Не срывай голубых гиацинтов
Дарья Квант
Роберт Эндрюс – талантливый ученый, изгнанный из научного сообщества. Через косвенные, очень далекие связи его находит набожная и богобоязненная Аманда Стенфилд, которая просит избавить ее племянницу Астрид от проделок Дьявола. Роберт ожидает увидеть что угодно, но только не прорастающие сквозь юношескую кожу цветочные лепестки. Его мир переворачивается с этим фактом, но есть еще один, не менее важный факт – творящаяся в доме Стенфилдов многолетняя тирания.
Дарья Квант
Не срывай голубых гиацинтов
Глава первая
У Роберта было два «поздно». Первое, когда он поддался на уговоры Аманды Стенфилд, и второе – когда собственной рукой все же постучал в дверь старого обветшалого дома, стоящего на покатом сыром холме. Между этими «поздно» было еще много маленьких, точно таких же «поздно», как, например, то, что он поддался на эти уговоры с долей любопытства, или то, что он, несмотря на это, достаточно беспечно отнесся к тому, куда он едет, а там и прочие, прочие, прочие маленькие точки невозврата.
А после этого как щелчок по носу – словно в назидание.
Она его не замечала. Девчонка, разлегшаяся животом на своей кровати и цепкими пальцами неосознанно мявшая страницы какой-то пестрой тонкой книжонки. Ее профиль был размыт теплым полумраком комнаты с тусклым огоньком настольной лампы. Чудная картина чужого беспечного отрочества. Чуть приоткрытая дверь открывала обзор не на многое, но на вид хрупкая фигура целиком вмещалась в щель, если посмотреть на нее с нужного ракурса, подойдя чуть ближе.
– Она пока занята, пройдемте, – поторопила его Аманда Стенфилд хрипловатым грубым голосом, которым – судя по ранее состоявшимся телефонным звонкам – говорила всегда.
Аманда узнала о Роберте через третьих лиц, если не через теорию шести рукопожатий, что, в общем-то, говорило об очень дальних и косвенных связях, которые не пойми как, но все же свели их вместе в этом Богом забытом районе города. И свели не просто так для краткого сухого разговора, а как положено в приличном обществе – с соблюдением всех норм вежливости и гостеприимства: в старенькой желтой кухне на столе стояли разные яства от зажаренной курицы до щедро обсыпанного оливками салата. Алкоголь, разумеется, занял свое место в центре стола. Правда, это было, скорее, дешевое пойло, нежели нормальный алкоголь, но Роберт с пониманием относился к урезанным доходам многих американских семей.
И тем не менее, Роберт подмечал детали. Дом был стар. Он был той катастрофой, которая проявлялась в мелочах, плохо видных невооруженному глазу. Роберт заметил это сразу, как только посмотрел на рыхлеющее в кое-каких местах крыльцо и бедную прихожую, где его и встретила пасмурная фигура миссис Стенфилд. В целом тут было неплохо, если отбросить прихотливость и просто допустить мысль, что иногда людям нужны всего-то мягкий удобный диванчик, шум барахлящего старого телевизора и отсутствие гудящего за окном большого города.
На кухне Аманда предложила ему присесть и сама расположилась на стуле напротив. Также она предложила ему «любое, какое вы пожелаете» блюдо на выбор, от которого не позволяла отказаться воспитанность, когда на самом деле Роберт был сыт. Он являлся искренним приверженцем мнения о вредоносности канцерогенов, которых в той же самой жаренной курице было хоть отбавляй, поэтому пообещал себе вернуться взглядом к салату. Позже, разумеется.
– Итак, – разбавил Роберт тишину. – Вы сказали, что вам есть что мне показать. По телефону вы упорно не желали распространяться о вашем ко мне деле, поэтому, полагаю, сейчас самое время выложить все карты на стол.
Аманда нисколько не изменилась в лице, дернулся только ее указательный палец, застывший над столом в напряженном жесте.
– Всему свое время, мистер Эндрюс. Сначала я должна понять, можно ли вам доверять.
– Согласитесь, доверие строится на чем-то, – парировал Роберт. – А пока что вы не заложили даже фундамента.
– Вам, должно быть, интересно, почему из всех опосредованно знакомых мне ученых я позвонила именно вам, – миссис Стенфилд вставила сигарету в мундштук и, вальяжно откинувшись на спинку стула, закурила.
– Да, это был мой следующий вопрос.
– Мне посоветовали вас как отчаянного экспериментатора в области естественных наук. В хорошем смысле, конечно, – тут она усмехнулась. – Плюс ваша репутация… Скажем, мне нужен гениальный человек, как можно более обособленный от научного сообщества.
Эта женщина очень грамотно назвала его отшельником и изгоем, облачив суть в красивые слова. Роберт был даже восхищен.
– И мы опять упираемся в вопрос: для какого дела я вам нужен?
– Как я уже… – тут Аманда остановилась, глядя ему за спину и на мгновение замирая.
Холодок предвкушения отчетливо пробежал по каждому позвонку Роберта, и едва он начал поворачивать голову, резко одернул себя и застыл. Его словно остановило нечто извне. Однако придать непринужденность своей позе «вполоборота» было легко, и Роберт услышал, как остановились в несколько метрах от кухни тихие шаги совершенно босых ног.
– Приведи себя в порядок, Астрид, – бросила Аманда за спину Роберта. – И расчешись нормально, наконец.
Все те же босые ноги тихо побрели куда-то в комнату.
– Вы упоминали, что дело в вашей племяннице? – уточнил Роберт, тоже закуривая.
Миссис Стенфилд коротко кивнула.
– В ней. Мне не помог пастор, поэтому, возможно, сможет помочь кто-то вроде вас, ученых.
– Пастор? – Роберт зацепился за интересное ему в этом контексте слово.
– Разумеется. То, что происходит с ней – проделки Дьявола. Не может быть иначе.
– С каждой новой секундой я пребываю в еще большем смятении, – Роберт признался, скорее, себе самому, чем своей собеседнице. – Почему вы вообще решили, что я смогу помочь, раз считаете, что тут замешан, кхм… Дьявол?
– Наука – наш последний шанс.
На самом деле Роберт был честен перед собой – он хотел еще раз взглянуть на эту девочку, взглянуть прямо, не из-за двери, не между делом, а целенаправленно, чтобы, наконец, увидеть, в чем же все-таки дело.
И он увидел. Увидел обычную семнадцатилетнюю девочку, вышедшую из-за его спины и тихо занявшую место за обеденным столом. Она была одета в синюю пушистую кофту с воротником и черные свободные штаны, а на волосах, вопреки наставлению тети, у нее было «воронье гнездо», топорщееся в разные стороны иссиня-черным лоснящимся шелком. Ничего необычного в ней не наблюдалось.
– Здравствуй, Астрид.
Та метнула на него свой пронзительный взгляд серых глаз, но сделала это не в стиле «я не хочу с тобой дружить», а наоборот – в нем читалось любопытство, явно усмиренное какими-то неприятными ей факторами.
Аманда разрешительно и даже несколько повелительно кивнула и Астрид произнесла.
– Здравствуйте, мистер Эндрюс.
– Что ж, я не вижу ничего… что могло вызвать ваше беспокойство, миссис Стенфилд, – заключил Роберт. – В противном случае, мне остается только просить, чтобы вы сказали все как есть, и дали мне осмотреть вашу племянницу предметно.
Астрид, являющаяся свидетелем разговора, с готовностью приподняла руку, чтобы что-то показать, но была остановлена.
– Нет, Астрид, – с нажимом приказала Аманда. – Не сейчас, – затем она обратилась к Роберту. – Дело имеет настолько серьезный оборот, что сначала мне придется вытребовать у вас обещание, что вы никому не расскажете. О деньгах не беспокойтесь. Мы отдадим вам всю сумму, как только я получу данное обещание. Лишь одно обещание.
– Вы заставляете меня подписаться на «кота в мешке»? – настала очередь Роберта усмехаться. – Это по всем параметрам неразумно и нелогично.
Аманда поджала губы, превратившиеся в тонкую сухую линию.
– Вы правы – логики нет. Но как только вы увидите, вы поймете, к чему все эти тайны.
– Чисто гипотетически, – произнес Роберт устало, – что будет, если я расскажу кому-то эту вашу тайну?
– О, поверьте, мистер Эндрюс, вы просто перестанете знать, что такое покой. По многим причинам.
Получалось так, что все разговоры заходили в тупик. Роберт, конечно, мог дать это пресловутое обещание, удовлетворить свое любопытство, а уж там дальше пойти на попятную. Но не в его это стиле. В его стиле – это быть честным и принципиальным, когда дело касается науки. Ему было безумно интересно, что же творится с этой Астрид, однако на сегодня пора было заканчивать, иначе голова могла взорваться от количества противоречий, заставших его, неподготовленного, врасплох.
Роберт сказал миссис Стенфилд, что должен хорошенько подумать, прежде чем подписываться на нечто непонятное, и покинул их дом, так и не притронувшись к салату и вину.
С одной стороны было что-то притягательное в том, чтобы обладать информацией, которой не обладает никто, с другой же стороны Роберт не хотел знать тех вещей, которых, как бы тавтологично не звучало, не хотел знать. Однако как ученого его уже не могло ничто напугать или привести в ужас.
Тягу к естественным наукам Роберт обнаружил в себе, когда еще восьмилетним мальцом строил для муравьев лабиринты из щепок, чтобы понаблюдать, как те себя поведут. Понятное дело, эта на тот момент детская забава не осознавалась им как нечто судьбоносное и фатальное. Он даже таких слов тогда не знал, но чувствовал, смотря через дедушкин микроскоп на очередное предметное стекло, что это, именно это, вызывало в нем ничем не поддельный восторг. В восьмилетнем возрасте Роберт мало что понимал, глядя на это самое предметное стекло с различными образцами чешуек или кала божьих коровок на листе яблони, которые собирал для него дедушка, и именно осознавать и целенаправленно изучать зоологию, а потом и биологию, химию и анатомию, начал где-то в одиннадцать лет. Родители покупали ему пособия для самых маленьких, и те были настолько просты и вместе с тем емки, что некоторые из них до сих пор хранились в забытых ящиках стола, как пример грамотно поданного научного знания, которое, возможно, когда-нибудь понадобится младшим поколениям, ведь такие хорошие книжки почти больше не выпускали.
Направляясь домой в своем Шевроле, Роберт все еще думал о предложении Аманды Стенфилд. Уж слишком сладок был «запретный плод», а все запретное или даже покрытое мало-мальским мраком являлось для ученых персональным опиумом.
Еще до того, как благодаря стараниям бывшей жены он стал изгоем в научном сообществе, Роберт занимался одним весьма любопытным научным проектом, существование которого нельзя было разглашать под страхом сурового наказания. Он и маленькая группа других ученых изучали ДНК членов очень известной богатой семьи, принадлежащей к роду некогда именитых герцогов Средневековья. Не стоило говорить, что эту семью уважали и чтили исключительно из-за принадлежности к великим предкам. От сына к сыну, от дочери к дочери они строго следили за соблюдением того семейного закона, что ребенок должен родиться исключительно во взаимовыгодном браке, а не на стороне, и каково же было удивление ученых и самой семьи, когда те осознали, что среди нынешнего поколения затесался «бастард». Иными словами, определенная дама не гнушалась половыми связями на стороне и родила не «чистокровную» дочь, выставив ее за чадо, понесенное от законного мужа. С тех пор родословная пошла и вкось и вкривь, «запятнанная» и «опороченная». Результаты исследования Роберт сообщил семье лично, а что происходило дальше – ничьего ума дело, однако он помнил, с каким вожделением занимался поставленной перед ним задачей, и все это потому, что ее обнародование находилось под строжайшим табу. Все ученые немного сумасшедшие, когда дело касается чего-то запретного и тайного. Именно по этой причине дома Роберт несколько раз порывался позвонить Аманде Стенфилд и дать свое согласие на «кота в мешке». В конце концов, взяться за какое-нибудь нетривиальное дело чисто для себя самого было неплохой перспективой. Ну, как для себя. Был еще Александр – его правая рука во всех научных изысканиях. Проще говоря, Александр, молодой двадцатитрехлетний юноша, являлся его ассистентом. Они познакомились еще до того, как Клаудия – бывшая жена Роберта и некогда талантливая ученая – оклеветала его в воровстве ее научных наработок. Тогда, при первой встрече, Александру исполнилось только двадцать лет, но даже в то время он зарекомендовал себя пытливым и умным специалистом. С тех пор они работали и едва ли не жили вместе. У Александра даже имелись ключи от его дома, он часто работал там в хорошо оснащенной лаборатории, не имея возможности работать в своей, которую и лабораторией-то можно было назвать с натяжкой. Эту свою лабораторию Александр заполучил в подарок, выиграв национальный конкурс по естествознанию, и в лучшем случае там дай Бог был нормальный микроскоп. Лаборатория Роберта отличалась разительно: и по дороговизне оборудования, и по ее качеству. Годами труда и специальными премиями он сам накопил средства на более-менее передовые на тот момент технологии. И если считать, что сейчас ему тридцать четыре, то он довольно-таки быстро организовал себе хорошее профессиональное рабочее пространство.
Вернувшись домой, Роберт сел на кухне, закурил сигарету и принялся размышлять. Он размышлял обо всем подряд: об отложенных делах, о Клаудии, чьи старые вещи он нашел глубоко в шкафу и которые намеревался отдать, о подачи заявки на международную конференцию, где его обязательно отвергнут, и о прочем.
Еще он обещал Александру составить ему компанию на выставке под названием «Формалин», где будут презентоваться разного рода «заформалиненные» животные, насекомые и интересные растения. Роберт видел такое уже сто раз, однако счел своим долгом просвятить молодежь посредством экспертных комментариев, которые Александр обычно слушал с упоением.
Ночью Роберту приснился сон.
Он был словно нарисованным куда-то торопящимся художником и оттого не выглядел четко. Скорее, это был расплывчатый абрис, состоящий из двух фигур – его самого и той девчонки Стенфилд. Они оба шли вперед по бесконечно мрачному коридору, пока не увидели свет вдалеке. Проснувшись, Роберт осознал – быть может, согласившись помочь Астрид с ее неизвестным “недугом”, он постигнет непостижимое, которое олицетворял этот свет в конце коридора? Что-то было в этой истории, что-то с привкусом непременного минорного звучания, но такого громкого и всеобъемлющего, что думать об отказе и не приходилось.
Роберт позвонил Аманде Стенфилд ранним днем и дал свое согласие.
Черт с ним, думал Роберт.
Аманда назначила ему встречу в ее доме тем же днем. На сей раз на столе не стояли блюда и алкоголь и не звучало гостеприимных речей. Все было строго и по делу.
Миссис Стенфилд открыла дверь и кивком головы предложила войти.
– Приятно знать, что вы согласились, – произнесла она для того, чтобы хоть что-то сказать. – Пройдем в гостиную, мистер Эндрюс.
В гостиной они даже не присели на диван – настолько чувствовалось кульминационное напряжение, охватившее их двоих.
– Показывайте.
– Прежде чем перейдем к делу, хочу еще раз убедиться, что вы помните про наше соглашение – никому не говорить, – напомнила Аманда. – Понимаю, мы не заключаем с вами никаких имеющих силу договоров, поэтому я просто надеюсь на вашу добропорядочность.
– Я вас услышал, миссис Стенфилд, – степенно кивнул Роберт и повторил: – Показывайте.
– Астрид! – громко и несколько грозно крикнула Аманда. – Мы ждем тебя.
Через пару мгновений в гостиную зашла все та же миловидная юная девушка, одетая все в ту же кофту с горлом и рукавами и в черные, больше ее на два размера, штаны. Только на ногах в этот раз были закрытые тапочки.
– Астрид, покажи мистеру Эндрюсу, – сказала Аманда.
Роберт непроизвольно задержал дыхание.
Астрид медленно, неуверенно приподняла руку. Разница между вчера и сегодня состояла в том, что сегодня ее никто не собирался останавливать. Она замерла, чувствуя себя явно некомфортно под цепкими взглядами взрослых, но все же коснулась своих волос и заправила их за ухо.
Господи-Иисусе, Роберт сначала подумал, что над ним шутят. Ему показалось так, потому что красующиеся на виске маленькие, почти микроскопические лепестки белого цвета казались уж слишком настоящими. Можно было подумать, что это такое украшение, держащееся на липком геле или на клее, но стоило Роберту подойти ближе, вглядываясь, он заметил, что основание маленького цветка уходит прямо под бледную кожу.
– Это же… – пробормотал он, потрясенный. – Это невозможно.
Астрид стояла, не шевелясь. Ее взгляд был устремлен перед собой.
– Мне нужно больше. Мне нужно видеть больше.
Произошла заминка. Астрид вопросительно посмотрела на тетку, и та через несколько долгих секунд кивнула.
– Разденься.
Сначала снимаемая кофта оголила впалый живот и тонкую девичью талию. Каждое действие Астрид было осторожным, словно она снимала с себя не вязаную кофту, а грубую наждачную бумагу. Роберт не позволял себе осознавать ситуацию, пока не увидит картину целиком. Под «целиком» подразумевалось все тело, и Астрид, будто понимая его мысли, принялась за свои большие штаны, и вот тогда, вслед скользящей по ее ногам ткани, Роберт начал постепенно осознавать, так как он, наконец, видел.
Оставшись в одном бюстгальтере и трусах, Астрид поежилась от холодка, ползущего по коже.
Все ее тело – клумба с неравномерно высаженными цветами. Очень похожие на гиацинт, маленькие цветочки были усеяны по полотну кожи с небрежностью, но небрежностью такой красивой и нежнейшей, что сердце Роберта начало пропускать удары. На правой лопатке находилось два белых цветка. Ниже, если идти по линии позвоночника вниз, можно было наблюдать такие же на пояснице в количестве четырех штук. Дальше – плечи. На плечах лепестки облюбовали себе пространство между шеей и разветвлением ключиц. На ногах цветы разошлись рисунком – красивой завитушкой, напоминающей водоворот. Потрясающая работа природы.
– Как давно ты… такая? – Роберт взял себя в руки и чудом удержался от того, чтобы не потрогать цветочную сыпь пальцами.
– Всю жизнь, мистер Эндрюс, – тихо и покорно отозвалась она.
– И вы решили уделить этому внимание только сейчас? – в его голосе звучало искреннее непонимание.
– Раньше это не проявлялось в таких количествах, – ответила Аманда. – Теперь девочка цветет, как бы многозначно это не звучало, растет, развивается.
– Разрешишь прикоснуться? – кинул Роберт вежливый взгляд на Астрид, и та кивнула.
Под пальцами лепестки ощущались бархатом. Сперва Роберт прикоснулся к цветку на шее и затем пошел дальше – между маленьких, укрытых бюстгальтером грудей, к животу. Путь его кончиков пальцев безошибочно повторял россыпь цветов, усеянных по телу спереди, и завершился, как только достиг пупка.
– И что вы хотите, чтобы я с этим сделал?
– Чтобы излечили ее, конечно. Навсегда.
Роберт взял паузу на раздумье.
– Я определенно совру, если соглашусь, что это – болезнь. Мы еще ничего не знаем об этом феномене и кидаться такими громкими словами как «болезнь» или «недуг» – очень голословно. В конце концов, даже если предположить, что феномен оказывает деструктивное влияние, то поиск «антидота» так или иначе начинается с тщательного исследования, могущего длиться около нескольких лет.
– Мы должны избавиться от этой дряни.
– Войдите в мое положение, я впервые вижу нечто подобное, а во что выльется исследование – одному только Богу известно. Вы хотите избавиться от этого лишь потому, что это «дьявольские проделки»? – логично вопросил Роберт.
– Нет, – Астрид покачала головой, чем заставила свою тетку отчего-то напрячься. – Это… больно. Иногда.
– Больно, когда к ним прикасаешься? – Роберт вовремя остановил себя, подумав о том, что не стоило начинать никакого анализа, потому что переварить – это лучшее, что он мог сделать сейчас. – Так, стоп. Мне нужны необходимые условия для изучения этого феномена.
– И что вы предлагаете?
– Я предлагаю Астрид посещать мою лабораторию. Пока что каждый день. Начальные этапы требуют неустанного наблюдения. Там она мне и расскажет все остальные подробности.
– Одно условие – я буду присутствовать при этом хотя бы один раз в неделю.
– Хоть три, – отмахнулся Роберт, посчитав, что присутствие Аманды не отнимет у него возможность изучать подобное чудо. – К моему великому сожалению, на сегодня мы закончим. Мне необходимо все обдумать, чтобы работать дальше четко и трезво. Я дам вам мою визитку, – он потянулся к нагрудному карману рубашки и выудил оттуда обещанную карточку. – Адрес написан на обратной стороне. Завтра буду ждать Астрид к полудню.
– Полагаю, – начала Аманда неприятным тоном, – вы хотели бы получить оплату, как мы и договаривались.
– Я не приму плату за то, что я еще не сделал и, на самом деле, не хочу делать. Речь о лекарстве. Даже если оно и есть, то это просто кощунственно – лишать мир такого чуда. К тому же, я считаю финансы последним делом, когда пока нет никакого прогресса.
Аманда тут же, не скрывая того, удовлетворенно улыбнулась краешком рта.
– Разумно, мистер Эндрюс. Тогда не смею вас задерживать. Астрид придет завтра к полудню.
Роберт надеялся «переспать» со свалившейся на его голову информацией и откланялся к себе домой, ощущая, как зарождается внутри предвкушение чего-то дивного и бесконечно-прекрасного, как те самые белые цветки на теле загадочной Астрид Стенфилд.
Глава вторая
Ввиду столь скоропостижного развития мира, которого явно не учли последователи мальтузианства[1 - Согласно теории мальтузианства, население планеты увеличивается в геометрической прогрессии, в то время как производство средств к существованию – лишь в арифметической, что неизбежно приведет к социальным потрясениям], жизнь человека стала проще и, самое главное, – длиннее. При выдвигании своей великой теории Мальтус был ограничен своим временем, поэтому само же время опровергло его доводы, позволив человечеству наряду с демографическим ростом изобретать все новые способы добычи ресурсов, необходимых для жизни. Прогресс так или иначе не стоит на месте, открытие за открытием – и завтра человечество уже не то, что было день назад. Роберт искренне верил в силу открытий и в то, что одно из них привнесет в мир он сам. Он никогда не являлся жертвой низкой самооценки, а наоборот – поощрял в себе амбиции, мысленно гордился собой, осознавая, какой даровитостью наградили его природа и ежедневный – вместе с еженощным – труд. И вот когда он увидел Астрид, то подсознательно, на фоне настигшего его шока, подумал, что это ни что иное, как научный вызов, брошенный ему, Роберту, непосредственно самой судьбой. Что-то подсказывало ему, с долей тщеславия нашептывая на ушко, что он непременно заберет Нобеля. Конечно, в голову лезли всякие картины, наподобие его официального возвращения в науку под бурное рукоплескание зевак, старых коллег по цеху и даже его бывшей жены.
На самом деле Роберт не был чрезмерно тщеславным хотя бы потому, что каждый второй ученый наблюдал за собой нечто подобное, и это считалось нормальным для столь благородных представителей общества, а в науке действительно было благородство, поскольку она и только она служит миру с такой самозабвенческой страстью. По крайней мере, так Роберт считал.
Он нисколько не умалял таких наук, как та же самая социология или, например, философия, к тому же, все науки между собой связаны. Просто сам он горел так истово лишь точными науками, в которых формула и расчет сродни Священному Писанию. И вот, стоя напротив Астрид Стенфилд, с готовностью высвободившей свою цветочную шею из-под струящегося бирюзового платка, Роберт с благоговением предвкушал предстоящие исследования.
Астрид пришла одна и известила Роберта о том, что тетушка появится с ней завтра.
– Присаживайся, Астрид, – предложил Роберт, кивнув на стул, стоящий у рабочего стола в кабинете, и присел сам напротив.
С неподвижностью каменного изваяния юная девушка неуверенно опустилась на край табуретки.
– Расслабься, я не кусаюсь.
– Разве мы не должны быть в вашей лаборатории, чтобы… приступить?
Роберт мягко рассмеялся этой почти детской ограниченности и наивности.
– Сначала я хочу с тобой поговорить, – наконец произнес он добродушно. – Мне нужно услышать историю о твоих собственных наблюдениях.
Роберт заметил, как Астрид напрягла сжатые в кулаках тонкие руки. Очевидно, в силу своей робости, она не знала, с чего начать, и Роберт решил ее направить.
– Когда ты в первый раз заметила эти лепестки на своей коже?
– Мне было пять лет.
– Отлично. В каком месте?
– На запястье, – она хотела было, как и положено в ходе разговора, продемонстрировать место, но что-то вдруг ее остановило, едва она шевельнула рукой.
Роберт заметил ее зажатость.
– Теперь расскажи мне про цвет. Он был белый, как я видел в прошлый раз?
Астрид молчаливо кивнула.
– Чаще всего они белые.
Роберт непроизвольно приподнял брови.
– Чаще всего? Бывают и другие цвета?
– Белые, когда я спокойна, фиолетовые – когда грущу. Зеленые, когда…
– Когда? – Роберт участливо подался вперед. – Смелее, Астрид.
– Когда я зла. Но это бывает нечасто.
– Счастье? Может, сексуальное возбуждение?
Этими словами он вогнал ее в краску, что, в общем-то, было ожидаемо, поскольку она создавала впечатление неопыленного и невинного во всех смыслах цветка.
– Когда я счастлива, то появляется оранжевый.
– Возбуждение? – переспросил Роберт.
Астрид замолчала.
– Мне нужно знать данную информацию, чтобы начать исследование. Мне нужно знать все.
Астрид задвигала закушенной нижней губой.
– Знаете… пудровый такой. Ох!..
Когда Астрид воскликнула, Роберт весь встрепенулся вместе с ней. Он не понял, в чем дело, пока та не извернула свою руку локтем к себе. Сперва невозможно было ничего увидеть, но секунда-другая – и чудо произошло на глазах Роберта: прорывая пору на руке, наружу лезло нечто микроскопическое и едва заметное. Нежный гиацинт был цвета бирюзы, и он рос-рос-рос, пока не достиг размера ноготка детского мизинца.
Роберт оказался ошарашен в очередной раз, он смотрел на происходящее как умалишенный, однако взял себя в руки и, достав из ящика стола увеличительное стекло, взял Астрид за покрывшееся мурашками предплечье, чтобы рассмотреть лепестки получше.
Они произрастали из самой глубины, через все слои кожи. Так Роберт предполагал.
– Тебе очень больно?
Астрид покачала головой.
– Я привыкла. Просто это было неожиданно. Обычно я чувствую, когда это начинается, но сейчас отвлеклась…
– Какие эмоции передает этот цвет? Волнение? Ты волнуешься?
Казалось, сейчас вот-вот прокусит себе губу, так сильно она сжимала ее зубами.
– Нет причин для волнения. Я просто ученый, который хочет тебе помочь, и я не собираюсь класть тебя на пыточный стол, если ты вдруг об этом подумала, – увидев, что его слова возымели ноль реакции, он улыбнулся. – Пойдем, покажу тебе мой скромный уголок.
Когда Роберт встретил Астрид на пороге своего дома, уже тогда она выказывала чистейшее любопытство, переливами сверкающее в ее небольших, но невероятно серых глазах. Внешне она оставалась спокойной, словно ничто не могло потревожить ее детской невозмутимости, но глаза… Глаза выдавали ее.
И теперь, шагая по дому Роберта, Астрид то и дело оглядывалась равнодушным поворотом головы, будто кто-то ей запрещал проявлять чуть больше участия. Ей было семнадцать лет, однако вела она себя как ребенок, который наслушался от дурных родителей псевдосоветов о том как можно и как ни в коем случае нельзя. Для Роберта она, конечно, и была ребенком, но не до той смехотворной степени, когда человек мыслит и ведет себя как пятилетнее дите, не соответствуя реальному возрасту.
Проведя ее через гостиную, Роберт заметил ее восхищенный взгляд, направленный на огромный, двухметровый в ширину, камин с догорающими там поленьями. Возле камина стояли два кресла, между ними – журнальный столик. Чуть поодаль расположились удобная софа, обитая тканью цвета красного дуба, и книжные полки с идеально ровно выставленными в ряд антикварными книгами. Люстра над всей этой красотой была сделана из настоящего хрусталя.
Всю эту роскошь, гармонично вмещенную в двухэтажный дом, Роберт нажил непосильным трудом, еще будучи работая с Клаудией при одной известной лаборатории. Платили им немало, да и Роберт занимался частными уроками – ходил по домам сильных мира сего и обучал естественным наукам их чад.
Астрид неуверенно плелась за ним на своих тонких, почти дистрофических ногах, и продолжала озираться, впитывая в себя этот сдержанный шик. Роберт про себя усмехался – это она еще сад не видела.
Говоря, что его лаборатория – скромный уголок, Роберт значительно приуменьшил. Лаборатория занимала по площади две комнаты. Так было в действительности, потому что однажды поняв, что ему не хватает места, Роберт снес стенку, отделявшую одну комнату от другой. Теперь перед ними красовался последний писк передовой технологии: габаритная аппаратура, всяческие приборы, конструкции и прочее-прочее… Все, что нужно было ученому, находилось в пределах его комфортабельного жилища.
Астрид замерла на пороге лаборатории и, на мгновение растерявшись, слабо тряхнула головой и вошла вслед за Робертом.
– Располагайся, – сказал он, снимая с себя пиджак и несколько небрежно кинув его на спинку стула за одном из столов. – Пока я достану все необходимые предметы.
Удобным для себя местом Астрид, видимо, посчитала жесткую тумбу, стоявшую подле окна. Может, она была настолько забитой, а может, просто ей хотелось смотреть в окно. И она смотрела. Смотрела неотрывно, пока Роберт доставал необходимые пробирки, стетоскоп и прочие вспомогательные вещи.
За окном с этой стороны дома не было видно шикарного сада, поэтому сложно сказать, на что Астрид смотрела так меланхолично. Наверное, на одинокое высокое дерево, которое в летние дни загораживало солнце и которое Роберт так и не смог до сих пор спилить. Руки не доходили. Словно все шло против того, чтобы от этого дуба остался только пенек, и Роберт часто думал о его скрытой, неизвестной никому сакраментальности, ведь прошлые хозяева дома тоже жаловались на это дерево, но никак не могли от него избавиться. Вероятно, Астрид ценила самую сущность одиночества.
– Сейчас я должен буду провести стандартные процедуры: взять у тебя кровь, измерить давление, проследить мощность работы сердца, – ему пришлось отвлечь ее от долгого созерцания. – Подойди поближе.
Астрид повиновалась. Она встала с тумбы, и ее внимание моментально переключилось, словно до этого она не предавалась своим пространным мыслям.
Подойдя к Роберту, она спокойно и покорно опустила руки вдоль туловища, мол, делайте со мной, что хотите.
– Задери рукав кофты, пожалуйста. И присядь на этот стул.
Все было сделано. Роберт тонометром измерил ее давление, которое, к слову, оказалось самым обыкновенным, а затем попросил ее задрать кофту, чтобы пустить в ход стетоскоп. Когда Астрид выполнила просьбу, Роберт на мгновение замер, как и всегда при виде чего-то ошеломляющего.
Цветки изменили свое положение – то бишь выросли уже в другом месте: теперь бирюзовые лепестки облюбовали себе место на левом боку, волнообразным завитком беря свое начало у ребра и заканчивая у верхней области таза.
– Они выросли только что?
Астрид кратко покачала головой.
– Иногда вырастают новые, а иногда старые меняют цвет. Эти – вчерашние.
Роберт пообещал себе записать все необходимые данные немного позже, чтобы хоть как-то структурировать возникший в голове хаос, вызванный фактами, которые очень сложно сопоставить друг с другом.
Упорядочив мысли, Роберт примерился к грудной клетке, облаченной в черный тканевый топ.
– Дыши, как дышишь обычно.
По итогу этих незамысловатых осмотров выяснилось, что все, в общем-то, стандартно: никаких сбоев, в легких везикулярное дыхание, без хрипов, тоны сердца ясные и ритмичные. На сегодня осталось последнее, самое малоприятное и колющее в самом буквальном смысле.
Роберт достал запакованные шприц и иглу, медицинский спирт, пробирку.
– Знаю, скверная штука, но так надо.
Астрид даже не шелохнулась в ответ.
После всех подготовительных манипуляций иголка вошла в вену четко, в одно мгновение, словно не было ничего естественней в этом мире. Кровь оказалась красной – уже хорошо. Но удручающе то, что одним только забором крови, которая к тому же оказалась нормальной на вид, нельзя определить первоисточник феномена. Быть может, он что-то найдет непосредственно в самом составе, но до результата его отделял только завтрашний день, поскольку сегодня, после того как Астрид уйдет, он планировал заняться своими делами. Если это ему, конечно, удастся, учитывая, насколько захватывающ и интересен процесс разгадки цветков на коже этой юной девушки. Роберт не исключал, что может потерять сон, как это было много раз, стоило ему вдруг взяться за нечто необычное.
– Вот и все, – приговаривал он, наклеивая пластырь поверх пропитанной спиртом ваты. – Теперь ответь еще на несколько вопросов, и на сегодня мы закончим.
– Да, мистер Эндрюс.
– Ты когда-нибудь болела ветрянкой, простудой?
– Болела, мистер Эндрюс.
– Процесс болезни шел тяжело?
– Не могу вспомнить. Но простудой я иногда болею до сих пор.
– Значит, все в норме… – пробормотал Роберт, не зная, рад он данному факту или нет. – Сейчас я отпущу тебя, но завтра ты должна быть готова к более напряженной работе. Нам предстоит многое изучить.
Астрид кивнула.
Роберт проводил ее до коридора и кинул взгляд на ее мимолетно расслабившиеся полуразжатые кулаки.
На ладони, пересекая линию жизни, расцветала красная полоса.
***
Любимый табак горчил. Роберт не помнил, когда в последний раз курил легкие сигареты, да и не нужно было помнить это детское позерство, лишь бы покурить вместе с одноклассниками, но так, чтобы глотку не жгло, а легкие не захотелось выплюнуть. Теперь все наоборот. В терпкости он видел некое очищение, очищение мыслей прежде всего, а его голова была набита ими под завязку, как котомка бывалого отшельника.
Роберт сидел у себя в гостиной и курил, слушая про успехи Александра на научном поприще. Тот рассказывал, наливая им обоим виски на донышки стаканов, и был так увлечен, что не видел чужой отстраненности. В другое время Роберт обязательно бы порадовался за своего протеже, но сейчас мозг был занят совершенно другим.
– Ты веришь в невозможное?
Запнувшийся на полуслове Александр изменился в лице, став более серьезным, словно его вызвали к доске как школьника, не смевшего не оправдать возложенные на него ожидания.
– Почему вы спрашиваете?
– Просто ответь.
– Ну, – немного подумал Александр, донеся таки стакан до Роберта. – Я считаю, что сам факт наличия того, что мы называем невозможным, делает невозможное возможным.
– Я знаю, что ты поклонник философии, но не мог бы ты ответить чуть менее пространно?
– Что есть явления, если не плод философии? Не просто так ее зовут царицей наук.
– Спустись на землю и стань на мгновение материалистом. Представь, что физическое тело человека подвержено неким странным… аномалиям.
– Уточните специфику вопроса, мистер Эндрюс, – Александр сел в кресло напротив, смочив губы виски и по-детски поморщившись.
– Уточняю. Ты веришь в то, что, скажем, кожный покров человека способен стать своего рода цветочной поляной?
– Тогда это уже не философия и не наука, а сумасшествие, согласны?
– И тем не менее, – развел руками Роберт, стараясь не выкладывать сразу все карты на стол. – Мы живем в удивительном мире, нам еще многое неизвестно.
– Даже если допустить, что на коже человека растут цветы, то это будет обосновано только тем, что это не цветы вовсе, а нечто похожее по виду, но различное по составу, некое производное организма.
В ходе своего простенького в своей логичности, но емкого рассуждения Александр подал ему блестящую идею. Точнее, навел его на мысль о том, что, возможно, никакого чуда нет и быть не может. Это бы успокоило пытливую натуру Роберта, определенно. Для него лучше найти феномену объяснение, чем уверовать во всякие чудеса.
– Вот что, Александр, – подытожил Роберт разговор. – В три часа у нас будут гости. Ты должен присутствовать.
Конечно, он собирался рассказать обо всем Александру, как своему доверенному, приближенному лицу, но до этого момента не знал, как это преподнести, пока не понял, что метод «в лоб» всегда являлся самым лучшим. Ошарашивать – так сразу, не размениваясь на сладкую пощаду.
В назначенный час пришла Астрид. Но пришла одна. Оповестив, что тетя придет через час после окончания службы в церкви, она робко, но легким движением сняла с плеч пальто и повесила на руку. Она бы так и стояла как неприкаянная, если бы Роберт не сказал, что она может повесить пальто на вешалку, а сама пройти в гостиную.
В гостиной их встретил ранее дремавший на софе Александр. Он уже проснулся, но на лице остался отпечаток пуговицы его собственной рубашки. Однако комичность образа перечеркивалась галантной манерой поведения и исключительной тактичностью.
– Мистер Эндрюс, познакомьте нас с вашей юной подругой.
– Александр, это Астрид Стенфилд. Астрид – это Александр, мой помощник. Он будет работать с нами над твоей… особенностью. Пока я предлагаю не обременять себя началом исследования, а попить чаю у нас на кухне. Что скажете?
Все единогласно, кроме скромной Астрид, решили, что это хорошая идея. Они прошли в просторную кухню, где за пять минут до этого как раз закипел чайник, и уселись за стол, пока Роберт, как и подобает хозяину дома, ухаживал за своими юными товарищами: достал чашки, налил заваренного чая, разбавил кипятком из чайника, поставил на стол на красивых бело-голубых блюдцах из фарфора. Сладости, само собой, стояли в центре стола: печенья и конфеты.
– Итак, что же особенность у Астрид, раз вы утром говорили мне про невозможное?
– Ты невнимательно слушал, Александр, – тоном, каким делают замечания, сказал Роберт.
– Не хотите ли вы сказать, что кожа Астрид подобна той самой цветущей поляне? – Александру было весело, веселье прослеживалось в его голосе, глазах и виде в целом. Это было его характерной чертой, однако когда надо этот юноша мог стать таким серьезным, что иной раз диву даешься, насколько он хмур и сосредоточен.
Астрид вся замерла, как добыча, попавшая на мушку, и даже не успела отхлебнуть чая, к которому уже было потянулась.
– Астрид, будь любезна, покажи Александру.
И она показала.
Как и в прошлый раз, заправив волосы за ухо и открыв висок, Астрид устремила глаза вниз. Это была ее своеобразная защитная реакция на демонстрирование ею того, что ей уже, должно быть, претило.
Улыбка сползла с лица Александра. Он подался вперед и сделал бы это непозволительно стремительно и быстро, если бы не разделявший их стол. Издав полный впечатления «ах», он сузил глаза, вглядываясь.
– Поразительно! Это то, о чем вы мне говорили? – спустя долгие секунды обратился он к Роберту.
– Да. Часами ранее я дал тебе крайне прозрачную подсказку.
– Поразительно, – повторил он, решительно вставая с места. – Разрешите мне рассмотреть с более близкого расстояния?
Астрид кивнула.
Наверное, Роберт выглядел точно так же, когда впервые увидел цветки на коже: как и Роберт, Александр действовал осторожно и внимательно, особенно когда пальцами коснулся белого цветка на виске.
Он долго созерцал невозможное, но его склонность к научному познанию все равно брала верх, и он, не отрываясь от созерцания и изучения, спросил:
– Вы уже брали какие-то анализы?
– Анализ крови ничего не показал. Проверил давление, дыхание, сердце – ничего. Я в смятении.
– Какова конечная цель исследования? Разгадать загадку?
Роберт с Астрид переглянулись, и Роберт уклончиво ответил:
– В том числе. Видишь ли, дорогой друг, тетя Астрид уверовала, что все это имеет дьявольские корни, от которых необходимо избавиться. Кстати, а вот и она, – он поднял палец вверх, прослушиваясь к дверному звонку.
Астрид заметно напряглась, пожимая сложенными на коленях кулаками.
Минутами позже Аманда Стенфилд уверенно вошла в дом. Ее тупые каблучки застучали по коридору, умудряясь создавать гулкое эхо, словно Аманда сама по себе являлась всеобъемлющей, непререкаемой фигурой.
Роберт проводил ее до кухни.
– Желаете чаю?
– Вы начали работу над этой проказой? – она не стала размениваться на любезности и даже проигнорировала хотевшего что-то сказать Александра – вероятно, тот желал поздороваться и представиться.
– Начали. Результаты пока что не сообщили мне ничего важного.
– Я хочу увидеть, как вы работаете. Покажите вашу лабораторию. Мистер Эндрюс, – тактично добавила она, как бы сдержанно спохватившись из-за своих жесткости и безапелляционности.
– Само собой. Прошу всех в лабораторию.
Непосредственно в самой лаборатории Роберт приступил к делу.
– Александр, пробирку, – сказал он, не глядя вытягивая руку и в следующую секунду сжимая ладонь на переданной ему колбочке. Понимая, что от него ждут комментариев, он начал пояснять: – Раз биологические анализы внутреннего, скажем так, характера не принесли результатов, то будет логичнее изучить внешние факторы, а именно сами цветки. Астрид, сейчас тебе придется пожертвовать мне несколько лепестков.
Примерившись к ее предплечью продизенфецированным пинцетом, Роберт аккуратно оторвал один белый лепесток от едва видной невооруженному глазу сердцевины. Проба оказалась в пробирке.
– Мне необходимо понаблюдать за изменениями лепестка в обыкновенной воздушной среде. Следующий я помещу в воду. А третий я начну изучать прямо сейчас. Думаю, будет целесообразней сорвать весь бутон, – с этими словами Роберт, не предупреждая, поместил пинцет у самого корня, там, где цветок уходил под кожу, и едва осуществил свое намерение, когда пинцет вдруг выскочил из, казалось бы, крепких пальцев и упал на пол, звонко отскочив.
Малодушно Роберт порадовался тому, что вместо пинцета у кожи Астрид не оказались его фаланги, поскольку за мгновение прорвавший эпидермис темно-коричневый шип мог стать причиной мизерной, но все же кровопотери.
Астрид отскочила назад, сделавшись бледной-бледной, Александр замер с большими глазами, Роберт удивленно приподнял брови. И только Аманда оставалась спокойной и, даже можно сказать, крайне недовольной. Инстинктивно она сжала свои ладони, и этот жест не укрылся от Роберта.
– Господи, простите! – воскликнула Астрид, приложив руки ко рту. – Я не хотела, не хотела…
Роберт взял паузу на то, чтобы сделать глубокий вдох и шумный выдох.
– Все в порядке. Что это было?
– Эти шипы… – она рассеянно и раздосадованно забормотала. – Они вылезают, когда мне больно или неприятно.
«Понятно, – подумал Роберт, – защитная реакция».
Ситуация еще больше усложнила изучение феномена. Тут впору было бы растерянно почесать макушку, но Роберт не из тех, кто просто так сдается.
– Извини, но цветок мне так или иначе нужен. Шип – тоже. Придется потерпеть.
Ее глаза застлали слезы. Астрид упрямо сжимала губы и неосознанно покачивала головой.
– Астрид, – Аманда с нажимом произнесла ее имя. – Делай как тебе велят.
И без того субтильное тело Астрид сделалось напруженным, навострившимся костлявыми плечами и напряженными пальцами. Она явно предпочла бы этого не делать, автоматически ответила, мгновенно став безэмоциональной и равнодушной:
– Да, тетушка.
Мучить бедняжку у Роберта не было совершенно никакого желания. С хладнокровием, которое обычно спасало его от чрезмерных переживаний, он, взяв со стола другой пинцет, примерился и резко дернул его на себя. После шип, оставшийся после первого раза отпал, и рядом вырос новый, который Роберт в итоге и взял в качестве образца. Теперь у него имелся лепесток, бутон и шип. Сорвав все это великолепие с кожи таким варварским способом, Роберт ощутил себя ужасным человеком, но еще ужаснее было то, с каким видом смотрела Аманда на Астрид.
Аманда сжимала ладони в кулаках – совсем как и ее нежная, робкая и безропотная племянница.
Глава третья
Астрид приходила в лабораторию несколько раз в неделю. Иногда с тетей, иногда – без. Честно говоря, Роберту было спокойнее, когда этой властной женщины не было рядом, иначе в противном случае он бы обзавелся седыми волосами, находясь под гнетом ее пристального, жесткого взгляда.
Подобные ей женщины просто не знали любви. Очерствелость, душевная заскорузлость не могут появиться у представителей прекрасного пола просто так, на все нужна причина. И тем не менее будучи истовым знатоком женщин, Роберт до сих пор не мог разгадать загадку Клаудии, своей бывшей жены. Стервозность очень легко перепутать с жестокостью, потому что у этих двух качеств имелась одна схожая черта – эгоизм. И надо понимать, что в первом случае эгоизм здоровый, обусловленный умением говорить «нет» и прочими факторами, присущими настоящим львицам, а во втором – основан на доставляющем удовольствие моральном садизме. И вот Клаудия как раз была где-то между. Вернее, была то между, то впадала в крайности, поэтому Роберт запомнил ее как очень «пограничного», сложного человека.
Когда они познакомились, Клаудия зацепила его своей бойкостью, стойкостью, склонностью к свободному, независимому поведению. К тому же, на тот момент они были очень молоды, а глаза на своего партнера, как правило, открываются только спустя какое-то время. Роберту понадобились годы, чтобы понять одно – ее амбиции вкупе с проявлениями этой «пограничности» способны погубить даже самые светлые чувства, которые Роберт был способен когда-либо испытывать. Как итог – его нагло оклеветали в воровстве научных наработок. Чего не хватало Клаудии? Любви, которую Роберт ей давал с избытком? Денег, которых у них было крайне много? Хороших отношений с родителями, которые воспитали ее в поддержке и заботе? Непонятно. Клаудия – первый феномен, с которым Роберт когда-то столкнулся. И все же он больше верил в правила, чем в исключения, а потому мог с уверенностью заявить, что жестокие женщины – плод каких-то негативных событий. Ему неинтересно было, почему Аманда вела себя подобным образом, его больше волновало ее непосредственное участие в исследовании. Она хотела избавиться от цветов на теле Астрид, Роберт же хотел сделать из этого если не общественное достояние с весомой пометкой своего имени, то хотя бы запечатлеть свои труды во благо будущих поколений. Да, иногда в нем говорил Фауст. Не тот Фауст, бывший в самом начале настоящим мотом, расточительствавовшим человечность в себе, а тем слепым стариком из самой концовки, сумевшим прозреть, только находясь в буквальной темноте. И как Фауст, Роберт сказал бы заветное «остановись, мгновенье, ты прекрасно!» в тот миг, когда осознал бы, что его труд и труд всех прекрасных людей, порождающих свободу – вот настоящая мета достойной будущности человечества.
К Астрид Роберт относился осторожно. Она казалась такой зажатой и робкой. Это можно было перепутать с хрупкостью, но внимательный наблюдатель и знаток человеческих душ скажет наверняка, что все не так просто. Астрид, может, и была робкой, но в ней угадывалась стойкость, которую она проявляла по отношению к трудностям, а уж что-что – почти каждодневный поход в лабораторию к Роберту было нелегким делом, как морально, так и физически. Астрид подвергалась всем «прелестям» текущего исследования: выполняла физические нагрузки, бесконечно сдавала анализы, даже вынуждена была выдавить пару слез на предметное стекло. Делала она это без желания, плакать по-настоящему ей было не о чем. Или она просто была крепким оловянным солдатиком.
Результаты повторного забора крови ничего не дали. Единственным прогрессом стало интересное наблюдение: в воде сорванные с кожи лепестки становились больше, а затем меняли цвет с исходного непременно в белый – цвет спокойствия Астрид. Если цветок просто долгое время находился в пустой пробирке, то он, конечно умирал, увядал, как самый обычный цветок. Шипы же на протяжении долгого времени оставались шипами – ни цвета, ни формы они не меняли.
Когда Роберт раз за разом не без аккуратности срывал цветки с ее кожного покрова, Астрид сжимала свои тонкие розовые губы и на мгновение зажмуривала большие глаза с бледными, слегка голубоватыми веками. У Астрид была совсем непримечательная внешность. И тем не менее, что-то в ней было, что-то неуловимое для среднестатистического человека и заметное – для человека, привыкшего подмечать детали, ведь в деталях обычно кроется самое прелестное. У Астрид на правой щеке были две крохотные родинки. На подбородке красовалась небольшая, почти незаметная ямочка. Еще Астрид любила поводить плечами, когда ей становилось неуютно, и часто, пожалуй, очень часто прихватывала зубами верхнюю губу. Все это Роберт заметил еще во второй день ее визита. Астрид нужно было растрясти, заставить ее почувствовать себя лего, непринужденно, «в своей тарелке».
Шел пятый день, и Роберт решил устроить небольшое, уютное чаепитие с конфетами, печеньем, шоколадом и мороженым. Подростки вроде это любят. Поставленную перед собой задачу Роберт ознаменовал как попытку подружиться, стать с Астрид накоротке, вывести ее из этого извечного зажатого состояния. На нее было больно смотреть, и речь не только о тощей фигурке, изредка видевшей сладкое, а внутренних последствиях, нажитых годами, проведенными в компании набожной чопорной тетки.
Когда Роберт пригласил Астрид в кухню, та обмерла, увидев количество разных яств на столе, но оказалась настолько излишне воспитанной, что и предположить не могла о своем участии в маленьком сладком пире.
– Почему мы не в лаборатории? – спросила она.
– Видишь ли, Астрид, – Роберт обошел со спины и, понукающим жестом взяв чуть повыше локтя, мягко подтолкнул ее к столу, – сегодня мы обойдемся без рутинных исследований, а просто посидим, попьем чаю – или кофе? – и поговорим.
Астрид напряглась.
– Поговорим?
– Не поверишь, я умею разговаривать вне научного контекста. Присаживайся. Ты будешь кофе или чай?
Роберт ждал ответа секунд тридцать.
– Чай. Зеленый, – скромно уточнила Астрид.
Разлив чай по чашкам, Роберт присел на соседний стул.
– Угощайся. Дома тетушка наверняка не позволяет такой роскоши, правда?
Глаза у Астрид, вопреки мрачному внешнему виду, горели. Ее взгляд перебегал от одной тарелки к другой: от горки пестрых конфет до завитушкой выложенных на фарфоре курабье.
Ее сжатые в кулаках руки дернулись, но Астрид моментально себя одернула, предпочтя витиевато ответить:
– Я давно не ела ничего сладкого. Очень.
– Так вперед, – приободрил ее Роберт. – Пусть это будет нашим маленьким секретом.
Астрид очень постаралась, чтобы ее протянутая до тарелки с печеньем рука не обнажила ладони.
– Так о чем вы хотели поговорить?
– Да о чем пожелаешь. Мне очень интересно узнать тебя, как личность. А ты личность хотя бы потому, что благополучно прошла социализацию и… – заметив, как Астрид улыбнулась краешками губ, Роберт осекся. – Я что, опять все свожу к научным понятиям?
Астрид активно закивала. Само присутствие печенья в руках явно взбодрило ее.
– Прости. И так, чем ты увлекаешься?
Вопрос был банальным, но фундамент благополучного разговора строится именно таких участливых вопросах.
Момент, когда Астрид надкусила печенье и крошка прилипла к ее губам, можно было назвать трогательным. Неописуемое удовольствие выразилось на ее ровном, бледном как полотно лице.
– Я люблю балет, – прожевав и всем своим видом поблагодарив, ответила она. – Это так красиво, так… тонко.
– Значит, любишь балет, – зачем-то повторил Роберт задумчиво. – Танцуешь или смотришь?
– Смотрю.
– Отчего же не танцуешь?
– Искусство развращает, – выпалила Астрид так, словно эта фраза была записана у нее на подкорке. – Так тетя говорит…
– Чушь собачья, – без какого-либо пиетета по отношению к Аманде высказался Роберт. – Запомни, искусство – единственное, что созвучно с сердцем, а оно говорит именно на языке искусства. Что еще ты любишь? Помимо того, что тайком, видимо, смотришь балет.
– Я люблю философию… Только не говорите тетушке!
– Потому что это инакомыслие? – Роберт изогнул бровь.
– Нет иной первопричины, кроме Бога, – слегка покривившись, произнесла Астрид. Очередная цитата ее тетки.
– Вам определенно стоит поговорить с Александром. Он философию просто обожает. И какая же, по-твоему, первопричина всего сущего?
– Конечно, воля, – твердо ответила Астрид, смело посмотрев в его глаза. Потом она поспешила объяснить. – Всеобъемлющая воля, познающая саму себя. Но она не осознанна.
– Шопенгауэр, – угадал Роберт, удовлетворительно кивнув. – Почему же не осознанна? Мы не можем этого знать наверняка.
– Тогда это уже Гегель, – робко парировала Астрид. – «Мир – это абсолютный разум, пытающийся познать самого себя».
– Что абсолютный разум, что всеобъемлющая воля – все это говорит только об одном: мир это нечто, что осознанно или неосознанно познает свои пределы. Но парадокс в том, что эти пределы бесконечны.
Астрид заметно оживилась. Ей нравилось говорить об этом с кем-то, учитывая, что до этого беседы на эту тему она вела исключительно сама с собой.
– Иногда я думаю о парадоксах, – тихо произнесла она. – Самый интересный парадокс заключается в том, что, узнавая все больше, мы понимаем, что ничего не знаем.
– Такова сущность самой философии. Парадоксальная наука. А наука ли?
Роберт знал ответ на свой вопрос, но ему хотелось послушать, что думает юная душа на сей счет.
– Она царица наук, – осмелев, Астрид отправила в рот уже второе печенье. – Она объединила под собой математику, химию, физику, астрономию, литературу, историю… Я обожаю ее.
– Это видно, Астрид. И очень похвально. Послушай, – начал Роберт издалека. – Я хочу быть твоим другом. Если у тебя есть какие-то проблемы, то ты всегда можешь рассказать о них мне. Любые проблемы, – его взгляд красноречиво скользнул вниз к девчачьим сжатым ладоням, и Астрид сделала вид, что не заметила этого.
– Я не против быть вашим другом.
Роберт склонил голову набок, пуская в ход самый нечестный способ быть дружелюбным – смотрел на Астрид вот так, как сейчас. И правда, это нечестный и хитрый маневр, потому что едва Астрид расслабилась, Роберт аккуратно, но твердо перехватил ее запястья, разворачивая руки ладонями вверх.
– Она бьет тебя?
Роберт решил не быть иносказательным, а спросить прямо.
Он внимательно изучил волнами схлестнувшиеся давнишние бледные и новые красные шрамы на узких ладонях, и почувствовал, как на собственном лбу посередине выступила вена от непроизвольно сжавшейся челюсти и напрягшихся скул.
В ужасе Астрид мягко отняла руки.
– Я сама виновата, – почти прошептала она.
Роберт не поверил ей.
– Ты не могла сделать ничего дурного, чтобы заслужить такое.
– Вы не можете знать… Вы ничего не знаете.
– Вот что, – выдохнул Роберт. – На сегодня все. Лучше встретимся завтра и продолжим наше исследование.
В глазах Астрид мелькнуло искренне непонимание, несмотря на проявленную ею дерзость пару секунд назад.
– Все в порядке, Астрид. Просто иди домой.
Все и правда было в порядке. Просто Роберт не хотел в продолжение целого дня молчаливо наблюдать за последствиями чужой жестокости без возможности задавать вопросы. Вопросы задавать хотелось, но Роберт не мог, учитывая, насколько Астрид сделалась замкнутой из-за обличения им ее тетки.
Им обоим нужно время, чтобы поговорить об этом.
Астрид ушла.
Роберт позвонил Александру и сказал ему не приходить сегодня и сам лег спать через пару часов. Ранняя осенняя темнота всегда действовала на него убаюкивающе.
Ему снова снилась Астрид.
Узнав несколько фактов, Роберт отложил их в сознании, которое, в свою очередь, откликнулось ему во сне очень эфемерной, легкой, но детальной картиной.
Астрид танцевала. На ее ногах были нежно-розовые пуанты, а тело украшала пачка. Сон был коротким, но достаточно волнительным, чтобы когда Роберт проснулся, ощутил странное ощущение в груди. Оно, точно раскаленная лава, расплывалось, растекалось внутри него, обжигая легкие, сердце и живот. Совершенно мальчишеское, неуместное чувство, хоть названия ему Роберт не дал. Будучи ученым и зная названия чего угодно, он предпочитал открещиваться от ярлыков в собственной жизни. В конце концов, что страшного в охватившем его после сна чувстве? Да ничего. Просто реакция ума и тела на нечто прекрасное, а оно действительно было прекрасным. В течение оставшегося вечера Роберт то и дело возвращался мыслями к увиденной во сне картине и словно втихомолку любовался ею, прикрывая глаза. Астрид являлась необычной девушкой. Должно быть, в другом случае Роберт прошел бы мимо нее, но ситуация складывалась так, что именно она была обладательницей совершенно, казалось бы, невозможной особенности. Эта особенность и Астрид неотделимы. Разве есть смысл представлять «а что если бы…»? Особенность делала Астрид собой и наоборот – особенность была столь нежной и аутентичной благодаря Астрид. Неразрывное сочетание.
Роберт понял, что думает об Астрид слишком часто и как бы мимолетно напомнил себе, что этой юной душе всего семнадцать лет. Это заставило его охладиться, хотя и не было никакого серьезного «воспламенения».
Воспламенение.
Как давно он этого не ощущал. С самой своей юности. Тридцать четыре – уже явно не тот возраст, когда чувства бегут вперед разума, очертя голову. В этом плане Роберт давно очерствел, он мог найти себе кого-то для приятного времяпровождения, но не более того. Словом, ему было это неинтересно, да и обстоятельства как-то не складывались.
Через день к нему с Александром пришли Астрид и Аманда. День был важный, потому что именно тогда они собирались приступить к следующему этапу исследования – электромиографии. Роберт неосознанно откладывал этот момент, потому что чувствовал – электромиография покажет то, чего они раньше не видели. И не ошибся.
На снимках просвечивалась отличная от нормальной человеческой нервная система.
В нервные клетки корнями уходили микроскопические стебельки.
Пока Аманда и Астрид в полном гнетущем молчании ждали в гостиной, Роберт показал результаты Александру.
– Как такое может быть… – пробормотал Александр тихо и пораженно.
– Это мы и пытаемся выяснить.
– Этот синтез… – после недолгого молчания Александр наконец подобрал слово. – Этот синтез очень естественен в ее организме. Но как может быть естественно то, что неестественно? Ответ один – чудо, мистер Эндрюс.
– Я не верю в чудеса.
– Цветы в организме Астрид – как нечто само собой разумеющееся. Они наравне с прочими физиологическими процессами. Значит… значит, она была задумана такой высшими силами. Не могу подобрать иного объяснения.
Роберт хотел было возразить привычным пространным рассуждениям своего протеже, но вдруг понял, что ему, вы общем-то, крыть нечем. Александр прав. Пока что.
Настало время сказать о результатах самим Стенфилдам. Роберт не привык подбирать слова, поэтому заявил прямо и четко, глядя в глаза сначала Аманды, а потом Астрид.
– Из нервных клеток вашей племянницы произрастают стебли цветов. Они почти микроскопические и вплетены в нервную систему, опутывая собой все каналы.
– И как от этого избавиться? – спросила Аманда нетерпеливо.
– Пока сложно сказать, – вступил в разговор Александр. – Почти невозможно изменить саму природу человека, если она такова.
Аманда поджала губы и сухо произнесла:
– Уж постарайтесь.
Астрид все это время молчала. После позавчерашнего разговора с Робертом она в принципе еле шла на контакт, хотя очень старалась показать, что все в порядке. Прорывающиеся сквозь кожу бирюзовые цветки выдавали ее волнение. Для Роберта она была как открытая книга, но это не означало тривиальность. Наоборот, ее хотелось читать и перечитывать. Глянец и природа ее новизны побуждали открывать страницу за страницей и внимать робким строкам, которым на самом деле было что сказать.
В солнечном сплетении Роберта снова начинало неизбежно печь.
Весь оставшийся день он изучал результаты электромиографии. Точнее, просто смотрел на них и пытался понять – как так? Не уж-то и правда высшие силы постарались столь изощренно? Он бы даже сказал – креативно. Если это правда, то, получается, перед собой они могли наблюдать Нового Человека? Именно так, с большой буквы, поскольку если предположение верно, то это большой эволюционный скачок. Роберту было интересно, передаются ли это по наследству, ведь он ничего не слышал про родителей Астрид; было интересно, будут ли уже ее дети такими же и способна ли она вообще выносить ребенка. Если подойти к теме философски, то можно проследить интересную мысль – если исключить теорию эволюции, Астрид была задумана кем-то такой, какая она есть; означало ли это, что абсолютный разум просто забавлялся или что Бог – такой же сам? Всеми этими вопросами Роберт ломал голову весь вечер и всю ночь.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70460539) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Согласно теории мальтузианства, население планеты увеличивается в геометрической прогрессии, в то время как производство средств к существованию – лишь в арифметической, что неизбежно приведет к социальным потрясениям