Девять окон восходящего Солнца
Фархад Муса Мехди
Захватывающий приключенческий философско-исторический роман, главным героем которого является отважный юноша, случайно ставший свидетелем загадочного убийства на охоте. Он становится объектом клеветы и преследований и покидает родной город. Находясь в пути, герой вбирает в себя духовный опыт культурного разнообразия Востока. Знания, приобретенные в дороге, помогают ему разгадать тайну…В 2021 году роман азербайджанского писателя с ученой степенью в области истории и философии Фархада Мехди был отмечен Литературной премией им. Ф.М. Достоевского в номинации «Исторический роман».
Фархад Мехди
Девять окон восходящего Солнца
Часть I. Колодец
Глава I. Змея желания
Возможно, мир для того и существует, чтобы иногда происходили необыкновенные истории…
На протяжении тысячелетий полуостров Абшерон, на котором расположился город Бакуан, был известен как грандиозный алтарь с вечно горящими огненными факелами, зажженными солнцем.
Со стародавних времен на Востоке ходили слухи о некой тайне Бакуана. Говаривали, что тайна эта сокрыта в шахристане, в пределах крепостной стены. А если быть еще точнее, в Царь-башне у моря. В разные времена ее называли Башней молчания, Башней Гюнсар или Девичьей башней. Со временем подробности той загадочной мистерии канули в небытие вместе с людьми, знавшими о ней нечто большее.
***
Лето 241 года эры Диоклетиана выдалось на редкость знойное. Оно никогда еще не было таким сухим, изнурительным и долгим. За все время с неба не упало ни капли дождя. И хотя лето уже закончилось, жара все не ослабевала. Земля ссохлась. Чашевидные углубления, выдолбленные в скалах для сбора дождевой воды, оставались пустыми.
Зору, наместника великого Кавада[1 - Кавад – царь царей (шахиншах) Ирана из династии Сасанидов. Согласно современному летоисчислению, правил в 488–531 годах с небольшим перерывом с 498 по 501 год.] в Бакуане, тревожило состояние дел из-за последствий знойного лета и сильной засухи. Стала реальной угроза восстания горожан. Но из-за невозможности собрать достаточно налогов и уменьшением подношений, существовала еще одна опасность, не менее серьезная – гнев великого Кавада. Гнева царя царей наместник Зора боялся больше всего на свете.
***
Первого Септамбра 241 года сквозь Шамаханские ворота в город Бакуан вошел странствующий византийский рум, прибывший из города Фамагуста. Пройти столь длинный и сложный путь его заставило стремление исполнить одно завещание. Он бродил по рынку и узким улочкам Бакуана, расспрашивая прохожих о некой «змее желания».
Жителям города подобные расспросы казались странными. Никто из них о такой змее раньше и не слыхивал. Кто-то из горожан на рынке в шутку сказал, что рум прибыл в город за змеей, ужалившей прошлым летом жену кутвала – коменданта крепости. Тот шутник предположил, что кутвал втайне сам мечтал о подобном исходе, потому и название у змеи такое – «змея желания». В ответ все громко рассмеялись.
***
Одновременно во дворце марзибана Зоры, правителя Бакуана, произошло одно любопытное событие, которое позже, возможно, привело к новому летоисчислению, изменив на века мировую летописную хронику[2 - Описываемые события происходили в период эры Диоклетиана. 241 год эры стал последним годом данной эпохи. Время начала отсчета мировой истории с этого года изменилось.].
Правитель Зора, полнощекий и пухлый, вальяжно восседал на своей кушетке, а придворные рассказчики сидели полукругом на пестром ковре. Ближе всех к Зоре находился визирь. Он сидел рядом с кушеткой, у левой ноги правителя.
Душными вечерами, пытаясь развлечь правителя Зору – ревностного зороастрийца, придворные рассказывали ему старинные местные предания и легенды. К счастью, камни древнего города хранили несметное количество необыкновенных историй.
Каждый рассказчик в тот вечер старался заинтересовать правителя и поведать такую повесть, которая заставила бы его забыть все ранее услышанные.
Среди прочих историй правителю рассказали про путника, который прибыл из румского города Фамагуста. Наступило оживление, так как многие из присутствующих или видели этого странника, или слышали о нем. Правителя крайне заинтересовал этот рум.
Узнав о том, что странник ищет «змею желания», марзибан Зора задался целью найти ее раньше рума. Для этого он решил обыскать жилища горожан. Он приказал начать обыски с раннего утра и успеть завершить до заката, до ежегодного праздника загонной охоты.
Царским охотникам шарурам следовало отправиться по домам и осмотреть всю домашнюю утварь жителей города. Для этого город условно разделили на верхний и нижний.
Предметы из глины, камня, кожи, дерева и серебра, несмотря на недовольство горожан, были у них насильно отобраны. Особое внимание обращали на надписи, упоминавшие змей, а также на рисунки с их изображением.
Шаруры управились до вечера. Они перетрясли весь город. Побывали они и в доме Окдара. Юноша жил вместе с матерью, младшими братом и сестрой в небольшом домишке в верхнем городе, который стоял на пересечении двух узких и кривых тропинок, одна из которых, извиваясь, спускалась к морю.
Порыскав по углам жилища и не найдя ничего для себя интересного, они удалились прочь.
Все отобранные у горожан предметы принесли во дворец Шахринау и сдали дворцовому кладовщику для дальнейшего более тщательного исследования. Уже во дворце слуги во главе с визирем внимательно изучили все принесенные вещи. Были отобраны несколько изделий из змеиной кожи, некоторое количество серебряных, деревянных, костяных и каменных предметов с изображениями змей.
Признаков, явно указывающих на искомый предмет, обнаружить не удалось. Оставалась одна надежда на странствующего рума. И правитель приказал хитростью или силой привести этого странника к нему во дворец.
Вечером того же дня рума привели во дворец правителя. Его заманили хитростью, посулив, что во дворце он узнает нечто важное для себя.
Чужестранца встретили два кара-гула. Это были смуглолицые стражи ворот огромного роста. На них были ярко-белые одеяния. Как и полагалось, стражники отобрали у гостя обнаруженный у него кинжал, объяснив это тем, что там, куда его ведут, запрещено иметь при себе любое оружие.
Один из стражников повел странника по темному проходу и череде одинаковых комнатушек, абсолютно лишенных окон и любых щелей, через которые мог бы просочиться хоть какой-то свет.
Рум был расстроен. С тех пор, как он покинул стены Фамагусты, он ни разу не расставался со своим кинжалом.
Высокий грузный стражник и рум медленно передвигались по нескончаемому лабиринту. Шли молча. Всю дорогу страж ворот пыхтел, наподобие старых мехов для разжигания огня в кузнецкой лавке. В поднятой вверх руке стражник держал лучину, и позади них ползи две тени – узкая и широкая.
Рум почувствовал запах горящей смолы, и вскоре в конце коридора, в свете двух горящих смоляных факелов, показалась массивная деревянная дверь. Когда они приблизились к ней вплотную, она плавно отворилась.
Гостя провели в купольное помещение. В комнате горела лампада, а рядом с ней стоял высокий худой человек важного вида. Его тень в половину всей стены и части купольного потолка зловеще нависла над гостем. Это был Пирр, визирь правителя Бакуана. Высокий, худой, с хитрым прищуром. За глаза его называли «человек в черном плаще», при этом непременно добавляя, что и плащ у него черный, и душа.
В помещении находились также и двое его ловких слуг. Они жадно следили за мимикой и жестами своего хозяина, который то и дело ухмылялся. Наступила тишина. Некоторое время этот важный человек смотрел на рума молча, затем заговорил.
– Тебе известно, кто я? – спросил он сладким вкрадчивым голосом, и его глаза сверкнули.
– До этого дня не имел такого счастья, – нехотя ответил рум, помня об угрозе, таящейся в сладких речах.
Лицо визиря скривила ухмылка.
– Тебя привели сюда, чтобы ты обрел это счастье, а взамен поделился со мной своей тайной. Я – Пирр! Визирь самого Зоры, правителя Бакуана! И тебе нет никакого смысла отнекиваться. Нам уже известно, с какой целью ты сюда прибыл. Ты ищешь «змею желания». Не буду спрашивать, что она из себя представляет, и откуда тебе о ней известно. Все равно правду не скажешь. Ты, наверное, понимаешь, что если мы о чем-то узнали, то это уже никогда не станет ни твоим, ни чьим-либо еще. Твоя задача теперь состоит в том, чтобы выйти из ворот города на своих ногах. Надеюсь, ты проявишь благоразумие и поможешь нам найти вещь, которая по праву принадлежит Зоре, нашему марзибану.
По немому указанию визиря один из слуг взял рума за руку чуть выше локтя и подвел к предметам, разложенным поверх настила из виноградных листьев.
Перед ним лежали самые разные предметы. На одних были изображения змей, на других – какие-то надписи. Были также изделия из змеиной кожи.
– Ну, давай! – обратился он к руму, указав на разложенные перед ним предметы из глины, камня, кожи, дерева и серебра. – Посмотри на все это. Есть ли здесь то, о чем ты расспрашивал горожан? Мне нужна правда, которую ты тщетно пытаешься скрыть.
Рум понял, что у него нет другого выхода, кроме как подчиниться приказу визиря или хотя бы сделать такой вид, и с показным равнодушием начал рассматривать лежавшие перед ним предметы одежды, обихода и всевозможные мелкие украшения. Тем временем визирь внимательно наблюдал за ним.
Внезапно рум изменился в лице. Его взгляд на мгновение задержался на старом кожаном ремне сыромятной выделки. Он взял ремень в руки, пригляделся повнимательнее и сразу же отбросил обратно. Это не осталось незамеченным. Ушлый визирь своим колючим взглядом приметил кратковременное замешательство рума. В ответ на вопрос Пирра, нет ли среди этих предметов «змеи желания», рум ничего не ответил.
Визирь махнул рукой в сторону выхода, и они в сопровождении одного из слуг вышли из помещения.
Дальше был тронный зал, от которого это помещение отделяла дверь, ведущая в подчеркнуто низкий арочный проход. Смысл подобной арки состоял в том, чтобы посетители входили к правителю в низком поклоне. Арка заставила визиря и рума согнуться чуть ли не вдвое. В этой позе они и вошли в тронный зал.
Это было большое светлое помещение. Рум заметил массивную деревянную дверь, ведущую на веранду.
Зора, скрестив под собой ноги, восседал на ложе, застланном пестрыми ковриками, поверх которых были разбросаны такие же пестрые подушки, две большие и множество маленьких. Рядом с ложем, размахивая опахалом, стоял слуга.
Пирр подошел к правителю, что-то тихо шепнул ему на ухо, а затем отошел и встал чуть поодаль.
Правитель жестом предложил гостю сесть на ковер, расстеленный на полу перед его кушеткой. И как только рум уселся, Зора обратился к нему, при этом глядя в сторону визиря:
– Удалось ли тебе среди увиденных предметов найти что-нибудь интересное?
Правитель обычно так и общался с простолюдинами. Он всегда обращался к визитерам посредством визиря, тем самым показывая гостю, что и тот должен поступать соответствующим образом.
Существовало несколько важных правил, касающихся ведения бесед в присутствии правителя, а также бесед о нем в его отсутствии. Нельзя было обращаться напрямую к правителю, запрещалось произносить его имя и, наконец, самое главное – слова марзибана запрещалось цитировать, если его нет рядом, и он не имеет возможности поправить говорящего.
Рум молчал. Пауза затянулась.
– Он нет, а я, возможно, нашел, – иронично ответил визирь, показав тем самым руму, что не оставил без внимания то, с каким интересом он осматривал старый ремень.
– Вот на чем задержался его взгляд!
Визирь уронил на ковер заношенный ремень из змеиной кожи.
Правитель в ответ, словно в пустоту, тихо произнес:
– Нужно искать ремень!
Рум даже глазом не повел.
– Ну! Что молчишь? – зарычал визирь. – Признавайся, пока не поздно!
– Зачем же так?! Ведь он наш гость! – произнес Зора иронично, едва подмигнув визирю.
– Там не было ничего, что могло бы привлечь мое внимание, – ответил брезгливо рум.
– Ты пытаешься нас обмануть, – перебил его Зора, обращаясь, вопреки обычаю, непосредственно к руму. – Пирр уже доложил мне кое о чем, как только вы вошли сюда. Он обратил внимание, как ты замешкался, увидев этот ремень. Так что нечего отпираться. Жуй язык и выдавливай из себя свой секрет. Нам уже известно, что ищешь ты какую-то «змею желания».
Несложно было заметить, как рум встревожился. Он не собирался делиться тайной, известной лишь ему одному, и потому натиск правителя привел его в смятение.
Стало ясно, что просто так ему не отделаться, и, немного помявшись, он начал свой рассказ:
– Мой отец служит хартофилаксом в Константинуполисе.
– Остановите этого безумца, – взвыл Зора. – Какой такой хартофилакс-констафилакс. То, что от этих слов не ломается его язык, совершенно не означает, что от них не сведет судорогой наши уши. Скажи ему, визирь, что у нас слабые уши. Пусть этот фенек, собачье отродье, продолжает, только не изгаляется.
– Ты расстроил нашего правителя, – строго произнес визирь, обращаясь к гостю. – Продолжай, но подбирай короткие слова.
– Хорошо, – ответил рум, – постараюсь выполнить твое пожелание.
– Это не пожелание, а приказ, – разозлился визирь.
– Хорошо, – сказал рум, – пусть будет по-твоему.
Рум поведал, как однажды в одном из хранилищ храма Агия София его отец случайно наткнулся на деревянный ящичек, в котором лежали кинжал и папирус времен императора Домициана. Запись на папирусе была сделана со слов римского легионера, участвовавшего в одном восточном походе. Отец тогда узнал об отряде легионеров под предводительством центуриона Юлиуса Максимуса. Тот отряд разбил свой лагерь и остановился здесь, недалеко от Бакуана.
– Ну и что теперь? – раздраженно спросил визирь. – Что нам до этого? Не тяни! Выкладывай суть!
– Тот центурион здесь нашел свою погибель, – продолжал рум. – Он погиб от рук местных воинов. Здесь же, в Бакуане, в пределах шахристана, его и захоронили. Вот что было на том папирусе.
Хоть и выглядел рассказ странным, все слушали с интересом и решили, что легенда о том сражении, возможно, и была известна местным жителям когда-то, но затерялась среди многих других городских преданий и мифов. Слишком много времени прошло с тех пор.
Рум поведал также о том, что в той записке была упомянута некая «змея желания», и он прибыл в Бакуан, чтобы найти ее. С ее помощью он намерен обнаружить место захоронения того самого центуриона.
– Ты все слышал? – обратился к визирю правитель, когда рум закончил свой длинный рассказ. – О чем это он? Какой Максимус? Какой центурион? Нам по-прежнему не известно: что это за змея, где ее нужно искать, и какую подсказку она в себе таит? Самые важные вопросы так и остались без ответа… Кто-нибудь верит, что этот рум проделал столь длинный путь, чтобы посетить могилу какого-то воина?
Затем, отдельно для Пирра, он добавил уже на фарси:
– Эта говорящая голова явно хочет усыпить наше внимание. Я чуть не уснул, пока этот фенек говорил. Он что, к этой встрече готовился? Ничего вразумительного мы от него так и не услышали.
По выражению лица правителя было видно, что он крайне недоволен. Зора замолчал, и это означало, что визирь должен повторить руму сказанное им, кроме слов, произнесенных на фарси.
Тот так и сделал. Повторил сказанное правителем, а затем от себя добавил:
– Ты темнишь! Пытаешься утаить от нас самое важное. Мы услышали звук треснувшей ореховой скорлупы, а ядра так и не попробовали. Ты не ответил на главный вопрос… Смилуйся над нами и поделись, все ли в твоей стране такие же хитрые, как ты, или же встречаются и наивные, вроде нас с нашим досточтимым правителем?
Последние слова визиря рассмешили Зору, и он расхохотался. Присутствующие отреагировали молниеносно. Смеялись все, кроме гостя.
Вдоволь насмеявшись, правитель вдруг замолк. Следом за ним притихли и остальные. Воцарилась тишина.
Зора вновь повернулся лицом к визирю, как того требовали правила:
– Люди, населяющие Бакуан, такие разные. Да взять хотя бы моих слуг…
Он окинул присутствующих равнодушным взглядом.
– Прямоволосые и смуглые, с узким разрезом глаз; кудрявые, с черной копной волос; белокурые, с синими глазами. Про огненно-рыжих я промолчу. Гуляя по узким улочкам Бакуана, можно встретить самых разных людей. Вряд ли такое можно увидеть где-либо еще. А знаешь почему?
Все молчали, потому что понимали: правителя не интересовало мнение окружающих. Это был его метод. Задавая вопросы, он привлекал к себе внимание.
– Люди здесь все разные, – продолжил Зора после некоторой паузы, – потому что их предки родом из разных мест. Всем что-то нужно от этого города. Вот и рум этот прибыл сюда не просто так. И ему что-то нужно. Он рассказывает нам о папирусе, хранившемся в некоем храме. Но тот храм далеко, а Кавад близко…
Марзибан Зора закинул голову, чтобы рассмеяться над собственной шуткой, как вдруг из-за двери послышались чьи-то быстрые шаги, и он замер в совершенно нелепой позе.
Дверь отворилась, и, протиснувшись в арочный проход, в помещение впопыхах вбежал страж ворот. Он, как и полагалось, заговорил сначала с визирем, попросив разрешения обратиться с важной вестью непосредственно к правителю.
Визирь рассвирепел от такой дерзости. Он с грозным видом направился к стражнику, однако Зора жестом остановил его.
– Пусть эта гребнепалая ящерица сообщит нам свою новость, раз она такая важная.
Пирр разрешил стражнику обратиться непосредственно к правителю, пригрозив, что если обещанная «новость» окажется неинтересной, то его шею непременно просунут в петлю, и она вкусит всю тяжесть остальной части его не в меру закормленной туши.
– Нашел, – громко произнес стражник, вытянув вперед руку с каким-то предметом. – Я нашел змею. Вот она, пытается укусить свой собственный хвост!
В руке он держал боевой кинжал с острым лезвием из дамасской стали. Все притихли.
Правитель по-прежнему величаво восседал на ложе, скрестив под собой ноги. Нахмурив брови, он смотрел на рума, как на провинившегося пса.
Рум по-прежнему сидел на полу, а визирь и все остальные стояли полукругом. Если до этого рум еще надеялся, что допрос вскоре закончится, и, забрав у выхода свой кинжал, он благополучно покинет дворец, то теперь ему стало ясно: сделать это будет не так-то просто, если вообще возможно…
– Да! Повезло ему, – пробубнил визирь еле слышно. – Это и вправду важная новость. Если шея этого паршивого пса когда-либо и узнает, сколько весит его зад, то не в этот раз.
Рум поднялся со своего места.
– Верните мой кинжал! – закричал он. – Это единственное мое богатство.
– Это твой клинок? – спросил визирь, обращаясь к гостю.
– Да! – воскликнул тот. – Это тот самый кинжал из храма Агия София!
Сказав это, рум двинулся в сторону стража ворот, который все еще держал кинжал в протянутой руке. Тот дернулся и сделал робкий шаг назад.
В это мгновение слуга, оказавшийся позади рума, схватил его и вывернул ему руки за спину.
Стражник передал кинжал визирю, а тот протянул его правителю, развернув таким образом, чтобы тот мог увидеть рисунок. На рукоятке кинжала из рога буйвола была мастерски выгравирована змея, свернувшаяся в кольцо и кусающая себя за хвост.
Все стояли в абсолютной растерянности. Визирь вновь приблизился к правителю и что-то шепнул ему на ухо. По лицу марзибана скользнула еле заметная довольная улыбка.
– Хорошо, – сказал он вдруг, – отпустите гостя. Наш долг оказывать гостеприимство всем чужестранцам, прибывающим издалека. Рум получит свое оружие. Нам чужого не надо. Пригласим его на нашу завтрашнюю традиционную охоту, пусть примет в ней участие. Этот ежегодный праздник обещает быть особенным. Нашему гостю несказанно повезло.
Рум все слышал сам, однако, как и подобает, визирь, обратившись к нему, повторил слова правителя.
– Убежден, праздник тебе понравится, – от себя добавил визирь. – Везунчик ты наш…
Послышалось хихиканье. Лицо правителя было серьезным, и, увидев это, все сразу замолчали.
– А кинжал?! – воскликнул рум, как только утих смех присутствующих.
Все ждали, что скажет Зора, но он молчал.
– На охоте ты получишь его обратно, – прервал тишину Пирр.
Зора в знак согласия одобрительно кивнул.
– Отпустите и проводите гостя, – приказал слугам визирь.
Все ушли, и марзибан с визирем остались одни.
– Несомненно, – сказал правитель, – рум здесь не для того, чтобы посетить могилу румского центуриона. Здесь кроется какая-то тайна, и нам нужно ее разгадать.
Визирь стоял молча, опустив голову. Он о чем-то напряженно думал.
– Нужно, – произнес вдруг Пирр, подняв голову, – во что бы то ни стало опередить рума и найти то, ради чего он прибыл сюда! Этот рум не захотел делиться с нами. Ему, видимо, еще не известно, что простолюдинам знания вредны. Они иногда сильно укорачивают им жизнь…
Визирь рассказал правителю о своем хитром плане, о том, как именно он задумал вернуть кинжал руму. Идея правителю понравилась, однако он промолчал в ответ, и это молчание означало, что в случае неудачи виноват будет визирь.
«После охоты рум должен стать сговорчивее», – подумал Зора.
Глава II. Уро-Борос
Согласившийся на ужин с тигром рискует быть съеденным на завтрак…
Ранним утром третьего дня месяца Септамбра 241 года все мужское население Бакуана и ближайших окрестностей вышло из своих домов. Несколько сотен людей с собаками, вооруженные стрелами и дубинами, примкнув к царским охотникам шарурам, собрались для загонной охоты, чтобы отработать ежегодную повинность шикар. Сочная трава солянка, обильно растущая в окрестностях Бакуана в это время года, собирала газелей в округу в большом количестве.
Если раньше этот день хоть для кого-то и был праздником, то в этот раз из-за жары и безводья подобное празднование превратилось для большинства в наказание.
Охотники медленно двигались к сужающемуся краю полуострова. Для успешной охоты следовало составить сплошную линию от одного морского берега до другого и гнать животных к деревне Кала, в самый угол полуострова, к «орлиному клюву».
Солнце выглянуло из-за горизонта. Оно медленно поднималось над морем, обозначив дорожку со сверкающими бликами до самого берега.
Впереди, в самом центре, верхом на лошадях шли царские охотники шаруры во главе с правителем. За ними шли все остальные.
Византийский гость, накануне приглашенный на праздничную охоту самим правителем, шел вместе с остальными.
И вот животные, гонимые людьми, скопились у кромки воды. В который уже раз газели разделились на две группы: одни, несмотря на крики и шум, бросались на людские ряды, а другие, пытаясь спастись, прыгали в воду.
Первые падали, сраженные стрелами и деревянными дубинами. А вторые, за немногим исключением, переплыв залив, добирались до небольшого островка.
Несмотря на то, что ширина залива составляла целый фарсах, некоторым животным все же удавалось переплыть его и спастись. И тогда судьба давала им еще один шанс. Он выпадал не всем, а лишь самым решительным.
Вместе с остальными в живой цепи стоял и юноша по имени Окдар. Он был лет пятнадцати от роду, среднего роста и ладного телосложения. На плечи ему спадали длинные локоны темных волос.
Окдар успел встать в одну линию с кушанами, когда рядом с ним на землю что-то с шумом свалилось. Сначала ему показалось, что это пала газель – очередная жертва охоты. Однако в этот раз на земле лежал человек.
Юноша стал случайным свидетелем покушения на жизнь одного из охотников. В боку жертвы торчала рукоять кинжала. Воспользовавшись замешательством, кто-то подкрался сзади к участнику охоты и вонзил ему в бок кинжал. Судя по направлению удара, можно было предположить, что жертву не собирались убивать, а хотели только ранить.
Несмотря на то, что юноша знал в лицо большинство горожан, он не узнал раненого.
«Этот человек, должно быть, пришлый, – подумал он. – Гости ведь и раньше охотно принимали участие в подобных празднествах, когда представлялась такая возможность».
Окдар подскочил к лежащему на земле незнакомцу. Тот сам вытащил кинжал из кровоточащей раны и протянул его юноше. Их взгляды встретились.
Рана оказалась намного серьезнее, чем поначалу можно было предположить. Жизненные силы стремительно покидали раненого.
«Уро-борос», – чуть слышно произнес он.
Юноша хоть и услышал его, но не понял сказанного. Он наклонился над головой раненого, а тот, схватив его за руку, притянул к себе и через мгновение отпустил…
Окдар выпрямился во весь рост и столкнулся взглядом с убийцей. Тот медленно пятился назад, но вдруг резко повернулся и побежал прочь. Послышались крики, и вокруг стали собираться люди.
Юноша, отдаляясь от того места, повторял про себя: «Уро-борос, уро-борос…». Он думал о том, что если человек в последний свой миг тихо шепчет всего одно слово, на то должна быть веская причина. За этим может скрываться какая-то тайна.
Они не были знакомы. Более того, тот охотник, похоже, был чужестранцем, а значит, вполне мог оказаться гядиром – вестником тайного послания. Встреча с гядиром, по поверью, служила ступенью на пути к счастливой судьбе. Про неудачника говорили: он так и не повстречал своего гядира.
Потому Окдар и решил, что должен сохранить кинжал и запомнить последние слова чужестранца…
Глава III. Оранжевое солнце
Сердце не говорит, оно лишь бьется сильнее…
Ранним утром следующего после охоты дня Окдар повис у верхнего края крепостной стены, держась руками за выступ. Подтянувшись, он взобрался на нее, чтобы в очередной раз насладиться волшебством – оранжевым солнцем, медленно поднимающимся над синим морем. Это место он считал своим, потому что, кроме него, никому из его сверстников не удавалось сюда взобраться.
Верхняя часть города была защищена полукружьем двойных стен и рвом между ними. Окруженный с трех сторон двойной каменной стеной, город с этого места походил на воронку, рассекаемую хребтами.
Рыночная площадь располагалась на берегу бухты, словно оркестр в античном театре. Вверх по холму полосками ползли горбатые улочки, ограниченные по периметру крепостной стеной. В море, на расстоянии двух выстрелов из лука, виднелся остров Шахринау, где за высокими стенами располагался дворец Зоры, правителя Бакуана. Дворец носил имя Шахринау, по названию острова, на котором он находился.
Юноша смотрел сверху на рыночную площадь, башню и бухту с качающимися на волнах рыбацкими лодками. На горизонте появились первые солнечные лучи, одновременно послышались петушиные крики. Взахлеб орущие крикуны не могли помешать Окдару насладиться рассветом.
Озаряя небо, светило медленно поднималось над синим морем, а юноша с восторгом наблюдал за этим завораживающим зрелищем.
Солнце, показавшись во всей красе, вскоре превратится в ослепительно яркий шар, и дальнейшее наблюдение за ним станет невозможным.
Окдар думал о вчерашней охоте, последних словах раненого незнакомца и кинжале, который он успел спрятать у себя на заднем дворике в тандире, шарообразной печи-жаровне. Он впервые видел подобный кинжал, на рукояти которого была изображена змея, кусающая себя за хвост.
***
С некоторых пор единственным действующим источником пресной воды в Бакуане стал царский колодец, высеченный в камне глубиной в 70 ступеней.
По установленным правилам, каждая семья ежедневно могла забирать из колодца лишь определенное количество питьевой воды. Из-за ее нехватки сильный стал отнимать у слабого, а большой у малого.
Окдар, как и остальные бакуанцы, надеялся, что мучения и мытарства от безводья в его родном городе скоро закончатся. Ему запомнился взгляд, однажды брошенный в его сторону соседом удином, художником, занимавшимся резьбой по камню. Этот отчаявшийся человек был одним из тех, кто, не выдержав безводья, в числе первых принял решение уйти в горы. Он навсегда запомнил его прощальные слова:
– Так было всегда! Когда небеса хотели, чтобы человек покинул обжитую землю, они лишали ее воды…
Во дворце Шахринау воды было в достатке, потому что туда ее привозили в мелкопористых глиняных кувшинах. Родник располагался в пятнадцати привалах или трех днях пути от Бакуана. Привозная вода предназначалась для нужд Зоры и его ближайшего окружения.
***
В то утро вода в царском колодце стала солоноватой на вкус. Люди и без того страдали от ее нехватки, а тут еще и вода в единственном колодце стала негодной.
По городу прошел слух, что кто-то, сделав воду непригодной для питья в единственном колодце с пресной водой, вознамерился вызвать смуту и тем самым навредить правителю Зоре.
На площади женщина свидетельствовала перед людьми, что под полной луной, рядом с полуразрушенной аркой у колодца, видела тень юноши, державшего в левой руке лунный лик и произносившего заклинания. А ведь, затевая недоброе, идола следовало держать именно в левой руке.
«Свидетельница» указала на Окдара, когда он спускался вниз, насладившись видом утренней зари. Она направила в его сторону руки с растопыренными пальцами, словно бросила на него пепел. Так уличали преступников, сопровождая жест выкриками.
Увидев это, люди, собравшиеся на площади, окружили юношу и направили на него свои презрительные взоры.
В момент, когда незнакомая женщина указала на Окдара, его сердце забилось так сильно, как никогда прежде. Юноше показалось, что оно вот-вот выскочит из груди.
Уже позже он осознал: сердце призывало его бежать изо всех сил. Бежать прочь из города… Сердце не говорит. Когда оно хочет что-то сообщить, оно просто бьется сильнее, подавая нам знак. Оно первым чувствует приближение опасности по неявным признакам. Однако понял он это, когда время было упущено. Шаруры уже успели схватить его и повязать.
Лишь седовласый парс вспомнил, как странно повело себя море за день до этого. Море и раньше часто отступало от крепостных стен, оголяя серые скалы. Однако в этот раз море отошло от берега на расстояние выпущенной стрелы внезапно. И вернулось также внезапно.
Пожилой парс предположил, что море, отойдя от берега, высосало пресную воду из колодца, а затем вернуло ее обратно, смешав с морской. Потому пресная вода и стала соленой. На его памяти такое уже случалось.
Между тем большинство горожан были уверены, что вода в колодце была кем-то испорчена. Кроме родных юноши никто не сомневался в том, что страшное преступление совершил именно Окдар. В сложившихся условиях людей беспокоило лишь всепоглощающее чувство жажды, и каждый думал только о себе.
***
Окдар сидел в яме. Это был каменный колодец, прикрытый решеткой из толстых железных прутьев. Происходившее воспринималось им словно в тумане. Все тело болело после пыток.
Рядом с поверженным охотником в тот день кинжала не нашли и решили, что его забрал юноша. Кроме того, кто-то заметил, как рум перед смертью что-то шепнул ему.
Несложно было догадаться, что настоящей причиной его пыток являлась не соленая вода в колодце, а именно тот случай на охоте.
Окдар подозревал, что женщина на площади выполняла чью-то злую волю. Но кто это был и какую цель он преследовал, так и осталось для него тайной.
Позже эта женщина, возможно, испугавшись гнева богов, призналась, что могла ошибаться, и увиденная ею тень могла принадлежать кому-то другому. Она сказала даже, что это и вовсе могла быть тень не человека, а дерева, росшего там же, рядом. Но это никого уже не волновало. Отчаявшимся людям нужен был человек, а не дерево.
Пытавшие юношу люди марзибана требовали от него отдать им кинжал и произнести последние слова того чужестранца.
– Что сказал тебе этот проклятый рум? Где ты спрятал кинжал? – кричали ему в ухо, словно глухому.
Окдар впервые слышал о каком-то руме и старался не думать о боли. Он пытался найти в этом каменном мешке хоть что-то, что помогло бы ему на время отвлечься от мучительных страданий, причиняемых пытками.
Подняв глаза, он увидел решетку, сквозь отверстия которой сочился солнечный свет. Сверху свисала паутина, в которой трепыхалась маленькая мошка. Блестя в лучах света, паутина колыхалась от малейшего дуновения ветерка.
Чтобы хоть как-то отвлечь себя от невыносимой боли, он наблюдал за тем, как мошка отчаянно борется за свою жизнь. Терпеть боль стало легче…
Глава IV. Вердикт кушанов
Говорить нужно только тогда, когда твои слова лучше твоего молчания
Утром пятого дня месяца Септамбра на острове Шахринау собрался дворцовый суд – совет кушанов. Его так называли, потому что он состоял исключительно из кушанов, прибывших в город вместе с марзибаном. Местные жители кушанов за глаза брезгливо называли «проклятыми учителями».
Совет восседал в небольшом круглом помещении. По одну сторону сидели члены совета, а по другую, на небольшой возвышенности, визирь.
В самом центре помещения стоял загорелый юноша, закованный в кандалы. Несмотря на боль в руках и спине, юноша старался держаться прямо.
Правитель также тайно присутствовал на судилище. Он принимал участие во всех подобных собраниях. Только его никто не мог видеть, так как наблюдал он за всем сквозь ажурную каменную решетку из потаенной комнатки, расположенной над арочным входом.
Простые дела дворцовый суд не рассматривал. Он разбирал лишь те из них, за которые предполагался самый суровый приговор, и их итог обычно был предопределен.
***
От горячего воздуха, заполнившего помещение, глотки выступающих быстро пересыхали, и они говорили с неохотой.
Визирь вновь и вновь задавал один и тот же вопрос. Он говорил с Окдаром то громко, то тихо, вкрадчивым голосом. От юноши требовали отдать кинжал, а также повторить предсмертные слова чужестранца.
Испорченная вода в колодце, казалось, присутствующих уже не интересовала. Никого не волновало также и то, что город покидают люди, и он медленно пустеет. Создавалось впечатление, что от нехватки воды все сошли с ума. Собравшиеся, не переставая, задавали вопросы про кинжал и предсмертные слова рума.
«Неужели в гибнущем городе людей еще интересуют какие-то мудреные слова и кинжал?», – думал закованный в кандалы Окдар.
***
Совет кушанов заседал во дворце почти все время, пока солнце рисовало дугу над островом Шахринау. Юноша не проронил ни единого слова.
Визирь и члены совета так и не смогли справиться со своей задачей, и поэтому правитель Зора, наблюдавший за происходящим из своей потаенной комнатки, был вне себя от злости. К несчастью, юноша попался несговорчивый. Он стоял и молчал. Не защищался и не молил о пощаде. Он просто молчал. Хоть этот юноша и оказался стойким малым, правитель все же не терял надежды сломить его волю.
«Как же сильно хочется пить, – думал Окдар. – Чтобы разговорить, меня непременно бросят на «Плечо страха»[3 - «Плечо страха» – выступ, примыкающий к Царь-башне.], где жизнь будет медленно угасать».
У Окдара раньше не было ничего, что могло бы заинтересовать кого-либо. Теперь в его владении были кинжал и слова рума.
В этом мире ничего не случается просто так, и все происходящее должно иметь какой-то смысл. Если тот чужестранец окажется его гядиром, то и кинжал, и его последние слова предназначены именно Окдару. В таком случае не следует ни с кем делиться этим посланием. Он твердо решил, что не станет отвечать на вопросы своих палачей и не отдаст кинжал. Он не пойдет на сделку с ними, пока не разберется во всем сам. Нужно было время, чтобы могло произойти что-то хорошее или плохое.
Ныло все тело. Во рту пересохло. У него не было иного выхода. Ему оставалось терпеть и ждать. Терпеть, как выяснилось, он может, а ждать, наверное, будет легче…
Глава V. На «Плече страха»
Пока человек жив, у него есть шанс на решительный шаг…
Как и предполагал Окдар, не добившись желаемого, совет кушанов вынес решение бросить его на «Плечо страха». На эту площадку изогнутой формы, венчающую каменный выступ Царь-башни, бросали оголтелых преступников.
Нахождение на ограниченном пространстве под открытым небом, на высоте шестидесяти локтей, являлось, по сути, отсроченной казнью. Оттого и было у этого места такое название – «Плечо страха».
Оказавшись рядом с башней, люди предпочитали не смотреть наверх, туда, откуда время от времени доносились стоны и душераздирающие крики.
В детстве, наверное, каждый мальчишка шахристана, внутреннего города, не раз глядел в сторону башни и в мыслях представлял себя ее узником, воображая самые невероятные способы побега.
Для спасения сначала пришлось бы взобраться наверх, на край башни, что было немыслимо, так как без посторонней помощи он был недосягаем. Затем спуститься вниз по каменной лестнице, проложенной в толще стены, а потом по винтовой деревянной.
После этого нужно было бы еще взломать массивную железную дверь, но сделать это бесшумно, не привлекая внимания стражников, охраняющих вход снаружи. И в конце еще пришлось бы незаметно пройти мимо этой самой стражи.
Был, правда, еще один путь вниз, но Окдар не умел летать, чтобы осуществить его и при этом остаться в живых.
Многие, оказавшись там и намучившись без еды и воды, бросались с высоты в надежде обрести свободу хотя бы на короткий миг полета.
У основания башни была неровная насыпь, огороженная со всех сторон решеткой. Туда обычно и падали несчастные узники, решившиеся на отчаянный прыжок.
Всем было известно, что живым покинуть это место еще никому не удавалось.
***
Над большей частью спящего города уже нависла черная тень крепостной стены, и узенькие улочки погрузились во мрак. Только для Окдара день еще не закончился. Солнце все еще освещало верхнюю часть башни.
Какое-то время снизу еще были слышны железный лязг и возня стражников. Звуки доносились все реже, а через некоторое время и вовсе утихли. Ему показалось, что стражники, охранявшие вход в башню, уснули.
Окдар вспомнил, как ради забавы не раз взбирался вверх по крепостной стене, слева от Шамаханских ворот. Ему вспомнились восторженные взгляды сверстников, с завистью наблюдавших за тем, как он ловко взбирается вверх.
Юноша посмотрел сверху вниз и, недолго думая, решил, что должен попробовать. Возможно, ему удастся совершить рискованный спуск по ребристой башенной стене. Это был хоть и совершенно ненадежный, но все же единственный путь к свободе.
Он хорошо понимал, что может разбиться, упав в бездну. Его решение выглядело безрассудным, но это был его шанс, воспользовавшись которым, он мог бы спастись от медленного усыхания под лучами солнца, в полдень для узников превращавшегося в «белого убийцу».
Окдар должен воспользоваться своим шансом, как поступали те газели во время загонной охоты. Он уже знал, что пока человек жив, у него всегда есть шанс, и успех в любом деле сопутствует лишь самым решительным…
В голове Окдара зазвучала незамысловатая мелодия, которую часто играл его отец на дудке. Он взглянул на свои пальцы с запекшейся кровью.
Нужно было спешить. Солнце окончательно исчезло. Из-за синей горы показалась желтая луна. Запахло морем. Успех возможен только в случае, если спуск будет совершен под покровом ночи.
Башня видна со всех сторон, и даже если ему удастся с нее спуститься после восхода солнца, его обнаружат и вернут на то же место, но уже для большей надежности закованным в цепи.
Юноша с ужасом посмотрел вниз, сердце его заколотилось. Как в тот раз на площади. Оно вновь билось, словно птица, и так же, как тогда, казалось, что вот-вот выскочит из груди. Сердце неудержимо стучит и будет колотиться до тех пор, пока мы не поймем, к чему оно призывает.
Окдару показалось, что он верно понял призыв своего сердца. Он решил, что пора…
Верхнюю часть башенной стены освещал теперь уже лунный свет, делая заметными все ее неровности. Хоть и сущую малость, но это облегчало его задачу.
«Спуск, если и окажется возможным, будет весьма нелегким», – подумал он.
Окдар перебрался через край площадки и, используя неровности ребристой стены, а также лощинки, проделанные в ней птицами и ветром, начал свой путь в бездну.
По сравнению с подъемом на крепостную стену, спуск по отвесной башенной стене оказался гораздо более сложным занятием. Однако понял он это только теперь, спускаясь.
Под ногти забивались каменные крошки. Превозмогая жгучую боль в руках, он, словно раненый паук, опасливо и очень медленно сползал вниз.
Треть пути была уже позади. Торчащие из стены грубо обтесанные камни царапали подбородок и плечи. Окдар нащупал рукой очередную расщелину и ухватился за нее. Тут нога его соскользнула, и он повис на руках. Посмотрев в пустоту, он испытал ни с чем не сравнимый животный страх.
«Вниз или наверх?», – спросил он себя.
Чувство панического страха переполняло его, но спуск был тем самым единственным шансом. С трудом нащупав ногой небольшой выступ, он оперся на него обеими ногами и замер. Простояв немного в этой позе и отойдя от леденящего душу волнения, он продолжил спуск.
С огромным трудом ему удалось продвинуться еще немного вниз, но тут нога скользнула по камню, и он вновь завис над пропастью. В этот раз он не успел ухватиться за выступ и всем телом повис на одной руке. Заныло плечо. Рука предательски немела. Он уже почти не чувствовал ее.
Нижняя часть стены находилась в тени и сверху не была видна. Вокруг тишина и только свист ветра в ушах.
Окдар висел на скрюченных пальцах одной руки, а другой пытался нащупать неровность, за которую можно было бы зацепиться. Он содрал руки в кровь и совершенно выбился из сил. В какой-то момент ему показалось, что он не выдержит и на этот раз уж точно сорвется.
«Все равно не спастись, – подумал юноша, – впрочем, я хотя бы попробовал».
Он вспомнил последние слова рума и тихо, почти шепотом, произнес: «Уро-борос…». К сожалению, он так и не узнал, что хотел сообщить ему рум. Сердце заколотилось сильнее, и он сказал себе: «Я должен это сделать».
С огромным трудом ему удалось дотянуться до еще одной спасительной расщелины. Некоторое время он просто висел на обеих руках, прижавшись к стене всем телом. Но вот еще один удачный хват, за ним другой. Он продолжил отчаянный спуск.
«Спокойнее… Аккуратнее… Осторожнее, – увещевал он себя. – Все! Дальше совсем темно».
Остальной путь вниз придется пройти в кромешной темноте.
Через какое-то время Окдару показалось, что земля совсем рядом. Это было непонятное чувство. Он словно ощущал поднимающиеся снизу потоки теплого воздуха, но не был в этом абсолютно уверен. Эта мысль могла посетить Окдара в связи с тем, что у него не было больше сил спускаться, цепляясь за стену в кровь разодранными пальцами.
«А что, если до земли далеко? – спросил он себя, тщетно всматриваясь в пустоту. – В таком случае, прыгнув в неизвестность, я разобьюсь о поверхность скалы или упаду прямо на железную ограду».
Онемевшие руки уже не держали его. Сердце застучало сильнее, и он решил рискнуть. Кто-то словно приказал ему: «Прыгай!». Он вдохнул побольше воздуха, оттолкнулся ногами от стены и, отпустив руки, полетел вниз…
***
Ощущения обманули Окдара, но ненамного. Он лежал навзничь на сухой и твердой земле, посреди треугольной площадки. Ладони и ступни болели так, словно в них вонзились колючки. Он лежал и тяжело дышал.
Оглядевшись по сторонам, во мраке он обнаружил решетчатое препятствие, сплетенное из железных прутьев. Это препятствие в виде ограды выглядело непреодолимым, пока в углу, между нею и неровной поверхностью скалы, он не заметил узкий лаз. Его могли проделать грызуны, повсюду снующие в поисках спасительной влаги.
Юноша перевернулся на живот и, упершись ладонями в сухой песок, занесенный сюда знойными ветрами, прополз под оградой.
«Неужели спуск с Царь-башни удался? – спрашивал он себя. – Теперь это место под решеткой непременно заделают».
С моря подул северный ветер, запахло рыбой. Окдар перепрыгнул через невысокое ограждение, сложенное из бесформенных камней, и оказался на торговой площади. К ней примыкала главная улица, вдоль которой располагались торговые ряды лавочников, а также караван-сарай в верхней ее части.
Между нижним краем площади и морем расстояние небольшое. Это свойство береговой полосы позволяло кораблям приближаться к ней и разгружать товары в непосредственной близости от торговых рядов.
Окдару невероятно повезло. Удалось спуститься с башни и, к тому же, остаться незамеченным.
Глава VI. Странный ремень
Нас учили бояться волков, а мы у них учились…
Спустившись с башни, Окдар побежал по горбатым улочкам в сторону своей хижины. Лицо его щекотала паутина, прилипшая к волосам, когда он проползал под железной изгородью.
Болела спина и нестерпимо хотелось пить. Прежде чем оставить город под покровом ночи, он намеревался попасть домой, чтобы забрать кинжал.
До того, как переселиться в шахристан, его семья жила на окраине в рабате. В той его части, которую называли черной. Там имелся источник, беспрерывно изливающий легковоспламеняющуюся жидкость – белый ноут. Ее заливали в чираги-светильники.
Ноут белый, а местечко называли черным. Лужи маслянистого ноута иногда произвольно воспламенялись, и повсюду распространялся едкий черный дым, покрывавший копотью стены лачуг. Оттого и называли эту часть рабата черным городом.
Может быть, когда-нибудь название этого местечка переименуют, и оно будет называться белым, в соответствии с цветом добываемого там ноута.
Не так много воспоминаний о тех днях сохранилось в его памяти: маленький дворик, серая стена лачуги и заикающаяся юная соседка с густыми кудряшками. Еще он помнил, как отец брал его с собой на охоту и учил премудростям охотничьего дела.
В детстве Окдара часто забирала к себе домой родственница. Она жила в шахристане, в пределах крепостной стены. В раннем детстве, не будучи способным произнести ее имя, он называл ее Фолей. Сначала лишь ему одному она позволяла называть себя так. Однако вскоре имя так пристало к этой доброй женщине, что и остальные стали звать ее так же.
Фоля учила Окдара грамоте и рассказывала ему разные интересные истории. Посвятив много времени его воспитанию, она так и не обзавелась собственной семьей. Однажды она поделилась с ним посетившим ее странным видением, в котором из ночной темноты вышел юноша, в одной руке державший змею, а в другой – кинжал.
«Странное видение», – подумал он тогда, помня о том, что больше всего на свете Фоля боялась именно змей…
***
Окдар пробрался в дом через веранду и прошел мимо тесной комнатки, где обычно спали его мать Айлин, сестра Дильбяр и младший брат Эм-Иль. Он зажег лучину, поднял ее над головой, и слабый свет осветил пестрые узоры висевшего на стене коврика.
Ковры вешали на стену или стелили на пол. Этот коврик хранился в их семье с незапамятных времен. На нем были изображены лошади, буйволы, овцы и другие животные, но только не волки. Отец рассказывал, что их предки гюнсары учились жизни, наблюдая за волками, но на коврах их никогда не изображали.
«Волки были нашими первыми учителями, – сказал однажды отец. – Мы учились у них, и невозможно было даже помыслить о том, что их изображения окажутся под чьими-либо ногами».
В середине ковра был изображен их родовой знак – тамга. Расположение ворот и оборонительных укреплений Бакуана удивительным образом совпадало с местом расположения арок и круглых башенок на этом ковре. Отец был уверен, что город основали их предки по рисунку этого коврика. По крайней мере, так гласило семейное предание.
Окдар намеревался забрать кинжал, попрощаться с матерью и уйти. Ему необходимо было выйти из города до того, как стражники поднимут шум, обнаружив на рассвете его исчезновение.
Пройдя во внутренний дворик, юноша приподнял крышку тандира, достал оттуда глиняный кувшин и вынул из него тугой сверток. Намереваясь вернуться в дом, он вдруг услышал шорох за спиной и обернулся. Перед ним стояла его мать Айлин.
– Тебе удалось спуститься с башни?! – воскликнула она. – Ты смог это сделать?! Какое счастье! Теперь нужно будет так спрятаться, чтобы люди марзибана не смогли тебя найти.
Он молча взял ее за руку, и они вернулись в дом.
– Мне показалось, что вы спите.
– Нет, я не спала. Я не могла уснуть.
– Я должен бежать из города, – с тревогой в голосе произнес Окдар. – До рассвета осталось мало времени. Нужно спешить.
Мать смотрела на сына, испытывая смешанные чувства. Она ведь уже почти потеряла надежду вновь увидеть его.
– Тебе известно, что я не виноват? – спросил он шепотом.
– Да, известно! Об этом многие уже знают. Вода в колодце вновь стала пресной, хотя по-прежнему ее не хватает.
– От меня требовали отдать им кинжал.
– Какой кинжал?
– Тот самый, которым ранили чужестранца на охоте. До того, как меня схватили, мне удалось спрятать его здесь. Еще от меня требовали произнести его последние слова.
– Какие еще слова?
– Слова чужестранца, которые мог слышать только я.
– И это все? – с удивлением спросила мать. – Может быть, тебе следовало отдать злополучный кинжал и произнести его последние слова?
– Я не мог этого сделать. Тот рум мог оказаться моим гядиром, потому мне нельзя никому отдавать кинжал и раскрывать сказанное мне шепотом.
– Странно все это. А еще эта невиданная доселе засуха. Если бы твой отец был жив, мы бы давно ушли в горы вместе с другими.
– Уйти пока придется мне одному. Отправлюсь в Священный город, о котором ты мне когда-то рассказывала. Ты сама говорила, что боги там ближе к человеку, чем его яремная вена. Буду в Каабе молить богов помочь разгадать тайну кинжала и последних слов раненого рума.
– Да! Говорила, помню! Иди и знай, что я всегда буду верить в тебя. Даже в случае, если весь мир отвернется. Буду всегда на твоей стороне, потому что в тебе течет моя кровь!
Окдар, конечно же, мог спрятаться, укрывшись в тандире или в большом винном кувшине, зарытом в землю. Но рано или поздно ему пришлось бы выйти из укрытия, и тогда его все равно схватили бы. Кроме того, он не хотел подвергать опасности своих родных. Он вспомнил слова отца, первого своего учителя, который сказал ему однажды: «Когда поймешь, что для тебя лучше уйти, чем остаться, отбрось все сомнения и отправляйся в путь».
Айлин с грустью смотрела на сына. Он повзрослел за те несколько дней, что они не виделись.
– Подожди, – произнесла она шепотом, – я должна кое-что передать тебе.
Сказав это, она скрылась в темноте и через мгновение вернулась.
– Возьми в дорогу эту лепешку. И вот еще что. Когда тебя забрали люди марзибана, я вышла за городские ворота и отправилась в рабат, в нашу старую хижину. Вот что хранилось там, в тайнике…
Она протянула ему пустой мешочек, свитый из тонких веревок. Юноша в недоумении посмотрел на мать.
– Ах, вот же он, на мне, – спохватилась она!
Сняв с себя поясной ремень, Айлин протянула его сыну. Функцию пряжки на нем выполняла голова змеи с загнутым назад зубом в роли зацепа.
– Эта вещь теперь принадлежит тебе. Отец завещал вручить тебе этот ремень, если ты решишь покинуть отчий дом. По-видимому, этот день настал, и я передаю его тебе в качестве оберега. Теперь он твой. Надеюсь, он защитит тебя вдали от дома.
Окдар взял ремень в руки.
– На нем какие-то узоры, – заметил он удивленно. – Крючки и закорючки. Невероятно! Возможно, это она и есть…
– Кто она? О чем это ты?
– Змея, которую искали люди марзибана, рыская по всем домам. Шаруры ведь и к нам приходили. Помнишь?
– Помню, – ответила Айлин. – Странно. Этот ремень хранился в черном рабате, в нашей старой лачуге. По словам твоего отца, он издавна передавался по наследству старшему сыну в качестве оберега. Еще змея эта таит в себе какую-то тайну, которая откроется тому, кто увидит, как она кусает себя за хвост. Но для того, чтобы это произошло, нужно раздобыть какой-то чубук, вроде короткой трости. Больше мне ничего не известно. Мы пережили тяжелое время, когда узнали, что тебя бросили на «Плечо страха». Я надела этот ремень в надежде, что нам поможет его таинственная сила. Кто знает, может быть, это он помог тебе спуститься с башни невредимым. Страшно стало жить в этом городе. Очень беспокойно. Кушаны, кажется, делают все, чтобы город покинули жители, населявшие его испокон веков.
Окдар посветил на ремень лучиной, и в змеиных глазницах что-то блеснуло.
Мать заметила немой вопрос на его лице и сказала:
– Это блеснул солнечный камень шама.
Однажды в храме Атропата, в верхнем городе, Окдар уже видел подобный камень. Некий странник, вращая в руке перстень с кристаллом, демонстрировал сходящиеся на стене лучи. Он тогда рассказал об этом камне много интересного. С помощью этого кристалла мореходы ориентируются в облачную погоду днем, когда не видно солнца. Точка схождения лучей, пропускаемых этим кристаллом, позволяет безошибочно определять положение светила за облаками. Отсюда и название – солнечный камень.
Недолго думая, Окдар в ответ достал из свертка кинжал и показал его матери. На его рукояти была изображена змея, кусающая себя за хвост. И снова змея… Айлин была удивлена странному совпадению.
Окдар надел ремень, заткнул за него кинжал, а сверху повязал холщовую повязку, которую подала ему мать.
– Теперь это будет их местом, – сказал он. – У меня появилась еще одна загадка – ремень.
– Да, вот еще что, – произнесла мать, когда он уже готов был бежать. – Вдали от родной земли сходись лишь с надежными людьми.
Ему показалось, что она ищет любой способ, чтобы отсрочить неизбежное расставание.
– А как узнать, надежен ли человек? – спросил он на всякий случай.
– Стань подозрительным… У надежного человека всеми частями тела движет свободный дух. Смотри одновременно на губы и глаза. Они не в состоянии лгать сообща. Так смотрел твой отец. Его глаза всегда были к говорящему ближе его ушей. Потому и боялись все… Все, кроме меня!
Сказав это, она гордо улыбнулась. И в этой улыбке он узрел тихую грусть – вечную спутницу расставаний.
***
Окдар выбежал на веранду, перескочил через поручень и побежал обратно к рыночной площади. Днем здесь вновь выставят на продажу съестные продукты, различную домашнюю утварь и шелковые полотна с изображениями небесных светил, сцен охоты и поединков борцов.
Ветер, поменявший свое направление, дул с юга, и рыбой уже не пахло. Юноша пересек рыночную площадь и, обогнув место захоронения некоего святого[4 - По преданию, на этом месте в I веке н.э. был казнен и захоронен апостол Варфоломей.], вновь оказался рядом с башней. Стражники еще спали. Лунный свет упал на каменную плиту у входа, и он в который уже раз прочел затертое предписание: «Вступающий в храм, дотронься до своей тени на земле, и ты узнаешь известное мне!». Говаривали, что написал ее некий странствующий старец, посетивший когда-то этот город. Никто уже и не помнил, когда это было. Остались от того времени только эта надпись, а также огонь, зажженный им в храме.
Окдар поднял глаза, посмотрел на башню и подумал: «Мне все же удалось спуститься с нее!». Обогнув башню, он побежал наверх по узкой, вьющейся лентой дорожке. Он бежал, а в голове у него вертелось: «…Узнаешь известное мне!».
Пробираясь тесными дворами по извилистым узким улочкам, он направлялся к мидийской арке, расположенной в квартале гилянцев. Проскочив под аркой, он оказался перед храмом Атропата. По обе стороны от бронзовых ступеней, ведущих во двор храма, красовались башенки, а вдоль стен стоял жертвенный алтарь в форме бараньей головы с рогами. Пол храмового дворика был выложен каменными плитами и испещрен разными письменами.
За кварталом гилянцев располагался квартал ремесленников. Запахло жженой глиной.
Окдар остановился перед ремесленной мастерской своего учителя, где он служил подмастерьем. Вместе со своим мастером здесь они лепили на заказ глиняные светильники-чираги, кувшины и родовые тамги.
Из-за двери послышалась песнь: «Йа-Ра-Амон-Амон-Амон-Амооон…». Звучал мугам, посвященный богу Солнца – великому Амону Ра. Это была песнь-молитва мугов или магов, как их еще называли. Старожилы рассказывали, что эту песню сначала пели странствующие паломники, прибывавшие из Египта, с берегов великой реки жизни.
С давних времен, чтобы поклониться священным огням и послушать их песни, в город стекались отшельники-скитальцы с дальних и ближних окраин.
Жителям Бакуана нравилась печальная песнь-молитва, и местные певцы с чувственными голосами выучились петь ее не хуже самих мугов.
Никому уже и не известно точно, как все произошло на самом деле. А может, эта красивая песнь зародилась здесь… Очень уж задушевно и чувственно поют ее местные муги. И его учитель пел не хуже их.
Возможно, учитель остался в мастерской на ночь. Ведь и сам Окдар часто оставался в мастерской, когда нужно было выполнить чей-то срочный заказ.
Переведя дыхание, юноша поспешил наверх к Шамаханским воротам. Каждую ночь, с заходом солнца, ворота запирались на железный засов крепостным кутвалом. Это был смуглый старичок невысокого роста с серебристой бородкой, смотревший на окружающий мир сквозь щелочки почти всегда смеющихся глаз.
«Ворота, должно быть, уже давно закрыты», – решил Окдар.
Крепость и ворота передаются по наследству, подобно тому, как наследуются дворцы, дома, лавки и мастерские.
Этот кутвал не первый в своем роду и, наверное, не последний ответственный за городские ворота. Он отвечал за то, чтобы с наступлением темноты и нижние, и верхние городские ворота были крепко заперты на засов. Еще он должен был несколько раз в течение ночи проверять положение засова. Для этого ему следовало подняться наверх по веревочной лестнице и постучать по нему.
Обычно, когда кутвал крепости стучал по засову, некоторое время еще слышался гул наподобие жужжания потревоженного пчелиного улья. Однажды Окдару довелось услышать этот звук близко, и он запомнил его на всю жизнь.
Помимо запирания крепости и железной двери башни, в обязанности кутвала входила еще смазка засовов и петель, а также ежедневный осмотр крепостной стены по периметру.
С внутренней стороны стены, слева от Шамаханских ворот, имелась неровность: еле заметные выступы и углубления, по которым возможно было взобраться на верхний край стены. Окдар не раз играючи поднимался наверх с этого места. Добирался почти до самого верха и оттуда прыгал обратно на землю.
Если кутвал крепости вдруг замечал ребятишек у нижних или верхних ворот, то, бранясь, отгонял их. Через некоторое время они вновь возвращались, и все повторялось…
Когда кутвалу надоедало озорство ребят, он обычно подзывал к себе Окдара и почти слезно просил прекратить эти игры. Тот по-детски горделиво выслушивал просьбу, после чего уводил друзей в сторонку, и они играли в другие игры. Кутвал был благодарен ему за это и в другое время всегда улыбался, когда на рынке или городской площади они случайно встречались взглядами.
Юноша подбежал к воротам и в сумраке, потрогав на ощупь стену, нашел то самое место. Вновь, как уже делал не раз, он взобрался по стене к ее верхнему краю и сел на него. За стеной был ров, а за ним другая стена – ложная.
Кутвал крепости как-то рассказывал ребятишкам, что внешняя стена возведена ниже внутренней, с целью визуального обмана неприятеля. Окдар подумал, что с внешней ложной стеной он справится без особого труда. Сложнее будет с первой стеной. С обратной стороны она не имела характерных выступов, за которые можно было бы зацепиться. Все щели в стене были заделаны каким-то раствором. Ему придется второй раз за ночь прыгать вниз на дно рва с достаточно большой высоты. Вновь он рискует переломать ноги.
В этот раз в свете луны, к счастью, сверху он видел всю стену и имел четкое представление о расстоянии до земли. В другое время никто бы не смог заставить его спрыгнуть с такой высоты, но теперь у него не было иного выхода.
Окдар вспомнил слова своего отца: «Не следует бояться смерти. Она ко всем одинаково близка».
Юноша глубоко вдохнул и прыгнул вниз…
Глава VII. Встреча у Волчьих ворот
– Ты так красиво извиваешься на песке, – восхищались змеей.
– Хочу понравиться своей жертве! – призналась она…
Окдар выбрался из Бакуана в сумерки. Устремившись вверх на пригорок, он все дальше уходил от городских стен. Юноша направлялся туда, где боги слышат молитвы и исполняют желания. Там он попросит их помочь разгадать тайну кинжала, ремня и последних слов раненого охотника.
Окдар миновал местечко Чембери-кенд и побежал дальше наверх. Оказавшись на приличном расстоянии от города, он решил передохнуть и остановился на возвышенности у двух скал, названных когда-то Волчьими воротами. Их назвали так из-за доносившихся оттуда завывающих звуков. Никто не знал, выли ли это волки, или же это был звук ветра, гулявшего меж скал. Эти ворота навсегда останутся Волчьими, и не важно, по какому поводу, кто и когда их так назвал.
Окдар сидел на камне лицом к городу. Может быть, он никогда больше не увидит его. Ему не хотелось в это верить.
Жители Бакуана проснулись, и вдалеке можно было заметить движущиеся светящиеся точки. Это шаруры марзибана с зажженными факелами искали его, рыща вдоль улочек предрассветного шахристана.
Увиденное напомнило ему празднование дня весеннего равноденствия. Как-то в детстве вместе со своими сверстниками он так же, только с близкого расстояния, смотрел на город сверху, взобравшись на одну из площадок на крепостной стене. То были дни весенних праздников. Люди жгли костры и прыгали через них, очищаясь перед наступлением нового года. Потому, наверное, тот весенний праздник огня еще называли праздником очищения. Но сейчас костры и факелы горели совсем по другому поводу…
***
Светало. Окдар взял в одну руку кинжал, а в другую ремень и стал их рассматривать.
Издали послышались лай собак и овечье блеяние. Он вгляделся в даль, в сторону узкой долины, через цепь холмов, ведущих на противоположный склон. В сторону Волчьих ворот двигалась отара овец. За ними он увидел и пастуха.
Сначала юноша хотел притаиться за одной из скал, но потом решил этого не делать. В погоню за ним непременно пошлют шаруров верхом на лошадях. Так что было полезным узнать у этого пастуха про пешие тропы, на которых он мог бы укрыться от преследователей. Кто знает о пеших тропах лучше? Однако пастух не сказал ничего путного. Да и знал он, казалось, немного. Похоже, его интересовали только места, где растет солянка или любая другая трава, пригодная овцам в пищу.
Окдару показалось, что пастух как-то странно улыбнулся. Интересно, какую угрозу таила в себе его улыбка. Так улыбаются, чтобы понравиться своей жертве. Кто знает, что было у него на уме…
Только после того, как пастух исчез из виду, так и не сказав ничего стоящего, юноша вспомнил, как тот внимательно смотрел на кинжал и ремень в его руках, и не на шутку встревожился.
В Бакуане, наверное, уже объявили о награде тому, кто поможет обнаружить беглеца.
Окдар пожалел, что заговорил с тем пастухом. Толку от той беседы не было никакого, а вред был возможен.
***
Утром правителю доложили о том, что осужденному удалось спуститься с башни, а также о том, что шаруры не смогли его найти, хотя и обыскали весь город.
Зора рассвирепел и напал на шаруров, бранясь: «Сыны блудливой ослицы и нечистого верблюда… Нубийские козлы с говорящими головами… Вы убили рума, хотя приказа убивать его не было. Вдобавок вы позволили сбежать этому мальчишке…».
Правитель грозился карами небесными и сыпал на своих слуг проклятия. Мало того, что им так и не удалось заставить этого юнца отдать кинжал и выудить у него сказанное румом перед смертью, так они еще позволили ему уйти живым и невредимым. Юноша сбежал из-за преступной небрежности стражников.
Правителю не пристало делиться своими планами с кем-либо. Как и подобает, ему нужно было не только принимать решения, но и действовать.
Беглеца нужно было схватить, пока он не ушел слишком далеко. С этой целью Зора послал в погоню за юношей конный отряд шаруров из десяти всадников. Вдобавок Зора послал за ним еще и своего шаргаза – царского палача, который обычно занимался ликвидацией врагов правителя. Это было сделано на тот случай, если юноше удастся уйти от шаруров.
Шаргаз служил последним аргументом в решении проблемы, которую невозможно было уладить иным способом. Его посылали находить и уничтожать неугодных правителю людей.
В обычное время шаргазу не разрешалось появляться в пределах города. Он жил среди мардов[5 - Марды – одно из племен древней Мидии. Геродот упоминал мардов среди кочевых персидских племен, живших по берегу Гирканского (Каспийского) моря. Страбон включал мардов в число четырех разбойничьих племён Мидии, которые заставляли персидских царей платить им дань.], в отдельном крепостном поселении Мард-акан, где был обеспечен всем необходимым. Правитель строго следил за тем, чтобы он жил в достатке, тренировался, ел, спал и развлекался, в ожидании особых приказов. А чтобы личные привязанности не мешали выполнять подобные приказы, ему запрещалось иметь друзей и поддерживать связь с родственниками. Шаргаз был абсолютно лишен всяческих контактов с обычными людьми. Ему лишь изредка дозволялось общаться с шарурами, в основном во время совместных боевых тренировок.
Как правило, шаргазов отбирали из рода калантаров, среди которых было много мистиков и воинов. Их специально лишали всякой растительности на теле и голове.
Этот шаргаз, как и полагалось, тоже был начисто выбрит. Он был высокого роста и крупного телосложения, а лицо его было отмечено огромным косым шрамом.
Все слышали о шаргазе, но никто из горожан, кроме шаруров, в лицо его не знал. Если кому и доводилось видеть его, то случалось это в самый последний миг жизни.
Несмотря на то, что никто из горожан никогда его не видел, всем было известно его прозвище – Ленг-шаргаз. Этим именем его наградили шаруры за хромоту при ходьбе. Горожане пугали им непослушных детей, и те замирали от страха, едва услышав его прозвище.
Помимо перечисленных мер, Зора приказал также разослать гонцов в соседние земли с просьбой к тамошним правителям схватить сбежавшего преступника и вернуть в Бакуан, если тот к ним заявится.
Никто не осмелится скрывать у себя человека, испортившего воду в единственном городском колодце. Для надежности Зора также пообещал награду любому, кто поможет вернуть беглеца.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70470964) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Кавад – царь царей (шахиншах) Ирана из династии Сасанидов. Согласно современному летоисчислению, правил в 488–531 годах с небольшим перерывом с 498 по 501 год.
2
Описываемые события происходили в период эры Диоклетиана. 241 год эры стал последним годом данной эпохи. Время начала отсчета мировой истории с этого года изменилось.
3
«Плечо страха» – выступ, примыкающий к Царь-башне.
4
По преданию, на этом месте в I веке н.э. был казнен и захоронен апостол Варфоломей.
5
Марды – одно из племен древней Мидии. Геродот упоминал мардов среди кочевых персидских племен, живших по берегу Гирканского (Каспийского) моря. Страбон включал мардов в число четырех разбойничьих племён Мидии, которые заставляли персидских царей платить им дань.