, – прервал его шорник и уложил на прилавок свёрток. – Знатный у тебя конь, незнакомец, довелось сведать, – протянул мастер, деловито разматывая великолепной работы поводья, псалии и подпругу. – Можешь мне поверить, эта сбруя достойна такого красавца.
– Я даже не знаю, как благодарить тебя, мастер, – молвил Будилад, как бы между делом снимая с пояса небольшую кожаную калиту для мелочи.
– Оставь, – повелительным тоном прервал Пылей и для верности положил свою руку на руку покупателя. – Не оскорбляй труда моего презренным металлом. Пусть это будет подарок коню твоему. Давно такого красавца не видывал. Поверь, это именно то, что ты хотел.
Лазутчик долго смотрел в его серые дымчатые глаза, а потом тихо сказал:
– Спасибо, Пылей. В долгу я теперь перед тобой. Неоплатном.
– Не спеши долг отдавать. Буде пригодится ещё, – серьёзно заметил шорник.
Они разошлись, как это и положено совершенно незнакомым людям – без оглядок и каких-то пожеланий. Будилад лишь кивнул на прощанье, а купец вздохнул и полез под прилавок за выпивкой.
Перед глазами всё меркло. Опасаясь слежки, лазутчик шёл бодро, вразвалочку, как всякий нормальный человек, совершивший выгодную покупку. Ленивым тоном он насвистывал под нос разудалый мотив. Ничто не могло выдать его истинного состояния. Никто не смог бы уличить в тот миг Будилада в почти суеверном страхе, но он боялся. Требовалось собрать все силы, чтобы шаг оставался твёрдым, и ясным был взгляд.
Когда дверь в избе затворилась, лазутчик швырнул сбрую на стол и суетливо принялся осматривать каждую деталь. Из петли подпруги торчал маленький берестяной свёрток. Мужчина долго не решался развернуть его. Так и стоял, бестолково пялясь на бересту.
Это был старый добрый родовский шифр, уже почти забытая комбинация витиеватых, похожих на жреческую вязь, символов.
Будилад выудил из-за голенища кривой короткий нож и встал на колени. Кончиком поддев половицу, он просунул в щель руку и вынул небольшой пергаментный свиток. После чего половица была водворена на прежнее место.
Разложив на столе свитки и послание от шорника, «воин в личине врага» достал чистые берестяные тетради и острые тоненькие палочки для письма. Сначала он приложил к первому символу записки Пылея кривую линию с пергамента, потом её же к последнему. После этого второй знак таблицы на пергаменте к среднему символу шифра.
Полученные результаты он тут же записывал на бересте, используя уже более привычный саньтарский алфавит.
В общем-то, шифр был довольно простым. Каждый его символ являлся частью знаковой системы родовских нелегалов. Чтобы расшифровать подобный текст, требовалось соединить его с такой таблицей, какая была начертана на пергаменте лазутчика. Вся сложность заключалась в том, что последовательность, с которой требовалось прикладывать недостающие символы, и положение их первых частей в тексте постоянно изменялось с закономерностью, известной лишь представителям цеха вурдалаков. И только родовской сети.
Разумеется, у каждой тайной службы любого княжества была своя знаковая система, как правило, использующая фонемографическое письмо. Но в данном тексте присутствовали ещё и силлабические знаки. Подозрительный шорник решил обезопасить себя старинными символами из уже умершего и почти никому не известного языка древних обитателей Сожженного города.
Будилад, как и Пылей, закончил приходскую школу в Беренграде. И учился у достаточно известного священника по имени Лезер, бывшего одним из последних хранителей норальской письменности. Поэтому шорник не сомневался, что лазутчик сумеет расшифровать нелепые маленькие фигурки в тексте.
Закончив расшифровку, мужчина пришёл в ярость. А спустя самое короткое время, он ворвался в подземелья родовской тайной службы, где хранилась вся похищенная в других городах документация. Первых двух часовых он уложил обычными ударами в челюсть. Будилад рвал и метал. Никогда ещё, ни до, ни после, у него не было такой силы в руках. Такого тяжёлого удара. Спустившись ниже, лазутчик нарвался ещё на двоих. Кажется, они его узнали, но на разговоры времени не было. Одного Будилад схватил за шею и приложил затылком о стену. Второй достал нож и бросился врукопашную. Будилад нырнул ему под руку и, оказавшись сзади, поймал в удушающий захват.
– Будилад, за что? – было последним, что он успел сказать.
Будилад знал его когда-то. Тоже лазутчик, только из соглядатаев. Кажется, Зимогор. Хотя, кто знает, как его звали на самом деле?
Впереди была дверь. Лазутчик вынес её с третьего удара и оказался в небольшой темнице, уставленной высокими сундуками и стеллажами. На полках и в сундуках хранилось бесчисленное количество свитков и тетрадей. Будилад принялся нервно перебирать один за другим. Первый – не то! Второй – не то! Не то, не то, не то, не то! Перевернув от основания до потолка два стеллажа, вурдалак, наконец, нашёл, что искал – тот самый документ, что давеча он вынес из Мирограда. Именно из-за этой грамоты опричники Соты искали чужака повсюду.
Лазутчик нервно засунул свиток за пазуху и подошёл к Зимогору. Дыхание было ровным, да и веки не дрожали, однако Будилад на всякий случай пнул его в затылок. Чтоб не очнулся раньше времени, не то одним жмуриком в подвале станет больше. И ещё не известно, кто им окажется.
Из коридора послышался топот. Будилад на слух оценил, что бегущих человек шесть, не больше. Иное дело, что скорее всего, это не простые и честные воины из дружины, а искушённые во всех подлостях и предательствах лазутчики. Эти без зазрения совести и нож в спину воткнут, и в глаза глядючи, яда в кубок насыплют.
Лазутчик нервно огляделся, но дорога отсюда была лишь одна. Тогда он скользнул в самый тёмный угол и притаился.
Их было шестеро. Высокие, крепкие с мягкой кошачьей поступью. Такой тихой, что не каждый услышит. Конечно, если до этого годами не растил в себе способность различать именно такие шаги.
Как на подбор, даже лица одинаковые. Ни дать, ни взять – близнецы. Шестерняшки. А главное, совершенно обычные, даже заурядные с виду. Таких в каждой толпе из двенадцати дюжину сыскать можно. Будилад, конечно, прекрасно знал, что для подобной службы старались набирать не только абсолютно здоровых, но с такими чертами, чтобы плохо запоминались. Чтобы свидетели потом терялись на расспросах: «– Он? – Как будто он. – А может, этот? – Может, и он. Не знаю, оба похожи». Но чтобы найти абсолютно одинаковых… диво.
Преследователи растеряно огляделись и всем скопом бросились в темницу со свитками. Вурдалак уловил момент и выскользнул в коридор, откуда прибежали его товарищи по цеху. Там он столкнулся с ещё одним, видимо, тот отстал от остальных.
– Ты? – ахнул лазутчик, и его мохнатые впалые щёки побагровели. – Но зачем…
– Прости, Мир, – тихо произнёс Будилад и, скрестив руки, ударил ему под скулы рёбрами ладоней.
Велемир обмяк и сполз по стене вниз.
Будилад бежал по винтовой лестнице. На влажных замшелых ступеньках немудрено было поскользнуться. Будилад не заботился о тихой поступи – родовские лазутчики уже разобрались, что человека, вскрывшего тайное хранилище Фатьяна, внутри уже нет. А стало быть, они поспешат наверх, куда, как известно, ведёт лишь одна дорога.
– Будилад! – услышал он в спину. – Стой, дурак! Остановись и верни документы!
– Мы всё прекрасно понимаем! – кричал уже другой. – Если ты вернёшь свиток, клянусь богом, Фатьян ничего не узнает.
Плевал он на их клятвы, а заодно и на князя родовского. Уж кому-кому, а вурдалаку, как никому другому, ведомо, что слово лазутчика гроша ломаного не стоит, каких бы святых он ни призывал в свидетели.
Из подземелий он вырвался без проблем. Случалось, встретить по пути измученных усталых челядинок, но они в страхе разбегались и хоронились, кто за чем мог. Когда Будилад покинул терем, то понял, что слишком долго ему везло. Первый бельт пронзил его плечо, ещё на крыльце. Второй задел ногу, когда лазутчик уже скатился по ступенькам и пытался уползти под завалинку, откуда, как он знал, можно было вновь попасть в погреба. А там, чем черт не шутит?
Не дополз. Его схватили под руки и поволокли с глаз долой на задний двор. Ценные, однако, документы он добыл в Мирограде, раз к их похищению отнеслись так серьёзно. Бывало, что пропадали некоторые купчие, и виновного не находилось. А тут, поди ж ты, умыкнуть как следует не дали.
Боль слепила глаза, но Будиладу удалось зубами вырвать бельт из плеча и тут же воткнуть его в ногу одного из лазутчиков. Разумеется, вошёл он неглубоко, но и этого хватило, чтобы сработал давний, как мир рефлекс – хвататься за уязвлённое место, особенно когда не ожидаешь его повреждения.
Родович всего на миг выпустил вурдалака из рук и тут же поплатился за это. Уже, казалось бы, поверженный предатель подхлестнул другого воина в пах и ударом раскрытой ладони в нос убил того, коему несколько мгновений назад всадил короткую стрелу в ногу.
Кто-то попытался ткнуть его копьем в грудь. Будилад успел схватиться за древко и, крутанув, опрокинуть нападавшего. Двух других копейщиков он сбил с ног, зацепив жалом своего копья, острие того, что был ближе.
Почти одновременно с этим, короткая стрела навылет пробила другое плечо вурдалака. И без того уставшая рука, окончательно потеряла силы и выронила копьё. Предатель ещё пытался ползти, но крепкие пальцы уже вцепились в волосы и горло. Кто-то запрокинул голову и надавил на глаза, чтобы жертва уже не смогла сопротивляться.
Конечно, его не убьют, вовсе нет. Но лучше бы убили. Поскольку теперь доведётся изведать всю извращенную фантазию родовских спекулаторов, сиречь палачей. И чтобы хоть на мгновение спастись от мук, ему придется выдумывать такие небылицы, что любой баян диву дастся. Предавать друзей и возводить наветы на порядочных горожан, ибо никто и на долю мгновения не допустит мысли, что секретные документы выкрадываются из чистой и светлой любви к прекрасной княгине, а вовсе не по наущению соседей-князей или мятежников-бояр.
Щипало глаза. Но вовсе не от крови, текущей из рассеченного лба. Перед взором стояло лицо Златы. Её взгляд, каким княгиня провожала его, когда Будилад выпрыгнул в окно.
«Будилад, что случилось? Куда ты?»
…Он зарычал и снова попытался вырваться, но эту жалкую попытку пресекли всего одним нажатием на глаза. Кажется, из левого потекла кровь. Или он плакал?
А потом всё закружилось, верх и низ поменялись местами. Руки, державшие его, ослабли и поддались напору опального лазутчика. Он вырвался. Глаза болели больше распухшего бедра или отнявшейся руки, а перед взором всё плясало.
Нет, конечно, это не он смог вырваться из цепких рук братьев по оружию. Лазутчика спас невероятный вихрь, словно по волшебству соткавшийся во дворе княжьего терема. И теперь этот ураган нёс его за околицу.
Родовские лазутчики были тоже не лыком шиты и не пальцем деланы. Отваги и ярости не занимать, а байки да суеверия с детства каждому вбиваются в головы кухонными россказнями бабок да праздными песнями баянов. Нашёлся смельчак, бросивший в вихрь кинжал. Тогда-то и шибануло Будилада как следует спиной по ясеню.
Рядом катался по жухлой траве, держась за раненную ногу, серый чертёнок – от горшка два вершка, а ругался, как взрослый.
– Жди меня, – велел он лазутчику писклявым голоском, – я быстро управлюсь.
Чертенок захрипел и рывком вытащил кинжал из правой лохматой ноги. К нему уже бежали семеро вурдалаков во главе со жрецом Храма. Серенькое кучерявое существо с рогами, чуть не больше козьих, сжало руки в замок, а потом резко развело, будто бы для объятий.
В ту же секунду перед родовичами возник маленький вихрь. Священник что-то выкрикнул на ходу и сделал неуловимый пасс правой кистью. Пыльная воронка исчезла, а чертёнок скорчил рожицу, словно ему наступили на хвост.
– Погоди, супостат, – прохрипел бесёнок.
Он чуть отошёл, ссутулился и топнул копытцем. По земле прокатилась волна. Она сбила с ног вурдалаков вместе со священником. Чёрт довольно фыркнул и бросился врукопашную.
Будилад не собирался никого дожидаться. Сцепив зубы, он ползком пробирался в сторону конюшен, пользуясь тем, что хоть ненадолго лукавый перетянул внимание на себя. Лазутчик осмелился подняться на ноги, лишь когда основная масса дерущихся скрылась от глаза за углом крома.
…Фатьян любил лошадей. Он мог проводить часы у стойла, ухаживая за скакунами или гоня их на выгул. Князь Родова вовсе не считал такое занятие чем-то зазорным, достойным черни. Как раз-таки наоборот, чести работать в его конюшнях удостаивались немногие. Только дружинники, сумевшие не только доказать в бою свою отвагу и честь, но и преданность своим четвероногим друзьям.
Сами загоны представляли собой чудесной красоты строения, больше походившие на хоромы, каких не устыдился бы и стольный купец.
Будилад, морщась от боли, ухватился за красные узорчатые ворота. Раненая нога с каждым шагом слушалась всё меньше, перед взором всё плыло. Он даже не понял, как перед ним оказался высокий светло-русый молодец в просторной серой рубахе и старенькой котомкой за плечами. Паренёк был красив, едва ли не как девка.
– Добронрав, – вздохнул Будилад, – и ты здесь.
Молодец виновато улыбнулся и пожал плечами. Он скинул котомку к ногам и сложил руки на груди.
– Пусти меня, ты ведь знаешь лучше других, каково это… Не пытайся меня остановить.
Молодец улыбнулся. Наверное, от такой улыбки таяли все девчонки без исключения.
– Ты неверно меня понял, Будилад. Я пришёл, чтобы помочь тебе.
После этих слов Добронрав скрылся в загоне, а чуть погодя вывел оттуда гнедого жеребца.
– С чертями не связывайся, – наконец, вымолвил молодец и посторонился.
– Спасибо, Нрав. Спасибо! – поспешно зашептал вурдалак и с трудом забрался в седло.
Мгновения спустя гнедой скакун галопом вынес предателя со двора.
Добронрав для порядка пустил ему вслед пару стрел и побежал «за подмогой».
Глава 8
В просторной светлице за круглым расписным столом сидело семь человек. За каждым стояло ещё по одному. Больше никого не было.
Первым заговорил князь Милослав из Новиграда.
– Приветствую вас, господа князи. К сожалению, наш совет не в полном составе. До сих пор не известна судьба пресветлой княгини Златы из Мирограда. Поэтому княжество сегодня представляет временно исполняющий обязанности при малолетнем наследнике престола воевода Сота.
Все обратили взоры на низкого коренастого мужчину с пепельной бородой и густыми насупленными бровями. Он сдержано кивнул.
Хромой воевода даже сидя держался за длинный гладкий посох.
– Я временно вношу свою кандидатуру в совет. Покуда не сыщется княгиня или не подрастёт юный Ивец.
– Я поддерживаю воеводу, – надменно сложив на груди свои по-женски изящные руки, усеянные перстнями, изрёк низкий лысоватый князь Тигарьска – Чиримёнь. – Нельзя, чтобы княжество выпадало из общих дел, ни при каких обстоятельствах. Я считаю, что в противном случае, мы рискуем потерять все наши связи. Навеки.
– Я тоже за присутствие здесь Соты, – медленно произнёс высокий худощавый князь в коричневом ферязе и летней шапке с меховой опушкой. По последней родовской моде он не носил бороды, а лишь богатые усы и волосы ниже плеч. – Только я не думаю, что это достойно обсуждения. Воевода пришёл держать ответ за отчину, честь ему за то и хвала. Мне кажется, стоит поговорить о более важных вещах. Как, например, возможная помощь Мирограду в поисках княгини. Я лично, могу гарантировать всяческую поддержку со своей стороны. В твоё, Сота, распоряжение поступит отборная полтина из старшей дружины Родова…
– Нет, уж, погоди, – перебил Фатьяна Богоруч – князь одоленьский. Он поправил своё пёстрое жабо, привезённое ему одним знатным купцом из стран заморских, и сжал ладони в замок. – Мы все отлично знаем Соту, но до сих пор я не припомню случая, чтобы воевода на правах князя…
– Воевода – второе лицо в княжестве, после государя, – небрежно перебил его Чиримень.
– Я считаю, этот вопрос нужно выносить на голосование, – не сдавался князь Одоленя. Он снова поправил жабо, как будто оно успело помяться, и вздохнул. – Я не хочу обижать Соту или других воевод, но мироградец правит государством без году неделя и… Ему просто не хватит опыта, чтобы наравне с нами принимать решения…
– Он всё-таки воевода – второе лицо после князя, а не какой-нибудь безмозглый ратник, – бросил Владимир из Лихобора. Он был хмур и чем-то явно расстроен. Обычно лихоборец носил алые воинские плащи поверх просторных рубах. А сегодня его нарядом оказался серый невзрачный кафтан и потоптанные грязные сапоги, словно князь собирался второпях из седла в седло. – Заодно и мальчишку потом кой-чему научит, пока матери рядом нет.
– И Фатьян прав, – чуть помедлив, продолжал он, – мы должны помочь Мирограду в поисках Златы Ярополковны.
Сота молча слушал, переводя взгляд с одного на другого, и пока никуда не лез. В отличие от остальных, у него за спиной стоял не воевода – второе лицо государства, а младший дьяк, которого Милослав приставил к нему, буде возникнет какая нужда. А заодно приглядеть, коли что. Хотя, конечно, об этом новиградец умолчал.
Справа от воеводы сидел князь Родова Фатьян. Он тоже притих, с интересом наблюдая, как его же большой палец путешествует по левой ладони. На окружающих он почти не смотрел, опасаясь случайно встретиться с маленькими чёрными глазками Чирименя.
Временно исполняющий обязанности при малолетнем наследнике престола Мирограда едва заметно ухмыльнулся. Он прекрасно знал, что родович на дух не переносит князя тигарьского, по воле случая сидевшего нынче напротив. С одной стороны, и Сота едва удерживался, чтобы не впасть в бешенство от бесконечных ужимок и вздохов Чирименя, но политику вести как-то надо. И тут уже не стоит воротить нос от верного союзника только потому, что тебя не устраивают его любовные наклонности.
– В общем, я голосую за то, чтобы Сота был с нами, – закончил Владимир.
Фатьян несколько раз кивнул и молча поднял руку. Вслед за ним Чиримень и Милослав. Настала очередь Верияна из Велеславля. Он думал дольше всех, блуждая голубыми глазами по зелёным, расписанным золотом, стенам Милославского терема. Длинное треугольное лицо оставалось непроницаемым, Верия'н вообще славился выдержкой и умением оставаться бесстрастным, даже когда всех остальных покидало хладнокровие.
– А я воздержусь, – наконец, промолвил он. – Мой голос, всё равно, уже ничего не решит. И так… Большинством голосов, Сота, решено – ты теперь полноправный член Совета Семи Мужей.
– Временно исполняющий обязанности полноправного члена совета, – уточнил Богоруч.
Сота сдержано рассмеялся и кивнул ему, персонально.
– Наконец-то, с этим разобрались, – с облегчением произнёс Милослав. Он расстегнул кафтан и откинулся на спинку кресла. – Предлагаю детально обсудить план поиска княгини.
– Я не слышал, чтобы у Златы были враги, – вкрадчиво начал Богоруч. – Из северных владык её мало кто воспринимал всерьёз, считая Мироград кукольным государством. Во всяком случае, в последнее время. Вряд ли её исчезновение на руку конунгам, скорее наоборот: им куда выгоднее, чтобы восточными землями управлял слабый противник, чем сильный князь, который вероятно захватит власть, случись какая смута.
– Ну, на счёт слабого противника, ты маханул, – протянул Владимир. – Иная баба пятерых мужиков за пояс заткнёт. А уж в хитрости и коварстве им равных нет.
– Я не говорю, что Злата была слабой княгиней, – надулся князь одоленьский. – Я говорю, что на севере её не воспринимали как правителя и возможного противника. Женщины у них доселе ещё не правили, северяне своих баб дальше печи не пускают.
– Ну, у нас они тоже не больно-то… – отмахнулся Чиримень. Сидевший напротив родович фыркнул.
– Господа князи! – Милослав постучал по гладкой сероватой столешнице. – Я хочу заметить, что мы, во-первых, уклонились от основной темы. А во-вторых, ступили на скользкую почву обсуждения места женщины в обществе.
– Ни для кого не секрет, как многие северяне относятся к женщинам, – хмуро произнёс Владимир. – И не стоит сравнивать наших жён с их. Да, и речь, в общем-то, не о том. Богоруч правильно сказал, что к женщине на троне едва ли там отнесутся с должным вниманием. Да, и у нас – чего греха таить? Именно поэтому княгиня Злата настояла, чтобы совет так и остался Советом Семи Мужей, желая подчеркнуть своё политическое равенство с нами. Однако, не стоит забывать, что кроме безопасных, ничего не представляющих правителей, конунгам куда выгоднее кукольные князья. Ни один правитель от Мошуарских Островов до Михды не отказался бы иметь ставленника в каком-либо княжестве.
– Ты хочешь сказать, что Уильям Шуттенбах похитил или – не дай господь! – убил Злату, чтобы поставить на её место кого-то своего? – скривился Вериян.
– Я бы не исключал такой возможности.
– В словах Владимира есть смысл, – наконец, заговорил Сота. От его спокойного тона веяло холодом. – Но я больше склоняюсь к версии Богоруча. И дело даже не в том, воспримут серьёзно Мироград во главе с женщиной или нет. Просто поставив на престол малолетнего княжича… Ему на ухо, знаете, много чего наплести можно.
– Прав, – кивнул в его сторону Фатьян и поправил на мизинце перстень с адамантом.
– Но в таком случае – князь Одоленя с ехидной улыбкой сплёл пальцы и положил на них подбородок, – ты, Сота – первый подозреваемый.
– Вот именно, – согласился воевода, – я первый подозреваемый. И вы, как верные члены Совета, обязаны взять меня под стражу.
– Но ты надеешься, что мы этого не сделаем? – прищурился Чиримень.
– Разумеется. Иначе бы не пришёл. Это самое очевидное и первое, что должно прийти на ум.
– И поэтому неверное, – продолжил его мысль Фатьян. – Насколько я понимаю, Сота хочет сказать, что кто-то пытается его подставить.
Воевода Мирограда сдержано кивнул и заговорил.
– Всем известно, что после смерти отца Ивеца, мальчишка проводил со мной времени даже больше, чем с родной матерью. Это не в укор пресветлой Злате, я понимаю, что после смерти мужа, вся тяжесть управления государством легла на её хрупкие плечи. Просто хочу обратить ваше внимание, господа князи, что после матери, я самый близкий человек для юного князя. И уж если убирать, так всех сразу.
– Мягко стелешь, – проворчал Богоруч.
– Не доверять Соте у нас нет никаких оснований, – вступился за мироградца Владимир Лихоборский. – Я ещё помню то смурное время, когда мои лучники попали в кольцо кочующих джунгаров. И именно Сота пришел к нам на помощь в тот час.
– Он исполнял волю Микулы, – хмыкнул Богоруч.
– Да, но никакая воля, кроме собственной, не способна заставить человека разделить последний кусок хлеба с ближним. А потом с больной ногой тащить на себе стрельца из чужого войска. Хотя пояс воеводы позволял этого не делать.
– Давайте оставим Соту в покое? – хлопнул по столу Фатьян. – Я тоже не сомневаюсь в честности сего воина. И нечего попусту языками молоть. Насчёт поиска княгини, как мне кажется, ныне ни до чего умного мы не договоримся. Если нет возражений, думаю, лучше будет условиться с Сотой на счёт личной встречи, где можно будет подробнейшим образом обговорить, какую именно помощь в поиске Златы ему бы хотелось получить.
– Поддерживаю родовича, – веско произнес хозяин терема. – Тем более, что свет за окном уж меркнет, а мы всё одно да по тому. Насколько я понял, кроме Чирименя и Богоруча, возражений на счёт Соты не имеется. Следовательно, большинством голосов решено – Сота, как временно исполняющий обязанности при малолетнем наследнике престола, отныне полноправный член Совета. И пока мы не разошлись, хочу всем сообщить, – Милослав сложил ладони и опустил на них подбородок. Выдержал небольшую паузу. – Разведка докладывает, что Фауилтиар покорил Мошуарские острова.
Повисло молчание.
Мошуарские острова ещё назывались дикими вовсе не потому, что оставались девственными и необжитыми на протяжении веков. Просто там жили дикари. Небольшое племя аборигенов с варварскими традициями и жестокими обычаями. В чём-то их можно было сравнить с лютичами, например, в тотемизме: островитяне по-прежнему наивно считали богом и заодно своим предком саблезубого койота, чья популяция была на грани вымирания. А теперь, верно, совсем иссякнет – неистовый конунг севера Фауилтиар очень даже может приказать истребить всех живых ипостасей бога дикарей. Дабы отбить последние надежды на восстание. Какой уж тут бунт, когда родные боги погибли?
Впрочем, не стоит недооценивать воображение и изворотливость дикарей. Могут и войну начать, с них станется. Дабы отвагою своей воскресить поверженного кумира.
Как бы то ни было, но завоевание Диких островов было самым скверным предзнаменованием. Оно говорило, как минимум, о том, что Катхаир на Сетх Кноик набрался небывалой мощи и дерзости. А если ему удастся каким-то образом затащить дикарей под свои знамёна, например, пообещав вернуть свободу, вот тогда-то с его армией не сравнится никакая другая.
Сота исподволь, осторожно всматривался в лица князей. Хозяин терема Милослав был напряжён. Как и регент, он переводил взгляд с одного на другого. Одоленьский князь сидел с комичной физиономией, даже не пытаясь скрыть ужаса. Чиримень тоже заметно нервничал, но вовсе не боялся. Он тихонько барабанил пальцами по столу и смотрел куда-то сквозь него.
Фатьян и Владимир обменивались многозначительными взглядами, словно чего-то подобного оба уже давно ждали. А ведь не зря, выходит, приезжал Драгомир с военной грамотой. Знал, поди, уже тогда. И не сказал – хорош друг.
– Мне кажется, нужно срочно укреплять отношения с Катхаир на Сетх Кноик, – нарушил молчание Вериян. – Хорошо бы сделать так, чтобы он в чём-то зависел от нас.
– Не думаю, что это поможет, – пожал плечами Богоруч. – Фауилтиар, конечно, мерзавец редкостный и щенок недопоротый, но малый видно башковитый. Ну, сами посудите. Взять хоть Велеславль. Мы поставляем им сахар, которого в той стороне, как известно, маловато. Во-первых, теперь им куда выгоднее вывозить бесплатный тростник с Диких островов, которого там просто в избытке, чем платить нам золотом. И тростниковый сахар некоторыми почитается куда выше нашего – свекольного. Вот и думай, раньше у нас брал задорого, теперь сам будет продавать ещё дороже.
– Но вы, кажется, ещё и зерно им шлёте. В северных землях мука выходит из рук вон плохо, – возразил Владимир. – А на Диких островах она вообще не растёт, кажется.
– Вот именно! – Вериян воздел палец вверх. – Поэтому ему проще сделать так, чтобы мы и рожь им поставляли, да ещё и сами же за это платили.
– А для этого нужно вас завоевать, – кивнул Фатьян. – Зерновой оброк.
– Правильно. А в свете последних событий я вполне допускаю такую возможность. Сырьевая зависимость – штука зыбкая, я бы не ставил на неё и ломаного гроша. Нужно что-то другое.
– Династический брак, – развёл руками Вериян и многозначительно посмотрел на Владимира. Похоже, вести о том, что катхаирский волчонок возжелал лихоборской княжны, дошли и до Велеславля.
– Даже если выдать Блажену за стервеца, нам с вами это не окажет никакой услуги, – произнёс Фатьян. – На Лихобор-то он, может, нападать и не станет… Хотя тоже вилами по воде писано. Но думать, что это как-то оградит и нас – глупо. Даже если Владимир и будет ему тестем, то всего лишь тестем он и останется. Северные короли прошлого и родных отцов-то ни в грош не ставили, с чего вы решили, что он будет слушаться какого-то восточного князя?
Чиримень попытался что-то сказать, но его перебил Богоруч. Владимир повернулся к Фатьяну и принялся оживлённо что-то обсуждать. Светлица наполнилась гулом.
Глава 9
Сегодня Ия устала сильнее обычного. Несмотря на то, что сенокос уже закончен, в поле покрытые плотным слоем мешковины и сыромяти стояли стога, а хлева и коровники до отказа набиты силосом и соломой, отходить к зимнему безделью время пока не пришло.
Затыкались щели в избах, заколачивались ставни. С утра и до поздней ночи матушка с сестрами готовили солонину. Огромные, с детской точки зрения, бочки до отказа набивались мясом или овощами и засыпались солью. Сушились травы и овощи. Почитай в каждой слободской избе витал пряный запах осенних приготовлений.
И не удивительно, что, придя к пастору на занятия, Ия клевала носом.
Сам отец Клер где-то задерживался. Поэтому в классе было шумно и суетно. Кто-то бесился на чём свет, кто-то в голос разговаривал с соседом или другом. Кто-то спал, положив голову на локоть, и сладко шамкал ртом.
Рядом с Ией сидела ясноглазая красавица Станимира. Ей не было и десяти, но слободские парни уже во всю хвостами увивались за девкой. Многие даже грозились в один прекрасный день выкрасть её из отчего дома. В таких случаях девочка обычно краснела и застенчиво смеялась, временами добавляя «да ну тебя», но в глазах то и дело сверкали озорные молнии.
– Знатная вещица! – воскликнула Ия, краем глаза заметив дивной красоты браслет на запястье соседки. Он был исполнен в виде маленькой тонкой змейки, удобно устроившейся на изящном запястье. Змея как бы кусала свой собственный хвост, образуя почти правильный круг. Там, где должны были быть глаза, тускло поблескивали два небольших красных камушка. – Где взяла? Покажи!
Однако Станимира густо покраснела и, тихонько буркнув: «Там», стыдливо прикрыла его другой рукой.
– Не хочешь, не говори, – обиделась Ия.
– Потом расскажу, – нехотя прошипела соседка. – Это тайна, поняла?
– Тайна?
Какое после таких слов ученье?
Когда появился Клер и начал сбивчиво толковать про новые письменные уставы, Ия его уже совершенно не слушала. В её воображении пролетали захватывающие дух картины приключений и невероятные опасности, связанные с этим браслетом. Возможно, Станимира украла его ночью у свирепых разбойников, поселившихся в лесу. Поначалу она, верно, решила покрасоваться с новой безделушкой, но когда Ия обратила на неё внимание, то девка поняла, насколько сглупила, надев браслет, и насколько опасно его носить.
А может, ей удалось выторговать его у дряхлой знахарки с левого конца слободы? У той, поди, много интересного в сундуках да закромах сыщется! Какова же должна быть цена такой вещицы? Аж страшно подумать…
За этими размышлениями девочка даже не заметила, как пролетело время. Ия опомнилась, когда уставшие и сонные ученики принялись разминать занемевшие спины и гуськом выбегать из школы.
Станимиру она словила за углом. Та, видимо, решила незаметно сбежать домой, и таким образом выкрутиться от предстоящего разговора. Не вышло. Ия схватила её за локоток и настойчиво отвела в сторону.
– Ну? Рассказывай! – потребовала она тот же час, предвкушая неслыханную и, возможно, жуткую историю.
Девка долго мялась и пыталась отвертеться, но подруга была непреклонна, и Станимира сдалась.
– Только пообещай, что сама так делать не будешь! – прошипела ясноглазая красавица. – Если я из-за тебя лишусь заработка, то поколочу, ясно?
– Ясно, ясно. Рассказывай уже! – в пылу любопытства Ия даже не заметила грозящего тона, на который в обычное время вполне могла бы и обидеться.
– И никому больше не говори! Ладно? В общем… Мне иногда деньги пастор даёт… За то, что я иногда позволяю себя… ну, вот гладить…
– И только-то? – ахнула Ия. – Клер всех гладит, чего ж платит только тебе?
– Я позволяю ему гладить там, где другие бы не позволили…
Поначалу Ия даже не поняла, что имеет в виду её подруга. А потом она просто одурела и неосознанно отшатнулась.
– Что, прям ТАМ?
– Ну, и там, – ответила девка и покраснела. – Только ты никому, ясно?!
– Вот дура! – вместо ответа протянула Ия. – Я, надеюсь, вы с ним не…
– Нет-нет-нет, – замахала руками Станимира. – Только гладит. Да он и не предлагал чего-то иного…
– Господи, спаси и помилуй.
– По-твоему, лучше оставаться босячкой в заштопанном сарафане? И тихо попискивая сносить, когда тебя пытаются зажать несносные мальчишки, от чьих прикосновений остаются только синяки и гадкие чувства? Как будто тебя оплевали.
– Ну, не знаю, – покрутила головой девчонка, – как знаешь, Стани…
Она покрепче запахнула серенький ношеный осенний кафтан, доставшийся ей от старшей сестры погодки, а той от племянника, который был старше обеих тётушек вместе взятых.
Осенний промозглый ветер неприятно холодил сухую от печного тепла кожу. С неба потихоньку падал мокрый пушистый снег. Избы в слободе казались осиротевшими и неухоженными, будто с осенью жизнь ушла и из них. Убогие постройки неловко ютились подле обнажённых грустных деревьев, точно нахохлившиеся пичуги.
Ия угрюмо брела по пустынной улочке, задрав кверху голову, тщетно пытаясь отыскать на хмуром озябшем небе хоть единую тёплую звёздочку.
Когда девка вышла к родной избе, её хватила оторопь. Дыхание перехватило, а ноги едва не подкосились.
Окна и двери были заколочены, изнутри доносились крики. Плакали дети, слышались крепкие ругательства и богохульства отца. А вокруг толпилась едва ли не вся слобода. Кто-то стаскивал хворост, кто-то подпаливал от костров факелы. Чуть поодаль стояли бабы и голосили. Даже не плакали, а завывали в голос.
В воздухе витал противный запах гари. Орали вороны.
Словно в тумане, Ия попятилась. В ушах зазвенело, а мир поплыл, но чьи-то крепкие руки схватили её подмышки и куда-то поволокли. Только тогда она пронзительно завопила и вцепилась зубами в чьё-то запястье. Грубая мозолистая пятерня схватила девчонку за волосы и заставила оторваться от руки. Тут же угостила парой увесистых затрещин, и девочка больше не сопротивлялась.
Ию тащили чуть не волоком по ночному, залитому мертвецкой синевой, бору. Не поспевая за широким шагом незнакомца, девка то и дело спотыкалась. Она не помнила где и когда потеряла свой кафтанчик, ныне же из одёжки осталась только рваная льняная рубаха, вышитая по краям красным узором. Кое-где она сверкала прорехами, открывая любопытному взгляду небольшие клочки нежного девичьего тела, там и тут на подоле и рукавах мелькали грязные разводы.
Знахарка жила на опушке молодой рощицы совсем неподалёку от слободы в низенькой избушке-полуземлянке с двупокатой соломенной крышей. Рядом не было ни ограды, ни хоть маленького тына, чтоб зверь не заглядывал, но узенькие ровные грядочки оставались нетронуты.
Ие не доводилось встречаться с кудесницей воочию, но наслышана была изрядно. Мысленно ведьма представлялась девочке согбенной старухой с горбатым носом, из которого непременно торчали густые реснички. Она должна была носить на плечах или голове цветастый широкий платок узлом наперед и старенький овчинный полушубок. И скорее всего, на горбу беспрестанно трещал неизменный ворон. Именно так, по глубокому убеждению Ии, выглядели все лесные ведьмы и знахарки.
И каково же было её удивление, когда в дверях избушки возникла миниатюрная молодая женщина. Господь одарил её волшебной фигурой и прекрасным лицом, но красота эта была холодная, почти нечеловеческая. От неё мороз драл по коже. Пышные русые волосы знахарки были распущены, как у блудницы, но впечатления доступной женщины она не производила, как раз наоборот.
На женщине была лёгкая синяя рубашка, вышитая зелёной вязью непонятных символов. Она сидела на чаровнице таким образом, что подчёркивала каждый изгиб фигуры, делая её похожей на языческую богиню.
Губы лесной ведуньи растянулись в подобии улыбки, она молвила тихим приятным голосом:
– Здравствуй, Ия. Прости Слепца, – бездонные зелёные глаза колдуньи обратились на высокого чернявого силача, притащившего сюда девочку, – в глиняной башке смысла немного наберётся.
Девочка подняла голову и порывисто вздохнула. В панике она не смогла как следует разглядеть своего похитителя, а теперь вот случай представился. Знахарка недаром называла его Слепцом, у невероятного существа отсутствовали глаза. Рта и носа тоже не было, а гладкое ровное лицо больше походило на жутких размеров яйцо. То, что Ия приняла за мозоли, оказалось пересохшими клочками глины. Глиняный монстр.
– Слепец спас тебя, – всё так же тихо молвила колдунья. – Коли не он, беснующаяся толпа спалила бы и тебя. Они решили, что твои родные где-то подхватили чуму, и решили не дать ей распространиться далее. Я скажу им, что ты здорова, и хворь обошла тебя стороной. И они поверят, не смогут не поверить. А пока, ты поживешь немного здесь, – и знахарка приветливо распахнула дверь своей лачуги.
…Ия провела три полных дня под кровом знахарки, потом пришёл Еремей – отец Анея и забрал девчонку. Но перед этим он долго и временами громко толковал о чём-то с колдуньей.
* * *
На склоне дня, когда уставшее солнце уже простилось с землёй, наступала особенная, воспетая многими баянами и сказителями тишина. Иной звук, случись ему приключиться в это время, не заглушит её тихий голос. Пастор Клер временами жалел, что не в силах постичь всей прелести этой поры. Не видел он прекрасного, не умел замечать.
Пастор поднял высокий ворот худенького овчинного пуховика и сдвинул шапку набекрень. Прислонился спиной к стылым, покрытым тончайшими серебряными нитями изморози, брёвнам передней стены.
– Клер! – раздалось из сеней, и священник скривился, как от зубной боли. – Эй, басурман? Опять высиживает, сынько!
Священник не стал дослушивать. Вздохнув, поднялся и, хрустя мокрым снегом, подошёл к поленнице. Там у него был небольшой тайник – глубоко, почти под самым настилом. Не глядя, пошарив рукой, пастор выудил оттуда маленькую замерзшую рукавичку. Огляделся, как бы никто не увидел… И нежно погладив, водворил варежку на место.
– Ох, грехи наши тяжкие, жизнь горемычная… – набатом раздалось сзади.
Клер вздрогнул и медленно обернулся. Прямо перед ним стоял высокий незнакомец в долгополом зелёном камзоле, с соломенной шляпой на голове. Лицо пришельца скрывал красный вязаный шарф. Ладони были затянуты в кожаные перчатки. Незнакомец сильно горбился и стоял на ногах как-то странно, постоянно переступая, будто семенил.
– Господи прости, – перекрестился на косую пастор.
– Не поминай имя господа твоего всуе, – усмехнулся незваный гость.
Клер попятился и, налетев спиной на дровни, сполз по ним в сугроб. Послышались глухие звуки падающих поленьев. Хрустя снегом, подошёл незнакомец. Он стремительно присел на корточки и взглянул в глаза священнику.
– Какой добрый пастор, – ехидно произнёс он, – школу приходскую открыл… Денег за учёбу не берёт… С детишками целыми днями возится. Истинный пример добродетели.
– Сгинь нечистый! – заверещал Клер и принялся сбивчиво нараспев читать молитву, изгоняющую беса.
Пришелец захохотал. Он схватил Клера за грудки и единым махом сорвал косой крест, заключённый в круг. А потом так сжал в кулаке, что посыпалась труха.
– Он имеет силу, – тихо произнёс нечистый, – но только не в твоих руках. Ты не достоин даже той секты, к которой принадлежишь, пастор Клер. Я вижу насквозь твою чёрную душонку. Ох, не по нраву бы пришлись твои мысли родителям учеников… Особенно отцам девочек, которых ты имеешь обыкновение иногда поглаживать в самых нежных местах…
– От тебя же всё! – сорвался на фальцет священник. – Ты же и искушаешь! Пропади ты пропадом!
Незнакомец в соломенной шляпе вновь расхохотался.
Скрипнула дверь, и показалось круглое лицо с узенькими заплывшими глазками и тонкими прямыми губами. Женщина высунулась на улицу до половины и, уж собравшись обругать мужа последними словами, наткнулась взглядом на согбенную фигуру пришельца в камзоле. Слова комом застряли в горле.
Лукавый медленно повернул голову в её сторону и жестом показал, чтобы убиралась. Баба оказалась понятливой, поспешно захлопнула дверь и, судя по шороху из сеней, подпёрла чем-то тяжёлым. Незнакомец улыбнулся одними глазами, как часто взрослые награждают забавные детские шалости, и обратил своё внимание обратно на Клера.
Пастор сидел по пояс в снегу не в силах пошевелиться. Вся жизнь пронеслась у него перед глазами, и священник уж мысленно простился с белым светом. Во всяком случае, с приходом и саном – уж точно. Что это за священнослужитель, к которому вот так запросто нечистый хаживает? Да ещё над святым перечёркнутым кругом в его присутствии изгаляется.
Ветер усиливался, начиналась метель. Косматая фигура в облаке снежного дыма зловеще нависла над слабым испуганным человеком. Нечистый молчал, пристально взирая на маленького сжавшегося человека. Он смотрел, и перед взором, как открытая книга, страница за страницей пролетала вся жизнь священнослужителя, его прошлое и грядущее, настоящее и то, чего он смог бы достичь, но не добьётся уже никогда. Все скрытые желания и потаённые фантазии открывались жгучему взгляду лукавого. Страхи и угрызения, радости и печали; и где-то там, очень глубоко, под ворохом всего этого неподъёмного груза тусклым огоньком мерцала его душа. Чёрт уже знал её участь.
– Девочка Ия, – тихо произнёс бес, и Клер вздрогнул. – Недавно слобожане решили, что её родные заразились чумой, и сожгли их вместе со всем хозяйством…
– Д-да, я её знаю, – торопливо закивал пастор. – Она тоже… тоже моя ученица.
– Я знаю, – прищурился бес. – Я всё про тебя знаю, даже больше, чем ты сам… Девчонка осталась жива, её спасла лесная ведунья. Ты, пастор, сделаешь всё, чтобы Ия осталась живой и впредь. Делай всё, что хочешь, хоть к себе забери, но девчонка должна выжить. Любой ценой, ты меня понял? Я спрашиваю, ты меня понял?
Клер торопливо закивал, всем своим видом показывая, дескать, костьми лягу, а девочку избавлю от всего.
– Можно всё, – добавил чёрт и пропал, будто и не было вовсе.
Глава 10
В тугой и вязкой темноте противным скрежетом отозвался звук отпираемого замка. Скрипнули петли, и в темницу брызнул тусклый свет двух факелов.
Злата подняла бледное заплаканное лицо и увидела двоих. Один был низкий, широкоплечий. Он хромал на левую ногу и при ходьбе опирался на высокий кривой посох. Второй высокий, ровный. Этот тяжело ступал и громко сопел, чем-то напоминая призрака из старинной детской сказки. Видимо, он был слепым, так как постукивал перед собой тонкой длинной лозиной.
Мужчины вошли и заперли за собой дверь. Потом тот, что был похож на призрак, вдел оба факела в небольшие оловянные ушки, вплавленные в стены, и стал у двери. Второй тяжело присел на край пустой бочки и, положив одну ладонь на колено, громко вздохнул.
В темнице пахло потом, мочой и экскрементами. А ещё чем-то кислым, напоминавшим протухший борщ. Воздух в подземельях стоял тяжёлый и вязкий, он с трудом проникал в глотку и кружил голову.
– Прости, что давно не заходил, пресветлая княгиня, – сухим басом молвил хромой. – Дела, знаешь ли, государственные, спешки не терпят. Много времени уходит на них, пожрать толком некогда. Ах, не взыщи, что манерам не обучен. Моё дело с детства было мечом размахивать да лошадиный пот нюхать.
– Зачем ты пришёл? – устало спросила Злата и облизала пересохшие губы.
– У тебя было время подумать. Этот лазутчик, что украл наши грамоты, он ведь и тебя предал. Сбежал, сверкая пятками, как только получил то, зачем пришёл. Разве это любовь?
– Чего ты хочешь, Сота?
– Я хочу знать, где может хорониться Будилад.
Княгиня криво усмехнулась и вытерла нос грязным зловонным рукавом.
– Почем мне знать?
– Он никогда не рассказывал о каких-то друзьях или знакомых в Мирограде или в каком ином городе? – продолжал допытываться воевода. – Может, как-то обмолвился о родственниках где-нибудь? Должники какие, хоть что-нибудь!
– Я хочу увидеть сына, – зло прохрипела женщина.
– Выдай лазутчика, и я позволю вам свидеться.
– Нет, не позволишь. Покуда жив Будилад, жива и я. Но случись тебе поймать его, на что я тебе сдамся? Отпусти меня, дозволь вернуться к сыну, и я скажу всё, что только пожелаешь!
– За дурака меня держишь? – без обиняков заметил Сота и взглянул на призрака.
– Врёт, – заключил он. – Она ничего тебе не скажет, воевода, поскольку действительно ничего не знает.
– Приступай, – фыркнул воин и отбросил назад красный плащ. Кряхтя, воевода поднялся с бочки и повернулся лицом к стене.
Второй медленно подошёл к женщине и вытянул перед её лицом ладонь с растопыренными пальцами. Долгое время он водил ею, от чего-то временами причмокивая. Потом он глубоко вздохнул и двумя руками схватился за лозину.
– Хорошо, – сказал он, – я закончил.
Сота кивнул и поковылял к выходу. Слепой вытянул из ушек факелы и увязался следом. Почитай на самом пороге воевода оглянулся и некоторое время пристально с прищуром взирал на княгиню. Потом оба вышли, и стража наглухо затворила дверь.
– Связь с вором у неё определённо есть, причём взаимная, – как только вышли, принялся рассказывать слепой. – Он ищет её, но мне никак не удаётся определить местонахождение ублюдка – ты слишком измотал её, и, возможно, скоро, связь прервётся совсем. Одно могу сказать точно: документы всё ещё у него. А ещё, он скоро придёт к тебе сам. За ней.
– Не густо, – почесал бороду регент. – Ну, а впрочем, и на том спасибо. Прими кое-что от чистого сердца и ступай себе.
Среднего роста опричник с постоянно ускользающими чертами лица подал слепцу шмат сала, завёрнутый суконным рушником и вязанку лука. Мазарь кивнул и молча отправился восвояси.
Воевода был зол. Он возлагал большие надежды на своего провидца, но как видно, слишком большие. Подозревать слепого в лукавстве не было никаких оснований, Сота знавал Мазаря не первый год и готов был головой ручаться за него. Но в этот раз что-то ему не нравилось, что-то было не так.
Близилось время обеда. Регент нервно шагал по склизкому красному кирпичу вон из подземелий. Ему казалось, что неразлучный костыль жалобно визжит при каждом столкновении с полом, словно и ему не были чужды человеческие слабости.
Впереди брёл опричник. Он шёл до того бесшумно, что, если бы не свет, да потрескивание факела, немудрено было бы вообще о нём позабыть. Между делом Соте подумалось: а с какой стати он так слепо доверяет опричнине? Да, он собственноручно год за годом растил этих чудо-воинов, способных исчезать почти в любое время и в любом месте, искусно владеть едва ли не всеми видами личного оружия.
Долгие годы самые первые опричники Соты (земля им пухом!) ещё при живом Микуле Корноухом, мотались по всему свету в поисках отголосков древней традиции обучения лютичей. Отыскать удавалось лишь жалкие крохи, но и они, немедленно внедряясь в систему подготовки опричника, ставили будущее тайное воинство Мирограда на ступень более высокую, чем дружину или тех же вурдалаков Великого Новиграда.
Но вместе с тем, воевода лично обучал их жуткому и не самому простому искусству – предавать. Самое важное качество для опричника, лазутчика, вурдалака – не важно, как они называются у разных племён. Это воинство не имело права иметь кодексов чести, даже элементарных понятий о морали. Они создавались для предательства и провокаций, бесчестная игра – отныне вся их жизнь; так почему он был так им предан? Не от того ль, что создал сам? Но ведь одно лишь создание мироградской опричнины не делает их обязанными Соте до гробовой доски. И кто сказал, что воеводе на собственной шкуре не доведётся изведать, насколько искусными стали его ученики?
Регент вздохнул. Постоянные подозрения и страхи – извечный удел тех, кто решил стать на путь предательства и интриг, но возврата уже не было. И пусть вскорости он свихнётся, устав подозревать каждую тень в двойной игре, лишь бы успеть свершить задуманное. В пору своей ретивой молодости, когда законы долга и чести были для него ни больше, ни меньше столпами, на коих покоится мироздание, воевода считал, что цель не оправдывает средства. И самые лучезарные блага всех государств не стоят и единой слезинки младенца. Выходит, ошибался. Иногда остаётся лишь принести в жертву одного младенца, чтобы выжили другие.
Опричник остановился и отворил перед ним дверь. Сота замер, пытаясь вспомнить его имя, но отчаявшись, только кивнул и вышел вон. Успевшие отвыкнуть от дневного света глаза непроизвольно сощурились, и воевода слегка попятился.
Оказавшись на улице, регент с удовольствием вдохнул запахи копчения и пряностей, доносившиеся со стороны кашеварни. Отдав кое-какие распоряжения он неспешно, заложив одну руку за спину, а другой поддерживая надоедливый костыль, направился к мироградскому цветущему саду. Нынче сад, конечно, не цвёл. Принарядившись в пышные серебристые убранства, деревья важно замерли до самой весны. Густые приземистые кусты походили на пушистых маленьких цыплят, только-только покинувших родную скорлупу и от страха и стужи жмущихся друг к дружке.
Зимой здесь нельзя было разглядеть вымощенных камнем узеньких дорожек вдоль стройных сиреневых аллей. Они превращались в ещё более узкие снежные тропки или исчезали совсем. Теряли очертания деревянные скульптуры, вырезанные до того искусно, что в сумерки и не отличишь от живого человека или зверя.
Воевода подошёл к узенькому извилистому ручейку, подёрнутому тонким льдом, и тепло улыбнулся. Именно здесь щёку, тогда ещё отрока в гридни, опалил первый девичий поцелуй. Пугливый и лукавый в то же время, он навеки отнял покой юного Соты. Вот и теперь, спустя почти тридцать лет, воспоминания о нём волновали душу, словно воевода всё ещё оставался молодым.
Не обращая внимания на саднящую боль в увечной ноге, воин присел на колено и, сложив руку лодочкой, легонько проломил ледяное кружево. Набрав в пригоршню студёной воды, муж закрыл глаза и осторожно поднёс к губам. Горло обдало приятным холодом, и по жилам заструилось что-то давно позабытое – будто в юность окунулся.
– Чего тебе, Благодей? – обернулся он к высокому жилистому мужу в кожаном доспехе с коротким копьём.
– Почтовый голубь, – коротко ответил удалец. – Из Лихобора.
– От Драгомира? – хмыкнул Сота, не столько спрашивая, сколько рассуждая под нос. – Это обождёт…
– Нет, письмо от другого человека. И я думаю, вам будет небезынтересно на него взглянуть, – воин протянул начальнику куцый берестяной свиток. – От Будилада.
– Как-как? – Сота аж встрепенулся, но больная нога не позволила ему вскочить с места, будто юнцу. – А, ну-ка, ну-ка…
Воевода несколько раз пробежал взглядом по нервной вязи саньтарских символов и присвистнул. В письме нахальный лазутчик требовал отпустить пленную княгиню, угрожая предать похищенные документы огласке. Если же Сота по доброй воле отпустит Злату (а ещё лучше передаст её с рук на руки доверенному человеку Будилада), то в тот же вечер секретные свитки вернутся в Мироград.
Губы регента растянулись в хищной ухмылке, но взгляд сделался мрачным. Воевода сжал кусок бересты так, что в нескольких местах пробежали трещинки. Некоторое время он молча следил, как под тонким хрустальным саваном извиваясь и искрясь бежит ручеёк.
– Позови Мазаря, – наконец, прорычал Сота. – Я буду в трапезной.
И, скрипя зубами, воевода похромал вон из цветущего сада.
Слепой появился нескоро. Воевода успел расправиться с перепелами в яблоках и ныне медленно тянул вино из тонкого медного кубка, похожего на цветок. Навалившись обеими руками на столешницу, он хмуро следил, как пригожие чернавки стирали за окном боярское бельё.
– Видеть ты меня желал, воевода? – Мазарь стоял в дверях, слегка наклонив голову. На нём был всё тот же бардовый терлик, в котором слепец давеча наведывался к пленной княгине. Расклешённые полы уже слегка поистрепались, а расположенные выше локтя буфы были усеяны такого же цвета заплатками, одинаковыми на обеих руках, что создавало иллюзию, будто так и было задумано уже при кройке. Муж снял бархатную мурмолку и суетливо пихнул за пазуху.
– Да, – чуть погодя ответил Сота. – Прости, что дёргаю вот так бесцеремонно, но ведь сам знаешь, Мироград…
– Почто срамишь, воевода? – глухо отозвался Мазарь. – Мне ли роптать, когда ты был единственным, кто не отвернулся от меня в пору былой нужды? Должник я твой вовеки…
– Сядь, – Сота махнул рукой на лавку супротив себя и, поморщившись, залпом осушил кубок, – не горячись. И в закупах себя не торопись числить. Я обращаюсь к тебе по старой дружбе… А ещё, потому что нужда у меня ныне, как твоя когда-то. Если не больше. Взгляни, – регент положил перед слепым письмо лазутчика.
Повернув голову куда-то вправо, Мазарь осторожно поводил руками над столом и безошибочно взялся за бересту. Чуткие тонкие пальцы ветром пробежали по обеим сторонам, и мужчина криво усмехнулся.
– Мне удалось прочесть не всё, но кажется, это от того человека, что ты ищешь…
– Верно, – хмуро кивнул Сота. – Что ты можешь сказать?
Мазарь некоторое время, хмурясь, осторожно поглаживал грамоту кончиками пальцев. Иногда на скулах играли желваки.
– Я вижу его, – наконец, выдохнул слепой. – Высокий, крепкий. Кажется, у него невероятно рыжие волосы… Хм, наверное, в родне когда-то были ресты…
– Где он? – нетерпеливо перебил воевода. – Ты можешь назвать место?
– Он мчится верхом… Кругом редкий ельник… Хорошая дорога, на которой доброму коню раздолье. Наверное, это какой-то торговый тракт, из тех, что не зарастают никогда, и даже зимой остаются проторенными. В душе человека смятение и чувство вины… Да, он винит себя в том, что княгиня нынче в порубе.
– Так, где он? Где?
Мазарь нахмурился и принялся тереть лоб. Из горла донёсся чуть слышимый хрип.
– Нет, я не могу сказать тебе, где он сейчас. Путь его долог, но ему нужна княгиня. Он идёт за ней. Берегись, Сота, он придёт к тебе, чтобы спросить ответа.
– Пусть себе приходит, – угрюмо бросил воевода. – И хорошо бы поскорей. Всю душу из него вытряхну! Мы сможем его отыскать?
– Ты меня не слышишь, – вздохнул слепец. – Он придёт к тебе сам, когда придёт время. Его приведёт к тебе царь и раб в одном лице, подсудный невольник, чья незавидная доля судить всех и каждого. И спрашивать будет он, Будилад, а не ты. Берегись, воевода, истинно тебе говорю!
– Он мне нужен немедленно! – захмелевший от зелена вина воин хватанул кулаком по столу. – На что мне сдалось твоё прозрение, когда всё одно никакого с него толку?
– Ты спросил меня как друг – я как друг ответил. Я хочу предостеречь тебя, воевода. Как друг, – пожал плечами Мазарь. – Да, я вижу многое, но далеко не всё. И это вовсе не так легко, как может показаться со стороны. Мне иногда кажется, что в виски и лоб кто-то настырно вколачивает тупые гвозди.
– Ладно! – поднял руку Сота. – Не горячись, кудесник. Я был не прав, и мы оба это знаем. Твой дар нередко оказывался бесценным подспорьем, прости.
– Мне кажется, будут ещё письма. Стоит подождать, возможно, позже я скажу больше.
Воевода обхватил двумя руками кубок и вновь устремился взором к ладным краснощёким челядинкам, что ныне развешивали бельё сушиться. Вымокшие от пота и расплесканной воды льняные рубахи девиц липли к стану, чётко вырисовывая самые соблазнительные части тел красавиц. Некоторые были мокрыми до того, что стали почти прозрачными, волей-неволей притягивая мужские взгляды.
Слепой Мазарь не мог оценить всей прелести этой картины. Безошибочно читая настроение воеводы и направление его глаз, он криво ухмылялся.
Запоздало сообразив, что незаслуженно лишил гостя всех подобающих почестей, Сота быстренько наполнил вином второй кованый кубок, стоявший доселе в сторонке, и собственноручно отвалил на глиняное расписное блюдо половину перепела, яблок и зелени.
– Уж, прости бестолкового, – виновато развёл руками временно исполняющий обязанности, прекрасно зная, что слепой безошибочно угадает как его движение, так и заключенный смысл. – Отведай, чем Господь миловал.
– Благодарю, – улыбнулся кудесник и с готовностью принялся раздирать нежное мясо.
В конце концов они приговорили две чекушки зелена вина, двух рябчиков, трёх перепелов, полшмата сала, краюху хлеба и ладью с мочёными по-полянски яблоками. Вспоминали былое, всё-таки как-никак, а знавались почитай с самого детства. Правда не водили такой крепкой дружбы, какая нынче выпала на их долю. Со слезами на глазах и давясь от хохота, припоминали друг другу былые обиды, казавшиеся на тот момент столь нестерпимыми, что хоть за меч хватайся да требуй судного поединка. Припоминали занятные истории из собственной жизни и байки друзей. Конечно же, не обошлось без, порой слишком острых, восхищений прекрасным полом.
Их никто не беспокоил. Вся домашняя челядь, не говоря уже об опричниках и рындах, доподлинно была осведомлена, что, когда воевода берётся толковать с Мазарем с глазу на глаз, тревожить не смей. Слепого здесь боялись, кто втайне, а кто открыто, и без надобности старались вовсе не сталкиваться. А к тому, все знали, что начальствующий над дружиной посылает за этим человеком только в самом крайнем случае.
Челядинки за окном куда-то запропастились, и теперь Соте приходилось любоваться на чьё-то выстиранное бельё, в чём, разумеется, было мало приятного. Воевода дал себе зарок: хорошенько отчитать, если не выгнать взашей, того боярина, что позволил себе устроить сушилку за воеводским окном.
Тучи сплошняком обложили небосвод, едва-едва пропуская жалкие остатки света. Ближе к вечеру они грозились разразиться сильнейшим снегопадом, который продлится мало что не до следующих сумерек. Главное, чтобы не начался буран, мимоходом подумалось Соте. Иначе, и без того запорошенные дороги, окончательно потеряются в разновеликих бесформенных сугробах. И чего доброго, придётся ютить у себя лорда.
– Не связывался бы ты с этим Кётишем, воевода, – прервал его размышления Мазарь. – Странная фигура, расплывчатая.
– Вот чего не надо, ты знаешь, – посетовал регент. – Уж не вурдалак ли ты? Хе-хе, шучу братец. А выхода у меня всё одно нет, – развёл он руками. – Где я ещё одного такого сыщу, который бы ради какой-то призрачной, одному ему ведомой цели, мать родную дедеру продаст? А то, что ведёт он свою собственную игру, так за кем такого не водится? Вон, даже этот малахольный – Будилад, и тот собственного князя с носом оставил.
– Нет, воевода, должен быть и другой способ. Наплачешься ты ещё с этим Кетишем. Хотя, чего я тебя учу? Ты мужик взрослый и воеводствуешь не первый год. Смотри сам, – слепец отставил кубок и, подобрав полы терлика, вышел из-за стола. – У тебя сегодня ещё дел порядком, не буду отрывать. Да и мне кое-что успеть бы до ночи. Благодарствуй, боярин, да не оскудеют твои закрома! – он небрежно нахлобучил на голову мурмолку и отбил поклон.
– Эй, Мазарь, – окликнул его регент. – Я никогда не спрашивал тебя… Где ты пропадал четыре года, прежде чем вернуться…
– Слепым? – докончил за него зрящий. Медленно повернулся к воеводе боком и с улыбкой произнёс. – В дедеровой кузнице.
Воевода только махнул рукой:
– Да, ну тебя!
Отстукивая перед собой тонкой лозиной, Мазарь покинул светёлку.
– Эй, Благодей! – позвал воевода. – Неси своё колдовское зелье!
Дверь тихонько отворилась, и в трапезную вошёл жилистый, как ремень, высокий мужчина. В руках он держал обёрнутый рушником дымящий горшок.
– Ты всё равно, что поджидал за дверью, – одобрительно крякнул Сота. А про себя подумал, что будь в дружине таких побольше, пожалуй, и без камнемётов можно было бы обойтись.
Нет! Тут же оборвал он себя. Люди – хорошо, но дальнобойные машины тоже нужны. И людей больше сохранишь, и страху нагонишь.
– Спасибо, Благодей. Ступай.
Воин поклонился и тихой поступью выскользнул за дверь.
* * *
Гулкая тишина подземелий и дымный чад факелов. Запахи гари и плесени.
Сота стоял чернее тучи. Заложив руки за спину, воевода испепелял взглядом то место, откуда вот-вот должен был появиться Иерекешер. А вместе с ним и приснопамятный лорд Кетиш.
Вот показался серый, невзрачный монах. Воеводе вскользь подумалось, что его доверием всё больше и больше начинают пользоваться люди увечные, калеки: слепой Мазарь, немой Иерекешер, горбун звонарь Авдика. Не оттого ль, что хромой воевода чаял в них если не родственные души, то товарищей по несчастью? Усмехнувшись в усы глупой выдумке, Сота развёл руки в стороны, изображая радушие.
– Поздорову, милостивый государь!
Лорд в ответ поклонился ему в пояс по-неревскому обычаю и произнёс:
– Гой еси! – нынче поверх гербовой туники на нём был горностаевый полушубок, а на голове бесформенная заячья шапка. На ноги знаменитый купи-продай где-то выискал меховые унты, каковые можно было достать лишь далеко за полярным кругом. Но по теплоте и прочности эта обувь равных не знала.
Следом показалось несколько отроков в старых пошарканных пуховиках и шапках из собачьего меха. Они толкали перед собой широкую телегу, груженную настолько, что та едва не скрежетала брюхом по каменному полу.
Стараясь не обращать на отроков внимания, Сота протянул руку дорогому гостю и хрипло посетовал на погоду.
– Ваша самоотверженность, лорд, вызывает восхищение. Не каждый бы отважился вести торг зимой да ещё приехать в такую погодку, – молвил воевода. – Вечером будет сильный снегопад, боюсь, как бы дороги не замело подчистую…
– Сота, друг мой, – спокойно отвечал Кетиш, почесывая нос, – пусть ненастье тебя не беспокоит. Мне вполне по силам добраться куда угодно в любую погоду.
– Ну, тебе оно, конечно, видней, – развёл руками регент.
На самом деле он вовсе не беспокоился о лёгкости пути лорда. Просто, начнись торг по весне, у воеводы оставалось бы ещё немного времени, чтобы собрать первую партию невольников. Но так как пронырливый Северный Клинок уже приступил к выполнению своих обязательств, Соте тоже приходилось поторапливаться.
– Я решил не изводить тебя напрасными ожиданиями и привёз сразу всё, – «обрадовал» воеводу гость. – В обозах, мой дорогой друг, без труда сможет отыскать всё то, что оказалось ему потребным из рыцарского вооружения. Но самое главное, не оглядываясь на ненадёжных слуг, я хотел бы вручить ему собственноручно, – лорд Кетиш криво усмехнулся и протянул небольшую тубу, обшитую кожей.
– Это то, о чём я думаю? – на всякий случай спросил Сота.
– Именно, – кивнул лорд. – Именно то, о чём мы оба думаем. Масштабы, конечно, пришлось подкорректировать, но все расчёты и размеры перенесены с самой скрупулёзной точностью, на которую только способны лучшие чертильщики мира сего. Всё в полном размере. Требушеты, баллисты, мортиры… И то, что ты просил в записке. В общем, полный набор.
– И пару коньков в придачу, – хмыкнул господин регент.
Сота взвесил тубу на руке и хмуро взглянул на собеседника.
– Помилуй, mon amy! – возмутился купи-продай. – Какой смысл мне тебя обманывать, когда долг твой таков, что выплачиваться будет едва ли не дольше предварения в жизнь тех планов, кои мой друг вынашивает в своей голове? Нет, почтенный воевода, мне гораздо выгоднее, чтобы ты полностью выплатил положенную цену. Уж доверился мне раз, так верь до конца.
Вот тут он был прав, и воеводе сделалось стыдно – разве престало войну, как вздорной бабе, метаться туда-сюда, от одного решения к другому? Да ещё сомневаться в собственных поступках? Сомневаться раньше надо было, пока суть не дошла до дела, а нынче всё – лишь плоды пожинай. Да имей смелость отвечать за собственные деяния.
Разумеется, начальствующий над дружиной ничем не выдал своего стыда, а только лишний раз смерил лорда взглядом.
– Ты, лорд, не серчай, – медленно произнёс он. – Наше дело таково – доверяй, но проверяй. Я надеюсь, ты не обидишься, если первые выплаты начнут поступать после того, как я проконсультируюсь с несколькими сведущими людьми?
– Что ты! – беззаботно пожал плечами гость. Настолько беззаботно, что въедливая заноза недоверия в сердце мироградского воеводы, заныла с удвоенной силой. – Проверяй сколько угодно, я за свой товар готов поручиться хоть головой.
– Не сомневаюсь в этом, – дружески улыбнулся Сота. А сам подумал: своей ли? – Ну, а коли с делами покончено, можно и…
Но Кетиш остановил его жестом и со вздохом слегка поклонился.
– Благодарю за гостеприимство и радушие, достойные лишь всяческих похвал, но дела торопят. Неровен час, и впрямь снегопад ударит, к чему нам лишние хлопоты? Не обижайся, друг мой, но нужно успеть слишком много, а так мало осталось времени… Пора в путь.
Мужчины любезно распрощались. Воевода урядил Иерекешера проводить почтенного гостя да снарядить в дорогу кой-какой снедью. Когда шаги лорда и иже с ним утихли, Сота до хруста сжал кулаки. От обеда отказался! Каким бы вежливым не был отказ, едино: отказом он и оставался. Ох, и скверно же, когда партнёр пренебрегает обычаем!
На другой день, воевода уже стоял на княжеском стрельбище, проверяя на слух струнную тетиву. Что всегда удивляло воина, так это то, что подобные тетивы не только стоили самых высоких похвал за прочность и упругость, но и могли издавать протяжные высокие звуки, от того струнными и назывались. Некоторые даже поговаривали, будто неревский музыкальный инструмент – гусли когда-то в стародавние времена вырос из лука с такой вот тетивой.
По слухам, тетиву тогда именовали не иначе, как гуслой. Иногда самые справные охотники в погоне за дичью уходили далеко за околицу и, бывало, пропадали не один день. Во времена таких вот походов, перед сном у лесного костра, они развлекали себя игрой на собственном луке. Играли по-разному: кто-то бестолково тренькал, стараясь извлекать какие-то звуки, иные наловчились пиликать на ней при помощи смычка. Так появился гудок. Но самым ненасытным пришло в голову натянуть на доску сразу три таких тетивы, а, чтобы звуки не были похожи один на другой, гуслы ставили разной величины. И так постепенно гуслы пересели с простой штакетины на полый ящик со звончатой крышкой. А количество их возросло от трёх до современных тринадцати.
Правда то было, нет ли – воевода поручился бы едва ль. Но то, что лук со струнной тетивой пел — оставалось непререкаемой истиной.
Со стороны малого терема гордо вышагивал Ивец в плотном кожаном зипуне и мурмолке с меховым подбоем. С некоторых пор юный княжич завёл обыкновение одеваться не слишком тепло даже в стужу. Сота поди не мать родная, вдоволь умаявшаяся с больным дитятей – кутать сверх меры не станет.
Сегодня наследник мироградского престола решил поразить наставника стрелецким умением. Вот уж полный месяц мальчишка до десятого пота упражнялся с луком и самострелом. Худо-бедно, но дело шло. И успехов здесь было куда как больше, чем в рукопашной или фехтовании. Ну, никак изнеженное тело не принимало жёстких ухваток или скоростной работы руками.
Особенно юному князю удавался короткий облегчённый самострел. С ним дела шли настолько хорошо, что гордый способным учеником стрелец Зварь обещал научить его в ближайшее время стрелять с полуоборота и навскидку.
Сота по чину поклонился князю и молодецки отбросил назад высокий воротник кафтана. Мальчишка сдержанно, как то и подобало князю по праву рождения, кивнул и слегка поправил лямку, переброшенного через плечо тула. Видимо, плотно набитый стрелами, он уже мал-помалу натирал.
Воевода отметил, что свой короткий самострел юный княжич держал правильно – двумя руками у диафрагмы, чтобы и руки лишний раз не утруждать, и вскинуть мигом, буде возникнет такая нужда. Другой бы на его месте просто закинул за спину, как мешок.
– Что ж, князь, покажи, чему тебя дядья научили.
Тетива на самостреле была взведена, и парень лишь наложил короткую стрелу. Удивить Соту ему-таки удалось. Вскинув оружие, он, почти не целясь, нажал на спуск и поразил небольшую деревянную мишень в виде человеческого бюста – в грудь.
Воевода поднял брови и хмыкнул.
– А-ну, ещё! – скомандовал он.
Ивец суетливо схватился за небольшой механизм, предназначенный для упрощения накладки тетивы на шестерню. Несколько раз крутанув его, он взвёл спусковой крючок и снова выстрелил. На сей раз вышло прескверно – бельт высек из цели сноп щепок и, полоснув по краю, потерялся в снегу стрельбища.
На скулах княжича заиграли желваки, а ноздри принялись нервно раздуваться. Сота был уверен, что вот-вот и из ушей дым повалит.
Но нет. Мальчишка выдохнул так, что получилось очень похоже на сдавленный рык, и быстренько взвёл крючок. Рука метнулась к тулу и безошибочно схватила то, чего регент ожидал меньше всего – стрелу с гранённым бронебойным наконечником. Теперь князь не торопился. Целился довольно долго, зато, когда тетива зашипела и соскочила с шестерни, стрела пробила цель навылет в точности там, где у живого человека был бы правый глаз.
Воевода присвистнул и похлопал молодца по плечу. Мальчишка вскинул подбородок и вновь потянулся к зарядному механизму. Теперь он не суетился вовсе, тянул струну медленно, как бы с оттягом. Схватив точно такую же стрелу, Ивец медленно обернулся и навёл самострел на регента. Тот расхохотался, оценив шутку, и показал большой палец.
Юный князь волчонком смотрел на опекуна и даже не собирался опускать оружие.
– Я понял, ты не шутишь, – хмыкнул Сота с самым серьёзным выражением лица, на какое только был спокоен. – Говори.
– Ты сам учил меня сомневаться во всём, – хрипя от напряжения, произнёс мироградский наследник. Он старался говорить твёрдо, но первые же слова выдавали неуверенность в собственной правоте и попытку оправдаться перед собой. – Может, я не самый завидный ученик, но кое-чему ты научил меня неплохо.
– Значит, не все мои потуги пропали втуне, – с лёгкой улыбкой заключил воевода. – И так?
– Я не верю, что мама могла просто так сбежать, оставив меня одного. Я не верю, в те слухи, что приписывают ей побег неизвестно с кем и неизвестно почему. И я совершенно не верю в то, что ты, Сота – первый человек в Мирограде после государыни, ну, абсолютно ничего не знаешь об её исчезновении.
Вот теперь князёныш по-настоящему удивил воеводу. Регенту захотелось присвистнуть, но он сдержался, справедливо полагая, что подобное может только оскорбить стервеца, что в данную минуту никому не было нужно. Вместо этого опекун выдержал долгий взгляд и, дождавшись, чтобы мальчишка первый отвёл очи, тяжко навалился на костыль.
Нет, конечно же, он не боялся бронебойного наконечника, мало что не давившего в грудь. Убивать впервые всегда невероятно сложно. А вот так: посмотрев в глаза, перемолвившись с человеком, и убить?.. Впервые? Тем более, что до этого с ним ел, пил, даже доверял, как родному… Человек способен на такое, только если загнать его в угол и довести до состояния берсерка. Нет, мальчишка не спустит тетиву. Не в этот раз.
– Знаешь, Ивец, – медленно начал Сота, – иногда в жизни может приключиться такое, что заставит тебя удирать из собственного крова, мало что не галопом. И родных не известишь, потому что иногда только безмолвное позорное бегство может уберечь от беды тех, кто тебе больше всего дорог. Хотя, ты прав, – чуть поразмыслив, молвил регент, – мы действительно кое-что прознали о пропаже княгини. Идём.
Сота поднял воротник и, нахохлившись, побрёл в сторону старого конца Кремля. Собственно, из этого крыла когда-то и вырос величественный мироградский терем. Из уважения к былому, конец не стали сносить, хотя там давно уже никто не появлялся, а стародавние брёвна, подогнанные в сруб без единого гвоздя, покосились и кое-где подёрнулись тонкой сетью трещин.
Ивец семенил рядом. На всякий случай, он держал заряженный самострел наготове, чтобы в случае чего быстренько вскинуть и выстрелить. Он всё ещё тешил себя надеждой, что способен на это.
Через покосившуюся крылечную дверь старого терема они попали в затхлый полумрак заброшенной горницы. Кругом раскинулось мрачное царство запустения. Покрытые тонкой шалью паутины и пыли перевёрнутые лавки и полуистлевшие столы словно являлись посланниками седой старины, настолько далёкой, что и само сущее казалось перед ней несмышлёным дитятей.
Но долго разглядывать ужасающую горницу не довелось. Повозившись с кованым блестящим замком, Сота отворил низкую арочную дверь, инкрустированную тонким яшмовым узором, и нырнул в темноту. Делать нечего, мальчишка стиснул зубы и юркнул следом. Несомненно, коварный воевода заманивал его в ловушку, но так запросто ему не взять молодого удальца, делающего такие успехи в стрельбе! Уж, пока самострел в руках, Ивец сможет за себя постоять. Но чёрт подери, как же темно.
Старый вояка, как назло, уверенно вышагивал в кромешной тьме и, руководствуясь какими-то, одному ему известными приметами, безошибочно выбирал дорогу. Скоро мало-помалу тьма стала рассеиваться, всё вернее уступая тусклому свету нескольких факелов.
Воевода привёл мальчишку к высокой громоздкой двери, окованной железом. Ухватившись широченной ладонью за металлическое кольцо, регент постучал.
– Открывайте, мать вашу! Свои! – громом прокатился по подземельям глухой рык Соты.
Дверь тихо скрипнула, и в проёме возникло длинное смуглое лицо с тонкими губами и противно-длинным носом.
– Здравствуй, воевода, – прогундосил носатый и смерил Ивеца взглядом. А потом, чуть погодя, отбил небрежный поклон. – И тебе поздорову, князь. Большая честь для нас, – прохрипел мужик и посторонился, пропуская Соту с мальчишкой внутрь. Однако же, судя по тону носатого, на самом деле ни о какой чести и речи не шло.
Они оказались в небольшом помещении, выложенным красным кирпичом. По стенам вразброс были развешаны факелы, а под потолком чудовищно низко свисал канделябр. Здесь стояло несколько столов с лавками по обе стороны от каждого. За ними сидели мужи в бардовых кафтанах со стрельчатыми застёжками и тафьях, отороченных серым пухом. Большинство что-то старательно записывало на тонко выделанных пергаментных тетрадях. Кое-кто напротив – сощурившись пытался прочесть какие-то свитки, горой лежащие на столе перед ним. Трое совсем далеко от двери быстро что-то жевали.
Увидев пришельцев, все как один повскакивали с мест и дружно приветствовали князя, наконец-то почтившего своим присутствием.
Несмотря на радушный приём, мальчишка всё ещё по привычке держал Соту и нескольких незнакомцев на прицеле. Несомненно, за этими лживыми улыбками и бесноватым взором крылось нечто большее, чем простое почтение перед князем.
– Это – опричники, – тихо произнёс воевода, – своего рода тайное воинство. Я создал его сразу, как только узнал о пропаже княгини – для поисков. Чтобы ненароком не причинить вреда пресветлой Злате, они вынуждены действовать скрытно. Обещай мне, князь, что будешь держать язык за зубами? Поскольку, если кто-то прознает об опричнине, боюсь, твоей маме может сделаться худо, – и после недолгого молчания добавил, – Дозволь держать ответ о проводимом расследовании.
Что называется, пыльным мешком по голове. Ивец, наконец, дознался до тайны воеводы, но желание пристрелить его на месте от чего-то разом отпало. Выходит, всё это время он – наследный князь мироградского престола подозревал возможно самого преданного Мирограду человека, возможно, единственного своего друга среди лживых бояр и продажных дворян, кои так и зыркают, как бы приворовать побольше, да как бы самому оседлать княжий стул.
Вот уж, где стыд-то.
Мальчишка оторопело слушал одного опричника за другим и тихо дурел. Ему и в голову бы не смогло прийти, сколько, оказывается, средств потратил Мироград и лично Сота, чтобы отыскать следы его матери. Скольким людям пришлось втереться в доверие к самым ужасным и мерзким слоям городского населения. И что самое страшное: некоторые уже погибли на этом пути.
Воевода стоял одесную молодого князя и хмуро наблюдал за своими людьми. Зоркий глаз создателя мироградского тайного воинства неотрывно следил за лицами докладчиков, их позами и движениями. Сота остался доволен – ничто не выдало лжи опричнины. Ничто.
Глава 11
Корчма «Старая квочка» издавна пользовалась не лучшей репутацией. Приличные люди сторонились её днём, а ночью и вовсе обходили десятой дорогой. Здесь всегда собирались воры и проходимцы всех мастей, убийцы и висельники, до кого ещё не успела – или не смогла – добраться карающая длань городской стражи. Не случалось ещё такого дня, чтобы в «Старой квочке» не произошла драка или поножовщина, частенько заканчивающиеся смертью. Иной дозор старался держаться сторонкой от этого заведения.
Корчмарь Станислав был хмурый седой мужик, отнюдь, правда, не старый. Он награждал посетителей острым взглядом из-под насупленных густых бровей и, заранее предчувствуя неприятности, спрашивал: «Чего угодно?».
– Чего угодно? – бросил Станислав, навалившись на прилавок.
Будилад положил перед собой новиградскую крону и, глядя куда-то за спину трактирщика, тихо произнёс:
– Пива.
– Сколько?
– Кубок, а там посмотрим. На худой конец сдачу оставишь себе.
Корчмарь смерил его подозрительным взглядом и скрылся в подсобке.
Лазутчик поправил старенькую прохудившуюся шапку с полинявшей меховой опушкой и, поглаживая недельную щетину тыльной стороной ладони, украдкой оглянулся через плечо.
Похоже им заинтересовались четверо смуглых ребят с дурными глазами, что сидели за небольшим покосившемся столом почитай у самого входа. Пока они просто временами зыркали в его сторону, но опыт подсказывал, что одними переглядками дело не кончится.
Почти незаметным движением Будилад поправил тугую повязку на раненой ноге и полез правой рукой под полу крытого мехового кафтана.
Вернулся корчмарь. Он вытер прилавок перед Будиладом непонятного цвета тряпкой и поставил кубок с холодным пивом. Лазутчик кивнул и принялся пить.
В это время с шумом распахнулись двери «Старой квочки», и вместе со стылым ветром и мокрым снегом внутрь ввалился красный обросший мужик со всклокоченной бородой да распухшей от беспробудной пьянки мордой. От него разило кислым запахом пота и пятилетним перегаром аж от крыльца. Мужик зажал указательным пальцем ноздрю и прицельно высморкался на порог.
– Такую-то мать, ну, и погодка! – гаркнул он хриплым голосом и, сорвав дырявую заячью шапку, запустил ею в проходившего мимо дымчатого кота. Котяра обиженно заверещал и стрелой юркнул в подпол.
Пришелец подобрал головной убор и сел у прилавка неподалёку от Будилада. Витиевато выругавшись и подобрав самые немыслимые сравнения, заказал квасу.
– Колосники горят, – развёл руками мужик, – только квасом и спасаюсь. Ничё больше не берёт.
– Говорят, у тебя вчера аминины справлялись? – участливо спросил корчмарь, подставляя ему под нос ладью.
– Чё у тебя тут так орут постоянно? – скривился пришелец и одной рукой схватился за голову, а другой за ладью с квасом. – Дружище, – обратился он к Будиладу и чуть не упал, – честное слово… Вот первый раз так нажираюсь, аминины были… – после этих слов Станислав сдержано засмеялся и скрылся в подсобке. – Помоги до стола добраться? Бога ради.
Лазутчик вздохнул, сгрёб со стола пиво одной рукой и забулдыгу за шиворот второй. Утащил его к дальнему столу и небрежно толкнул на лавку. Мужик громко велел трактирщику принести чего перекусить и вытаращил на Будилада красные воспалённые глаза.
– Выпьешь со мной, а? Не побрезгуй, путник, – и умоляюще сдвинул брови, положив правую пятерню на грудь.
Родович украдкой пробежал взглядом по корчме и сел напротив пьяницы. Станислав принёс им кувшин пива и вяленой рыбы на широком расписном блюде.
– Мож, чего пошибче? – справился он.
– Не, – отмахнулся мужик, – ну, может, погодя.
Корчмарь хмыкнул и вернулся за прилавок.
– Зря ты сюда пришёл, – отпив прямо из горлышка произнес мужик. Это был известный пьяница и прощелыга Арей по прозвищу Элефант. Прозвищем сим его наградили заморские купцы, и было оно, видно, жутко обидным, потому как сам Арей никогда не признавался, что оно значит. – Мне уже ведомо, что тебя разыскивают, а тут мы как бельмо на глазу.
– Здесь? – усмехнулся Будилад.
– Хочешь сказать, в этом болоте? – снова выпил Арей. Когда-то он был купцом, жил в богатом тереме, ходил в шелках. А потом в единый миг лишился всего. Почитай весь товар утоп во время бури у Мошуарских островов. А что не потонуло, то разграбили скорые на расправу островитяне. Домой вернулся к пустому порогу. Его семья пропала, и как Арей не старался, следа их не нашёл. Так и спился. – Думаешь, коль ворьё кругом, так и затеряешься? А я тебе вот как скажу: найти тебя здесь, что два пальца обоссать. Народец гнилой пошёл, каждый норовит сдать, заложить, чтоб потом больше захапать, чтоб делиться не пришлось. А ты человек новый, сразу видать, и явно нездешний.
– Думаешь, проблем не оберёмся? – серьёзно спросил Будилад.
– Да, почти уверен. Кроме тебя, чужаков тут ещё четверо. И один беспрестанно пялится на нас, к чему бы это?
Лазутчик впился двумя руками в кубок и расхохотался, делая вид, будто Арей только что поведал ему весьма занятную историю. Бывший купец тоже хихикнул для порядка и припал губами к кубку с квасом.
– Мать-перемать, дерьмо-дерьмом, а хорошее пиво только тут и можно достать. По крайней мере, в Лихоборе, – посетовал Элефант и отобрал у Будилада кубок. Правда, после нескольких глотков, вернул. – К себе я тебя не пущу, опасно…
– Думаешь, и за тобой следят?
– Есть такой грешок в последнее время. Только никак не разберусь кто. Толи из Саахада кому-то приспичило, толи из Арагуза, чёрт их там разберет, – он махнул рукой и подлил выпивки. – Тебе налить?
Лазутчик отмахнулся.
– Этим-то от тебя что надо? – дался диву Будилад. – За морем, поди, своих забот хватает, зачем им за тобой ещё следить?
– Не знаю, – хмыкнул пьяница. – Не наши, и точка. К своим-то уже привык, да и давно они тут обитают. А эти – чужаки, пришлые. Совсем недавно в нашем конце объявились, и пока ни к одной шайке не примкнули. Странные они, чую, не только за мной приглядывают. А тебя, видать, ищут крепко.
– Откуда знаешь?
– Сорока на хвосте принесла. Не знаю уж, чем ты насолил этому Соте, но только ищет тебя не только он.
– Ещё родовичи, – кивнул вурдалак. – Я теперь предатель, друг Арей. И башку мне снимут за милую душу.
– Не снимут, – уверенно бросил Элефант и, навалившись локтями на столешницу, понизил голос пуще прежнего. – Тебя ещё кто-то ищет. И это не князья, кто-то покруче. Люди называют его Азарем. Фатьяну твоему про это тоже известно. И можешь быть уверен, пока князь родовский не выяснит, кому и зачем ты понадобился ещё, будь спокоен – башка твоя останется на месте…
– Почему ты решил, что этот Азарь круче, чем князья? – шёпотом спросил лазутчик.
– А то, что Азаря этого тоже ищут. Рытники.
– Вон оно как… – протянул вурдалак и от удивления навалился на столешницу.
Рытники, их ещё называли цепными псами Храмовых скал. Лучшие воины Горнего, которые, по слухам, могли справиться с самим чёртом. Именно рытники разбили армию лютичей, некогда считавшуюся непобедимой. И теперь Будилада разыскивал некто, за кем охотились эти чудо-воины.
Арей выругался.
– Перемать! Слав, почему пиво кончилось?! – заорал он на всю корчму. – И давай уже сюда окорок, чего жмёшься?
Будилад задумался: его ищут. Третья сторона. Кто? Что за Азарь такой? Что-то подсказывало ему, что вряд ли этому Азарю тоже понадобился компромат на Соту. Во всяком случае, это не главное. Было бы дело в мироградских документах, уж Арей-то бы об этом узнал.
Запахло жареным мясом, у вурдалака аж слюнки потекли. Сидевший напротив Элефант, потирал руки и хищно улыбался, глядя на горячее мясо. Лазутчик отдал корчмарю ещё полторы кроны и быстренько оторвал себе кусок – пока разорившийся купец не сожрал всё в одиночку.
– Всем нужен старина Арей, – усмехнулся мужик и поскрёб лохматую шею. – Черт его, просто притягиваю всяческих предателей…
– Ты это о чём? – с набитым ртом молвил Будилад, поэтому «о чём» у него вышло, как «о фём».
Арей Элефант помрачнел и совсем уж перешёл на шёпот, хотя особой надобности в этом не было. И без того было трудно что-либо нормально расслышать от завсегдашнего трактирного шума, криков и ругани. Да ещё неподалёку, у самого очага устроились трое певцов, тянущих под гусли и гудки какой-то жутко унылый мотив.
– Ты про рива Стародума слыхал? – выдавил Арей. Его друг покрутил головой. – Да и не услышал бы. Я надеюсь, ты знаешь, кто такие ривы и чем они промышляют?
– Угу, – кивнул вурдалак, запивая пряное угощенье, – убийцы наёмные. Живут у Капища и держатся особняком.
– Вообще-то, не совсем. На самом деле, они людей в основном не убивают. Чудиков всяких укладывают за деньги, всё больше тварей несмышлёных. Ну, там, шишига какая допечёт, русалки в конец оборзеют. Конечно, не без того, случается и на истинных тварей ходить, супротив которых не каждый жрец сдюжит…
– Я понял, – кивнул Будилад. – Отбирают хлеб у священников.
– Причём довольно успешно, надо сказать. У кого деньжата при кармане предпочитают к ривам обращаться. И видать не без оснований. К тому же, за них говорит и то, что, как ни крути, а они прямые наследники лютичей. А это что-то да значит.
– Это, в общем-то, неважно.
Арей насупился.
– Знаешь, что, раз такой умный и понятливый, ступай и решай уже свои проблемы. Не мешай старине Арею поправляться.
– Ладно, дружище, не обижайся. Так что там с твоим ривом?
– А то, что тоже, вроде предателя стал. Хороший был рив, по-своему талантливый. Но боги любят всякие насмешки.
– Боги? – перебил его лазутчик и прыснул в кулак. – Старина Арей подался в язычество?
– А я из него и не выходил, – серьёзно заметил купец и подмигнул, – только не говори никому. Ну, вот. Твою мать, и довелось же Думу встретить русалку. Бох ты мой, Будилад, – Элефант закатил глаза и покрутил головой, – что это была за девка. Сам видел. За такую и жизнь отдать не срам. Но это всё неважно. Сбежали они и решили схорониться у меня. Я им дал кой-чаво и выгнал из города. Неспокойно что-то было. А их, как от меня вышли, так и встретили жрецы Храмовых скал. Рив-то выкарабкался, а вот девчонку ухлопали…
– Погоди! – треснул себя по лбу лазутчик. – Безумный рив, так кажется его называют!
– Ага. Я слышал, он собственноручно зарезал графа Арагуза прямо на турнире – при всех. Этот-то граф и навёл священников на его русалку.
– Надо же, – Будилад задумался и принялся потирать бороду.
– Я это к чему? – прервал его размышления собутыльник. – В последнее время, рядом со мной лучше не появляться. Так что щас пображничаем и ступай-ка ты подобру-поздорову. К ривам сходи, може, пособят чем. Ну, а нет, так хоть добавишь своим преследователям головной боли. Пусть думают, какие у тебя дела с чудоборцами. Мать твою за ногу, будем здоровы, чужеземец! – уже громче произнёс Элефант, и мужи чокнулись.
Некоторое время ели молча. Будилад прислушался к певцам. Они, наконец, сменили наигрыш и запели гораздо мелодичней.
…Чёрные волосы, чёрный лес,
Чёрное озеро рябью накрыло,
Чёрные звёзды глядят с небес,
Чёрное сердце навеки остыло.
Красный рассвет распахнёт окно,
Кому-то придётся за всё поплатиться,
Белое выпить до дна вино,
С чёрною девой навеки проститься…
Ты, не ожидая победы в бою,
Смело шёл с горящим взором,
Чтобы однажды долю твою,
В клочки разорвали борины с позором!..
– Ая знаю эту былину, – прервал молчание Будилад. – Она про лютича, который из-за арагузской чародейки вышел один на один с борином, за что и поплатился собственным рассудком. Что-то часто в последнее время про лютичей говорят. К чему бы это?
– Объявятся, наверное, – пошутил Элефант.
– Не объявятся, – серьёзно заметил вурдалак. – Года два назад Фатьян приказывал разыскать их следы. Как ты уже понял, ничего. Кто-то ассимилировался, кто-то вернулся и стал ривом. Но сам по себе народ волкодлаков вымер. Остались только истории.
– Совершенно, кстати, реальные истории, – поддержал его Арей. – Да, раньше мужики были не то, что щас… Стукач на стукаче, всё за шкуру свою трясутся. Вот уже и мне не верится, что ты пошёл против всех из-за женщины.
– Тебе и про это известно?
– А как же? Сплетни сплетнями, а крупица истины там завсегда есть… О вас, Будилад, тоже когда-нибудь балладу сложат… Но вам уже будет всё равно, – чуть помолчав, мрачно добавил известный пьяница и прощелыга Арей Элефант.
– Когда уйду, письмецо одно отправишь?
– Станиславу оставь. Глядишь, дольше проживёшь.
Прямо перед Будиладом на пол клинка в столешницу вошёл обыкновенный кухонный нож. Одному из четверых чужаков, по-видимому, наскучило бросать пустые взгляды, и он решил пойти на контакт.
– Не нравится мне твоя рожа, – дохнул перегаром здоровый реет с густой рыжей бородой и чёрными острыми глазами. – Весь вечер за тобой наблюдаю…
Вурдалак знал, чем это всё закончится, но открыто на конфликт не пошёл. Он медленно допил своё пиво и заявил, что уже уходит, избавляя тем самым рыжего неприятности лицезреть свою физиономию.
– Ты не понял… – процедил сквозь зубы реет. – Ты уже никуда не пойдёшь…
Он вынул нож и погладил вурдалака полотном по щеке. Полкорчмы уставились на родовича. Народ жаждал зрелища, но мерзкий пришелец со скучающим видом сидел, опершись левым локтем о стол, и барабанил пальцами.
– Перемать, ты что, охренел? – взбеленился Арей. – Какого лешего? Не видишь, мы разговариваем?
– Молчи, пёс! – фыркнул незнакомец, не удостоив Элефанта и полувзглядом. – Твоё дело в свинарнике почивать и собакам хвосты заворачивать.
– Ну, это ты зря, – с гадкой ухмылкой сообщил Будилад и уж готов был всадить обоюдоострый клинок в брюхо негодяя, но его опередили.
Два дюжих молодца словно по волшебству возникли по обе стороны от реста. Один ловко выбил из рук оружие, второй скрутил в три погибели и куда-то потащил. Трое чужаков, сидевших вместе с рыжим, медленно и демонстративно поднялись. Но когда вслед за ними также не спеша встала добрая половина корчмы, они передумали и снова сели.
Лазутчик удивлённо взглянул на собеседника. Тот подмигнул и довольно погладил бороду, всем своим видом говоря: уважают здесь старину Арея, уважают.
…Арей Элефант даже не пустил вурдалака к себе в избу, заповедовав хватать верного скакуна и во весь опор мчать до Капища. Он серьёзно опасался, что кто-нибудь из завсегдатаев мог уже донести кому следует о странной компании известного прощелыги. Не ровен час, нагрянут с минуты на минуту.
Поэтому холодно попрощавшись с Ареем, будто действительно незнакомы, лазутчик вскочил в седло и дал пятки серой в яблоках кобыле.
Глава 12
Вечером Аней со своими друзьями – Прохорием и Дзюце собрались в заброшенной часовне. Она находилась под самым пиком Угрюм-горы. Когда-то это место в любое время суток кипело жизнью. Сюда шли все: от белого жреца и до последнего паломника. Даже сейчас, после стольких лет запустения, здесь витал дух толпы. Казалось, что вот-вот, тяжёлые двери распахнутся, и внутрь хлынет бурлящий человеческий поток. Но вместе с тем, здесь царило чудовищное запустенье. Золотой орнамент потерял свой блеск, а фрески облупились от сырости. Так и не убранные свечи кривились уродливым частоколом, а образа со стен взирали со всех сторон с никому не понятной враждебностью.
Монахи никогда не говорили о том, что заставило их навсегда покинуть святое место, где в былые времена хранились мощи Пестеля блаженного. Часовню закрыли наглухо и каждому послуху строго-настрого запретили приближаться к ней. И, конечно же, священнослужители не могли более успешно привлечь внимание семинаристов к этому месту.
Но туда ходили отнюдь не все. Кому-то хватало благоразумия не совать носа.
Многие, ослушавшиеся возвращались с безумными глазами и на всю жизнь оставались заиками. Их сразу отчисляли. Некоторые становились божьими людьми и почётно пускали слюни где-нибудь в главном храме.
Аней с друзьями бегал сюда уже второй месяц и пока кроме чертовски мрачной обстановки никаких ужасов не заметил. А собирались они здесь по одной простой причине: только здесь ребята могли встречаться с четвёртым членом своей компании – послушницей Ливой.
Мальчики и девочки в Храмовых скалах учились в противоположных концах семинарии и уставом им было запрещено общаться между собой. Прохорий вырос с Ливой в одной деревне под Бараа-Тору и дружил с ней едва ль не с самого рождения. Он-то и познакомил остальную компанию с девочкой. Бойкая Лива быстро влилась в мужской коллектив и была там, что называется, «свой пацан». Но поскольку за такую дружбу всех четверых могли запросто отправить к родному порогу, то встречались они тайно, по ночам и в том месте, где почти никто не появляется. И заброшенная часовня под Угрюм-горой была идеальным местом.
Друзья сидели внутри разноцветного круга, отброшенного светом витража. На них со всех сторон осуждающе смотрели иконы. Они-то знали о каждом нарушении распорядка центральной семинарии, всех шалостях и проказах. А ещё знали, чем обычно всё это кончается. Раз за разом одни и те же сюжеты пролетали перед деревянным взглядом образов, но остановить эту безумную вереницу даже им не было по силам.
Вдруг раздался тихий скрип. Мальчишки вздрогнули и насторожились. Нет, кажется, показалось. Да, точно показалось. Они зорко огляделись по сторонам и принялись шёпотом пересказывать друг другу леденящие душу истории, связанные с заброшенной часовней. Но шорох повторился. На этот раз он был громче и ближе, словно кто-то незримый осторожно подбирался к непутёвым семинаристам.
Друзья вскочили на ноги и стали спиной к спине. Аней отчётливо услышал, как лязгают зубы, и тут вдруг понял, что это его собственная челюсть отстукивает, как ложки. Снова шарк. Ветер за окном колотится в витражи, будто его тоже что-то напугало. А потом у алтаря возникло серое расплывчатое пятно.
Поначалу мальчишка не поверил своим глазам. Разум отказывался принимать призрак как данность. Но, когда друзья с истошными воплями бросились к дверям, сомневаться в своих глазах уже не приходилось. Аней суетливо развернулся и, мало что не падая, припустил следом.
Сзади раздался смех. И как-то не сразу дошло, что он был звонкий и заливистый. Вроде, даже девчачий. Настоящие призраки, определённо, не могли так смеяться. Парни остановились и, пересилив себя, обернулись.
Лива громко хохотала и размахивала над головой белым платком.
– Видели бы вы свои лица! – она показала мальчишкам язык и снова рассмеялась. – Ой, не могу! У Анея так зубы стучали, что эхом по часовне разнеслось! А у тебя, Прохорий, что за мокрое пятно на штанах?
– Я киселём облился, когда шёл сюда, – обиделся Прохорий.
– Ты? Ты! – рассвирепел Дзюце. – Ты что же думаешь, это смешно? А вот я тебя щас…
И мальчишки не сговариваясь бросились за долговязой рыжей девчонкой. Та заливисто хохотала и молодой козой ускользала от каждой попытки схватить её. Ребятня носилась по заброшенной часовне ещё некоторое время, пока запыхавшиеся парни не плюнули на это дело.
Лива уселась на пыльную скамью и устремила мечтательный взгляд к золотому, покрытому густой сетью паутины паникадилу.
– Смешные вы, мальчишки, вас так легко напугать, – а потом добавила, – И провести.
– Да ну, тебя, – скривился Прохорий, пытаясь двумя руками закрыть чёрное пятно на штанах.
Они расселись полукругом. Дзюце продолжал подтрунивать над Прохорием. Лива наградила Анея весьма странным взглядом и спросила:
– Как дела? – а потом, не дав ему ответить, затараторила сама. – Ой, тут у нас с девчонками, чего было… Вот в какой раз убеждаюсь, какие они все дуры! Предста…
– Тихо! Слышите? – перебил её Прохорий.
– Прохор, не смешно, – скривился Дзюце и выдохнул.
– Да нет, серьёзно, слышите? – не унимался Прохорий. – Сюда кто-то идёт.
Ребята быстренько переглянулись и умолкли. Действительно, со стороны восточной галереи раздавались суетливые шаги.
– Это призраки! – шёпотом завизжал Дзюце. – Они заберут наши души! Боже мой, боже мой, я ведь вы-выучил заутреннюю…
– Да ша на тебя! – фыркнул Прохор. – Призраки не топают, как слоны. И перепугано не шепчутся.
– Призраки, они всяко могут изголяться над живым… Помню, старый Лью рассказывал…
Что там рассказывал старый Лью так никто и не узнал. Аней и Лива сгребли перепуганного шонь-рюнца под руки и поволокли за бронзовую купель, стоявшую на широкой узорчатой тумбе. Долговязый пилиг юркнул следом и заткнул Дзюце рот. Притаились.
Шаги всё приближались. Тихие, осторожные, словно кому-то пришло в голову испытать нервы неслухов-семинаристов. Потом настал момент, когда они прекратились, но лишь на время. Шарк-шарк-шарк. Скрип. Кажется, это поехали в сторону дряхлые ставни. Снова скрип. И тишина.
Аней отчётливо слышал, как бьётся собственное сердце. Рукавом стёр со лба пот, но помогло ненадолго. Лива облизала пересохшие губы и попыталась проглотить ком, внезапно образовавшийся в горле. Прохория трясло крупной дрожью. Но, не смотря на это, он исправно зажимал рот, закатившему от страха глаза, узкоглазому толстяку Дзюце.
Они сидели так в полной тишине, предоставленные собственным страхам.
Лива глубоко вдохнула и вопросительно посмотрела на Анея. Мальчишка думал долго. Всё-таки побороть врождённую трусость не так-то легко. Взгляд измученно бродил по выпуклому рельефу купели. Страх страхом, но до обеда тут не просидишь. В конце концов, послух кивнул. И в этот самый момент новый шорох заставил всех вздрогнуть.
На этот раз звук больше всего походил на шелест лёгкой ткани. Ребята явственно ощутили присутствие. Запахло ладаном и кадильными благовониями. Ну, точно призраки.
Дзюце запрокинул голову и начал глубоко порывисто дышать. Прохорий квадратными глазами уставился на Анея, будто тот должен знать, что делать.
– А ты уверен, что здесь нас никто не найдёт? – говорила девушка. Голос был тихий и слегка испуганный.
– Да, – второй был явно юношей. – Об этом месте ходит дурная слава. Никому в здравом уме не придёт в голову сюда сунуться. Особенно ночью в полнолуние.
– А мы, в таком случае, что тут забыли?
– Ну, как же? Все эти россказни об ужасах, творящихся здесь – полная чепуха. Зато только здесь мы можем находиться вместе всю ночь. Только подумай: вся ночь для нас… И не нужно бояться быть застигнутыми врасплох.
Лива осторожно выглянула из своего укрытия. Потом прыснула в кулак и дала знак мальчишкам последовать её примеру.
Призраками, так перепугавшими ребят, оказались парень с девушкой. Он был рослый и мускулистый. Правда, на смуглом бородатом лице ночной тенью скользил призрак высокого интеллекта. Судя по насыщенности его зелёных облачений, незнакомец готовился в скорости покинуть семинарию.
Девица была на порядок младше, поскольку одевалась в полубесцветные одеяния. Лицом незнакомка была бледна, как и все монашки. А вот фигурой не по-церковному привлекательна. Она избегала взгляда молодца и при этом щекой прижималась к груди.
– Это же… – шёпотом поразился Прохорий. – Они… Это же… Они что, целуются? Фу!
Лива бросила на него сочувственный взгляд, какой обычно бросают на тяжело больных, и во все глаза уставилась на происходящее. Аней тоже не сводил взгляда с миловавшейся парочки. Жрец и монашка, это ведь преступление! – пронеслось где-то на задворках сознания и тут же исчезло.
Влюблённые были так красивы, как может быть красива древняя легенда. А их любовь, без всякого сомнения, столь же драматична, как финал этой легенды. Скупое освещение вырвало лишь фрагменты фигур, предоставляя свободу воображению.
– А давайте шугнём? – раздалось над самым ухом, и Аней чуть не шугнулся сам.
Дзюце противно ухмылялся и злобно потирал ладони. И куда, спрашивается, подевался его приступ?
Лива заверещала и со всех ног припустила к целующейся парочке.
– Во даёт! – присвистнул толстяк. – На лету хватает.
А потом у него над головой серебряной молнией мелькнула цепь.
Прохорий истошно заорал, пальцем указывая куда-то за спину шоньрюнца. Когда парни обернулись, цепь просвистела снова. Дзюце подбросило вверх и с размаху грянуло об пол. Мальчишку протащило несколько саженей по битому граниту и уволокло к окну.
Аней спиной прижимался к холодной ребристой купели. Под рубашкой ручьями катился холодный пот. Перед послухом стоял огромный монах в сером. Из-под выреза балахона выглядывала широкая бугристая грудь. Сквозь белого жреца едва различимо просматривался алтарь. Призрак медленно размахнулся серебряной цепью.
Нерев зажмурился и втянул голову в плечи. О том, чтобы бежать или как-то иначе попытаться спастись, не было даже и мысли. Разве ж в человеческих силах убежать от призрака, который способен во мгновение ока оказаться там, где пожелает?
В первые мгновения Аней даже не понял, что произошло. В бок что-то врезалось и оторвало от пола. Но это не могла быть цепь чудовища. От неё бок бы разорвало на тысячи мелких осколков, а тут только слегка протащило по полу. Открыв глаза, мальчишка увидел перед собой Прохория. Он вопил изо всех сил и пытался за руку утащить друга подальше от ужасного видения.
Призрак слепо тащился за ними. Он не торопился – тем, у кого за плечами вечность, некуда спешить.
Аней смог пересилить себя, и парни бросились туда, где вокруг недвижимого Дзюце уже собрались остальные. Лива вытирала ему лицо собственной юбкой. Изо рта бедного толстяка тихо бежала кровь вперемешку со слюной. Незадачливый любовник изо всех сил прижимал к себе монашку и перепугано смотрел…
…на двух других призраков. Эти тоже при жизни были белыми жрецами. Во всяком случае, за это говорили светло-серые балахоны с островерхими капюшонами. Местами жреческие облачения чернели пятнами крови. Засученные рукава открывали жилистые руки храмовников. Они деловито и без лишней суеты раскладывали на железных столах ужасающего вида тиски, иглы, молоточки и клещи. Вот прислонилась к тонкой ножке стола зубастая пила. Рядом стала пылающая жаровня, на кою тотчас отправились клещи.
Второй призрак с интересом вертел в руках маску с шипами, вбитыми вовнутрь. Это орудие пытки, по всей видимости, не удовлетворило спекулатора, и он чёрти-откуда выудил чудовищный коловрат.
Глаза мальчишек округлялись всё больше с каждым новым инструментом. Несчастная монашка громко выла, уткнувшись лицом в шею спутника. Тонкие бледные кулачки до хруста сжимали грубый ворот его сутаны. Молодого жреца жестоко бил озноб, но он не разжимал объятий и исподлобья взирал на призраков.
Лива наоборот, изо всех сил старалась не смотреть в сторону чудовищ. Её внимание целиком было поглощено полуживым Дзюце, из неестественно перекошенного рта которого непрерывно бежал алый тягучий ручеёк.
Дух белого жреца с цепью стоял без движения и неотрывно следил, чтобы никто не вырвался из западни. Сквозь него чудовищными обрывочными пучками сочился холодный свет молодого месяца, попавший сюда сквозь полураспахнутые ставни. Серебряная цепь звенела и вилась, точно живая.
За окном начиналась буря. Шум ветра постепенно мерк, уступая плеску исполинских волн. Где-то совсем далеко раздался гром. Он прокатился по небу чудовищной колесницей, заставляя своды Угрюм-горы трепетать. Похолодало до того, что можно было отчётливо разглядеть пар, идущий изо рта и носа. Откуда-то потянуло запахом тухлых яиц.
Наконец, призраки закончили свои приготовления и повернулись к послухам. Накинув островерхие капюшоны так, чтобы скрыть лица, духи всплеснули руками. Потом согнули их и развернули ладонями к себе. Так, как держали, если бы в них была книга. Раздался тихий утробный гул, отдаленно напоминающий орган.
Когда призраки загудят в трубы, это ознаменует час Кузницы и Горна. Не к селу припомнил Аней слова из Откровения. Мёртвым станет тесно в могилах, и вместе с ними на землю ступят железные воины. Горе взметнётся в небо и заслонит собою солнце. Оно затмит собой его око, чтобы Господь не увидел, как железные воины приведут того, кто пробудит Извечных Владык. В детстве его назовут Любящим Добро, но именно он обратит мир во прах.
Один из духов сорвался с места и тихо побрёл к живым.
– Окно! – прошипел Анею на ухо Прохорий.
Мальчишка оглянулся и облизал пересохшие губы. В самом деле, на половину открытые ставни казались единственно возможным спасением. Даже самому неуклюжему из всех присутствующих – Дзюце хватило бы двух прыжков, чтобы добраться до него. Да вот только бедный шонь-рюнец сейчас захлебывается собственной кровью и боится шелохнуться от дедеровской боли в размозжённой челюсти. Да и одно неверное движение и полетишь с обрыва в студёные волны…
Но у страха глаза велики.
– Помогай! – прохрипел Аней, хватая подмышки толстяка.
Прохорий не мешкал. Он рванул друга за другую руку, и ребята поволокли узкоглазого семинариста к окну. Лива, как могла, пыталась им помочь. Её тонкие пальцы вцепились в воротник Дзюце и рванули, едва не разорвав сутану.
– Остановитесь, безумцы! – заорал будущий выпускник, но было уже поздно. Призрак оказался быстрее.
Серебряная цепь блеснула тусклой молнией, и Прохорий полетел в купель. Его падение отозвалось высоким дребезжащим звуком. Перепуганная Лива споткнулась и упала навзничь. Она ударилась затылком о мраморный пол так, что на какое-то время потемнело перед глазами. Но именно это падение и спасло девочку. Цепь пролетела всего на пол пальца от головы и сбила с постамента высокий вычурный подсвечник.
Настала очередь Анея. От страха он отпустил измученного Дзюце и чуть присел, чтобы хоть как-то устоять на трясущихся ногах. А дальше произошло невообразимое. Когда цепь зашипела и пронзила воздух, мальчишка упал на колени и инстинктивно прикрыл голову руками. Никто не понял, что произошло. На миг всех ослепила яркая вспышка. Когда к Анею вернулось зрение, он увидел дыру в куполообразной крыше часовни. Дыра была обожжена по краям.
Призрак болтался в воздухе в десяти шагах от мальчишки и слепо таращился на него. И ничего не делал.
Мальчишка сам ничего не понимал. Немая сцена затягивалась.
Остальные призраки оживились. Тому, что держал в руках ужасающего вида клещи, не составило особого труда схватить семинариста за левую руку и хорошенько встряхнуть. Мальчишку поволокли к столу со спекулаторским инструментарием под утробный гул невидимых труб.
– Аней! – закричала Лива и, зажав рот двумя руками, зарыдала.
Послух вырывался, крутился и даже пытался укусить, но, разумеется, толку с этого было немного. Бестелесному призраку не так-то легко причинить боль. Всё было бестолку. Глаза защипало от досады – неужели всё закончится так глупо? Его просто запытают в заброшенной часовне. И всё.
Внезапно Аней почувствовал, как правая ладонь постепенно нагревается. Тепло как бы приобретает плоть, становится плотным и вязким. Повинуясь неясному наитию, мальчишка выбросил ладонь вперёд, в направлении своего мучителя.
Со стороны это выглядело, как ослепительная искра, появившаяся прямо из ладони мальчишки. Она ударила призрака в грудь и отбросила назад. Аней оказался свободен, и спустя всего несколько мгновений точно такая же вспышка ударила в духа с цепью. Его она заставила лишь пошатнуться.
Позабыв обо всём на свете, привидения собрались в кучу и бестолково уставились на нерева. Он трясся крупной дрожью, но готовил новый удар.
Призраки медлили. Они наблюдали за мальчишкой, точно увидали перед собой диковинную зверюшку. Должно быть, им впервые встретился если не равный, то уж точно не самый слабый противник. Тот, что держал в руках цепь, криво усмехнулся и повернулся к Анею спиной. Его мутноватая полупрозрачная фигура медленно удалялась, словно дух возвращался домой с прогулки.
Остальные двое быстренько сгребли за пазуху пыточные снасти и скрылись в стенах. Звуки труб постепенно стихли, уступая место девичьим завываниям и стонам Дзюце.
Аней медленно повернулся к друзьям. Он знал, что нужно что-то сказать, постараться успокоить, но ничего путного придумать не мог. В голове образовалась какая-то мучительная пустота, в которой эхом отзывались остатки боевой молитвы.
– Как ты это сделал? – срывающимся голосом произнёс Прохорий. Он тоже плакал. Плакал и держался за живот.
«Хороший вопрос,» — подумал Аней.
– Да какая уже разница? – хмуро произнёс будущий жрец.
Все разом обратились к незнакомцу. Девушка на его плече прятала лицо в складках растянутой сутаны. Она стеснялась даже взглянуть на ребят, заставших её за греховным занятием. Да и после всего произошедшего ей вообще никого не хотелось видеть.
– Чего уставились? Разве не понятно? Это была наша последняя ночь в Храмовых скалах, и уже завтра всех отчислят. Не смотрите на меня так! – повысил он голос. – Вы прекрасно знаете, как поступают с теми, кто нарушает устав. Особенно с теми, кто ходит в старую часовню под сводами Урюм-горы. Рытникне рытник, жрец-не жрец, какая разница? Скоро мы все вернёмся в родные пенаты и заживём, как раньше. Только вернёмся не с венцом грамоты и в лучах храмовой благодати, а заклеймённые позором. И кое-кто никогда больше не встретится, – губы старшекругника предательски скривились, но он сдержался, лишь крепче обняв монашку. – А тебе и вон ему, – незнакомец указал взглядом на Прохория и Дзюце, – молиться надо, чтобы покинули семинарию живыми.
– Со мной всё в порядке, – упрямо заявил пилиг.
– Оно и видно. А с ним?
– Мы никому не скажем, что произошло здесь! – забиякой крикнул Аней. Он сам не верил в это, но возразить негодяю было просто необходимо.
– А как ты объяснишь его отбитые потроха? – кивок в сторону Прохория. – А то, что у него изо рта кровь фонтаном брызжет? – кивок на шонь-рюньца. – Скажете подрались? Во-первых, всё едино за драку выгонят; а во-вторых, никто не поверит, что два молокососа друг друга так отделали.
– Вы тут все, о чем вообще? – в ужасе завопила Лива. Она вернулась к своему прежнему занятию и, положив голову Дзюце к себе на колени, стирала с его лица кровь. Весь подол девицы был замаран тёмными пятнами. – Какое отчисление? Какие драки? Его скорей в лазарет надо! Какая разница, отчислят нас или нет? Аней, твой друг умирает! И ты, Проша! Ещё не известно, что приключилось с тобой! А-ну, помогите! Помогите же!
Аней понуро схватил Дзюце подмышки и попытался сдвинуть с места, но сил не хватило. Ему попытался пособить Прохорий, но он сам едва держался на ногах и только застонал.
Недоученный жрец вздохнул. Он поднялся и нежно, извиняясь, погладил монашку по спине.
– Отвяжись! – она дёрнула плечом и закрыла лицо руками.
– Иша…
– Не трогай меня!
Губы незнакомца задрожали. Он молча подхватил под руки шонь-рюнца и поволок к выходу. Следом, облокотившись на плечо Ливы, плёлся Прохорий. Последней шла Иша.
– Её с нами не было, – прохрипел выпускник.
– Ч-то? – переспросил Аней.
– Я говорю, с вами был только я. Я и вы трое бегали сюда по ночам. Не говорите никому, что с нами был ещё кто-то. И про вашу девочку, тоже не нужно упоминать. Пусть хоть они останутся.
– Да, – кивнул Аней. – Ты прав.
Глава 13
Сквозь неплотно закрытые ставни в горницу сочился противный ледяной сквознячок. Пахло воском и кадильными благовониями. Лилась тихая писклявая мелодия.
За широким дубовым столом, положив обе руки на столешницу, сидела девочка. На вид ей было лет двенадцать. По плечам рассыпались нечесаные светлые кудри, неряшливо стянутые на лбу берестяным ремешком. Полотняная рубаха, что на девице, была великовата и явно с чужого плеча, от чего широкий вырез воротника постоянно сползал на бок. Взглядом девочка задумчиво следила за дивным танцем оловянного зайчика.
Музыкальная шкатулка, подарок кузнеца Утопы – последнее, что осталось Ие от её прежней жизни. Чудо, что она не сгорела в избе вместе со всеми остальными вещами и… и семейством. Всё изжарилось в труху, даже от людей мало что осталось, а на шкатулке лишь едва-едва повело инкрустацию и пробежали тёмные разводы.
– Здравствуй, Ия, – со стороны двери донёсся осипший голос пастора Клера. Священник медленно подошёл к девочке и положил руку на плечо. Потом он притянул сироту ближе и обнял.
Она по-прежнему отрешённо следила за музыкальным зайцем, хотя в уголках глаз проступили искристые капельки.
– Бог им судья, – снова молвил пастор, – постарайся отпустить обиду. Не держи её в себе. Господь всё видит и спросит с каждого. «Аз воздам», сказал он, нам остаётся лишь смириться и уповать на НЕГО. Так уж случилось, что нет у человека иного заступника… Знаешь, я несколько ночей молился за души твоих родных, но мне кажется, что это и не нужно. Они сейчас там, где вечный свет не даёт сомкнуться тьме и на мгновенье, где радости и счастья настолько много, что для всего остального уже нет места. Однажды эти кущи явились мне во сне…
– Я седмицу прожила у знахарки, – хрипло перебила его девочка. – Она учила меня собирать разные травы, рассказывала, как делать всякие-там настойки… на чечевице, на можжевельнике… Знаете, пастор, оказывается плакун-траву можно смело собирать только на новолуние после первой росы, а иначе рискуешь серьёзно отравиться, – она вдруг заглянула огромными полными слёз глазами прямо в душу священнику. – Я теперь тоже ведьма, да? И меня не примут туда, где теперь мои родные? Ведь… – её губы затряслись. – Ведь… туда берут только светлые души…
– Ну, что ты? Что ты, дитя? Как можно так думать? Кончено же, нет. Твоя душа так же чиста и невинна, как и раньше. Ты ведь не делала ничего дурного, и никто от тебя не пострадал. Даже если знахарка учила тебя чему-то, это ещё не значит, что ты обязана пользоваться. За тебя, Ия, выбор не сделает никто. Ты можешь спокойно позабыть всё наставления лесной ведьмы и жить, как раньше. Чистый дух, соприкасаясь со скверной не пачкается, но делает грязь чуть белее.
– Но я больше не чиста духом, – упавшим голосом молвила девочка. – Я хочу мести. Желаю смерти всем, кто сжёг в тот день мою семью… Пусть они сдохнут! Пусть их голые кости жадно лижут языки пламени, как они делали это с моими родителями! Я хочу убить их всех! Разорвать собственными руками! Я боюсь саму себя, пастор!
Она облокотилась о стол. Воротник по бокам собрался к шее и встал дыбом спереди, приоткрыв для взгляда священника уже округлившуюся девичью грудь. Пастор сглотнул и с усилием перевёл взор на икону Илии Заступника. Сел рядом.
– Знаешь, Ия, быть может, для тебя это будет откровением, но мне, как никому иному, ведомо, что это значит – бояться самого себя. Именно в такие моменты наша вера претерпевает истинную проверку, – священник принялся потирать руки. Взгляд метался из стороны в сторону, лишь бы не задержаться в одном единственном месте. – Мне кажется, в жизни каждого из нас бывают такие ситуации, когда мы начинаем бояться собственных мыслей или, гм, стремлений… Такова наша природа, и тут уже ничего не поделаешь. Но испытать это должен каждый. Это как поговорка, знаешь, за одного битого двух небитых дают? Искушённый, но оставшийся на истинном пути гораздо ценнее того, кто никогда не стоял перед страшным выбором, ибо в нём можно быть уверенным до конца. Мы должны всецело отдать себя в руки Господа и молить его о вразумлении.
– Мне страшно, пастор! – всхлипнула девчонка и крепко прижалась к мужчине.
Он осторожно гладил её по голове, чуть загребая пальцами кудри, когда рука спускалась к шее. Если бы Ия в тот момент подняла взгляд, она бы ужаснулась. Безумный взгляд пастора метался из стороны в сторону, временами проваливаясь под полотняную рубашку в соблазнительную ложбинку между двумя небольшими холмиками.
Это длилось всего несколько мгновений, потом Клер взял себя в руки. Он откашлялся и осторожно высвободился из объятий девочки. Тыльной стороной ладони мужчина стёр слёзы с круглого личика и взглядом указал на алтарь.
– Взгляни, Ия, что ты видишь?
Она хлюпнула носом.
– Иконы… святой круг. Символ Господа нашего.
– Нет, Ия, вовсе нет. Круг не есть символ Господа, но символ человека. Он служит напоминанием о том, что мы каждый раз, в любой отрезок времени находимся на распутье, на перекрестье четырёх дорог. Но эти дороги всегда ведут к определённому пределу, черте нашего круга. Наша жизнь может продолжаться только в пределах этого круга…
– Но ведь линии выходят за пределы круга… – робко возразила девочка.
– Да, но только заканчиваются они тупиком. У каждого из нас свой круг, за пределы которого нельзя выходить, иначе всё закончится очень плохо. И каждый ежечасно стоит перед выбором. Подчас очень нелёгким выбором. Твой выбор сейчас – это затаить обиду, озлобиться, впустить в сердце жажду мщения; или простить, самоотрешиться, сознавая свою неспособность что-то изменить или обратить вспять. Ты можешь стать маленьким затравленным зверьком, с лютой ненавистью взирающим на окружающий мир, либо позволить Господу самому вершить свою волю. Он всемогущ, ему ведомо твое горе…
Раздался резкий треск. Мелодия стихла, и на какое-то время наступила кромешная тишина. Оловянный зайчик прекратил свой танец.
– Ведомо горе? Если он про всё так хорошо осведомлён, как он мог допустить, чтобы я осталась одна на целом свете? Как же так, пастор? Почему он это допустил?..
Клер замялся. С каждым разом ему всё труднее и труднее становилось подбирать слова. Он почесал нос и сложил руки на груди, как бы инстинктивно закрываясь от чего-то. Прошло некоторое время, прежде чем он заговорил.
– Человеческий разум настолько слаб, Ия, что ему не дано понять и крупицы божественного замысла. Быть может, тебе уготована столь великая судьба, что потребовалось хорошенько испытать твою веру, прежде чем, скажем, явить откровения. Кто знает, а вдруг именно тебе будет ниспослано проведение, благодаря которому ты сложишь истинное имя дедера?
– Не хочу я ничего складывать, – всхлипнула девочка, – я хочу к маме! Родители Анея хорошие люди, но… но… они никогда не заменят для меня маму, папу… А Ждана? Она ведь ещё совсем маленькая была. Знаете, на все руки мастерица, а готовить не любила. Вот лучше сто раз в хлеву приберётся, но за щи никогда не примется… За что бог так с ними? А со мной?
– Может быть, это и не он… Знаешь, ведь дедеру становится очень плохо, когда кому-то хорошо. А Господь… Возможно, он не успел ему вовремя помешать.
– Начерта тогда нужен такой господь, который не способен вовремя помешать?
Пастор быстро подбежал к алтарю и перекрестился накосую.
– Господи, прости душу грешную, в сердцах ведь сказала, не по злобе душевной… Огради и защити, – потом он вернулся к девочке и взял маленькие тонкие ручки в свои. Они казались ледяными, но в то же время по ладоням ручьями катился пот. – Ия, пожалуйста, не богохульствуй. Иногда всё, что требуется от человека – это проявить смирение. Смирись, не желай никому зла. Воздастся, всякому воздастся по заслугам, но мы не можем сами вершить суд, поскольку не всеведающи, – священник вздохнул и перекрестил дитя. – Господи, спаси и помилуй. Ступай к Плестам, неровен час хватятся ещё. Нехорошо получится.
Девочка кивнула. Не поднимая взгляда, она вышла из-за стола и накинула на голову белую тонкую шаль без каких-то узоров или рюшек. Ловкие пальцы продели деревянные пуговицы в тугие петли, натянули варежки.
– До свидания, пастор.
– До свидания Ия. Молись почаще…
Девочка покинула тёплую избу. Широкая косая дверь громко хлопнула за спиной. Осторожно ступая по скользкому крыльцу, Ия спустилась и едва не угодила в сугроб. Маленькая брехливая собачонка серой молнией мелькнула из будки и с визгливым лаем помчалась к девчонке. Длинна цепи не позволяла дотянуться, и собака опрокинулась на спину. Даже несмотря на то, что чуть не задавилась, она тут же вскочила и снова попыталась броситься.
Ия отшатнулась. Столкнулась с толстой маленькой бабой. От неё невыносимо воняло луком и лошадиным потом. Маленькие острые глазки на круглом покрасневшем лице гневно сузились. Раздувая ноздри, баба схватила девчонку за руку и хорошенько встряхнула.
– Ты чего тут шляешься, шалаболка, а? Ходят тут всё ходят, к паскуднику этому! Дал денег? А-ну, признавайся!
Ия затравленным зверьком смотрела на женщину. Чем она заслужила такое обращение? Почему эта женщина говорит с ней, как… как… прости, Господи!
– А, да я тебя знаю, – свирепо заключила женщина, – ты – сиротка. Это твоих сожгли полтора месяца назад? Что, утешения приходила испросить?
– Я приходила покаяться…
– И как? Утешил? – баба будто не слышала ее. – Господи! Куда ты смотришь, одни шалаболки кругом!
Такое обращение окончательно доконало Ию. Она с неожиданной силой вырвалась и со слезами бросилась по сугробам вон отсюда. Рядом была протоптанная дорожка, но девочка не замечала её. Проваливаясь по колено, она то и дело падала. Потом поднималась, но только затем, чтобы через несколько шагов упасть снова.
С горем пополам она выбралась со двора пастора и нетвёрдой походкой направилась к избе семейства Анея. Мокрыми варежками сиротка растирала по лицу снег и слёзы. Тонкая шаль сползла на затылок и промокла, но это было неважно. Всё неважно.
По серому безразличному небу с ужасающей скоростью бежали облака. Они казались насмерть перепуганным караваном, пытающимся спастись от неминуемой ужасающей гибели. Короткий зимний день клонился к закату, и красное солнце стыдливо пряталось за высокими двускатными крышами. А воздух, казалось, был пропитан чем-то таким, чему никак не получалось подыскать определения, но от того не менее гадкого и порочного.
Прохожие по-разному смотрели на растрёпанную девочку. У кого-то на лице было написано неподдельное сожаление. Такие люди неизменно начинали хлопать по одёжам в поисках сладостей, но, как водится, ничего не находили. Тогда они со смущённым видом желали девочке здравия и тотчас находили себе невероятно важные и неотложные дела. Многие при её виде, переводили взгляд в другую сторону, будто бы и не замечая вовсе. Находились и такие, кто смотрел с испугом и поскорей старался убраться с пути. А-ну, как и она заразилась от родни? По виду не скажешь, но всё-таки…
За полтора месяца Ия значительно похудела и осунулась. Некогда пухлые щёки ввалились и покрылись едва заметным пушком. Вокруг покрасневших глаз надолго образовались тёмные круги.
Девочка завернула за угол и встретилась с безумным взглядом Авоськи. Юродивый злобным прищуром следил за ней, что-то крепко сжимая за пазухой. Наученная горьким опытом, девчонка огляделась и схватила первую попавшуюся палку. Топнула ногой, замахнулась.
Юродивый заорал, как резанный, и сорвался с места, будто на него самое меньшее вылили чан кипящего молока.
Тут же на девочку обратилось несколько осуждающих взглядов, но никто не проронил ни слова.
– Смотрите, смотрите, – тихо пробормотала сиротка. – Вы такие же, как и он… Неполноценные уроды, готовые заживо спалить соседа, если он вдруг станет угрожать вашему тихому, убогому укладу. Необязательно реально угрожать, достаточно, чтобы кто-то просто указал пальцем… Вот он – зачумлённый, вор, проходимец, ведьма. Хватай и сжигай, отрубай руки, бей камнями и радуйся. Радуйся, что бит он, а не ты. И бей усердно, докажи всем, что ты так же ненавидишь изгоев, как и прочие. А иначе завтра на их месте окажешься ты. И чей-то брошенный камень разобьёт твою голову…
Так, ворча себе под нос, девочка почти уже возвратилась к плестовичам, как сердце пронзила неприятная мысль – музыкальная шкатулка осталась у Клера. Ия оказалась такой дурой, что посмела оставить последнее в этом мире, что у неё есть… А если пастор не заметит игрушку, а завтра её найдёт кто-нибудь из учеников и присвоит себе? А что если она попадёт в руки той злобной женщине?
И не помня себя, девчонка помчалась обратно.
До приходской школы она добралась, когда солнце окончательно скрылось, и в небе красноватым каганцем зажглась полная луна. Ночь облила дворы мертвецкой синевой. Снег крупой валил под ноги, лениво кружась в скупом холодном свете. Ветра не было.
Больше всего на свете Ия боялась снова столкнуться с той неприятной тёткой. Кажется, она приходилась пастору женой, но, позвольте, как у столь благочестивого и доброго человека может быть такая жена? Нет, тут что-то было не так. Скорее всего, Клер просто жалел скрягу-дурнушку и всячески привечал, а народ уже выдумал бог весть что…
Дверь в школу оказалась не заперта. Из вежливости девочка постучала, но ответа не последовало. Тогда она постучала снова, а чуть погодя ещё, – тишина. Набравшись храбрости, сирота толкнула дверь и тихонечко ступила на порог. Она чувствовала себя последней воровкой, без приглашения врывающейся в чужое жилище. Страх, брезгливость и что-то ещё совсем уж непонятное, всё это перемешалось в юной смятённой душе.
В сенях царил кромешный мрак. Было холодно, как в погребе. Пожалуй, даже холоднее, чем на улице. Ия осторожно, держа вытянутые руки перед собой, чтобы ненароком на что-нибудь не напороться, миновала узкий мрачный коридор, освещаемый лишь тусклым светом луны сквозь небольшое оконце, плотно затянутое на два раза бычьими пузырями. Скользнув в горницу, где обычно проходили занятия, нетвёрдым шагом прошла вдоль рядов ученических столов ко второй двери. И снова на стук никто не отозвался.
Девочка дёрнула за ручку, но та не поддалась. Сообразив, что, возможно, она открывается вовнутрь, толкнула от себя, с тем же результатом. Побродив по горнице в поисках шкатулки, полуночница вздохнула. Столы были пусты, а под лавками в лучшем случае можно было найти лишь старый плесневелый кусок сухаря.
Из горницы вела третья дверь – в молельню. Пробраться туда оказалось парой пустяков, поскольку и её позабыли запереть.
Молельня была хорошо освещена. Множество свечей от обычных до поминальных и молитвенных грудились здесь на высоких треногих подсвечниках. Прямой, высокий вызолоченный иконостас был уставлен образами в несколько рядов. Висевшее посреди молельни паникадило бросало сквозь дым ладана таинственные лучи на блестящую резьбу и усыпанную дешёвыми самоцветами оклады.
Низенькая арочная дверь с железной инкрустацией была приоткрыта. Насколько помнилось Ие, она вела в исповедальный покой, где ей самой бывать ещё не доводилось, но многое слышала от покойной матушки. Из-за двери раздавались тихие непонятные звуки.
– Пастор, Клер? – тихо позвала девочка. – Пастор, вы здесь?
Она осторожно заглянула внутрь и тут же отскочила. То, что открылось в тот миг взору, было чудовищно, отвратительно, непостижимо! А главное, совершенно невозможно. Это было наваждение, может быть, даже сон, но уж точно никак не реальность. В памяти лишь остался острый запах медовухи, а тёмная фигура с приспущенными штанами тотчас ускользнула куда-то далеко, к самым задворкам памяти.
– Ия! – раздалось из исповедального покоя. И крик этот мало походил на человеческую речь. – Чего тебе?
Не в силах ответить хоть что-то, девчонка сломя голову бросилась наутёк. В суматохе она налетела на высокий витой подсвечник, с грохотом обрушила его на пол и запнувшись упала сама. По деревянному, отполированному сотнями и сотнями ног полу разлился горячий воск. Угодив в него ладонью, Ия по-кошачьи зашипела и быстренько поползла на четвереньках к выходу. На ходу вскочила и снова побежала.
Горячая ладонь тисками сдавила маленькое запястье и больно рванула в сторону так, что показалось ещё немного, и рука оторвётся. Ия потеряла равновесие, но её подхватили под вторую и хорошенько встряхнули.
– Ты что подглядывала? – прошипел Клер. Судя по запаху и тому, насколько замедлилась его речь, пастор был изрядно пьян. Налитые кровью глаза, будто не видели ничего перед собой. – Вон отсюда, негодница!
Он швырнул девчонку так, что её пронесло маховую сажень. Не обращая внимания на дедеровскую боль в бедре и локтях, Ия подскочила и рванула так, как вроде сзади гнались черти. Ужасный стыд катился из глаз, обжигая щёки. Казалось, весь мир сошёл с ума. Даже пастор, добрый пастор Клер и тот не устоял перед всеобщим помешательством. Что с ним стряслось? Не мог он в здравом уме вести себя подобным образом, никак не мог. Он же пастор.
Откуда юной деве было знать, что во хмелю даже самые милые люди способны и не на такое? Что дедерово зелье в одночасье может делать из людей чудовищ, куда более ужасных, чем те, с коими сражались ривы или белые жрецы.
Девочка не добежала до спасительной двери всего несколько шагов, когда её схватили за волосы и резко потянули назад. Раскинув руки в стороны, она упала навзничь и тут же оказалась придавлена к полу.
– Любишь подглядывать? Интересно было? – пастор дышал перегаром прямо ей в лицо.
Ия пыталась сопротивляться, отталкивала, умоляла прекратить, но священника словно вселился бес. Ему было плевать на все просьбы и мольбы ученицы. Сначала мужчина хрипел о том, какая Ия на самом деле негодная девчонка, а потом и вовсе сбился на непонятное бормотание.
Холёные потные руки, почти не знавшие ни косы, ни плуга с хрустом срывали одежду. Угостили девочку парой хлёстких затрещин, чтоб малость поутихла. На какое-то время она действительно смолкла, но, когда чудовищный священник задрал юбку и всей пятернёй схватился за промежность, Ия взвыла.
Клер без особого труда зажал ей рот левой рукой, а правой суетливо принялся развязывать шнурок на портах. Проклятый узел никак не поддавался охмелевшим пальцам. Время от времени приходилось бросать это занятие и смирять вырывающееся юное создание.
За окном бушевала непогода. Ветер колотился в ставни, словно пытаясь ворваться и помешать. Послышался рокот громовой колесницы, слыханное ли дело – гром среди зимы? Но обращать внимания на такие мелочи времени не было. Второй раскат будто предал силы ветру, и его порывы ледяным тараном ударили вновь. Ставни захрустели, но выдержали и этот напор.
От разгульного ветра в молельне ходили сквозняки. Они горели едва-едва, на самой границе света и тьмы. А иконостас… это была совершенно отдельная история. Словно не желая смотреть на происходящее, образа с грохотом посыпались вниз.
Сумасшедший пастор почти добился успеха. Почти. В самый последний момент девка взвыла раненым зверем и оттолкнула его с такой силой, что Клера подняло вверх и грянуло спиной по амвону. Какое-то время перед глазами плясали белые вспышки. Но пастор быстро собрался с силами и вскочил.
И в этот самый момент ставни поддались ветру. Их вырвало с корнем, бросив к подножию иконостаса. Ворвавшийся ураган мигом погасил свечи. А потом в окне мелькнула крепкая тень. Небольшие рога тускло блеснули в свете последних угасающих свечей. Крепкие пальцы сдавили горло священника, чёрт прохрипел:
– Ты слишком далеко зашёл, – и дедеровская хватка передавила пастору глотку.
Ия задыхалась и, давясь слезами, куталась в старенький полушубок. Начиналась истерика, её трясло. От страха девочка была на грани помешательства. Особенно когда косматое существо с рогами село неподалёку и обняло руками колени. Девочка зажмурилась и свернулась клубочком. Несомненно, после пастора проклятый бес разделается с нею. Но вместо этого чёрт заговорил.
– Мне как-то довелось побывать в мироградском Цветущем саду, – голос был низкий и приятный. Из тех, от которых по спине пробегали тёплые мурашки. – И, ты знаешь, я бы сказал, ничего особенного. Лично мне больше нравится в Новиграде, конечно же, в Великом, а не Новом, в яблоневых садах. Ты бы их видела в цвету… – чёрт закатил глаза и принялся мотать головой из стороны в сторону. – Когда десятки, сотни деревьев сплошняком покрыты белыми и розовыми бутончиками, а в воздухе стоит такой запах, что не мудрено забыть обо всём на свете, тебе начинает казаться, что вечного блаженства можно достигнуть и на земле… Самое волшебное место на Мырьском континенте. Если будет возможность, обязательно побывай.
Ия по-прежнему боялась обернуться к страшному существу, но истерика постепенно прекращалась. Бес говорил так запросто, что каким-то образом его спокойствие передалось и девочке. Её всё ещё трясло, но это уже было следствием всего пережитого и просто так не прошло бы.
– Много в Горнем мире диковин, – со вздохом продолжал чёрт. – Взять хотя бы Змиеву топь или Сожжённый город? Казалось бы, совсем разные места. Конечно, они расположены неподалёку, но мрачные развалины Сожженного города никому бы не пришло в голову связать со смертельной зеленью топи. Однако между ними всегда была незримая пуповина, одно питает другое, представляешь? Или, например, знаешь, к востоку от Арапейского нагорья живёт народ песеглавцев. Да, ты не ослышалась, такой вот диковинный народ, люди с собачьими головами. Это чрезвычайно свирепые и жестокие люди. Живут по принципу: бей своих, чтоб чужие боялись. Чуть что, сразу за оружие хватаются. А на мысе Теи и Анея, среди непроходимых болот живёт Кощун. Говорят, когда он был молод, то построил для любимой перед окнами многоэтажные сады.
Девочка искоса поглядывала на него, стараясь ничем себя не выдать. Она позабыла бояться и вовсю слушала россказни лукавого. Пытливый глаз скользил по тёмно-бурой густой шерсти, разглядывал мощные копыта на ногах. Такими, верно, запросто жердь перебить можно, a-то и оглоблю. Ия с интересом разглядывала крепкие лохматые руки, коими бес эмоционально размахивал, чтобы живее описать чудеса, которые ему довелось узреть.
В сущности, он ни к кому конкретно не обращался. Вот просто рассказывал и всё. Словно по какой-то детской прихоти, из желания выговориться. Острый взгляд абсолютно чёрных глаз взирал прямо перед собой сквозь алтари, сквозь стены молельни, сквозь всё, что было за околицей, прямо туда, о чём рассказывал бес. Тонкие нервные губы то и дело на короткое время складывались в некоторое подобие улыбки, а потом снова оживали. В такие минуты дедерово создание чем-то напоминало человека. Обыкновенного доброго человека. И рассказывал так складно, как многоопытный баян.
– О, этот сад воистину чудо из чудес! Семь этажей по нескольку вёрст каждый, промеж которыми деревянные лесенки с перилами, сплошь увитыми плющом. И вот, на каждом из этих этажей свой особенный сад. Снизу ели, клёны, тополя, всё, что ты привыкла видеть каждый день. Дальше буки, грабы вязы и так далее. А на самом верху чудесные огромные растения, пестрящие самыми невообразимыми цветами и формами. Нигде в мире нет больше таких. И всё это находится у огромного бурлящего водопада. Это такая бурная река, которая бежит по горам и срывается вниз с крутых утёсов.
Ия уже окончательно развесила уши и слушала лукавого, как самого обыкновенного сказочника. Ей давно говорили, что дедеровы слуги умели заболтать до того, что родную мать позабудешь, но сейчас это не имело никакого значения. Бесовский голос отнюдь не был похож на то, что иной раз она нет-нет да представляла себе, пытаясь вообразить, что было бы, вздумай дедер искусить девочку. Голос был тихий и приятный, его хотелось слушать вечно. Неважно о чём он говорил, пусть бы даже возносил хулы Господу, лишь бы не смолкал. Его бархатные нотки успокаивали куда лучше любых возможных уговоров. Они не давали мыслям обо всём случившимся ни единого шанса, и девочка была благодарна чёрту за это.
– Меня, кстати, Эзебтом кличут, – произнёс чёрт и замолчал, глядя на девочку.
– Ия, – сказала она и не узнала собственный голос. Он сделался каким-то сухим, порывистым. Вторую букву имени девка просто проглотила.
Бес прислонился спиной к амвону и закрыл глаза. На получеловеческом лице блуждала рассеянная улыбка, какую можно видеть у странников, одолевших длинный путь и, наконец, дошедших до цели.
Молчание затягивалось.
– Спасибо… – неловко обронила девчонка.
– Что?
– Я говорю, спасибо, – почти шёпотом повторила она. – Вы… Вы ведь спасли меня.
Чёрт открыл глаза и улыбнулся до того располагающе, что девочке вновь стало не по себе.
– Ты сама себя спасла. Я пытался, но, если бы не ты, ничего бы у меня вышло. У тебя удивительный талант, Ия, без которого я бы не смог сюда войти, церковь как-никак, – он комично всплеснул руками. – И ты бы не смогла отбиться… Ты ведь уже поняла, что это не ветер колотился в ставни, верно?
Ия неопределённо пожала плечиками и потуже закуталась в полушубок. Она снова начинала бояться.
– Поняла, поняла. Но чертям в церковь ход заказан, это всякому известно. Я хотел тебе помочь, но не мог… Для нас ваши храмы окружены чем-то вроде огненного кольца. Нам даже приближаться к ним нестерпимо больно. Взгляни.
Он вытянул обе руки и замолчал. Какое-то время девочка боялась бросить даже короткий взгляд в его сторону. Чёрт терпеливо ждал. Он не торопил, не ругался, не одёргивал рук. И мог бы ждать ровно столько, сколько бы потребовалось, день, сутки, седмицу.
Наконец, девочка решилась и посмотрела. В суматохе, да и от страха, она не заметила, что руки чудовища почти сплошняком пузырились волдырями. Кое-где клочками свисала обваренная кожа. Иногда к ней насмерть были приварены густые пряди бурой шерсти. Глубокие шрамы покрывали правую руку беса до самой шеи. И вообще, впечатление было такое, будто его долго поливали кипятком, а потом хорошенько отходили плетью.
– В общем, попасть сюда было трудновато. А если бы ты не позвала, я бы умер снаружи, но так и не прорвался сюда.
Удивление от того, что она, оказывается, успела позвать чёрта, перекрыло собой даже то, что рогатый бес, рискуя собственной жизнью, пытался ворваться в церковь, чтобы защитить обыкновенную слободскую девочку, сироту от одуревшего священника.
– Я позвала?
– Да. Не словами, разумеется, нас обычно зовут иными способами, хотя и словами бывает. Понимая, что помощи ждать неоткуда, каким-то образом ты смогла выдавить из себя тот отчаянный призыв, который развязал мне руки.
– Но как? Как бы я смогла?..
– Я ведь сказал, у тебя есть дар. Дар редкий и удивительный. Ты не обычный ребёнок, Ия, ты – тихий омут.
– Кто?
– Тихий омут, – обронил бес. – Но не пытай меня, я не могу сказать тебе. Я здесь просто, чтобы защитить…
– Кто же может? – где-то на задворках сознания девочка дивилась, как ещё не лишилась рассудка от страха, да ещё и разговаривает. Но эта мысль мелькнула очень далеко и пропала. Всё исчезло, остался только чёрт. И его голос.
– Протогор, – тихо и, как показалось Ие, затаив дыхание, произнёс Эзеот. – Но ты, наверное, не слышала о нём?
– Нет… – покачала головой девочка. Внезапно она поняла, что невероятно устала. Слишком много было потрясений за последнее время, слишком много горя для одной маленькой девочки. Всё это казалось долгим безумным сном. Отвратительным и липким, от которого никак не получалось отделаться.
– Вы привыкли называть его дедер, – продолжал Эзеот. – Отец чертей или враг рода людского. Если ты пожелаешь, я могу попробовать устроить вам встречу… Поверь, он знает ответы на все твои вопросы.
– Встреча с дедером?
– Да, с великим и ужасным дедером. Впрочем, не так уж он и ужасен. Не верится? Ну, конечно, он ведь корень всех ваших бед…
– А разве не так?
– Может, тебя это разочарует, и ты, конечно, вольна не поверить мне, но человек сам корень всех своих бед. Дорога от одного события к другому всегда лежит через вас самих. Ты судишь о дедере по рассказам друзей и знакомых, но кто из них видел его лично? Кого из великих священнослужителей он лично пытался искусить, но не преуспел? А именем вашего бога, знаешь, порой творятся куда более мерзкие дела, нежели именем Протогора.
– Хочешь сказать, что Господь хуже твоего Протогра?
– Нет, я хочу сказать, что нельзя судить о ком-то понаслышке, не узнав самолично. Тебе скажут, вот тот-то и тот-то редкая сволочь и что? Ты поверишь? А что если тот, кто сказал тебе это просто обижен на оклеветанного? Тебе никогда не приходило в голову, что люди необязательно такие, как о них говорят? На тебя саму никогда не смотрели искоса, как на зачумлённую? – вот тут чёрт попал не в бровь, а в глаз. Девчонка изо всех сил сжала кулаки, чтобы не расплакаться. – В чём ты виновата? А в чём были виноваты твои родители? Все вокруг говорят, что они заразились, но веришь ли в это ты? Если это так, то почему никто больше не заболел? Даже ты! Ты – человек, который почти постоянно был рядом.
– Люди – одно. Они злые, завистливые, бесчестные. Им нравится смотреть на страдания другого, потому что тогда им становится легче. Когда смотришь на чужие муки, волей-неволей закрадывается пакостная мыслишка – хорошо, что не со мной. Когда другому худо, за себя как-то спокойней.
Бес едва слышно присвистнул, поражённый не по-детски взрослыми размышлениями Ии.
– Но ведь, священнослужители…
– Священнослужители – тоже люди, – перебил её Эзеот, – и им тоже свойственно ошибаться, неверно толковать и даже злиться. Никто не гарантирует тебе того, что Саптиентия была верно истолкована. Ты никогда не сможешь быть уверена даже в том, что там запечатлены истины, пока бог не перескажет тебе их лично. Но даже тогда существует опасность, что эти видения были навеяны кем-то злонамерено. Нет критериев истины под этими небесами. Их никогда не было и не будет. Всё относительно. И если что-то кажется плохим или хорошим, совсем необязательно, что оно таким и является. Ты считала слобожан хорошими и благочестивыми людьми – они сожгли твоих родных. Конечно, не со зла, а так, из самозащиты. Ты считала образцом для подражания пастора Клера и доверяла ему самое сокровенное, он тебя чуть не изнасиловал. А богомерзкий чёрт, противник рода людского, лукавый, как иногда вы нас именуете, спасает тебя. Пытается прорваться туда, куда попасть для него едва ли не самое страшное. Чего из этого ты ожидала? О чём предупреждали люди?
Из глаз девочки снова хлынули слёзы. К горлу подкатил ком, от которого впору было задохнуться.
– Всё о чём нам говорил кто-то – ничто, пока мы сами в этом не убедимся. Пока не набьём собственных шишек, придётся плясать на чужих граблях и под чужие дудки. Ты ведь даже не знаешь, кто такая, в чём твой дар. А, впрочем, – бес уныло махнул рукой, – всё это неважно. И какого силби я тут перед тобой распинаюсь? – он решительно встал и быстро отправился к окну, рассуждая на ходу. – Тебе ничего не угрожает, значит делать тут больше нечего.
Он уже перекинул одно копыто на улицу, когда резкий крик его остановил.
– Постой!
Эзеот медленно обернулся и сложил на груди руки, дескать, ну, что ещё?
– А твой Протогор может помочь мне отомстить… за семью?
– Не знаю, – пожал плечами бес. – Я не могу говорить за Протогора. Наверное, как договоришься. Одно могу сказать совершенно точно, это ему по силам.
– Я согласна, – услышала Ия свой голос и невольно вздрогнула, таким жутким он был в тот миг. – Устрой мне встречу с дедером.
Чёрт тепло улыбнулся и снова возвратился в молельню.
Глава 14
Взгляд неотрывно следил за курящейся в углу лампадкой. Дымок принимал самые сказочные и невообразимые очертания. То оборачивался густым облаком, то становился похожим на смешные кошачьи мордочки. Однажды живое воображение Анея вырвало нечто похожее на горбатую саахадскую лошадь – верблюда. Их мальчишке довелось увидеть полторы седмицы назад, когда в Храмовые скалы прибыли паломники из страны песков. Более чудного создания и придумать было сложно. Они так смешно жевали колючки, что не было сил сдерживаться от смеха. А когда одному из них вздумалось плюнуть в кого-то из выпускников, то-то было весело.
Прошло уже семь дней после того, как их едва не размазали привидения старой часовни, но никаких разбирательств пока не последовало. Аней постепенно расслабился, как и все остальные. Кроме, разве что, Ливы. Девчонка всё ходила какая-то мрачная. Ту парочку влюблённых Аней больше не видел.
Мысли почему-то настырно уходили далеко от учёбы, и никак не выходило обратить их в нужное русло. Перед мысленным взором пролетало тёплое лесное озерцо, в котором так любилось купаться с друзьями. Спелая зелень клёнов и елей… И земляника, густо разбросанная в сочной высокой траве.
Здесь, среди серого безмолвия и каменного холода, взгляду порадоваться было не на что. В Храмовых скалах отродясь ничего не росло, словно это место Господь специально создал для самосозерцания и отрешения от мирских сует. И – кто знает? – не от того ль жрецы для своих одежд выбрали зелёный цвет? Чтобы, тоскуя по дому, можно было хоть на минутку увидеть знакомую зелень, пусть даже и неживую, не настоящую.
Перед десятком учеников взад-вперёд расхаживал отец-наставитель Фракья. Поговаривали, что он является наставником рытников, а у обычных послухов ведёт всего несколько лекций. Он уныло и неинтересно рассказывал историю одного пастора из какого-то далёкого края, который из глины создал себе слугу.
– Свои еретические изыскания описал сей недостойный сын Святой Церкви в богомоерзком трактате «Голем». Что в последствии обернулось многими бедами, когда оный трактат попал в руки к чернокнижникам.
«Зачем мне об этом знать?» — подумал Аней, едва не засыпая.
Монах, между тем, продолжал говорить себе под нос, ни к кому конкретному не обращаясь.
– Големы имеют вельми крепкий стан, могучие руки и пустую голову. Креатуры сии могут говорить, сиречь, складывать простые фразы, но даже элементарное мышление им недоступно. На челе начертано колдовское заклинание, дарующие голему извращённое подобие жизни. Нас интересует последнее слово заклинания, которое читается как «ЭМЭТ», что значит «жить». Против голема бесполезны обычные способы воздействия.
«Наконец-то что-то интересное. Неужели не только рытников наставляют, как бороться с чудовищами, но и нас чему-то научат?»
– Он не боится, – бубнил отец-наставитель Фракья, – ни воды, ни жара. Самое прочное и острое оружие лишь затупится о него. Но истине говорю вам, в начале кроется и конец. Если стереть с чела голема первую букву в слове «ЭМЭТ», то получится «МЭТ» – «умирать». И голем обратится во прах.
Скрипнула лёгкая дверь, покрытая святыми символами. В келье показался здоровый лысый монах с маленькими глазками и большим носом. Его рот, по обыкновению, растянулся в широкой улыбке. В общем, мужчина производил впечатление дурачка, но здесь таких было много. Их считали божьими людьми.
– Тебе чего, Шарлей? – тихо произнёс лектор.
Слабоумный медленно вытянул перед собой руку и пальцем показал на Анея. А потом скрючил обе кисти в нескольких непонятных жестах и снова показал на мальчишку.
– Хм, – на миг задумался монах. – Ладно, Аней, ступай с Шарлеем.
Юный послух смерил взглядом детинушку и нервно сглотнул. Юродивый Авоська по сравнению с ним казался птенцом на фоне коршуна. И хотя слободский дурачок ни разу не сделал ничего худого, мальчишка боялся его до дрожи в коленках. Чего уж говорить о здоровом, богатырского покроя Шарлее?
Кто их блаженных знает? Мало ли, что в голову взбредёт.
– Ну-ну, смелей, – поторопил наставник.
Мальчик осторожно выбрался из-за небольшого древнего столика и, понуро опустив голову, поплёлся за юродивым. Всю дорогу страшный божий человек смеялся не пойми чему и хитровато поглядывал на парня, будто знал о нём что-то очень занятное. Или собирался учинить какую-нибудь каверзу.
Стоило Анею подумать об этом, как внутри всё похолодело. Ледяными пальцами страх сдавил глотку и так не отпускал, пока они не оказались перед расписной арочной дверью, инкрустированной по краям золотом. Со святым перечёркнутым кругом в середине.
За ней скрывалось то, где парнишка не чаял появиться хоть раз в жизни – келья святейшего Ерга, архипрелата Храмовых скал. Человека-легенды, истории о чьих благочестивых деяниях передавалось из уст в уста. И, наверняка, после смерти святого отца о нём напишут житие.
Дверь бесшумно отворилась, и мальчишка вошёл. Келья слабо напоминала комнаты простых монахов. Конечно, она так же была внутри скалы, стены испещряли плесень, плющ и оспины, но у дальней стены находился добротный, дающий много тепла, очаг. Вокруг было много свечей, стоявших здесь повсюду: на полу, на подсвечниках, на столе. У стола, нещадно забросанного какими-то свитками, перьями, испачканными кляксами, множеством чернильниц и какими-то вещами, о которых Аней и не слыхивал никогда, стояло два стула. Один находился за столом ближе к стене. Его сидение, спинка и подлокотники были обшиты бархатом. Стул, стоявший напротив, чуть беднее, да и стоял как-то подальше первого, кажется, прибитый ножками к каменному полу кельи. Совсем далеко, в практически неосвещённой части комнаты находилась широкая кровать с балдахином тёмно-зелёного цвета.
За столом сидел Ерг. Голова и руки заметно тряслись, но взор на удивленье оставался острым. Старец тепло улыбнулся и указал на стул перед собой:
– Здравствуй, Аней, присаживайся, – как только эти слова были произнесены, Шарлей расхохотался и вышел вон.
Мальчишка проводил его перепуганным взглядом и повернулся к архипрелату. Анею казалось, он вот-вот провалится под пол. Такого страха и неловкости ему испытывать ещё не доводилось. Ещё бы! Толковать вот так – с глазу на глаз с самим преподобным Ергом… Тут уж было от чего голове пойти кругом.
– Я бы хотел, чтобы до определённого срока предмет нашего разговора не стал достоянием общественности…
Аней торопливо закивал, сам не до конца понимая, на что, собственно, соглашается. Такому человеку, как святой отец, отказать было просто невозможно.
Старик по-доброму прыснул в кулак.
– Я хочу сказать, что ты не должен никому рассказывать, о чём мы с тобой говорили.
Сообразив, чего от него хочет отец-настоятель, мальчишка закивал ещё сильнее.
– Вот и славно, – облегчённо выдохнул Ерг. Можно подумать, он опасался другого ответа. – А дело вот в чём, Аней…
Настоятель сложил ладони в замок и на какое-то время задумался. Его взгляд блуждал по полу исписанным тетрадям, берестяным стаканам с писалами и подсвечникам.
– Гм, все мы, – наконец продолжил святой отец, потирая большие пальцы, – так или иначе, противостоим злу. Каждый несёт свой крест в собственном круге. И неважно приходской ли это игумен или член Священного Синода Храмовых скал. Мы все несём в себе бремя противостояния дедеру, ибо являемся последним рубежом. Не станет нас, и человечество падёт под ударами дедеровой кузнецы.
Мальчик слушал его, не смея шелохнуться. Мало того, что его без всякого предупреждения привели к самому святейшему архипрелату, так того понесло в пространные рассуждения, абсолютно непонятные простому слободскому мальчугану. Нет, разумеется, общий смысл сказанного не понял бы разве что младенец, но вот только к чему это всё? Наверное, учёный муж пытался что-то втолковать помимо произнесённого. И не исключено, что всё это, опять же, можно было изложить куда проще и на порядок понятнее. Но перебивать и переспрашивать Аней даже не решился.
– Уверен, тебе ведомо, что в Храмовых скалах обучаются не только представители, гм, верховного духовенства, но и ещё совершенно специфический род священнослужителей. Гм, в народе их, кажется, называют белыми жрецами. Ну, или чаще – цепными псами Храма. Это те из нас, кого Господь отметил своей дланью, чтобы противостоять злу лицом к лицу. И, в общем-то, немудрено, что силы белых жрецов простираются далеко за рамки обычных человеческих возможностей.
Ерг закряхтел и поднялся. Он тихонько, опираясь на широкую изогнутую трость, подошёл к Анею и положил руку мальчишке на плечо. На сморщенном лице настоятеля мелькнула ласковая улыбка.
– Здесь, в Храмовых скалах, их называют рытниками. С норальского это значит «несущий свет». Они приносят свет даже туда, где тьма укоренилась настолько, что никакими общепринятыми методами не получается её одолеть, – Ерг присел на краешек стола перед Анеем и заглянул ему в глаза. – Рытником суждено стать далеко не каждому. Для этого нужен особенный дар, и в тебе он есть. Догадываешься, откуда я это знаю?
Архипрелат замолчал, наблюдая за реакцией семинариста. Конечно, Аней догадывался. И дурак бы догадался – всё из-за того, что они с друзьями устроили ночью в часовне. Мальчишка покраснел от стыда.
– Гм, Аней, я бы хотел предложить тебе судьбу несколько отличную от той, какую ты представлял, отправляясь сюда. Я хочу, чтобы ты стал рытником. Тебе придётся навсегда забыть о служебном росте при Храме или, быть может, о собственном тихом приходе где-нибудь в небольшой слободке. Но взамен тебе откроется такое, перед чем оказывались лишь избранные.
– Мир нуждается в тебе, Аней. – чуть помолчав, продолжал настоятель Храмовых скал, – В тебе и таких, как ты. В ваших талантах. Я не могу приказывать… или даже просить. Но предложить – непременно. Вряд ли когда-нибудь у тебя появится возможность иметь собственный дом и малых деток. Домашние щи будут для тебя самым изысканным лакомством. Твой враг будет самым страшным врагом, способным существовать под этими небесами. Он будет менять личины, имена… Он постарается стать другом и отвратить тебя с истинного пути. Будет трудно, Аней. И возможно, когда-нибудь, какой-нибудь Безумный рив придёт за твоей головой. Но мир нуждается в тебе. Рытники нужны людям, как никогда ранее.
Преподобный засучил рукава и подошёл к подсвечнику. Дрожащей рукой смёл несколько огарков и заменил новыми свечами.
– На самом деле, я должен жестоко наказать тебя и всех твоих друзей за эту неслыханную дерзость! – неожиданно воскликнул Ерг и ударил кулаком по столу. Аней вздрогнул. – Самое меньшее, я должен выгнать вас всех взашей, но дар белого жреца – штука редкая, разбрасываться грешно. Ради этого я даже готов пощадить всех, кто был в ту ночь под Угрюм-горой. Ступай, Аней. И обещай крепко подумать.
– Обещаю, владыка, – тихо пролепетал мальчишка и чуть не расплакался, сам не понимая от чего.
– Вот и славно, – тепло улыбнулся Ерг.
Дверь тихо отворилась, и в келье очутился Шарлей. Как во сне, Аней последовал его немому приглашению и вышел.
Глава 15
Посреди необъятного снежного поля на расчищенном клочке стылой земли тихонько тлел костерок. Рядом лежала основательная вязанка дров, упрятанная от мороза и сырости в плотный кожаный мешок. Напротив, на пустотелом замшелом стволе сидел мужчина. Он был крепок до того, что в крытом бараньем пуховике напоминал медведя. Непокорная грива иссиня-чёрных волос настырно выбивалась из-под тугой заячьей шапки.
Одной рукой Утопа держал в кулаке тушку вяленого леща, а в другой толстый высветленный кусок пергамента. Щуря глаза от солнца, он пристально рассматривал какие-то чертежи, замеры и понятные одному ему текстовые наброски. Судя по всему, кузнец был очень доволен. Лениво кусая терпкую рыбину, самодовольно ухмылялся и нет-нет да бормотал что-то себе под нос.
Перевернув пергамент, кузнец остался доволен и тем, что содержалось там. Наконец, чертежи были сложены и водворились за пазуху, лещ съеден, а костер засыпан снегом. Снизу к объёмистому заплечному мешку Утопа привязал дрова и единым махом забросил за спину. Поправил шапку и поднял дорожный посох, настолько гладкий, будто руки странников полировали его не одно столетие.
Утопая по колена в хрустящем, недавно выпавшем снегу, мужчина продолжил путь. Солнце нынче висело в зените. От чистого, выпавшего совсем недавно снега слепило глаза. Погодка царила безветренная, хотя стоял небольшой морозец, обещавший ближе к вечеру стать трескучим.
Кругом на многие вёрсты не было ни души. Какой безумец решиться путешествовать зимой?
Внезапно к хрусту шагов кузнеца добавился ещё один. Утопа повернул голову – рядом шёл чёрт. Маленькие, больше похожие на две набитые шишки, рога противно поблескивали на полуденном солнце. Тонкие губы существа складывались в некоторое подобие улыбки.
– Везде тебя ищу, – прорычал Утопа.
– Здравствуй, Кузнец, – осклабился чёрт. – Ты готов?
– Давно готов. Веди к Протогору.
…На неровном, кое-где бугристом снеге вдоль слегка припорошенной цепочки широких человеческих следов вдруг ни с того ни с сего возникала цепь следов поменьше, напоминавших копыта, но гораздо больших, нежили можно было встретить у домашнего скота. А опытный следопыт добавил бы к тому, что принадлежали они существу, передвигающемуся на двух конечностях.
Спустя полтора десятка шагов, следы резко обрывались.
* * *
Редкий подлесок уныло тянулся вдоль мглистой дороги. Вот уже половину дня ему не было ни конца, ни края. Кузьмич упрямо пытался втолковать Будиладу, что ещё вот-вот и появится равнина, а там и до Капища рукой подать. Но подлесок, похоже, не знал, что скоро должен закончиться и всё тянулся неровный щетинистым покрывалом.
Лазутчик угрюмо смотрел вперёд и молчал. Как никогда в жизни, ему хотелось заткнуть словоохотливого возницу, но приходилось сдерживаться. Всё-таки он единственный в лихоборских предместьях, кто согласился довезти беглеца до Капища. Остальные почесывали затылки и разводили руками, мол, к вечеру снегопад – по всему видать – а в такую погоду немудрено и застрять где-нибудь в лесу на всю ночь, а то и дольше.
Старенькие сани тихо скрипели под усталый храп дохожей кобылы. От беспрерывной качки дико клонило в сон, но спать было нельзя. Знаем мы эту голытьбу – полустоличных смердов. Такой топором зарубит и как звать не спросит. Не побоялся ведь ни снегопада, ни разбойников, кои ныне шныряют чуть не у каждой дороги. С таким только зазевайся.
К вечеру докучливый подлесок постепенно стал редеть. С каждой новой саженью деревья росли всё дальше и дальше друг от друга, плавно переходя в неровное холмистое поле. Его пределы уходили столь далеко, что казалось, будто снежное покрывало прикасалось к небесному своду.
Почти у самой границы между лесом и долом Кузьмич остановил кобылу.
– Приехали, – мрачно обронил угрюмый бородач и, переложив вожжи в левую руку, полез правой под козлы.
– Ты что, белены объелся? – рассвирепел Будилад. Сонливость тут же куда-то пропала. Воин в личине врага подскочил и схватил мужика за воротник. – Было же уговорено, прямо до Капища!
Возница спокойно – видимо не впервой – выудил из-под козел топор и замахнулся.
– А-ну, пусти! Живо!
Будилад заколебался, серьёзно размышляя, а не затряхнуть ли обнаглевшего смерда? Ишь, чего выдумал! Но пересилив себя, он выпустил воротник и на шаг отступил.
– Побойся бога! – давясь от гнева прохрипел он. Лесорубы-лесорубами, но время дорого. Пристукнуть бы его быстренько и уложить под ёлочкой. А лошадка с санями, поди, ещё не раз пригодилась бы. – Где ж стыд-то твой? Сейчас ты быстренько цокнешь на свою клячу, и мы продолжим путь. Когда доберёмся до Капища, распрощаемся к едрене-матери. Как и договорились.
– Нет, боярин, не пойдёт, – бестолковому дровосеку явно было невдомёк, что с этим рыжим незнакомцем со взглядом мертвеца лучше не шутить. – Про уговор я помню, но мы не сговаривались, что приведёшь ты меня прямо к чёрту в логово. Так что, слазь-ка подобру-поздорову и ступай своей дорогой.
– Я привёл? – от удивления лазутчик даже на какое-то время забыл про ярость. – Кто из нас, вообще, проводником снаряжался? Где ты тут чёрта увидал? Быстро лезь в сани и заткни хайло!
– По всему, мы давно бы добрались до места. Давно, мил человек, – мрачный Кузьмич буравил нанимателя бесцветными глазами. Он не боялся, не допускал и на мгновение той мысли, что крепкий незнакомец может оказаться и воином дружинным, и, в общем-то, самим чёртом. Но, в таком случае, почему отказывался продолжить путь, было не вполне ясно. – Я никак не мог понять, кто же нас водит. Ежели леший, так то ж оно ведь одно, а коли же чёрт лукавый, тогда совсем иное…
– И как ты понял, что это чёрт? – терпение Будилада трещало по швам. Он чувствовал, как внутри закипает животная ярость. Ещё мгновение, и лазутчик голыми руками разорвёт этого невежду.
– А так, боярин. Леший водит просто так и всё больше норовит в чащу уволочь, а тут вишь ты всё по каким-то задворкам мотает, ни туда и ни сюда – как по черте какой. А на небо глянь!
Лазутчик поднял голову – небо, как небо.
– Сплошняком затянуло, а снега нет. Ветер усиливается, вон, глянь, позёмка как спешит. Нет, братец, не поеду я дальше, не желают нас в той стороне… А может, оно и к лучшему. Ты себе там знай, как хочешь, а я обратно возвертаться буду. Оно, знаешь, бережённого бог бережёт.
Будилад сжал кулаки – убить мерзавца. Взять и задавить, как собаку.
Ветер действительно усиливался. Позади на ветвях монотонно трещали сороки и вороньё. Внезапно кобыла поднялась на дыбы и рванула так, что оба мужа покатились с саней.
Лазутчик воткнулся головой в сугроб. Пришлось потратить некоторое время, чтобы выбраться из-под сырого тяжёлого снега. Когда муж выпрямился, первым, что он увидел, оказались перевёрнутые сани, непостижимым образом до половины врытые в снег. И обезумевшая от страха кобыла, которая хрипела и жутко ржала, пытаясь сорваться с уздечки. Недалеко под высокой пушистой елью, свернувшись калачиком и обхватив руками голову, выл Кузьмич.
– Ты хороший лазутчик, – раздалось справа. – Нелегко было найти.
Будилад медленно обернулся. Перед ним стоял высокий тип, которому далеко не низкий родович, что называется, дышал в подмышку. Он постоянно переминался на тощих ногах так, как будто ему было трудно просто стоять на месте. Затянутые в белые перчатки ладони держал перед собой замком. Серый долгополый кафтан был застёгнут по самый воротник, из-под которого выглядывал красный вязаный шарф, скрывавший половину лица. На глаза была надвинута соломенная шляпа.
– Не узнаёшь?
– Не то, чтобы… догадываюсь. Чего тебе надо?
– Ну, для начала, мог бы поблагодарить, – хмыкнул незваный. – Если бы не я, сидеть бы тебе сейчас под чутким надзором родовских спекулаторов. И холодная водица капелька за капелькой подтачивала бы тебе темечко.
– Сдаётся, помогал ты мне не по доброте душевной, – просипел воин и не узнал собственного голоса. Он всегда умел держать себя в руках, всегда. Грош цена тому лазутчику, кой бледнеет, как красна девица. А вот перед нечистым трусил, самым постыдным образом.
– Будилад, мы ведь не враги, – весело молвил незнакомец.
Лазутчик молчал. Спорить с нечистым было как-то боязно, да и какой смысл? Убивать сразу не стал, значит что-то надо.
– Слух прошёл, будто искал меня кто-то помимо князей… – тихо молвил человек.
– Всё верно, это был я.
– Ну?
– Что, ну? – усмехнулся незнакомец в соломенной шляпе. – У тебя товар, у меня купец. Если бы ты не бегал от меня, как заяц, давно бы уже всё сладили.
– Не хочу, – коротко бросил лазутчик и повернулся спиной к нему. Конечно, родович боялся, а кто бы не испугался? Но пришелец мог сделать с ним всё, что угодно, и ему для этого совсем не обязательно было бить в спину. К тому же, лукавому удалось застать его врасплох. Так что лишняя суета может только навредить.
Кузьмич притих под сосной и пытался достать ногой топор. Никак не получалось. Бросив это глупое занятие, он попытался незаметно проползти несколько саженей и снова замер.
Будилад подобрал топор и ногтем проверил заточку. Острый, как сабля. Таким и впрямь нехитро кого-нибудь прибить.
Некто с красным шарфом на лице стоял на прежнем месте, сложив руки перед собой.
– Ну, полно те. Мы же не враги, человече. Убери топор.
Будилад положил его обухом на плечо и улыбнулся исключительно паскудно. Первый страх проходил, да и нынешний облик существа наводил на мысль, что при определённой сноровке его можно взять обычным человеческим оружием. Впрочем, не исключено, что бесы нарочито принимали такой вид, чтобы вводить в заблуждение неискушённых. Интересно, как поступили бы на его месте ривы?
– Ты прав, нас можно достать простой и честной сталью, – медленно произнесло существо. – Ты сам видел это, когда бежал из родовских погребов. Но не тешь себя надеждой, что твоего воинского умения хватит, чтобы вот так, с наскока, лицом к лицу одолеть меня. Тем более, как ни крути, но ты слаб. Тебя ослабила дорога, нервное потрясение и… любовь. Ты не можешь считаться достойным противником даже такому вурдалаку, как ты. Насколько я знаю, вашему богу самоубийцы неугодны, – пространно заметил лукавый.
– Чего ты хочешь?
– Помочь исправить твои ошибки, только и всего. Ты столько всего наворотил за последнее время, Будилад, что даже мы диву давались. Если коротко, то нам нужны документы, которые ты выкрал в Мирограде, а потом уже дома – в Родове.
Лазутчик выругался. Чёрт тепло улыбнулся в ответ одними глазами.
– Нас забавляет ваша исконно человеческая привычка – перебивать, – существо по-прежнему переминалось с ноги на ногу. Лютый ветер трепал полы его кафтана. Руки незнакомец держал за спиной, как последний арагузский франт. – Не дослушав фразу до конца, вы обрываете собеседника фактически на полуслове, в корне извращая весь смысл сказанного.
– Я тебя не перебивал.
– Ты перебил меня только что, – весело заметил незнакомец. – Ты не дослушал, но уже составил своё мнение. Решил, что знаешь всё, что я могу сказать.
Франт замолчал. Он долго смотрел человеку в глаза, пока тот не отвёл взор. По всей видимости, ему доставляло удовольствие ставить людей в неловкое положение.
Тем временем вокруг собеседников разразился настоящий буран. Именно вокруг, потому что двух крепких фигур, стоявших друг напротив друга, он не касался. Чудовищным облаком всюду вились снега. Они ткали плотную непроглядную стену, чтобы ничей любопытный взор не смог проникнуть в тайну сверхъестественной аудиенции. Чтобы ни полслова не ушло дальше черты лихоборского подлеска и широкого поля ничейной земли.
Обезумевший от страха Кузьмич воспользовался бурей, чтобы скрыться. Его нимало не заботило, что в такую погоду немудрено заблудиться и замёрзнуть. Или забрести в такие места, где не бывал ещё, и поди потом, выберись. Или, того хуже, нечаянно проскочить в невидимую дверь или дупло, оказавшись прямо в месте обитания всех чертей.
Кузьмич не думал об этом. Просто нужно было скорее уходить. Не можно порядочному человеку находиться в одном месте с нечистым, никак не можно.
– Я ведь не человек, – меланхолически заметил франт в кафтане, – у меня нет привычки хватать, что плохо лежит, или отбирать у кого-то что-то только потому, что бедняга оказался слабее, а мне выдалась определённая нужда. Мы всегда заключаем договор. Купчею, если хочешь. Ты мне, а я тебе. Взаимная выгода. Мои условия таковы: ты отдаешь мне компромат на Соту. А я, в свою очередь, помогаю Злате Ярополковне бежать из застенков. По-моему, обмен более чем равноценен. Готов спорить, ты уже думал обменять её на таинственные грамоты. Я предлагаю выход.
– Как я могу быть уверен, что ты не обманешь? – угрюмо молвил Будилад.
Франт расхохотался.
– Во мне ты можешь быть уверен гораздо больше, чем в людях. Это вам свойственно предавать, не моргнув и глазом. Мы не обманываем, хоть раз помогшего нам. Нам и так неоткуда ждать помощи, вы слишком ценны, чтобы менять вас на какие-то там пергаменты. Поверь мне, Будилад, мне гораздо важнее, чтобы ты остался доволен нашей сделкой, чем надуть тебя.
– Рассчитываешь, что помогу снова?
– А как же? Мы могли бы быть друг другу очень полезны. О нас ходят разные слухи, но в одном они правы – мы обладаем огромным могуществом. И с теми, кто нам помогает, мы очень щедры.
– О вас? Кто же вы?
Незнакомец ответил. В голосе зазвенел металл.
– Я есть князь мира сего, имя мне Легион.
Соблазн был велик. Ладно пел нечистый, ох, и ладно. Хотелось верить. И ведь где-то очень глубоко в душе верилось. Видимо, вера в чудо искоренится только вместе с самим человеком.
Будилад чуть было не ляпнул, что согласен, но в памяти вдруг возникло хмурое лицо Добронрава. Его хриплый голос произнёс: «С чертями не связывайся». Неужели знал что-то? Или только догадывался? Но тогда почему не предупредил напрямую? Может, сомневался?
А бес продолжал.
– Ты представляешь себе, что нынче приходится переживать Злате? Пресветлая княгиня в душном подземелье, среди вонючей плесени и крыс, вдали от сына. Ест дрянь, до ветру ходит в ближайший угол. Если повезёт. Её нужно забрать оттуда, как можно скорее. Я всё устрою, не останется ни одного следа, никто и никогда не сможет найти твою женщину. Переждёт, соберёт войско из верных людей, и легитимная власть в Мирограде будет восстановлена. Пресветлая княгиня снова воссядет на престол.
Нельзя его слушать, нельзя связываться. С нечистым всегда найдутся скрытые подводные камни. С таким только договорись, всю жизнь потом руки заламывать будешь. Себя проклянёшь. Нет. Ладно, если что-то случится с самим Будиладом, а если со Златой? Нет. Соглашаться нельзя. Ни при каких обстоятельствах.
– Но вы никогда больше не увидитесь, – закончил чёрт.
Лазутчика точно мешком огрели. Он вздрогнул и медленно навалился спиной на карий ствол сосны.
– Если вдруг у вас появится возможность увидеть друг друга, ты должен сделать всё, чтобы этого не произошло, – в ответ на полубезумный взгляд Будилада он развёл руки в стороны. – Это не я придумал, закон Горнего. Если где-то прибыло, где-то обязательно должно убыть. Нельзя менять один элемент постройки, не изменив её целиком. И если мы сами не уравновесим причинённое изменение, за нас это сделает сущее. И тогда можно только гадать, чем всё обернётся.
Нет. Определённо, с чертями нельзя связываться.
– Зачем тебе моё согласие? – внезапно спросил воин в личине врага. – Ты ведь можешь заставить меня отдать тебе эти документы. В конце концов, отобрать силой. Мне ведь с тобой действительно не справиться.
– Мне кажется, я уже говорил тебе… – впервые за всё время разговора чёрт сошёл с места и заходил кругами. Он гордо вышагивал, по-прежнему заложив руки за спину. – Свободное волеизъявление куда ценнее каких-то идиотских принуждений. Я действительно могу взять сам всё, что пожелаю. Но мне нужен если не друг, то верный союзник. Зачем мне обижать тебя, если возможно, когда-нибудь мне вновь понадобится твоя помощь?
– Придёшь и снова отберёшь, заставишь, одурманишь…
Чёрт покачал головой.
– Наверное, вам – людям действительно не понять, что сохранить добрые отношения куда дальновиднее, чем в который раз ополчить против себя мир. Довольно. Я предложил тебе самый разумный выход в сложившейся ситуации. Твой ответ?
– Нет.
– Дурак, – безразлично заметил франт и пропал.
Будилада трясло. В голове стоял невероятный гвалт самых противоречивых мыслей. Какая-то его часть яростно протестовала против этого решения. Может, незнакомец прав? Может, действительно дурак? Что если это на самом деле был единственно возможный выход? Пресловутое меньшее зло.
Лазутчик сполз спиной по стволу и уселся в сугробе. Рукой он загрёб пригоршню снега и растёр им лицо. Закрыл глаза.
Буря улеглась. Ни шатко, ни валко распогодилось. Прояснилось небо, мелкой крупой высыпали мерцающие светила. Ночь облила землю мертвецким серебром. Крепчал мороз.
Откуда-то раздалось тихое ржание. Будилад вздрогнул – не может быть! Не такой уж и бесполезной оказалась его встреча с лукавым.
Бедная кобыла Кузьмича лежала на боку, запорошенная снегом. Временами она пыталась поднять голову, ржала и снова падала. Перевёрнутая телега не позволила ей уйти, когда началась буря, и скотина оказалась в чудовищной ловушке.
Будилад освободил животное из-под снежного гнёта и, одеревеневшими пальцами, отстегнул хомут. Обрадованная лошадь мигом подскочила и принялась гарцевать. Снежные брызги, летевшие из-под копыт, напоминали серебро.
– Серебряное копытце, – подумалось мужу.
Прыгнув кобыле на спину, лазутчик обхватил её за шею и послал лёгкой рысью. Он не сомневался, что больше чёрт не станет водить его, следовательно, к утру он будет уже на Капище. Конечно, если бес изначально не поставил его на ту же тропу, по которой они с Кузьмичом сюда забрались.
Очень долго тянулось поле, без конца и без края. Будилад обязательно бы заблудился, если бы не сказочно-ясное небо и семь ярких звёздочек, как бы жмущихся друг к другу, которые он с самого начала выбрал ориентиром. Мужчина не помнил, как называется это созвездие, но зато почему-то отлично помнил, что именно оттуда на землю попадают маньяки – огромные пылающие небесные камни. Шла молва, будто бы эти камни обладали чем-то вроде разума. Небылица вроде бы, но родович однажды лично видел, как один маньяк начисто разорил полтора городских конца. Сравнял, можно сказать, с землёй.
Погода стояла безветренная, но мороз смог запустить свои руки даже сквозь плотный овчинный полушубок и огромную бесформенную заячью шапку. Её лазутчик приобрёл впопыхах и потому, головной убор то и дело сползал на глаза.
Лошадь устало храпела, но покорно несла седока.
* * *
Будилад стоял, щуря глаза, и смотрел на высокий частокол ривского острога. Мост был поднят, и ров грозно щетинился остро заточенными брёвнами. Перед ним стояли две огромные фигуры чёрной рыси, приготовившейся к прыжку. Когда мост опускался, то оказывался аккурат между ними. Изваяния были вытесаны из цельного бревна, размеры которого поражали воображение. Дереву, из которого были выструганы рыси, скорее всего, насчитывалась ни одна тысяча лет.
В пустынном небе со звонким клёкотом кружили три халзана. Позади располагалась невероятно ровная площадка, вымощенная идеально подогнанными друг к другу обсидиановыми плитами. В центре неправильным полукругом стояло шесть деревянных идолов, перед которыми у небольшой жаровеньки сидела все та же чёрная рысь.
Осунувшийся и почерневший от усталости лазутчик стоял один. Измученную кобылицу пришлось оставить в небольшом селеньице, о существовании которого решительно никто не знал и поэтому не нанёс ни на одну карту. Мужу просто повезло, что попал туда. На удивление непуганые жители радушно пригласили его под свой кров, накормили и напоили. Пытались уложить спать, но едва-едва держащийся на самом краю полного отупения Будилад лишь отмахнулся и воротился в путь. Что это была за весь, и почему там жили такие приветливые до наивности люди, подумалось уже на самом Капище. В других-то слободах пришлых частенько на вилы поднимали, а то и сжигали, опасаясь, как бы не оказался гость незваный злыднем или навью. Да и разбойников на каждом тракте, что муравьёв в лесу. За время пути от Лихобора до Капища Будиладу с Кузьмичом приходилось отбиваться трижды. Хотя оба, вроде, не производили со стороны впечатления лёгкой добычи…
Лазутчик мотнул головой:
– Не о том думаешь, не о том.
Под остроконечными шпилями четырёхугольных бревенчатых башен-сторожевиков замаячили огоньки факелов. Несколько раз высунулись и скрылись дозорные, видимо стараясь убедиться, что пришелец один. Потом над деревянной щетиной показалась кудлатая голова вестового, и опальный лазутчик услышал звонкий молодецкий голос.
– Эй, добрый человек, зачем пришёл? Дело пытаешь али от скуки маешься? Коли от скуки, так и ступай себе стороной, у нас тут не ярмарка.
– Я по делу, – коротко ответил Будилад.
Вестовой скрылся, а спустя несколько мгновений, широкий мост из морёного дерева со скрипом поплыл вниз.
Лазутчик стоял, пошатываясь, и следил за его плавным движением, за тем, как на мосту появляются три высокие совершенно одинаковые фигуры, наряженные в тугие кафтаны с меховым подбоем, за тем как эти фигуры плавно приближаются, исполненные какой-то кошачьей грации, скользил взглядом по коротким мечам с дугообразным огнивом, висевшие у каждого при поясе слева, и жалел, что сдуру отказался поспать хоть немного.
Эти трое, что вышли навстречу пришельцу, по всей видимости, были близнецами. Что-то часто в последнее время стали попадаться близнецы, вскользь подумалось родовичу. Тот, что шёл посередине, держал на руках пушистого чёрного котёнка. Ривы почтительно склонили головы. Тот, что с котом, заговорил:
– Поздорову тебе, Путник. Мы – рынды, встречаем гостей, пришедших по делу. Следуй за нами, мы проводим тебя к вуку Еличань.
Будилад поклонился в ответ и устало пошёл вслед рындам.
Ривы сохранили ремесленное деление лютичей, поэтому во главе их острога стоял вук, что на утерянном наречии детей волка могло означать и как отец, и как волк. Воинственный народ, как правило, не видел между ними различия, так как каждый уважающий себя род непременно числил своим первопредком лесного бродягу. Редко-редко можно было встретить потомков оборотня. Ну да, на то они и лютичи, что само по себе означило – дети волка.
Насколько слышал Будилад, в остроге жили не только эти цеха лютовской жизни. Народец работал и обавами, и болярами, и даже волхвами, не говоря уже о таких обыкновенных профессиях, как гончар или плотник. Но ривов на порядок было больше. Настолько больше, чем всех остальных, что их ремеслом нарекли целую, почти сформировавшуюся, народность. Ведь, как ни крути, а лютичами их назвать уже не получалось. Не стало самого стержня, того цеха, к которому относилось большинство лютичей и чем они славились на весь мир – волкодлаков. Диких, яростных воинов, способных в одиночку остановить целую армию. Все остальные уже не то.
И если когда-нибудь у ривов переведётся профессия истребителей нечисти, скорее всего, их назовут как-то иначе. Хотя, как знать?
…Его вели главными воротами, ничего не тая и не скрывая, как это обычно делалось в большинстве закрытых от мира острогов. Всё-таки ривы были наследниками лютичей, не боявшихся никого и ничего. Они прекрасно знали, чем нередко оборачивается такое бесстрашие, но гордая воинская спесь здесь у каждого в крови.
Мощёные улочки были начисто лишены снега. Нигде нельзя было увидеть ни отходов, ни грязи, ни луж. В общем, ничего в этом удивительного не было. Во-первых, острог это хоть уже и не слобода, но до полнолюдного города ему ещё далеко. А во-вторых, образования близкие к воинским всегда отличались от прочих чистоплотностью и дисциплиной.
Кругом царила суета. Как это и положено, у главных ворот располагались людины избы дружины и гридницкие. Раздавался звон мечей. Облачённые в тугие шкуры отроки сгоняли по девять потов, упражняясь в воинском ремесле. Седоусые осанистые дядья, временами украшенные шрамами, с лукавым прищуром наблюдали за процессом, иногда давая короткие замечания то одному, то другому отроку.
Чуть далее упражнялась элита – обоюдорукие. Вообще-то говорили, что все ривы одинаково владеют и правой, и левой рукой, но способность слаженно работать сразу обеими считалась редкостью у всех народов. Большинство лютичей владело ей, но все, способные рубиться двумя руками, погибли при битве у Залесского поля, и лишь немногие потомки случайно унаследовали её. Да, что ни говори, а ривы стали обыкновенными людьми, совсем не как их великие предки.
Чем ближе подходили к центру, тем чаще попадались избушки мирных острожан. Интерес и стыд раздирали Будилада. С одной стороны, было как-то неприлично вот так неприкрыто таращиться по сторонам, особенно разглядывать женщин. А с другой, как много людей ещё может похвастаться тем, что видел ривок? Странствовали по миру и боролись с чудищами ривы мужчины. Среди наёмной гридни девок не встречалось тоже. А больше никто из них и не покидал острога. Как заключались их семьи, никто не знал. Но скорее всего, тут процветали родственные браки, хотя и нельзя сказать наверняка.
Во всяком случае, румяные и сбитые ривки никак не походили на детей инцеста. И судя по тем обрывкам разговоров, что случайно долетали до уха лазутчика, слабоумием девицы не страдали. Хотя, конечно, и выдающегося ума там не просматривалось.
Девки носили широкие кожаные штаны и короткие полушубки, доходившие чуть ниже пояса. Из-под покатых крытых шапок с меховой опушкой выбивались остриженные до плеч волосы. Срамота – в Родове с такой стрижкой ходили только мужики, девки никогда не отрезали выше лопаток. А всё больше старались отпустить до пояса, ведь всякому ведомо, коса – девичья краса. Но ривы, похоже, об этом не слышали.
Центральным местом в остроге был лес. Не сад, навроде мироградского, не роща, как у стен Лихобора, а именно лес. Со своими чащобами и перелесками, полный непроходимых чащ, валежника и диких зверей. Конечно, этот лес был очень мал, по сравнению с тайгой на востоке, но внешне сильно напоминал именно её. Здесь водились бурые медведи, лисицы, волки, лоси и, самое главное, рыси.
Звери и люди здесь существовали настолько тесно, что иной раз посреди оживлённой шумной улицы в бурлящем людском потоке нет-нет, да и можно было встретить одиноко бредущего медведя или, к примеру, волка. Рыси находились на совершенно ином положении. Всяк острожанин, встретив таёжную владычицу, непременно почтительно кланялся вслед.
Всё вокруг было тихо, мирно, кругом витал дух приветливости. И вместе с тем даже воздух в остроге был пропитан атмосферой воинственности, полон тихой, но в то же время грозной силы. Возможно, каким-то незаметным образом ривы умели показать незнакомцу своё гостеприимство и дружелюбие, но до определённого предела. И в случае чего нарушителя спокойствия будет ожидать самая незавидная участь. А может быть, это всего-навсего было в крови потомков грозного воинского племени.
Будилада привели на небольшую тенистую полянку в ривском лесу. Здесь пахло сыростью и костром. Действительно, в самом центре полянки тихонько потрескивал робкий огонёк, обложенный кругом маленькими окатышами. Вокруг суетились хмурые сосредоточенные люди в лёгких пуховиках с непокрытыми головами. Они зачем-то таскали из стороны в сторону доски и брёвна. На дальнем конце возвышалась двухэтажная деревянная конструкция непонятного назначения. Она походила на сторожевую вышку, но на очень странную вышку. Во-первых, она была слишком мала, даже не показывалась из-за деревьев, и разглядеть из неё что-то мог лишь дозорный-великан. Но он бы в ней не поместился.
Рынды остановились. Двое обступили лазутчика по бокам, третий с блаженной улыбкой наглаживал чёрного котёнка. Ушастая бестия громко мурлыкала и требовала, чтобы её непременно гладили обеими руками сразу.
Пришелец выжидающе посмотрел на кошатника, но тот словно его не замечал. Странные они, эти существа. От чего-то назвать рындов людьми язык не поворачивался. Может, тому виной было представление, что люди вели бы себя иначе. Во всяком случае, нормальные люди.
Наконец, на них обратил внимание низкий коренастый мужик, весь обросший и всклокоченный, он чем-то напоминал медведя. Плюнув в сторону, медленно вытер огромные лапищи засаленным серым полотенцем и подошёл.
– Здравствуй, молодец, – прорычал незнакомец. У такого крепыша и не могло быть иного голоса, как по-настоящему звериный рык. Он беззастенчиво разглядывал родовича с ног до головы и что-то прикидывал в уме. – Я, боляр-вук Лют, – представился медведь. – Вук Еличань задерживается и пока не может толковать с тобой, поэтому, если твоё дело не столь значительно, быть может, стоит решить его со мной и сэкономить массу времени?
– Нет, – покачал головой Будилад, – моё дело требует разговора только с лесным отцом.
Боляр-вук почему-то едва заметно усмехнулся при словах лесной отец и кивнул.
– В таком случае, рынды проводят тебя на постоялый двор, где найдётся ночлег и некоторая снедь. Я предупрежу Еличань, что ты дожидаешься, и как только это станет возможным, ваша встреча состоится.
Мужи раскланялись, и медведь возвратился к своим заботам.
Рынд с кошкой махнул рукой, пошли, мол, и повёл на постоялый двор. То, что родовича протащили чуть ни через весь острог, чтобы сообщить о том, что лесной отец пока не сможет его принять, говорило об одном – ему действительно устроили обзорную экскурсию, чтобы показать одновременно тихий приятный быт острожан и способность постоять за себя, если потребуется.
Откровенно говоря, Будилад даже радовался внезапной возможности отдохнуть перед серьёзным разговором с вуком. Всё-таки он не спал почти двое суток, причём большую часть времени находился в пути.
Лазутчик отказался от предложенных яств и сразу попросился на ночлег. Корчмарь – низкий толстопузый дед с огромным носом и густыми бакенбардами окинул пришельца хмурым глазом и очень быстро составил мнение о финансовом благополучии нового постояльца. Наверное, у старика частенько останавливались богатые гости, поскольку он устроил родовича в маленькой комнатушке под лестницей. Окон там, конечно же, не было, освещением служила тусклая лучинка, и стоял густой запах перебродившего вина. Почти всю комнату занимали широкие полати, кое-как наспех застеленные разным тряпьём.
Будилад притворил за собой дверь, свалил у порога ставший неподъемным полушубок, шапку и верхонки. А потом упал на полати, даже не подложив под голову серые, исполосованные разноцветными заплатками, узлы с тряпьём.
…Его разбудил тихий, но настойчивый стук. Прежде чем сообразить хоть что-то, родович слетел с полатей. Правая рука тихонько скользнула за голенище и вытянула крепкий охотничий нож.
Дверь бесшумно отворилась не больше чем на два пальца, и женский голос произнёс:
– Вам нечего бояться, я пришла вовсе не убивать.
– Да я, в общем-то… – замялся Будилад, поспешно пряча нож обратно.
– Можно войти?
– А, да. Конечно.
Дверь распахнулась уже настежь, и в проёме возникла ривка. Ростом она едва доставала ему до подбородка. По-мужски широкие плечи были затянуты в баранью крылатку поверх простецкого тулупа, каковой можно увидеть на любом сермяге от Лихобора до Велеславля. Над левым плечом высилось яблоко меча, на котором искусный кузнец вытравил различные варианты знака рыси.
Лицом ривка была очень обаятельна. Не красива, вовсе нет, но очень обаятельна. Она приветливо улыбнулась и закрыла за собой дверь. Мягко ступая по выстланному кизяком полу, она подошла к полатям и села.
Будилад, слегка опешив, разглядывал её. Особенно настораживал меч за спиной. Оно, конечно, ривы без меча нигде не появляются, наверное, даже в собственных опочивальнях, но как-то… напрягало оружие Будилада, напрягало.
– Меня зовут Еличань, – представилась девица. – Вук Еличань, ты хотел меня видеть?
Лазутчик врос в пол. Едва удержался от того, чтобы не раззявить рот и выпучить глаза. Но это действительно было немыслимо – лесным отцом патриархального народца, вождём на половину варварского племени, где во главе всегда стоял лучший воин, была баба!
– Удивлён, что я – женщина? – располагающе улыбнулась Еличань.
– А, нет, – отмахнулся Будилад. – После того, как за мной гонялись черти, я уже ничему не удивляюсь… Ну да, леший с ними со всеми. У меня к вам очень серьёзное дело, от которого зависят многие жизни.
Вук ободряюще кивнула и приготовилась слушать. Родович не стал вдаваться в подробности своих отношений с княгиней Златой, как она приветила больного бродягу и оставила при дворе свинопасом, и какую роль этот свинопас сыграл впоследствии в её дальнейшей судьбе и заточении. Вся ситуация теперь представлялась, как заурядная попытка переворота со стороны воеводы. Лазутчик предлагал отпустить с ним нескольких ривов, которые бы в единый миг уничтожили всех верных людей Соты, а он бы сам в это время разделался с самим воеводой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70480036) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
От слова «страда» – напряжённая летняя работа во время сенокоса, жатвы и уборки хлеба.
2
Саптиентия (от. лат. Sapientia – мудрость) – священная книга религии Храмовых скал, где описаны деяния господа, религиозные сюжеты и поучительные притчи.