Дивный новый мир. Фантастика, утопия и антиутопия писателей русской эмиграции первой половины XX века
Елена Соломински
Сборник знакомит читателя с произведениями, написанными в прошлом веке. Разговор о будущем – лишь отчасти сказка, которая часто удивляет своим предвидением. На вопрос «А что же завтра?» сегодня не менее трудно найти подходящий ответ, чем в те далекие годы. И главный вопрос, который волнует многих: «Каким будет человек будущего?». Мир сделал поразительный виток истории, но за сто лет почти ничего не изменилось: экономические кризисы, социальные проблемы, потоки беженцев и угроза тотальной войны. Человек завершающейся эпохи гуманизма уступает место примату формализованных решений и искусственному интеллекту. Мир мерцает надеждой консолидации человечества и дрожит на пороге новых катастроф. Этот сборник – увлекательное путешествие в тексты прошлого, адресованные поколениям будущего.
Дивный новый мир. Фантастика, утопия и антиутопия писателей русской эмиграции первой половины XX века
Составитель Елена Соломински
В оформлении книги использованы иллюстрации и публикации отечественных и европейских периодических изданий 1825–1925 гг.
@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© Е. Соломински, составление, вступительная статья, 2024
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2024
От составителя
Дрожащий мир
Париж, Берлин, Константинополь, Копенгаген, Ницца, Прага, Варшава, Харбин, Нью-Йорк и еще сотни городов, где в следствие большевистского переворота и гражданской войны в 1920-е годы оказались русскоязычные эмигранты, как те, которые бежали сами, так и высланные из страны принудительно. За годы и десятилетия пребывания в чужом языковом пространстве, эмигранты не только не вошли в него (за редким исключением: О. Фелин, П. Тутковский, В. Набоков), но даже и не стремились к этому. Вспомним слова В. Набокова «В Берлине и в Париже, двух столицах изгнанничества, русские эмигранты создали компактные колонии, культурное содержание которых значительно превосходило средний показатель тех лишенных крепости иностранных сообществ, в среде которых они разместились»[1 - http://nabokov-lit.ru/nabokov/proza/pamyat-govori/pamyat-govori-14.htm]. То, что их связало – русский язык и пространство культуры, их общее прошлое, их пережитое – было для них несравнимо больше и значимей того, что происходило в их иноязычном окружении. В практически коллективном, но по сути глубоко личном, переживании эмиграции и утраты в буквальном смысле слова земли под ногами, вероятно, самые отчаянные были увлечены миром фантазий о будущем и утопией, как литературной формой произведения. Попытка заглянуть в будущее и увидеть человека будущего – эта идея двигала визионерами.
Стоит отметить, что попытки эти не возникли на ровном месте. Они связаны с мистикой, сказочной историей, как популярными литературными жанрами. Фантастических героев можно встретить в произведениях Н. Гоголя, С. Крылова, О. Сенковского, А. Куприна, Ф. Сологуба, Н. Тэффи, В. Брюсова, Л. Андреева и А. Грина, а также в утопических произведениях А. Радищева, В. Одоевского, Н. Чернышевского, Ф. Достоевского, М. Салтыкова-Щедрина. Визуализация темы технического прогресса и образов будущего находила отражение на рубеже веков на страницах художественных и сатирических дореволюционных журналов, таких, как «Стрекоза», «Будильник», «Шут» и в рекламных листках, например, кондитерской фирмы «Эйнем». Техническим новшествам, контактам с другими планетами и путешествиям на Марс посвящались статьи дореволюционных журналов «Наука и жизнь», «Вокруг света», «Огонек», «Научное обозрение». Существенную роль на рост интереса к футурологическим темам оказали и публикации романов Жюля Верна на русском языке, которые были популярны в дореволюционной России[2 - В романе “Клодиус Бомбарнак” Верн описал журналиста, который по заданию редакции совершает поездку по Трансазиатской магистрали – от Каспийского моря до Пекина. На русском языке роман вышел в 1906 г., когда Закасапийская железная дорога еще строилась. О влиянии Жюля Верна на творчество упоминали Л. Толстой, А. Чехов, В. Брюсов и др.]. Наряду с техническими и социальными нововведениями переводы футурологических романов будили у молодого поколения интерес к путешествиям, фантазиям, давали импульс к познанию нового, неизведанного, мечтам о будущем[3 - Ш. Рише. Через сто лет = (Dans cent ans) ? Шарль Рише; Пер. с фр. под ред. [и с предисл.] Евгения Гаршина. – Санкт-Петербург: типо-лит. Б.М. Вольфа (1893), А. Кирхегейм «Вечная утопия» (1902), А. Фойгт «Социальная утопия» (1906), В.В. Битнер «Социальная утопия» (1910). Подробнее об этом: Вечер в 2217 году. Русская литературная утопия. Утопия и антиутопия XX века. Сост., авт. Пред. В.П. Шестаков., М.: Прогресс, 1990. С. 15–16.].
На рубеже веков ожиданием грядущего нового человека была наполнена вся поэзия Серебряного века. Спасителя или спасение русская интеллигенция неутомимо искала в русском космизме, в антропософии, в живой этике Рериха, в идеях аграрного социализма Чаянова или утопического коммунизма Ленина[4 - Напр.: В. Брюсов «Республика Южного Креста»; К. Мережковский «Сон в зимнюю ночь»; А. Богданов «Красная звезда» и «Инженер Мэнни»; А. Чаянов «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии»; П. Краснов «За чертополохом» и др.]. Мистицизм и оккультизм вызывали у публики большой интерес. В среде русской интеллигенции лет на 100 позже, чем во Франции становятся популярны сеансы вызывания духов известных и малоизвестных литераторов, исторических личностей, предсказывающих будущее или (якобы) вещающие тексты присутствующим. Последствия Первой мировой войны, но особенно большевистский переворот 1917 г. привели к невиданному краху системы политических и общественных институций, трагедии миллионов изгнанников, ставших врагами в своем отечестве и оказавшихся на чужбине. На смену ожиданиям прихода Спасителя в белом венчике из роз пришел вполне конкретный человек, с группой сотоварищей, взявших власть в свои руки, преследуя и подавляя всякое сопротивление. Как и почему это произошло, и как с этим жить дальше? – этими вопросами многие эмигранты задавались до конца своей жизни. Темы и контексты своих произведений о будущем они находили в новостных колонках русскоязычной периодики и в личном опыте прошлого и настоящего.
Мир 1920-1930-х годов – это мир значительно возросших скоростей, мир индустриального пространства и технологических инноваций. Мир патриархальных ценностей канул в прошлое на рубеже 1900-х годов. За 20 лет ускорилась общественная, политическая жизнь, существенно изменился труд (активно внедрялись конвейеры и машинное производство). Стремительно менялась коммуникация людей в городах (развитие всех видов транспорта, телеграфной связи и фотографии, телефонизация крупных городов, запуск линий метро, пневматическая почта, ряд нововведений, продемонстрированных на Всемирных выставках в Париже в 1878, 1889, 1900-х гг.). Новые открытия произошли в медицине и химии (открытие рентгеновских лучей, достижения Юнга и Фрейда в области психологии). Страх перед новизной техники соединялся с ростом интереса ко всему новому, выплескиваясь карикатурами и шаржами на темы настоящего и будущего на страницах художественных журналов, как в России, так и в Европе. На своем пути к популярности технические инновации часто вызывали протесты общественности и конфликты с властями: так было с движением трамваев и велосипедов; страх вызывали «черные автомобили» и рентгеновское излучение. Панику и ужас вызвало газовое и химическое оружие, впервые примененное в Первой мировой войне. Последствия Первой мировой войны стали трагедией для населения России и Европы: вплоть до начала 1920-х годов в ряде стран действовали продуктовые карточки, тысячи людей продолжали жить в лагерях для военнопленных, границы ряда стран Европы были изменены. В Германии выплаты по репарациям легли тяжелым бременем на население, усилив неприятие к беженцам. Писатель Евгений Замятин так описывал конец 1920-х годов: «Беспокойство было всюду в Европе, оно было в самом воздухе, им дышали.
Все ждали войны, восстаний, катастроф. Никто не хотел вкладывать денег в новые предприятия. Фабрики закрывались. Толпы безработных шли по улицам и требовали хлеба. Хлеб становился все дороже, а деньги с каждым днем падали в цене. Вечное, бессмертное золото вдруг стало больным, люди потеряли в него веру. Это было последнее, ничего прочного в жизни больше не оставалось. Прочной перестала быть самая земля под ногами»[5 - Е. Замятин. Бич божий // Е. Замятин. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2. Русь, Русская книга, 2003, С. 369.].
Страх перед войной, крушением мира и аппокалипсисом будущего, как «временем катастроф» на десятилетия закрепился в сознании масс, вызвав ответную реакцию – стремление к миру, пацифистские и гуманистические инициативы в образовании и воспитании. Не случайно, впервые определение «время катастроф», в меньшей степени техногенных, в большей социально-политических, возникает в эмиграционном Берлине в 1922 г.: его автором является беженец из Российской империи, философ и писатель Фишель Шнеерсон, очевидец Первой мировой, революций и погромов. Революционные годы и гражданская война в России привели к массовым жертвам, гонениям и миграции населения.
Определение «озверения» человека, получившее распространение в годы Первой мировой войны часто можно встретить в публицистических и эпистолярных текстах, датированных годами гражданской войны и эмиграции. Образ зверя, не новый в русской литературе. Начиная с переводов басен Лафонтена, текстов Крылова, и позже в периодических изданиях эмиграции он становится многоликим и встречается в русскоязычной литературе практически всех странах. Можно сказать, что в текстах авторов-эмигрантов возникает целый зверинец: тут и орлы, и кречеты, и медведи, и зайцы, и, конечно, ослы и свиньи, характеризующие тех или иных исторических персонажей, политиков и интеллектуалов. Шаржированные или карикатурные визуальные образы дополняются текстовыми произведениями разного жанра, как в прозе, так и в поэзии. В этих произведениях мифологические образы и фантастические сюжеты являются элементами утопии, часто несущими и сатирическую нагрузку. В даный сборник включены три произведения с тем, чтобы познакомить читателя с жанром, практически исчезнувшим в настоящее время. Это два знаковых произведения Алексея Ремизова (1877–1957) рассказ «Асыка» о главе Обезьяньего царства по имени Асыка, датированный 1932 г., а также роман «Лошадь из пчелы», написанный в 1920-е годы, повествующий о хождении по Гороховым мукам бывшего канцеляриста и трех кавалеров Обезьяньей Великой и Вольной Палаты (обезволпала). Образ Асыки вырос из рисунка 1917 г., позже повторенного в 1922 г.[6 - Елена Обатнина. Царь Асыка и его подданыее. Обезьянья великая и Вольная палата А.М. Ремизова в лицах и документах. Изд. Ив. Лимбаха, 2000. https://imwerden.de/pdf/obatnina_tsar_asyka_i_ego_poddannye_ remiz0va_2001_text.pdf]. Оба произведения были изданы в сборнике «Взвихренная Русь» (издательство «Таир», Париж, 1927 г.). В романе «Лошадь из пчелы» героями становятся известные персонажи эпохи символизма: поэт А.А. Блок, философ А.З. Штернберг, писатель К.Ф. Сологуб и художник К.С. Петров-Водкин и др. Гротеск и трагедия представлены автором, который с 1921 г. жил сначала в Берлине, а потом в Париже, как театр политического абсурда. В утопическом пространстве соединяются элементы реального прошлого и абсурдного настоящего. Жизнь многих эмигрантов в Берлине именно такой и была: бесправие беженцев и отсутствие средств, стремление продолжать творческое дело, начатое до эмиграции, сохранив контакты дореволюционных профессиональных кругов и сообществ – многие редакции и союзы, возникшие в старой России продолжили свою деятельность и в эмиграции. Анималистические образы использует и А. Гидони (1885–1943) в своем романе «Осел в богатстве. Повесть 1950 года». Дважды эмигрант из России – он уезжал в 1909 г. из империи, но вернулся, в 1921 г. он совершил повторную попытку расстаться уже с советской Россией. На этот раз навсегда. Гидони, прежде всего, благодаря его разнообразным искусствоведческим интересам и лекционной деятельности жил в разных странах: в Щвейцарии, США, Германии, Франции, Литве и в Марокко. Его сатирико-фантастическая повесть была написана им в Европе под впечатлением от его поездки в США и издана в 1924 г. на немецком языке под названием “Dizzy. Erzahlung aus dem Jahre 1950” («Дицци. Рассказ 1950 года») в газете “Rote Fahne” («Красное знамя»), в № 124–143 в берлинском издательстве Malik-Verlag. Год спустя повесть была переведена на русский язык и вышла в Москве в издательстве «Труд и книга» с титулом «Осел в богатстве. Рассказ 1950 года». Повесть является одной из первых русскоязычных сатирических утопий, написанных в эмиграции, и содержащей критику капиталистической экономики. В описанном обществе «всякое проявление человеческого чувства является роскошью», неуч становится миллионером, человек обязан обладать только железной волей и верой в успех; миллионное состояние наследует… осел. Случайная находка нефти приносит миллионы, все товары заказываются через системы связи (!), а реклама заполняет собой все радио-экраны. В 1950 г. мир оказывается снова на грани войны: миллиардные займы, главы государств и правительства поклоняются ослу, паника на биржах и новое оружие, готовое уничтожить все живое – таковы признаки предвоенного времени. События повести происходят с кинематографической скоростью: мир от краха спасает случай и… осел Дицци, т. е. то самое домашнее животное, которому как золотому агнцу поклоняются лидеры держав. Синематографичность действия у Гидони не случайна: любитель кино, он также был и кинокритиком. Эпоха великого немого в начале XX века представлена еще не утопиями, но кинематографом, где все больше популярны элементы фантазии и мистики. Решающий рывок на пути в неизведанные и утопические миры делает новый жанр этого времени – анимация: в 1906 г. восторг зрителей в Европе вызывают анимационные эксперименты Жоржа Мельеса: в 1902 г. выходит его «Путешествие на Луну», в 1904 г. – «Путешествие через невозможное». В России режиссер Владислав Старевич создает свои картины-фантазии, героями которых становятся созданные им «куклы-насекомые» и «куклы-звери» – мир новой утопии. В 1920 г. в Германии выходят первые фильмы ужасов, в основу которых легли идеи сверхчеловека и связанных с этим кошмаров: «Голем», режиссеров Хенрика Галеена (Heinrich Gallen) и Пауля Вегенера (Paul Wegener) (1915), а также «Кабинет доктора Калигари» режиссера Роберта Виене (Robert Wiene) (1919). В 1922 г. эту же идею – власти над миром – развивает лента «Носферату» немецкого режиссера Фридриха Вильгельма Мурнау (Friedrich Wilhelm Murnau). В 1927 г. появляется первая европейская антиутопия – фильм «Метрополис» (реж. Фритц Ланг). Кинематограф в отличие от иноязычной литературы стал тем медиа, которое пользовалось большой популярностью у русской эмиграции: премьеры фильмов обсуждались в эмигрантской среде и прессе, образы кинематографа вдохновляли писателей. В конце 1920-х годов появляются и документальные ленты о мегаполисах, наполненные ритмизацией жизни, индустриализацией, динамикой общественных пространств, движением масс и новой техникой: «Москва» (1927), «Берлин» (1928), «Один день в Нью-Йорке» (1929). Пространство городов в этих лентах обретало черты механического двигателя и ассамбляжа из картинок повседневного быта горожан. Последние выглядели винтиками проспектов и улиц, машин и фабрик, всего нового, что пришло с миром техники и изобретений. Зритель был восхищен и впечатлен мощью техники, но и подавлен своим одиночеством и беспомощностью перед этим макро-гигантом. В Германии эти настроения усиливались под влиянием политических и экономических кризисов, особенно гиперинфляции 1923 г., которая повлияла на массовые увольнения и усиление потоков беженцев, уезжающих из страны.
Пример города технического хаоса и перепроизводства, города победивших человека вещей представляет собой перформативное пространство, в котором разворачиваются события киносценария Льва Лунца (1901–1924) «Восстание вещей» (1923 г.)[7 - Впервые киносценарий «Восстание вещей» был опубликован в «Новом журнале», № 79,1965 г. С. 44–79.]. Как и у Гидони, действие у Лунца происходит в 1950 г. в некой островной республике. Здесь появляется ледяная женщина-машина, одушевленные и неодушевленные герои, читатель становится свидетелем обсуждения запроса в палате депутатов о новых секретных вооружениях. В киносценарии наряду с элементами поэзии футуристов (например, озвучивание языка вещей в виде звуков, щелчков, свиста и пр.) присутствует и использование библейских ассоциаций и эсхотологических мотивов[8 - Евгений Лемминг. Комментарий к Л. Лунц «Восстание вещей» // Лев Лунц. «Обезьяны идут!»., сост., подг. текстов Е. Лемминг, вст. статья В. Шубинский, ИНАПРЕСС, Санкт-Петербург, 2003. С. 449.], что отсылает к популярным синематографическим решениям того времени. Впрочем, Лунц опередил свое время: в его киносценарии ожившие предметы – мебель в комнате, автомобили на дорогах несут смерть героям, что в западном и американском кинематографе нашло отражение лишь после 1970-х годов. Формулируя постулат «Вещи не могут сами…» один из героев приходит к выводу о необходимости нового человека для управления вещами, не духовного лидера, но и не машины, но человека, который найдет баланс между эмоциями и порядком. Он резюмирует: «Так сделай с Катрионой новых людей и правь вещами! Не пускай тех, старых… Новых людей создай… Точных, спокойных. Чтоб не было крови, убийств, беззаконий!». Проблема конструирования нового человека интересовала в те годы, как философов, так и писателей. Эксперимент по созданию нового общественного строя в советской России давал уникальный материал и для безграничных фантазий на тему человека будущего[9 - Этой теме посвящены, например, книги Евгения Штейнера «Авангард и построение нового человека: искусство советской детской книги 1920 годов». Москва, НЛО, 2002, а также тот же автор «Что такое хорошо. Идеология и искусство в раннесоветской детской книге», НЛО, 2019.].
О духовном мироустройстве будущего общества жарко спорили многие авторы-беженцы из России. Гонения и погромы обусловили одновременное присутствие двух тенденций в беженстве: секуляризации вплоть до разрыва с собственной религиозной традицией и роста интереса к новым религиозным учениям, философским концепциям и утопиям, популярным в Европе. Залман Шнеур (наст, фамилия Залкинд, 1887–1959), еврейский писатель и поэт, всю жизнь писавший на идише и иврите, был учеником известных еврейских писателей – у Х.Н. Бялика он брал уроки Талмуда, у Ш.Л. Гордона он работал редактором детского литературного еженедельника «Олам катан» (1901–1905) и, наконец, у И.Л. Переца он был переписчиком. Шнеур вбирал в себя не только знания, но и культурные пласты разных стран: в Сорбонне он слушал лекции по литературе, философии и естествознанию, в Берлине – изучал медицину и работал в редакциях газет и журналов на идише; дороги странствий вели его через многие города Европы, США и Северной Африки; умер он во время поездки в США и нашел вечный покой в Израиле. Последний раздел его единственного опубликованного в Берлине в 1923 г. сборника на русском языке «Рассказы» (авторизованный перевод И. Шехтмана[10 - В комментарии переводчик уточняет, что произведения сборника были написаны автором в 1904–1911 гг.], издательство С.Д. Зальцмана) назван «Из мира видений» и имеет подзаголовок «Из «Книги о космосе». Возможно, автор готовил сборник с данным названием, который так и остался неизданным. Рассказы, входящие в вышеназванный раздел («Вначале», «И было завершено», «Царица Свобода», «Моя тоска», «Время») представляют собой мистико-фантастические тексты, написанные белым стихом, по музыкальности текста напоминающие строки Андрея Белого. Это чистая абстракция мира и человеческого бытия. В данное издание включены три рассказа («Вначале», «Моя тоска», «Время»). Шнеур использует метафору одушевления неодушевленного (тоски, времени, свободы), обращаясь к Тоске и Времени, как к живым сущностям, эпическим языком молитвы. Автор ощущает бег времени, слышит его шум (вспомним вышедший в 1925 г. сборник автобиографических очерков Мандельштама «Шум времени») и говорит со Временем. По насыщенности и мистической возвышенности тексты его «видений» похожи на мифологические отступления романа «Гренадирштрассе» (1931) уже упоминавшегося выше выходца из известного хасидского рода Фишеля Шнеерсона. Его роман, повествующий о жизни еврейских эмигрантов в Берлине, был написан на идише и годом позже опубликован в Варшаве. Автор увлекает читателя в мир личных переживаний, утопических образов и мистики. Париж и Ницца, Копенгаген, Варшава, Вена, Бремен, Висбаден и Гамбург становились перевалочными пунктами, бивуаками, многих эмигрантов, которые в страхе перед растущим антисемитизмом покидали Европу, уезжая в США, подмандатную Палестину, Аргентину, Австралию и др. Стихотворение Мандельштама «Концерт на вокзале» (1921 г.) – лучшая иллюстрации голоса времени той эпохи:
«Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но видит бог, есть музыка над нами…..
И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит…
…Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит!»[11 - О.Э. Мандельштам. Концерт на вокзале // Собр. соч. в 2-х т., т. 1. Стихотворения 1908–1925 гг., с. 139. https://rvb.ru/20vek/mandelstam/dvuhtomnik ? о it ext ? vol_i ? о iver sus /0122.htm]
Письма, стихи, дневники и литературные произведения эмигрантов содержат немало свидетельств этой уникальной музыки памяти, анданте и аллегро лиловых теней, аромата ветки сирени, запаха снега, прощального взгляда. Но самое значимое место в пространстве памяти занимали у большинства эмигрантов воспоминания о революции, трагедии гонений и утрат. Отсутствие ощущения себя в море драматических будней беженства приводило авторов к капсулированию в темах прошлого либо в пространстве утопического макромира, когда победившие красные захватывают не только новые страны, но и целые планеты. Освобождение от красных представлено разнообразными фантастическими способами, которые изобретают гениальные ученые, спасающие Россию (или человечество): всевозможные «лучи смерти», яркие взрывы, испепеляющие власть большевиков, можно встретить у ряда авторов-эмигрантов (например, «Перст Божий. Гибель российской коммуны: Фантастическая повесть» П.П. Тутковского (Новый Сад, 1924), «Диктатор мира: Роман будущего» А. Ренникова (Белград, 1925)? «Пугачев-победитель: историко-фантастический роман» М.К. Первухина (Берлин, 1924), «Похитители огня» В.Я. Ирецкого (Берлин-Лейпциг, 1925). Интересно, что наряду с ожидаемым крушением коммунистического мира в отдельно взятой России или по всему миру или даже на острове коммунистического рая (см. Например И.Ф. Наживин «Во мгле грядущего»), авторы-эмигранты видели успешный исход борьбы с большевизмом сквозь призму исконно-русского сознания. Так, роман П.П. Тутковского завершается великим молебном патриарха и утверждением православной монархии, повесть И.Ф. Наживина «Круги времен» – уничтожением коммунизма в России в 1947 г. и воцарением в Европе (!) русского князя. В романе будущего «Диктатор мира» А.М. Ренникова Россия не только восстанавливает монархию, но и противостоит всем странам Запада. Этот же исход видит П.Н. Краснов, осужденный в 1947 г. решением Военной коллегии Верховного суда СССР и расстрелянный в Москве по делу «красновцев». Главными героями его романа «За чертополохом» (1922) становятся уже потомки эмигрантов, т. к. роман адресован новому поколению, которому завещано освободить Россию.
Считающийся классикой советской фантастический литературы, роман «Аэлита», А. Толстой начал писать в 1921 г. находясь в эмиграции, в Берлине. В сюжете романа отразились все мотивы, которые волновали эмиграцию: здесь и революция, и ответственность интеллигенции, гибель цивилизации и исход, противопоставление новой России западной Европе.
Ориентация на «исконно-русское разрешение» мировых конфликтов, присущая авторам русской эмиграции, впрочем, не была специфическим «русским взглядом». Германские авторы 1920-1930-х годов видели будущее мира сквозь призму их локальных национально-консервативных взглядов: в их произведениях Германия снова превращалась в великого лидера техники, политики и мировой истории; этому предшествовали катастрофические разрушения, политические и социальные конфликты, которые вели к гибели людей в результате воздействия гипнотического оружия и к возникновению нового государства Атлантис со столицей Ной-Гамбург[12 - Подробнее: Kristin Platt. Die kommende Katastrophe // Spiegel, Geschichte, Ausgabe 1/2020, S. 104–107.]. По подсчетам литературоведа Кристины Платт только в Германии в эти годы было опубликовано 400 футуристических романов. Во французской литературе жанр антиутопического романа открывает Эмиль Сувестр книгой “Le Monde tel qu'il sera” («Мир, каким он станет») (1846). Роман описывал мир в 3000-м году, в котором не существует более чувств, литературы, воспроизводство человека происходит только искусственным путем[13 - Heike Ising-Alms. Utopie und Dystopie bei Jules Verne und Albert Robida. Fortschritt und Satire // Technische Paradise. Die Zukunft in der Karikatur des 19. Jahrhunderts. Herausg. von E. Illner, M. Winzen, Athena-Verlag, Oberhausen, 2016. S. 271.]. В Англии вышли антиутопии «Грядущая рада» Бульвер-Литтона (1870), «Через Зодиака» Перси Грега (1880), «Машина останавливается» Э.М. Форстера (1911) и др.[14 - В.П. Шестаков. Эволюция русской литературной утопии. В «Вечер в 2217 году»/ Сост., авт. предисл. и коммент. В.П. Шестаков, М.: Прогресс, 1990. С. 9.] Среди европейских авторов, которые оказали влияние на развитие русскоязычной утопии следует также отметить Герберта Уэллса, Анатоля Франса и Джека Лондона.
Футуристическая литература, как и приключенческая фантастика были востребованы временем и читательской аудиторией, потрясенной растущей скоростью нового века и вырванной из «своего мира». В произведениях разных документальных и художественных форм эмигранты продолжали задаваться вопросом: «Что там сечас в той, другой России? И что будет со страной без нас?» Тема апокалипсиса, который ведет к краху и возникновению новых политических сил, новой страны, являлась определяющей во многих произведениях. Авторы описывали спасение/возрождение прежней, прекрасной России благодаря чудесным силам. Без большевиков. Так киносценарий Льва Лунца «Восстание вещей» заканчивается апокалиптическим предсказанием: «Война! Будет невиданная война!.. И голод!.. И мор!.. Смерть! Река, красная от крови, бежит по сожженным полям. Трупы, трупы, трупы. И все-таки это лучше, чем царство мертвых»[15 - Лев Лунц. «Обезьяны идут!»., сост., подг. текстов Е. Лемминг, вст. статья В. Шубинский, ИНАПРЕСС, Санкт-Петербург, 2003. С. 449.].
Будущее власти и большевистская диктатура настоящего были знаковыми темами для авторов русского зарубежья 1920-х годов. Одни верили в успех контрреволюционного движения, другие – в реставрацию монархической власти. Писатель Михаил Первухин (1870–1928) наполнил исторический сюжет своего романа «Пугачев-победитель» (1924) фантастическим вымыслом: самозванец Пугачев воцаряется в Кремле, императрица Екатерина с наследником Павлом сначала якобы погибают во время кораблекрушения, но позже чудесным образом оказываются спасенными. Борьба за власть между дворянами, «временным правительством» и диктатором (Григорий Орлов) должна была отсылать читателя к недавним событиям российской истории, а историческая параллель с восстановлением монархии давать надежду на то, что наследники царской семьи являются единственной законной властью в России. Последние слова романа, наполненные пафосом, апеллировали к патриотическому чувству веры в незыблемость имперского духа отечества: «Россия будет! Великая Россия, Единая, Неделимая! Будет – грозная всем врагам!». Не удивительно, что автором предисловия к первому изданию романа был поэт и масон Сергей Кречетов, один из сооснователей контрреволюционной эмигрантской организации «Братство русской правды». В своем предисловии Кречетов отмечал, что в романе «мы переживем снова, хотя и в иной обстановке, развал, муки и судороги России. Мы увидим неведомо откуда пришедшего самозваного повелителя России с его каторжными сподвижниками, пирующего в кремлевских палатах. Мы увидим и их ‘Государственное строительство’». Кречетов был больше литератором, чем контрреволюционером: ему импонировала литературная форма, позволяющая моделировать события, забывая о том, что история не имеет ни обратного хода, ни сослагательного наклонения. Его вопрос: «Что было бы, если бы в свое время Пугачев победил?» был риторический. И дабы убедить читателя, который терял надежду на возвращение на родину, Кречетов, предварял роман, восклицанием: «Россия будет!». В романе П. Тутковского «Перст Божий. Гибель российской коммуны», вышедшем в том же году, что и роман Первухина, но в Румынии, миссией спасения наделяется ученый-эмигрант, который невидимкой проникает в Россию и смертельными лучами поражает всех большевиков. Власть временно переходит к патриарху до воцарения монарха. Былинное по своей сути жизнеописание советской власти (картина смерти Ленина, лидеров партии, ГПУ и пр.), содержит много клише из эмигрантской публицистики тех лет, но интересно, пожалуй, впервые представленным на русском языке монологом ученого об ответственности за изобретение и использование смертоносного оружия. Тема «личности в критических обстоятельствах в настоящем и будущем» (войнах, революциях и пр.) интересовала не только профессиональных писателей, но и психологов. Пример этому, тексты уже упоминавшегося выше Фишеля Шнеерсона («Общество людей», титул на идише «Der veg tsum mentsh» (Mentshgesellschaft), 1927 г., Берлин) и роман Натана Фиалко «Новый град», впервые опубликованный на английском языке в 1925 г. (год спустя после выхода романа Евг. Замятина «Мы») и переизданный в 1937 г. в Нью-Йорке с расширенным титулом «Новый град. История будущего».
Натан Фиалко (1881–1960) родился в Минске; в 1903 г. он эмигрировал в США. Его антиутопия «Новый град» (“The New City”) – это дистонический мир нового, замешанный на архаических формах человеческого сознания, управления властью и экономики (слово «град» идеально передает замысел автора, как знаковый образ будущего, вырастающий из прошлого). Действие романа происходит в эпоху, когда физиологический и умственный процесс развития человека завершился. В мире существуют правильные и неправильные люди, все в жизни которых регламентируется контролем Демографического Бюро, брачные отношения – психологическим отделением Санитарного Бюро. Естественно, что и личные встречи молодых людей находятся в компетенции Церемониального отделения Бюро Общественных Функций, в интересах Правильности (!). Центральное Информационное Бюро вещает в каждую квартиру. Есть Секция административных институтов и Секция развлечений, территория Всенародного ума и Великого рабочего двора, а Министерство Обороны государственных границ извещает о происшедшем обвале Всероссийской Пограничной Стены (!), которая была в плохом техническом состоянии. Все функции – трудовые и семейные – строго регламентированы во времени. Неправильные люди находятся все под надзором представителей администрации. Карательный аппарат доведен до высочайшего уровня и неправильным все равно, жить ли в Секции кварталов или в колонии для неправильных.
Впервые в русскоязычной литературе тема регламентации и контроля населения, стандартизации общественной и частной жизни, когда всем гражданам предписано носить номера, появляется в 1906 г. в антиутопии публициста Николая Федорова «Вечер в 2217 году». Позднее она присутствует и в самом известном романе-антиутопии Е.И. Замятина «Мы» (написан в 1920 г., запрещен для публикации в советской России, в 1924 г. опубликован в Нью-Йорке на английском, в 1927 г. – на русском языке с сокращениями в Праге, в журнале «Воля Россия», в 1952 г. – на русском языке в США, в СССР – на русском языке вышел только в 1988 г.)[16 - О разных версиях романа подробнее и в его изданиях см. Кук Бретт «Загадочный феномен. Роман Е. Замятина «Мы» // журнал «Вопросы литературы», ноябрь-декабрь 2015 г. (voplit.ru), а также Е. Замятин. Сочинения. Т. 2, Русская книга, 2003, с. 576.]. В данное издание включен фрагмент романа «Мы», автор которого определял роман, как свою «самую шуточную и серьезную вещь»[17 - Е. Замятин. Автобиография // Замятин Е. И. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2. Русь. М., 2003. EBook, 2014 (imwerden.de)]. Действие романа происходит в тридцать втором веке. Роман представляет собой 40 записей конспектов главного героя, талантливого математика, о том, как космический корабль будущего «ИНТЕГРАЛ» намерен перенести на другую планету модель общества, похожую по своим стандартам и регламентам, вплоть до личной жизни и деторождения, на уже созданное на земле Единое Государство (!).
И, наконец, третий тематический блок данного издания составляют тексты, посвященные космической тематике, межпланетным коммуникациям и полетам: всевозможные путешествия во «временные дыры прошлого» либо миры космические – на Луну или на Марс, мечты о покорении неизведанного. В данное издание включены: рассказы Павла Перова «Великий Аоха» и «Ответ Марса». Два первых рассказа были опубликованы впервые в сборнике «Американские новеллы» на русском языке в 1924 г. в издательстве «Грани» (Берлин), но в предисловии известный берлинский публицист и критик В. Ирецкий (наст, фамилия Гликман В.Я.) указывает, что ранее они публиковались на английском языке, определяя жанр текстов Перова, как «колониальная беллетристика». Тема путешествий на Луну и Марс в России, как и утопическая литература в целом, приобретала растущую популярность после публикации произведений Жюля Верна (1828–1905) (например, «Из пушки на луну» (1865, перевод на русский – 1867 г.), а также последовавших за ним обсуждений и «лунных полетов» русскоязычных авторов (например, А.П. Зоннтаг (Юшкова) «Путешествие в луну» (1904), «Путешествие к центру Земли», рецензий на роман Жюля Верна, журн. «Современник», 1865 г., № 11/12, «Пророчества Жюля Верна», журн. «Огонек», 1902 г., № 2/11 (24), рассказа Перельмана Я.И. «Завтрак в невесомой кухне» (1914)) и др.
В произведениях Жюля Верна («Необыкновенные путешествия» и «Париж в 20 столетии»), а также в иллюстрациях француза Альберта Робиды (Albert, Robida, 1848–1926) представлены технические инновации в карикатурной форме, они имеют критический, предостерегающий характер. Робида изображает телефоноскоп, который напоминает современный телевизор, позволяющий публике наблюдать прямые трансляции событий. Его перо превращает войну в шоу, предсказывая, что зритель сможет наблюдать за ходом военных действий сидя уютно дома[18 - Edward Tenner. Gezeichnete Zukunft. Bildtelefon, Babys aus dem Reagentglas, Fast Food: Der Futurist Albert Robida hat sie vorausgesehen. Aus dem Amerikanischen iibersetzt von Karl Heinz Siber // Kultur & Technik, Jg. 3, Magazin des Deutschen Museum, Miinchen, 1991, S. 231.]. Оба автора предвидели техногенную радикализацию будущего и опасность ее для природы и человека. В полете на другую планету они видели возможный путь спасения земли, перенасыщенной производствами и истощенной нехваткой ресурсов.
В конце XIX и начале XX века «полеты на иные планеты» были популярной темой и в произведениях франко- и немецкоязычных авторов детской литературы. Так, например, вышедший в 1892 г. альбом «Путешествие на Луну в канун 1900 года» виконта Артюра Виктора Тьерри де Виля д’Авре, французского художника, натуралиста и археолога, рассказывает об увлекательных приключениях ученого академика месье Бабулифиша и его слуги Папавуина.
Одним из зачинателей жанра фантастики в русскоязычной литературе считается А. Богданов и его роман-утопия «Красная звезда. Утопия», 1907 (1908) г.[19 - https://traumlibrary.ru/book/bogdanov-prazdnik-bessmertia/bogdanov-prazdnik-bessmertia.html] Первые визионеры лунных миров на русском языке были замечены еще ранее: С. Дьячков «Путешествие на луну в чудной машине» (1844), А. Дмитриев «Ужасная кража» (1873)[20 - В сб.: Прогулка на Луну. Забытая фантастическая проза XIX века. Т. Ill, Salamandra P.V.V., 2020.]. В этом же ряду стоит рассказ П. Инфантьева «На другой планете»[21 - Инфантьев П. П. На другой планете: Повесть из жизни обитателей Марса. Новгород, 1901.] (первоначальное название «Обитатели Марса»), в котором на Марсе изображен мир социального равноправия, равенство наций и автоматизация сфер производства и услуг. В нем есть аудиокниги, локомобили и аэропланы. Логично, что марсиане едят русские щи, марсианка Либерия включает на фонографе русскую песню: «Из страны, страны далёкой», а знаковым строением является дворец Главного Центрального Статистического Бюро. В лубочном стиле представлено и описание путешествия в рассказе X. Шумихина «Путешествие охотнорядского купца на комете» (1913).
Упоминания о жизни на Марсе и других планетах встречаются и в русских периодических дореволюционных журналах «Вокруг света», «Наука и жизнь», «Огонек», часто в сатирических текстах, а также в карикатурах и шаржах. Титулы газетных публикаций «Вести с Марса», «Послание с планеты Меркурий» и др. нередко становились заглавиями художественных произведений.
В первом десятилетии нового века, как в Европе, так и в США, появляются новые англоязычные произведения для детей и взрослых, действия которых разворачиваются на разных планетах: упомянем только «марсианский цикл» Э.Р. Берроуза, чьи романы к 1915 г. опередили по популярности произведения Герберта Уэллса. Рэй Каммингс переносит действие на Меркурий и развивает тему полетов в цикле «Материя, пространство, время», копируя и упоминавшегося выше Берроуза. Авторы посылают своих героев в полеты на метеорах, кометах и межкосмических аппаратах (напр. Каммингс «Путешествие на метеоре», 1924 г., русский перевод – 1925 г.).
Авторы русской эмиграции активно использовали в своих произведениях разнообразные технические инновации, благодаря которым их герои преодолевали границы времени или передвигались в утопических пространствах – островах, республиках и сновидениях. Их наименования еще странные, но технические возможности покажутся современному читателю не такими уж «незнакомыми»: аппарат «моя воля», способный подчинять себе все в радиусе тридцати миль; смесь Астрафил, защищающая дерево от огня; светодар с дальносказом – «неизменный подарок Государя каждой брачующейся чете»; «странный крылатый поезд» П.Н. Краснова, передвигающийся со скоростью 190–200 верст в час; новый химический элемент – водий; воздушный корабль, использующий для полетов свойства новых газов – Дмитрилия и Пашутия, подобных сказочным силам и открытых русскими химиками; приборы, вызывающие тучи или дождь и т. п[22 - Д.Д. Николаев. Фантастический вымысел в прозе русского зарубежья первой половины 1920-х годов. Akademia.edu // Публикация по: Русское зарубежье духовный и культурный феномен: Международный сборник научных статей. Вып. 2. М.: Московская академия образования Натальи Нестеровой, 2008. С. 148–153.]. И, конечно, здесь нельзя не вспомнить роман «Праздник бессмертия» А. Богданова, изданный в 1914 г. после возвращения автора из эмиграции в Россию. В его утопическом мире люди общаются по спектротелефонам, имеющихся на их виллах, «минус-материя» запускает двигатели аэронефов (космических кораблей), а волшебный «иммунитет» обеспечивает постоянное обновление организма и молодость.
После публикации упоминавшихся выше произведений прошло почти сто лет. Современному читателю какие-то тексты могут показаться устаревшими, другие, наоборот, будто описывающими наше время, подобное сбывшимся сказкам визионеров из прошлого. Но на вопрос: «А что же завтра?» сегодня не менее трудно найти подходящий ответ, чем в те далекие года. Особенно трудно, если добавить географическое уточнение: с Россией? С Европой? С цивилизацией? И, наконец, вопрос, который волнует всех, каким будет человек будущего? Мир сделал поразительный виток истории, но за сто лет почти ничего не изменилось: экономические кризисы, социальные проблемы, потоки беженцев и войны. Человек завершающейся эпохи гуманизма уступает место примату формализованных решений и искусственному интеллекту. И гулким эхом разносится по всему миру грохот орудий нового поколения. Мир мерцает надеждой консолидации и дрожит на пороге новых катастроф. «Спираль – одухотворение круга. В ней, разомкнувшись и раскрывшись, круг перестает быть порочным, он получает свободу»[23 - Цит. по: http://nabokov-lit.ru/nabokov/proza/pamyat-govori/pamyat-govori-14.htm.]. Как хочется верить в ее будущее.
Елена Соломински
Мир людей, зверей и вещей
А. Гидони
Осел в богатстве
Рассказ 1950 года
I. Как Томас Гирн стал инженером
– Так будет лучше, мой мальчик, – медленно и задумчиво сказал Зил ас Гирн, дымя своей потрескавшейся почерневшей трубкой.
Старый фермер сам напоминал собою свою трубку, – до того он весь высох и съежился. Его длинную тонкую шею обвивала целая сеть набухших синих вен; точно такая же сеть украшала его скрюченные подагрические руки.
Что-то зашипело в трубке, а когда трубка успокоилась, шипенье раздалось в горле Зиласа.
– Да, нелегко работать на ферме. Что касается этого, то ты можешь поверить на слово старому Зиласу.
– В городе можно гораздо легче выдвинуться, туда-то я и решил тебя послать, чтобы ты чему-нибудь научился, мой мальчик…
Он снова замолчал, и снова задымилась трубка.
– Конечно, учиться следует чему-нибудь стоящему, а не какой-нибудь чепухе. Я убедился в том, что в нашей стране играет роль не ферма, а фабрика. Да, это ясно.
– Но, дядя, – попытался было возразить маленький Томас, стоявший на вытяжку около стола.
– Молчать! Я знаю, что я говорю. Конечно, рабочие хорошо зарабатывают. Пока работа есть, они думают, что они господа. Но как только наступает застой в работе, тогда они валяются на улице. И всю свою жизнь они остаются только рабочими – больше ничем.
– Вот, так же, как и я: всю свою жизнь я прожил грязным фермером, таким же я и умру. Конечно, нельзя сказать, чтобы я работал совсем даром. Но из тебя я хочу сделать настоящего человека.
– Но, дядя, – сказал мальчик, – я совсем не хочу уходить отсюда, мне и здесь хорошо.
– Молчать, когда я говорю! Я лучше тебя знаю, что нужно. Ты поедешь в город, там ты поступишь в среднее учебное заведение, потом перейдешь в университет и станешь инженером.
Томас начал плакать. Он вспоминал о своем курятнике, находившемся в его полном ведении; там он знал не только каждую курицу, но знал, сколько каждая весит и как она кладет свои яйца.
Куры не менее основательно знали Томаса, и, вероятно, их огорчение было бы не менее велико, если бы они могли понять, о чем сейчас шла речь.
– Эх, ты, баранья голова, – ворчал Зилас, но в глубине сердца он радовался.
– Мальчик меня любит, – подумал он, а вслух сказал:
– Решено. Завтра ты едешь в город.
Зилас умел держать слово.
Томас Гирн окончил школу, поступил в университет и окончил его инженером-машиностроителем. Затем он поступил на службу на огромную фабрику стального треста с содержанием в 50 долларов в неделю. Когда Зилас Гирн получил письмо с этой новостью от своего племянника, он подумал:
– Немного, но это ведь только начало.
II. Томасу Гирну не везет
Пока Томас был в университете, он всячески старался оправдывать возлагаемые на него Зиласом надежды.
Он был смышленый малый. На него было обращено внимание, и ему даже была выдана стипендия теории машиностроительства. Окончил он университет одним из первых.
Директор фабрики, на которую Томас поступил, мистер Огара, не имел никакого понятия об университете. Свою карьеру он начал много лет тому назад в качестве заведующего предприятием.
Но мистеру Огара посчастливилось: в то время директором фабрики был так же, как и он, ирландец.
Директору фабрики чрезвычайно понравилась его исполнительность и организаторские способности и, главным образом, то, что на него можно было положиться. И когда однажды Огара обратил внимание правления треста на то, что для уменьшения трения ремней следует заменить шестиугольные винты овальными, сам председатель треста остановил на нем свой благосклонный взгляд.
Пять лет спустя ему доверили пост директора той фабрики, на которую впоследствии поступил Томас Гирн.
Томас сгорал от нетерпения применить практически свои знания, облегчить и усовершенствовать технику.
Он сидел целые ночи над составлением планов новых машин и инструментов.
Он провел годы упорной, тяжелой работы в совершенном уединении и полной отчужденности от всего света.
Единственным, посвященным в работу Томаса, был старый Зилас. Почти еженедельно Зилас Гирн получал от Томаса подробнейшие письма с техническими разъяснениями и зачастую с объяснительными чертежами.
– Ничего не понимаю, – говорил тогда Зилас, энергично потягивая свою трубку, потом растроганно думал:
– Какой же это ученый мальчик!
Но, наконец, Томас достиг своей цели. Он изобрел машину, увеличивавшую вдвое производительность рабочего и гарантировавшую ему большую безопасность.
С этим изобретением он отправился к мистеру Огара.
Бывший мастер бросил беглый взгляд на чертежи – плод двухлетней упорной работы – и спросил:
– Что это за штука?
– Видите ли, мистер Огара, эта машина требует вдвое меньше рабочей силы, чем наши машины. Кроме того, при ее применении возможность смерти или увечья среди рабочих от несчастных случаев совершенно исключается.
– Сколько она будет стоить?
– Я полагаю, около двухсот тысяч.
Из-под отекших век мистера Огара мелькнул в сторону Томаса ядовитый зеленый огонек.
Директор засмеялся.
– Вы мечтатель, мистер Гирн. Чтобы заменить старые машины новыми, нам нужно около полумиллиона. И к чему это, спрашивается? Пока еще рабочая сила сравнительно дешева.
– Да, но ведь эта машина делает невозможными несчастные случаи…
– Что-о?.. – спросил Огара. – Мой уважаемый сэр, я вам советую бросить все это и заниматься больше своим собственным делом.
С этого дня Огара более не выносил Томаса и на каждом шагу старался причинить неприятности своему подчиненному.
Огара сильно раздражало сознание его собственного невежества и ограниченности в сравнении с Гирном.
И так Томасу Гирну не везло в течение долгих двенадцати лет.
Его характер сильно изменился. Он стал раздражительным, подозрительным и одиноким.
III. О смерти Зиласа, о сухом лете и об одном упрямом осле
В течение двенадцати лет, с тех пор как Томас Гирн покинул ферму и поступил на фабрику, он еще не имел возможности съездить в отпуск к Зиласу.
Подобное явление возможно только в Америке, где, как известно, личная жизнь и человеческие чувства совершенно подчинены работе и делу.
Томас не представлял исключения из этого общего правила.
Школа мистера Огара его основательно обработала.
Со времени своего приезда в город Томас превратился в аккуратного, молчаливого и всегда ровного человека, считавшего всякое проявление человеческого чувства роскошью.
В нем замерли все отголоски жизни, словно он с головой ушел в темный, бездонный колодец.
В нем продолжала жить только железная воля и приобретенная от дяди вера в «удачу».
В ожидании этой удачи Томас вставал ежедневно с точностью будильника и отправлялся на свою фабрику.
Строго гигиенический образ его жизни предохранял его от заболеваний и давал ему возможность в течение многих лет не пропустить ни одного рабочего часа.
Томас ждал удачи. Трудно сказать, как долго он ждал бы ее, если бы в один прекрасный день на его имя не пришла телеграмма:
«Томасу Гирну. Шталыптат. Я болен. Наверно, скоро умру. Если можешь, приезжай. Зилас».
Томас выхлопотал себе отпуск и уехал с первым скорым поездом.
Встреча дяди и племянника после стольких лет была очень своеобразна.
Томас посмотрел на высохшего старика, затерявшегося среди гор подушек и одеял на большой двухспальной кровати, и подумал:
– Зилас совсем как будто прежний. Только он еще больше высох. Но почему же он лежит в кровати?
Детские воспоминания Томаса рисовали ему Зиласа вечно подвижным, занятым, сосущим свою трубку.
Он еще никогда не видал своего дяди лежащим в кровати.
Зилас всегда вставал с рассветом, когда Томас еще наслаждался сладким предутренним сном.
Больной старик, в свою очередь, всматривался в лицо племянника и никак не мог узнать в этом корректном чиновнике с тонкими, всегда сжатыми губами, с серым лицом и глубоко впавшими глазами, спрятанными за большущими, в костяной оправе очками маленького Томаса.
Оба, как дядя, так и племянник, хотели сказать друг другу что-то важное и необходимое, о чем они оба так часто думали в течение этих долгих лет разлуки.
Но они не знали, как к этому приступить, и молчали.
За час до смерти, о близости которой Зилас догадался по шепоту Томаса и врача, старик, лежавший до этого лицом к стене, повернулся на другой бок и прохрипел:
– Мальчик, ты слышишь, мальчик?
– Я здесь, – ответил Томас.
– Мне кажется, скоро конец.
– Но, Зилас…
– Молчать, когда я говорю…
– Одним словом, все, что ты здесь видишь и кое-что, находящееся в банке, принадлежит тебе… Что ты говоришь?
– Я ничего не говорю.
– Хорошо. Значит, все, говорю я, принадлежит тебе и, быть может, ты вернешься? На ферме все-таки как будто лучше, чем в городе? А?
– Я подумаю.
– Подумай.
И Зилас умер.
Спустя час после похорон Томас уже не знал, куда девать остальное время отпуска.
Он пошел на птичий двор и не узнавал кур, не узнавал конюшни, где стояли лошади, которых он не мог вспомнить. И только в одном стойле Томас заметил осла, в котором он как будто узнал осленка Дицци, родившегося за три дня до его отъезда в город.
Томас Гирн решил оседлать осла и осмотреть полученную в наследство от Зил аса землю.
Дицци был самый обыкновенный осел. Его спокойные глаза смотрели серьезно и вдумчиво, они пропускали мимо себя всю сутолоку жизни и мечтали о вечно важном и истинном. На ногах шерсть у него была всклокочена, а местами его кожа была протерта седлом и упряжью. Грустно и покорно свисал его тоненький хвостик.
День был жаркий, каким полагается быть на юге июньскому дню. Так колыхался Гирн на ослике взад и вперед по сожженной солнцем дороге в течение целого часа.
Неожиданно налетел, словно сокол, ветер, и дорога швырнула, будто находя в этом наслаждение, в лицо Томасу Гирну пощечину из облака пыли.
Гирн пришпорил ослика каблуками, чтобы скорей выбраться из облака пыли.
Но, как известно, ослы, особенно надежные и солидные животные, обладают чисто человеческой чертой – упрямством.
К великому негодованию и против всяких ожиданий ездока, осел решил вдруг заупрямиться.
Дицци, будто прикованный, застыл на месте.
В этой борьбе двух упрямых голов Томас Гирн потерпел постыдное поражение.
Он слез с осла и решил отдохнуть на опушке молодого леса, в стороне от дороги.
Пятилетние деревца давали очень мало тени и не могли бороться с засильем жгучего солнца.
Томас обманулся, надеясь найти здесь прохладу. Пот ручьями катился с его бледного лба. Палящие лучи солнца, казалось, сжигали его до костей. Дицци, привязанный к кустарнику, обмахивался хвостиком и моргал глазами.
Наконец, терпенье Томаса Гирна лопнуло. Он решил вернуться на ферму. Опираясь ладонью на землю, он стал подниматься.
И тут он почувствовал влагу.
– Откуда это? – подумал Гирн, осматривая своими близорукими глазами кусочек земли, к которому прикоснулась его ладонь.
Но земля оказалась не сырой, а жирной.
– Нефть, – промелькнуло в голове Гирна.
Это была действительно нефть.
Спустя две недели Томас Гирн продал ферму и взял все деньги из банка. У него оказался капитал в 75 тысяч долларов.
На эти деньги он скупил все содержащие нефть земли вокруг бывших владений Зил аса Гирна.
Три года спустя имя Томаса Гирна было в числе имен других нефтяных королей.
А через десять лет Томас Гирн был богатейшим человеком в Америке.
Все это сделал Дицци.
IV. О необыкновенном завещании мистера Томаса Гирна и еще кое о чем
Никто больше не делал покупок в магазинах. Никто больше не толпился у витрин.
Магазины прекратили свое существование.
Все заказывалось по радиотелеграфу в «Тресте почтовых заказов». Все решительно, начиная с картошки – до гигантских океанских пароходов.
Все разносчики исчезли с улиц. Никто больше не читал газет. Их слушали и смотрели.
Кое-кто еще читал книги, но это были единичные случаи. Люди не хотели портить себе глаз, и даже учащиеся крайне неохотно пользовались перьями и карандашами. Их обучали устно. Среди сотен учеников народных школ едва ли нашелся хотя бы один, кто бы имел ясное понятие о том, как выглядит корова или лошадь, так как коровы жили далеко на юге, а лошади стали вымирать, ибо никто в них больше не нуждался. Воробьев продавали, как большую редкость.
Духовным центром эпохи сделался радио-экран – удивительно говорливая и назойливая машина – соединение радио с фильмой. Во всякое время, днем и ночью, эти радиограммы вбивали всякую чепуху в головы людей, начиная с известий биржи – до последнего художественного творения какой-нибудь известной художницы-портнихи.
Правда, существовало еще отопление углем. Но им пользовались лишь самые бедные. Зажиточные люди отапливали свои дома нефтью. Миллионеры же перешли к топке посредством радио.
Автомобили уступили место аэропланам. Автомобили применялись исключительно для перевозки грузов. Перелет из Нью-Йорка в Москву продолжался не более трех часов. Многие любители воздушного спорта объезжали вокруг света три-четыре раза в год. Однажды в сборнике происшествий была отмечена следующая записка чудака, покончившего самоубийством: «Земля слишком тесна, нельзя всю свою жизнь провести в одном и том же отеле, даже не имея возможности выглянуть за дверь».
Весь мир разделился на четыре промышленных союза.
Американский промышленный союз (бывшие Соединенные Штаты Америки плюс Мексика, Гондурас, Никарагуа и т. д.) принадлежал четырем финансовым королям.
Самым могущественным среди них был Томас Гирн – президент аэрорадиотреста, треста почтовых отправлений и треста пищевых припасов.
Томасу Гирну удалось присвоить себе такую необычайную власть благодаря тому, что в нем солидная научная подготовка сочеталась с большой выдержкой и ярко выраженной деловитостью.
Его научная подготовка дозволяла ему с величайшей точностью высчитывать заранее выгоды всевозможных новых изобретений и каждого нового патента, которые выбрасывались на рынок. Томас Гирн покупал новые патенты, с точностью счетоводной машины определяя грядущие барыши и тут же пуская их в торговый круговорот. Он работал беспрерывно, как и в былое время, только с той разницей, что в качестве молодого инженера на жалованьи он был занят восемь-десять часов в сутки, а теперь почти четырнадцать. Он сделался еще более молчаливым и нелюдимым, особенно после изобретения радио-экрана, так как последнее освободило его от необходимости без особой нужды соприкасаться с людьми.
Его подчиненные часто заставали его разговаривающим с самим собой и объясняли это тем, что он боится забыть, как звучит его собственный голос.
Согласно приказанию Томаса Гирна, повсюду в принадлежащих ему предприятиях и учреждениях, в которых работали более 12 миллионов человек, были уничтожены имена и фамилии.
Каждый служащий получал вместо них свой особый номер.
Единственное живое существо, сохранившее свое имя во владениях Томаса Гирна, был осел Дицци.
Дицци обитал в чудном мраморном помещении и обслуживался громадным количеством служащих.
Томас Гирн также потерял свое имя.
Его просто называли шефом.
Подчиненные скоро привыкли ко всем странностям шефа, за исключением одной.
В свободное от работы время Томас Гирн отправлялся к Дицци в гости и там проводил целые часы один в обществе осла.
Управляющий конюшней уверял, что во время этих посещений шеф так разговаривал с Дицци, будто «осел – президент страны».
Понятно, что такая странность являлась чем-то совершенно исключительным.
Но каково было изумление всех, когда, найдя однажды утром шефа мертвым (он умер от кровоизлияния в мозг), главные директора вскрыли его завещание.
Они прочли следующее:
«Так как я должен когда-нибудь умереть и по закону имею право распорядиться всем, что мне принадлежит, то я, очевидно, должен сделать некоторые распоряжения.
Всю свою жизнь я был в полной уверенности, что работаю для чьего-то блага или для чьей-то пользы.
Я делал то или другое в силу того, что это было необходимо или полезно. И только теперь, задумываясь над тем, как распорядиться своим накопленным имуществом, я искренне огорчен, так как оно не нужно и бесполезно. Частная или общественная благотворительность никогда не соответствовала моему вкусу.
Частная благотворительность создает нищих, а пожертвования, имеющие целью общее благополучие, приводят к воровству.
Кроме того, ни один человек, кроме Зил аса Гирна, а он умер, никогда мне не помог в жизни. На каком же основании я должен помогать другим?
Я не намерен также оставить свое состояние правительству; это было бы самым глупым решением вопроса, так как всякое правительство, насколько у меня хватает памяти, всегда состояло из лакеев, с собачьей жадностью в ожидании жирной подачки глядевших мне в глаза. По отношению к моим родственникам у меня отсутствуют какие бы то ни было чувства. Я даже не знаю, имеются ли они у меня. У меня к ним столько же интереса, сколько у них было ко мне, когда я был инженером и получал еженедельно 50 долларов.
Одно время я подумал было завещать все мое состояние для научных целей – для распространения технических знаний, для создания целого ряда научных учреждений, для подготовки ученых, одним словом, послужить так называемому прогрессу. Но эта мысль вызвала во мне еще большее отвращение.
Что такое прогресс? Не что иное, как капля творческой фантазии, с трудом просачивающаяся сквозь болото человеческой косности.
Но побороть эту человеческую косность невозможно. Это я знаю так же твердо, как то, что в данный момент я нахожусь в здравом уме и полной памяти.
Я, таким образом, коротко и ясно подтверждаю следующее: мне, Томасу Гирну, нет никакого дела до других и до того, что с ними будет после моей смерти.
В этом правиле есть только одно исключение: это мой приятель, друг, советчик и товарищ – Дицци.
Это Дицци помог мне, благодаря удачному своему упрямству, найти землю, содержащую нефть, с чего и началось мое обогащение.
Вся моя работа, все мое научное образование, вся моя изобретательность не могли превратить неудачника Томаса Гирна в дитя счастья и удачи. И это сделал Дицци, хотя он не окончил университета, не испытал на себе тяжести фабричного ярма, не был в течение десятилетий предметом пренебрежительных насмешек. Когда я, ученый дурак, ударил его каблуком в ребра, Дицци преподнес мне сперва урок личного достоинства, а потом великодушного прощения.
Да, прощения, потому что кто кроме Дицци подарил бы миллионы чужому и малознакомому человеку?
В течение моей дальнейшей жизни Дицци был моим единственным и лучшим советником, так как он никогда не говорил мне несуразностей и глупостей.
Я должен сказать правду: он был мой истинный друг.
Ложный стыд удерживал меня сознаться в этом раньше.
У меня даже нет права приписать моим личным заслугам возрастание моего богатства; ведь только первый миллион трудно заработать, остальные приплывут даже к ослу.
У меня как раз дело обстояло наоборот: Дицци создал первый миллион, а я сделал, в сущности, только одно – не мешал дальнейшему росту капитала.
Я твердо убежден, что после моей смерти Дицци ни в коем случае не будет управлять моими капиталами хуже, чем я сам.
На этом основании я завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, независимо от его состава и местонахождения, ослу Дицци, адрес которого тот же, что и мой; этот адрес, впрочем, хорошо известен законодателям и правителям нашей страны.
Я надеюсь, что отсутствие у Дицци метрического свидетельства не явится препятствием для получения им наследства, хотя отсутствие метрических свидетельств для четвероногих ослов я считаю большим упущением в законодательстве этой страны.
Назначая, таким образом, Дицци моим законным наследником, я выражаю желание быть похороненным рядом с дядей Зиласом Гирном и передаю в кассу церковной общины, членом которой был мой дядя, десять миллионов долларов для сохранения в порядке наших могил на вечные времена.
Я требую от всех своих подчиненных и служащих полного уважения и абсолютного подчинения их новому шефу, долженствующему везде и всюду, на всех заседаниях и собраниях, занять место Томаса Гирна. В случае неподчинения они будут уволены в двадцать четыре часа. Распоряжения, касающиеся этого пункта, я оставил своему душеприказчику, инженеру Робуру-
Так как я предполагаю, что Дицци вряд ли оставит законных наследников, то я настоящим объявляю, что в случае его смерти все мое имущество, как и возможный прирост капитала, переходит в коллективное владение всех служащих, которые будут заняты в моих предприятиях в момент смерти Дицци.
Таким образом, их собственные интересы предписывают им точно соблюдать все пункты этого завещания.
Томас Гирн».
Это завещание произвело сенсацию во всем мире.
Суд назначил экстренное заседание для разбора завещания Томаса Гирна.
На это заседание стеклось более двух тысяч корреспондентов со всех концов света.
V. Без Дицци, но с судьями, адвокатами и 76 родственниками
Это было в жаркий июньский день, как раз в такой день, как во время счастливого открытия Томаса Гирна.
В маленьком помещении мирового суда первого полицейского участка города Радиополиса собралось необычайное количество людей.
Здесь были главные директора предприятий Гирна, родственники умершего (выяснилось, что их было всего 76), адвокаты и немалое число бездельников, которые за отсутствием других занятий крайне интересовались судьбой миллионов Томаса Гирна.
Несмотря на открытые окна, в зале была душная, гнетущая атмосфера: такая оранжерейная температура бывает только в американских городах, где слишком много домов, вещей и людей.
Вследствие невыносимой жары господа адвокаты расстегивали воротнички и жилеты и спускали пониже брючные подтяжки. Их профессиональная подвижность и вертлявость сделалась от этого еще противнее. Они стали спорить по поводу предстоящего дела еще задолго до появления судьи; при этом они обменивались резкими отрывистыми выкриками; такой способ разговора во всем мире является отличительным признаком глухонемых, но таков основной принцип речи в Америке, где надо перекричать адский шум подземных и городских железных дорог и автомобилей.
Из-под жилетов почтенных представителей адвокатского сословия выступали свернувшиеся в колбасу воротнички верхних сорочек. Брюки же обнаруживали мало интереса к полемике своих господ и медленно, но настойчиво, сползали вниз.
Время от времени адвокаты привычным движением рук поднимали их на надлежащее место, ни на минуту, однако, не прерывая своего спора.
Вокруг адвокатов столпились все 76 родственников.
Между ними находились:
Ветеран испанской войны 1898 года.
Девица очень строгой наружности (основательница новой веры).
Антрепренер, устраивавший состязания боксеров.
Обедневший содержатель гостиницы.
Две молодые дамы неопределенной профессии (артистки без ангажемента) и т. д., и т. д. Все в том же стиле.
Старый ветеран, которому, по его собственным словам, было свыше ста лет, был, тем не менее, крайне предприимчив. Он настойчиво держал около уха руку, наклонив вперед свою всклокоченную голову и спрашивал при этом то одного, то другого:
– А? Что? Я не понимаю.
Ему объяснили то, о чем он спрашивал, но он снова не понимал.
Основательница новой веры именно из-за этого дела прекратила свое лекционное турне, во время которого она, основываясь на откровении Иоанна, самым непреложным образом доказывала, что все население американского промышленного союза спокойно могло бы прекратить свои занятия и отдаться молитве и посту. Всякий труд был, по ее мнению, бесполезен, так как не подлежало сомнению, что ровно через 2 месяца и 4 дня Христос появится вторично на земле и тогда, само собой разумеется, все торговые сделки потеряют всякое значение, во-первых, потому, что вторичное появление Иисуса обозначает страшный суд, а во-вторых, потому, что господь сам обо всех позаботится.
Ее слушали очень внимательно, вздыхали и оставляли зал за пять минут до окончания лекции, чтобы не стоять в очереди в гардеробной.
Итак, турне созидательницы веры проходило с полным успехом и, наверное, не было бы ничем прервано, если бы не подоспела телеграмма адвоката, вызывавшая ее на заседание суда. Основательница веры тут же уселась на первый скорый поезд, а вторичное появление Христа так и осталось висеть в воздухе.
Неудачливый владелец гостиницы закрыл свой трактир, вследствие кризиса напитков, последовавшего после изобретения нового безалкогольного напитка «New Stuff». Этот напиток вызывал полное опьянение, не содержа, однако, никаких вредных составных частей.
Содержатель гостиницы был крайне болтлив и не был способен сосредоточиться на какой-либо мысли, так что он иногда совсем переставал интересоваться своими адвокатами и обращался с горькими жалобами к совершенно незнакомым ему людям:
– Ну, посудите сами, где же тут справедливость? Разрешили «New Stuff» потому, что он не содержит алкоголя и не отравляет организма. Но какое кому до этого дело, если люди им все равно напиваются и ведут себя безобразно, как свиньи, словно они хлебнули настоящей водки? Я вам говорю, что их подкупили.
Можно было подумать, что он не хозяин трактира, а член общества трезвости.
Самым веселым изо всех родственников Томаса Гирна был, безусловно, антрепренер, имевший дело с боксом; ему, впрочем, не особенно везло в его предприятиях. «Чемпионы» частенько не находили ни одного гроша в кассе и в таких случаях избивали его до полусмерти. (Кассу он обыкновенно вовремя спасал). Антрепренер был ярым поклонником бокса, этого благородного спорта, и его не так возмущал самый факт избиения, сколько то, что это происходило не по всем правилам искусства. После каждой трепки он осматривал внимательно зеленые и синие фонари, с математической точностью покрывавшие его лицо, и все повторял:
– Кто вообще так колотит? Стоит мне только сказать одно слово, и «его» вообще не допустят больше к участию в чемпионате.
Но веры в себя он никогда не терял; он был молод и любил красивых женщин.
По этой причине он все время вертелся около обеих молодых женщин неопределенной профессии, чтобы представиться им в качестве дальнего родственника.
Но его окидывали холодным и презрительным взглядом.
Молодые дамы надеялись тут же, по получении миллионов, отправиться в Европу и выйти там замуж за князей и графов.
Маленький старичок – судебный пристав – со старческим бабьим лицом, с тремя толстыми складками на затылке и с такими толстыми губами, что один взгляд на его рот вызывал горечь, встал и зашипел на весь зал:
– Встать, суд идет.
Облаченный в черную мантию, появился судья.
Это был очень старый судья.
Его гладко выбритое розовое лицо было покрыто множеством симметрично расположенных морщинок и складок, так что получалось впечатление, будто он набросил на свое лицо стеганый халат и забыл его снять.
Маленький кукольный носик и такие же кукольные глазки украшали лицо судьи.
Реденькие волосики на голове покрывали его розовую чистенькую лысину.
Чистота этих волосиков и этой лысины могли бы заставить покаяться самых закоренелых преступников, если бы они были только способны к раскаянию.
Но они не были способны к раскаянию.
Об этом говорили неподвижные сухие сжатые губы судьи.
Его верхняя губа, сделанная как будто бы из пластеина, с трудом поднималась, и тогда от открытого рта получалось впечатление не человеческого рта, а машины для диктанта, притом еще более точной, чем все судебные протоколы.
– Судебное заседание открыто. Обсуждению подлежит завещание покойного Томаса Гирна.
VI. Как Дицци победил 76 родственников
Судья прочел завещание Томаса Гирна.
Его слушали не особенно внимательно, так как содержание завещания бесчисленное множество раз опубликовывалось в прессе и пережевывалось на все лады.
Эксцентричность умершего архимиллионера сделалась даже предметом особых дискуссий, в которых участвовали выдающиеся ученые, писатели и юристы всего мира.
Затем они, получая за это высокий гонорар, сообщали по радиотелеграфу свои заключения по поводу основного вопроса всякой дискуссии:
Законно ли и выполнимо ли завещание Томаса Гирна?
К сожалению, мнения об этом расходились.
С тем большим интересом ожидался окончательный приговор судьи, долженствующий разрешить и прекратить все споры.
После прочтения завещания слово было предоставлено истцам в лице адвокатов обиженных родственников Томаса Гирна. Прежде всего выступил представитель основательницы новой веры, хорошо известный в американских промышленных кругах юрист.
В своей искусно построенной речи он изо всех сил старался доказать судье, что посмертное завещание Томаса Гирна невыполнимо, так как ответчик Дицци не принадлежит к категории лиц, на которых распространяется юридическое право сделок.
– Нет даже возможности причислить его – Дицци – к категории тех лиц, права которых по закону временно ограничены, то есть к категории малолетних и несовершеннолетних, так как закон, устанавливающий это ограничение, одновременно устанавливает и срок его. В делах малолетних и несовершеннолетних обычно назначается опека, но эта опека снимается, как только наследник достигает совершеннолетия.
– На каком основании поступают именно так? Ясно, что тут имеет место соображение, что нормально развитая личность в эти годы достигает такой степени развития своих духовных способностей и воли, которые дают ей возможность самостоятельно распоряжаться унаследованным имуществом. Но прежде всего в данном случае ответчик не является нормально развитой личностью. Разрешите мне выразить сомнение относительно того, что м-р, хе-хе-хе (адвокат намеренно сделал тут паузу), м-р Дицци вообще есть личность. Я даже должен определенно высказаться отрицательно по этому поводу. Понятие о личности не может быть применено по отношению к нашему ответчику. Не существует также ни малейшей надежды на то, что он даже в пору полной мужской (тут адвокат поправился), физиологической, зрелости мог бы превратиться в мыслящего члена человеческого общества.
Тут адвокат сделал ссылку на словарь Вебстера, британскую энциклопедию и на целый ряд ученых трудов по зоологии, при чем с педантичной точностью установил различие между понятием «человек» (homo sapiens) и «осел» (asinus amerikanus).
После этого истец перешел к общественной стороне вопроса. Он указал на то, что невозможно заведование огромными богатствами поручить четырехногому существу, не обладающему, как известно, сознательно координированной волей, так как от целесообразного использования этих богатств зависит судьба многих миллионов людей.
Как поверенный основательницы новой веры, он считал излишним доказывать, что в руках его доверительницы эти миллионы послужат для более возвышенных целей, чем под (выдержав небольшую паузу, он продолжал медленно и выразительно) копытами осла.
В заключение адвокат заявил, что, не касаясь личности глубоко чтимого покойного Томаса Гирна, он должен все-таки признать, что это завещание коренным образом противоречит общепринятым обычаям, необходимость которых для каждого члена цивилизованного общества едва ли требует доказательств. Опираясь на эти доводы, знаменитый адвокат пришел к заключению, что завещание Томаса Гирна невыполнимо и антисоциально.
Это завещание свидетельствует не только о том, что его автор, Томас Гирн, в момент его составления проявил известную эксцентричность (эксцентричность присуща в некоторой мере многим и сама по себе не является преступлением), но – что особенно важно – это завещание говорит о неполной вменяемости его составителя. На этом основании он просит признать завещание недействительным.
Все 76 родственников после речи знаменитого адвоката пришли в бурный экстаз и выразили свой восторг энергичными аплодисментами.
Они успокоились лишь тогда, когда судья пригрозил вывести их всех из зала заседания.
– Здесь не кино, – заорал он на них.
От имени душеприказчика, инженера Робура, выступил молодой, никому не известный адвокат. Чрезвычайно крайние взгляды, высказанные им во время его речи, произвели на судью весьма невыгодное впечатление.
Адвокат инженера Робура, т. е. адвокат Дицци, высказал мнение, что понятие о нормально развитой человеческой личности в высшей степени относительно.
– Экспериментальная наука, – говорил он, – точно установила, что провести границу между нормально и ненормально развитым интеллектом невозможно. Согласно статистическим данным, собранным учеными психиатрами в 1924 году, умственные способности среднего американца в общем не превосходили способностей 13-летнего ребенка. Вряд ли можно предположить, что за истекшее с тех пор время этот средний уровень повысился более, чем на один-полтора года. С другой стороны, как еще ранее доказал знаменитый ученый Геккель на конгрессе естествоиспытателей в Кембридже, расстояние, отделяющее первобытного человека от человекоподобной обезьяны меньше, чем расстояние между средним представителем человеческого рода и «анормальными людьми», вроде Шекспира, Гете, Ньютона и т. д.
Что является доказательством полноправия индивидуума?
Гражданская принадлежность этого индивидуума к какому-нибудь пользующемуся международным признанием государственному единству. Правда, четырехногие еще не выказывали до сих пор намерения формально использовать свои гражданские и политические права.
Но право не аннулируется только потому, что оно не было ни разу использовано, разве только если оно потеряло силу вследствие давности.
Доказательства истца заслуживали бы внимания, если бы законодательство этой страны признавало за всеми представителями человеческого рода равенство и отдавало им предпочтение перед всеми другими представителями животного царства. Но там, где обыкновенное животное зачастую живет лучше, чем негры, где каждая полицейская собака имеет право въезда в страну, куда желтым въезд воспрещается, там подчеркивание правовых преимуществ человека перед животным совершенно бесцельно.
Судья рассердился.
Речь молодого адвоката чувствительно задело его самолюбие, так как он считал себя средним американцем, вот почему ему не особенно пришлась по душе такая низкая оценка умственных способностей американцев.
– Это надо понимать так, что у меня ум 14-летнего мальчика, – подумал он и, энергично откашливаясь, воспользовался каким-то ничтожным поводом, чтобы прекратить речь поверенного.
– Все это совершенно не относится к делу. Все это философия и, кроме того, вы ее искажаете на все лады. Пожалуйста, ближе к делу. На каком законе вы основываетесь, стараясь опровергнуть обвинение? Я спрашиваю: закон, где же закон?
Все родственники торжествовали, так как они уже ощущали миллионы Томаса Гирна в своих карманах.
Дело бедного Дицци было бы безнадежно проиграно, если бы вдруг не появились неожиданные союзники. Нападки судьи, очевидно, оглушили поверенного: он еще что-то пробормотал и уселся на свое место.
Судья замолчал, поправил очки и погрузил свой нос в судебные акты.
Затем он откашлялся и заявил: «Защиту наследственных прав церкви «благовещенья» и принадлежащего ей общественного кладбища берет на себя его преподобие Джон Меррик и пастор д-р Беньямин Ландис».
Все 76 родственников были самым неприятным образом поражены появлением пасторов перед судом.
Правда, адвокаты предупредили их об этом и всячески старались их успокоить.
Но родственники обладали достаточным жизненным опытом, чтобы в должной мере оценить появление таких противников.
Если церковь, в качестве представительницы своих собственных интересов вступает в борьбу с частными лицами, то последним в большинстве случаев нечего ждать хорошего.
Особенно, если судья верующий и во время решительной схватки враждующих сторон со страхом думает о небесном судье, перед которым он – земной судья – рано или поздно должен будет держать ответ. А судья, являвшийся в деле Томаса Гирна решающим лицом, был образцом всех консервативных добродетелей и в том числе глубоко верующим.
Несмотря на царившее в зале серьезное настроение, появление пасторов вызвало бурное веселье аудитории.
Его преподобие Меррик и доктор теологии Беньямин Ландис являли собою контраст, резче которого трудно было бы что-нибудь придумать.
Первый был человеком громадного роста с четырехугольными, немного сутуловатыми, плечами. Его большой, толстый череп был покрыт стоящими торчком волосами, похожими на молодой сосновый лесок после сильной бури.
На его загорелом кофейного цвета лице две глубокие морщины тянулись от рта до подбородка.
В общем лицо Джона Меррика напоминало бульдога, страдающего апатией и старческой слабостью.
Его преподобие Джон Меррик был фундаменталист (приверженец ортодоксально-протестантской церкви).
Доктор теологии Беньямин Ландис, по сравнению со своим старшим коллегой, производил впечатление преждевременно появившегося на свет ребенка, несмотря на то что он дорос до средней жилетной пуговицы его преподобия.
Пастор Ландис был одет в респектабельный, безукоризненно сшитый сюртук, и его вызывающее скуку добродушное лицо, где все было прилажено красиво и пропорционально и чинно сидело на подобающем месте, напоминало юношей, намалеванных на рекламных плакатах:
«Папиросы Честерфилд».
Доктор Ландис был модернист (приверженец либерально-протестантской церкви).
– Ваше превосходительство, – загремел его преподобие Меррик, – правление нашей церкви и кладбище уполномочило меня неукоснительно стоять за точное выполнение и за неприкосновенность завещания нашего высоко чтимого прихожанина Томаса Гирна.
М-р Томас Гирн был не только гордостью нашего прихода – он был гордостью всей нации. Благодаря божьей помощи и собственным своим силам, он поднял благосостояние нашей страны до такого уровня, как до него ни один из наших граждан.
Исключительно только при помощи явной благосклонности господа бога и своих собственных нравственных и религиозных принципов он достиг этой недосягаемой высоты.
Судья внимал этой речи с напряженным вниманием.
– Вот это я понимаю, – думал он.
– Представитель воли нашего дорогого усопшего взвесил все относящиеся сюда вопросы с юридической точки зрения.
Что я, скромный слуга церкви, могу к этому прибавить?
При этом застывшие глаза его преподобия метнули укоризненный взор на съежившегося на скамейке ветерана испанской войны.
– Я могу здесь повторить только то, о чем нам твердят церковь, нравственные принципы и простой здравый смысл.
Здесь высказывалось недовольство по поводу завещания м-ра Томаса Гирна, так как львиная часть наследства приходится на долю ос… (его преподобие быстро поправился) существа, во многих отношениях отличающегося от нас. Законный наследник м-ра Гирна не является членом человеческого общества.
Сейчас меня занимает вопрос, какое решение мог бы вынести по этому делу суд церкви.
Евангелие, стоящее выше всякого писаного и неписаного права, – чего вы, ваше превосходительство, конечно, не станете отрицать – не оставляет нам ни малейшей возможности оспаривать завещание покойного м-ра Гирна. Ведь наш бог и спаситель страдал на земле не только ради искупления наших грехов, но и ради спасения всякой твари, живущей на земле.
Вот почему в средние века, когда христианская добродетель стояла гораздо выше, чем в настоящее время, и истинная вера еще не была, как ныне, мишенью для издевательства и насмешек, вот почему тогда каждая живая тварь как в гражданском, так и в уголовном суде считалась ответственной за свои поступки.
Ваше превосходительство, в доказательство я мог бы сослаться на целый ряд процессов во Франции, где полевым мышам было предъявлено обвинение в порче крестьянских урожаев.
Я могу сослаться еще и на другой процесс, где инквизиция выставила против петуха обвинение в еретичестве за то, что он снес куриное яйцо. Церковь прокляла петуха и передала его светским судьям, приведшим в исполнение приговор. Его сожгли на костре.
Я знаю, что мои доказательства не имеют большого значения в глазах представителей новых, якобы научных, теорий эволюции (при этом его преподобие Меррик далеко не доброжелательно покосился в сторону пастора Ландиса).
Но я утверждаю, что наши предки знали, что творили.
Поэтому я полагаю, что если полевая мышь несла ответственность перед гражданским судом, если петух, нарушивший божественный закон, должен был понести заслуженное наказание в уголовном суде, то то же самое могло бы случиться и с каждым другим живым существом, в том числе и с отпрыском рода asinus americanus.
Но кто подвержен небесной и земной каре, тот становится участником и небесной милости.
Святой Франциск Ассизский назвал коров и быков «братьями и сестрами во Христе».
Вот почему я прошу вас, ваше превосходительство, от глубины своей души, чтобы вы вынесли справедливое решение по делу нашего брата во Христе – Дицци, и думаю, что никого из здесь присутствующих эти слова не обидят, так как мы все созданы по образу и подобию божьему.
Этого требует небесная и земная справедливость.
Для всех было очевидно, что судья был сильно растроган горячей речью его преподобия Меррика.
После этого взял слово доктор теологии Беньямин Ландис. Как модернист и свободомыслящий клерикал, доктор Ландис стоял всегда за полную согласованность церкви и науки. Вот почему никак нельзя было ожидать, что он будет ссылаться на священное писание и каноническое право.
Доктор Ландис подошел к вопросу с диаметрально противоположной стороны.
Он говорил:
– К тому, что высказано его преподобием Мерриком относительно евангелия и канонического права, я ничего не имею прибавить, но я осмеливаюсь утверждать, что, несмотря на все различие наших взглядов в теологических вопросах, не может быть и речи о каком-нибудь разногласии между нами в деле, касающемся завещания Томаса Гирна.
Его преподобие Меррик блестящим образом доказал, что Дицци имеет точно такое же право на небесную милость, как и двуногие существа.
Если же эта строго каноническая точка зрения для людей, привыкших мыслить в рамках строгого рационализма, недостаточно убедительна, то пусть мне будет разрешено добавить несколько слов:
Теория эволюции предполагает, что мы происходим от человекоподобной обезьяны. Следовательно, мы находимся в родственной связи с африканской гориллой и мандриллом с Суматры.
Если же такие двуногие, как горилла и шимпанзе, являются нашими праотцами, почему Дицци не может быть нашим троюродным братом? А между тем, еще более дальние родственники, согласно законам этой страны, не лишаются права на наследство.
И еще последнее возражение – здесь я коснусь морали и общественного блага. Если имущество м-ра Гирна унаследует Дицци, то, во-первых, оно не распылится, а останется в ведении единой воли, и, во-вторых, – что является самым главным, – не будет использовано для безнравственных и антисоциальных целей.
Гарантией в этом случае является личность наследника, исключающая возможность непроизводительной растраты капитала или использования миллионов для преступной пропаганды.
Можете быть уверены, ваше превосходительство, что никому не удастся сделать Дицци приверженцем коммунизма.
Еще менее нам угрожает опасность, что Дицци после получения этих миллионов переедет в Европу и обогатит там чужие столицы американским золотом.
Дицци не похож на тех счастливых наследников американских миллионов, которые растрачивают свои богатства в увеселительных заведениях и игорных притонах Европы.
Еще менее того Дицци напоминает американских наследников, тратящих миллионы долларов на позолоту поблекших европейских гербов.
Это попало не в бровь, а прямо в глаз.
Артистки без ангажемента покраснели до самых волос.
Судья бросил в их сторону сердитый взгляд и откашлялся.
Надо сказать, что судью всегда доводили до белого каления ежедневные сообщения в газетах о свадьбах американских миллионерш с европейскими аристократами. Несмотря на то, что последний аргумент доктора Ландиса не имел особенного юридического значения, эффект был колоссальный.
Все, что последовало потом, по сравнению с эти уже не имело большого значения.
Завещание Томаса Гирна было утверждено, и Дицци сделался первым из числа себе подобных членом семьи финансовых магнатов Нового Света.
VII. Как Дицци стал шефом
– Джентльмены, – обратился инженер Робур к четырем главным директорам предприятий Гирна. – Покойный м-р Гирн оказал мне свое доверие тем, что он со мной неоднократно обсуждал судьбу своего будущего наследника.
Самые знаменитые адвокаты страны приглашались на совещания, в которых я имел честь принимать участие.
Все было предусмотрено до мельчайших деталей.
Как вам известно, покойный не отличался слишком большим оптимизмом по отношению к моральным качествам человеческой души. Он часто говорил: – Я предполагаю, что каждый человек негодяй. Он должен доказать мне противное, прежде чем я ему поверю. Если ему это удастся, тем больше будет моя радость. Мне кажется, что так лучше, чем считать людей ангелами, а потом ежедневно испытывать разочарование. Если нужно выбирать между двумя разочарованиями, то я предпочитаю положительные переживания отрицательным.
Вы, конечно, не станете отрицать, что целесообразность этой точки зрения вполне соответствует блестящим деловым способностям покойного.
Исходя из этой точки зрения (прошу и вас также рассматривать вопрос с чисто деловой стороны), мы даже допустили возможность покушения на драгоценную жизнь Дицци, так как после его смерти все предприятия должны были перейти во владение служащих.
Но, по зрелом размышлении, нам это показалось невероятным, так как здесь дело шло о членах центрального правления предприятий Гирна. Чтобы решиться на такой шаг, они должны были бы стать коммунистами.
Ведь – прошу не забывать – после смерти Дицци каждый служащий в предприятиях покойного получает в наследство равную долю и равное право голоса.
Это значит: если Дицци умрет – да сохранит его бог – то у нынешней администрации будет столько же шансов на переизбрание, как у северного полюса на превращение в тропический курорт.
Итак, покойный м-р Гирн и участник устраиваемых им совещаний могли относиться скептически ко всему на свете, но только не к стоящей выше всякого подозрения лояльности правления. Не интересы Дицци, а ваши собственные интересы требуют, чтобы вы охраняли здоровье Дицци пуще глаза.
Считаю излишним останавливаться на том – вам это и так известно – что со времени утверждения завещания все рабочие наших предприятий проявляют крайнее недовольство.
Ясно, что в данном случае мы имеем дело с вредной пропагандой, по всей вероятности, иностранного происхождения.
Эти агитаторы приложили все усилия, чтобы скомпрометировать социальный строй нашей страны в глазах наших рабочих, набрасывая при этом тень на лиц, составляющих ядро американского промышленного союза и содействующих его процветанию. Ясно также, что создавшееся положение способствует некоторому успеху этой агитации.
Во время известного «нефтяного скандала», разыгравшегося четверть века тому назад, агитаторы такого же точно сорта занимались систематическим колебанием основ нашей страны и всячески поносили нашего президента и членов его кабинета.
Они порицали, например, президента Кулиджа за его молчаливость и старались доказать, что не всякий глухонемой должен быть непременно очень умным человеком.
Ведь известно, что глухонемые самые молчаливые люди. Обсуждая действия морского министра Денби, они решили, что только преступник или дурак способен, не прочитав, подписать соглашение, передающее миллионное народное имущество в частные руки. Но ни в том, ни в другом случае его нельзя считать подходящим человеком для управления государством.
Но особенно сильно досталось министру юстиции Догерти – а между тем его лояльность по меньшей мере равна вашей – его обвинили в целом ряде позорных преступлений, начиная со взяток и кончая неосторожным употреблением алкогольных напитков. Принимая все это во внимание, они выражали полную готовность предоставить ему бесплатную квартиру и стол в одном из американских исправительных домов. Они даже готовы были считать его терпимым в качестве предводителя контрабандистов, занимающихся доставкой алкоголя, но решительно отказывались признать его распорядителем судеб нашей страны.
Стоит ли после этого распространяться о политической бессовестности таких элементов?
Надеюсь, вы мне простите этот маленький исторический обзор – мне он был нужен для сравнения. В настоящее время положение до того обострилось, что внушает опасения, так как, к сожалению, приспособляемость масс имеет также свои границы.
Массы могут смеяться, когда место президента занимает пешка, глупец, за спиной которого виднеется чужая рука, дергающая его за веревочку.
Массы могут возмущаться, если вор, продажный трус и пьяница занимает пост блюстителя справедливости.
Эти же массы могут гореть негодованием (но чаша их терпения еще не переполнится), если вся государственная машина пропитана насквозь ядом, отравлена патриотической ложью, повседневным мелким и крупным взяточничеством, моральной проституцией, охватывающей всех до единого, начиная с лица, стоящего во главе страны, и кончая последним полисменом. Все это не мешает толпе во всю глотку петь национальный гимн и при виде американского флага проливать крокодиловы слезы.
Уж такова человеческая природа. Массы все простят, так как они имеют дело все-таки с людьми, хотя и пропитанными насквозь людскими слабостями и пороками.
Но положение Дицци гораздо хуже.
Дицци, в честности которого не может быть сомнения, бескорыстие которого ярко доказано случаем с Томасом Гирном, Дицци, никогда не бравший в рот ни одного спиртного напитка; Дицци – единственный честный парень в нашей стране, – этот Дицци находится в гораздо худшем положении. Потому что он осел.
Этого не хотят простить ему люди.
Не потому, что он глупее их. Кто вообще выдумал и доказал, что ослы самые глупые животные?
Нет. Только потому, что Дицци не такой, как они.
Если американские законодатели не могут простить китайцам их желтой кожи, если американские патриоты допытываются, не происходит ли кто-нибудь в седьмом колене от мулата, то как же рабочие могут простить Дицци его хвост и его пышную шерсть? Хотя наших рабочих и нельзя назвать патриотами в нашем смысле этого слова, все-таки они сочтут ниже своего достоинства работать для явного осла. Они считают, что завещание Томаса Гирна является самым ярким выражением капиталистического строя. Они убеждены, что подобное завещание возможно только при современном порядке имущественных отношений. Наши рабочие не до такой степени, как мы, находятся под влиянием деловых спекуляций, они, как все революционеры, фантазеры, и готовы, следовательно, во имя нового общественного строя принести в жертву свои личные интересы.
– Джентльмены, я вас предупреждаю, что выйти победителем из создавшегося положения можно только при помощи величайшей осторожности, предусмотрительности и при единодушном старании с нашей стороны, а для этого существует лишь один путь.
Вы должны стереть всякую границу между Дицци, нынешним главой предприятий Гирна, и собой как представителями двуногих существ.
Авторитет Дицци вы должны поднять до недосягаемой высоты. Если во времена Тутанхамена почитали белого быка, если евреи ветхого завета преклонялись перед золотым тельцом, то почему бы вам не признать авторитета золотого осла?
Я допускаю, сначала это будет нелегко, но на свете нет ничего невозможного. Деловые люди всегда найдут какую-нибудь окольную дорогу.
А вы, господа, деловые люди, – кончил инженер Робур.
Четыре директора предприятий Гирна погрузились на некоторое время в глубокое молчание.
Потом заговорил самый старший – мистер Стивен Росс (худое морщинистое лицо на длинной шее журавля, только что проглотившего картошку):
– Мы постараемся, мистер Робур.
Больше они ничего не сказали и разошлись.
VIII. Как Дицци стал джентльменом, вел коммерческие дела, ел артишоки и т. д
М-р Стивен Росс, мигая глазами, исследовал золотой кончик автоматического пера, желая узнать, не застряло ли там что-нибудь. Потом он успокоился на этот счет; аккуратно прикрутил крышку, сунул в боковой карман ручку и сказал:
– Вы действительно хотите меня уверить, что нет людей, желающих занять должность домашней прислуги и личного секретаря нашего шефа? Мистер Уингль, этого не может быть.
Мистер Уингль, к которому обращался принципал, поклонился в знак согласия с достоинством крысы, принявшей человеческий облик.
Мистер Уингль и был, в сущности, крысой, хотя он занимал в предприятиях Гирна пост заведующего публикациями и рекламного агента.
– К сожалению, это так. Мне удалось найти людей только для замещения низших должностей, но никто не предложил своих услуг для исполнения обязанностей личного секретаря. А метрдотелем изъявил согласие быть один доисторический старичок, совершенно разорившийся человек – некий Огара.
– Возьмите его, хотя бы на время. Нужно прорвать плотину…
– Хорошо, я его возьму.
– Чем вы это объясняете?
М-р Уингль боязливо покосился на директора.
– Тем… я не знаю (пауза), может быть, они боятся. Может быть, они думают, что это очень ответственная служба, требующая большого навыка.
– Уингль, не говорите чепухи. Так говорят только глупцы или сумасшедшие. В мире не найдется более легкой и лучше оплачиваемой должности.
М-р Уингль вздохнул.
– Например, личная корреспонденция. На каком языке ее нужно будет вести? Я уже говорил с мистером Вудстоком, выдающимся специалистом по полинезийскому языковедению, и просил его рекомендовать нам одного из своих слушателей. Но он отказался. Да, решительным образом отказался.
– В чем дело? – перебил его подозрительно и строго мистер Росс. – Вы чего-то недоговариваете?
Пристыженный мистер Уингль опустил голову и отвечал медленно, подыскивая подходящие выражения и не спуская глаз с замочной скважины письменного стола. Он чувствовал себя обиженным.
– Мистер Вудсток усмотрел в моей просьбе неуважение к его профессии. Он сказал, что только мое полное невежество является объяснением того, что я…
– Что вы…
– … думал будто студенты профессора Вудстока могли бы понимать нашего шефа лучше, чем мы…
– Ваш Вудсток, правда, профессор, но он дурак, – при этих словах мистер Росс сердито повернулся на своем конторском кресле.
– Пожалуйста, запомните одно – что никто не требует невозможного. Все чего мы требуем от будущего служебного персонала – это уменья держать, гм, умения владеть собою, э…м… серьезности… и уважения. Да, уважения прежде всего. Они должны понимать, с кем имеют дело.
– Вот этого-то именно они и не понимают, – сказал печально мистер Уингль.
– К черту! Мы их научим понимать! – и мистер Росс ударил по столу кулаком.
– Делайте, как хотите, но наберите служебный персонал. Пусть он будет красным, черным, коричневым или желтым, но чтобы к завтрашнему дню он был набран. И берите этого Огара.
– Хорошо, я сделаю, что будет возможно.
И мистер Уингль сделал все, что было в его силах. Обер-гофмейстером виллы, где жил раньше Томас Гирн и куда переехал в настоящее время Дицци, был назначен мистер Огара.
Тот самый – вы помните?
Тот самый мистер Огара, когда-то больно задевший самолюбие молодого инженера стального треста и вечно ставивший ему палки в колеса. Когда стальной трест перешел в руки Томаса Гирна, он первым делом выгнал Огара.
В то время Огара далеко перевалило за пятьдесят. Весь его капитал был вложен в акции стального треста. Но мистер Гирн действовал всегда обдуманно. Вот почему он, прежде чем приобрести стальной трест, заставил его обанкротиться. После этого Огара должен был искать заработка вместо того, чтобы проводить все свое время за игрой в гольф.
Согласно священным традициям «Американского промышленного союза», люди, принужденные в таком возрасте начинать сначала свою карьеру, годятся только для богадельни!
Особенно, если они получают волчий паспорт от таких людей, как Томас Гирн.
Одно время Огара был рассыльным у лидера демократической партии в одном из южных городов, но его карманы остались пустыми, и, в конце концов, он стал напиваться одновременно со своим ирландским шефом.
Потом он организовывал на улицах митинги и продавал любопытным ротозеям «универсальное дезинфекционное средство для нашего пищеварительного аппарата».
После этого он попал в больницу для бедных, откуда его выпустили, взяв с него предварительно честное слово, что он никогда не будет больше пить.
Огара клялся всеми святыми и вступил в армию спасения, чтобы проповедовать воздержание, но сам не смог преодолеть искушения, и его прогнали при первом удобном случае.
Протрезвившись, он стал было обсуждать, что лучше – повеситься или утопиться.
Но как раз в это время ему попалось на глаза объявление мистера Уингля.
Требуются
служащие: личный секретарь, корреспонденты, обер-гофмейстеры, камердинеры, шталмейстеры, лакеи и повара. Первоклассная служба, работы мало, жалованье хорошее.
Заявления с соответствующими рекомендациями посылать по следующему адресу: Радиополис, Акц. О-во Томас Гирн, для г-на Уингля.
Мистер Огара сразу все понял. Он стиснул зубы и послал прошение. Это было последней соломинкой утопающего.
Мистер Уингль объяснял собравшимся служащим долго и обстоятельно, что они должны исполнять свои служебные обязанности так, будто не Дицци их шеф, а Томас Гирн, то есть Дицци будет обедать в столовой на месте своего предшественника.
Дицци должен быть всегда одет согласно строжайшим традициям хорошего общества.
Дицци по необходимости придерживается вегетарианской пищи, но главный повар, а также и лакей должны проявлять величайшее внимание при изготовлении пищи и при сервировке стола.
Огара долго думал над тем, как справиться с предложенной ему ролью.
Два чувства боролись в его груди: бурный протест и боязнь потерять место. Он полагал, что им все рассчитано и предусмотрено заранее. Но когда Дицци из своего стойла переехал в виллу Томаса Гирна, когда портные в первый раз одели его в специально сшитый для него безукоризненный смокинг и в белую крахмальную рубашку и когда весь штат служащих втолкнул доброго Дицци общими усилиями в столовую, тогда Огара понял, что задача выше его сил.
Это было великолепное зрелище.
Стол был накрыт на пять приборов. Четыре главных директора предприятий Гирна стояли, словно проглотив аршин, в застывших позах за своими стульями в ожидании шефа.
Четыре главных директора были серьезны и торжественны, как будто желая всем своим видом показать окружающим, какое глубокое уважение и благоговение питают они к Дицци.
Что касается Дицци, то он не понимал ничего.
К нему явились в стойло с рассветом, как раз в тот момент, когда первый крик петуха прервал его сон, и он в блаженном настроении, развесив по бокам уши, потянулся к аппетитно благоухающему сену. Но ему не дали покушать. Вместо этого повели его бог знает куда, хотя Дицци прекрасно знал, что время для прогулки наступит позже, приблизительно тогда, когда появятся солнечные лучи в верхнем окошке стойла (в помещении Дицци было два ряда окон).
С большим трудом Дицци удалось подняться по мраморной лестнице виллы Гирна. Его копыта скользили и подгибались, как французские каблучки семенящих по скользкой улице модных дам.
Без сомнения, такое начало не предвещало ничего хорошего. Дальше пошло еще хуже. Когда Дицци почувствовал, что сапожник натягивает на его копыта специально приготовленные для них лакированные туфли, он потерял всякое терпение. Он попытался лягнуть сапожника другим, еще не обутым копытом, но это ни к чему не привело.
Кто-то был занят шеей Дицци, стараясь напялить на нее белое кольцо и стянуть затем это кольцо какой-то черной лентой.
В мозгу Дицци воскресли воспоминания из тех далеких и неприятных времен, когда он, взнузданный и запряженный, должен был работать на ферме Зиласа.
Конечно, это было гораздо хуже, чем туфли.
В конце концов, подумал Дицци, эти туфли только одна из непонятных странностей, свойственных человеческой природе и не раз приводивших его в изумление.
Но все-таки это было покушением на его свободу, а Дицци уже успел за это время привыкнуть к мирному и беззаботному существованию рантье на покое.
Вот почему Дицци вдруг издал громкое «иа» и, к величайшему ужасу присутствующих, изо всех сил ударил лбом в подбородок лакея, занятого воротничком и галстуком. Воротничок, галстук и два выбитых зуба упали на пол.
Слуга тут же был отправлен к врачу с самым строгим приказанием молчать о случившемся.
Ему вставили два золотых зуба и, кроме того, он получил 500 долларов за увечье. Это понравилось слуге, но Дицци был бесконечно несчастлив.
Трудно сказать, куда на это время девалось вошедшее в поговорку упрямство Дицци. Вероятно, он был слишком ошеломлен, чтобы разумным образом реагировать на все творящееся вокруг него. Вот почему процедура его одеванья закончилась вполне мирно и спокойно.
Испуганно и боязливо вошел он в столовую. При входе он держался даже с ясно выраженным чувством собственного достоинства, и впечатление, которое произвели его серьезные, обдуманные и выразительные движения, было вполне благоприятным.
Беспристрастный наблюдатель мог бы принять его за профессора археологии какого-нибудь провинциального университета, приехавшего в столицу на научный конгресс и смутившегося при виде такого большого количества коллег.
У мистера Росса даже мелькнула мысль, как мало в общем нужно для превращения осла в человека, если, конечно, для этого имеются деньги.
И это впечатление, несомненно, ничем не было бы нарушено, если бы не бестактность Огара.
Огара старался посадить шефа в кресло, но не знал, как к этому приступить (он раньше не обдумал этого), и потянул шефа за хвост вниз.
Это уж было слишком для Дицци.
Он уперся передними ногами в стол, чтобы найти точку опоры, и изо всей силы, совершенно не разбирая, кто прав, кто виноват, лягнул задними ногами по воздуху.
Трах… Хрустальная посуда, вазы с цветами, старинное серебро, тарелки, чашки, стаканы – все полетело на пол, где уже до этого очутились Огара и слуга.
Когда Огара медленно поднялся, стирая со своего лица соус от бифштекса и стряхивая воду со своих брюк, то первое, что он увидел – это ядовитый взгляд мистера Стивена Росса.
– Вы никуда не годитесь. Можете убираться.
Огара ушел и – повесился.
В газетах об этом ничего не писали.
Дицци скоро ко всему привык – он пришел к убеждению, что люди еще более упрямы, чем он сам.
По истечении двух недель он уже спал в кровати Томаса Гирна, совершал утренние прогулки, ел артишоки и спаржу, менял два раза в день костюм и посещал заседания главного правления. Правда, он не ходил в церковь, но посылал туда регулярно своего заместителя.
Зато его преподобие Меррик частенько наносил Дицци визиты и затем делился своими впечатлениями:
– Будьте уверены, что наши прихожане могли бы у него поучиться.
Правда, оставалось невыясненным, чему именно могли бы поучиться прихожане у Дицци, но они верили на слово, так как верить есть первый долг верующих.
Мистер Росс был совершенно прав. Самое важное было – пробить плотину.
После неудачи Огара прошения на его место посыпались как из рога изобилия.
И у мистера Уингля сразу появилась возможность производить выбор служащих с величайшей осторожностью, так как только теперь их штат должен был быть окончательно утвержден. Если в первые дни мистер Уингль жаловался, что разноцветная окраска служащих производит недостойное впечатление, то теперь об этом не могло быть и речи.
Желтые служащие были удалены совершенно, черные же были оставлены только для кухни и конюшни.
Все остальные должности были замещены белыми, и мистеру Уинглю, к его радости, удалось даже заместить вакантные должности целым рядом французских безработных аристократов, приехавших из Парижа и севших очень скоро на мель.
Обер-гофмейстером был назначен потомок по прямой линии герцога Монморанси, а корреспонденция была доверена потомку Талейрана.
Особенно гордился мистер Уингль последним приобретением.
– Талейран был отцом французской дипломатии, – говорил он, – а французские дипломаты, как известно, блестящие стилисты.
Новый состав служащий действительно оказался на должной высоте. С какой легкостью они приноровились к новой роли!
Старый вековой обычай – с гордо поднятой головой оказывать лакейские услуги коронованным ничтожествам – облегчил потомкам Талейрана и Монморанси исполнение их обязанностей у Дицци.
Проявляемые ими при этом достоинство и торжественность вызывали у низших служащих – особенно у черных шоферов – прилив искреннего веселья.
Однажды его преподобие Меррик, направляясь со своим еженедельным визитом к Дицци, подслушал следующий разговор у гаража:
– Встречали ли вы когда-нибудь таких дураков? Этот иностранный принц Монморанси входит в кабинет и громко докладывает, как будто перед ним сидит английский король:
– Сэр, мистер Стивен Росс просит аудиенции, – и ждет, что он ответит. Конечно, тот молчит.
Тогда этот жулик Монморанси делает вид, будто он что-то услыхал, поворачивается и говорит директору:
– Мистер Росс, шефу угодно вас принять.
– Да, доложу вам, можно лопнуть со смеху, глядя на все их фокусы.
Это говорил шофер Руфус Джонсон, бездельник и игрок, но великолепный шофер, которого приняли на службу, потому что он действительно с необыкновенным искусством управлял машиной.
Как все игроки, Руфус был суеверен и аккуратно посещал церковь, так как думал, что это приносит ему счастье в игре. Его преподобие Меррик опустил свою широкую руку на плечо Руфуса и сказал с упреком:
– Руфус, клевета – большой грех. Ирония – это оскорбление святого духа, живущего в каждом из нас.
– Но, ваше преподобие, он ведь не человек, а…
– Он ничем не отличается от нас, – прервал его строгим голосом Меррик.
– Твое заблуждение происходит оттого, что твоя душа не озарена истинным духом христианской веры и ты взираешь на вещи не духовным оком, а своими жалкими плотскими глазами. Святой дух явился в виде голубя к нам на землю, и наш спаситель изображается в виде ягненка. Разве эти примеры тебе недостаточно ясно доказывают, что мы обязаны почитать всякую земную тварь, а не величаться перед нею.
Но Руфус не поддался.
– Ваше преподобие, почему же вы в прошлое воскресенье отняли у меня моего белого маленького слона, который принес бы мне счастье в игре, и назвали его идолом?
Но тут его преподобие рассердился.
– Если ты сейчас же не замолчишь, то я скажу герцогу (его преподобие больше всего любил титулы), чтобы тебя в 24 часа рассчитали.
Руфус замолчал.
И очень скоро искусственное уважение, оказываемое Дицци, перешло во вполне искреннее преклонение перед ним. Здесь действовали разные причины – вначале страх потерять место, затем взаимная конкуренция, потом привычка, еще позднее – подчинение общей традиции, и, наконец, все, решительно все без исключения высокопоставленные чиновники, финансовые короли, банкиры, газетные короли, пасторы, священники, офицеры, одним словом, «весь цвет общества» – пришли к заключению, что:
Дицци вполне на своем месте;
Дицци великолепно выполняет свои обязанности;
Дицци вполне заслужил свое богатство, свои экономические и социальные привилегии.
Вразрез с эти общим мнением шло только мнение мало влиятельных и малочисленных радикалов. Но влияние их агитации не распространялось за пределы фабрик.
IX. Дицци задает тон в общественном мнении
На заседания главного управления Дицци являлся с точностью, достойной его предшественника.
Опытный дрессировщик очень скоро научил Дицци сидеть в кресле «по-европейски».
Главные директора также скоро привыкли к своему шефу.
Более того, они ежедневно обнаруживали в характере Дицци все новые преимущества по сравнению с покойным Томасом Гирном.
Директора установили, как непреложный факт, что сравнение это говорит в пользу Дицци в следующих отношениях:
Большая уравновешенность характера;
Более внимательное отношение к чужому мнению;
Уступчивость.
В то же время они пришли к заключению, что Дицци в смысле:
хладнокровия,
выдержки -
никоим образом не уступает Томасу Гирну.
Дицци был молчалив, но его молчаливость была равноценна золоту. Редко вмешивался он в споры своих директоров, но партия победителей всегда находила тысячу признаков, на основании которых оказывалось, что Дицци на стороне большинства.
Как известно, большинство всегда право.
И очень скоро за Дицци установилась репутация никогда не ошибающегося финансиста.
Еженедельно газеты печатали подробнейшие сообщения о новых предприятиях и спекуляциях Дицци, имевших всегда успех и приносивших большие барыши.
На бирже Дицци играл так удачно, что всегда выходил победителем.
В одно прекрасное утро мистер Уигль явился к мистеру Стивену Россу с предложением, которое в первый момент так огорошило мистера Росса, что он от удивления разинул рот.
Мистер Уингль проектировал заняться изданием еженедельника, в каждом номере которого опубликовывались бы в виде передовиц политические и финансово-экономические взгляды Дицци.
– Мистер Росс, – объяснил свой план мистер Уингль, – мнение нашего шефа в этих важных вопросах имеет слишком большое значение, чтобы умалчивать о нем. К тому же положение, занимаемое нашим шефом среди финансовых королей нашей страны, такое выдающееся, что каждый гражданин естественно должен интересоваться мнением нашего шефа о современном политическом положении.
Мистер Росс повернулся на своем стуле и непонимающими глазами уставился на Уингля.
– Как же вы хотите устроить это? – произнес он наконец, с трудом овладевая собою.
Беззвучными эластичными шагами Уингль приблизился к главному директору и что-то шепнул ему на ухо.
– All right, – сказал мистер Стивен Росс, – начинайте.
С этих пор американская пресса обогатилась новым периодическим изданием. Оно называлось «Radiopolis’s Independent», что приблизительно обозначает «Независимый из Радиополиса».
Этот «независимый» был Дицци.
Его статьи помещались на первых страницах, они трактовали о всевозможных вещах, и в них выявлялась удивительная начитанность и ориентация решительно во всех политических и финансовых вопросах.
Судя по этим статьям, мировоззрение Дицци было либерально-консервативным и основывалось на убеждении и уверенности в том, что все на свете хорошо, что способствует делу – «business’y», а все, что ему вредит, не нужно и аморально.
Принцип частного предприятия и священного права собственности являлся, конечно, краеугольным камнем этого миросозерцания.
А лейтмотивом служил здоровый патриотический оптимизм.
Все находятся на своем месте, если не во всем мире, то, по крайней мере, в «этой излюбленной богом стране» (god’s own country).
Только иногда в статьях Дицци проскальзывали сердитые нотки, или же требования политического характера.
Последнее совпадало большею частью с теми днями, когда мистер Уингль, весьма несчастный в супружеской жизни, получал от своей лучшей половины хорошую взбучку.
Ежегодно второго января, после подсчета годичного баланса, публиковались пожертвования, назначенные Дицци в пользу приютов, училищ и церквей.
Это нововведение было обязано своим существованием Дицци; при жизни Томаса Гирна ничего подобного не практиковалось.
Немудрено поэтому, что третьего января газеты ежегодно посвящали длинные статьи величайшему благотворителю всего мира.
В этих статьях Дицци сравнивался с милосердным самаритянином, с кроткой евангельской Марией и с такими благотворителями прошлого, как Рокфеллер или Карнеджи.
Популярность Дицци затмила популярность президента американского промышленного союза, самых любимых артистов и даже мирового чемпиона бокса.
X. Как пучок сена соблазнил Дицци и что из этого произошло
Раз в году Дицци посещал главную фабрику своей фирмы «Акционерное Общество Гирн».
Это напоминало военный парад под предводительством генерала-фельдмаршала.
Как полагается в таких случаях, Дицци сопровождала целая свита, состоявшая из главных директоров и руководителей отдельных отраслей производства.
Эти выходы Дицци в скором времени сделались во всей стране такими же популярными, как выборы президента или же открытие бального сезона.
Свой обход шеф начинал обыкновенно с машинного отделения и заканчивал его второстепенными отделениями – как гараж, оранжереи и т. д. Администрация и весь персонал старались, конечно, изо всех сил обставить это событие как можно более торжественно.
Отношение же рабочих на фабрике Гирна было, надо сознаться, несколько иное. Так как революционная пропаганда достаточно их деморализовала, то они встречали шефа в высшей степени холодно, почти враждебно, и считали такой парад оскорблением своего человеческого достоинства.
С целью предотвратить возможные демонстрации приходилось нанимать клакеров и содержать целые отряды сыщиков и полисменов.
Три года спустя после занятия Дицци высокого поста шефа, во время парада случилось, на первый взгляд, незначительное событие, чреватое, однако, большими последствиями.
Осмотр близился к концу.
Дицци качал головой и старался освободиться от цилиндра, прикрепленного резинкой к его голове; он мигал глазами, уставшими от палящих лучей солнца и назойливых мух.
Все существо Дицци выражало полнейшее безразличие.
Главные директора делали все возможное, чтобы закончить как можно скорее официальный обход фабрики.
Дицци уже находился у выходных дверей оранжереи, как вдруг кто-то громко и добродушно рассмеялся.
Это был молодой садовник, неделю тому назад поступивший на службу. Этот деревенский мальчишка никак не мог себе представить осла во фраке и цилиндре.
Он смеялся от всей души при виде Дицци.
Общее возмущение было ответом.
Спокойнее всего реагировал на это оскорбление сам Дицци; остановившись возле цветочной клумбы, он добродушно поглядывал на молодого садовника.
Не обращая никакого внимания на возмущение директоров, парень подошел к шефу, похлопал его покровительственно по спине и протянул ему охапку свежескошенного сена.
Чтобы представить себе жадность, с которой Дицци набросился на свежее сено, необходимо принять во внимание, что он в течение трех лет не ел ничего другого, кроме артишоков, спаржи, цветной капусты и французского салата.
Дицци блаженно жевал это дивное ароматное сено, почти рискуя вывихнуть челюсти в приливе гастрономического восторга.
Требования этикета, заставлявшие Дицци до сих пор удерживать в покое свой хвост, были забыты, и, к величайшему конфузу всех окружающих, задняя часть белых панталон шефа вдруг быстро заходила взад и вперед, как будто под ними происходила жестокая борьба.
Насытившись, Дицци с благодарностью посмотрел на садовника и, не зная, как лучше выразить свое восхищение, нежно провел своим длинным языком по лицу мальчика.
Поцелуй шефа спас деревенского парня от немедленного увольнения.
Более того: придерживаясь правила, что «победителя не судят», правление назначило мистера Фицпатрика (это было имя садовника) директором одного провинциального предприятия Акционерного О-ва Гирн, с ежегодным содержанием в 24 тысячи долларов.
Последовав в этом случае совету мистера Стивена Росса, директора одним ударом убили двух зайцев:
Они доказали всему свету, как много значит для них личная рекомендация шефа.
Они освободились от опасного конкурента, успевшего приобрести особенное благоволение шефа.
Для мистера Фицпатрика это было, так сказать, почетной ссылкой.
После заседания, где была принята эта резолюция, Стивен Росс вернулся домой, насыщенный электричеством, словно грозовая туча, и немедленно созвал семейный совет.
В его голосе звучало отчаянье человека, близкого к самоубийству.
Поэтому супруга главного директора, миссис Эвелина Росс, велела своим дочерям Мариори и Марион (других детей у них не было) сейчас же явиться в салон.
Мариори из-за этого должна была отказаться от театра, а Марион – от лекции одного писателя-радикала.
Мариори, прелестная Мариори, как писалось в газетах, интересовалась, как и следует порядочной молодой девушке из хорошей семьи, только театрами, спортом и балами. Ее заграничные поездки не простирались дальше Лондона.
Марион, далеко не такая прелестная, как ее старшая сестра, посещала экономический факультет университета и ежегодно совершала далекие путешествия, во время которых она заполняла пробелы в своих знаниях в области социологии.
Одну из таких поездок она посвятила Союзу Советских Республик средней и восточной Европы.
Эта поездка продолжалась более 5 месяцев и превратила Марион в убежденную коммунистку, что доставило немало горя ее родителям.
Когда собралось все семейство, мистер Росс рассказал им с начала до конца случай с Фицпатриком.
Потом, утомленный, он опустился в кресло, как будто силы оставили его.
На лицах миссис Эвелины Росс, Мариори и Марион отразилось величайшее удивление.
– Да разве вы не понимаете, – мистер Росс начал почти кричать, – что этот случай является сигналом для меня, вашего отца, а также и для вас, черт возьми!
– Сегодня какой-нибудь Фицпатрик, благодаря пучку сена, попадает в особую милость к этому ослу (мистер Росс забыл всякую осторожность), завтра появится другой дурак, и этому конца не будет!..
Я ведь уже не молод. Каждый молодой интриган может меня перехитрить, если он этого захочет.
До сих пор мы беззаботно сидели на своих местах.
Теперь же начинается конкуренция.
Вы понимаете, что это значит: конкуренция!
Я себя не чувствую больше спокойным на своем посту.
Но если я потеряю свое место, то мы нищие. Понимаете ли, нищие!
– Я буду работать, – сказала Марион.
– Подумаешь, как много толку из этого выйдет! – возразила Мариори.
– Но я не понимаю, – сказала супруга, – разве ты не получишь пенсии?
– Нет. В завещании не было упомянуто о пенсиях. Да, нужно сказать, что вы все до сих пор себе ни в чем не отказывали. Подумать только, на какие пустяки у нас тратились деньги?
– Но, папа, – сказала Мариори.
– Помолчи-ка! Скоро наступит конец вашему райскому житью, и вам придется распродавать свои меха и тряпки.
Этой печальной перспективы было достаточно, чтобы вызвать истерический плач мистрис Росс и Мариори.
– Но, папа, я буду работать, – повторила Марион.
– Глупости. Сколько ты можешь заработать?
– Что будет, что с нами будет! – закричали в один голос мать и Мариори.
– Я знаю, что нам надо делать. Садитесь и слушайте.
И мистер Росс сообщил свой план, состоявший в том, чтобы Мариори вышла замуж за Дицци.
После этого мистер Росс выслушал громовую тираду от Марион, назвавшей его безжалостным зверем, после чего он выпроводил ее на лекцию писателя-радикала. Потом он стал приводить в чувство свою супругу, лежавшую в глубоком обмороке, и принес Мариори ее сумочку с пудрой и губной помадой, чтобы дать ей возможность скорее прийти в себя.
Первый взрыв бури улегся.
Тогда мистер Росс сказал как можно мягче:
– Дорогая Эвелина, я никак не пойму, что вас привело в такой ужас. Если здраво рассудить, то трудно подыскать лучшего жениха, чем наш шеф. Что касается его наружности, то она, конечно, не очень привлекательна, особенно для такой легкомысленной девицы как Мариори, признающей только внешний лоск и красоту, но укажите мне жениха, в котором соединялись бы все хорошие качества?
Объективно рассуждая, наш шеф нисколько не хуже прославленного Томаса Гирна.
– Но, Стивен, – решилась возразить мистрис Росс.
– Не мешайте. Я еще не кончил. Что касается характера нашего шефа, то все преимущества на его стороне.
– Но, Стивен, он ведь осел.
Мистер Росс бросил уничтожающий взгляд на свою супругу.
– Как вы недальновидны! Пройдет год, в крайнем случае, полтора – и Мариори потребует развода (мистер Росс при этом задумался)…
– Не думаю, чтобы неверность супруга могла быть выставлена поводом для развода. Надеюсь, что такого повода не будет и со стороны Мариори… Но я ни минуты не сомневаюсь, что развод всегда возможен вследствие различия характеров. Мариори потребует развода и получит часть состояния, соответствующую общественному положению ее супруга.
Мистрис Росс сперва вздохнула, потом слегка улыбнулась.
Мариори же захлопала в ладоши и спросила отца, какую фамилию она будет носить после свадьбы.
На это, однако, мистер Росс не дал определенного ответа.
Он лишь поцеловал свою дочь в лоб и кратко произнес:
– Когда разрешаются важные вопросы, то обыкновенно не думают о вещах второстепенных. Пора спать.
Неделю спустя все газеты сообщали о необычайном внимании, которое оказывает прелестной Мариори Росс наследник Томаса Гирна.
Слухи эти нисколько не были преувеличены.
Дицци действительно очень полюбил красивую девушку.
После неприятных формальностей, связанных с его официальным положением, Дицци отдыхал душою в саду виллы Стивена Росса, где выхоленная, розовая ручка угощала его благоухающим сеном. Там ему разрешались разные вольности; он мог на свободе рыться в клумбах и лакомиться молодой травкой. Иногда маленькая ручка осторожно приподымала головной убор Дицци и нежно чесала тонким пальчиком у него за ухом.
В такие минуты Дицци мигал своими грустными, влажными глазами, и его большой шероховатый язык благодарно лизал пальчики, доставлявшие ему такое огромное удовольствие. Всегда скромный и нетребовательный, Дицци со временем так избаловался, что стучал лбом в ладонь Мариори, как будто прося подаяния, если она убирала руку.
– Пожалуйста, прошу еще немножко!
Во время подобных прогулок корреспонденты всех больших газет, скрывавшиеся в придорожных кустах и оврагах, не обращая внимания ни на какую жару, с затаенным дыханием наблюдали за каждым шагом «счастливой парочки».
Один наиболее навязчивый репортер держал даже со своим коллегой пари, что ему непременно удастся лично проинтервьюировать Дицци, чтобы точно установить характер его отношений к Мариори Росс.
Репортер поймал Дицци как раз в тот момент, когда он в самом приятном настроении выбежал из сада Мариори на площадку, отделявшую его дворец от виллы Стивена Росса.
Костюм Дицци был в полном беспорядке:
Мягкая шляпа съехала на его левое ухо и держалась уже не резинкой, а каким-то чудом. Фланелевый жилет был испачкан садовой землей, а одна пуговица была оторвана.
После трех утомительных заседаний Дицци позволил себе маленький перерыв и с большим увлечением рылся во всех грядках. Но репортер об этом ничего не знал и думал:
– Ого! Первоклассный материал для газеты!
Как вдруг он услышал над своим ухом строгий вопрос:
– Позвольте вас спросить, что вам здесь угодно?
Это был инженер Робур, направлявшийся домой после продолжительной работы в лаборатории.
Репортер не узнал Робура и так же сердито набросился на него:
– А вам какое дело?
– Я некоторым образом имею отношение к администрации акционерного общества. Мое имя Робур.
Репортер смутился; надо заметить, что после утверждения завещания общественное мнение Америки привыкло приписывать инженеру Робуру такое же значение, как, например, главному поверенному «Американского промышленного союза». Авторитет Робура был тем более велик, что он жил одиноко, не имея ни с кем общения и всецело отдаваясь своим занятиям в лаборатории.
Между тем Дицци не проявлял ни малейшего интереса к их разговору; он прислонился к дереву и изо всех сил чесал себе спину, безуспешно сражаясь со своими подтяжками. Эта штука невыносимо щекотала его.
Костюм Дицци слева уже был разорван, подтяжки, однако, не поддавались.
Репортер почтительно приподнял шляпу и смущенно оправдывался:
– Я… Я хотел попросить разрешения проинтервьюировать…
– Ну, что ж, – сказал Робур, – пожалуйста, начните. Надеюсь, я не помешаю вам?
– О, нет, пожалуйста. Я буду только благодарен. Может быть, я могу даже рассчитывать на ваше содействие?
– Ошибаетесь, – оборвал его Робур. – Меня это совершенно не касается.
Низко кланяясь Дицци и почтительно сняв свою шляпу, репортер приблизился к дереву как раз в тот самый момент, когда Дицци на минуту перестал чесаться и, усталый, высунул изо рта свой широкий язык.
Робур стоял в стороне и не слышал подробностей происходившего разговора. Он лишь видел, как репортер довольно долго вертелся вокруг Дицци и как Дицци упорно поворачивался к нему спиной.
Но вдруг Дицци резко изменил свою тактику.
Он хрипло закричал, вызывающе закинул назад голову, при чем мягкая шляпа перелетела через забор, и, изогнувши шею, бросился на репортера. В глазах Робура на мгновенье слились в один клубок падающий репортер и Дицци с мелькающими в воздухе задними копытами.
Когда Робур поднял репортера и тот, очистив глаза и ноздри от набившейся в них земли и исследовав шишки на своем лбу, убедился, что он еще жив – Дицци уже исчез.
– Как это случилось? – спросил Робур.
– Сперва все шло гладко, – захрипел репортер. – Правда, он ничего не отвечал, но зато внимательно слушал меня. Но когда я задал вопрос, как далеко зашли их отношения и когда состоится свадьба… тут он, по-видимому, потерял всякое самообладание.
– Но вы не станете отрицать, – сказал Робур, – что каждый джентльмен на его месте поступил бы точно так же.
– Не стыдно ли вам, мистер Робур, издеваться над несчастным человеком, который должен страдать только из-за того, что его заставляют совершать разные глупости в погоне за куском хлеба?
Робур неожиданно поднялся с земли и резко повернулся в другую сторону.
– Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с мисс Росс?
– Да, я Марион Росс, сестра невесты вашего шефа.
– Прошу прощенья, – ответил спокойно Робур, – у меня нет иного шефа, кроме моей лаборатории.
– Это все равно. Не говорите пустых слов… Вы все, все служите ему. Все вы потеряли человеческое достоинство и всякий стыд. Вы лжете, унижаетесь, лицемерите, подлизываетесь и ведете себя так, будто Дицци ваш хозяин. Но Дицци только бедный, несчастный осел, и мне его жаль от всей души, мне его больше жаль, чем вас всех вместе взятых.
– Прошу вас, не сердитесь, – ответил, добродушно улыбаясь, Робур и протянул Марион свою руку. – Вы совершенно правы. Я во всем согласен с вами. Бессмысленно было бы жалеть людей. Мы живем в сумасшедшем доме, обитатели которого всячески стараются уничтожить друг друга. Самое лучшее, что может сделать наука, это способствовать их полному и безболезненному уничтожению.
– И ваша работа в лаборатории преследует эту цель? – быстро спросила Марион. – В таком случае, я от всей души желаю вам полного провала.
Помолчав немного, она продолжала:
– О, если бы вы использовали свои знания для освобождения страдающего большинства и для уничтожения подлого, потерявшего человеческий облик меньшинства! О, если бы вы положили конец господству золотого осла!
Робур внимательно посмотрел на Марион и вместо ответа спросил:
– Не согласитесь ли вы немного пройтись со мною? Еще довольно рано.
Марион согласилась, и они пошли по направлению к парку.
Между тем репортер быстро составил интервью с Дицци и указал, что Дицци вел себя как джентльмен, тщательно охраняющий от чужого взора интимные подробности.
«По поводу предстоящего бракосочетания шефа Акционерного О-ва Гирн, о котором уже всем известно, ничего нового сообщить не можем, – так писал репортер. – Точный срок свадьбы еще не установлен. Но мы с достоверностью можем сказать, что вслед за прелестной Мариори Росс и ее младшая сестра также покинет родительский дом».
С этих пор газеты стали писать о двух невестах и их женихах.
XI. Дицци не везет в любви, и он испытывает другие неприятности
Счастье не всегда бывает полным. Дицци испытал эту истину на собственной шкуре.
Мариори Росс, в качестве невесты Дицци, сделалась скоро центром всеобщего внимания.
Ее популярность достигла той точки, когда газеты вместо того, чтобы требовать денег за рекламу, сами платят за право поместить ее. Оплаченная реклама предполагает у читателя фантазию. Но даровая реклама, повторяющаяся изо дня в день, является особой формой массового гипноза, где медиум располагает величайшей силой и огромным могуществом. Неудивительно поэтому, что Мариори Росс в качестве невесты Дицци вскоре приобрела репутацию прелестнейшей девушки во всем американском промышленном мире.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70396414) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
http://nabokov-lit.ru/nabokov/proza/pamyat-govori/pamyat-govori-14.htm
2
В романе “Клодиус Бомбарнак” Верн описал журналиста, который по заданию редакции совершает поездку по Трансазиатской магистрали – от Каспийского моря до Пекина. На русском языке роман вышел в 1906 г., когда Закасапийская железная дорога еще строилась. О влиянии Жюля Верна на творчество упоминали Л. Толстой, А. Чехов, В. Брюсов и др.
3
Ш. Рише. Через сто лет = (Dans cent ans) ? Шарль Рише; Пер. с фр. под ред. [и с предисл.] Евгения Гаршина. – Санкт-Петербург: типо-лит. Б.М. Вольфа (1893), А. Кирхегейм «Вечная утопия» (1902), А. Фойгт «Социальная утопия» (1906), В.В. Битнер «Социальная утопия» (1910). Подробнее об этом: Вечер в 2217 году. Русская литературная утопия. Утопия и антиутопия XX века. Сост., авт. Пред. В.П. Шестаков., М.: Прогресс, 1990. С. 15–16.
4
Напр.: В. Брюсов «Республика Южного Креста»; К. Мережковский «Сон в зимнюю ночь»; А. Богданов «Красная звезда» и «Инженер Мэнни»; А. Чаянов «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии»; П. Краснов «За чертополохом» и др.
5
Е. Замятин. Бич божий // Е. Замятин. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2. Русь, Русская книга, 2003, С. 369.
6
Елена Обатнина. Царь Асыка и его подданыее. Обезьянья великая и Вольная палата А.М. Ремизова в лицах и документах. Изд. Ив. Лимбаха, 2000. https://imwerden.de/pdf/obatnina_tsar_asyka_i_ego_poddannye_ remiz0va_2001_text.pdf
7
Впервые киносценарий «Восстание вещей» был опубликован в «Новом журнале», № 79,1965 г. С. 44–79.
8
Евгений Лемминг. Комментарий к Л. Лунц «Восстание вещей» // Лев Лунц. «Обезьяны идут!»., сост., подг. текстов Е. Лемминг, вст. статья В. Шубинский, ИНАПРЕСС, Санкт-Петербург, 2003. С. 449.
9
Этой теме посвящены, например, книги Евгения Штейнера «Авангард и построение нового человека: искусство советской детской книги 1920 годов». Москва, НЛО, 2002, а также тот же автор «Что такое хорошо. Идеология и искусство в раннесоветской детской книге», НЛО, 2019.
10
В комментарии переводчик уточняет, что произведения сборника были написаны автором в 1904–1911 гг.
11
О.Э. Мандельштам. Концерт на вокзале // Собр. соч. в 2-х т., т. 1. Стихотворения 1908–1925 гг., с. 139. https://rvb.ru/20vek/mandelstam/dvuhtomnik ? о it ext ? vol_i ? о iver sus /0122.htm
12
Подробнее: Kristin Platt. Die kommende Katastrophe // Spiegel, Geschichte, Ausgabe 1/2020, S. 104–107.
13
Heike Ising-Alms. Utopie und Dystopie bei Jules Verne und Albert Robida. Fortschritt und Satire // Technische Paradise. Die Zukunft in der Karikatur des 19. Jahrhunderts. Herausg. von E. Illner, M. Winzen, Athena-Verlag, Oberhausen, 2016. S. 271.
14
В.П. Шестаков. Эволюция русской литературной утопии. В «Вечер в 2217 году»/ Сост., авт. предисл. и коммент. В.П. Шестаков, М.: Прогресс, 1990. С. 9.
15
Лев Лунц. «Обезьяны идут!»., сост., подг. текстов Е. Лемминг, вст. статья В. Шубинский, ИНАПРЕСС, Санкт-Петербург, 2003. С. 449.
16
О разных версиях романа подробнее и в его изданиях см. Кук Бретт «Загадочный феномен. Роман Е. Замятина «Мы» // журнал «Вопросы литературы», ноябрь-декабрь 2015 г. (voplit.ru), а также Е. Замятин. Сочинения. Т. 2, Русская книга, 2003, с. 576.
17
Е. Замятин. Автобиография // Замятин Е. И. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2. Русь. М., 2003. EBook, 2014 (imwerden.de)
18
Edward Tenner. Gezeichnete Zukunft. Bildtelefon, Babys aus dem Reagentglas, Fast Food: Der Futurist Albert Robida hat sie vorausgesehen. Aus dem Amerikanischen iibersetzt von Karl Heinz Siber // Kultur & Technik, Jg. 3, Magazin des Deutschen Museum, Miinchen, 1991, S. 231.
19
https://traumlibrary.ru/book/bogdanov-prazdnik-bessmertia/bogdanov-prazdnik-bessmertia.html
20
В сб.: Прогулка на Луну. Забытая фантастическая проза XIX века. Т. Ill, Salamandra P.V.V., 2020.
21
Инфантьев П. П. На другой планете: Повесть из жизни обитателей Марса. Новгород, 1901.
22
Д.Д. Николаев. Фантастический вымысел в прозе русского зарубежья первой половины 1920-х годов. Akademia.edu // Публикация по: Русское зарубежье духовный и культурный феномен: Международный сборник научных статей. Вып. 2. М.: Московская академия образования Натальи Нестеровой, 2008. С. 148–153.
23
Цит. по: http://nabokov-lit.ru/nabokov/proza/pamyat-govori/pamyat-govori-14.htm.