Записки о России первой половины XVIII века
Христофор Генрих фон Манштейн
История Отечества
Христофор Герман Манштейн (1711—1757), полковник гвардии, сын сподвижника Петра Великого, оставил нам уникальный источник по истории нашего Отечества, свои воспоминания, в которых рассказывает о событиях бурного XVIII столетия, о царствованиях Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, правлении Анны Леопольдовны и начала царствования Елизаветы Петровны. О событиях тех лет повествует их непосредственный участник, служивший с фельдмаршалом Минихом, участвовавший в аресте герцога Бирона и ставший в конце жизни одним из генералов Фридриха Великого.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Христофор фон Манштейн
Записки о России первой половины XVIII века
© ООО «Издательство «Вече», 2023
* * *
Предисловие редактора первого издания
Манштейн, Христофор Герман (р. 1711, ум. 1757 г.), сын генерал-поручика, сподвижника Петра Великого, полковник русской службы, мужественно сражавшийся под знаменами фельдмаршала Миниха и еще с большим мужеством арестовавший герцога Бирона, – один из вождей войска Фридриха Великого, павший смертью героя на поле битвы, – Манштейн оставил по себе «Записки о России». Эти «Записки» составляют один из драгоценнейших источников по истории нашего отечества, за время царствований Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, регентства Бирона, правления Анны Леопольдовны и начала царствования Елизаветы Петровны.
Подлинная рукопись «Записок», писанная рукою самого Манштейна, принадлежит Его Императорскому Высочеству Государю Великому Князю Константину Николаевичу и хранится в отделе рукописей в библиотеке Его Высочества, во дворце города Павловска.
Эта рукопись на французском языке, писана на толстой белой бумаге, в лист мелким, весьма четким почерком, в конце 1740-х годов, рукою Манштейна, со множеством, в особенности в начале рукописи, помарок, вставок и дополнений, писанных тем же почерком, но уже позднейшими чернилами; есть страницы, почти целиком зачеркнутые и вместо них – на особо приклеенных листах и лоскутках – помещены рассказы о тех же событиях, но уже, более или менее, в измененной редакции; все ссылки на вставки и дополнения сделаны автором «Записок» с большою тщательностью.
Весь манускрипт состоит из двух частей, переплетенных в один том; в простой картой, на корешке которого выбито: «Memoires de Russie». На втором полулисте серой бумаги, которым начинается рукопись, надпись неизвестно чьей руки: «Manuscrit original et autographe des Memoires du General Manstein». Самые «Записки» имеют заглавие руки автора: «Memoires de Russie. Premiere partie, par M-г de Manstein». Последнее слово зачеркнуто и тут же карандашом приписано: «parle General Manstein». Помета страниц начинается с следующего полулиста; первая часть занимает 211 страниц и оканчивается смертью императрицы Анны Иоанновны; далее следуют вторая часть с заголовком над текстом: «Memoires de Russie. Seconde partie»; стр. 1–118, а затем, на стр. 119–173, помещено, под заглавием: «Supplement aux Memoires de Russie», общее обозрение России в политическом, статистическом, финансовой и прочих отношениях, – обозрение, составленное и написанное также рукою Манштейна.
«Записки» Манштейна пользуются в исторической литературе большим авторитетом. Профессор К. Н. Бестужев-Рюмин, в обзоре источников истории России, называет эти «Записки» «знаменитыми» и положительно свидетельствует, что, «кроме Манштейна, для царствования Анны Иоанновны нет ни одного иностранца, на которого можно было бы положиться»[1 - Русская История, соч. К. Н. Бестужева-Рюмина. СПб., изд. 1872 г., т. I, с. 201.]. Историки и исследователи – русские и иностранные – в своих трудах о России первой половины XVIII века постоянно ссылаются на «Записки» Манштейна, как на основной источник.
Хорошо зная русский язык и постоянно вращаясь в среде лиц, как власть имевших в главе русской армии, так и пользовавшихся значением при дворе, – Манштейн многое видел, многое слышал, знал всех именитейших представителей власти в России за описываемое им время (1727–1744) и, кроме замечательно добросовестного изложения событий, оставил ряд ярких характеристик своих современников и современниц, государственных деятелей в России XVIII века.
Интерес и значение «Записок» Манштейна всего лучше подтверждается тем, что это сочинение появилось тотчас после своего выхода в печати (1770 г.) на всех главнейших языках (английском – 1770 года, немецком и французском 1771 г.).
На русском языке они выдержали три издания: два – в 1810 г., одно – в 1823 г. Из русских переводов более полный издан в Дерпте, в 1810 г., профессором Григорием Глинка, под следующим заглавием: «Манштейновы современные “Записки о России” в историческом, политическом и военно-действенном отношениях. Перевод с французского подлинника», Дерпт, 1810, в 8-ю д. (ч. I, стр. VIII и 425; ч. II, с. 291).
Хотя Глинка не указывает, где находится подлинник, и вообще ни одним словом не знакомит с его внешностью и проч., тем не менее наше исследование приводит к тому заключению, что Глинка сделал перевод именно с того самого манускрипта «Записок» Манштейна, который хранится в библиотеке дворца в Павловске. Переводчик тем удобнее мог это сделать, что прежде поступления на службу в Дерпт, находился в числе кавалеров, воспитателей Великого Князя Николая Павловича, и в начале текущею столетия довольно часто проживая при дворе императрицы Марии Федоровны в Павловске[2 - Всех изданий Манштейна было: на франц. четыре (Лейпциг, 1771 г., Амстердам, 1771 г., Лион, 1772 г., Париж, 1856 г.); на английск. три (Лондон, 1770, 1773 и 1856 гг.); на немецк. два (Бремен, 1771 г., Лейпциг, 1771 т.). Из всех этих изданий – французские не имеют никакого исторического значения, так как хотя сделаны с рукописи автора, но поправленной Вольтером; английский перевод сделан с французского подлинника, но со многими ошибками, на что указал еще в 1771 г. издатель немецкого перевода Манштейна. Самое исправное издание этих «Записок» – немецкое, 1771 г., весьма тщательный перевод с подлинной французской рукописи автора.].
Но, исполнив свой перевод с подлинной рукописи, Глинка не счел нужным останавливаться на упомянутых выше вставках и дополнениях того же Манштейна к его «Запискам», притом весьма многие места перевел не вполне точно, либо почему-нибудь изменил, другие, хотя и незначительные по объему, места опустил, наконец сделал несколько промахов, не разобрав перемаранные автором слова, или не отыскав надлежащих вставок.
Тем не менее перевод «Записок» Манштейна изд. Глинки сослужил добрую службу: в течение полустолетия эта книга, несмотря на свой весьма устарелый, тяжелый язык, дурную печать и бумагу, доставляла русскому обществу весьма интересное чтение. Те немногие обзоры и очерки, которые знакомили русское общество, до конца пятидесятых годов текущею столетия, с историческими событиями времени ближайших преемников Петра Великого, каковы труды А. Вейдемейера и друг., были главным образом основаны на «Записках» Манштейна. Ныне издание Глинки сделалось библиографическою редкостью. Что касается до прочих двух русских переводов (Москва, 1810 и 1823 гг.), то они как по изложению, по множеству пропусков, так и по крайней неряшливости издания не имеют никакого значения, тем более, что сделаны не с подлинной рукописи Манштейна, а с французских тиснений.
С благосклонного разрешения Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Константина Николаевича, представляем совершенно полный перевод «Записок о России» 1727–1744 гг. с подлинной рукописи их составителя, Манштейна, со всеми вставками и дополнениями автора. Мы не позволили себе исправить ошибки Манштейна. Все, как важные, так и мелкие погрешности составителя «Записок», отнюдь не исправляя в тексте перевода, оговариваем в приложении, в особых примечаниях; все слова, строки и целые страницы, которые автор, зачеркнув, заменил новыми, мы также помещаем в приложениях, в переводе, с указанием на те страницы и строки текста нашего издания, к которым они относятся. Что касается до текста «Записок», то он в нашем переводе является дословно точным относительно текста, – окончательно обработанного Манштейном. Заголовки переведены также дословно.
Сравнение подлинника рукописи текста «Записок» Манштейна, принадлежащею Августейшему владельцу г. Павловска, с теми копиями и переводами, которые изданы за границей в прошлом и в нынешнем столетиях и вообще критическое обозрение всех изданий этих «Записок» составляет предмет особой статьи, которая помещена в конце нашего издания всего перевода этого труда. Равным образом в приложениях помещаем мы новые биографические сведения об авторе «Записок» и систематическое оглавление.
Ред.
г. Павловск 1873–1874 гг.
Часть первая
Глава I
Введение. – Начало царствования Петра II. – Могущество Меншикова. – Императрица Евдокия освобождена из заточения. – Обручение императора с княжною Меншиковою. – Отъезд герцога Голштейнского. – Интриги против Меншикова. – Падение Меншикова. – Происхождение Меншикова. – Изображение Меншикова. – Князья Долгорукие заступают место Меншикова. – Отъезд императора в Москву для коронования. 1727 г.
Пробыв большую часть моей жизни в России, я успел достаточно познакомиться с обычаями этой страны, выучиться русскому языку и быть свидетелем многих необыкновенных событий. Это побудило меня записать все, что произошло наиболее замечательного со дня кончины императрицы Екатерины по настоящее время.
Начинаю.
16 мая 1727 г. скончалась Екатерина (возведенная на престол пристрастием к ней Петра I), и преемником ее был Петр II, законный наследник этой обширной империи. Этот государь родился в 1715 году, от брака царевича с принцессою Вольфенбютельской, и в момент вступления на престол ему было только 11 лет с половиной. Ввиду этого обстоятельства, вторым пунктом своего завещания Екатерина учредила над молодым государем, до достижения им 16-летнего возраста, опеку регентства, которую составляли: царевны, ее дочери, Анна и Елизавета Петровны, герцог Голштейнский, муж Анны, принц Голштейнский, епископ Любский и жених Елизаветин, и верховный совет, состоявший тогда из шести членов, а именно: из князя Меншикова, генерал-адмирала Апраксина, государственного канцлера графа Головкина, вице-канцлера графа Остермана, действительных тайных советников князей Дмитрия Михайловича Голицына и Василия Лукича Долгорукого. Это регентство только однажды собралось в полном составе, а именно в день кончины императрицы Екатерины: занятия его ограничились утверждением духовного завещания, которое через два же часа потом было нарушено. По завещанию требовалось положительно, чтобы все дела решались не иначе как большинством голосов, но это не нравилось князю Меншикову; он хотел всем управлять один, распоряжаться по своему усмотрению, предоставляя другим только честь повиноваться его приказаниям. Ему не трудно было успеть в этом намерении, так как никто не смел ему противоречить, не подвергаясь гибели. Тотчас же после кончины Петра I, Меншиков захватил власть в свои руки, и, чтобы удержать ее за собою, он склонил императрицу Екатерину к принятию одной из дочерей его в супруги императору. В ее завещании есть об этом статья. В самый день кончины императрицы Меншиков перевел государя на жительство в свой дворец, для того чтобы никто не имел доступа к E. В. без его, Меншикова, позволения. Между тем герцог Голштейнский и министры радовались своей удаче, через завещание императрицы Екатерины, давшей в их руки регентство; они воображали, что на их стороне будет лежать перевес голосов, так как во главе управления и председательницею совета была герцогиня. Однако Меншиков перехитрил их и заблаговременно принял свои меры.
В России есть обычай, при каждой перемене царствования или министерства давать свободу нескольким заключенным. Следуя этому обыкновению, Петр II приказал освободить свою бабушку, императрицу Евдокию Федоровну, из рода Лопухиных. (В 1696 г. Петр I развелся с нею и заключил ее в монастырь.) Император назначил ей приличный сану ее двор и приглашал ее в Петербург. Однако она предпочла остаться в Москве, потому что не любила новой столицы, да и министры, по-видимому, не хотели допустить ее вмешиваться в дела. Так она провела жизнь свою в уединении. Близкие родственники ее, Лопухины, тоже были вызваны из изгнания, в котором находились уже несколько лет. Эти милости были оказаны против желания Меншикова, по внушению некоторых членов верховного совета, которым удалось расположить молодого государя в пользу бабушки и ее родственников и склонить его к требованию, чтобы они были освобождены из заточения. Все это не нравилось князю Меншикову, однако он не осмелился открыто противиться этим распоряжениям. Зато уж он сам не имел ни минуты покоя. Зная общую к себе ненависть, он ежеминутно страшился какого-нибудь неожиданного удара.
Еще в предыдущее царствование несколько знатных лиц составили было заговор против Меншикова. Хотели склонить императрицу, чтобы она удалила его от дел. Лица, вступившие в этот заговор, были все употреблены Петром I в деле царевича; опасаясь за это мщения Петра II, если он вступит на престол, они намеревались убедить Екатерину, чтобы она отправила его за границу для науки, но тайно решили, в случае смерти Екатерины, в его отсутствие, исключить его от наследства и возвести на престол герцогиню Голштейнскую.
Дело происходило во время отсутствия Меншикова, находившегося в Курляндии. Опасаясь, как бы по возвращении он не уничтожил их замысла, они постарались и успели внушить императрице такое дурное о нем мнение, что ее величество подписала уже указ об арестовании Меншикова на пути его в Петербург. Но по какому-то особенному для Меншикова счастью, граф Басевич, первый министр герцога Голштейнского, находил, что нужно непременно вступиться за этого любимца; он успел склонить к тому своего государя, который и выпросил у императрицы прощение Меншикову. Возвратясь ко двору, Меншиков узнал о кознях своих врагов; приказал произвести разыскания, и все приверженцы Голштейнского дома были арестованы и строго наказаны. Зять Меншикова, португалец, по имени Девьер, также генерал Писарев были наказаны кнутом и сосланы в Сибирь, а имение их конфисковано. Действительный тайный советник Толстой, да сын его и генерал Бутурлин и другие еще лица были отправлены в Сибирь. Граф Александр Нарышкин и генерал Ушаков сосланы в их поместья. Говорят, что граф Басевич, слишком доверяясь Меншикову, передал ему слышанное им от некоторых знатных лиц уверение в их добром расположении к герцогине. Меншиков тотчас же воспользовался сообщением и пресек все их меры. Это чрезвычайно устрашило прочие лица, которые еще оставались привержены голштейнскому двору, но в то же время исполнило их не только недоверия, но даже презрения к графу Басевичу. Меншиков не удовольствовался наказанием своих врагов; он хотел оставить память о том всей России и тем отнять у всякого охоту вредить ему и впредь. Вследствие этого верховным советом издан был манифест, которым предостерегали вступать в опасные сношения, угрожая виновным еще строжайшим против прежних примеров наказанием. Этот указ подписан 6 июня, и в тот же день состоялось обручение молодого императора с дочерью князя Меншикова. Отец невесты воображал себя наверху блаженства. Только еще один план оставалось ему выполнить, после чего он мог считать себя вне всякой опасности, а именно: он хотел женить своего сына на великой княжне Наталии, сестре императора. Таким образом он надеялся передать русский престол своему потомству. План был ловко обдуман, однако не удался. Между тем Меншиков пожаловал себя в генералиссимусы сухопутных и морских сил. Одни только герцог и герцогиня Голштейнские возбуждали его подозрения; он опасался, как бы не образовалась в пользу герцогини партия, которая могла разрушить его великие, обширные замыслы. Полагая, что, напротив, если они принуждены будут уступить ему поле битвы, то уже никто не осмелится бороться с ним, Меншиков вдруг перестал их щадить. Делая им всяческие затруднения, он заставил их, наконец, выехать из России. Но отъезд их не уменьшил числа его врагов; вся нация уже успела возненавидеть его.
Меншиков постарался окружить императора своими приверженцами, людьми, обязанными ему своим счастьем. Тем не менее доступ к государю имели многие лица, принадлежавшие к тем старинным фамилиям, которых Меншиков не пощадил. Скорбя об изгнании своих родственников, эти лица не упускали случаев обратить внимание молодого государя на самовластные действия Меншикова, на его надежды упрочить свою власть через брак императора с его дочерью, так как и на то, что, судя по его честолюбию, он, пожалуй, вздумает завладеть и престолом. Императора просили не выдавать тайны, что он и обещал, скрывая покуда свои намерения до первого удобного случая. Случай этот представился по легкомыслию или ужасной неосторожности самого Меншикова.
Не помню, по какому случаю цех петербургских каменщиков поднес императору в подарок 9 тысяч червонцев. Государю вздумалось порадовать ими сестру, и он отправил к ней деньги с одним из придворных лиц. Случилось последнему повстречаться с Меншиковым, который спросил его, куда он несет деньги? На ответ придворного Меншиков возразил: «Государь по молодости лет не знает, на что следует употреблять деньги, отнесите их ко мне, я увижусь с государем и поговорю с ним». Хорошо зная, как опасно противиться воле князя, придворный исполнил его приказание. На другое утро, царевна Наталия, по обыкновению, пришла навестить брата. Только что она вошла к нему, как государь спросил ее, разве не стоит благодарности его вчерашний подарок? Царевна отвечала, что не получала ничего. Это рассердило императора. Приказав призвать придворного, он спросил его, куда девались деньги, которые ему велено было отнести к княжне? Придворный извинялся тем, что деньги отнял у него Меншиков. Это тем более раздражило государя. Он велел позвать князя и с гневом закричал на него, как смел он помешать придворному в исполнении его приказания? Не привыкший к такого рода обращению князь был поражен как громом. Однако он отвечал, что, по известному недостатку в деньгах в государстве и истощению казны, он, князь, намеревался сегодня же представить проекты более полезного употребления этих денег, и прибавил: «А если вашему величеству угодно, то не только прикажу возвратить эти девять тысяч червонцев, но даже дам из собственной своей казны миллион рублей». Государь не удовольствовался этим ответом. Топнув ногою, он сказал: «Я покажу тебе, что я император, и что я требую повиновения». Затем, отвернувшись, ушел; Меншиков пошел за ним и так упрашивал его, что он на этот раз смягчился; но мир продолжался недолго.
Спустя несколько дней, Меншиков опасно заболел, чем и воспользовались его враги для окончательной его гибели. Князья Долгорукие, в особенности князь Иван, в то время уже входивший в большую милость, совершенно погубили его в мнении государя. Все эти козни были известны Меншикову, так как и потеря его значения, но он надеялся, не сегодня завтра снова войти в милость и произвести впечатление на императора своим обычным повелительный тоном.
По выздоровлении своем Меншиков сделал другую ошибку. Вместо того чтобы отправиться в Петергоф, куда переехал двор во время его болезни, он поехал в Ораниенбаум, загородный дворец свой, в восьми верстах от Петергофа. У него тут строилась церковь, которую он хотел освятить. На эту церемонию приглашены были император и весь двор. Но как врагам Меншикова недаром грозила месть его в случае примирения его с государем, то они научили последнего отказаться от приглашения под предлогом нездоровья, что он и сделал. Меншиков, однако, еще не видел в этом доказательства совершенной немилости; он снова поступил неосторожно, заняв во время церемонии место в виде трона, предназначенное для императора. И это обстоятельство выставили на вид его враги, и тем довершили его погибель.
Ввечеру того же дня Меншиков поехал в Петергоф, но не застал там императора, которого увезли на охоту. Обратившись к Остерману, он завязал с ним резкий и грубый разговор. Этот день и следующий Меншиков остался в Петергофе, но император не возвращался туда. Между тем, встречая всюду холодное выражение лиц, Меншиков решился возвратиться в Петербург, может быть, в той уверенности, что там он будет грознее, нежели в среде придворной. Действительно, прибыв в столицу, он, вместо того чтобы разыгрывать роль впавшего в немилость царедворца, напротив, все утро провел в посещении коллегий и в отдаче разных приказаний; особенно занялся он распоряжениями для приема императора в своем дворце, полагая, что государь по-прежнему будет жить у него по возвращении своем в город. Но около полудня приехал генерал Салтыков с приказанием взять из дома Меншикова царскую мебель и перенести ее в летний дворец. Это сразило князя как громом, он совершенно потерялся, особенно когда в довершение удара ему возвратили мебель его сына, который по должности обер-камергера жил при государе.
В своем смятении он худо сделал, что распустил по квартирам свой Ингерманландский полк, который он расставил было для своей безопасности близ своего дворца на Васильевском острове[3 - Васильевский остров составляет часть города Петербурга. Петр I подарил его даже весь Меншикову, но потом взял его обратно, полагая выстроить на нем весь Петербург, но план этот не состоялся.]. Этот полк, которого Меншиков считался полковником с самого начала его образования, был вполне ему предан, и то верно, что он внушал немало уважения врагам князя.
На другой день император возвратился в Петербург. Снова послан был генерал Салтыков с объявлением Меншикову, что он арестован. Жена его и дети поспешили в летний дворец, чтобы броситься к ногам императора, но их не допустили до него.
Между тем князя уверили, что его лишают только должностей, но имущества его не тронут и ему дозволят провести остаток жизни в Раненбурге, хорошеньком городке на границе Украины, им же построенном и даже несколько укрепленном. Пока князь оставался в Петербурге, ему не мешали распоряжаться своим имением, так что когда он выехал отсюда, то по обозу его нельзя было заключить, что едет опальный вельможа. С ним ехало все его семейство и большое число слуг. По всему обращению с ним в первые дни путешествия, казалось было, что ему не желали большого зла. Когда же он прибыл в Тверь, город, лежащий на пути из Петербурга в Москву, то нашел там повеление наложить печати на все его имущество, с оставлением ему только необходимого. Стражу его удвоили и стали внимательнее наблюдать за ним в дороге. Едва прибыл он в Раненбург, как ему подали кипу бумаг с обвинениями против него, и по следам его ехали лица, назначенные судить его. Его приговорили к ссылке в Березове, самом отдаленном местечке Сибири. Жена его, лишившись зрения от слез, умерла в дороге, остальное семейство провожало его до места ссылки. Он перенес свое несчастье с твердостью, которой в нем не предполагали, и из худосочного, каким он был прежде, стал здоровым и полным. На его содержание было назначено по десяти рублей в день; этой суммы так было достаточно, что сверх собственных нужд он мог откладывать из нее на расходы для постройки церкви, над которой сам и работал с топором в руке. Меншиков умер в ноябре месяце 1729 г., от прилива крови, так как во всем Березове не нашелся человек, который сумел бы пустить ему кровь.
О происхождении Меншикова существует общее мнение, что он сын крестьянина, отдавшего его в учение пирожнику в Москве; и что он, распевая, разносил по городу пироги, что он был замечен Петром I и понравился ему своими ловкими и острыми ответами. Царь отдал его в услужение Лефорту, а от него взял к себе и мало-помалу составил его счастье.
Другие же утверждают, будто отец Меншикова находился в военной службе при царе Алексее Михайловиче; а сам Меншиков служил конюхом при дворе царя, так как очень часто дворяне служили при царских конюшнях. Петр I, часто обращаясь к Меншикову, заметил остроумие в его ответах, и поэтому перевел его из конюшни на службу при своей особе; открыв затем большие дарования в Меншикове, Петр в течение немногих лет возложил на него высшие государственные должности.
Я всегда находил первое мнение более близким к правде. Несомненно верно, что Меншиков низкого происхождения; он начал с должности слуги, после чего царь взял его в солдаты первой регулярной роты, названной им потешною. Отсюда уже царь взял его к себе, оказывая ему полное доверие, так что во многих случаях Меншиков управлял Россией так же деспотически, как сам государь. Однако в последние годы царствования Петра I значение Меншикова заметно умалилось; полагают даже, что если бы жизнь этого государя продлилась еще несколько месяцев, то произошли бы снова большие перемены при дворе и в министерстве.
Из следующего изображения Меншикова каждый может заключить, какие качества брали у него верх: дурные или хорошие.
Меншиков был сильно привязан к царю и сочувствовал его правилам относительно просвещения русской нации. С иностранцами, если только они не считали себя умнее его, он был вежлив и любезен. Он также не трогал русских, умевших гнуть спину. С низшими обращался кротко и никогда не забывая оказанной услуги. В самых больших опасностях обнаруживая всю надлежащую храбрость, и, раз полюбив кого-нибудь, становился его усердным другом.
С другой стороны, честолюбие его было безмерно; ни выше себя, ни равного он не терпел, а тем более человека, который вздумал бы превзойти его умом. Алчности был ненасытной, и враг непримиримый. В уме у него не было недостатка, но отсутствие воспитания сказывалось в его грубом обращении. Любостяжание его часто производило неприятные для него столкновения с Петром I, который не один раз подверг его произвольному штрафу. Несмотря на то, после его заточения, у него найдено до трех миллионов рублей, как наличными деньгами, так серебряной посудой и драгоценными камнями. Меншиков имел сына и двух дочерей. Из них, бывшая невеста императора скончалась при жизни отца; другая, в царствование императрицы Анны, вышла замуж за Густава Бирона, брата курляндского герцога. Она умерла в начале 1737 г. Сын Меншикова служит майором в гвардии. Пока отец его был в счастье, все находили его умным, хотя в то время он был еще очень молод; но со времени опалы и смерти отца находят, что едва ли кто во всей России глупее его. Из ничтожества возвысившись до высших степеней, Меншиков мог бы с честью окончить свое поприще, если бы не увлекло его честолюбие до притязания возвести свое потомство на русский престол. Это тот самый камень преткновения, о который разбились, подобно ему, все следовавшие за ним любимцы, как это окажется далее.
Глава II
Князья Долгорукие заступают место Меншикова. – Отъезд императора в Москву для коронования. – Интриги против Долгоруких. – Волнение украинских казаков и сведения об этом народе. – Запорожские казаки. – Донские казаки. – Кончина сестры императора. – Император влюбляется в княжну Долгорукую. – Император объявляет о своем намерении жениться на княжне Долгорукой. – Болезнь и кончина императора. – Княжна Елизавета, невеста принца Голштейнского. – Интриги князей Долгоруких во время болезни и после смерти императора. 1727–1730 гг.
По завещанию Екатерины, Петр II должен был находиться под опекою регентства. Не находя это удобным для себя, Меншиков один захватил всю власть и правил всем один. После его падения не было уже и речи о регентстве: император хотел управлять непосредственно от своего имени. Каждая из старинных фамилий надеялась преимущественно перед другими заслужить доброе расположение к себе государя. Лопухины и Салтыковы, как близкие родственники императора, ожидали, что этого одного будет достаточно для получения первых мест. Но и те и другие обманулись. Князья Долгорукие, из которых некоторые по должности своей стояли близко к его величеству, тотчас же сумели воспользоваться случаем и сразу захватили, так сказать, все пути к императору.
Князь Иван (сын Алексея Долгорукого, действительного тайного советника и дядьки императора) был красивый молодой человек и живого характера. Ему часто случалось беседовать с молодым государем, который полюбил его и, наконец, так к нему привязался, что не мог ни минуты оставаться без его общества. Долгорукие не упустили воспользоваться этою привязанностью и стали во главе всех дел. Спустя несколько времени после ссылки Меншикова все семейства, сосланные им некогда в Сибирь по делу царевича, были вызваны оттуда обратно и конфискованные их имения были им возвращены.
Немедленно после смерти Екатерины, император пожелал ехать в Москву для коронования, но Меншиков всегда тому препятствовал, опасаясь, что в Москве он не мог бы так держать государя на своих глазах, как в своем доме в Петербурге; а враги князя как раз могли бы найти удобный случай погубить его. Теперь же, как Меншиков был удален, отъезд в Москву был назначен в январе 1728 г. – 20-го этого месяца двор выехал из Петербурга, но на дороге император заболел корью, что заставило его на две недели остановиться в Твери; и не ранее 15 февраля мог довершиться торжественный въезд его в Москву.
С крайнею завистью смотрела остальная знать на сильное влияние Долгоруких. Но как ни приводили в действие разные пружины, влияние это не успевали уничтожить.
7 апреля, к одним из московских ворот подкинуто было безымянное письмо с надписью на конверте, что содержание его чрезвычайной важности для государства. В этом письме, с пространными подробностями, оправдывали образ действий Меншикова, и в то же время старались внушить недоверие к тогдашним министрам и любимцам. Однако этот случай только усилил влияние Долгоруких, заставя их, впрочем, быть еще осторожнее прежнего.
Князь Иван внимательно изучал наклонности своего государя. Стараясь каждый день доставлять ему новые удовольствия, он этим приобрел полное и исключительное к себе доверие молодого Петра, который пожаловал его в обер-камергеры и дал ему Андреевскую ленту. Между тем этот же князь резким обращением и пренебрежением ко всем увеличивал число своих врагов.
Постигшая императора в августе месяце болезнь встревожила все государство. Опасались за его жизнь, так как горячка, в которую он впал, была очень сильная. Однако на этот раз он избежал смерти. Недруги любимца тотчас же отнесли на его ответственность эту болезнь, уверяя императора, что его заставляют слишком много делать движения, и от недостатка в отдыхе силы его слабеют; оттого, если он не переменит своего образа жизни, здоровье его окончательно расстроится.
В сущности, эти лица были правы. У императора была страсть к охоте; но Алексей Долгорукий, отец любимца, вместо того, чтобы дозволять ему предаваться ей умеренно, напротив, заставлял его по целому дню, а иногда и по несколько дней сряду рыскать по полям, отчего молодой государь сильно уставал и разгорячался. Телосложение его было так нежно, что ему трудно было привыкнуть к усиленному движению – в столь раннем возрасте.
Приблизительно около этого времени что-то зашевелились украинские казаки. После бунта Мазепы они так были принижены Петром I, что при жизни его не смели выходить из его власти. Зато теперь несовершеннолетие Петра II показалось им временем удобным, и они начали волноваться. Однако этой попытке был вскоре положен конец. Посланы были войска; самых богатых казаков и самых беспокойных схватили и сослали в Сибирь. Остальные просили помилования, которое и получили; но все-таки они должны были отправить в Москву многочисленную депутацию, для исходатайствования им прощения. Во главе ее находился гетман, т. е. князь их. Мало того, ручательством их верности должны были служить оставленные ими заложники. В настоящее время нет надобности строго наблюдать за ними. После недавней войны с турками они так обессилены, что не скоро в состоянии будут снова восстать.
Про этот народ, может быть, мало знают. Поэтому я скажу о нем несколько слов.
Казаки разделяются на несколько категорий; известнейшие из них: донские, запорожские и украинские. Я говорил о последних. Они обитают Украйну, или так называемую Малую Россию[4 - Так у автора. – Ред.], бесспорно, один из прекраснейших краев в Европе. Одна половина принадлежит российской империи, другая – Польше; обе доли разделяет река Днепр, или Борисфен, служа в то же время обоюдною границею. В прежнее время казаки были независимый народ. Происхождение их одинаковое с поляками, но веру исповедуют греческую. Когда этот народ не был разъединен, он мог поставить в поле полтораста тысяч человек; все они служат на коне. Казаки долгое время находились под покровительством Польской республики, и оказали ей важные услуги в войне с турками. Когда же поляки вздумали поступать с ними как с рабами, они взбунтовались под предводительством гетмана Хмельницкого, который отдал себя под покровительство Порты, тому около ста лет. Спустя несколько лет, по смерти уже Хмельницкого, преемник его, Дорошенко, отдался России. Это было поводом к войне, которая кончилась разорением города Чигирина, в то время столицы Украйны, около 1674 г. В первые годы затем они сохранили все свои привилегии и управлялись выбранным из своей среды гетманом. Когда же гетман Мазепа перешел на сторону шведского короля Карла XII, Петр I поставил этот беспокойный народ в такое положение, что у него была отнята всякая возможность выйти из-под власти царя. В настоящее время он почти не имеет привилегий, и страна его считается завоеванным краем. После смерти последнего гетмана, Даниила Апостола, в 1734 г., казаки не имели уже права избрать себе другого гетмана. Над ними поставлено русское правление, имеющее пребывание в Глухове. Теперь они могут выставить в поле до 22 тысяч человек конных. В последнюю войну с турками они на то только и были полезны русской армии, что увеличивали численность войска, и нельзя отрицать, что старинное их мужество совершенно исчезло. Во время последних походов они почти не исполняли другой службы, кроме подвоза припасов на армию.
Запорожские казаки обитают на островах Борисфена, или Днепра, и небольшой край земли в стороне Крыма за порогами реки. Это смесь всякого народа, большая часть русские, поляки и украинские казаки. Они находились под покровительством когда турок или крымских татар, когда России. Если не ошибаюсь, они вновь покорились России после 1734 г.; до того они были в союзе с Портою со времени прибытия Карла XII в Бендеры. Их вождь или начальник их республики называется кошевым атаманом; выбрав его из своей среды, они повинуются ему слепо столько времени, сколько им вздумается. Как скоро же он не может на них угодить, они отставляют его от должности без всяких формальностей и выбирают другого. С тех пор как они покорились России, не было у них начальника, которого не утвердило бы в этом звании глуховское правление; а главная причина частой смены кошевых, как справедливо полагают, то обстоятельство, что русский двор обязан каждому вновь избираемому кошевому дарить по семи тысяч рублей, которые кошевой обыкновенно делит между значительнейшими лицами из казаков в видах задобрить их. Очень часто кошевой находится в своей должности только несколько месяцев, после чего его отставляют и он становится наравне с простыми казаками. Бывали даже случаи, что убивали кошевых, только потому, что они не понравились большинству. В военное время двор выдает им жалованье и во время походов снабжает припасами. У этих казаков только один секретарь, или скорее писарь, который один имеет право писать и получать письма. Если бы кто другой вздумал вести какую-либо переписку, его немедленно казнили бы смертью, хотя бы то был сам кошевой. Когда же к кому-либо из казаков приходит письмо, то его несут к писарю, который читает его вслух перед старшинами. Число войска, которое казаки могут поставить в поле, неопределенно. В последнюю войну с турками казаки доставили русской армии 8000 человек конных. Впрочем, если они употребят все усилия, они могут выставить от 12 до 15 тыс. людей.
У них странные обычаи. Ни одному запорожскому казаку не дозволено иметь жену в пределах их края. Если же кто женат, того жена должна жить в соседнем крае, где казак может от времени до времени навещать ее, и то так, чтобы не проведали о том старшины. Всякий волен выйти из среды их, если ему там не живется, и не обязан предупреждать о том кого бы то ни было. На его место придет посторонний, и он записывается в казаки без дальних околичностей, а только объявляет согласие свое подчиняться их обычаям и законам. Вот отчего они никогда не могут в точности определить свои силы. Все их общество делится на разные артели, и все находящиеся налицо в их станице казаки обязаны обедать и ужинать в общественных столовых. Они не терпят присутствия женского пола даже при посторонних, которые у них бывают. Во время войны русских с турками, запорожцы допустили гарнизон регулярных войск в свою станицу, называемую Сечь, а эта станица не что иное, как укрепленная деревня. Начальствующий над гарнизоном подполковник Глебов вызвал к себе жену. Не успела она приехать, как толпа казаков окружила дом Глебова, требуя выдачи им женщин, которые там были, с тем, чтобы каждый мог ими воспользоваться. Много стоило Глебову труда успокоить толпу, и то с помощью нескольких бочек водки. Но в то же время он должен был отправить жену обратно, в предупреждение нового смятения.
Наказания у них так же странны, как их образ жизни. Они отъявленные воры и разбойники; но осмелься только кто украсть малейшую вещь у своего товарища, его привязывают к столбу на площади станицы, становят подле него штоф водки, хлеб и несколько дубин. Каждый прохожий вправе задать ему столько палок, сколько ему угодно, после чего может дать ему выпить водки и поесть хлеба. В этом положении судьи оставляют виновного столько времени, сколько им заблагорассудится, иногда до пяти суток. Если после такой пытки он останется в живых, то снова вступает в свое общество. Вся эта вольница состоит из одних воров и бродяг, живущих грабежом, как в мирное, так и в военное время. Гайдамаки, опустошающие Польшу, не что иное, как запорожские казаки. Русский двор не в силах помешать этим беспрерывным набегам; напротив, он принужден щадить запорожцев, чтобы они не изменили ему.
Донские казаки обитают в местности между рекою Доном, древним Танаисом, и притоком его, Донцом. Земля у них хорошая, есть несколько красивых городов и больших сел. Их столица называется Черкасск. Эти казаки по происхождению русские крестьяне, бежавшие сюда от своих господ, у которых жизнь казалась им слишком тяжкою. Здесь они образовали республику, и впоследствии добровольно отдались под покровительство России. Двор относится к ним с кротостью и осторожностью. Эти казаки отличные воины. Они в состоянии поставить в поле до 15 тысяч человек, все конные. Россия пользуется ими с большою выгодою против турок и кубанских татар. Их начальник, или глава республики, называется войсковым атаманом и выбирается из числа знатнейших должностных лиц своей среды, но необходимо при этом утверждение двора.
Возвращаюсь к истории императора. Ему очень нравилась Москва, так что он и не помышлял о возвращении в Петербург. Старинные русские были очень довольны этим; они ненавидели Петербург, стоивший им порядочной доли их богатства.
В начале декабря месяца великая княжна Наталия, сестра императора, захворала и 14-го числа того же месяца скончалась. Все, знавшие великую княжну, согласны в том, что она подавала большие надежды и была умна не по летам. Она скончалась 14 лет и 4 месяцев от рождения. Утверждают, будто она часто выговаривала брату, что он слишком предается удовольствиям, и давала ему заметить, что Долгорукие такие же деспоты, каким был ненавистный Меншиков. Но по молодости лет, не способный управлять собою и весьма довольный доставляемыми удовольствиями, юный государь не обращал внимания на слова сестры. Он совершенно отдался Долгоруким; все от них зависело, и без их согласия никто не смел приближаться к императору.
Давно уже князь Иван Долгорукий старался устроить брак императора с своей сестрою, и это отчасти удалось ему. Княжна Катерина Долгорукая, не будучи совершенною красавицею, была очень хорошенькая девушка; роста выше среднего, стройная; большие голубые глаза ее смотрели томно. Сверх того, она не была лишена ни ума, ни образования. В эту-то княжну страстно влюбился Петр II. Государь часто езжал в имения своего любимца и там охотился, и в одно из этих путешествий Долгорукий дал завтрак государю в своей подмосковной деревне, пригласив туда и сестру свою. Он представил ее императору, который тут же решился жениться на ней.
19 ноября его величество объявил о своем намерении в присутствии всего совета. Спустя несколько дней, государь приказал уведомить иностранных послов и всех имевших приезд ко двору, чтобы они явились с поздравлением. 30-го того же месяца, во дворце Лефорта, где жил в то время император, происходило обручение с большой церемонией. Княжну привозили во дворец в придворном экипаже, а новгородский митрополит отправлял богослужение. После этой церемонии государь и его невеста снова принимали поздравления от двора и иностранных министров. Конец 1729 г. и начало 1730 г. были рядом праздников и увеселений. Долгорукие воображали, что преодолели все препятствия, и располагали через несколько дней сыграть свадьбу императора, после чего нечего было им опасаться врагов и их козней. Но они обманулись в своих надеждах.
17 января император заболел оспой. Невежество врачей, принявших оспу за горячку, и излишняя живость самого государя были причиной его смерти. Он открыл у себя окно в то время, когда оспа стала высыпать; она скрылась, и затем последовала смерть 29 января по старому стилю, похитив государя в цвете лет.
Царствование Петра II продолжалось только два года и девять месяцев; и несмотря на то что государь этот умер в очень молодых летах, весь народ много жалел о нем. Русские старого времени находили в нем государя по душе, оттого что он, выехав из Петербурга, перевел их в Москву. Вся Россия до сих пор считает его царствование самым счастливым временем из последних ста лет. Государство находилось в мире со всеми соседями; служить в войсках никого не принуждали, так что каждый мог спокойно наслаждаться своим добром и даже умножать его. За исключением некоторых вельмож, завистливо смотревших на могущество Долгоруких, вся нация была довольна; радость отражалась на всех лицах; государственная казна обогащалась, и Москва начинала поправляться от разорения, причиненного ей пристрастием Петра I к Петербургу. Только армия да флот приходили в упадок, и погибли бы, вероятно, вконец, если бы царствование это продолжалось в этом виде еще несколько лет.
По причине нежного возраста покойного государя трудно определить, каков был его характер. Впрочем, общий голос говорил, что сердце у него было доброе, ум живой и проницательный и отличная память. Слышанное им один раз уже затверживалось в его памяти. Если бы при этих природных дарованиях дано ему было иностранное образование, нет сомнения, что из него вышел бы со временем великий государь. Петр I поручил воспитание его венгерцу по имени Секан (Sekan), бывшему наставнику молодых графов Нарышкиных, но как это семейство было сослано незадолго до смерти Екатерины, то и наставник должен был отправляться с ним. Императрица назначила воспитателем к Петру графа Остермана, а дядькою князя Алексея Долгорукого. На Остермана возложено было преимущественно наблюдение за обучением; он исполнил эту обязанность со всем возможным старанием, насколько ему самому в этом не мешали и насколько позволяли ему другие возложенные на него дела.
Я позабыл упомянуть выше, что в завещании Екатерины заключалась также статья о браке цесаревны Елизаветы Петровны с принцем Голштейнским, епископом Любским, который находился в Петербурге уже несколько месяцев, и о выдаче ей в приданое 300 тыс. рублей. Но брак этот не состоялся по случаю смерти жениха, заболевшего 22 мая 1726 г. и умершего 1 июня. Этот принц был брат принцессы Цербстской и ныне царствующего шведского короля, и, таким образом, он приходился бы дядею теперешней великой княгине.
Говоря об этом предположенном браке, кстати упомянуть о двух других брачных проектах, задуманных для той же царевны. Первый из них возник еще при жизни Петра I и метил на французского короля Людовика XV. Одни уверяют, будто Петр сделал предложение об этом союзе сам, но французский двор будто отклонил его. Другие же утверждают, что герцог-регент и французское министерство охотно бы содействовали этому плану, и французскому министру в Петербурге, г. Кампредону, было поручено вести о том переговоры, но многие другие дворы, находя в этом союзе невыгоды для себя, интригами своими расстроили дело. По второму проекту, уже в царствование Петра II, имели в виду прусского принца крови, маркграфа Карла; но я не знаю, почему этот брак не состоялся.
В царствование же Петра II впервые через Ладожский канал прошли суда. Это то великое сооружение, которое начал Петр I с целью содействовать торговле центра его империи с Балтийским морем. Так как я буду еще иметь случай говорить об этом канале, то распространюсь о нем ниже.
Во все время царствования Петра II Россиею управляли только Меншиков да Долгорукие. Первого ненавидело все государство за притеснение старинных фамилий и за безмерное честолюбие. Заменившие его в милости и власти князья Долгорукие переняли и его пороки, и конец их был еще трагичнее первого.
Долгоруких обвиняли в том, что они от всех скрывали болезнь императора до последней возможности; когда же увидели, что ему уже не встать, они сочинили завещание, которым обрученная невеста императора объявлялась императрицей и наследницей государства. Князь Иван подписал завещание от имени императора, так как и при жизни государя он привык уже подписываться за него, по его приказанию.
Лишь только Петр II закрыл глаза, как князь Иван вышел из комнаты и, со шпагою наголо, закричал: «Да здравствует императрица Катерина!» Но как на этот возглас никто не отвечал, то он увидел тщетность своего плана, вложил шпагу в ножны, отправился домой и сжег завещание.
Очень многие уверяют, что никакого завещания не существовало, что это измышлено недругами Долгоруких с целью погубить их. Но так как в манифестах, изданных против этих князей, именно включено это завещание, как одно из главных предметов обвинения, то я и счел нужным упомянуть о том. Впрочем, это обстоятельство о выходе князя Ивана со шпагою в руке совершенно верно. Оно сообщено мне человеком, достойным доверия и к тому же принадлежащим к семейству Долгоруких. Вполне верно и то, что если бы в самом этом семействе не происходили ссоры, то княжна Катерина непременно вступила бы на престол. Но несогласие, господствовавшее между старшими членами семейства, подвело к гибели их всех.
Глава III
Заседание совета и избрание Анны. – Условия, на которых избрана императрица Анна. – Болезнь графа Остермана. – Царевна Елизавета имела возможность вступить на престол. – Граф Ягужинский предупреждает императрицу о заключениях совета. – Приезд императрицы в Москву. – Императрица объявляет себя государыней самодержавною. 1730 г.
После смерти императора, в одной из комнат дворца Лефорта, местопребывания Петра II в последние месяцы его жизни, собрались: верховный совет, сенат и главные генералы армии, находившиеся в Москве. Государственный канцлер граф Головкин объявил собранию о кончине императора; после него князь Дмитрий Михайлович Голицын встал и сказал: «Так как со смертью Петра II потомство Петра I пресеклось в мужской линии, а между тем Россия страшно пострадала от деспотической власти, чему содействовали иностранцы, в большом числе привлеченные в страну Петром I, то следует верховную власть ограничить полезными законами и поручить царствование той императрице, которая будет избрана, не иначе как под некоторыми условиями».
Князь спросил, все ли собрание принимает предложение, и все дали свое согласие без малейшего противоречия. Затем князь Василий Лукич Долгорукий предложил вдовствующую герцогиню Курляндскую, объясняя это тем, что если короне приходится перейти в женское поколение, то справедливость требует отдать предпочтение дочерям царя Иоанна, старшего брата Петра I, а не дочерям последнего, и что хотя герцогиня Мекленбургская[5 - Герцогиня Мекленбургская в то время уже несколько лет проживала в Москве. Она разошлась с своим супругом в 1719 г. и возвратилась в Россию.] и старшая, однако надобно иметь в виду, что она находится в замужестве с иностранным принцем, тогда как герцогиня Курляндская в настоящее время вдовствует и ей только тридцать шесть лет, так что она может вторично сочетаться браком и дать наследников престолу.
Истинная же причина, почему предпочтение дано герцогине Курляндской, была та, что она находилась на ту пору в Митаве, и самая эта отдаленность позволяла устроить на досуге республиканскую систему правления.
По соглашении всех голосов, решено было, что вся власть будет принадлежать верховному совету, состоявшему из семи лиц (в этом числе большинство составляли Долгорукие и их родственники), и собрание постановило следующие условия:
1) Императрица Анна будет управлять не иначе как согласно с заключениями верховного совета.
2) Она не будет ни объявлять войны, ни заключать мира.
3) Она не будет налагать новых податей, ни раздавать важных должностей.
4) Не будет казнить смертью дворянина без явной улики в преступлении.
5) Не будет конфисковывать ничьего имущества.
6) Не будет располагать казенными землями, ни отчуждать их.
7) Не вступит в брак и не изберет себе преемника без соглашения по этим предметам верховного совета.
Собрание назначило трех лиц для объявления императрице о призвании ее на престол и для предположения ей условий, на которых ей следовало царствовать. Депутатами были: от верховного совета князь Василий Лукич Долгорукий; от сената: князь Михаил Голицын; от дворянства генерал-лейтенант Леонтьев. Депутатам поручено было предложить императрице, чтобы она подписала вышеозначенные статьи и не брала бы с собою в Москву своего любимца, камер-юнкера Бирона.
Граф Остерман, не покидавший ни на минуту императора во время его болезни, как только он скончался, уехал к себе усталый и сказался больным, чтобы не участвовать в собрании совета и сената, хотя он был вице-канцлером империи. Благодаря этим своевременный болезням, Остерман так долго держался в этой империи.
Несмотря на распоряжения верховного совета, царевна Елизавета была бы императрицею, если бы она в первые минуты послушалась совета своего доктора, ныне графа Лестока. Как скоро Лесток узнал о кончине императора, он вошел в спальню царевны, спавшей в то время, разбудил ее, стал ее уговаривать собрать гвардию, показаться народу, ехать в сенат и там предъявить свои права на корону. Но она никак не соглашалась выйти из своей спальни. Может быть, в то время она еще не имела достаточной твердости для исполнения такого великого предприятия. Впоследствии, как мы видели, она приобрела больше смелости. Но в то время она предпочитала свои удовольствия славе царствовать; и очень вероятно, что и впоследствии не подумала бы вступить на престол, если бы ее не тревожили в царствование Анны, а оставили бы жить спокойно по-своему. В это же время партия ее была почти бессильна; некоторые из вельмож империи открыто говорили, что Елизавета слишком молода для сана императрицы и что ее больше занимают удовольствия, нежели необходимые заботы о правлении. Распорядившись, чтобы вся армия принесла присягу служить императрице не иначе как совместно с советом, члены этого учреждения думали, что этим они достаточно оградились от деспотического правления. До распущения собрания последовало еще запрещение, под страхом смерти уведомлять новую императрицу о том, что было обсуждено и решено собранием. Только через депутатов государыня должна была узнать о своем избрании и об условиях, при которых она должна вступить на престол. Несмотря на то, генерал-поручик граф Ягужинский в ту же ночь отправил своего адъютанта Сумарокова в Митаву известить обо всем императрицу. Он ей писал, прося ее выехать из Митавы немедленно после данной депутатам аудиенции, принять все условия, какие ей будут предложены, и довериться его советам, а он между тем до прибытия ее в Москву постарается увеличить ее партию, которая не удовлетворяется правлением совета; что великий канцлер граф Головкин уже на ее стороне, так что когда ее величество приедет в Москву, все окончится по ее желанию.
Все дороги, идущие от столицы, так зорко стерегли, что Сумарокову стоило немало труда пробраться. Прохожих обыскивали, нет ли при них писем. Однако Сумароков так искусно перерядился, что его не узнали и пропустили. Таким же опасностям подвергался он на границе Курляндии у караулов, которым велено было задерживать всякого, кто прибыл бы по московской дороге. Он сделал большой объезд и, несмотря на препятствия, благополучно прибыл в Митаву. По милости всех этих задержек в дороге, он едва успел передать императрице свои депеши, как приехали депутаты и стали просить аудиенции.
Не знаю, какими путями князь Долгорукий узнал, что из Москвы приезжал посланный и имел свидание с императрицей до депутатов. Он приказал разыскать его и, слыша, что посланный уже отправился обратно, послал за ним в погоню; его и привезли обратно в Митаву. Господа депутаты избили его, велели заковать в железа и отправить в Москву, где и Ягужинский был арестован и заключен в тюрьму.
Были люди, которые ставили в вину императрице выдачу Сумарокова депутатам, которым она открыла и причины, почему он был послан к ней. Я в этом постоянно сомневался. Однако справедливо и то, что во все время царствования Анны Сумароков оставался без должности и жил в нищете.
Императрица без труда согласилась подписать все, что ей представлено было от имени верховного совета, не противоречила требованию оставить любимца своего в Митаве и распорядилась немедленным отъездом.
20 февраля императрица прибыла в село Всесвятское, в четырех верстах от Москвы, где она пробыла пять дней. Тотчас по ее приезде члены совета, с великим канцлером во главе, отправились туда. Последний поднес императрице на золотом блюде Андреевскую ленту со звездою. Увидев орден, императрица сказала: «Да, ведь я и забыла надеть его». Она взяла ленту и просила кого-то из окружающих надеть на нее, не допуская до этого никого из членов верховного совета; когда же великий канцлер вздумал сказать ей речь, она велела ему замолчать. В тот же день она произвела в подполковники гвардии Преображенского полка графа Салтыкова, близкого родственника царицы-матери. Вот первые ее меры по вступлении на престол. Судя по ее действиям, в первые дни по прибытии в Москву, многие члены совета и сената полагали, что императрица вполне удовлетворена ограничениями, положенными самодержавию. Она снова подписала все, чего требовал верховный совет, показывая вид, что охотно покоряется всем условиям. Но втайне она действовала иначе. Оставленный было в Митаве по требованию совета любимец ее прибыл в Москву. Она употребляла всевозможные средства, чтоб составить себе большую партию. Гвардию старалась задобрить щедрыми подарками, которые раздавала офицерам, стоявшим каждый день на карауле при ее особе. Словом, она не упускала ничего, что вело ее прямо к цели, а цель эта была – возбудить несогласие между членами верховного совета. Все удалось ей по желанию. Им дали понять, что князья Долгорукие и их родственники одни извлекут пользу из ограничения могущества императрицы, что они для того и связали ей руки, чтобы утвердиться во власти, захваченной ими при Петре II; что из их семейства и так уже много членов находятся в составе как верховного совета, так и сената, и что со временем и того больше их будет; что не следует забывать их поступков после кончины императора, когда они пытались передать царскую корону в свое семейство; а как это им не удалось, то не теряли надежду успеть в своих планах со временем, посредством ограничения верховной власти. Вместе с тем старались возбудить недоверие и в низшем дворянстве (которого численность велика в России), уверяя их, что пока власть будет находиться в руках верховного совета, никто из среды этого дворянства не удостоится мало-мальски значительной должности, потому что каждый член совета норовит как бы раздать лучшие места своим родственникам да прихвостням; так что, собственно говоря, дворянство будет в рабстве у верховного совета, тогда как если императрица провозглашена будет самодержавною правительницею, то последнему дворянину будут открыты пути к первым государственным должностям, совершенно наравне с первыми князьями; что примеры тому представляет царствование Петра I, когда уважались только истинные заслуги, и что если этот государь и бывал строг, то его к этому принуждали; низшее же дворянство никогда не страдало при нем, напротив, в его царствование оно снова поднялось. Подобные тому соображения, выраженные кстати, конечно, производили желаемое действие.
Начались сборища гвардейцев, которые, начиная с офицеров до последних рядовых, принадлежат здесь почти все к дворянству; сотни помещиков дворян собирались в домах князей Трубецкого, Барятинского и Черкасского, как лиц, к которым они имели наиболее доверия, и как сторонников императрицы. Эти господа продолжали разжигать их до 8 числа марта, когда они нашли, что все подготовлено как следует. В этот день названные князья, став во главе шестисот дворян, отправились к императрице и, получив аудиенцию, стали ее просить о созвании верховного совета и сената, для нового просмотра некоторых пунктов относительно управления. Императрица дала свое согласие на это, и вместе с тем поручила графу Салтыкову (генерал-поручику и подполковнику гвардии) расставить стражу у всех выходов и не позволять никому выходить из дворца. Кроме того, караулу велено зарядить ружья пулями, и всех, приходивших во дворец, предупреждали о принятых мерах. Между тем верховный совет и сенат успели собраться, и императрица велела допустить их к ней. Она приняла их в тронной зале. Тут граф Матвеев подошел к ее величеству и сказал, что имеет поручение от всего дворянства империи представить ей, что депутаты верховного совета ввели ее в заблуждение; что так как Россия в продолжение веков была управляема царями, а не каким-либо советом, то все дворянство умоляет ее взять в руки бразды правления; таково желание и всего народа, чтобы дом ее величества царствовал над ним до скончания веков. На эту речь императрица отвечала притворным удивлением. «Как, – спросила она, – разве не по желанию всего народа я подписала поднесенный мне в Митаве акт?» «Нет», – отвечало собрание единодушно. Тогда она обратилась к князю Долгорукову со словами: «Так ты меня обманул, князь Василий Лукич?» Затем она приказала великому канцлеру принести подписанные ею бумаги; заставив его прочесть содержание вслух, она останавливала его после каждого пункта, спрашивая присутствующих, удовлетворяет ли это условие нацию? Но когда на каждый такой вопрос собрание отвечало отрицательно, императрица взяла бумаги из рук канцлера и, изорвав их, сказала: «Следовательно, эти бумаги лишние». И тут же прибавила: «Так как до сих пор русским государством постоянно управляло одно лицо, то и она требует тех же преимуществ, какими пользовались ее предки, что она вступает на престол не по выбору, как объявлял совет, а по праву наследства, и что всякий, кто осмелится восставать против единовластия, будет наказан как государственный изменник». За этими словами последовало общее одобрение, и во всем городе раздавались крики радости. Императрица прибавила еще уверение, что и при полновластии своем она намерена управлять со всевозможною кротостью, что для нее не будет ничего дороже блага ее народов; что она всегда будет пользоваться благонамеренными советами своего сената, в котором заседают такие опытные и дознанной честности лица, и что она будет прибегать к строгости только в крайних случаях. В предупреждение злонамеренных попыток на всех улицах были расставлены караулы. Войска приведены были к новой присяге, и во все губернии были разосланы курьеры с объявлением о принятии императрицею самодержавия.
Глава IV
Граф Ягужинский освобожден. – Выздоровление графа Остермана. – Императрица Анна учреждает Кабинет. – Арестование князей Долгоруких. – Печальный конец Долгоруких. – Коронование императрицы Анны. – Возвышение Бирона и его происхождение. 1730 г.
Первым делом императрицы, по объявлении себя самодержавной государыней, было выпустить графа Ягужинского из тюрьмы, куда его засадили по приказанию верховного совета. Однако ему не тотчас возвратили его должности, а позже, по ходатайству графа Левенвольде у императрицы, как это рассказано будет ниже.
Вслед за объявлением Анны самодержавной императрицей, когда и в столице все успокоилось, граф Остерман совершенно выздоровел. Глаза перестали у него болеть и стали зорки как никогда, и он был в состоянии исполнять все то, чего от него хотели. Ловкий политик, он сумел увернуться от заседания в верховном совете, собравшемся после кончины Петра II; а когда императрица прибыла в Москву, она поручила Остерману составить план интриги, которая повела бы ее к самодержавию. Остерман согласился, и, несмотря на болезнь свою, так хорошо повел дело, что оно имело тот счастливый конец, о котором рассказано выше. Бывший впоследствии посланником в Копенгагене г. Корф имел поручение все советы графа Остермана передавать Бирону, а секретарь канцелярии Хрипунов, как посвященный в тайну, сообщал обо всем великому канцлеру. Услуга Остермана доставила ему благорасположение и доверие императрицы, которые он сохранил во все время ее царствования.
[В царствование Екатерины и Петра II сенат приобрел большую силу, благодаря тому, что оба царствующие лица очень были довольны сложить с себя бремя правления, только бы оставили им свободу предаваться своим удовольствиям. Петр II, к тому же и по несовершеннолетию своему, не в состоянии был управлять таким обширным государством. Не такова была Анна. Она хотела вникать во все дела и судить обо всем собственными глазами, или, скорее, глазами своего любимца. Поэтому необходимо было ограничить власть сената, тем более, что императрица лично была им недовольна, так как большая часть членов Сената имела намерение ограничить самодержавие. Она учредила высший совет, под названием Кабинета, без согласия которого ни одно существенное дело не могло быть решено[6 - Все помещенное здесь в скобках в подлиннике автором зачеркнуто и поставлен знак для выноски, но выноски в рукописи нет, между тем для связи изложения это место необходимо.].] Он состоял из трех членов: великого канцлера графа Головкина, вице-канцлера графа Остермана и действительного тайного советника князя Черкасского.
В речи, сказанной императрицею по случаю принятия ею самодержавия, она обещала править государством с кротостью и прибегать к строгим наказаниям только в крайних случаях. А между тем она не могла забыть, что князья Долгорукие осмелились мечтать о короне для княжны их дома, а когда это не удалось, то пытались подорвать самодержавное правление, чтобы продолжать господствовать под другим именем.
Все князья Долгорукие, замешанные в деле совета, были арестованы одновременно. Нарядили над ними суд и обвинили их в разных преступлениях, между прочим, в том, что они отклоняли покойного императора от изучения полезных для него наук и обогащения себя сведениями, необходимыми для управления, что они расстроили его здоровье частыми поездками на охоту и тем были причиною его преждевременной кончины; кроме того, они, из видов честолюбия, намеревались женить государя, до его возмужалости, на княжне своего дома, и, наконец, раздавали важнейшие должности своим родственникам и клевретам, и проч. На этот раз императрица даровала им жизнь. Бывшую невесту императора заперли в монастырь. Князь Иван, бывший обер-камергер и любимец императора, его отец, дяди, вообще все ближайшие их родственники были сосланы: кто в свои поместья, кто в Березов или другие отдаленные места Сибири. Запрещена была всякая переписка с ними, без особенного разрешения двора. Фельдмаршал Долгорукий и брат его, тайный советник, не подверглись опале. Но, спустя немного времени, случилось фельдмаршалу высказаться несколько свободно, за это он был арестован и отвезен в крепость Ивангород, близ Нарвы. И брат его не удержался. Несколько лет спустя арестовали и его и отправили в Шлиссельбург. Оба они оставались в тюрьме до восшествия на престол Елизаветы. (Доносчиком на фельдмаршала Долгорукого был принц Гессен-Гомбургский, который, подольщаясь ко двору, донес о несколько непочтительных словах, сказанных Долгоруким об императрице.) Кабинет издал приказ, которым воспрещалось повышать военным чином кого-либо из Долгоруких, без непосредственного повеления двора.
Это несчастное семейство провело восемь лет спокойно в своей ссылке, как вдруг императрице понадобился один из них. Князь Сергей Григорьевич уже несколько раз был в различных посольствах, во Франции, в Вене и Лондоне. Его призвали в Петербург, намереваясь отправить в Англию. Накануне его отъезда какой-то тайный враг притянул его к суду, и не его только, но и все семейство. Не дав ему уехать, его арестовали и увезли в Новгород, а заодно и семейство его. Возобновили старое обвинение в составлении подложного завещания императора в пользу княжны Катерины, и хотя оговорили, что завещание это не было представлено собранию совета и сената, однако оно доказывало их вредные замыслы; мало того, они из ссылки своей поддерживали незаконную переписку с иностранными землями, и пр. Князей Василия и Ивана (того, что был любимцем) колесовали, двое других четвертованы, еще двое или трое наказаны другого рода смертью.
Этот переход от освобождения к казни, без сомнения, покажется странным; я постараюсь несколько объяснить дело. Пока Долгорукие оставались вдали от дел, враги их не трогали; но едва императрица вызвала одного из них, как это возбудило в противной стороне опасения, как бы они снова не восстали от падения и не взяли силу. Поэтому все было употреблено для их погибели, и с успехом, как мы видели. Говорят, будто Волынский всего более содействовал их гибели, но истинная причина все-таки будет заключаться в злом сердце Бирона, который никогда не мог им простить их требования, чтобы императрица не брала его с собою из Митавы; притом же он опасался, как бы они не положили преграды тем великим планам, которые он задумал при объявлении его герцогом Курляндским.
Фамилия князей Голицыных, родственников и свойственников князей Долгоруких, тоже пострадала от падения последних. Сначала никого из них никуда не сослали, но их удалили от двора и от дел, и дали в управление области около Казани и в Сибири. Во все время царствования императрицы Анны Голицыны не могли оправиться.
Когда водворилась прежняя тишина, императрица короновалась в Москве, в соборной церкви, 28 апреля ст. ст. Венчал на царство архиепископ Новгородский в качестве митрополита Российской империи.
Бирон, несколько лет служивший камер-юнкером, в бытность императрицы герцогинею Курляндскою, был пожалован в графы, получил голубую ленту и должность обер-камергера, которая оставалась вакантною после ссылки князя Ивана Долгорукого. Так как этот самый Бирон играл значительную роль при петербургском дворе, то я намерен короче с ним познакомить.
Его дед, по фамилии Бирен, был первый конюхом герцога Иакова III Курляндского. Сопровождая всюду своего господина, Бирен успел заслужить его милость, так что герцог подарил ему в собственность небольшую мызу. У этого Бирена было два сына: один из них поступил в польскую службу и дослужился до генеральского чина, другой же, отец Бирона, о котором буду говорить, оставался на службе в Курляндии и сопровождал принца Александра, младшего сына герцога, в Венгрию, в 1686 г. Принц был ранен под Будою и умер от ран. Служивший при нем в качестве конюшего с чином поручика, Бирен привез имущество принца обратно в Курляндию. Тут ему дали должность капитана охотничьей команды, и, благодаря наследованному им от отца небольшому поместью, он жил в довольстве. У него было три сына. Старший из них, Карл, начал службу свою в России, дослужился до офицерскою чина и был взят в плен шведами в сражении с русскими.
Нашед способ бежать из тюрьмы, он направился в Польшу, поступил там в службу и дослужился до чина подполковника. Потом он поступил в русскую службу, где в скором времени повысился до генерал-аншефа. Это был грубейший человек; он весь был искалечен вследствие драк и ссор, которые затевал в пьяном состоянии и по грубости поступков. В России его боялись и избегали, потому что брат его был всесильный любимец. Второй сын, Эрнст-Иоганн, есть тот, который возвысился до звания герцога Курляндского и о котором буду говорить подробнее ниже. Третий, Густав, был тоже генерал-аншефом в русской службе. Он начал служить в Польше, но когда императрица Анна вступила на престол, она вызвала его в Россию и пожаловала его майором вновь образованного полка гвардии. Как брат любимца, он быстро повышался. Это был весьма честный человек, но без образования и недальнего ума.
Возвращаюсь ко второму брату. Он провел несколько лет в кенигсбергском высшем училище, отсюда он бежал, чтоб не попасть под арест, которому подвергался за некоторые некрасивые дела. Возвратясь в Курляндию, он убедился, что не может существовать без службы, поэтому в 1714 г. отправился в Петербург. Здесь он домогался должности камер-юнкера при дворе кронпринцессы, супруги царевича. Однако такое домогательство со стороны человека, столь низкого происхождения, показалось слишком дерзким; ему отвечали презрительным отказом и посоветовали даже скорее убираться из Петербурга. По возвращении в Митаву он познакомился с г. Бестужевым (отцом великого канцлера), обер-гофмейстером двора герцогини Курляндской; он попал к нему в милость и пожалован камер-юнкером при этом дворе. Едва он встал таким образом на ноги, как начал подкапываться под своего благодетеля; он настолько в этом успел, что герцогиня не ограничилась удалением Бестужева от двора, но еще всячески преследовала его и после, отправив Корфа нарочно в Москву жаловаться на него. А Бирен своею красивою наружностью в скорой времени так вошел в милость у герцогини, полюбившей его общество, что она сделала его своим наперсником. Курляндское дворянство исполнилось зависти к новому любимцу; некоторые лица пытались даже вовлечь его в ссору. Необходимость иметь поддержку в дворянстве заставила Бирена искать союза в одной из древних фамилий. Несколько раз ему отказывали; наконец он навязался фрейлине герцогини, девице Трейден, на которой и женился еще до получения согласия ее родителей. Теперь он надеялся, что дворянство примет его в свою среду, однако встретил жестокий отказ.
Русское министерство также его не терпело, как и курляндское дворянство. Всех возмутил его поступок с Бестужевым, от этого и в Москве его ненавидели и презирали. Дело дошло до того, что незадолго до кончины Петра II, когда Корф ходатайствовал об увеличении содержания герцогине, министры верховного совета объявили ему без обиняков, что для ее императорского высочества все будет сделано, но что не хотят, чтобы Бирен этим распоряжался.
Выше было упомянуто, что в числе условий, которые депутаты должны были предложить новой императрице, было и то, чтобы она оставила своего любимца в Митаве. Хотя она и дала на это свое согласие, однако Бирену приказано было следовать за нею не в дальнем расстоянии, а как скоро императрица объявила себя самодержавною, Бирен был пожалован в камергеры, затем, в день коронования, возведен в высшие должности, как упомянуто ранее.
Когда герцог Фердинанд Курляндский, последний потомок дома Кетлеров, умер, Бирен происками своими добился избрания в герцоги. Таким образом, он стал владетельным государем той самой страны, которой дворянство несколько лет перед тем отказалось принять его в свое сословие. В то время, когда он стал подвигаться на поприще счастья, Бирен присвоил себе имя и герб французских герцогов Бирон. Вот какой человек, в продолжение всей жизни императрицы Анны, и даже несколько недель после ее кончины, царствовал над обширною империею России и царствовал как совершенный деспот. Своими сведениями и воспитанием, какие у него были, он был обязан самому себе. У него не было того ума, которым нравятся в обществе и в беседе, но он обладал некоторого рода гениальностью, или здравым смыслом, хотя многие отрицали в нем и это качество. К нему можно было применить поговорку, что дела создают человека. До приезда своего в Россию он едва ли знал даже название политики, а после нескольких лет пребывания в ней знал вполне основательно все, что касается до этого государства. В первые два года Бирон как будто ни во что не хотел вмешиваться, но потом ему полюбились дела и он стал управлять уже всем. Он любил роскошь и пышность до излишества и был большой охотник до лошадей. Имперский посланник Остейн, ненавидевший Бирона, говаривал о нем: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он выражается как лошадь». Характер Бирона был не из лучших: высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и даже нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий. Он очень старался приобрести талант притворства, но никогда не мог дойти до той степени совершенства, в какой им обладал граф Остерман, мастер этого дела. После довольно пространного отступления пора продолжать прерванную историю.
Глава V
Преобразование кавалергардов и образование двух новых гвардейских полков. – Кончина фельдмаршала князя Голицына. – Размолвка графа Ягужинского с Бироном. – Принц дон Эмануил, инфант Португальский, приезжает в Москву. – Принцесса Анна переходит в православную веру. – Присяга по поводу назначения преемника. – Двор переезжает из Москвы в Петербург. – Примеры строгости императрицы. – Семейство Меншикова и некоторые другие вызваны из ссылки. – Граф Миних пожалован в фельдмаршалы. – Основание кадетского корпуса. – Образование трех кирасирских полков. – Увеличение жалованья русским офицерам. – Новый военный штат. – Союз дворов петербургского и копенгагенского. – Китайское посольство. – Возвращение завоеванных у Персии областей. – Раздор с Польшею по поводу герцогства Курляндского. – Путешествие двора по Ладожскому каналу и описание канала. 1731–1732 гг.
Императрица Анна преобразовала кавалергардский корпус, сформированный Петром I по случаю коронования Екатерины; и на место его образовала конногвардейский полк, в который вступила большая часть офицеров кавалергардского корпуса, а прусский король прислал несколько офицеров и унтер-офицеров для введения прусского учения. Императрица пожелала также увеличить гвардейскую пехоту, и с этою целью велела сформировать новый полк из трех батальонов, дав ему название Измайловского (по имени подмосковного дворца). Полковником полка назначен граф Левенвольде, подполковником – Кейт, а майором – Густав Бирон. Офицеры были большею частью иностранцы, или лифляндские дворяне. Эти два гвардейских полка должны были служить противодействием остальным старым и сдерживать народ от попыток к мятежу.
В декабре месяце Россия лишилась лучшего полководца из своего народа, фельдмаршала князя Голицына, умершего на 56 году от рождения. Это был человек с большими достоинствами, выказавший во всех случаях истинное мужество и величайшие военные способности. Ему обязаны победой над шведами при Лесном.
После оказанной графом Ягужинским услуги императрице, как я рассказал выше, он надеялся, что его отличат преимущественно перед другими вельможами империи. Напротив того, ему некоторое время не возвращали прежних его должностей, и может быть, и совсем оставили бы без внимания, если б ему не удалось расположить в свою пользу графа Левенвольде. Вот по поводу какого дела это случилось.
При заключении Ништадтского мира со Швецией Петр I утвердил привилегии лифляндцев со следующею оговоркою: «…насколько они (привилегии) совместны с системою правления». Эта оговорка внесена также в патенты преемников Петра. Когда Анна вступила на престол, обер-шталмейстер граф Левенвольде, пользовавшийся ее вниманием, вздумал воспользоваться ее милостию, чтобы освободить свое отечество от упомянутого ограничения. Но граф Остерман, как верный министр, не допускал никакой перемены. Ягужинский воспользовался этим случаем, намекнув Левенвольде, что если ему, Ягужинскому, возвратят его прежнюю должность обер-прокурора сената, то он берется окончить дело по желанию Левенвольде. Обер-шталмейстер без труда исходатайствовал у императрицы восстановление Ягужинского, а этот с своей стороны тоже сдержал слово и выхлопотал, чтобы подписали привилегии Лифляндии. После счастливого окончания этого дела, Ягужинский, некогда один из первых любимцев Петра I, вообразил, что он может распоряжаться делами в такой же мере, как бывало при том государе, когда он в сенате имел значение почти равное императору; однако Кабинет не одобрил и не допустил этого притязания, да еще сделал ему по этому поводу довольно колкие замечания. Ягужинского взорвало; полагая, что всему причиною Бирон, который и без того не оказывал достаточного уважения его особе, он разгневался на любимца, и в разных случаях стал довольно дурно отзываться о нем. Но, как ему показалось, что он этим недовольно выместил Бирону, он решился и на большее. Находясь однажды за столом у гр. Бирона, Ягужинский, выпив лишнее, не удержался и насказал ему грубостей. Ссора дошла до того, что Ягужинский вынул уже шпагу против хозяина дома; их разняли, а Ягужинского отвезли домой.
Для всякого другого, кроме Ягужинского, это приключение окончилось бы весьма худо. Но императрица, не забывая оказанной им услуги, сделала ему только выговор за его проступок, а чтобы дать обер-камергеру время успокоиться, она отправила Ягужинского послом в Берлин. Когда, спустя несколько лет, умер великий канцлер гр. Головкин, то на его место в Кабинете был вызван Ягужинский. Так как в то время гр. Бирон за что-то сердился на гр. Остермана, то он примирился с Ягужинским, чтобы умалить значение Остермана, потому что оба министра никогда не были большими друзьями: их взаимная неприязнь возникла на Ништадтском конгрессе.
Когда Петр I в 1721 г. послал туда гр. Остермана, он предписал ему в инструкции настаивать на уступке Выборга, но не до того, чтобы прервать для этого переговоры. Остерман, постигая всю важность этой крепости, во всех своих реляциях не переставал представлять необходимость удержать ее за Россией, и головою отвечал, что шведы в крайности уступят. Говорят, что на этот счет у него были верные сведения через измену одного шведского министра, который за то получил восемьдесят тысяч рублей. Действительно, в таком смысле были по этому предмету даны инструкции шведским уполномоченным. Остерман, знакомый с складом ума своего государя и зная о желании Ягужинского присутствовать на конгрессе, боялся, чтобы Ягужинский не воспользовался нетерпением Петра I покончить с войною и не заставил его уступить; а как, в таком случае, Ягужинскому же пришлось бы привезти с собою окончательные условия, то он сговорился с своим другом, гр. Шуваловым, комендантом Выборга, и просил его, если Ягужинский туда приедет, угостить и задержать его у себя сколь возможно долее, а его уведомить с курьером. Как он предвидел, так и случилось. Ягужинский, падкий на гульбу, не отказался от приглашения, и пробыл целых два дня в гостях. Предваренный Шуваловым, Остерман воспользовался этою неосторожностью. Он велел сказать шведам, что ему дан приказ покончить с делом в одни сутки, а не то прервать переговоры. Хитрость удалась; доведенные до крайности шведы согласились на уступку Выборга, и договор был заключен и подписан до приезда Ягужинского. Последнего это поразило как громовым ударом, и тем сильнее, что он не посмел и придраться ни к кому; это еще пуще его раздражило. Он не мог простить Остерману этой проделки. Впрочем, надобно отдать ему справедливость; когда он был назначен кабинет-министром, то находился, по крайней мере наружно, в ладах с Остерманом. Это согласие может быть приписано и болезненному состоянию обоих, не позволявшему им видеться друг с другом за стаканами, потому что, как скоро Ягужинскому приходилось выпить, уже ничто на свете не в силах было сдержать его запальчивость.
В начале 1731 г. в Москву прибыл принц дон Эмануил, инфант Португальский, с намерением жениться на императрице Анне. Этот проект был делом имперского посланника гр. Братислава, писавшего о том в Вену, где в то время находился инфант. Императорский двор одобрил план и отправил принца в Россию. Здесь он был принят с подобающим отличием и всевозможными почестями, но о браке не хотели и слышать. Пробыв несколько месяцев в Москве, инфант возвратился в Вену.
Граф Бирон нисколько не одобрял проекта гр. Братислава, и в продолжение нескольких месяцев относился к нему очень холодно. К счастью, что в то время венский двор не имел надобности в помощи России, иначе искательства его были бы безуспешны, потому что любимец не поддерживал интересов этого двора. Но вскоре дела приняли другой оборот, и во все время царствования Анны венский кабинет имел большое влияние на дела России.
Несмотря на то что лета позволяли императрице Анне вторично выйти замуж, она не хотела об этом и слышать, но зато позаботилась о выборе себе преемника. Первым делом ее в этом смысле было удочерить свою племянницу, дочь герцога Карла-Леопольда Мекленбургского и сестры ее, Екатерины Ивановны. Эта принцесса отреклась от протестантства, и имя Екатерины, полученное ею при крещении, переменила на имя Анны. В то время ей было только двенадцать лет, а между тем императрица уже выбирала ей супруга. Сначала выбор ее остановился на прусском доме, именно на маркграфе Карле; начались переговоры, и дело уже довольно подвинулось, как находившийся при берлинском дворе министр императора, маршал Секендорф сообщил о том своему двору; этот, встревожившись, приказал Секендорфу всеми силами стараться расстроить дело. Это удалось благодаря многим интригам. А в супруги принцессе Анне венский двор предложил принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского, племянника римской императрицы. С согласия русского двора, этот принц приехал в Петербург в 1733 г. Когда он предпринимал это путешествие, казалось, счастье открывало ему свои объятия, и его ожидало высочайшее благополучие, а между тем последующие события доказали, что он приехал в Россию как для своего собственного несчастия, так и для несчастия многих других лиц.
К концу 1731 г. велено было приводить весь народ к клятвенному обещанию признать того законным преемником царства, кого назначит императрица. Анна в этом случае поступала по примеру Петра I, приводившего к такой же присяга в 1722 году. Но последствия доказали, что подобная присяга не препятствует революциям. По случаю этой присяги все находившиеся в Москве полки ночью были расставлены по улицам, и при них пушки, в предупреждение могущего возникнуть по поводу присяги мятежа.
Около этого времени императрица намеревалась заключить цесаревну Елизавету в монастырь, чтобы отнять у нее надежду вступить когда-либо на русский престол и утвердить корону на главе избранного ею преемника. Анна не без основания опасалась, что порядок престолонаследия, ею установленный, не удержится, покуда существует и находится при дворе дочь Петра I, потому что партия Елизаветы могла противопоставить ее тому преемнику, которого избрала бы императрица. Если б не граф Бирон, Елизавета была бы, без сомнения, принуждена постричься.
В январе месяце 1732 г. двор выехал из Москвы в Петербург. Для этого путешествия выбрана была зима, так как в этой стране летние путешествия очень неудобны, по причине обширных болот и комаров. Зимою из Москвы в Петербург, т. е. расстояние в 200 французских лье, можно очень удобно проехать в санях в трое суток. В свете нет страны, где бы почта была устроена лучше и дешевле, чем между этими двумя столицами. Обыкновенно везде дают на водку ямщикам, чтобы заставить их скорее ехать, а между Петербургом и Москвою, напротив, надобно давать на водку, чтобы тише ехали.
За несколько дней до своего отъезда императрица пожелала поручить ведомство финансов генерал-поручику Румянцеву. Так как этот генерал всегда служил в армии, то он и извинился перед ее величеством, сказав, что он всегда готов служить своей государыне в военных делах, но для письма он, должен признаться, неспособен. Этот отказ оскорбил императрицу; она приказала Румянцеву сдать свои должности генерал-поручика и подполковника гвардии; отняла у него красную ленту ордена св. Александра и сослала его в его казанскую деревню. В 1735 г. его вызвали из ссылки. Императрица возвратила ему ленту и назначила губернатором в Казань. В следующий за тем год ему дали управлять Украйною. Он участвовал в турецких походах 1737, 1738, 1739 годов, под началом фельдмаршала Миниха, как это будет изложено ниже.
Ссылка Румянцева напоминает мне двух лиц, испытавших ту же участь около того же времени. Первый из них был г. Фик, которого Петр I посылал в 1716 г. в Швецию для собрания сведений по многим предметам относительно управления этой страны. Этот государь имел намерение ввести в своих владениях те же постановления относительно полиции и финансовой экономии, что употребительны в Швеции, но как тамошние учреждения не имеют ничего общего с русским управлением, то спустя несколько лет Петр I бросил это намерение. Между тем г. Фик, в бытность свою в Швеции, успел пристраститься к республиканскому правлению; и когда после смерти Петра II верховный совет занялся ограничением царской власти, он вздумал выказаться и завязал переписку с кн. Дмитрием Михайловичей Голицыным, предлагая ему советы о том, как утвердить новую систему. По объявлении императрицы Анны самодержавной государыней, переписка Фика была обнаружена; к тому же он позволил себе отзываться слишком вольно о любимце. За все это он был арестован и без всякого суда отправлен в Сибирь, где оставался до восшествия на престол императрицы Елизаветы.
Другой был адмирал Сиверс, человек очень сведущий в мореходстве. От излишней осторожности он попал в беду. Я уже говорил, что верховный совет приводил всех к присяге в том, чтобы служить императрице не иначе как в соединении с Советом. Когда же императрица приняла самодержавие, она приказала привести всех к новой присяга. Так как посланный в Адмиралтейство курьер еще не успел приехать в одно время с тем, который был отправлен к военной коллегии, то Сиверс не решался приводить флот к присяге, желая сперва узнать обо всем происшедшем в Москве, и как скоро он получил ожидаемые приказания, то и исполнил все то, чего требовали от него. Хотя в его образе действия не было ничего достойного порицания, однако нашлись люди, сумевшие очернить его в мнении императрицы, объясняя его осторожность пренебрежением к приказаниям ее величества и как бы явным неповиновением; он впал в немилость и ему приказали выехать из Петербурга в четыре часа. Жалованья его лишили и велели жить в небольшом своем поместье в Финляндии. Там он и умер в нищете, после десятилетнего изгнания. У него было два сына: один служил во флоте, другой – в армии; обоих отставили от службы. Виновником несчастия Сиверса, как и Фика, считали графа Миниха.
После этих примеров строгости императрицы следует сказать и об оказанных ею милостях. Она вызвала из ссылки несколько семейств, сосланных в царствование Екатерины и Петра II, между прочим, семейство Меншикова, которому она велела возвратить большую часть конфискованного имущества, несмотря на то, что она имела причину быть недовольной князем Меншиковым, который в царствование Екатерины делал ей всевозможные неприятности.
Когда двор прибыл в Петербург, императрица усердно принялась за дело. Она хотела, чтобы во всей ее обширной империи все приведено было в лучший, чем когда-либо, порядок. Она начала с войска. Граф Миних, назначенный ею президентом военной коллегии, после опалы фельдмаршала князя Долгорукого, был пожалован в звание фельдмаршала и поставлен во главе всего военного ведомства. Императрица не могла сделать лучшего выбора; потому что, благодаря стараниям этого генерала, русская армия приведена в такой стройный порядок, какого прежде не бывало, и в войске водворилась дотоле чуждая ему некоторая дисциплина.
В видах образования хороших младших офицеров для армии, Миних с самого начала 1731 г. предлагал устроить им рассадник посредством основания кадетского корпуса для юношей русского и лифляндского дворянства, также и для сыновей иностранных офицеров, которые согласились бы вступить на службу в корпус. Этот проект понравился и был одобрен. Миниху поручено главное управление корпусом, а в помощники ему дан генерал-майор барон де Луберас (de Louberas). Прусский король прислал офицеров и унтер-офицеров для первого устройства этого корпуса и обучения прусским военным приемам. Помещением для кадет был выбран дом Меншикова. Это здание обширно и в нем удобно размещены 360 человек кадет и все офицеры и учителя корпуса. Это заведение одно из лучших в России; молодые люди получают здесь очень хорошее воспитание, и обучают их не только телесным упражнениям, но, по желанию и по способностям, учат наукам и литературе. Выпущенные из корпуса офицеры оказываются, бесспорно, лучшими между остальными офицерами из русских.
По совету же графа Миниха, императрица приказала образовать три кирасирских полка. До того времени в России такого рода войско не существовало, да она, я полагаю, могла бы и обойтись без него; эта кавалерия стоила больших издержек, а государство до сих пор почти не воспользовалось ею. Первый из этих полков был лейб-кирасирским, второй был дан графу Миниху, а третий принцу Брауншвейгскому. Так как в России не водятся лошади настолько крепкие, чтобы они годились для тяжелой кавалерии, то пришлось их закупать в Голштейнском герцогстве; а для того, чтобы привести эту кавалерию в порядок и устроить на прусский лад, король прусский прислал многих офицеров и унтер-офицеров для этих полков. Но король не ограничился тем только, что снабжая войско императрицы офицерами и унтер-офицерами как для кадетского корпуса, так и для кавалерии; спустя несколько времени он прислал ей инженерных офицеров, которые должны были войти в состав инженерного корпуса. Взамен этого он получил 80 человек рослых солдат для своего лейб-гренадерского корпуса.
Около этого времени императрица одобрила другой проект графа Миниха, состоявший в том, чтоб увеличить весьма скудное до того жалованье офицеров из природных русских. Петр I при образовании армии учредил три оклада жалованья, иностранцы, вновь поступавшие на службу, получали высшее жалованье; те, которые родились в России, – так называемые старые иноземцы, – получали меньшее, а природные русские наименьшее; прапорщик имел не более восьми немецких гульденов в месяц. Миних представил, что таким жалованьем невозможно содержать себя, и что несправедливо было давать иностранцам большее жалованье против своих; и так уравняли всех, и жалованье русских было удвоено.
По совету же фельдмаршала Миниха предпринято было составление нового военного штата, которым армия была бы поставлена в более правильный против прежнего порядок. Двор назначил комиссию из нескольких генералов армии, которым было поручено составить этот штат под руководством Миниха. В 1733 году штат был публикован и введен в армии.
Императрица не довольствовалась тем, что привела в порядок свою армию; она хотела, чтобы и торговля процветала в ее государстве. Она уменьшила на треть ввозную пошлину на многие товары и возобновила все прежние торговые договоры.
Несогласие, господствовавшее уже несколько лет между петербургским и копенгагенским дворами, кончилось заключением в Копенгагене союзного трактата при посредничестве императора. Несогласия обоих дворов начались еще при Петре I. Еще будучи союзником датского короля, Петр I был недоволен им, а когда он решился выдать свою старшую дочь замуж за герцога Голштейнского, Петр вступился за интересы своего зятя против того двора. В том же духе действовали Екатерина и Петр II, так что согласие обоих дворов окончательно расстроилось. Когда же Анна вступила на престол, интересы герцога Голштейнского уже не возбуждали сочувствия ее двора, так что легко было согласить обе стороны. Этим трактатом король датский признал впервые императорский титул за русскими государями, а императрица обязалась ограждать все без исключения области, входящие в состав владений короля.
Около этого же времени в Петербург прибыло китайское посольство. Это было вообще первое при европейском дворе. Оно состояло из трех послов и многочисленной свиты. В прежние времена китайские дипломаты отправлялись только к губернатору Сибири, и все торговые дела решали в Тобольске. Ни нравы, ни воспитание китайское не оказались поучительными в этом посольстве, хотя послы были из числа мандаринов второй степени, следовательно, лица высшего звания. Один из них был украшен двумя павлиньими перьями, – знак высокого отличия в Китае. Привезенные ими петербургскому двору подарки состояли из большого количества фарфора, из коралловых и перламутровых фигур. Они же увезли с собою в большом количестве меха и серебряную модель военного корабля. Последним подарком хотели дать китайскому императору понятие о морских силах России.
Петербургский двор давно уже искал удобного случая с честью отделаться от областей, завоеванных Петром у Персии и стоивших государству более расходов, нежели было от них выгоды; особенно как в них погибло множество народу. Наконец средство было найдено. Двор вступил в переговоры по этому предмету с испаганским двором и уступил области взамен многих разных льгот по торговле. Но так как Тамас-Кулихан намеревался возобновить войну с турками, то одною из статей договора Россия обязывалась содержать в крае свои гарнизоны еще несколько лет; таким образом, императрица оставила некоторые города за собою до 1734 г. Россия принуждена была содержать в этих областях до 30 тыс. человек гарнизонного войска, и не проходило года, чтоб не встретилась надобность пополнять их более чем наполовину, потому что непривычный для русских климат страны производил между ними такую смертность, что они умирали как мухи. Рассчитано, что с 1722 г., когда Петр начал войну, по время выхода войск из Персии, погибло до 130 тыс. человек. Спустя несколько времени по заключении договора, Шах Надир объявил войну туркам и осадил город Ардебиль; но осада его не подвигалась. Тогда главнокомандующий русскими войсками в Персии генерал Левашев по приказанию двора послал шаху несколько артиллерийских и инженерных офицеров для управления осадой; город хотел уже сдаться, когда Левашев предложил свое посредничество, обе стороны приняли его. Он выхлопотал свободный выход турецкому гарнизону и отправку его в принадлежащую Порте крепость Шамаху. Этим генерал Левашев заслужил большую благодарность обеих сторон. Во все время, что русские офицеры находились в персидском лагере, они носили персидское платье, чтоб турки их не узнали.
Около этого времени у России возник спор с Польшею. Эта республика решила разделить герцогство Курляндское на воеводства, после смерти владетельного герцога, и это дело предстояло обсудить сейму. Однако императрица велела объявить, что она ни за что не потерпит этого разделения; а как она имела притязание на Курляндию относительно своей вдовьей части, то располагала сохранить за тамошним дворянством право выбирать герцога, в случае смерти царствующего, если бы этот умер бездетным. Ее посланник в Варшаве представляя там несколько записок по означенному предмету, но как русскому двору казалось, что на представления его не обращают должного внимания, то и было приказано нескольким полкам двинуться к границам Польши для поддержки требований посланника. Однако после некоторых переговоров дело это уладилось; войска были вызваны обратно в квартиры, но не слишком удалились от границы. Еще по другой причине войско было двинуто к границам Польши. Примас и фамилия Потоцких опасались покушения короля на польскую вольность, так как он во многих случаях поступал в противность Pactis conventis; между прочим, он хотел назначить графа Понятовского коронным гетманом до открытия сейма. Поэтому они послали бельского воеводу, из фамилии Потоцких же, к русскому двору, просить защиты императрицы против короля. Когда же, спустя несколько месяцев, этот государь умер, то те же войска, которые двинулись было к границе против него, теперь вступили в Польшу, чтобы утвердить сына его на престоле.
В сентябре месяце императрица со всем двором посетила Ладожский канал. Это путешествие совершено было водою на 80 судах, галерах и буерах. Государыня проехала весь канал от начала до конца и выражала большое удовольствие об окончании этого сооружения. Петр I начал его в 1717 году. При основании Петербурга этот государь имел в виду сделать его не только столицею своею, но и первым торговым городом империи. Для последней цели необходимо было способствовать перевозке товаров и припасов из внутренних губерний, так как страна около Петербурга не в состоянии была прокормить такой значительный город. А лучшим средством для торговли представлялись каналы. Великий во всех своих предприятиях, Петр задумал соединить моря Балтийское и Каспийское. Казалось, этот проект было легко выполнить посредством прорытая небольшого канала близ Вышнего Волочка (городка или посада на пути из Москвы в Петербург), для соединения двух речек, из которых первая соединяется с Волгой посредством Тверды, а вторая – впадает в Мету, тоже сливающуюся у Великого Новгорода с рекой Волховом; Волхов втекает в Ладожское озеро, из которого вытекает Нева, впадающая в море ниже Петербурга. Между тем Ладожское озеро, как постоянно бурное и наполненное подводными камнями, не представляло удобного сообщения: ежегодно в нем погибало большое число судов. Необходимо было более обширное сооружение. Стали исследовать местность вдоль берега озера, и как она не представляла больших затруднений, то Петр I поручил дело кн. Меншикову и генералу Писареву. Но оба они не имели ни малейшего понятия о подобных работах; при них два года рыли землю, но без всякого успеха, и, вероятно, каналу этому не суждено было бы видеть конец, если бы в то время не вступил в русскую службу Миних. Император поручил ему работы, и он имел честь их окончить и привести канал в то состояние, в котором он теперь находится.
Канал начинается у Шлиссельбурга, где он сообщается с Невою и тянется потом вдоль озера до города Ладоги, где соединяется с Волховом. Длина его 104 версты, или 26 французских лье. Ширина в 70 футов, а глубина 16 футов. Берег обложен бревнами, только одна часть его выложена камнем. Вдоль всего канала поделаны 24 шлюза для подъема и спуска воды.
Глава VI
Ссора графа Миниха с Бироном. – Дело, бывшее у принца Гессенского с крымскими татарами. – Смуты в Польше. – Станислав приезжает в Польшу и избран в короли. – Попытки петербургского двора. – Русские войска вступают в Польшу. – Курфюрст Саксонский избран королем под именем Августа III. – Блокада и осада Данцига. – Фельдмаршал Миних приходит к Данцигу. – Другие экспедиции русских войск в Польше. – 10 тыс. русских отправлены на Рейн. – Проект паши Бонневаля относительно турецкой милиции. 1732–1734 гг.
По возвращении двора из путешествия между Бироном и Минихом произошла ссора, которая едва не погубила последнего. Так как эти два лица обще с Остерманом играли самые значительные роли на сцене России, то я не могу упустить ничего, что должно разъяснить их чувства и образ мыслей; вот почему я расскажу эту ссору в подробности.
Когда двор только что расположился в Петербурге, граф Миних нашел способ вкрасться в доверенность графа Бирона.
Последнему он сделался, наконец, так необходим, что без его совета тот не предпринимал и не решал ни одного, даже незначительного, дела. Граф Миних только того и хотел, чтобы всегда иметь дело, и, в честолюбии своем, стремился стать во главе управления. Он пользовался всеми случаями, которые могли открыть ему доступ в министерство и в Кабинет. Но как он этим захватывал права графа Остермана, то встретил в нем человека, вовсе не расположенного уступать, а напротив, старавшеюся при всяком случае возбудить в обер-камергере подозрения к фельдмаршалу наговорами, что этот честолюбивый генерал стремится присвоить себе полное доверие императрицы, и что если он этого достигнет, то непременно удалит всех своих противников, начиная, разумеется, с обер-камергера. То же повторял граф Левенвольде (обер-шталмейстер и полковник гвардии, большой любимец Бирона), и, будучи смертельным врагом графа Миниха, он всячески раздувал ненависть. Прежде чем открыто действовать, Бирон подослал лазутчиков подсматривать действия Миниха относительно его. Прошло несколько дней, как любимцу передали неблагоприятные речи о нем фельдмаршала. Тут он убедился в его недобросовестности и понял, что если Миних будет по-прежнему часто видеться с императрицею, то ему, Бирону, несдобровать. Ум Миниха страшил его, так же как и то, что императрица могла к нему пристраститься, и тогда, пожалуй, первая вздумает отделаться от своего любимца. Надобно было предупредить врага. Первою мерою было дать другое помещение Миниху, назначив ему квартиру в части города, отдаленной от двора, тогда как до сих пор он жил в соседстве с домом Бирона. Предлогом этого перемещения Бирон представил императрице необходимость поместить тут принцессу Анну Мекленбургскую. Миниху внезапно дано приказание выезжать и поселиться по ту сторону Невы. Тщетно просил он Бирона дать ему срок для удобного вывоза его мебели; он должен был выехать, не мешкая. Из этой крутой перемены к нему Бирона Миних заключил, что ему придется испытать еще худшую беду, если ему не удастся в скором времени смягчить графа. Он употребил всевозможные старания, чтобы сызнова войти в милость Бирона, и приятели, как того, так и другого, немало старались помирить их, но успели в этом только наполовину. С этого времени Бирон и Остерман стали остерегаться Миниха, который и с своей стороны остерегался их.
В конце 1732 г. русские войска под командою принца Гессен-Гомбургского имели жаркое дело с крымскими татарами в завоеванных персидских областях, куда этот принц был послан для начальствования над частью войск. Я уже выше упомянул о заключенном с Шах-Надиром договоре. Будучи в войне с турками, шах хотел с помощью русских гарнизонов оградить себя с тылу, чтобы беспрепятственно поражать неприятеля. Он осадил Вавилон, или Багдад, сильно наступая. Порта, беспокоясь об участи этого города, приказала крымскому хану идти ему на помощь с лучшими своими войсками, взяв кратчайшую и удобнейшую дорогу в Персию, где и произвести диверсию. Хан немедленно отправил свои войска в поход, приказав им, не спросясь позволения, пройти через русские владения. Тогда принц Гессен-Гомбургский послал сказать начальнику татар, султану Терти-Гирею, чтобы он не покушался проходить по русской земле, а не то он не допустит его и встретит как неприятеля. Султан, не обращая внимания на это предостережение, настоял на проходе через провинцию, да, кроме того, старался взбунтовать татарские орды, обитающие в этой, покоренной Россиею, местности. Он посылал им письма, возбуждая их к мятежу, но старшины татар, не слушая этих предложений, самые письма отсылали нераспечатанными к принцу Гессенскому. Тем не менее султан, пройдя через реку Терек, стал лагерем со своей армией близ деревни Чеченей и располагая пройти дальше. Русские лазутчики дали знать принцу, что султан решился двинуться до другой деревни, Горячей; а как туда вели две дороги через два неотдаленные друг от друга ущелья, из которых одно было шире другого, то принц разделил свое войско на три отряда. Одного полковника с пятьюстами драгун он послал занять более опасное ущелье; в другое отрядил генерал-майора Еропкина с 500 драгунами, 800 человек пехоты и с несколькими сотнями казаков. С остальным войском, 400 драгунами и таким же числом пехоты, он остался сам, заняв такой пост, откуда мог идти на помощь туда, где бы оказалась наибольшая опасность. Сначала татары подавали вид, будто хотят атаковать позицию генерала Еропкина, но внезапно отрядили наибольшие силы к другому ущелью и храбро атаковали его. Командовавший там полковник долго отбивался, и ему, наверное, пришлось бы уступить, если бы не быстрая помощь принца, который при первом известии об опасности поспешил к месту с резервным корпусом, приказав направиться туда и генералу Еропкину с частью его войска. Едва успели они выстроиться, как татары ринулись на них с саблями наголо. Их встретили сильным мушкетным огнем и залпом из полевых пушек, что немного охладило их горячность. Они удалились из-под выстрелов, потом, пришедши в порядок, напали вторично; на этот раз правое крыло, командуемое Еропкиным, принуждено было отступить на 500 шагов. Тогда открыли огонь из пушек, расставленных принцем для зашиты большого дефилея.
Выстрелы, попадая во фланг неприятеля, заставили его немедленно прекратить бой. Они уступили одержанную было победу и удалились в большом смятении, оставив 1000 убитых на поле сражения. Русские потеряли 400 человек убитыми и ранеными; генерал Еропкин, бывший в деле, был ранен в лицо ударом сабли; а принц Гессенский, окруженный неприятелем, отделался от плена только благодаря быстроте своей лошади. Татары были в числе более 25 тыс., русских же было не более 4000, включая сюда и казаков.
Смуты начались в Польше с начала 1733 года. Король Август II, прибывший в Варшаву для собрания чрезвычайного сейма, умер там 11 февраля. Архиепископ Гнезенский, примас королевства, принял регентство и созвал соборный сейм, на котором было единогласно решено – не выбирать иностранного принца, а только лицо из дома Пястов или туземного дворянина. Сначала дворы петербургский и венский вполне одобрили это решение сейма и поручили своим послам выразить республике свое удовольствие по этому случаю, но с прибавлением, что они никак не допустят избрания короля Станислава, который был признан сеймом неспособный управлять. В то время оба двора далеко не были расположены в пользу курфюрста Саксонского. Напротив, между ними господствовало сильное несогласие, которое могло бы кончиться войною, если бы не случилась смерть короля, потому что он не только отказался подписать прагматическую санкцию, но еще вошел в тесный союз с Франциею в противность интересам Австрии. Неудовольствие России возникло вследствие того, что король в делах Курляндии поступил не в пользу русских интересов, а примас, с частью дворянства, подозревая короля в намерении ограничить польскую вольность, обратился к России с просьбою о защите, в случае, если король предпримет что-либо против республики. Вскоре дела приняли другой оборот. Курфюрст Саксонский нашел возможность успокоить венский двор, подписав прагматическую санкцию, а России обещал соображаться с волею императрицы касательно Курляндии. Таким образом, оба двора соединились, чтобы доставить ему польскую корону. Посланникам их были даны повеления совершенно противоположные первым, а именно, объявить примасу напрямки, что их дворы не признают никакого другого короля Польского, как только курфюрста Саксонскою, и что русская императрица будет поддерживать избрание этого принца всеми силами, если республика не примет его добровольно. Петербургский двор собрал два корпуса войска: один в Украйне, на литовской границе, другой в Лифляндии, на курляндской границе. Между тем Франция не щадила ни денег, ни труда, чтоб заставить избрать королей Станислава. Примас и большая часть шляхты, видя, что русские хотят господствовать над ними, что дело шло о подчинении себя иностранным державам, после чего они должны будут утратить свое liberum veto, составляющее самую существенную часть польской свободы, соединились в пользу Станислава. Написали во Францию, чтоб он поспешил прибыть в Польшу и присутствовать при своем избрании. Собравшийся для выбора сейм начал свои действия 25 августа и продолжался, невзирая на сильные противоречия, до 12 сентября, день, в который Станислав Лещинский был вторично провозглашен королем польским общим голосом всей собравшейся в Коле (выборном поле) шляхты. Станислав прибыл в Варшаву 9 того же месяца и жил инкогнито в доме французского посланника. Примас и его партия из шляхты считали торжество свое совершенным, в той надежде, что как бы ни были недовольны петербургский и венский дворы таким исходом дела, а им все-таки не удастся расстроить решение почти всей нации.
В Петербурге и в Вене были известны интриги Франции и примаса. Императрица приводила в действие всевозможные пружины, с целью отвратить избрание Станислава, и надеялась проволочками дать партии курфюрста возможность увеличиться, так что он будет избран в короли без открытого разрыва. Ее посланники в Варшаве имели приказание не скупиться ни деньгами, ни обещаниями для ослабления французской партии. Она писала литовским чинам, выражая свою готовность поддержать свободу республики. Цель ее была склонить всех сенаторов великого княжества к отторжению от Польши. Но она не успела в этом вполне. Только небольшое число отделилось и перешло за Вислу, в деревню под названием Прага. В том числе, крайне незначительной в сравнении с остальною шляхтою, находились епископы Краковский и Познанский, князь Вишневецкий и некоторые другие. А между тем они-то и дали ход всему делу и посадили Августа III на польский престол. Некоторые из удалившихся знатных лиц имели сами для себя виды на корону; когда же убедились в несбыточности своих ожиданий, они согласились между собою лучше отдать ее курфюрсту Саксонскому, нежели допустить спокойное обладание ею королем Станиславом. Они писали в Петербург, прося защиты России против примаса и французской партии.
Искав уже прежде предлога для отправки войска в Польшу, императрица не могла придумать ничего лучше того, о чем просили ее сами поляки. Она приказала графу Ласси вступить в Литву с 20 тыс. армиею. Усиленными переходами спешил он в Варшаву, надеясь поспеть вовремя, чтоб помешать провозглашению Станислава королем, однако примас уже сумел взять свои меры. Между тем недовольные паны отправились навстречу графу Ласси и вместе с ним, 30 сентября, прибыли к берегам Вислы. Они хотели переправиться через реку и немедленно отправиться на выборное поле, но противная партия поляков разрушила мосты тотчас после того, как Станислав отправился с целью овладеть городом Данцигом. Не теряя времени, приступили к избранию курфюрста Саксонского близ деревни Комиец, на том же самом поле, на котором был избран Генрих Валуа. Это великое дело кончилось 5 октября, накануне дня, в который назначено было закрыть сейм. Присутствовали 15 сенаторов и до 600 человек шляхты.
Покуда граф Ласси со своими русскими войсками занимался дарованием короля полякам, последние намекали посланникам дворов петербургского и дрезденского, чтобы они в определенный срок выезжали из Варшавы. Когда же срок этот, 29 сентября, миновал, а посланники не выезжали, то поляки стали грабить дворец графа Левенвольде младшего, второго русского посланника, а на саксонский дворец напали с 6 пушками; сделано было 20 или 30 выстрелов прежде нежели пробили ворота, после чего хотели штурмовать дом, но потеря 40 человек убитыми охладила их порывы, и они предложили капитуляцию остававшимся в доме. Министры же за несколько дней перед тем удалились к графу Вильчек, имперскому посланнику.
После провозглашения короля Августа, граф Ласси перешел через Вислу и разместил несколько полков по квартирам в Варшаве. Императрица отправила в Польшу и Литву еще несколько отрядов под начальством генерала князя Барятинского и генерала Кейта. Численность всех этих войск простиралась до 50 тыс. Генералам неоднократно повторялось от двора не оставаться в бездействии, а беспрестанно стараться поддерживать партию Августа, партию же Станислава уничтожать. В Петербурге желали покончить с польскими делами до начала нового похода, но это было невозможно. Почти вся Польша была на стороне Станислава, а шляхта слишком дорожила свободою выбирать себе короля, чтобы так легко отступиться от собственного своего дела. Убедились наконец, что не будет спокойствия в стране, покуда будет оставаться в ней Станислав. Вот почему графу Ласси велено собрать сколько возможно более войска, идти прямо на Данциг, и тем заставить Станислава выйти из города и даже совсем из Польского края. Это предприятие представляло немало затруднений. Несмотря на значительные силы России, находившиеся в Польше, Ласси мог собрать только 12 тыс. человек для действия в этой стороне, потому что большая часть войска была размещена по разным областям, как для собственного ее легчайшего продовольствия, так и для необходимого обуздания всего края. С этим корпусом Ласси двинулся в Польскую Пруссию, и 16 января вступил в Тори. Этот город покорился новому королю без труда и принял русский гарнизон. Распорядившись здесь устройством магазина, Ласси продолжал путь.
6 февраля войска впервые расположились по квартирам в местности около Данцига, а 22 подошли к городу и заняли соседние деревни. Генерал остановился в местечке Пруст, в полумиле от Данцига. Он отправил в город трубача пригласить сенат отстать от короля Станислава и его приверженцев и покориться законному королю Августу III, впустив русский гарнизон; в случае же отказа ожидать дурных последствий. Однако жители Данцига решили по-своему. Присутствие короля и разные обещания маркиза де Монти от имени Франции побуждали их лучше всем рисковать, нежели покинуть короля, искавшего у них убежища и положившегося на их верность. Правда, что ни король, ни обыватели города не предвидели того решительного оборота, который приняли дела. Между тем взяты были все меры для продолжительного и сильного сопротивления. Сформировано несколько новых полков; сами обыватели стали в ряды для службы на стенах города. Франция выслала им инженеров, и из Швеции прибыли более ста офицеров с запасом ружей и разных других боевых принадлежностей и с обещанием скорой, еще большей помощи. Все это укрепило жителей в верности Станиславу. Весьма вероятно, что если бы между ними случились люди решительные и офицеры с головою, которые предприняли бы что-нибудь, то русские принуждены были бы отказаться от намерения завладеть Данцигом еще до проведения первой траншеи; потому что вначале силы их состояли только из 12 тыс. человек, тогда как у осажденных было втрое больше; к тому же осаждающим нужно было оберегать большие расстояния, что принуждало их размещаться по деревням более чем на две мили кругом. Следовательно, весьма было бы легко с превосходными силами напасть на некоторые стоянки, разбить их по частям и таким образом расстроить все их планы. Партия Станислава имела тоже в поле более 50 тыс. человек войска, под начальством нескольких польских панов. Но эти господа, вместо того чтобы помышлять о помощи королю, только грабили да разоряли свою же родину.
Этим временем русские воспользовались и так устроили дела, что поставили город в весьма жалкое положение.
Так прошел февраль месяц без какого-либо предприятия и со стороны графа Ласси. Не только время года не позволяло начать осаду, но и средств на это еще не было у графа. Покуда он занимался устройством магазинов и ставил препятствия продовольствию города, задерживая подвоз провизии из сел и деревень. Он приказал отвести воду реки Радауна, которою снабжалась лучшая, или, скорее, единственная мельница в Данциге.
Осажденные сделали несколько небольших вылазок, и не проходило дня без стычки с казаками, причем то одна, то другая сторона брала верх. Таково было положение дел, когда прибыл к Данцигу фельдмаршал граф Миних, в сопровождении прусского конвоя, 9 марта. Граф Бирон, не переставая подозревать графа Миниха, желал его удаления от двора и добился того, что Миниху поручено было главное начальство над всеми войсками в Польше, с приказанием действовать решительно для скорого покорения Данцига; но Бирон и его клевреты вовсе не желали ему успеха. Фельдмаршал нашел, что для столь важного предприятия слишком мало людей, и вызвал к себе несколько полков. Первым делом его было отправить в Данциг прокламацию с увещанием жителей отступиться от Станислава, покориться королю Августу III и впустить русский гарнизон; он давал на размышление только 24 часа сроку. Но по прошествии срока, видя, что жители не одумались, Миних приказал открыть траншею и построить редут со стороны Циганкенберга. В ночь с 19-го на 20-е число, осаждающие атаковали укрепление Ору, в котором находилось 400 человек гарнизона, и овладели им после двухчасового сопротивления. 21-го числа раздались первые выстрелы, направленные на город, но почти без результата, потому что в лагере находились только полевые орудия, из которых самые крупные были восьмифунтовые, да две мортиры; те и другие взятые в Оре. Город обложили еще теснее. Осаждающие взяли форт, называемый головою Данцига, и заняли пространство между городом и морем. Миних полагал, что взятое города Эльбинга послужит в пользу дела, и для того отрядил туда полковника с 500 драгун и 400 пехотинцев, чтоб заставить город сдаться. Город сдался без затруднений; находившийся в нем в гарнизоне польский полк присягнул королю Августу, и в город вступил русский гарнизон. Найденные в городе орудия и боевые припасы отправлены в лагерь под Данцигом.
Графу Миниху донесли, что многочисленный корпус конфедератов, под начальством графа Тарло и кастеляна Черского, перешел Вислу и направляется на помощь городу. Миних тотчас же отрядил ему навстречу генерал-поручика Загряжского и генерал-майора Карла Бирона с 2000 драгун и 1000 казаков.
Этот отряд встретил под городом Швецом корпус кастеляна Черского, состоявший из 33 рот, или около 3000 человек польской шляхты на коне, и до 2000 пехотинцев регулярного войска, которые заняли позицию за рекою Бредою, разрушив на ней мост. Генерал Загряжский прежде всего послал людей исправить мост, и 200 драгун спешились с целью защищать работы. Так как поляки первые открыли огонь, то русские отвечали им выстрелами из полевых пушек; это так напугало неприятеля, что он начал отступать. Только что мост был исправлен, как русские перешли через него и стали преследовать отставших. В магазине, в Швеце, найдено было 80 четвериков овса, столько же ржи, и большое количество сена и соломы. Спустя несколько дней пришло известие, что граф Тарло приближается со 130 ротами поляков, двумя пехотными полками и остатками побитого корпуса; что он намеревался напасть на генерала Загряжского, пробиться к Данцигу и заставить снять осаду. Тогда граф Миних, 17 апреля, отрядил генерала Ласси с 1500 драгун в помощь генералу Загряжскому, поручив ему прогнать неприятеля из окрестности. Ласси сделал усиленный переход, в тот же день присоединился к Загряжскому и принял начальство над всем войском. 18-го и 19-го числа корпус был в походе, а 20-го настиг, наконец, неприятеля близ деревни Вичезины, лежащей у моря, недалеко от границы Померании. Неприятель выстроился тут в боевом порядке, имея перед собою два затруднительных дефилея, один позади другого, сквозь которые надобно было пройти, чтобы атаковать его. Сперва два полка драгунов спешились и прошли через первый дефилей, а чтобы заставить думать неприятеля, что у них есть и пехота, барабанщикам велено было играть пехотный марш. Пройдя первый дефилей, русские выстроились и стали направляться ко второму, очень близкому к неприятелю; несколько сотен казаков были посланы вперед тревожить неприятеля и тем дать время регулярному войску развернуть фронт; сначала казаков отбили, но когда другие войска подоспели к ним на помощь, неприятель был атакован и рассеян. Благородная шляхта первая стала спасаться бегством, бросила регулярное войско, и последнее, видя себя оставленным, последовало их примеру. Поляков было по крайней мере 10 тыс., тогда как русских было всего 3200 драгунов и 1000 казаков. Это была единственная попытка поляков-конфедератов помочь Станиславу и городу Данцигу.
В последних числах марта месяца осаждающие устроили редут на берегу Вислы, с тем чтобы отрезать сообщение между городом и крепостью Вейксельмюнде; это дело вышло довольно удачно, благодаря тому, что в этом месте река очень узка; суда могли проходить только с большим трудом. Все-таки графу Миниху трудно было усилить осаду в той мере, в какой он этого желал, за недостатком тяжелой артиллерии. Король прусский сначала даже противился пропуску осадной артиллерии через его владения, но после убедительных представлений позволил, наконец, высадить орудия в Пилау и перевезти их водою до армии.
Не могу здесь умолчать об одном странном и, может быть, единственном в этом роде случае. Дело в том, что несколько мортир были привезены из Саксонии по почте; телеги, на которых они были сложены, были прикрыты, и, под видом экипажей герцога Вейсенфельского, перевезены через владения прусского короля. Эти мортиры прибыли к Данцигу 29 апреля, а как почти в то же время прибыла и прочая артиллерия, отправленная из Пилау, то фельдмаршал распорядился усилить осадные действия против города.
30 числа брошены были в него первые бомбы, и в нескольких местах загорелось, но без важных последствий. В ночь с 6 на 7 мая фельдмаршал приказал штурмовать форт Зомершанц, который и был взят после часовой атаки. Командовавший в нем офицер и с ним 70 человек успели удалиться в Вейксельмюнде Взятие этого укрепления было тем важнее, что только через эту местность город мог еще иметь свободное сообщение с Вейксельмюнде.
Я выше сказал, что у графа Миниха было слишком мало войска для такого значительного дела, как осада Данцига. А как войска, стоявшие в Варшаве и в окрестностях ее, были там бесполезны, то он и послал приказание генерал-майору Луберасу, командовавшему одною частью войска, выступить с полками и присоединиться к нему. Но Луберас находил, что квартиры в Варшаве лучше, нежели под Данцигом, и под каким-то предлогом отказался идти. Миних послал ему вторичное приказание, которого Луберас также не послушался, как и первого. Тогда Миних приказал его арестовать, передал начальство старшему по нем из офицеров; войска были посажены на суда, на которых по реке Висле и прибыли в лагерь под Данцигом. Тем не менее, Луберас, благодаря поддержке обер-шталмейстера графа Левенвольде, представил двору свои извинения и был освобожден. Левенвольде не было бы неприятно, если бы Миних не успел в своих предприятиях.
Взятие Зомершанца, с весьма слабою потерею людей, внушило Миниху уверенность, что ему так же легко удастся овладеть Гагельсбергом; а как в это время курьер привез ему из Петербурга приказание ускорить осадные действия, то он и надеялся взятием того укрепления принудить жителей Данцига сдаться на капитуляцию. 8 мая, в сопровождении графа Ласси и генерала Бирона, Миних отправился на рекогносцировку укреплений этой горы; справа, со стороны ворот Оливы, крутизна почти неприступная; на вершине ее правильный кронверк с равелином, контрэскарпом и гласисом, все это исправно обнесено палисадом и штурмфалами и снабжено несколькими орудиями. Но слева, в стороне Шейдлица, есть только одно земляное укрепление, без прикрытого пути и без гласиса; ров сухой и без палисада; только одна берма снабжена изгородью. Итак, было решено с этой стороны начать первую атаку. В течение 9-го числа делались приготовления. Откомандированы были 8000 человек; из этого числа 3000 должны были штурмовать укрепление, прочие же поддерживать их. К вечеру они собрались в тылу траншеи. Около 10 часов войска выступили тремя колоннами; отрядили еще полторы тысячи человек для производства трех фальшивых атак; первой – по ту сторону Вислы, второй – против Бишофсберга и третьей – против правой стороны Гагельсберга. Назначенные для штурма войска двинулись вперед, в удивительном порядке и тишине, до того места, где надлежало им подниматься на гору. Атака началась около полуночи; пройдя через ров, солдаты пошли на штурм с твердостью, какую только можно себе вообразить, и завладели батареею с семью пушками. Но по какому-то странному несчастию, при первом залпе неприятеля начальники трех колонн, почти все штаб-офицеры и инженеры, были кто убит, кто ранен. Колонны смешались, вместо того, чтобы действовать каждой отдельно, так что за отсутствием начальников, которые сумели бы воспользоваться добытым преимуществом, дальше не пошли, а между тем хотели удержаться на местности, которой они овладели; они пробыли тут три часа сряду, выдерживая страшнейший огонь от осажденных. Граф Миних и прочие генералы, стоя во главе траншеи, заметили беспорядок в войске и послали своих адъютантов с приказанием людям удалиться. Но солдаты не повиновались, объявляя, что они скорее согласны быть убитыми на месте, нежели отступить хотя на один шаг. Граф Ласси принужден был сам идти к солдатам увещевать их, и тут они послушались. В этой атаке русские потеряли более 2000 человек солдат, – убитыми и ранеными, – и 120 офицеров. Со стороны осажденных потеря была менее чем вполовину. Если бы гарнизон сумел воспользоваться неудачею этого штурма и тотчас же сделал бы вылазку с большею частью своего войска, он этим принудил бы русских снять осаду. Произведенная этою неудачею убыль в русском войске заставила графа Миниха приказать, чтобы выведенные из Варшавы полки спешили к месту. Также вытребовал он в лагерь несколько отрядов, размещенных по соседним городам. В это время, более чем когда-либо, ходили слухи о французской помощи, и даже пришло известие, что на данцигский рейд прибыло несколько судов. С целью отнять у французов, в случае их высадки, все средства к продовольствию, Миних приказал сжечь все приморские деревни; а чтобы отнять у них возможность помогать городу со стороны моря, он приказал преградить ход по реке, так что всякое сообщение с Вейксельмюнде было прервано, и пустившиеся было по реке суда должны были воротиться.
14-го числа часть варшавских войск вступила в лагерь, а остальные прибывали в следующие дни, до 20-го числа.
22-го числа, вследствие неоднократных представлений магистрата, фельдмаршал согласился на двухдневное перемирие. Магистрат желал призвать все сословия города на совещание по поводу предложений графа Миниха покориться милосердию русской императрицы и признать короля Августа III.
Перемирие кончилось, не приведя ни к чему, и враждебные действия возобновились с большей против прежнего силой. В тот же день прибыл французский флот из 16 кораблей и высадил три полка французской пехоты, а именно: Блезуа, Перигорский и Ламарш, под начальством бригадира де ла Мот-Перуз, всего их было 2400 человек. Они прибыли слишком поздно и число их было слишком недостаточно для того, чтобы заставить русских снять осаду.
25-го числа в лагерь пришли саксонские войска под начальством герцога Вейсенфельского. Они состояли из 8 батальонов и 22 эскадронов. Они стали лагерем: правое крыло в стороне Нейшотланда, левое – по направлению к Оливе; квартира герцога была в Лангфуре.
Расположившись вдоль берега между каналом и морем, французские войска вышли из лагеря и тремя колоннами двинулись прямо на русские ретраншементы. Они подавали сигналы городу, приглашая осажденных вылазкою помочь им в предприятии. Действительно, из города вышел большой отряд пехоты и направился к левому крылу русских, покуда французы атаковывали их с другой стороны, с необычайною отважностью. Перейдя через засеки, прикрывавшие ретраншемент, французы подошли к нему на расстояние 15 шагов, прежде нежели русские сделали один выстрел, но потом, открыв огонь как раз кстати, продолжали его с большою силою.
Французы несколько раз пытались овладеть ретраншементом, но как это им не удавалось, то они удалились, оставив на месте 160 человек убитыми, в числе которых был и граф де Плело, посланник французскою короля в Копенгагене. Городские, увидав, что французы отбиты, удалились за свои стены; их преследовали вплоть до гласиса.
Граф Миних издержал все пули, бомбы и прочие снаряды в том огне, которым он забросал город; он надеялся, что саксонцы доставят ему новые запасы, однако они ничего не привезли. Это обстоятельство ослабило бомбардирование, и с тем большим нетерпением стали поджидать русский флот, который вез порядочное количество боевых припасов.
В ночь с 28-го на 29-е саксонцы в первый раз сменили русских в траншеях. До 12 июня осаждающие занимались только продолжением траншейных работ и приведением в порядок батарей, чтобы с большею силою атаковать город по прибытии артиллерии.
12 июня, наконец, показался русский флот, состоявший из 16 линейных кораблей, 6 фрегатов и 7 других судов. Он вошел в данцигский рейд; тотчас же принялись за разгружение артиллерии и прочего, необходимого для осады.
14-го числа уже возобновили огонь, который был очень силен во все остальное время осады.
Три французских полка расположились лагерем под выстрелами Вейксельмюнде, на острове Плате, где они оставались спокойно, не тревожимые осаждающими. Но по прибытии флота решено было не оставлять их дольше в покое. Бомбардирские суда приблизились к берегу и начали бомбардировать вейксельмюндский форт и лагерь; 15-го взорвали пороховой магазин крепости, а французы очень страдали от корабельной артиллерии. 19-го числа граф Миних требовал от французского бригадира и от командующею фортом сдачи. Они просили трехдневного перемирия, которое и было даровано. В это время были начаты переговоры с французами. Они хотели, чтобы их посадили на суда и отправили в Копенгаген, в чем им отказали. Наконец, после многих хлопот, было дозволено войску выйти из лагеря со всеми военными почестями и сесть на русские суда, где они положат оружие, затем их отвезут в один из балтийских портов, по соглашению с русскими адмиралами. Вследствие этой капитуляции, их отправили на судах 24-го числа, но как в капитуляции не было сказано, в какой именно порт их везти, то вместо нейтральною порта их привезли в Кронштадт. Потом их отправили в Лифляндию на квартиры, а оттуда, уже через несколько месяцев, возвратили во Францию.
24-го числа сдался также Вейксельмюндский форт. На другой день выступил из него, с обычными почестями, гарнизон из 468 человек и присягнул королю Августу III.
28-го числа данцигский магистрат выслал к графу Миниху парламентеров. Но предложение их не хотели принять, иначе как с предварительным условием выдать короля Станислава, примаса, маркиза де Монти и других. 29-го числа магистрат известил фельдмаршала письмом, что король Станислав тайно выехал из города. Это до того рассердило Миниха, что он велел возобновить бомбардирование, прекращенное за два дня перед тем.
Наконец 30-го числа дела уладились; город сдался на капитуляцию и покорился королю Августу. То же сделали и находившиеся в городе польские паны, которым дозволено было свободно отправляться куда им угодно. Только примас королевства, граф Понятовский, и маркиз де Монти были арестованы и отвезены в Тори.
Осада Данцига продолжалась 135 дней, начиная с 22 февраля, когда граф Ласси подошел к городу. Она стоила русским более 8000 человек солдат и около 200 офицеров. Вред, нанесенный городу 4 или 5 тыс. брошенными туда бомбами, не был так велик, как бы следовало.
На город была наложена контрибуция в два миллиона ефимков в пользу русской императрицы; из этих двух миллионов один был наложен в виде наказания за то, что не помешали побегу Станислава. Однако императрица уступила половину этой суммы.
Покуда одна часть русской армии была занята осадою Данцига, остальные разбросанные по польским областям войска дрались с партиею короля Станислава. Я уже выше сказал, что почти все паны королевства и большая часть мелкой шляхты пристали в партию этого государя. Они набрали много войска, которыми наводнили весь край; но главным их делом было грабить и жечь имущество своих противников, принадлежавших к партии Августа, а не воевать с русскими. Все их действия клонились к тому, чтобы беспокоить войска бесполезными походами, к которым они их время от времени принуждали. Они собирались большими отрядами в нескольких милях от русских квартир, жгли поместья своих соотечественников и распространяли слух, что намерены дать сражение, как скоро завидят неприятеля; но как только неприятель показывался вдали, не успевал он сделать по ним два выстрела из пушки, как поляки обращались в бегство. Ни разу в этой войне 300 человек русских не сворачивали ни шага с дороги, чтоб избегнуть встречи с 3000 поляков; они побивали их каждый раз.
Не так везло саксонцам: поляки частенько их побивали, и оттого презирали их, тогда как к русским они питали сильный страх.
Большая часть польских магнатов, взятых в плен в Данциге, покорились королю Августу, это склонило почти половину королевства последовать их примеру. Но прочие все еще продолжали войну, и это удержало русских еще целый год в Польше.
Не видя более надобности в содержании многочисленной армии в этом королевстве и уступая повторной просьбе императора Карла VI прислать ему помощь на Рейн, императрица приказала отправить туда 16 пехотных полков. Начальство над ними поручено графу Ласси. Он двинулся с ними к границам Силезии, где войска были размещены на зимних квартирах и приведены в хорошее состояние. В начале весны генералу Ласси велено идти с 8 полками, составлявшими 10 тыс. человек, на Рейн; прочие же должны были оставаться на границах Силезии и ждать дальнейших приказаний. Генералы, командовавшие под начальством Ласси, были: генерал-поручик Кейт, генерал-майоры Бахметев и Карл Бирон.
По вступлении войск в Силезию им сделан был смотр комиссарами императора, которые были: фельдмаршал граф Вильчек и генерал-лейтенант барон Гаслингер. Войска прошли через Богемию и Обер-Пфальц, и в июне месяце пришли к Рейну. Они возбуждали общее внимание и удивление тем порядком и тою дисциплиною, которую наблюдали в походе и на квартирах.
Так как господа австрийцы при всяком удобном случае любят выставлять свою надменность, то я приведу здесь один такой пример, за который генерал Кейт очень умно отплатил. Когда русские войска вступили в Силезию, императорский комиссар, как я выше упомянул, генерал Гаслингер, осматривавший полки генерала Кейта, после церемонии собрал офицеров и сказал им благодарственную речь, но в речи своей давал императрице только титул царицы. Кейт, в отместку, отвечал тоже речью, в которой совсем не упоминал об императоре, а только об эрцгерцоге Австрийском, уверяя, что его государыня императрица всегда с удовольствием готова пособить эрцгерцогскому дому, когда только представится случай. Речь эта страшно смутила Гаслингера, и, чтобы в другой раз не попасть впросак, он отправил в Вену курьера и оттуда получил приказание давать всегда русской государыне титул императрицы. Но и во многих случаях австрийские генералы поступали с высокомерием, и по этому поводу русские генералы неоднократно имели с ними размолвки. Венский двор никогда не мог простить Кейту его речи к барону Гаслингеру и старался вредить ему, когда только представлялся к тому малейший случай.
Во время пребывания фельдмаршала Миниха в Польше его враги не пропустили случая очернить его в глазах императрицы. Он несколько подал повод к тому штурмом Гагельсберга, который будто бы был предпринят неосмотрительно. Но, возвратясь ко двору по окончании похода, Миних нашел возможность оправдаться и войти снова в милость. Он участвовал во всех советах. В то время было решено объявить войну туркам, как скоро польские дела совершенно утихнут. Миних был снова отправлен в Варшаву для окончательных действий. Наконец, дела приняли желанный оборот, мир состоялся и вся Польша покорилась королю, данному ей Россией.
Граф Миних выехал тогда из Варшавы в Украйну, где ему было поручено начальствовать над войсками. Я хотел говорить о польских делах, не прерывая рассказа; теперь я упомяну о других замечательных событиях с 1734 по 1735 г.
Победы, одержанные Тамас-Кулиханом над турками, очень радовали петербургский двор, так как несколько раз подтверждалось известие, что французский посол при Порте чрезвычайно старался склонить последнюю к разрыву с Россиею. Это беспокоило императрицу, хотя наружно не выказывали тревоги.
Беспокойство усилилось, когда узнали в Петербурге, что граф, или, лучше сказать, паша Бонневаль, успел целый корпус войска выучить военным упражнениям и эволюциям, принятым в других европейских армиях, и что он намерен все вооруженные силы Турции обратить в регулярные войска. Помощниками Бонневаля в этом деле были французы, принявшие магометанский закон; между прочими, Рамсей и Моншеврёль, которые выехали из Франции с аббатом Макарти. Однако проект Бонневаля не удался. Покуда он ограничивался обучением 3000 человек, турки оставались этим весьма довольны, как увеселительным зрелищем. Султан, его министры и двор были в восхищении от ловкости, выказываемой солдатами на учении. Когда же паша обнаружил намерение распространить это нововведение на остальное войско, то никаким образом не мог получить на то разрешения. Константинопольский двор опасался возбудить общее возмущение, если бы он стал вводить в войске новые порядки.
Русская императрица не довольствовалась неудачею этого проекта. Ей хотелось совсем удалить из Константинополя тех способных людей, которые могли быть полезны Порте, если бы ей вздумалось снова приняться за оставленный тогда проект. Русскому посланнику в Константинополе было поручено склонить этих офицеров к отъезду из Турции, и для этого обещать, что в России устроят их судьбу. Рамсей и Моншеврёль поддались; несколько дней они скрывались в доме английского посольства, потом отплыли в Голландию. Моншеврёль умер на пути, а Рамсей прибыл в Петербург. Его записали в службу майором. Назвавшись графом де Бальмен, он отличался во всех случаях; будучи уже полковником, он был убит в Вильманстрандском деле.
В течение 1734 г. петербургский двор возобновил договор о союзе с Персиею. Тамас-Кулихан обязался не заключать мира с Портою иначе как с соображением интересов России. Императрица желала связать с этою державою самую тесную дружбу, однако шах не сдержал своего слова. Он заключил мир с Портою в то самое время, когда Россия находилась в самой упорной войне с турками.
В 1735 г. в Швеции происходил сейм, который до некоторой степени встревожил Россию. Известно было, что Франция всеми силами склоняла шведов к разрыву с русскими; а когда Станислав находился в Данциге, то многие шведские офицеры, с разрешения сената, отправились туда предложить этому государю свои услуги. При сдаче города эти офицеры были взяты в плен; императрица приказала немедленно переслать их в Стокгольм и передать некоторые жалобы, но как для нее очень важно было сохранить с этой стороны мир, то она в то же время сделала шведскому двору такие выгодные предложения, что он согласился на возобновление заключенного прежде договора с Россиею о союзе и торговле. Россия обязалась заплатить голландской республике шведский долг в 300 или 400 тыс. гульденов и позволить шведам, преимущественно перед другими нациями, закупку и вывоз зернового хлеба из лифляндских портов.
В июле месяце при петербургском дворе произошел случай, достойный занять место в числе анекдотов. Старшую воспитательницу принцессы Анны, госпожу Адеркас, обвиняли в том, что она, вместо того чтобы дать хорошее воспитание принцессе и блюсти за ее поведением, вздумала потворствовать сношениям между принцессою и одним иностранным посланником. Когда это обнаружилось, то г-жу Адеркас немедленно уволили от должности, посадили на корабль и отправили в Германию; спустя несколько времени, и посланника, мечтавшего о такой блестящей победе, удалили, под предлогом какого-то поручения к его двору, с тем, чтобы двор уже не возвращал его в Петербург. Кроме того, камер-юнкер императрицы, некто Брылкин, пользовавшийся добрым расположением принцессы, был удален от двора и записан капитаном в казанский гарнизон по подозрению, что он был посвящен в эти сношения. После ареста герцога Курляндского, Анна Леопольдовна вызвала Брылкина из Казани, пожаловала его камергером и назначила генерал-прокурором сената.
Глава VII
Начало войны с Портой. – Поход генерал-лейтенанта Леонтьева. – Прибытие в Украйну Миниха, главнокомандующего войсками. – Пограничная линия. – Украинское войско. – На каком основании некоторые министры были против войны. – Объявление войны. – Начало кампании; осада Азова. – Поход в Крым. – Первое сражение с татарами. – Атака и взятие перекопских линий. – Описание линий. – Сдача Перекопа. – Генерал Леонтьев отряжен для взятия Кинбурна. – Армия подвигается далее в Крым. – Экспедиция генерала Гейна. – Взятие Козлова. – Взятие Бахчисарая. 1735–1736 гг.
По прекращении польских смут Россия была вынуждена снова объявить войну Порте. Предлогом к тому служили частые вторжения татар в русские пределы; на представления о том петербургского двора не было дано Портою удовлетворительного ответа. Из желания отмстить, императрица начала войну, стоившую больших денег и множества людей, без всякой существенной пользы.
Уже Петр I имел в виду эту войну; он не мог равнодушно вспомнить о прутском мире. По его приказанию, на Дону устроены были обширные магазины, заготовлено в Воронеже, Новопавловске и других пограничных местах множество лесу для постройки плоскодонных судов, которые могли бы спуститься вниз по реке Днепру и по Дону; запасено большое количество оружия, военных припасов, солдатского платья; словом, все было готово к походу, как смерть постигла Петра и проект не состоялся.
Когда Анна Иоанновна вступила на престол, обер-шталмейстер Левенвольде напомнил о проекте. Вследствие этого, в 1732 г., генерал-майору Кейту, главному инспектору армии, дано было поручение, при осмотре войск, объехать пограничные крепости и освидетельствовать сложенные в них запасы, а в случае порчи их, заготовить свежие. Оказалось, что большое количество муки в магазинах сгнило; также и платье, несколько лет лежавшее в куче, а оружие заржавело: до того небрежен был присмотр за всем назначенных к ним приставов. Кейт сделал большую закупку хлеба, сложил его в магазины и завел лучший против прежнего порядок. Возникшие в Польше смуты помешали императрице тотчас же атаковать турок; когда же все в Европе затихло, она нашла, что наступило удобное время для отмщения туркам, тем более, что они были впутаны в невыгодную войну с Персией.
Все-таки Россия еще удерживалась от открытого объявления войны. Ей нужно было покончить еще со всеми приготовлениями. Русский посол в Константинополе, Неплюев, проживши там несколько лет, был отозван в Петербург с тем, чтобы изустно получить от него самые верные сведения о настоящем положении Порты. Его прощальная аудиенция у султана совпала с новым поражением, которое потерпели турки от Тамаса-Кулихана и которое немало посбавило спеси великому визирю. Последний рассылался в вежливостях перед русским послом, извинялся в набегах татар, и обещал не только положить им конец, но и оказать России всяческое удовлетворение. Однако было уже поздно. Петербургский двор уже решился на войну.
В августе месяце генерал граф Вейсбах, командовавший войсками в Украйне, получил приказание собрать 20-тысячный корпус и быть в готовности выступить в поход. Но в то самое время, когда следовало начать военные действия, этот генерал умер. Двор передал начальство генерал-лейтенанту графу Дугласу; и его это назначение застало больным горячкой. Наконец назначен был начальником войск генерал-лейтенант Леонтьев. Между тем в этих распоряжениях из С.-Петербурга прошли шесть недель, так что этот генерал мог выступить в поход только в начале октября. Сущность его инструкций состояла в том, что Россия хотела отмстить за набеги татар; чтобы вторгнуться в Крым, воспользовались временем, когда хан вышел оттуда с лучшими войсками в принадлежащую Персии Дагестанскую область; поэтому генералу Леонтьеву поручалось, не мешкая, вступить в Крым, предать край огню и мечу, освободить русских подданных и истребить совершенно ногайских татар, кочующих в степях между Украйною и Крымом.
Под начальством Леонтьева было 20 тыс. человек регулярного войска, большею частью драгунов, да 8 тыс. казаков. С этою армиею он вступил в степи в начале октября. Сначала дело шло успешно; встречены были несколько ногайских отрядов; из них более четырех тысяч татар умерщвлены; малое число пощажено. Отобрано у них большое количество скота, особенно баранов.
Эти успехи дорого стоили русским. Поход начат был в слишком позднюю пору года, подножный корм начал истощаться; ночи, и в летнюю пору свежие в этом крае, начинали быть холодными; в войске появились болезни, оказался падеж на лошадей. Каждый день насчитывалось значительное число смертных случаев. Больных принуждены были таскать с собою, потому что в этих степях не встречаются города, где бы можно устроить госпитали и оставлять там больных. Армия начинала уже терпеть разные лишения, а ей предстояло сделать еще десять переходов до крымских оборонительных линий. Леонтьев собрал военный совет, на котором было решено воротиться. В это время армия была расположена близ Каменного затона. В ночь перед выступлением в обратный поход выпало снегу на целый фут, и более тысячи лошадей пало. Войска возвратились в Украйну и к концу ноября разместились по зимним квартирам. Полки находились в весьма расстроенном состоянии. Этот поход поглотил более 9 тыс. человек и такое же число лошадей, а выгоды из этого Россия не извлекла никакой. Двор очень огорчился неудачею проекта, успех которого казался несомненным. Виновником проекта был покойный граф Вейсбах. Может быть, если бы он остался в живых, он выполнил бы его лучше своего преемника. Генералом Леонтьевым остались недовольны; однако он оправдался перед военным судом.
Покуда генерал Леонтьев был занят своим несчастным походом, фельдмаршал Миних прибыл в Украйну и принял там начальство над войсками. Он со всевозможным старанием занялся приготовлениями к предстоящему походу, начав с посещения воронежской верфи и с устройства новой верфи в Брянске для постройки небольших судов, годных для плавания по рекам Днепру и Дону до Черного моря. По возвращении оттуда, он объездил украинскую линию, которую исправил во многих местах и вдоль границы привел все крепости или, лучше сказать, укрепленные города и селения, в такое положение, что им нечего было опасаться нападений от татар. Понятно, что для этого нужно было немного, потому что и 2000 татар не решатся атаковать редут, защищаемый 50 солдатами.
Я думаю, не лишне будет здесь дать некоторое понятие об украинских линиях. Петр I предположил их устроить в защиту от набегов татар. После его кончины, до 1731 г., дело на этом остановилось, потом за эти линии снова взялись, и их кончили в 1732 г.; но укрепления были отстроены не ранее 1738 г.; правая сторона линии опирается на Днепр, а левая – на Донец. Всего они простираются более чем на 100 французских лье[7 - Лье – с небольшим четыре версты (т. е. приблизительно 4,5 км. – Ред.).], и на этом протяжении выстроены до пятнадцати крепостей, снабженных хорошим земляным бруствером, штурмфалами, наполненным водой рвом, гласисом и контрэскарпом с палисадом. В промежутках крепостей, по всей линии, устроены надежные редуты и реданы. Линии охраняются 20 000 драгун из милиции, размещенных по крепостям и по селам, нарочно для них выстроенным. В мирное время они получают на одну треть менее обыкновенного войскового жалованья, а взамен им розданы участки пахотной земли, которую они обрабатывают. Это войско набрано из двухсот тысяч бедных дворянских семейств в областях Курской и Рыльской, так называемых однодворцев, т. е. владельцев одного только двора, которые сами пашут свою землю. Эти же семейства обязаны ежегодно высылать на линию из своей среды известное число работников, в помощь войску при земледельческих работах. Скажу мимоходом, что это превосходнейшее войско в России. Из этого войска выбраны были, при императрице Анне, люди как для Измайловского гвардейского полка, так и для кирасирского графа Миниха. Все же войско было сформировано по проекту Миниха в 1731 г. До него, еще при Петре I, существовало это войско в числе 6 тысяч: из числа последних и сформирован был Измайловский полк. Все эти меры не мешали татарам делать набеги на Украйну; на таком большом протяжении линия не могла быть всегда исправно охраняема. Они только и делали, что переходили через линию взад и вперед, совершенно безнаказанно. Только в последнюю войну этих грабителей порядком несколько раз побили и отняли у них добычу, благодаря благоразумным мерам, принятым фельдмаршалом. Осмотрев линии и верфи, Миних расположился на главной квартире в Изюме, казацком городе поблизости линии. По планам двора, поход должен был начаться с осады города Азова, и в то же время надлежало сильно напирать на крымских татар, завоевать, если возможно, весь их край и заложить крепость на берегу Черного моря. Таким образом, большая часть заготовленных запасов оказалась ненужною. Миних постарался вознаградить потерю закупкою большого количества хлеба в России. Но, несмотря на все его старания, дело подвигалось не так скоро, как он желал.
Полкам велено справлять свою походную амуницию. Фельдмаршал снова завел пики, которые было вышли из употребления после Ништадтского мира. Каждый полк обязан был иметь 350 пик, каждая длиною в 18 фут, а также 20 рогаток, длиною в туаз, для постановки перед лагерем. Эти рогатки оказали большую пользу, потому что лишь только войско становилось лагерем, как рогатки выставлялись, и армия была обеспечена от нечаянного нападения. Но пики были бесполезны, даже затрудняли солдат в походе (вторая шеренга несла пики), и, кроме того, надобно было увеличить обоз двумя подводами на полк, так как на них складывались пики больных. Миних распорядился также освободить офицеров и унтер-офицеров от эспонтонов и алебард, которые он заменил более практичными короткими ружьями со штыками.
Военные приготовления русских в Украйне и поход генерала Леонтьева, хотя и неудачный, встревожили Порту. Испытав новый урон со стороны персиян, она опасалась стать в слишком невыгодное положение, если бы еще Россия вознамерилась напасть на нее. Великий визирь пригласил к себе преемника г. Неплюева, г. Вешнякова. Осыпав его учтивостями, он объявил, что намерен сохранить мир со всеми христианскими державами. Он предложил даже заставить татар вознаградить причиненные ими на русской земле убытки. Он обратился также к австрийскому посланнику Тальману и к другим иностранным послам, склоняя их оказать свое посредничество и уладить несогласия, возникшие между обоими дворами. Это, впрочем, не мешало великому визирю принять все нужные меры для защиты границ, усилить азовский гарнизон и отправить в Черное море флот для прикрытая крепости с этой стороны. Морские державы старались отклонить императрицу от войны, но она уже решилась. Некоторые члены петербургского Кабинета были против войны, в особенности граф Остерман. Они доказывали, что Россия ничего не выиграет от войны с турками, а только издержит большие суммы денег и потеряет множество людей без всякой пользы. По их мнению, татары одни покусились на враждебные действия против России; поэтому их одних и следует наказать, не объявляя формальной войны Порте. А для этой цели следует собрать большее число легкой кавалерии, присоединив к ним корпус регулярного войска; все это, в хорошее время года, напустить на Крым, жечь и губить все, что встретится на пути, стараясь проникнуть в глубь страны насколько возможно далее, затем вернуться в Украйну. Если бы Оттоманская Порта вздумала жаловаться на эти действия, то можно было сказать ей в свое оправдание, что Россия не ищет ссоры с ней, но так как многократные жалобы на хищничества, производимые в русской территории, остались без удовлетворения, может быть, оттого, что Порта, занятая внешнею войною, хотела потворствовать татарам, то императрица была вынуждена уже собственною властью наказать разбойников, искавших разорить ее страну, да еще поссорить ее с Портою. Впрочем, императрица ничего так не желает, как жить в согласии с этим двором. Когда война кончилась, тогда все убедились, что доводы эти были справедливы. Потеряв в войне много людей и не выиграв почти ничего, Россия не могла же признать существенной для себя пользою ту славу, которую приобрела ее армия, или, скорее, несколько отдельных лиц. Сам фельдмаршал Миних был против войны с турками; когда же она была объявлена, то он уже не прочь был продолжать ее еще несколько лет.
По приказанию императрицы, граф Остерман обратился к великому визирю с пространным посланием, которое было в то же время манифестом и объявлением войны. В этом документе исчислены были все случаи нарушения мира турками и татарами с начала текущего столетия. В заключение было объяснено, что ее величество вынуждена употребить против Порты Богом дарованные ей средства и тем оградить на будущее время своих подданных от наносимых им обид. Но как императрица решается на это против своего желания, и только с целью получить соразмерное удовлетворение за понесенные империею потери и испытанные насилия, и наконец, добиться прочного мира на условиях, могущих обеспечить на будущее время безопасность и спокойствие государства и народа, то, во избежание пролития крови, ее величество готова на соглашение. И если Порта разделяет эти чувства, то пусть она уведомит о том ее императорское величество и вышлет на границу министров, снабженных достаточным полномочием, с которыми тотчас же могут начаться переговоры.
Венский двор предложил свое посредничество; Порта и Россия приняли его, но ничего из этого не вышло.
Послание Остермана получено великим визирем в одно время с известием об осаде Азова и о походе русской армии в Крым. Вследствие этого визирь издал в Константинополе манифест с объявлением России войны.
Собрав многочисленную армию, великий визирь перешел с нею через Дунай, но это и все, что он сделал во все продолжение кампании. В эту войну Порта следовала политике, которой в прежнее время не держалась. Она дозволила русскому посланнику Вешнякову выехать из Турции, тогда как обыкновенно турки, в случае войны с какою-либо державою, сажали посланника ее в семибашенный замок до заключения мира. Сделав все нужные приготовления к раннему походу, граф Миних в начале марта направился к крепости Св. Анны, выстроенной в 30 верстах от Азова на турецкой границе.
Там, по его распоряжению, были собраны шесть пехотных полков, три драгунские и 3 тыс. донских казаков. Когда узнал об этом азовский комендант, он послал одного из своих офицеров к фельдмаршалу, поздравить его с прибытием на границу, не подавая вида, что подозревает нападения на Азов; он изъявил свои дружеские чувства и, предлагая свои услуги, присовокупляя, что он надеется на взаимность со стороны Миниха; притом выражая уверенность, что граф прибыл в эти края не с враждебною Порте целью, потому что не объявлена война; а что он, комендант, не подавал повода к жалобе. Фельдмаршал ласково принял турка, сделал при нем смотр войску, но только в известном отдалении, постаравшись расположить ряды так, чтобы его малочисленный отряд показался 20-тысячною армиею. Затем он отпустил офицера обратно в Азов, не дав ему никакого положительного ответа, а только поручил ему кланяться паше.
До этого времени у крепости Св. Анны ежегодно собирались войска, которые там стояли лагерем обыкновенно шесть месяцев.
27 марта Миних переправился через реку Дон и направился к Азову, 31-го числа до рассвета, когда войско выступило в поход, генерал-майор Спарейтер был отряжен с 600 человек пехоты и партией казаков, чтобы служить авангардом и прогнать передовые посты неприятеля. Этот генерал подвигался вперед так осторожно и неслышно, что подошел к двум замкам на берегу Дона, близехонько от Азова, и не был замечен. Генерал атаковал и взял замки, не потеряв ни одного человека. В то же время к городу подступил с армией фельдмаршал, завладел несколькими постами, расставил в известном расстоянии друг от друга несколько редутов для прикрытая войска от вылазок из города и совершенно блокировал город с суши.
По приказанию паши, турки, в продолжение всего дня, стреляли из пушек, извещая тем жителей, что крепость атакуют и чтоб они укрылись в городе; однако народ предпочел искать спасения у кубанских татар. 3 апреля, в ночь, фельдмаршал приказал атаковать форт Лютис, который и был взят с потерей одного поручика и трех рядовых убитыми и 12 человек ранеными. В форте найдено 20 как чугунных, так и железных пушек; 50 янычар, и при них офицер, взяты в плен и, вероятно, столько же было убито. Русским отрядом командовал снова генерал Спарейтер.
4-го числа в лагерь прибыл генерал Левашев с одним драгунским полком и тремя пехотными полками. Фельдмаршал передал ему начальство над войсками, облегавшими Азов с суши, до прибытия графа Ласси, которому поручено было распорядиться осадою.
6-го числа фельдмаршал выехал из лагеря под Азовом к Царицыну (городку в двух лье от Днепра, на крайнем конце украинской линии), где формировалась главная армия, которую он должен был принять под свое начальство. В день приезда Миниха, 18-го числа, тут уже находилось несколько пехотных и драгунских полков, под начальством принца Гессен-Гомбургского. Остальная армия прибыла 19, 20 и 21-го апреля. Она состояла из 12 драгунских полков, 15 пехотных, 10 полков милиции, 10 гусарских эскадронов и 12 тыс. казаков, в том числе 5 тыс. донских и 3 тыс. запорожских; остальные были украинские. Численность всей армии состояла из 50–54 тыс. человек. Под командою фельдмаршала находились следующие генералы: принц Гессен-Гомбургский, главный начальник артиллерии, генерал-лейтенанты: Леонтьев и Измайлов, генерал-майоры: Шпигель, князь Репнин, Магнус Бирон, Штофельн, Гейн, Тараканов, Лесли и Аракчеев. Полкам роздан запас хлеба на два месяца, и офицерам приказано взять с собой по крайней мере столько же. Фельдмаршал желал бы снабдить войско и большим запасом провизии, потому что ее было много припасено в течение зимы, но для этого не доставало подвод. Все-таки из-за этого он не решался откладывать поход, а поручил генерал-майору князю Трубецкому позаботиться об этом деле. Он приказал ему отправлять к армии большие обозы по мере того, как он добудет волов, и самому следовать за армиею. Так как несколько полков, по отдаленности зимних квартир от границы, не поспели ко времени сбора всей армии, то им велено прикрывать обозы и следовать за армиею. Между тем князь Трубецкой действовал так медленно, что еще не успел кончить своих распоряжений, когда армия возвратилась в Украйну. Обозы, им отправленные, были так незначительны, что не могли удовлетворять потребностям войск, которые много терпели от голода, как это будет изложено ниже. Другая причина, побудившая Миниха начать поход, заключалась в том, что он никогда не воевал в этой местности и поэтому знал Крым только по рассказам казаков, бывших там по своим торговый делам; он поверил им, что этот край изобилует всем до такой степени, что по прибытии туда армии она найдет там все нужное для своего существования, не имея надобности в подвозе припасов.
Армию разделили на пять колони: первую повел генерал Шпигель, образуя авангард из трех пехотных полков, трех драгунских и части легкого войска. Вторую колонну вел принц Гессен-Гомбургский, третью – генерал-лейтенант Измайлов, четвертую – генерал-лейтенант Леонтьев, пятую и милицию генерал-майор Тараканов. Фельдмаршал большую часть времени следовал с авангардом. Четыре первые колонны находились друг от друга на расстоянии одного перехода; генерал Тараканов несколько отстал от них, потому что не находился еще налицо в то время, когда вся остальная армия выступила в поход. В этом порядке армия шла вдоль реки Днепра, или в некотором расстоянии от реки, вплоть до Каменного затона, напротив Сечи, столицы запорожских казаков. Тут, 10 мая, все четыре колонны соединились. Армия сделала еще пять переходов, не видя и не слыша ничего о неприятеле. Наконец, 17-го числа, во время стоянки войска на берегу речки Дружки, верстах в двух от передовых постов, замечена была партия во сто человек. Казаки кинулись им навстречу, однако никого не захватили. На другое утро более значительный неприятельский отряд подошел к правому крылу армии и удалился, не связываясь даже с казаками.
19-го числа фельдмаршал велел выступить пяти отрядам; каждый состоял из 400 драгунов и 500 казаков. Так как местность представляла обширную равнину, то отрядам велено идти интервалами, имея друг друга в виду, и присоединиться к тому отряду, который будет ближе к неприятелю, и тогда соединиться. Всеми отрядами начальствовал генерал Шпигель. Не прошли они и двух лье, как встретили партию в 200 ногайских татар, которые, завидев издали русских, немедленно бежали. Однако казаки нагнали их, побили нескольких и двоих взяли в плен. Имея приказание двинуться на самое близкое расстояние к неприятелю, Шпигель не успел пройти еще двух лье, как нашел нужным поспешно собрать все отряды. Навстречу ему шел корпус в 20 тыс. человек. Генерал только что успел образовать из драгунов каре и спешить переднюю шеренгу, как неприятель окружил его со всех сторон. С гиком напал он на русских и засыпал их стрелами. Драгуны не смешались, стреляли не торопясь, только когда были уверены, что не промахнутся. Такой отпор так подействовал на татар, что они не смели подойти к каре ближе, как на сто шагов; ограничиваясь тем, что со всех сторон тревожили его, сделали несколько ружейных выстрелов и пустили чрезвычайно много стрел. Узнав об опасности, которой подвергался генерал Шпигель, фельдмаршал во главе 3000 драгун и 2000 казаков, отправился с генералом Леонтьевым выручать его. За ним следовали полковник Девиц с 10 гренадерскими ротами и пикет от всей пехоты. Неприятель, завидев их, поспешно удалился, оставив на месте 200 убитых. В этой атаке, продолжавшейся более шести часов сряду, Шпигель потерял 50 человек убитыми и ранеными. Сам он и полковник Вейсбах были ранены. Большая часть ран произведена стрелами.
Это дело сильно подействовало на обе стороны: татарам оно внушило небывалое уважение к русским, а русские стали презирать татар. Это впечатление много содействовало успехам русских в этой войне. От взятых в плен татар узнали, что хан со всею своею армиею, состоящею из 100 тыс. человек, стоял лагерем в 80 верстах оттуда; что корпус этот, под начальством Калги-султана, был выслан для рекогносцировки русских, о движении которых хан узнал только дней десять тому назад. Калга-султан, т. е. главнокомандующий войска, есть высшее звание у крымских татар; в этот сан хан обыкновенно облекает или родного брата, или ближайшего из своих родственников; он же обыкновенно бывает преемником хана.
Вся армия подошла к самому месту бывшего сражения, так называемой Черной Долине, где и расположилась лагерем. 21-го числа армия выступила в поход, в первый раз образуя каре, в середине которого находился багаж, и этот порядок соблюдался во все время войны, каждый раз, как армия находилась поблизости неприятеля. Вновь взятые в плен татары подтвердили, что в неприятельской армии считается по крайней мере 100 тыс. человек, и что, кроме того, вообще все жители Крыма были принуждены взяться за оружие для защиты своих линий.
Армия расположилась в местности, называемой Татарские Колодцы; проточной воды здесь не имеется на расстоянии шестнадцати верст кругом, но стоит прокопать землю на один фут глубины, как тотчас окажется очень хорошая вода. Армия провела в этом лагере несколько дней; 24-го числа казаки захватили двух гонцов, ехавших из Константинополя; у них отобрали письма великого визиря к хану о том, чтобы последний не надеялся в эту кампанию на помощь турок; как видно, визирь, казалось, был недоволен татарами, навязавшими Порте эту новую войну.
26-го числа армия, сделав переход в 24 версты, расположилась лагерем на речке Каланче. При выступлении армии из прежнего лагеря, ее окружили татары и с криком напали на нее со всех сторон. Русские отделались от них несколькими выстрелами из пушек, которые были так удачны, что сразу многих положили на месте. Это их до того устрашило, что они бросились бежать и скрылись за линиями.
28-го числа армия расположилась лагерем на расстоянии пушечного выстрела от Перекопа. Следующие два дня были употреблены на устройство батарей; затем началась бомбардировка города. Когда армия подошла к крымским линиям, фельдмаршал написал хану, что он послан сюда императрицею для наказания татар за их частые набеги на Украйну и намерен, во исполнение данного ему повеления, предать весь Крым разорению; но что если хан и его подданные намерены отдать себя под покровительство ее величества императрицы, впустить в Перекоп русский гарнизон и признать над собою владычество России, то он, фельдмаршал, немедленно вступит в переговоры и прекратит враждебные действия; первым же условием требует сдачи Перекопа. В ответ на это письмо, 30-го числа, хан поручил мурзе, т. е. татарскому чиновнику, объяснить графу Миниху, что война не была объявлена, и поэтому его удивляет это нападение в его собственном государстве; что крымские татары не вторгались насильственным образом в Россию; вероятно, то были ногайцы, народ, хотя и пользующийся покровительством крымских татар, однако до того необузданный, что с ним и справиться никогда не могли; Россия могла бы ограничиться взысканием с них и наказать по своему усмотрению всех, кого только удалось бы захватить, как это и было сделано в прошлом году; а что он, сам хан, так связан константинопольским двором, что не может решиться на разрыв; что же касается до Перекопа, то он не волен над ним, потому что гарнизон, состоящий из турецкого войска, не согласится на сдачу. Впрочем, хан просил прекратить военные действия, предлагая вступить в переговоры; а заключил объявлением, что если на него нападут, то он будет защищаться всеми силами.
Фельдмаршал, видя, что против татар остается только употребить оружие, отпустил мурзу с ответом хану, что после отказа его от милости императрицы и от предлагаемых мер кротости, он увидит опустошение страны и пылающие города; что, зная вероломство татар, он не может им верить, когда они предлагают переговоры. По отъезде мурзы велено армии готовиться к наступлению.
Тотчас по пробитии зори, полки встали под ружье; в лагере оставлены больные и по десяти человек из каждой роты для охраны обозов. Армия, взяв дирекцию направо, шла шестью колоннами; к полутора тысячам человек, отряженных к батареям, присоединена еще тысяча, и велено им подойти к правому флангу линии и за час до рассвета произвести фальшивую атаку для привлечения внимания неприятеля в эту сторону. Армия шла всю ночь в глубоком молчании. В версте от линии она остановилась на часовой отдых в ожидании рассвета. Ничего не зная о движении армии, татары обратили все свои силы к стороне фальшивой атаки и очень удивились, увидев слева от себя армию, построенную в шесть колони. Русские солдаты с величайшею смелостью бросились в атаку; сначала неприятельский огонь был очень силен, да и ров оказался глубже и шире, нежели полагали; но как он был сух, то солдаты, спустившись туда и с помощью пик и штыков помогая друг другу, стали взбираться наверх. Между тем артиллерия не переставала громить бруствер. Увидав, что дело принимает серьезный оборот, татары не дождались появления русских наверху бруствера и обратились в бегство, бросив свой лагерь, впрочем, довольно скудно снабженный. Теперь армия могла перейти линии, не встречая уже препятствий. Они довольно своеобразны, что можно видеть из следующих подробностей. Длина их 7 верст, от Азовского до Черного моря. Вход к ним один, по большой дороге к Перекопу, входящему в состав линии; вдоль линии выстроено шесть каменных башен, защищенных пушками. Ширина рва 12 туазов, глубина 7, а вышина от дна до верхнего края бруствера 70 фут, при соразмерной толщине бруствера. Над этими линиями до самого окончания их работали в продолжение нескольких лет 5000 человек, и татары воображали, что линии неприступны. Правда, что всякое другое войско, кроме татарского, сумело бы не так затруднить переход через них. Тем не менее вход в Крым был и иначе доступен. Впоследствии узнали, что рукав Азовского моря, к которому примыкают линии, летом до того мелеет, что глубина в нем не превышает трех фут[ов], так что можно обойти линии. В следующие два похода граф Ласси этим путем прошел в Крым. В упомянутых мною башнях, выстроенных вдоль линии, еще держался гарнизон, состоявший из янычар. Из ближайшей к армии башни канонада продолжалась и побила несколько людей. Тогда граф Миних поручил принцу Гессенскому отрядить туда офицера с людьми с тем, чтобы выбить оттуда неприятеля. На ту пору, что принц получил этот приказ, при нем находился капитан Петербургского гренадерского полка Манштейн. Последний просил назначить его туда, на что принц согласился. С 60 человек своей роты Манштейн отправился. Топорами разрубили дверь в башню, невзирая на огонь неприятеля; капитан вошел с горстью людей, предлагая неприятелям сдаться; турки согласились и начали было складывать оружие, как один из гренадер ударил штыком янычара; взбешенные этим поступком, турки снова взялись за сабли и стали защищаться; они убили шестерых гренадер и ранили 16, в том числе и капитана. Зато все 160 янычар, охранявших башню, были заколоты. Гарнизоны прочих башен поступили умнее: бежали все вовремя, вслед за татарами. Все это дело стоило русским убитыми одного офицера и 30 человек рядовых, да ранеными 1 офицера и 176 человек рядовых. Фельдмаршал отрядил 2000 рабочих, которым было поручено в нескольких местах линий проложить дорогу для обоза армии, ставшей лагерем на той стороне. А в покинутый за ночь русский лагерь вступил генерал Тараканов с своими полками милиции.
Фельдмаршал требовал от коменданта Перекопской крепости, чтобы он сдался. Паша просил сутки сроку на размышление, на это последовало согласие; по прошествии этого срока, 1 июня, он поручил двум своим офицерам просить Миниха о свободном пропуске его с гарнизоном, для присоединения к татарскому хану. Сначала хотели, чтобы он сдался военнопленным, но после его отказа и еще нескольких переговоров, ему дали обещание, что его проводят до первой приморской пристани, откуда он с своими людьми должен отплыть в Турцию; и взято с него слово, что он в течение двух лет не будет участвовать в войне против России. Однако русские нарушили условия. По выходе коменданта с гарнизоном в 2554 человека из крепости, с ним поступили как с военнопленным. На жалобы его отвечали, что Порта и хан, в противность условию последнего трактата, задержали 200 человек русских купцов, и поэтому, пока их не выпустят, и ему не дадут свободы. Турецкий гарнизон заменили 800 гренадер, а граф Миних расположился в городе на квартире. В складах не оказалось большего запаса; в крепости и в башнях насчитали до 60 пушек, в том числе нескольких с русским гербом, отнятых во время несчастного похода в Крым князя Голицына в прошлом столетии.
В городе Перекопе до 800 домов, большею частью деревянных; улицы, как во всех турецких городах, очень узки, а городские стены фланкированы башнями старинной формы укрепления, из дурного песчаника, который рассыпается при первом пушечном выстреле. Одним словом, Перекоп не может выдержать осады. Белозерскому полку велено занять город, а командир полка Девиц назначен комендантом крепости. Кроме того, граф Миних отдал под его команду 600 казаков и принял также другие меры для защиты линии. 4 июня генерал-лейтенант Леонтьев с 10 тыс. регулярного войска и 3 тыс. казаков был отряжен к Кинбурну, укрепленному городку по сю сторону устья Днепра, против Очакова, с целью взять Кинбурн и преградить буджакским татарам переправу через реку. В тот же день фельдмаршал собрал военный совет для обсуждения дальнейших военных действий. По мнению почти всех генералов, надлежало армии стоять у Перекопа до самого конца похода и высылать только отряды в неприятельский край для опустошения его. Но Миних, мечтавший не более и не менее как о завоевании Крыма, не согласился с этим мнением. Он доказывал, что предлагаемые действия ни к чему не поведут, и самое взятие Перекопа бесполезно, если из победы не будут извлечены все выгоды; а отряжать людей небольшими партиями во внутрь страны слишком опасно, потому если бы они зашли далеко в край, то их было бы легко отрезать и разбить. Тогда генералы стали представлять графу Миниху необходимость выждать по крайней мере первые обозы с припасами, так как в наличности оставалось хлеба на армию только на 12 дней. На это Миних возразил, что армия, находясь в неприятельской земле, должна стараться и продовольствоваться на счет татар; цель похода, по мыслям двора, состоит именно в том, чтобы не давать вздохнуть этим разбойникам и разорять их край, если не удастся утвердиться в нем более прочным образом. И затем фельдмаршал приказал, чтобы армия готовилась в поход на другой день. С этой минуты Миних и принц Гессенский перестали быть друзьями; образ же действий принца в этот поход, как и в следующий, не принес ему чести. 5 июня фельдмаршал выступил из окрестностей Перекопа, направляясь к центру Крыма. Татары совершенно окружили армию, которая постоянно шла в каре. Они не переставали беспокоить ее, но только издали, а как скоро приближались на расстояние пушечного выстрела, то достаточно было нескольких ядер, чтобы разогнать их. 8-го числа они могли бы наделать много вреда русскими, если б сумели воспользоваться случаем. Направляясь по дороге к Козлову, армия подошла к морскому проливу, называемому Балчик, через который надо было переправиться, а моста не было. Казаки отыскали несколько мелких мест и армия прошла их вброд; при этом в каре образовался интервал в полторы тысячи шагов; человек двести татар ринулись в образовавшийся промежуток, и вместо того, чтобы схватиться с войском, принялись расхищать обоз, а отстоявшая оттуда на пушечный выстрел татарская армия только поглядывала на них. Русские успели тем временем сомкнуться; порядочное число татар побито, у прочих настолько хватило духу, что они саблями очистили себе дорогу.
9-го числа армия стояла на месте. Известясь, что неприятель стоит в 12 верстах оттуда, фельдмаршал под вечер отрядил всех гренадер армии, 1500 драгун и 2000 донских казаков и, поручив их начальству генерал-майора Гейна, приказал им идти всю ночь со всевозможными предосторожностями и стараться напасть на неприятеля на рассвете врасплох.
Если б это дело было поручено не генералу Гейну, а всякому другому, то оно имело бы успех, и немалая часть неприятельского войска была бы уничтожена. Этот же генерал, чем бы ускорить марш, провел половину ночи в ранжировке солдат и подвигался медленно. Донские казаки, выступив вперед, на рассвете ударили на татарский лагерь, где почти все еще спали, и принялись колоть и рубить все, что попадало под руку. Поднялась тревога, татары вскочили на лошадей, и, увидев, что имеют дело только с казаками, в свою очередь ударили на них и принудили с большою потерею ретироваться. Они могли бы совершенно разбить их, если бы, завидев приближавшийся отряд генерала Гейна, сами не обратились в бегство, бросив свой лагерь, в котором нашлось много фуража и несколько палаток.
Фельдмаршал выступил в поход как только занялся день; в оставленной неприятелем местности расположились лагерем. Потеря была почти равная с обеих сторон, а именно около 300 человек, с тою разницею, что у неприятеля убито несколько знатных начальников.
По приказанию графа Миниха, Гейн, за неисполнение данных приказаний, был арестован и отдан под военный суд, который приговорил его к лишению чинов и дворянства и к пожизненной службе рядовым в драгунах милиции. Приговор был буквально исполнен. Это было довольно строгое наказание за проступок, заключавшийся в трусости, а может быть, и глупости, или неуменьи распорядиться как следует. Но в России строгость – условие первой необходимости, потому что там примеры снисхождения не производят того действия, что строгость. Там привыкли ничего не делать, если не заставят силою.
Несмотря на то что план – напасть врасплох на татар и разбить их – не имел всего желаемого успеха, последние уже не отваживались стоять на близком расстоянии от русской армии; они даже оставили ее в покое в продолжение нескольких дней, показываясь только малыми отрядами и то издали.
Армия продолжала поход по направлению к Козлову, и 15 июня подошла к городу на расстояние восьми верст, откуда усмотрен был сильный пожар. 16-го – граф Миних отрядил всех гренадер армии, донских казаков и запорожцев и, поручив начальство над ними генералу Магнусу Бирону, приказал атаковать Козлов. Ворота города оказались открытыми и все предместье в огне: татары подожгли дома христианских купцов. Обыватели же из турков удалились по направлению к Бахчисараю, а турецкий гарнизон, сев на суда, которых было тридцать, отплыл в Константинополь. В городе оставалось только около 40 купцов из армян.
Козлов окружен прочною каменною стеною, снабженною большими башнями; ров очень широкий и высечен в скале. Гавань хорошая и просторная, способная вместить до 200 судов. Это самый торговый город в Крыму; в нем до 2500 домов, большей частью каменных, и несколько красивых мечетей; есть и христианская церковь в предместье. Турки обыкновенно содержат в Козлове гарнизон в 3000 человек.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70400623) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Русская История, соч. К. Н. Бестужева-Рюмина. СПб., изд. 1872 г., т. I, с. 201.
2
Всех изданий Манштейна было: на франц. четыре (Лейпциг, 1771 г., Амстердам, 1771 г., Лион, 1772 г., Париж, 1856 г.); на английск. три (Лондон, 1770, 1773 и 1856 гг.); на немецк. два (Бремен, 1771 г., Лейпциг, 1771 т.). Из всех этих изданий – французские не имеют никакого исторического значения, так как хотя сделаны с рукописи автора, но поправленной Вольтером; английский перевод сделан с французского подлинника, но со многими ошибками, на что указал еще в 1771 г. издатель немецкого перевода Манштейна. Самое исправное издание этих «Записок» – немецкое, 1771 г., весьма тщательный перевод с подлинной французской рукописи автора.
3
Васильевский остров составляет часть города Петербурга. Петр I подарил его даже весь Меншикову, но потом взял его обратно, полагая выстроить на нем весь Петербург, но план этот не состоялся.
4
Так у автора. – Ред.
5
Герцогиня Мекленбургская в то время уже несколько лет проживала в Москве. Она разошлась с своим супругом в 1719 г. и возвратилась в Россию.
6
Все помещенное здесь в скобках в подлиннике автором зачеркнуто и поставлен знак для выноски, но выноски в рукописи нет, между тем для связи изложения это место необходимо.
7
Лье – с небольшим четыре версты (т. е. приблизительно 4,5 км. – Ред.).