Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4
Александр Атрошенко
Повествование исторической и философской направленности разворачивает события истории России с позиции взаимоотношений человека с Богом. Автор приподнимает исторические факты, которые до сих пор не были раскрыты академической историей, анализирует их с точки зрения христианской философии. В представленной публикации приводится разбор появления материализма как учения от увлечения сверхъестественным и анализ марксистского «Капитала».
Попроси меня
Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4
Александр Атрошенко
© Александр Атрошенко, 2024
ISBN 978-5-0060-8820-7 (т. 4)
ISBN 978-5-0060-8120-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Повествование исторической и философской направленности разворачивает события истории России с позиции взаимоотношений человека с Богом. Автор приподнимает исторические факты, которые до сих пор не были раскрыты академической школой, анализирует их с точки зрения христианской философии. Например, образование Руси, имеющей два основания – духовное и политическое, крещение, произошедшее далеко не в привычной интерпретации современной исторической наукой, которое следует правильнее обозначить крещением в омоложение, чем в спасение, в справедливость, чем в милость, «сумасшествие» Ивана IV Грозного, который всей своей силой олицетворял это русское крещение, вылившееся затем все это в сумасшествие Смутного времени, реформатор Никон, искавший не новых начал, а старых взаимоотношений. Показывается, как русская система сопротивляется силе ее цивилизующей, впадая тем в состояние, точно сказанное классиком – «шаг вперед, и два назад» – в свою молодость, чему яркое подтверждение служит деспотичное и в то же время реформаторское правление Петра I, а затем развернувшаяся морально-политическая эпопея трилогии в лице Петра III, Екатерины II и Павла I. В представленной публикации приводится разбор появления материализма как закономерный итог увлечения сверхъестественным и анализ марксистского «Капитала», ставшее основанием наступившей в XX в. в Восточной Европе (России) «новой» эры – необычайной молодости высшей фазы общественной справедливости в идеальном воплощении состояния высокого достоинства кристаллизованного матриархата.
Продолжение царствование Петра Алексеевича. Реформы внешнего характера. Строительство Санкт-Петербурга
В нашем воображении исторический образ Петра Великого до сих пор приравнен к царю-плотнику, работающему на корабельной верфи, с топором в руках. Тому легко отыскать разгадку. Пётр строил не одни корабли, он был строителем во всем своем государственном управлении; топор тесал бревна, но его же тяжелые и нередко по своей грубости ошибочные удары ложились на весь уклад русской жизни. Законодательная деятельность Преобразователя – это та же спешная работа на верфи, с той лишь разницей, что при постройке кораблей есть готовый план, а при государственном строительстве Петра, как сам державный работник, так и его сотрудники действовали ощупью, с трудом выясняя себе детали работы по мере ее суетливого исполнения.
Царствование Петра оставило более 3000 указаний, написанных большей частью или самим царем, или под его непосредственным руководством. Мысль, что государь всемогущ – не только de jure, как Божий помазанник и как лицо, которому народ передал свою свободу, но и de facto, ввиду полной зависимости судьбы народа от способа управления – красной нитью проходит через все практическую деятельность Преобразователя. По государственно-правовым воззрениям XVII века, обязанность государя – воспитывать народ, насаждая при этом «обще благо». До потопа, по мнению хорошо знакомому Петру, Пуфендорфа, не могло быть государства, потому что, будь государственная власть, она не дала бы людям впасть в прегрешение. Каков царь, таковы и подданные, «понеже по примеру Королевскому и подданныи жителствуют»[1 - Введение в гисторию европейскую чрез Самуила Пуфендорфия… Пер. с лат. Гавриила Бужинского. СПб, 1718, стр. 149.]. Для русских, как их себе представлял Пуфендорф, тем более необходима сильная власть: «Рабское Россиян повиновение, зело силы их укрепляет и умножает»[2 - Там же, стр. 409.].
Выросшее в военных условиях законодательство этого периода времени представляет значительные особенности и по форме, и по содержанию: по словам В. О. Ключевского, петровская «реформа шла среди растерянной суматохи, какой обычно сопровождается война. Нужды и затруднения, какие она вызывала на каждом шагу, заставляли Петра спешить. Война сообщала реформе нервозный, лихорадочный пульс, болезненно-ускоренный ход»[3 - Ключевский В. О. Сочинение в 9-ти томах. Т. IV. Курс русской истории. Под ред. В. Л. Янина. Послесл. и ком. В. А. Александров и В. Г. Зимин. Москва, Мысль, 1989, стр. 198—199.]. Недоработанность, торопливость – вот первая особенность Петровского законодательства. Но в литературе отмечена и другая особенность, вытекавшая из стремления Преобразователя, несмотря на трудные условия царствования, внести в него некоторые новые взгляды. Старое, допетровское законодательство ставило задачей действовать по преимуществу страхом, мало заботясь о том, понимают или не понимают подданные целесообразность предписанного. Указам же Петра обыкновенно предшествует попытка объяснить цель законодательства и его важность, отчего их угроза становится еще суровее: представляется вдвойне преступным тот, кто нарушал закон после его разъяснения. Типичный этому духу является указ 17 апреля 1722 г. о повиновении законам: «понеже ничто так ко управлению Государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писаны, когда их не хранить или ими играть в карты»[4 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3970, стр. 656.], начинает законодатель, а затем, за длинной мотивировкой, приглашающей повиноваться законам не за страх, а за совесть, следует угроза: «Буде же кто сей Наш указ преступить под какою отговоркою ни есть, следую правилам Гагариновым [князя Гагарина, сибирского губернатора, казненного за лихоимство]: тот, яко нарушитель прав Государственных и противник власти»[5 - Там же, стр. 657.], в свою очередь «казнен будет смертью без всякой пощады»[6 - Там же, стр. 657.]. Мотивировка петровских указов нередко значительно превосходит своими размерами сам указ. В мотивировках присутствуют частные случаи, подавшие повод к указам, соображениям правильности, необходимости отеческой защиты «безвластного бедного люда», вдов, сирот, ссылку на положение России, как одной из «христианских стран» под управлением «христианского государя». Хотя сам термин «христианский» означал для Петра «европейский». Россия должна примкнуть к Европе, а не к Азии, и следовать, по возможности, во всем примеру первой. «Понеже всем ведомо есть, что во всех Христианских Государствах непременно обычай есть Потентам супруг своих короновать, и не точно ныне, но и древле право у славных Императоров Греческих сие многократно бывало…»[7 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4366, стр. 161.] – потому-то, согласно манифеста 15 ноября 1723 г. Петра коронует императрицей Екатерину.
Преобразователь выступает как обновитель русской жизни. Здесь прослеживается, с одной стороны, твердая вера в силу власти, а с другой – недоверие к народной массе, неспособной, без надлежащего руководства, отличить правую руку от левой. Законодатель призван спасти страну, «от глупости и недознания», превратить подданных «из скотов в людей» – «буде волею не похотят, то и неволей». Во имя общего блага должны не только умолкнуть, но и исчезнуть старые предрассудки и суеверия, а на место их водворится «добрый аншталт», который «был бы весьма сходен во всех порядках»[8 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4008, стр. 678.].
Время Петра I это время оформления абсолютизма в России. Абсолютизм был в европейских континентальных государствах в продолжении XVII—XVIII вв. господствующей государственной формой, которой благоприятствовали богословы, приписывающие верховной власти божественное происхождение, и римские юристы, признававшие за государями абсолютную власть древних римских императоров. Но то, что вкладывалось в понятии абсолютизма западно-европейскими мыслителями и российскими церковниками это не совсем одно и то же. Например, в своем сочинении «Левиафан…» английский философ Томас Гоббс пишет: «Что значит быть свободным человеком… свободный человек – тот, кому ничто не препятствует делать желаемое, поскольку он по своим физическим и умственным способностям в состоянии это сделать»[9 - Гобсс Т. Сочинения в 2 т. Т. 2. Сост., ред. изд., прим. В. В. Соколова. Пер. с лат. и анг. Н. Федорова, А. Гутерман. Москва, Мысль, 1991, стр. 163.], а «суверен… имеет право на все с тем лишь ограничением, что, являясь сам подданным Бога, он абязан в силу этого соблюдать естественные законы»[10 - Там же, стр. 166.]. Несколько иначе от этого бытовала точка зрения на абсолютизм в России. Яркий представитель русской «мысли» Феофан Прокопович так описывает верховную власть: «Ведали сие добре древнии Церковнии оучители, которые слово оное кающагося Царя Давида] ТЕБЕ ЕДИНОМУ СОГРЕШИХ] в таком разуме толковали, что Царь и в преступлении самого закона Божия (Божии бо закон убиством, и прелюбодеянием преступив Давид, глаголет к Богу: Тебе единому согреших): не судим есть от человек, но единаго Бога суду подлежит
… Вся сия доселе предложенныя о несудимои от человек власти доводы заключим словом Петра святаго, которыи велит властем повиноватися не токмо благим и кротким, но и строптивым. Аще же и строптивым повиноватися подобает, то и грехов их не токмо дел правителских судити не возможно… Повинующиися кому, не может судити того, которому повинуется
… Должен народ без прекословия и роптания, вся от самодержца повелеваемая творити… Аще бо народ воли общеи своеи совлекся, и отдал оную Монарху своему, то како не должен хранити его повеления, законы и уставы, без всякой отговорки. И по тому не может народ судити дела Государя своего, инако бо имел бы еще при себе волю общаго правления, которую весма отложил, и отдал Государю своему
… Должен терпеть народ коелибо Монарха своего нестроение, и злонравие: такоже и Дух святый повелевает, не токмо благим и кротким, но и строптивым повиноватися
… Может Монарх Государь законно повелевати народу, не только все, что к знатной пользе отечества своего потребно, но и все что ему ни понравится: только бы народу не вредно, и воли Божиеи не противно было. Сему же могуществу его основание есть вышепомянутое, что народ правителскои воли своеи совлекся пред ним. и всю власть над собою отдал ему. и сюды надлежат всякие обряды гражданские, и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребениях, и прочая, и прочая, и прочая
…»[11 - Феофан П. Правда воли монаршеи. Москва, тип. Московская, 1722, стр. 1 – 24, 2 – 25, 3 – 30—31, 4 – 32, 5 – 36.]
На первый взгляд слова этих авторов вроде бы похожие, но разница скрыта в приоритетах. Смысл первого случая в том, что самодержец должен соблюдать естественные права человека несмотря на свою безграничную власть, смысл второго абзаца – народ должен терпеть любые запросы и выходки правителя, поскольку он, исходя из всего, является его орудием, и поскольку когда-то отдал ему свою волю и, соответственно, свое право, продолжая дальше в том же духе, превратившись тем в раба, по Петру, достойного и желательно благодарного… Последнее (т.е. рабское состояние,) наглядно просматривается в законе «О наследии престола», где законодатель называет государство, со всем что в нем существует включая людей, имуществом: «Учинили Мы устав, чтоб недвижимое имение отдавать одному сыну»[12 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3893, стр. 496.]. Поминание, что каждый человек пред Богом ценен и наделен правом распоряжаться окружающим миром, и что монархия является лишь частью этого состояния, еще не сформировалось в умах царских представителей России, и увы так и не сформируется, и с состоянием превозношенной лучшести пред всеми гражданами страны они придут к революционным событиям XX века. Впрочем это не отличалось от воззрения вообще всех людей того времени, и это показательно, ведь правитель – отражение народа. Своего рода продолжением такой умственной недоразвитости станет традиционное упоминание себя князьями, будучи правителями уже имперского титула. Став империей Россия умственно будет недоимперией, с замашками дворовых отношений (ручного управления). Поэтому эта моральная недоимперия, выжав из себя все, в неумелых руках развалится, чтобы дать начало новой настоящей империи.
Законодательство Петра, в толковании к 20 артикулу III главы Воинского устава впервые формулирует абсолютистскую сущность самодержавия, как оно сложилось в России к началу XVIII века: «Его величество есть самовластный Монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои Государева и земли, яко Христианский Государь, по своей воле и благомнению управлять»[13 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том V. 1713—1719. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3006, арт. 20 толк. стр. 325.]. Известно, что под словом «христианский» Пётр обычно понимает слова «европейский», и в этом нельзя не видеть некоторое смягчение того категорического заявления о безответственности государя, которая стоит в начале определения. Как монарх европейский, Пётр принял европейскую теорию о происхождении власти из договора; но как ни выигрывал при этом авторитет власти, все же она получила смысл лишь тогда, когда была направлена к народному благу. Государь не ответственен перед подданными по закону, но, во-первых, он остается ответственным перед Богом, а, во-вторых, и перед народом может, в некоторых случаях, пожелать дать свой отчет.
Жалуясь на свои отлучки, и на войну, отвлекавшую от дел, Пётр сам признает, что от этого «не точию разорение Государству, но и от Бога не без гнева»[14 - Там же, №3080, стр. 492—493.]. Выражения «милосердствуя я наших подданных», «милосердствуя о народах государств своих», «милосердствуя о своем народе» часто встречаются в указах; и есть указы, в которых ясно прослеживается намерение защитить перед общественным мнением те или иные меры. Законодатель не чужд попытке – правда, на практике не удавшейся – провести границу между словесным приказом и законом. По генеральному регламенту 28 февраля 1720 г. все указы, как государя, так и Сената, обязательно должны быть выражены только в письменной форме: «Того ради изволяет Его Царское Величество, всякие свои указы в Сенат и в Коллегии, також и из Сената в Коллегии ж отправлять письменно; ибо как в Сенат, так м в Коллегиях словесныеа указы никогда отправляемы быть не подлежат»[15 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3534, стр.142—143.].
Власть правит в интересах общего блага, правда, насколько она себе это представляет. «Довольно известно во всех землях, которыя Всевышний Нашему управлению подчинил, – пишет Пётр в манифесте 1702 г. о вызове иностранцев, – что со вступления Нашего на сей престол, все старания и намерения Наши клонились к тому, как бы сим Государством управлять таким образом, чтобы все Наши подданные, попечением Нашим о всеобщем благе, более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние»[16 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том IV. 1700—1712. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1910, стр. 192—193.]. Заботясь о бедных в отдельных случаях, Пётр вместе с тем и вообще старался создать порядок, обеспечивающий подданным наибольшее счастье. Для этого одновременно приходиться и насаждать новые, более совершенные формы быта, и перевоспитывать общество, привыкшее к старым формам. Законодателя, окрыленного твердой верой в благодетельную силу правительственного воздействия, мало смущает трудность задачи, хотя жизнь порой решительно не укладывается в отводимые для нее рамки. Признавая, что всеми нужно руководить, за всеми следить, что за глазами и сенаторы натворят разных «диковинок», что русский народ, «яко дети неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают»[17 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4345, стр. 150.]. Преобразователь торжественно провозглашает, что «полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности»[18 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3708, стр. 297.]. И вот каждый шаг подданного заботливо обставляется разными «регулами», «артикулами», «регламентами». Пётр не жалел на это ни времени, ни сил, считая эту сторону своей деятельности не менее важным, чем какую-нибудь реформу учреждений. Примеров вмешательства законодателя в частную жизнь можно привести бесчисленное множество. Поэтому для обывателя была проложена готовая колея, по которой он должен был идти всю жизнь, по возможности не останавливаясь и не оглядываясь; а если он не захочет идти по проложенной колеи, то проведут и неволей, но лучше, если пойдет волей, это будет скорее и для правительства легче.
Другая сторона петровского законодательства это нравственное и умственное воспитание подданных. Монарх ставит себе задачу сочетать деспотизм со свободой. Не видя противоречие, в которое он впадает, законодатель от указов, подавляющих всякую самостоятельность, переходит к указам, в которых, наоборот, насаждает самостоятельность, прививает человеку чувство собственного достоинства и умение отстаивать собственное мнение. Упраздняются унизительные обычаи старой Руси – подписываться в прошениях полуименами, становиться перед государем на улицах на колени. Чувство человеческого достоинства поддерживается в Воинском уставе запрещением начальника оскорблять подчиненных, а офицерам «без важных и пристойных причин» бить солдат. Более совершенные формы придаются участию общества в государственной жизни и местном управлении; точно определяется порядок производства в военные чины, сообразно с рекомендацией сослуживцев; в разных правительственных и общественных учреждениях применяется баллотировка, и законодатель заботится о том, чтобы каждый голос подан был свободно и правильно: «в особливой каморе надлежит стулья поставить вкруг, так далеко друг от друга, чтоб рукою одному до другого достать было не льзя. А столу с ящиком, в которой баллы кидают, и чаше с балами стоять на средине… Носить балы и ящик, чтоб не всегда одному, но переменяясь, и чтоб не знал тот, кому прикажут носить заранее»[19 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3528, стр. 138—139. (П.С. З. V т. №2795).]. Если, с одной стороны, идеалом Петра был один общий для всех порядок, то с другой стороны – не отвергается и значение местных привилегий, в точном соответствии с которыми должно было устроено управление. Это была уже уступка действительности. Разумеется, нельзя думать, что единственным мотивом этих уступок было уважение к человеческим правам подданных; но все же они вносили некоторый корректив в атмосферу общей придавленности и отчасти могут быть сопоставлены с указами, в которых Пётр считается с подданными, как с человеком.
Особое место в законодательстве Петра занимает Устав о наследии престола от 5 февраля 1722 г., и связанная с ним ученая мотивировка, «Правда воли монаршей», составленная по указаниям Преобразователя Феофаном Прокоповичем, когда-то примеченного царем в Киеве по его хвалебной речи в честь Полтавской победы, выписанного в Великороссию и вознесенную на псковскую архиепископию. Устав представляет ту особенность, что он был вызван не войной, не назревшими потребностями эпохи, а обстоятельствами семейной жизни, и даже, сказать точнее, заботой о последующей судьбе реформ.
Следуя уже однажды высказанной мысли: «Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный»[20 - Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великаго. VI. СПб, 1859, стр. 48—49.] – Пётр своим именным отменяет не только право первородства, но и право кровного наследования престола, подобно тому, как по указу о единонаследии родители могли передать недвижимое имущество достойному наследнику, «хотя и меньшему, мимо больших, признавая удобнаго, который бы не расточал наследства»[21 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3893, стр. 496.]. Этим самым Пётр уравнивает права родного внука, Петра Алексеевича, – единственного наследника по мужской линии – с любым человеком, «дабы сие было всегда в воле Правительствующего Государя, кому Оный хочет, тому и определит наследство»[22 - Там же, стр. 496.]. Написанная по этому поводу «Правда воли монаршей» была проникнута общей идеей оправдания деятельности Петра, как обновителя России, что, однако не встретило сочувствия у современников; за 4 года не разошлось и 600 ее экземпляров; а вскоре значительно падает и авторитет Феофана Прокоповича, сблизившегося с Бироном и нашедшего в Тайной канцелярии опору против своих политических и литературных врагов.
Наряду со всеми преобразованиями Пётр не мог упустить из вида наиболее важную сферу жизнедеятельности человека, а именно, непосредственно, веру и церковную организацию, так как состояние и того и другого не могло не вызывать желание к изменению. «Что тя приведе в чин священнический? Тоже, дабы спасти себе и инех? Никакоже, но чтобы прекормити жену, и дети и домашния… Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса»[23 - Записки историко-филологическаго факультета Императорскаго С.-Петербургскаго университета. Часть XXIV. Св. Дмитрий Ростовский и его время (1651—1709). Изследование И. А. Шляпкина. СПб, тип. и хромолит. А. Траншель, 1891, стр. 293.]. Такими словами Дмитрий Ростовский изобличал современное ему духовенство, правда, не вполне правдиво упрекая его в забвении церковных обязанностей, но весьма метко подчеркивая кормленческий характер Допетровской церкви.
Русское духовенство, действительно, мало заботилось о поисках Иисуса, разумея под этим догматическое и нравственное учение христианства; о спасении себе и иных оно заботилось чрезвычайно усердно, только понимало путь к достижению спасения в строгом соблюдении обрядности, и скрытой идеализацией аскетизма и юродства. Искание Иисуса, хотя бы даже в рамках монастырской традиции, было уделом лишь немногих представителей Допетровской церкви, преимущественно тех, которые получили образование в Киеве или в других духовных академиях юго-запада и даже запада, подобно Дмитрию Ростовскому. Для него и для подобных ему такой путь искания Иисуса был тем идеалом, к которому должно было стремиться русское духовенство; в этом же направлении искания Иисуса русская церковь, только что порвавшая со старой верой и не получившая ничего взамен, кроме нововизантийской обрядности, должна была найти свою новую веру, отличавшуюся от прежней лишь тем, что идея перевоплощения в ней чуть больше, своей ученостью, маскировалась под Христа.
Старая церковная организация также мало подходила к условиям петровских времен, как и старая вера. Построенная на принципе экономической независимости церкви от государства и, по существу, представлявшая из себя систему кормления, она, выражаясь более точным и общим термином, носила чисто феодальный характер. Низшее духовенство смотрело на свои приходы и церкви, как на доходные статьи, которые оно получало от прихожан в кормлении за исполнение церковной службы. Нормальным правилом были, подтвержденные еще Стоглавом, приходские выборы; но обычный спутник кормленческой системы, симония (плата за посвящение), очень часто сводила выборы на нет: за 15—20 руб. прихожане охотно представляли на посвящение епископу не наиболее достойного, а наиболее ловкого человека. Купившие церковную должность распоряжались ею, как «отчиной», продавали должности и «корчемствовали ими», то есть отдавали их в аренду. Нередко были случаи, когда священник владел двумя церквями, одной правил сам, другую отдавал в аренду; церковные должности сплошь и рядом передавались по наследству, даже делились между наследниками (делились доходы, службу правил кто-либо один). Системе кормления снизу соответствовала система кормления сверху. Епископы кормились с вотчин, принесенных к архиерейским домам, десятинным сбором и «благословенною гривной» с приходского духовенства и судебными пошлинами с духовенства и подсудных им церковных людей. Во владении епископов и монастыре были даже целые торговые слободы, приносившие им большие доходы. Экономически церковь была совершено самостоятельна. Особые привилегии, судебные и податные, делали из нее государство в государстве.
Соединяя последнее с папскими воззрениями некоторых иерархов церкви, последователями Николая, хотя они и участвовали в его низложении, наводило на определенные мысли о целесообразности существования конкурентной царю фигуры. С другой, утилитарной точки зрения, непосредственно вопроса веры, патриаршество порой напоминало немощного предводителя церкви, который был не в состоянии сдвинуть глыбу русского невежества, для чего светская власть, своей энергией постоянно пыталась эту систему расшевелить; начиная с Грозного приводила церковь, ее культы, в более-менее, упорядоченное состояние. А оказавшись в протестантском окружении, и ведя культуру (в широком смысл) этого общества, у Петра не могло не появиться желания подвинуть православие к протестантскому, но в традиционных ему внешних (православных) формах, из которого больше всего бросались в глаза факты неимения главы церкви и отсутствие монастырей. Первое будет заменено специально созданный по вопросам церкви совет, с подчинением светской власти, смысл и важность второго момента Пётр, судя по всему, так и не осознал, уяснив лишь ту идею, что с интересами монастырей можно считаться меньше всего, что в целом, только должно было их возвращать, по мнению Петра, в изначальное предназначенное для них состояние трудовых аскетических будней. «Монастырские с деревень доходы употреблять надлежит на богоугодныя дела и в пользу государства, а не для тунеядцев. – говорил Пётр. – Старцу потребно пропитание и одежда, а архиерею – довольное содержание, чтоб сану его было прилично. Наши монахи зажирели. Врата к небеси – вера, пост и молитва. Я отыщу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином. Да не даст пастырь Богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел»[24 - Разсказы Нартова о Петре Великом. Л. Н. Майков. СПб, тип. Имп. Акад. Наук, 1891, стр. 57—58.].
Тенденция, так или иначе, влиять на церковь прослеживалась уже в предыдущих царствований. Так при Алексее Михайловиче в связи с Уложением 1649 г. был учрежден Монастырский приказ, для того, чтобы «делать суд во всяких истцовых делах на митрополитов, архиепископов, епископов, их приказных и дворовых людей, детей боярских и крестьян их, на монастыри, на архимандритов, игуменов, строителей, келарей, казначеев, на рядовую братию, монастырских слуг и крестьян, на попов и церковный притч», то есть на всех духовных и церковных людей, кроме патриарха и его окружения. Но на практике Монастырский приказ не ограничился только судебными функциями. Он стал орудием царской власти для использования церковных учреждений и земель в пользу государству. Приказ производил экстренные сборы с церковных вотчин на расходы, «куда царь положит», и требовал наряды ремесленников для «приказных царских дел» и наряды служилых людей. Другая мера, проведенная тем же Уложением, отменяла также привилегии церковных и монастырских слобод; она оставалась в силе даже тогда, когда Монастырский приказ был уничтожен собором 1667 г. Само упразднение Монастырского приказа было ничтожной уступкой царя, в сравнении с победой над Никоном, к тому же дела Монастырского приказа были переведены в Приказ Большого Дворца, по большей части, светское учреждение, хотя и зависело до некоторой степени от патриарха. Поэтому Пётр не стал новатором в стремлении влиять на церковь, но он лишь завершил за полстолетия начавшийся до него этот процесс.
Историк С. Соловьев освещает церковное состояние петровского времени следующим образом: «Сознав зло и при этом не обнаружив силы, достаточной для его искоренения, духовенство необходимо отрекалось от права на это искоренение в пользу другой силы… Общество имело право требовать, чтобы духовенство, учительное сословие, взяло на себя почин в этом деле и руководило других; но и это требование осталось неудовлетворенным»[25 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1358.].
В 1700 г. умер патриарх Адриан, весть о чем Пётр получил под Нарвой, где находился тогда с войском. Вслед за известием и смертью патриарха, царю пришло письмо от известного прибыльщика А. А. Курбатова. Он рекомендовал Петру, до времени обождать с избранием нового патриарха, а также «…для надзора же за всем и для сбора домовой казны надобно непременно назначить человека надежнаго: там большие беспорядки… учредить особливый Расправный Приказ для сбора и хранения казны, которая теперь погибает по прихотям владельцев…»[26 - Там же, стр. 1359.] Руководителем нового приказа Курбатов рекомендовал назначить боярина или И. А. Мусина-Пушкина, или стольника Д. П. Протасова, местоблюстителем – Холмогорского Афанасия.
Предложения Курбатова соответствовали общим настроениям царя по изменению церковного состояния. Еще в 1697—1698 гг. находясь в Англии, он интересовался как официальной церковью, так и сектантских ее частях. В беседе с Вильгельмом III Оранским ему даже советовали сделаться «главой религии», для полной монархической власти, на что Пётр все же осторожно замечал, что ее ведает в России высшая церковная власть. Вопрос коллегиального управления Петра заинтересовал, так как требовало сплочения людей и имело более стабильную деятельность и в 1698 г. он заказал в Англии специалисту Френсису Ли составить проект коллегии на случай введения их в Россию.
В целом следуя советам Курбатова, изменив лишь лицо местоблюстителя с более западническим направлением, 16 декабря 1700 г. Пётр издал указ, по которому Патриарший Приказ ликвидировался; все судебные дела, ранее подведомственные патриарху, распределялись по различным приказам; дела духовные о расколах, ересях и других «противностях церкви Божией» передавались Стефану Яворскому, митрополиту Рязанскому и Муромскому, который теперь был наименован: «Екзарх святейшего патриаршескаго престола, блюститель и администратор».
Стефан Яворский родился в 1659 г., происходил из православной шляхты, был уроженцем западноукраинского местечка Явора (близ Львова). Учился в Киевской академии, затем в католических школах (для чего на время стал, как тогда часто было принято, внешне униатом), Львова, Люблине, Вильне и Познани. По окончании учебы Стефан принял постриг в православной обители Киева, состоял профессором, потом и префектом Академии. В 1700 г., будучи игуменом Никольского Пустынного монастыря, он, вместе с другим игуменом, был послан Киевским митрополитом Варлаамом Ясинским в Москву к патриарху Адриану с просьбой поставить одного из них на вновь учрежденную Переяславскую кафедру (Переяславля южного). Проповедь Стефана при погребении фельдмаршала Шеина понравилась Петру, и он пожелал приблизить его к себе. Решение царя было встречено несочувственно в церковных кругах Москвы. Стефана называли поляком, обливанцем, латынником, поэтому он отказался от кафедры. Царь настоял на поставлении его митрополитом Рязанским, а затем назначил местоблюстителем.
24 мая 1701 г. указом было восстановлено учреждение существовавшее в царствование Алексея Михайловича: «ведать дом св. патриарха, домы архиерейские и монастырские дела боярину Ивану Алексеевичу Мусин-Пушкину; сидеть в патриаршем дворе в палатах, где был Патриарший Разряд, и писать Монастырским Приказом». Состав Монастырского Приказа был совершенно светским. Это было чисто гражданское учреждение, действующее наравне с другими приказами; а затем, в отличие от других приказов, уничтоженных после введения коллегий, в финансовом отношении подчиненный Штате-конторе, а по судебной части Юстиц-коллегии. Это соподчинение тоже было гражданским, независимым от какого бы то ни было вмешательства церковной власти. Наравне с прочими гражданскими учреждениями Монастырский Приказ находился под контролем Сената, обязан был исполнять указы Сената и представлять ему периодические отчеты о своей деятельности.
Главной функцией Монастырского Приказа, можно назвать секуляризацию церковного благосостояния. В ведение приказа были отданы все монастырские, архиерейские и патриаршие вотчины и оброчные статьи, в которых насчитывалось около 120.000 дворов. Вследствие этого монастыри и архиереи лишились права собирать какие бы то ни было доходы. Кроме того, были отменены все пошлины, налагаемые архиереями на подчиненный им низший клир. Церковь была, таким образом, лишена всякой экономической самостоятельности. Монастырский приказ, напротив, стал распределять все доходы. Все владения монастырей и духовных владык были поделены на две категории: доходы с одних, так называемых определенных, шли на удовлетворение нужд монастырей из расчета на каждого монашествующего, независимо от чина, по 10 рублей, и 10 четвертей хлеба в год; другие вотчины, «заопределенные», управлялись чиновниками, назначенными Монастырским приказом. Все доходы с этих вотчин поступали в казну. За первые 11 лет своего существования Монастырский Приказ перечислил в государственную казну свыше 1 млн рублей. Мало того, на прежнюю свободу церковных имуществ от всякого казенного тягла Приказ распространил все общегосударственные подати и повинности, кроме того, на них дождем сыпались запросные сборы и чрезвычайные повинности. «Канальный сбор» на сооружение Ладожского канала, «козловский сбор» на освобождение от рекрутской повинности, наряды в адмиралтейство плотников и кузнецов, наряды по мостовой повинности, содержащие отставных военных чинов, поставка лошадей для драгун, подмога при отливе пушки и прочее.
Секуляризация церковных доходов постоянно переходила в тенденцию секуляризации церковного имущества. По именным указам царя и по собственным распоряжениям Монастырский Приказ продавал церковные вотчины и раздавал их новым владельцам. Всего за первые 10 лет деятельности Монастырского приказа было отчислено к другим ведомствам и владельцам около 10.000 дворов. Это была уже настоящая секуляризация, хотя и частичная. Она не превратилась в общую, потому что Пётр, прежде всего, исходил из своих практических соображений. С экономической же независимостью церкви, ее системой кормления было покончено. Последующее существование приходского духовенства и отчасти монастырей от доброхотных даяний уже имеет совершенно иной характер добровольной платы, но не экономической эксплуатации церковной должности, как лена, или вотчины.
Проводя церковную реформу, у Петра наблюдалось еще одна особенность церковной политики. Она состояла в провозглашении манифестом 1702 г. веротерпимости, представлением иностранцам права беспрепятственно исповедовать свою религию и сооружать для этого храмы. Эта мера была обусловлена привлечением иностранных специалистов на русскую службу. Вместе с этим происходит некоторое смягчение по отношению к собственным раскольникам, отказ от средневековых методов преследования. Костер и ссылка, тюремное заключение и содержание в яме перестали быть единственными средствами защиты православия. Руководствуясь практическими интересами, правительство отказалось от жесткого преследования старообрядцев. Указ 1716 г. разрешал записываться в раскол «без всякого сомнения», но за эту милость с лиц, придерживающихся старых обрядов, налоги взимались в двойном размере. Кроме того, старообрядцев принуждали носить иной, чем у остального населения, головной убор – его украшали рога. Сторонников старой веры лишали также некоторых гражданских прав, представляемых посадскому населению: участия в выборах и право занимать выборные должности.
Деятельность Монастырского приказа была направлена не только на пополнение казны, но и на упорядочение церковной жизни; поддержание определенного штата военнослужащих в армии. В 1718 г., ввиду рекрутского набор, Приказ временно приостанавливает по всей России посвящение в священники. В 1715 г., издается закон, возлагающий на монастыри обязанность содержать аттестованных солдат; раньше это было делом добровольного благотворения. Еще раньше, в 1718 году, по приказу царя произошло заключение церкви в определенные штаты: в монастырской сфере одни монастыри были закрыты, другие превратились в приходские церкви, в третьих сокращено число монахов; в приходских церквях на 100—150 дворов полагался один священник, на 200—250 дворов – два, на 300 – и то в исключительных случаях – три. На каждого священника было положено по два причетника. Введение штатов предполагалось осуществить постепенно, пока лишние клирики не переведутся сами собой за смертью или сложением сана, и в этот промежуток было постановлено не посвящать новых лиц на открывающиеся вакансия, а замещать их лишними клириками из других приходов. В 1721 г. последовал уже более решительный указ, запрещавший совсем постригать в монахи, чтобы освободить места для отставных солдат. Все эти меры мотивировались наличием Северной Войны. Но приказ провел также некоторые изменения в церковных делах вне всякой связи с войной или другими практическими мероприятиями Петра. Например, устанавливается новый порядок выборов священников, а протоиереям предписывается заводить школы и следить за тем, чтобы посвященные в священники непременно были из воспитанников школы. В 1718 г. Монастырский приказ закрыл все домовые церкви, за исключением церквей, принадлежавших особам царской фамилии. Их утварь и антиминсы передавались в распоряжение бедных приходских и монастырских церквей. Таким образом, упразднялся домашний культ, прежние домашние духовники, холопы своих господ, заменялись приходскими, общественными духовниками, на которых была возложена обязанность доносить о всяких крамолах, открытых на исповеди, а обыватели обязывались непременно «говеть» Великим постом.
Разрозненные распоряжения Монастырского приказа были объединены в систему и развиты в Духовном Регламенте. Ко времени составления Духовного Регламента (1721 г.) Пётр разошелся со Стефаном, хотя тот все еще оставался местоблюстителем патриаршего престола. Пётр более всего симпатизировал немецкому протестантизму, привлекавшего его не только рационализмом, но и организационными принципами. Лютеранская реформация, с точки зрения Петра, именно и свелась к тому, что в бесчисленных немецких княжествах церковь стала отраслью княжеского управления. Князь назначал пасторов, которые, таким образом, были попросту его чиновниками, проводившими при помощи религии его политику. Стефан Яворский иначе ко всему относился, и на почве, насаждения хотя бы внешнего протестантизма, имел несколько крупных столкновений с царем, что и стало основной причиной их взаимного охлаждения.
Стефан сначала сочувствовал преобразовательной деятельности Петра, восхваляя его в проповедях. Но постоянно он начал осуждать его распоряжения, которые считал посягательством на свободу церкви. Будучи воспитанным на католических системах богословия, отстаивавших церковный авторитет, церковное предание, он считал патриаршество необходимым для управления Церковью. Возможно, он видел себя будущим патриархом. Постепенно он идейно сблизился с противниками деятельности Петра, касавшихся духовенства. В проповедях местоблюстителя говорилось то, что воспринималось как порицание царю. Взыскивал он осуждение не хранящим постов, оставляющим жен своих. Во время войны с турками царь, минуя Стефана, получил от Константинопольского патриарха разрешение не соблюдать посты для войска, двинувшихся в Прутский поход. Не одобрил Стефан насильственное пострижение первой супруги Петра, царицы Евдокии, его женитьбы на безродной Екатерине. В 1712 г. в единомыслии с недовольными мероприятиями царя, он, в день ангела царевича Алексея назвал его «единой надеждой России» и обрушился на введенный Петром институт фискалов, на то, что царь даже потребовал от него письменного объяснения, а в 1718 г. Стефан попал в подозрение и был запутан в деле бегства Алексея, но сумел оправдаться.
Проводя церковную реформу с ориентировкой на Запад, внутренне Пётр I оставался православным по содержанию. Он любил петь на клиросе и читать Апостол, его духовником некоторое время был подвижник, прозорливец иеромонах Иов. В 1694 г. царь был застигнут сильной бурей в Белом море и молился о спасении. Судно его добралось до Унской губы. Там находился Пертоминский монастырь, возникший на месте погребения иноков соловецких, Васссиана и Ионы, утонувших вблизи. По поверьям они помогали обращавшимся к их представительству. Пётр и свое спасение объяснил также. Он просил архиепископа Холмогорского Афанасия об обретении их мощей, что и было исполнено, а после и установлено местное празднование. Петром был восстановлен новгородский Перекомский монастырь. Церковь в Вознесенском монастыре в Смоленске построена царем, прибывших карать стрельцов и помиловавших их по просьбе игуменьи Марфы. Восстановлена им и Валаамская обитель, после разорения ее шведами, 100 лет пребывавшая в запустении. Новую столицу свою он отдал под небесное покровительство Исаака Далматского, в день памяти которого родился. Им перенесены были в Санкт-Петербург из Владимира мощи великого князя Александра Невского. «„А икона Успения?“ с волнением спросил он, получив известие о сильном пожаре в Киево-Печерской лавре. „Ну, так Лавра цела“, с радостью воскликнул царь, узнав, что православная святыня цела»[27 - Тальберг Н. Д. История русской церкви. Изд. Сретенского монастыря, 1997, стр. 530.]. Петром была пожертвована рака к мощам Ефрема Новоторжского. В Усть-Желтиковом монастыре, где одно время пребывал в заключении царевич Алексей, Пётр построил церковь, во имя «Святителя Алексея». Церкви Сампсониевская и Пантелеймоновская в Санкт-Петербурге были воздвигнуты царем в память побед под Полтавой и при Гангуте. Наказал Пётр дубинкой, посланного им учиться за границей, В. И. Татищева (управляющий казенными заводами на Урале с 1720—1722 гг. и 1734—1737 гг., в 1741—1745 гг. – губернатор Астрахани), будущего историка, со словами: «Не соблазнят верующих честных душ; не заводи вольнодумства, пагубного благоустройству; – не на тот конец старался я тебя выучить, чтобы ты был врагом общества и Церкви»[28 - Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. Том 2. Москва, «TEPPA» – «TEPPA», 1992, стр. 322.].
В начале нового столетия в Москве образовался кружок вольнодумцев протестантского направления. Участники его отвергали почитание «святых» и мощей, чудеса, пророчества, авторитет церкви, почитание икон, монашество и обрядовую сторону религии. Во главе довольно многочисленного кружка стоял лекарь Дмитрий Тверитинов, учившийся в Немецкой слободе и там проникнувшийся подобными взглядами; не воспринял он только спасение человека верою. Влияние кружка вскоре распространилось в московскую академию, где и был замечена духовной властью. Стефан немедленно пустил дело в розыск и повел его гласно, привлекая к раскрытию виновных и органы гражданской власти – Преображенский приказ.
Тверитинов и его единомышленник фискал Косов отправились в Санкт-Петербург с жалобой на Стефана. Там они нашли поддержку у князя Я. Долгорукова и влиятельного архимандрита Александро-Невского монастыря Феодосия Яновского, не сочувствующие Стефану. По царскому указу дело рассматривалось в Сенате. «Еретики» словесно отреклись от своего «лжеучения». В июне 1714 последовал царский указ об отсылке еретиков к Стефану для их духовного освидетельствования, «истинно ли они православную веру содержать твердо»; взятия с них письменного исповедания, и объяснения о том в торжественный день в соборной церкви. Стефан же имея на руках явно «еретические» сочинения Тверитинова, посчитал себя вправе снова поднять дело. Он велел разослать «еретиков» по разным монастырям, держа их там за крепким караулом; бумагу и чернила давать только Тверитинову, если он пожелает написать отречение от своих заблуждений.
В Сенате возникло дело по обвинению Стефана в неисполнении царского указа. Он был вызван в Сенат, где вновь рассматривалось дело Тверитинова. «Владыка» подвергался грубым нападкам сенаторов, за него заступились только Меньшиков и Апраксин. Вместе с тем, дело «еретиков» осложнилось происшедшим в Москве. 5 октября 1714 г., самый рьяный последователь Тверитинова, цирюльник Фома Иванов, находившийся под надзором в Чудовом Монастыре, приведенный в Благовещенскую Церковь, после заутрени, вынул косарь (широкий нож) и перебил по лицу образ «святителя» Алексея. Допрошенный в Монастырском Приказе был отправлен в Преображенский Приказ, где показал, что «порубил образ для того, что икон, креста и мощей не почитает и не покланяется»[29 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI—XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 262.]. Дело о «еретиках» длилось весь 1715 год. 21 февраля 1716 г. царь дал указ Сенату. «По делу Дмитрия Тверитинова розыскав и оное конечно вершить, и которые потому делу приносят или принесут вины свои, тех разослать к архиереям в служение при их домах, и чтоб непоколебимы были в вере, а которые не принесут вины – казнить смертью»[30 - Там же, стр.262.]. В этом деле покаяния не принес один Фома Иванов – и был казнен.
С другой стороны, Пётр придавал большое значение в осознании народом основ христианства. Так, например, в 1720 г., по его приказу было создано «Первое учение отроком, в нем же буквы и слоги, также: краткое толкование законного десятисловия, молитвы Господней, символа веры и девяти блаженств». В 1723 г. велено было эту книгу читать Великим постом в церквах, вместо творений Ефрема Сирина и Соборника. Кроме этого, Пётр думал о составлении Катехизиса, о чем он отправил 19 апреля 1724 г. записку в Синод. Касаясь вопроса веры, надежды и любви царь отмечал: «ибо о первой и о последней зело мало знают и не прямо что и знают, а о середней и не слахыли: понеже всю надежду кладут на пение церковное, пост и поклоны и прочее тому подобное, в них же строение церквей, свечи и ладон. О страдании Христовом толкуют только за один первородный грех, а спасение делами своими получат, как выше писано. / О втором же, чтоб книгу сочинить, Мне кажется, не лучшель оную катехизисом начать, и к тому и прочия вещи последовательно что в церкви обретается, внесть с пространным толком, також приложить: когда и от кого и чего ради в церковь что внесено»[31 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4463, стр. 278.]. В 1722 г. Пётр поручает Кантемиру написать книгу о магометанской религии. Для борьбы с грубыми суевериями в христианстве, в том же году Феофан Прокопович составил, задуманную Петром, книгу о блаженствах, толковавшая 10 заповедей. Рассмотрев происхождение монашества и его значение, Пётр говорил в записке 1724 г., что монах большею частью «тунеядцы суть»[32 - «Понеже нынешнее житие монахов точию вид есть и понос от иных законов, немало же и зла происходит, понеже большая часть тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность» (там же, №4450, стр. 230).], и что ко всему злу – праздность. «Прилежат ли же разумению Божественнаго писания и учения? – спрашивает он. – Всячески нет. А что говорят, молятся, то и все молятся, и сию отговорку отвергает Василий Святый. Что же прибыло обществу от сего? во истину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям; понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть»[33 - Там же, стр. 230.].
Приступая к установлению нового порядка в церкви, после двадцатилетней деятельности Монастырского Приказа, в сердце у Петра вместо Стефана уже был другой исполнитель его намерений. На двадцать два года моложе Стефана, тоже малоросс родом, Феофан Прокопович (в миру Елизар) получил образование в Киеве, в тех же иезуитских коллегиях, как и Стефан, но вместо того, чтобы подчиниться влиянию католицизма, Феофан вынес из иезуитской школы недоверие к католичеству и проникся симпатиями к протестантизму. Похвальная речь Петру по случаю Полтавской победы выдвинула его (Феофан использовал то обстоятельство, что Полтавский бой был в день памяти «преподобного» Сампсония, аллегорически сравнив с победой назорея Сампсона надо львом, изображение которого помещается в гербе Швеции), и уже в 1716 г., всего 35 лет отроду, он был назначен Псковским епископом. С этих пор Феофан стал верным идеологом всех начинаний петровского правительства, доказывая правильность их с религиозной точки зрения; все мероприятия царя получали оправдание от Священного Писания и «святых» отцов. Когда Пётр приступил к завершению церковной реформы, он поручил это дело Феофану, который составил проект «Регламента или Устава Духовной Коллегии». На рукописи проекта имеются пометка Феофана о том, что царь, 11 февраля 1720 г., рассуждал с ним по этому поводу и благоволил исправлять. 24 февраля проект был принят шестью епископами, во главе со Стефаном Яворским, тремя архимандритами и сенаторами. Указом Сената, для собирания подписей высших духовных лиц, были отправлены во все епархии архимандрит московского Златоустова монастыря Антоний и подполковник Семен Давыдов. Вернулись они в Санкт-Петербург 4 января 1721года. Под Духовным Регламентом имелись подписи: царская, 6 сенаторов, 6 митрополитов, 1 архиепископа, 12 епископов, 48 архимандритов, 15 игуменов, 5 иеромонахов. 25 января 1721 г. Регламент был опубликован и введен в действие.
Первая основная черта церковной реформы по Регламенту – ее происхождение от царя и направление по его указаниям. Царь считает «исправление чина духовного» такою же своею обязанностью, как и исправление чина воинского и гражданского, от исполнения которого придется ему давать ответ перед «нелицемерным Судиею». А потому, по примеру ветхозаветных и новозаветных «благочестивых» царей «уставляет Духовную Коллегию, то есть Духовное Соборное Правительство, которое… имеет всякия Духовныя дела во Всероссийской Церкви управлять»[34 - Духовный регламент, тщанием и повелением всепресветлейшаго, державнейшаго государя Петра Перваго, императора и самодержца всероссийскаго… Издание первое. Москва, Сунодальная тип., 1856, стр. 2.]. Первая часть, теоретическая, разъясняющая и оправдывающая преимущество коллегиального управления и делающая целый ряд рассуждений, сущность которых сводится к тому, что «царство выше священства» – правда, без какого-либо основания на то в церковных канонах или «законе Божием», побочно признавая тем, что искать там было бы напрасно.
Оправдание реформы было взято отчасти из ветхозаветной, а преимущественно, из греческой практики: «Церковное Сунедрион в ветхозаветней церкви во Иерусалиме, и гражданский суд Ареопагитов в Афинех, и иныя в то же городе правительствующия собрания, нарицаемыя Дикастериа»[35 - Там же, стр. 8.]. Но опасаясь, что ссылки на афинские судебные учреждения окажутся малоубедительными доказательствами, автор Регламента приводит целый ряд аргументов. Вся сила Коллегиума в том и заключается, что оно «под Державным Монархом есть и от Монарха установлено»[36 - Там же, стр. 10.]. Прежний порядок, когда был «единый собственный правитель духовный», способствовал только мятежам и смущениям, появлению в России таких «замахов», какими когда-то прославился римский папа. Теперь же возможность подобных выпадов исключались; «а когда еще видит народ, что Соборное сие Правительство Монаршим указом и Сенатским приговором установлено есть; то и паче пребудет в кротости своей, и весьма отложит надежду имети помощь к бунтам своим от чина духовнаго»[37 - Там же, стр. 14.].
Пётр производил изменения в структуре церковного управления по принципу светских коллегий, поэтому церковная реформа носила чисто гражданский характер. Двенадцать членов Духовной Коллегии назначались царем из числа архиереев, архимандритов, игуменов и протопопов. Один из архиереев получал чин президента – имя «не гордое», потому «невозможно ему восписоватися». И президент, и прочие члены Коллегии приносили при вступлении в должность присягу, «что верен, есть и будет церковному величеству», «как крайнему судии духовной коллегии»; за нарушение присяги грозил «именной штраф анафемы и телесное наказание». Указом от 14 февраля 1721 г. Духовная Коллегия была переименована в Святейший Правительственный Синод (греч. собрание) и велено возносить его имя вместо патриаршего в церковных молениях[38 - П.С. З. VI т. №3734, стр. 355.]. В тот же день последовало торжественное открытие Синода.
Первоначально Синод состоял из президента, которым был назначен Стефан Яворский, два вице-президента – архиепископов Феодосия Яновского и Феофана Прокоповича, четырех советников и четырех асессоров из представителей монашествующего и белого духовенства. В решении все они, не исключая и президента, имели равные голоса. Поэтому Стефан оказался затерт двумя влиятельными вице-президентами и до конца жизни не мог примириться с новой формой церковного управления. После его смерти в 1722 г. Пётр не назначил нового президента. Вакансия же покойного была занята новым советником, архимандритом Феофилактом Лопатинским, в 1723 г. посвященным в епископа Тверского. Главным деятелем в Синоде был архиепископ Феофан, вследствие своей исключительной близости к государю. Архиепископ Феодосий хотя и считался первым вице-президентом, начинал все более терять расположение царя, поскольку стал выступать против унижения церкви светской властью и против духовных штатов, а после смерти Петра допускал оскорбительные выражения в адрес Екатерины и Меньшикова, дело закончилось его ссылкой простым чернецом на послушание в Холмогоры; это история стала своеобразной границей, позади которой остались все прежние вольности русской церкви.
Прежний Монастырский Приказ был подчинен Синоду и превратился в его «камер-контору», что-то нечто экономического отделения. Сенат вначале старался играть начальствующую роль, но 6 сентября 1721 г. состоялся Высочайший указ о «Конференции Сената и Синода». Этому собранию надлежало рассматривать дела общие обоими учреждениями. Наконец, учреждение Синода было дополнено установлением должности обер-прокурора, который по обер-прокурорской инструкции 1722 г. есть «яко око Наше и стряпчий о делах Государственных»[39 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4036, стр. 722. И также допускалось, «лучше доношением ошибиться, нежели молчанием, однакож ежели то часто будет употребляться: то не без вины будет» (там же, стр. 722).], фактически являлся тем же прокурором только в церковной сфере. В обязанности ему вменялось наблюдать за всем ходом синодальных дел, замечать в делопроизводстве опущения, незаконные дела останавливать и доносить о них царю, делать Синоду предложения о потребных мероприятиях, представлять царю о синодских решениях и быть, вообще, посредником между Синодом и государственной властью. Ему были подчинены прокуроры духовных приказов и духовные фискалы или инквизиторы, рассылавшиеся для надзора за духовным управлением по городам и монастырям.
Таким образом, в области церковного управления Святейший Синод получил «честь, силу и власть Патриаршескую или, – по выражению Регламента, – едва ли не большую, понеже собор»[40 - Духовный регламент, тщанием и повелением всепресветлейшаго, державнейшаго государя Петра Перваго, императора и самодержца всероссийскаго… Издание первое. Москва, Сунодальная тип., 1856, стр. 93.]. На этом основании ему принадлежала в церкви власть законодательная – право, с согласия государя, восполнять свой Регламент новыми правилами, – власть, высшая судебная и административная, по всем частям церковной жизни. Вместе с тем, церковь становилась в полное подчинение государству. Епископы получали назначения от царской власти, а от них зависело назначение священников, архимандритов и игуменов, исключительно из числа учеников архиерейских школ; «а естьли Епископ неученаго во оной школе поставит в священники, или в монашеский степень, минув ученаго, и без вины правильной; то надлежит наказанию»[41 - Там же, стр. 29.].
Характер дореформенной церкви сводился лишь к отправлениям культа и собиранию доходов. Теперь, напрямую вмешавшись в церковное управление государство стало требовать от нее более нравственный уровень. Так, Духовный Регламент подробно останавливается в разделе о епископах. Прежде всего, епископ наставляется, что он должен знать «соборы поместные и вселенские, и что в оных заповедано», а также каноны о супружестве, о дозволенных и недозволенных степенях родства, и иные каноны, определяющие порядок деятельности и объем власти епископа. Но пуще всего, «ведал бы всяк епископ меру чести своея, и не высоко бы о ней мыслил и дела убо великое, но честь никаковая»[42 - Там же, стр. 31.], то есть знать меру своей чести и славы. Регламент запрещал водить их под руки и кланяться им в землю. Функции епископа, кроме поставления подчиненных ему клириков, заключалось в том, чтобы смотреть за монахами, «дабы не волочились безпутно, дабы лишних безлюдных Церквей не строено, дабы иконам Святых ложных чудес не вымышленно; також о кликушах, о телесах мертвых несвидетельствованных, и прочих всего того добре наблюдать»[43 - Там же, стр. 27—28.], а для наблюдения держать «по всем городам» «докащиков», как бы духовных фискалов и тайным образом собирать сведения во время объезда епархий. По всему подчеркивалась церковно-охранительная функция епископов: сакралии допускаются, по строго проверенные и «нелишние» – полная противоположность прежней практике, когда новые чудотворящие «святыни» появлялись каждый день, обогащая своих владельцев и привлекая к ним толпы доверчивых богомольцев. Теперь же можно было молиться только официально признанным «святыням».
Но больше всего епископы должны были заботиться о насаждении школ и об образовании в них будущих клириков. Ведь, что осталось после разрыва со старой верой? Сила старого обряда была заподозрена, новой не мог сразу приобрести такой же авторитетной, как старой; и еще при Никоне появилась мысль, что обряд есть дело второстепенное, дело не в чине, а в религиозной теории, то есть в том, что всегда было на заднем плане в допетровской церкви, иерархи, которые зачастую не знали даже Никейского символа веры. Между тем, осуждая старый обряд, старую веру, новая церковь должна была дать своим клирикам осмысление богослужения по новому образцу и оправдало бы взгляд на второстепенное значение обряда. Отсюда забота о насаждении богословского образования, богословской схоластики, целиком заимствованной из Киева. Правда, в курс духовной школы были введены и общеобразовательные предметы, включая арифметику, геометрию и физику. Сделано это было ввиду недостатка светских школ, чтобы в духовные школы могли поступать и сыновья дворян, где они занимали к тому же второстепенное место: шесть образовательных предметов проходили за один год, а «богословия» – за два. Эта-та «богословия», или объяснение новой обрядности, и стала основанием новой веры. Исходя из ее принципов составлялись катехизисы, перешедшие из духовной школы в светскую, строились системы преподавания ветхого и нового завета, создалась последующая богословская официальная система, и тот «Закон Божий», который преподавался во всех светских школах. И сколько бы в появившейся школе не было заблуждающих моментов, допетровская Русь и этого ничего не знала. Религия для нее заключалась в знании и соблюдении богослужения, вера состояла в том, что определенные обряды и священнодействия, определенные святые и святыни обладают чудесной силой, могут спасти человека и помочь ему в невзгодах. Богословская школа не уничтожила эту прежнюю невежественность, но подвела под нее теоретический фундамент. Эмпирическое обрядовое «благочестие» перешло в теоретическое.
Создавая фундамент для теоретического обоснования новой веры, борьба со старой должна была получить еще более решительный характер. Синод учредил для этой цели «духовную инквизицию», Приказ для преследования раскольников. Во главе ее был поставлен протоинквизитор, игумен московского Даниловского монастыря Пафнутий, которому подчинялись провинциальные инквизиторы, а последним – уездные и городские инквизиторы. Инквизиция располагала особой воинской командой, и при ее помощи разыскивала и расправлялась с раскольниками: адептам старой веры вырывали ноздри, ссылали на каторгу, а их книги и иконы сжигали. Но это фискальное учреждение, неприятное и духовным властям, к тому же допускавшее различные злоупотребления своими полномочиями, вскоре после кончины Петра было упразднено, равно, как и заменены в 1726 г. на более приличествующие имена светские наименования духовных лиц Синода.
В целом духовное состояние русского народа в этот момент времени, несмотря на все реформы, Соловьев описывает так, соотнося это с назначением архиерея Дмитрия в Ростовские митрополиты: «Духовенство было невежественное, учить своих духовных детей не могло, и духовныя дети тем легче увлекались проповедию какого-нибудь раскольничьяго старца, который кричал против духовенства, отступившаго от правил старой веры»[44 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI—XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1366.]. Сам Дмитрий отмечал: «Окаянное наше время!.. окаянное время, в которое так пренебрежено сияние слова Божия, и не знаю, кого прежде надобно винить, сеятелей или землю, священников или сердца человеческие, или тех и других вместе? Сеятель не сеет, а земля не принимает, иереи не берегут, а люди заблуждаются; иереи не учат, а люди невежествуют; иереи слова Божия не проповедуют, а люди не слушают, и слушать не хотят. С обеих сторон худо: иереи глупы, а люди неразумны. Иерейские жены и дети многия никогда не причащаются; иерейские сыновья приходят становиться на отцовские места; мы их спрашиваем: давно ли причащались, и они отвечают, что и не помнят, когда причащались…»[45 - Там же, стр. 1366.] Наблюдая за обыденной жизнью своего народа, причисляя себя к нему, как частица целого, архиерей Дмитрий уже позже стал подписываться под своими письмами названием «архигрешник».
Пётр I всегда придавал тенденциозную, педагогическую окраску и военным публичным парадом, и триумфальному въезду, и народным увеселениям, и беспардонным выступлением своего «всепьянейшего собора». Даже невинные фейерверки у Петра принимали форму двуглавого орла, бросающего смертоносную молнию в шведского льва, не говоря уже об изображениях Марсов, Посейдонов и других божеств, подвизавшихся «по указу Е. Ц. В.», на поприще прославления и пропаганды его дел. По словам Юля Юста, все искусства соединились для этой цели во время Петра. Все эти эмблемы, образы и символы – как то, свинья, нюхающая цветок, с «изъяснением»: «не по твоим ноздрям дух», орёл, поражающего льва, который успел пошатнуть постамент с польской короной, и льва, повешенного на верёвки, с многоговорящей надписью: «Да знает властительствовати» – все они, несомненно, служили идеям Петра и ярко запечетливались в памяти современников. Для Петра в этом смысле культурная составляющее своего народа было не мнение важным, чем его реформирование в военных и экономических областях.
Культурная реформа Петра I нераздельна от разрешения вопроса стиля преподавания Славяно-греко-латинской академии. После становления Софьи правительницей Нарышкины были удалены от Москвы в село Преображенское, где Пётр, представленный сам себе, предавался, по большей части, в военные игры. Православные иерархии, враждебно смотревшие на прозападничество и Алексея и Софьи (а кроме того ещё и Годунова и Михаила) теперь могли усматривать в Нарышкиных прекращение этой тенденции, т.е. для них, как можно меньше грамотность и обученность царя (и его народа) являлось идеалом православия. Поэтому когда в августе 1689 г. Пётр одержал победу над сестрой Софьей, патриарх Иоаким, перебежавший одним из первых в его лагерь, поспешил нанести решительный удар своему главному врагу. Он предал анафеме Медведева, а восторжествовавшая партия сумела запутать его в процесс Шакловитого с товарищами. Узнав об этом, Медведев скрылся из Москвы. Его поймали в смоленском Бизюковом монастыре и отослали в Троице-Сергиев монастырь, где находился в это время Пётр со своими приверженцами. Здесь патриарх лишил его иночества и отлучил от церкви и поспособствовал, что бы стороной Петра было назначено ему тяжкое заточение. Только после того, как голова «латинян» стала безгласна, пришёл черед церковного воздействия на пошатнувшиеся в сторону просвещенческой свободы умы народа. В выпущенной победителями пасквильной «повести о разстриге, бывшем монахе, Сильверстке» рассказывается, что Медведев после увещания отрекся от своего заблуждения и проклял все книги, в которых оно содержалось; действительно, от его лица было составлено заявление, осуждавшие свои прежние взгляды, не подписанное, однако им. В январе 1690 г. подтасованный «собор» в кельях Иоакима осудил сочинения Медведева и его единомышленников, а также целый ряд малороссийских книг, самого Медведева определил подвергнуть церковному покаянию и пожизненной ссылки под охраной в отдалённый монастырь. Но этот приговор остался на бумаге: через год Медведев по новому извету опять был предан суду и после пытки обезглавлен в Москве. «Хлебопоклонная ересь» была подавлена, латинская партия замолкла, терроризованная демонстрацией силы авторитета, обычными органами которого были, по меткому выражению одного современника, «немые учителя, стоявшие у дыбы, вместо Евангелия огнем просвещавшие, вместо Апостола кнутом учившие»[46 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1224. «В 1697 г. священник Петропавловской (Адриана и Натали) церкви, в Мещанской слободе, донес патриарху Андриану на своего дьякона Петра Артемьева, который после Евангелия читал поучение, похвалял в вере Поляки, Ляхи, Литву, прочитал молитву „Отче наш“ на амвоне по-римски, приклякнув на колени, и иныя некия молитвы прилагая римския; носит он на себе вместо животворящего креста мошонку, а в ней образок Латынина Антония Падвиянина (Падуанскаго), еретика суща: глаголет и схождение Духа Св. от Отца и Сына, исповедывался и приобщался у иезуитов, а с иными иезуитами, из Москвы изгнанными, зело слезно разлучился; освященный собор называет забором, который перескочить хвалится; патриархов называет потеряхами, потому что истинную Православную веру потеряли. Боляр и судей безыменно лает и безчествует, по поводу пыток раскольникам: называет этих боляр и судей, стоящими у дыбы в Константиновской башне, немыми учителями, которые вместо Евангелия просвещают огнем, и вместо Апостола учат кнутом» (с. 1223—1224).].
Возглавившие академию Лихуды в 1694 г. вынуждены были оставить своё место. Главной причиной их удаления стала кампания, которую повёл против них Иерусалимский патриарх Досифей. Сначала Лихудами в Москве были довольны. Доволен был и Досифей. Но затем он начал действовать против них, подстрекаемый наветами завистливых греков, с которыми Лихуды держались высокомерно. В1693 г. патриарх Досифей отправил в Москву три послания – царям Ивану и Петру, патриарху Адриану и самим Лихудам, в которых клеймил поведение последних и сурово осуждал постановку преподавания в академии, где они ввели латинский язык и вместо того, чтобы учить (простой) грамматике, «забавлялись около физики и философии». Он называл братьев не Лихудами, а Ликудиями (от греч. слова – волк), грозил даже отлучением. Обличение Иерусалимского патриарха, конечно, имели должное действие на Московскую духовную власть, для которой «свободные учения» были своего рода «жупелом». Патриарх Адриан потребовал от светской власти мер воздействия. Здесь следует заметить немаловажный факт, что русская светская власть, являясь отражением духовной, к образованию тоже относилась всегда с подозрением и способствовала этому лишь настолько, насколько это было необходимо ей на данный момент; стремление власти к западной культуре было лишь стремлением не отстать от Запада, но вовсе не просвещения как такового. Поэтому Лихуд отставили от академии, предоставив им право преподавать при типографии итальянский язык. Патриарх Досифей считал и это не достойным и требовал изгнания их из Москвы. Он обвинил их в гордости, в самозваном присвоении книжного титула и даже в сношениях с Турецким правительством. В 1701 г. Лихуды были высланы под надзор в Ипатьевский монастырь в Костроме.
После ухода Лихуд академия быстро пришла в упадок. Учителями были назначены недоучившие студенты, по необходимости ограничившие преподавание одной грамматике. В принципе, патриарха Адриана всё это устраивало, – латынь и более-менее сносное образование было изгнано; вместе с тем средства на содержание учебного заведения, о котором ни кто уже не заботился, иссякли, и само помещение стало разрушаться – печи разваливались, потолки падали. В таком виде академия вступила в XVIII столетие, демонстрируя, в первую очередь, не желание старомосковской партии создавать школу, удовлетворяющему своему назначению, и бессилие греческой стороны. На такой развал обратил в 1697 г. внимание царь Пётр I. В беседе с патриархом он выразил недовольство беспризорным положением академии и указал на необходимость опять вызвать в неё Киевских учёных. В 1700 г. патриарх Адриан вынужден был сделать блюстителем академии выходца из-за границы иеромонаха Палладия Рогову (или Роговского). Короткое время он слушал Лихуд, образование своё доканчивал в Моравии и Риме, получив звание доктора богословия. Принявший унию в Ольмюнце, он отрекся от нее и в 1694 г. написал: «Исповедание и опровержение римских догматов». Оно содержало краткое изложение римского учения и большого доказательства чистоту учения русской церкви. Ставший игуменом Заиконоспасского монастыря Палладию Роговскому удалось несколько поднять уровень академии. В 1703 г. Роговский скончался. Стефан Яворский, назначенный «местоблюстителем патриаршего стола» по смерти Адриана (в 1700 г.), довершил преобразование академии, заместив преподавательские должности вызванными из Киева учёными, которые ввели Киевскую программу. С этого времени открылся новый период в жизни академии – период исключительного господства латинского элемента, затянувшейся до последней четверти XVIII века.
В России культурный вопрос, в смысле привития западной культуры в русской жизни в её разных проявлениях, был поставлен на широкие основания до Петра Великого и успешно разрешался в области военной техники, отчасти промышленной и других сферах жизни деятельности. Новым, в постановке культурного вопроса, при Петре Великом стало то, что теперь культура была признана созидательной силой не только в области специальной техники, но и в её широких культурно-бытовых проявлениях, и не только в приложении к избранному обществу, как то практиковалось до Петра, но и по отношению к широким массам народа.
Взгляд на культуру, как на средство достижения народного благосостояния и государственного могущества, провозглашённый Петром в апрельском манифесте 1702 г. о вызове опытных в военном деле иноземцев «купно с прочими государству полезными художниками», был руководящим началом всей культурной деятельности Петра, одним из постоянных лейтмотивов в его обширной переписки. Для Петра все средства были пригодны к тому, что бы сблизить Россию с Западом как можно скорее, всестороннее и разнообразнее, тем более что в выборе средств привлечение форм западной культуры в Россию Петру не приходилось создавать чего-либо нового: призыв иностранцев в Россию, посылка своих за границу, школа по западному образцу, книгоиздательство, переводная и оригинальная Западная литература-всё это было уже так или иначе испробовано в предшествующее время. Петру оставалось развить и усилить практику предшественников, сообразно задачам своего времени, и выделить наиболее деятельные пути общения с Западной Европой. Но отмечая преемственность культуры петровского времени с культурой XVIII века следует обратить внимание, что это было не плавное развитие, лишённое качественных сдвигов, а скачек, сопровождавшийся появлением многочисленных новшеств. При Петре в впервые появились: печатная газета, музей, регулярный город, специальные учебные заведения, ассамблеи, отечественные художники-портретисты и т. д. Поэтому, со столь бурным развитием зачинавшемся в XVIII веке и появлением новых явлений русской жизни, в сумме всё это создавало впечатление об отсутствии преемственности с предшествующим временем.
Самым плодотворным и важным способом общения с Западной Европой во время правления Петра Великого стали заграничные командировки с научной целью; они важны были скорее даже не в количественном отношении, потому что воспользоваться им могли лишь не многие, а в качественном своём значении, поскольку сам Пётр и его сотрудники во время путешествий по Западной Европе могли воочию уяснить себе превосходство более культурного Запада над Россией, приобретая точный взгляд на вещи. Немецкая слобода, где зачалось западничество Петра Великого, было только тусклым отображением Западной Европы, способным заинтересовать Западом, как некой «кориузитой», но сделать это «кориузиту» предметом изучения, можно было только путём непосредственного проникновения в её недра. Поэтому то путешествия за границу сделались при Петре Великом, особенно в первой половине его царствования, если не доминирующем способом изучения западной культурой, наряду с вывозом иностранцев, то самым важным для организации культурной реформы в России. История не оставила точного учёта побывавших в петровское время за границей, но можно смело сказать, что Петру удалось ежегодно «раздавать по разным местам» десятки и сотни людей, командированных с разными целями на Запад.
В научные командировки посылались по большей части дворянская молодёжь, так как в молодом дворянстве Пётр видел главный рассадник нужных для России специалистов, да и одному только богатому дворянству, пожалуй, было по карману дорого стоявшее, подчас разорительное пребывание за границей. Материальная тягота этих путешествий увеличивалась еще тем, что Пётр снабжал командируемых предписанием; образец такого предписания – вывезти из-за границы по два мастера и обучить одного русского солдата своей специальности – мы находим в «Путешествии» Петра Толстого. Параграф 5 данный ему, как и другим, инструкцией, гласил: «Когда возвращаться будут к Москве, должен всякой по два человека искусных мастеров морского дела привесть с собою до Москвы на своих проторях [расходах], а те протори, как они приедут, будут им заплачены. Сверх того отсюду из салдат даны будут для того же учения по одному человеку. А кто из салдат взять не похочет, и тем или знакомца или человека своего тому ж выучить, и салдатам буде прокорм и проезд из казны. А буде, кроме салдат, кто кого выучит, и за всякаго человека за прокорм дано будет по сто рублев»[47 - Письма и бумаги императора Петра Великаго. Том первый. (1688—1701). СПб, тип. Государственная, 1887, стр. 118.].
Противоречивость заграничных командировок состояло в том, что конечный культурный смысл их был не столько в исполнении специальных заданий, сколько в расширении кругозора путешественника, в усвоении им «с одной практики» таких знаний и понятий, которые врывались в сознание путешественника попутно его движению, часто в не его сознательных исканиях. Совершенно верно, что «Пётр искал на Западе технике, а не цивилизации»[48 - Ключевский В. О. Исторические портреты. Под. В. А. Александров. Москва, Правда, 1990, стр. 167.], но несомненно также и то, что с усвоением этой «технике» в Европейской обстановке в русскую среду проникло и «цивилизация», неразрывно связанная с «техникой» и пребыванием за границей. Драгоценный в этом отношении материал представляют собой дневники и путевые заметки таких выдающихся современников Петра I, как П. А. Толстой, князь Б. Куракин, граф А. А. Матвеев и др., которые показывают, как наивное внимание москвича всё сильнее и сильнее захватывается проявлениями западной цивилизации, как расширяется кругозор путешественника, как появляются у него запросы и требования, и мысль от наивного удивления перед «кориузитой» переходит к сопоставлениям виденного, к критическому суждению о своём и чужом. «Дневник» князя Куракина, начатый им 5 июня 1705 г., во время похода в Польшу, поражает в начале читателя скудостью переживаний автора: кроме заметок, что там то пообедали, а там то ночевали, по видимому ничего другого, достойного внимания не встречалось на пути Куракину; но вот в августе месяце того же года Куракин уже колесил по Западной Европе, направляясь в «Карзбат» лечиться от «скорбутики, или похондрии и меланхолии, и ближится к лепре, которая называется по словянски проказа»[49 - Архив князя Ф. А. Куракина. I. Под ред. И. И. Семевскаго, изд.-ред «Русской старины». СПб, тип. В. С. Балашева, 1890, стр. 272.]. И читателя захватывает мир своеобразных, глубоких и интересных переживаний, занесённых путешественником на страницы дневника. Научные учреждения, политическое и судебное устройство, искусства, религия, нравы – всё это обращает внимание путешественника, обогащает его новыми впечатлениями и образами, которые, не заметного для него, расширяют его умственный горизонт, прививают новые понятия, вкусы и потребности.
«Видел в Берлине палаты короля прусскаго, – пишет Куракин о своем путешествии, – только еще не отделан, хотя но велик, только регулярно сделан, и фабрики архитектуры новой; и окончины в салесе стекла большия, утверждены в дереве. И позади дому того, который хочет быть квадратом – сад его и в нем фонтаны… Тут же в саду персона вырезана отца его из камня»[50 - Там же, стр. 117.].
«Карзбат называется деревня, а не город, в котором уживают [употребляют] Теплицы, вод горячих сидеть и пить и лечиться от разных болезней… И при том поле сделан театрум, где играют тронтафль и иныя игры и карты так видел много, что столов больше пятидесять, и гораздо богата и хороша лавка при том, где пьют чекулад (шоколад), и чай и кофе, и лимонаты, и тут бывакт всякий сход кавалером»[51 - Там же, стр. 120.].
«Город Амстердам стоит при море в низких местах и во всех улицах пропущены каналы, так велики, что можно корабли вводить
… Видел двор остинской – остинской кумпании торговых… И на том дворе видел тот корабль, который делал государь – называется «Петром и Павлом»
… В Амстердаме на ратуше часы большие – обычай такой: каждаго понедельника сам часовник на тех часах играет полчаса после двенадцати, как бьет разные куранты, руками и ногами, и то вельми трудно
… [В Лейденской академии] у того профессора Быдло видел палату одну, в которой ниже мог где таких вещей видеть натуральных в спиртах и бальзаматы
…»[52 - Там же, стр. 1 – 130, 2 – 133, 3 – 136, 4 – 142.].
Перенимая западный опыт, Петру от обучения нужна была не культурная цивилизация, а техника – узкий специалист, а не образованный человек. На Западе, в это время, складывается новый тип школы. Знания превращается в самоцель, в самодовлеющую ценность, важность которого признаётся государством. Школа освобождается из рук духовенства и становится светской. Во многих государствах Запада начальное образование начинает быть общеобязательным (в теории, по крайней мере). В России копирование Запада превращалось в формы поверхностного изучения и порой странными самих по себе. Например, сам Пётр I был знаком с медициной не более систематически, чем тот же путешественник по научным учреждениям Запада Куракин, но это не мешало ему браться иногда за инструменты зубного врача и даже читать лекции по анатомии, обративши эшафот в кафедру, собравшихся на казнь зрителей – в аудиторию, а отрубленную голову своей бывшей «медресы» в наглядное пособие к своей лекции. Имеется в виду казнь фаворитки Петра, Марию Гамильтон (она дважды спровоцировала выкидыши, а третьего младенца удавила), упавшую голову которой царь поднял, чтобы облобызать в последний раз, и, по словам современников, так был поражен явно обнажившимися органами горла, что тут же начал объяснять присутствующим внутренние части шеи и назначение их[53 - Семевский М. И. Слово и дело. 1700—1725. СПб, тип. В. С. Балашева, 1884, стр. 258.]. Правда, за грубостью русских нравов не следует преувеличивать сторону терпимости тогдашней западной цивилизации. Не надо забывать, например, что в тогдашней цивилизованной Англии возвратившиеся Стюарты вырывали кости деятелям революции и предавали их публичной казни и издевательствам. Не мог облагородить чувства русского полудикаря и тогдашний внешний вид западной Фемиды. Куракин «в Амстердаме… видел юстицию пред ратушею: при самой ратуши с окнами наровно делана площадка на столбах деревеных… на которою площадку выводя тех винных, бьют и головы казнят. И на той площадке стоит столб, на нем вырезан мужик, к которому столбу, привязовая, бьют, взяв связанный пук хлыстья, или голиками [веник без листьев] по бокам; а от того столба перекладина к полатам, на которой перекладине вешают; а при том столбе на жаровне огонь раскладен, где лежат те железные инструменты, чем воров в затылок петнают…»[54 - Архив князя Ф. А. Куракина. I. Под ред. И. И. Семевскаго, изд.-ред «Русской старины». СПб, тип. В. С. Балашева, 1890, стр. 147—148.]
Западное стремление к показной расправе над оппозиционерами и преступниками не помешало, однако, тому же П. А. Толстому рассмотреть за кровавыми атрибутами юстиции особенности передового судопроизводства Венеции, её состязательное начало, гласность судопроизводства, свободу, с которой держит себя публика в зале суда. Не помешало также русским путешественникам жестокая расправа Стюартов, со своими живыми и мёртвыми противниками, уяснить себе сущность английской конституции и её значение для народа. Графу же Матвееву, посетившему Францию, государственный строй этого государства показался идеальным по сравнению с Россией, несмотря на то, что это была Франция Людовика XIV: пленники здесь имели больше всего уважения к законам и правильное житье близких им по положению классов.
Посещение Западной Европы и описание её мироустройства вызвало у русских людей определённые трудности иного порядка, нежели чисто материальные. Путешественники чувствуют что-то «дивное», сами наслаждаются им, но когда пытаются облечь свои переживания в слове, перевести их на язык родных «речений» и общепонятных образов, то не достаёт у них слов и образов, нет моста, по которому бы можно было перевести свои переживания в круг отечественных представлений. Вот, например как П. Толстой делает сообщение своим соотечественникам понятие о маскарадах: «И приходят в те оперы множество людей в машкарах [масках], по-славянски в харях, чтоб никто никого не познавал, кто в тех операх бывает, для того что многие ходят с женами, также и приезжие иностранцы ходят с девицами; и для того надевают мущины и женщины машкары и платье странное, чтоб друг друга не познавали»[55 - Русский архив. №2. Москва, тип. Университетская, 1888, стр. 547.]. Или нужно ему описать невиданное для русских зрелище большого Западноевропейского театра: какими словами передать соотечественникам понятие ложи, часто меняющихся декораций, роскоши театральных костюмов? И Толстой строит такой мост от Европейского театра к отечественным представлениям: в «театруме», «в тех палатах поделаны чуланы [ложи], многие в пять рядов вверх… чуланов 200, а в ином 300 и больше, а все чуланы поделаны изнутри того театрума предивными работами золочеными… С единой стороны к тому театруму бывает приделана великая зело длинная палата, в которой чиниться опера. В той палате бывают временныя перспективы дивныя [декарации], и людей бывает в одном опере в наряде мужеска и женска полу человек по 100 и по 150 [артистов] и больше. Наряды у них бывают изрядные золотые и серебряные, и каменью бывает в тех уборах много: хрусталей и вареников, а на иных бываают и алмазы и зерна бурмицкия»[56 - Там же, стр. 546.].
Как не ухитрялся русский путешественник передать на родном диалекте неведомые для москвича впечатления, он всё равно впадал в трагическое положение человека, которого современники не могли понять. Впрочем, П. А. Толстой и А. А. Матвеев прибегали к искусственной терминологии только в том случае, если им нельзя было обойтись «словенскими» средствами; но были и такие писатели-путешественники, которые в своих описаниях, по-видимому, потеряли грань между русским языком и иноземным. Образцом в этом отношении может служить князь Куракин. Иностранные слова он употреблял часто там, где свободно мог бы обойтись отечественным лексиконом. Например, говоря о царевне Софье, Куракин пишет: «И одна авантура курьезная сделалась
… Тогда же она, царевна Софья Алексеевна, по своей особливой инклинации и амуру, князя Василия Васильевича Голицына назначила… войско командировать… который вошёл в ту милость чрез амурные интриги. И почал быть фаворитом и первым министром… И тогда Иван Милославской упал и правления его более не было. Однакож, по свойству своему царевне, Софии Алексеевне, всегда содержен был в консидерации по смерть свою
… И в первых, начала она, царевна София Алексеевна, дела вне государства – подтверждать аллиансы (с) своими соседственными потенции
… возставила корришпонденцию со всеми дворами в Европе
… Софья для своих плезиров, завела певчих… [из которых] царевны: Екатерина, Марфа и другия… избрали своих галантов… В отбытие князя Василия Голицына с полками на Крым, Федор Щегловитой весьма в амуре при Софье профитовал, и уже в тех плезирах ночных был в большой конфиденции при ней
…»[57 - Архив князя Ф. А. Куракина. I. Под ред. И. И. Семевскаго, изд.-ред «Русской старины». СПб, тип. В. С. Балашева, 1890, стр. 1 – 45, 2 – 48, 3 – 50, 4 – 51, 5 – 55.] Тот же стиль иностранных слов применяет Куракин и к себе, рассказывая, как он в Вене «был инаморат [влюблен] в славную хорошеством одною читадинку [гражданку], которую имел за медресу… которая коштовала [стоила] мне в те два месяца 1000 червонцев. И разстался с великою плачью и печалью, аж до сих пор из сердца моего тот amor не может выдти…»[58 - Там же, стр. 278.]
Все эти и подобные особенности языка Петра I и его сотрудников, побывавших за границей, несомненно, являются продуктом их знакомства с Западной Европой. Язык этот испещрённый варваризмами и непонятным для громадного большинства русских людей, тем не менее, стал, превратился в деловой постоянный язык кружка деятелей, окружавших Петра. На нём говорили, он прописан в деловую переписку и даже в государственные акты. Неудивительно поэтому, что при Петре I появилось несколько словарей, помогающих переводить с этого языка на русский, общепонятный, и в составление одного из них, а именно, в «Лексиконе вокабулам новым по алфавитам». Пётр I принял деятельное редакторское участие. В словаре этом содержалось 503 «новых вокабулы», без которых, по-видимому, трудно было русским людям понимать своих правителей.
Историк Н. А. Смирнов, на основе произведений Куракина и ему подобных, а также из таких официальных актов, как Петровские «регламенты», «Правда воли монаршей», «Торговый морской устав» и др., составляли словарь, содержавший более 3000 иностранных слов, вошедших в русскую речь во времена Петра Великого. Появление же в русской речи иностранных слов демонстрирует, что в сознание многочисленных россиян, исколесивших, по воле Петра, Западную Европу вдоль и поперёк, запала её культурная атмосфера, какую теперь они приносили с собой и старались донести до соотечественников.
Заграничные командировки были прекрасным образовательным средствам приобщения русских к западной культуре, но слишком дорогим, громоздким и несподручным. Для командированных нужно было подписать на Западе соответствующее места, что не всегда удавалось ввиду неблагонадёжного отношения некоторых государств к успехам России. За посланными нужно было устраивать тщательный надзор за границей, так как молодёжь часто уклонялась от заданий, причиняла своим поведениям хлопоты надзирателям и русским послам. Но самое главное, как уже понял Пётр на основе примера западного школьного образовательного воспитания, оно должно быть массовым. Теперь, по мнению Петра, школа должна стать сотрудницей реформы, выпускать людей «во всякия потребы… происходили в церковную службу и в гражданскую воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство»[59 - Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 33—34.]. Предшественники Петра в этом отношении ничего не сделали. При Фёдоре Алексеевиче была заведена высшая богословская школа с общеобразовательной схоластической программой, но от неё остались жалкие развалины вследствие разразившейся в её не окрепших стенах ожесточённой борьбы старорусской ретроградской партии с «латынниками». О состоянии этой школы Пётр получил в 1700 г. под Нарвой неутешительное известие, вместе с вестью о кончине патриарха Адриана. «Школа, бывшая под управлением патриарха и под надзором монаха Палладия, в расстройстве, – доносил Курбатов, – ученики, числом 150 человек, очень недовольны, терпят во всём крайний недостаток и не могут учиться, потолки и печи обвалились».
Рассчитывать, что само общество или «учительный класс», его духовенство, державшее до Петра школу в своих руках, пойдет навстречу запросам времени, было бы наивно: духовенство вообще в массе не сочувствовало реформам Петра, да и не могло по косности своей проявить инициативы в заведении новых школ со светскими программами и задачами: слишком привыкло оно к своим «буквам благодатного закона», к «мечтательному», по определению Петра, знанию, боясь как заразы «риторских астроном», «богомерзской геометрии» и других «свободных» наук. Поэтому оставлять школьное дело в руках «учительного класса» было более чем бесполезно. В обществе, а тем более в широких народных массах, тоже не было тяготения к школе, даже с привычной программой чтения часослова и псалтыри, не говоря уже о «новоявленной цифири» и «богомерзской геометрии». Следовательно, инициативу школьной реформы нужно было брать в руки правительства, введением принудительного начала в новую школу.
До Петра I в России светского образования фактически не было, если не считать Славяно-греко-латинскую академию в Москве. Следовательно, не было и необходимых специалистов, но Пётр, не любивший долго раздумывать над трудной задачей и, веря в организующую силу своих указов, приступал к основанию школ, надеясь, что нива найдет своих сеятелей. В 1701 г. в Москве, в Сухаревой башне, возникает Навигационная и подготовительная к ней математическая школа. В том же году при Посольском приказе открываются курсы иностранных языков, «немецкая школа» Николая Швиммера и развалившаяся богословская Славяно-греко-латинская академия, реставрируется «черкасами» по программе «латынников», в исполнение данного в июле 1701 г. лаконичного указа: «устроить в академии учения латинския». Около 1705 г. «немецкая школа» Швиммера преобразовывается в «гимназию» Глюка. В 1707 г. при Московском военном госпитале заводится Медицинская школа, под руководством доктора Бидлоо. В 1712 г. в Москве открываются Инженерная и Артиллерийская школы. С 1714 г. по губерниям стали заводиться «цифирные школы». В 1715 г. из Москвы в Санкт-Петербург переводится Морская академия, там же возникают затем Инженерная и Артиллерийская школы; вместо их в Москве остаются подготовительные классы с математической программой, и лучшие ученики этих школ отсылаются в с.-петербургские высшие школы для специальной подготовки. В 1719 г. в Санкт-Петербурге открыли Инженерную роту, куда стали поступать выпускники инженерной школы. Утверждается проект Академии наук, открытая после смерти Петра I в 1725 г. Вместе с тем, в Санкт-Петербурге открываются астрономическая обсерватория, Ботанический сад, Кунсткамера.
Самым трудным вопросом при организации специальных школ был подбор преподавателей и организаторов учебной стороны дела. О преподавателях из русских, особенно в первые 15 лет XVIII столетия и думать нельзя было. Педагогический персонал названных школ вербовался, главным образом, из иностранцев, частью Немецкой слободы, частью пленных, а еще чаще всего за границей. Так, во главе «немецкой школы» стоял Швиммер, директор школы Немецкой слободы. Артиллерийская школа была поручена барону Гитнеру, медицинский факультет – доктору Бидлоо, Морская академия – барону С. Илеру – «Сенталеру», как его называл граф Апраксин; в инженерной школе «надзирателем» был подполковник фон-Строус, в «гимназии» Глюка все восемь преподавателей были или немцы или французы; в математическо-навигацкой школе было четыре учителя, из них три англичанина и только один русский.
Нельзя сказать, что этот педагогический персонал был подобран удачно. В петровское время, как и раньше наряду с действительными «мастерами» своего дела, приезжали авантюристы и самозванцы. Так, назначенный главным начальником Морской академии гр. Матвеев «обнаружил, что директор академии С. Илер попал не на свое место»: «Деньги, которыя ему отпущены в большом числе, все равно, что в окна выкинуты… Регламенты, им поданные, не были его практики, а переписаны с печатных правил французской морской академии, а он выдал их за новость… Срамно всем слышать, – негодует далее Матвеев, – что С. Илер напрасно похитил назвище генеральнаго директора, который должен отличаться совершенным знанием своего дела и иметь безстрастный надзор над всеми профессорами, не только что над навигаторами и кадетами. Но он, С. Илер, во время годоваго пребывания своего в академии, ни одного кадета в дальнейшую науку не произвел, и успехов в самой меньшей науке свидетельствовать не может, не только не превосходит профессоров, но и навигаторской науки не знает…»[60 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI—XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 235.] Не на высоте своего положения оказались и некоторые «профессора» московской навигационной школы. Был «отставлен от школы» и приемник Глюка, по директорству в «гимназии», Иван Вернер Паус. Неудивительно поэтому, что иноземным педагогам не доверяли и следили за ними негласно и открыто, что, в свою очередь, вызывало у них раздражение. Некоторых «профессоров» приходилось укрощать приемами русской педагогики. Так, «пресветлейший князь Меньщиков», едва умевший нацарапать свою подпись, вмешался в академические распри Морской академии и разрешил ученый спор о знаниях С. Илера очень просто: он «грозил меня [Илера] палками побить, чтобы, по его словам, выучить Французский народ, как жить. Таких подчиваний не чинят шляхетству в нашей Европе»[61 - Там же, стр. 236.], – писал по этому поводу С. Илер, на которого, в свою очередь, подал самому царю челобитную навигатор Угримов, жалуясь на то, что С. Илер бил его, навигатора «шляхетского звания», по щекам и палкой при всей школе.
Но неверно было бы судить первых русских профессоров только по отрицательным случаям из академической жизни времени Петра. В числе иноземных преподавателей были лица, которым русская наука и дело петровской реформы обязаны многим. Таким был, прежде всего, Андрей Фарварсон – бывший профессор Эбердинского университета. Даже Курбатов, не особенно расположенный к иноземным профессорам, признавал в этом англичанине единственного человека «дела» во всей математической навигационной школе. В 1715 г. он был переведен в Санкт-Петербург в Морскую академию. Примечательно, что этот профессор делал свое большое дело скромно и без шума: будучи «большим» по знаниям, он ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге не занимал начального поста.
Следует отметить и такого труженика петровской школы, как Яган Вурм, около 15 лет обучавший в школе Глюка и в сменившей ее «разноязычной школе» немецкому языку «молодых робяток», а затем, по приказу Петра, вызванный в Санкт-Петербург для учреждения там в 1715 г. курсов иностранных языков.
Своеобразное место среди петровских школ занимает «гимназия» Э. Глюка. В преподавании здесь стояли на первом месте новые языки и науки. Учащиеся «гимназии» делились на 3 группы, каждый учащийся должен был избрать своею специальностью один из новых языков (преподавались три языка: латинский, французский и немецкий, а позднее к ним прибавились итальянский и шведский). Кроме языка, первая группа обучалась грамматике и начаткам арифметики, в средней группе проходили математику в более обширных размерах и изучали историю и географию; в старшей группе обращалось особое внимание на усовершенствование в языках, а также слушали «из философии делательную итику и политику», философию картезианскую и высшую математику. Кроме того, необходимо было учиться у Стефана Рамбурга комплиментам и танцам, а у «конского учителя» Иоанна Штурмевеля верховой езде. Таким образом, «гимназия» Глюка ставила своей задачей превратить русскую «плодовитую, да токмо подпор и тычин требующую дидивину» в своего рода «halant-hommе’a» по рецепту западной «рыцарской академии». Сказать, что это получилось нельзя. Несмотря на то, что школа Глюка была официально признана делом «всеобщей всенародной пользы», она удержала свою широкую общеобразовательную программу только при начальствовании Глюка (1703—1705 гг.); при трех его приемниках она постепенно теряет свой общеобразовательный характер и уже в 1707 г. превращается в профессиональную «подьяческую четырехязычную школу», распадаясь на четыре самостоятельных отделения: цесарскую (немецкую), французскую, шведскую и латинскую школу. «Гимназия» Глюка с ее широкой общеобразовательной программой пришлась не ко двору русской жизни, оказалась пустоцветом; ее судьба лишний раз подтвердила ту истину, что времена петровской реформы требовали от школы профессиональных технических и ремесленных знаний, а не общего образования, запрашивали у нее узких специалистов, а не просвещенных умов. Век их наступит не в рабочую пору Петра, а в царствование императриц, в век господства «Шляхетства» с его сословного учебного заведения – «Шляхетского корпуса». Но и они во многом нахватавшиеся поверхностных знаний будут больше напоминать «halant-hommе’a» – галантов-аристократов – образованных людей, хорошо усваивающие новомодные гуманитарные идеи Европы.
Обучение в школах с иноземным педагогическим персоналом не давалось легко, особенно в первые годы их деятельности. Не говоря уже о совершенно новом, неведомом русскому обществу мире отвлеченных понятий и представлений, в который вводила «государственных младенцев» специальная школа. О языке преподавания того времени можно судить по языку учебников. Вот, например, некоторые определения: «География есть математическое смещенное, изъясняет фигура или корпус и фикция свойство земноводного корпуса, купно с феноминами, со явлениями небесных сил, солнца, луны и звезд и т.д.»[62 - Очерк истории Морскаго кадетнаго корпуса с приложением списков воспитанников за 100 лет. Сост. Ф. Веселаго. СПб, тип. Мор. Кадет. Корп., 1852, стр. 14.] «Арифметика или числителница, есть художество честное, независтное, и всем оудобопоятное, многополезнейшее, и многохвалнейшее, от древних же и новейших, в разныя времена явившихся изряднейших арифметиков, изобретенное, и изложенное»[63 - Магницкий Л. Ф. Арифметика. Москва, 1703, стр. 41.]. «Радикс есть число яковыя либо четверобочныя и равномерныя фигуры или вещи един бок содержащее. И того ради радикс или корень именуется, зане от него вся пропорции всея алгебры начинаются или рождаются»[64 - Там же, стр. 425.]. Ученики не выносили этой мудрости, и многие из них дезертировали из школы, с риском подвергнуться розгам.
Самой многочисленной по количеству учеников была школа математическо-навигацкая. Первоначально комплект ее составлял 200 человек, в 1706 г. дошел до 500. Тяжелее заполнялась инженерная школа. Первоначально всего поступило 23 человека; Пётр приказал набрать 150 человек, причем
/
должно было быть из дворян; указ не был исполнен вследствие упорного нежелания дворянства; тогда новым указом повелевалось вербовать учеников из разночинцев, а из московских дворян – принудительно.
Вообще, мелькнувшая было у Петра мысль сделать некоторые школы сословными, а именно, инженерную и морскую академию дворянскими, славяно-латинскую академию – духовного для подготовки лиц «в надежде священства», не встретила поддержки в жизни: дворяне оказались в академических «нетех», а их места охотно заполнялись разночинцами; студентов академии разбирали то доктор Бидлоо, то неумолимая рекрутчина. Этим и объясняется, что все школы Петра были всесословными, не столько de jure, сколько de facto.
Если бросить взгляд на результаты просветительской деятельности школ петровского времени, то против их образовательного значения говорит то, что вызваны они были не столько общественной потребностью, сколько волею царя и поддерживались больше личной энергией Петра и его сотрудников, чем общественным сознанием. Быстрое исчезновение большинства этих школ со смертью Петра является лучшим тому доказательством.
Не миновала участь развала и судьба математической школы. С учреждением цифирных школ в 1714 г. было предписано посылать в каждую губернию по два учителя из учеников математической школы. Если принять во внимание, что таких школ при Петре было одно время до 50, то становится понятным значение математической школы в качестве проводника «реальных» знаний в провинции. В «цифирные школы» должны были поступать дети дворян, дьяков и подьячих и в возрасте от 10 до 15 лет пройти их программу. Недоросли, уклонившиеся от школьной повинности штрафовались запрещением жениться. Школы эти должны были заводиться при богатых монастырях и архиерейских домах, на их иждивении.
Цифирные школы не упрочились на Руси, и большинство их не пережило Петра. Неудача объясняется, прежде всего, отрицательным отношением дворянства к обязательному образованию: дворянские недоросли при вербовке в школу оказывались в «нетех» чаще, чем при наборе в рекруты. Только энергичным провинциальным администраторам удавалось силой скомплектовать школу, которая, впрочем, быстро расползлась от бегства учеников и недостатка в средствах.
Вторая причина неудачи объясняется недоброжелательностью духовенства к школе, во-первых, потому что на духовенство взваливалась новая обуза по содержанию этой школы, часто в ущерб имеющимся при кафедрах и монастырях школам церковным; а во-вторых, потому что духовенству навязывалась школа, чуждая ему по духу, организации и программе, и против этой школы открыто запротестовали даже лучшие иерархи. Тщетно гремел против митроносной оппозиции Скорняков-Писарев, ведавший цифирными школами, упрекая духовенство в крамольном духе, обличая его невежество, мешавшее ему постигнуть сладость и общеполезность реального знания: последнее обличение отвечало действительности, и потому-то духовенство ответило молчаливым бойкотом цифирных школ, убившим их в конце концов.
На помощь реформе Петра было привлечено и другое образовательное средство – книга. От нее, прежде всего, требовалось сообщение точных знаний. Появляются новые типографии, которые занимались печатанием русских и переводных учебников, книги по истории, математике, географии, землемерию, земледелию, перевода литературных и исторических сочинений античных авторов. До общественности литература допускалась Петром выборочно. Переводом книг, кстати, должен был заниматься и новоучрежденный Синод. Любопытное задание дает Пётр этому высшему церковному учреждению в России 11 сентября 1724 г: «Посылаю при сем книгу Пуффендорфа, в которой два трактата, первый – о должности человека и гражданина, другой – о вере христианской; но требую, чтобы первый токмо [о должности] переведен был, понеже в другом [о вере] не чаю к пользе нужде быть, и прошу, дабы не под конец рук переведена была, но дабы внятно и хорошим штилем. Петр»[65 - Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 148. Наука и литература в России при Петре Великом. Изследование П. Пекарскаго. Том I. СПб, Общественная польза, 1862, стр. 213.].
Кроме сообщений полезных знаний, книга должна была еще и воспитывать русское общество в духе европейской общности. В этом отношении особенно характерным являются издания «Приклады како пишутся комплементы разные на немецком языке» и «Юности честное зерцала или Показание к житейскому обхождению», своего рода «самоучители» в пределах воспитательной части программы «гимназии» Глюка и западных «рыцарских академий». Эти книги выдержали при Петре несколько изданий.
Петровской книге ставилась и третья служебная задача: она ясно выражена в привилегии, данной Петром голландцу Тессингу на заведение русской типографии: «Чтоб те чертежи и книги, – говорится в привилегии, – напечатаны были к славе Нашему, Великаго Государя, Нашего Царскаго Величества превысокому имени и всему Российскому Нашему Царствию, меж Европейскими Монархи к цветущей наивящей похвале и ко общей народной пользе и прибытку, и ко обучению всяких художеств и ведению, а понижения б Нашего Царскаго Величества превысокой чести и Государства Наших в славе в тех чертежах и книгах не было»[66 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том IV. 1700—1712. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1751, стр. 7.]. Следовательно, книга должна содействовать прославлению дел Петра и возвышению русского государства в глазах Европы. Дело в том, что делу Петра много вредил установившийся на Западе взгляд на Россию как на варварскую страну: изображение реформ, по мнению Петра, должно было рассеивать этот взгляд. Тому же делу должно было служить описание царствования Петра. Собираются исторические материалы по монастырям, ведутся дневники событий государственной важности, поручается разным лицам писать историю (Поликарпову, Прокоповичу). Вместе с тем, от книг, издаваемых в России, Пётр не требовал обязательного восхваления всего русского, только потому, что оно русское. По словам Голикова, собирателя рассказов о Петре «по свежим следам», государю представили перевод сочинения о России. Ознакомившись с работой, Пётр обратился к переводчику: «„Глупец! что я тебе приказал с сею книгою сделать?“ – „Перевесть“, – отвечал монах. „Разве это переведено?“, продолжал Государь, и показал ему статью о Российской Державе, в которой переводчик совершенно выпустил жестокия и колкия места о естественном свойстве Российскаго народа, а иныя переделал и написал ласкательнее для России. „Тотчас поди“, говорил после сего Государь, отдавая ему обратно его перевод; „сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу везде, так как она в подлиннике есть“». – при этом монарх добавил, что он приказал напечатать сию статью «не в поношение своим подданным, но к их исправлению и во известие, что об них доселе думали в других землях, и чтоб мало по малу научились знать, что они были прежде и каковыми сделались теперь»[67 - Голиков И. М. Деяния Петра Великаго, мудраго преобразователя России, собранныя из достоверных источников и расположенныя по годам. Том пятый. Издание второе. Москва, тип. Николая Степанова, 1838, стр. 231—232.].
От каждой книги Пётр требовал ту суть дела, которую он считал наиболее важной, пренебрегал и в содержании и в изложении всем, что отвлекало от главного. Сохранилась собственноручная записка Петра в Синод, «Указ трудящимся в переводе экономических книг», которая ярко отображает направление мысли самого Петра и его требования от книги: «Понеже немцы обыкли многими расказами негодными книги свои наполнят, толко для того, чтоб велики казались, чего, кроме самого дела и краткого пред всякою вещию разговора, переводит не надлежит; но и вышереченной разговор, чтоб не празной ради красоты, но для вразумления и наставления о том чтущему был, чего ради о хлебопашестве трактат выправил (вычерня негодное), и для примеру посылаю, дабы по сему книги перевожены были без лишних разказоф, которые время толко тратят и у чтущим охоту отемлют. Петр»[68 - Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 148. Наука и литература в России при Петре Великом. Изследование П. Пекарскаго. Том I. СПб, Общественная польза, 1862, стр. 214.]. Кроме того, чужой труд для пользы дела, рекомендовалось не только сокращать и передавать своими словами, но и дополнять в случае надобности. В письме к Конону Зотову в январе 1715 г. Пётр наставляет: «Все, что ко флоту принадлежит на море и в портах, сыскать книги, также чего нет в книгах, но от обычая чинят, то пополнит, и все перевесть на словенской язык нашим штилем, толко храня то, чтоб дела не проронит, а за штилем их не гнатца»[69 - Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 43.]. Но так как и «славянский штиль», в роде «штиле» «люботрудного мужа Симеона Полоцкого», был «тяжек за высоту словес», то и тут Пётр требовал, как главного, общедоступности. Мусин-Пушкин писал Поликарпову: «По имянному царскаго величества указу присланные от его величества два лексикона один с латинского на французский язык, другой с латинского на галландский, велено велено (sic) и из оных сделать один лексикон и под латинския речи подвесть славянския слова… При сем же посылаю к тебе Географию переводу твоего, которая за неискусством либо каким переведена гораздо плохо: того ради исправь хорошенько не высокими славенскими, но простым русским языком… Со всем усердием трудися, и высоких слов славенских класть не надобять, но Посольского приказу употреби слова…»[70 - Русский архив. №7—8. IX. Москва, тип. Грачева и К, 1868, стр. 1054—1055.] В стремлении к общедоступности для большей простоты и практичности, удобства письма, Пётр вносит поправки в русскую азбуку. Сам он писал крупным почерком быстро, небрежно, иногда не разделяя слов, многие слова с пропущенными буквами, видимо, когда слова не поспевали за мыслью.
На службу делу реформы Пётр вызывает к жизни не ведомую до этих пор в России форму воздействия на общественное сознание – публицистику. Выше было показано, как из-за тяжести налогов и войны в разных слоях русского народа появилось недовольство реформою и ропот против реформаторов. К этой домашней оппозиции присоединилась иноземная, питавшаяся опасением растущего могущества России и находившая себе краски для злословия в сложившейся в Западной Европе представлении об азиатском варварстве России. Терпела Россия неудачи в войне, над Петром издевались в Западной Европе, изображая его трусом, покидающим войска в минуту опасности; одерживала победы – сторонники Швеции били тревогу об азиатской опасности; происходили кровопролитные битвы – на Западе говорили о невероятной кровожадности русских; затягивалась война вследствие несговорчивости шведов – Россию упрекали в варварском упорстве, покупаемом ценою бесцельно проливаемой крови и изнурением подданных. Эти нападки, по-видимому, находили себе сочувствие и среди русской оппозиции: русские путешественники приносили на родину слухи о ней с Запада. И Пётр обращается к официальной публицистике как к орудию борьбы с оппозицией. В 1717 г. выходит написанное Шафировым, с редакционными вставками Петра, «Разсуждение какии законные причины его величество Петр первыи… к начатию войны против Короля Карла 12, Шведского 1700 г. имел, и кто из сих обоих потентантов, во время сеи пребывающей войны, более умеренности и склонности к примирению показывал, и кто в продолжение оной, столь великим разлитием крови Христианскои, и разорением многих земель виновен; и с которои воюющеи страны та воина по правилам христианских и политичных народов более ведена. Все без пристрастия фундаментално из древних и новых актов и трактатов, також и из записок о воинских операциях описано, с надлежащею умеренностию и истиною…»[71 - Наука и литература в России при Петре Великом. Изследование П. Пекарскаго. Том II. СПб, Общественная польза, 1862, стр. 392—393.] Не стоит говорить, в чью пользу были сделаны выводы в этом «рассуждении». Сам памфлет был написан главным образом для русской публики, хотя и не без расчета стать известным «христианским и политическим государствам», следовательно, Петром были приняты прямые меры воздействия и на общественное мнение Западной Европы в свою пользу.
Иногда публицистика во времена Петра I приносила отрицательные последствия. Так, в 1702 г. Паткуль пригласил на русскую службу доктора прав Гюйсена, который обязался, как пишет Соловьев в «Истории России», «склонять голландских, германских и других ученых, чтоб они посвящали царю, или членам его семейства, или, наконец, царским министрам замечательныя из своих произведений, преимущественно касающияся истории, политике и механике; также, чтоб эти ученые писали статьи к прославлению России»[72 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1355.]. Воспитатель же царевича Алексея М. Нойгебауер получил отказ от места, и в отместку этого написал пасквиль на Россию, в котором изображал варварство русских, грубость царя, рекомендовал иностранцам не обольщаться обещаниями милости и наград у русского царя. На это Гюйсен в 1705 г. получил «комиссию» опровергнуть пасквиль Нойгебауера, и, действительно, выпустил в следующем году на немецком языке опровержение под заглавием: «Пространное обличенье преступнаго и клеветами наполненнаго пасквиля… изданного под титулом „Письмо знатного немецкого офицера“»[73 - Русский биографический словарь. Том XI. Имп. Рус. Ист. Общ., СПб, тип. Главнаго Управления Уделов, 1914, стр. 194.]. Завязалась полемика, обратившая внимание западного общества, главным образом, вследствие вскрытия интимных сторон жизни Петра и его друзей…
Побывав на Западе, Пётр научился замечать, что в государстве помимо самодержца и его слуг есть еще одна крупная «персона» – народ, с мнением которого приходится считаться и сочувствие которой не мешает добиваться, ради пользы дела; правда, «персона» эта не всегда бывает на высоте замыслов своих руководителей, но «политические» государи слишком верили в силу рассудка и не скупились на просвещения речи, чтобы ими поднять управляемых до своих высоких замыслов, приобщить их к пониманию тех забот, какие проявляли о них в законодательстве, в политике, в финансовой жизни страны ее правители. Пётр тем более проникся этим появившимся в Западной Европе течением, что данные Преображенского застенка воочию его убеждали, как тяжести реформы туманили мысль народных масс и удаляли ее от понимания смысла реформы: все перетолковывалось навыворот, во всем видели только обратную сторону дела, не замечая ее положительных последствий. Этим-то и объясняется то, что указы и официальные акты Петра скорее напоминают собою серьезные журнальные и газетные статьи в пользу партийного законопроекта или объяснительные записки к нему, чем правительственные распоряжения и законодательные определения, как общественность их привыкла понимать. Стоит взять любой из «регламентов» Петра: в них половина содержания удалена рассуждением о пользе и разумности нововведения, о вреде старого порядка, о неразумности его приверженцев, которые по своей собственной вине и неразумности, навлекут на себя карающую руку правителя и т. д. Таким публицистическим характером проникнуты почти все правительственные акты и распоряжения Петра. Облеченная в известную форму реформа была превращена им в средство возбуждения к ней сочувствия. Этим же целям служила и церковная проповедь в устах таких сторонников реформы как Феофан Прокопович.
Если, по мысли Петра, книга проводила в русскую среду знание и европейскую культуру, публицистика, официальная литература и проповедь разъясняли населению смысл действий и распоряжений правительства, то, все так же беря за образец новшества Западной Европы, оставалось еще ввести население в курс текущих событий, не только русской, но и заграничной, тем более что теперь разрушалась стена между этими мирами. И Петром заводится в Москве первая русская газета (в Венеции в 16 в. за сводку новостей платили мелкую монету – gazzeta, отсюда произошло название печатных статей), рассчитанная, по-видимому, на внимание не одной только русской публики.
16 декабря 1702 г. царь издал указ: «По ведомостям о воинских и о всяких делах, которыя надлежит для объявления Московского и окрестных Государств людям, печатать куранты, а для печати тех курантов, ведомости, в которых приказах, о чем ныне какия есть и впредь будут, присылать из тех приказов в Монастырской приказ, без мотчания, а их Монастырскаго приказа те ведомости отсылать на Печатный двор»[74 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том IV. 1700—1712. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1921, стр. 201.].
2 января 1703 г. вышел первый номер московской газеты, прошедший через редакцию и корректировку Петра, под названием: «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском Государстве и во иных окрестных странах». На подборе материала для этого номера можно видеть, что больше всего занимало внимание его редактора, чем он хотел похвалиться перед читателем и на какие мысли навести его. Симпатии и антипатии, радости и надежды Петра читаются между строк этой еще церковно-славянским шрифтом набранной газеты. В ней, после указания о количестве отлитых в Москве пушек, объявляется, что «московские школы [академия] оумножаются, и 45 человек слушают философию, и уже диалектику окончили. В математической штюрманской школе болше 300 человек оучатся, и добре науку приемлют. На москве ноября с 24 числа, по 26 декабря родилося мужска и женска полу 386 ч [е] л [о] век… Индейский царь послал в дарах великому Государю нашему слона, и иных вещей не мало… На реке соку нашли много нефти, и медной руды, из той руды медь выплавляли изрядну… В китайском г [о] с [у] д [а] рстве езуитов велми не стали любить за их лукавство, а иные из них и смертию наказаны
… Силы казацкие под полковником самусем ежедневно оумножаются, вырубя в немирове коменданта, с своими ратными людми город овладели, и оуже намерен есть белую церковь добывать
»[75 - Ведомости времени Петра Великаго. Выпуск первый. 1703—1707 гг. в память двухсотлетия первой русской газеты. Москва, Синодальная Типография, 1903, стр. 1 – 3, 2 – 4.].
Осведомленность «ведомостей» была довольно велика, что даже из неприятельской стороны, из осажденных городов, попала каким-то путем корреспонденция на их столбцы. Гарнизон Ниеншанца по Неве посылал сообщение, не думая, что оно попадет в русскую газету: «Мы здесь живем в бедном постановлении, понеже москва в здешней земле зело не добро поступает»[76 - Там же, стр. 4]; а «из Олонца пишут», что «Поп иван окулов собрав охотников пеших с тысячю человек, ходил за рубеж в свейскую границу, и разбил ругозенскую, и гиппонскую, и смерскую, и керисурскую, заставы… по скаске казыков которых взял конницы швецкой оубито 50 ч [е] л [о] век, пехоты 400 ч [е] л [о] век; оушло их конницы 50, пехоты 100 человек, а из попова войска толко ранено два человека»[77 - Там же, стр. 3—4.].
«Ведомость» выходила не совсем регулярно: обычно на второй или третий день по приходе заграничной почты. Большого распространения газета не могла иметь, а, следовательно, и не могла влиять на общественное мнение; но факт ее возникновения очень характерен для Петра, который всячески старался поделиться с обществом своими мыслями, привлечь его внимание к событиям, вызвать общественное мнение и сообщить ему желательное направление.
По впечатлениям русских путешественников западноевропейский театр выглядел своеобразной диковиной. В бытность свою в Париже Пётр часто посещал театр и даже сделал подношение знаменитому артисту Барону: подарил ему шпагу. Да и в семье Петра, несомненно, были живы воспоминания о «прохладных комедиях» времени «тишайшего». Все это, конечно, не могло не обратить внимания Петра на театр; но и на театр он посмотрел обычным для него взглядом, усматривая сущность культурного явления и оценивая прикладные силы. Как смотрел Пётр на театр видно из тех заданий, какие он дал выписанной из-за границы труппе актеров. Прежде всего, для него театр был серьезное и «общеполезное» учреждение: «директору Е. Ц. В. гоф-комедиантов», Куншту с его труппой было положено жалование в год 5 тысяч ефимков, да построенная на Красной площади «комедиальная хоромина» стоила более тысячи рублей, да освобождение «проезжих и всякого чина людей от проезжей указанной пошлины» два раза в неделю во время представлений чего-нибудь да стоило казне; а Пётр на «бездельное» бросаться деньгами не любил. Чтобы стать общеполезным, театр Петра был объявлен «всенародным» – общедоступным – и в этом разница его от придворного театра царя Алексея и от школьных представлений академии и ростовской школы Дмитрия Ростовского. «Проезжая пошлина» не бралась, «чтобы смотрящие того действия ездили в комедию охотно»[78 - Игнатов С. С. Начало русского театра и театр петровской эпохи. Москва, Театр. отд. Нар. ком. по прос., 1920, стр. 23.]. Пётр требовал, чтобы театр реальной драмой и комедией, не переходящей в арлекину, воспитывал бы в людях художественное чувство. Ф. Берхгольц рассказывает, что в его время «император приказал сыграть такую пьесу, которая была бы только из трех актов и притом без любовной интриги, не очень печальная и не очень серьезная, и вместе с тем не забавная. За ней должна быть представлена комедия: «Von den armen jungen», т.е. «Georges Dandin». Вебер рассказывает, что Пётр назначал премию актерам, если они представят что-нибудь порядочное, пьесу трогательную, но без любви, всюду вклеиваемой, которая ему надоела, и веселый фарс без шутовства, и не будут игру свою сопровождать крикливыми жестами и напыщенной декламацией.
Вместе с тем, от театра Пётр требовал художественного служения делу реформы, изображения в пьесах успехов русского оружия, уяснения смысла реформы, заклеймения ее врагов. Это видно из пьес, разыгранных по случаю победы над шведами. Так, при вступлении Петра в Москву после Полтавской битвы в театре была разыграна написанная Кунштом греческая драма: «Александр Македонский и Дарий» с намеками на события при Полтаве. Сестра Петра, Наталья Алексеевна, из всей семьи самая близкая ему по духу, проникнувшись преобразовательными замыслами своего царственного брата, в написанных ею трагедиях и комедиях чаще всего затрагивала события современности. По словам Вебера, брауншвейгского резидента, «царевна Наталья… устроила представление одной трагедии, на которое дозволялось приходить всякому. Для этой цели она приказала приготовить большой пустой дом и разделить его на ложи и партер. Десять актеров и актрис были все природные Русские… Сама царевна написала драму и комедию на Русском языке, взяв содержание их частью из Библии, частью из светских происшествий. В забавной пьесе появлялись в перемешку то арлекин, то обер-офицер, а под конец вышел оратор, объяснивший историю представленного действия и обрисовавший в заключении гнусность возмущения и бедственный всегда исход онаго»[79 - Русский архив. №7—8. 1872. Записки Вебера. С. 1424. Вебер с насмешливостью расценивал русские начинания: «Царевна Наталья, еще до отъезда царя, устроила представление одной трагедии, на которое дозволялось приходить всякому. Для этой цели она приказала приготовить большой пустой дом и разделить его на ложи и партер. Десять актеров и актрис были все природные Русские, никогда не бывавшие за границей, и потому легко себе представить, каково было их искусство. Сама царевна написала драму и комедию на Русском языке, взяв содержание их частию из Библии, частию из светских происшествий. В забавной пьесе появлялись в перемешку то арлекин, то обер-офицер, а под конец вышел оратор, объяснивший историю представленного действия и обрисовавший в заключении гнусность возмущения и бедственный всегда исход оного. Как уверяли меня, во всем этом драматическом представлении, под вымышленными именами, представлялось одно из последних возмущений в России. Шестнадцать музыкантов, состоявшие при этом зрелище, были все чисто Русские и играли, как и все другие артисты, без всякого искусства. Несколько офицеров заверяли меня и ежедневные наблюдения подтвердили мне эти уверения, что Русским, как науки, так и музыку, нужно вбивать и преподавать батогами (при чем провинившийся должен лечь на землю, и его бьют шпицрутенами), без чего они ничего усвоить себе не могут. Если у генерала остался какой-нибудь молодой парень, или уже и пожилой, которого нужно обучить полковой музыке, то такого, хотя бы он никогда не слыхивал никакой музыки и не имел к ней ни малейшей способности, отдают на известное время учителю, для первоначальнаго обучения Евангельскому пенью, которое составляет их обычное пенье, менуэтам (Menuet) и проч; если же учащийся в это время ничего не успел, то его бьют батогами, ради исправления, до тех пор и так часто, пока он не научится и не станет играть. Также поступают они и во всех других делах своих и даже в военных упражнениях».]. Как уверяли Вебера, «во всем этом драматическом представлении, под вымышленными именами, представлялось одно из последних возмущений». Не без намека на события русско-шведской войны была возобновлена, по приказу царя, трагедия из репертуара царя Алексея: «Божие унижение гордых, в гордом Израиля унижитель, чрез смиренного Давида и униженном Галиафе» и вновь поставлено «праведное [Божие] в отца-ругателя Авесолома наказание» с намеками на разлад Петра с сыном Алексеем.
К такой же категории театральных заданий времени Петра относилась попытка «учить людей, изображая нравы». В «интерлюдиях», разыгрывавшихся студентами академии, выводились «гансвурсты» в русском облике раскольников, взяточников, подьячих, мракобесов из «учительного класса».
Но все это были отдельные попытки осуществить замыслы Петра на сцене – попытки, при этом успешно выполняемые на сцене придворного театра царевны Натальи Алексеевны и школьного театра академии, которые не могли быть «всенародными», по своему специальному характеру; всенародный же театр Куншта так и не смог справиться с заданиями Петра, по вполне понятным причинам. Немецкие артисты, не зная русского языка и русских нравов, не могли проникнуться бытовым содержанием русской жизни и материал для своей игры вынуждены были брать не из русской действительности, а из готового репертуара немецкого театра, о котором граф Бассевич дает следующий отзыв: «в Германскии… языку очень богатому и звучному… но в то время он [театр] был не более как сбор плоских фарсов, так что кое-какия наивныя черты и острые сатирические намеки совершенно исчезали в бездне грубых выходок, чудовищных трагедий, нелепаго смешения романических и изъисканных чувств, высказываемых королями или рыцарями, и шутовских проделок какого-нибудь Jean-Potage, их наперсника»[80 - Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 152—153.]. Из пьес подобного репертуара и склеивал Куншт свои героические представления на события дня. Кроме того, составленные на немецком языке пьесы приходилось переводить на русский все тем же приказным переводчикам Посольского приказа, которым были чужды и театральная среда, и театральная терминология. Немудрено, что переводимые ими пьесы возбуждали смех там, где автор хотел вызвать у зрителя совсем иные переживания.
Несмотря на все это, театр Куншта вначале собирал полные залы зрителей, самой пестрой московской публики; недаром билеты того времени были «вне конкуренции»: билеты первого разряда стоили гривну, второго – 2 алтына, третьего – 5 копеек и последнего – алтын. По словам голштинского министра Бассевича, человеку «порядочному» не было смысла посещать этот «варварский» театр, «посещаемый поэтому только простым народом и вообще людьми низкаго звания. Драму обыкновенно разделяли на двенадцать действий… а в антрактах представляли шутовские интермедии, в которых не скупились на пощечины и палочные удары»[81 - Там же, стр. 152.].
«Император, вкус котораго во всех искусствах, даже в тех, к которым у него вовсе не было расположения, – передает Бассевич, – отличался верностью и точность, пообещал однажды награду комедиантам, если они сочинять пиесу, трогательную, без этой любви, всюду вклеиваемой, которая ему уже надоела, и веселый фарс без шутовства. Разумеется, они плохо выполнили эту задачу, но чтоб их поощрить, государь велел выдать им обещанную сумму»[82 - Там же, стр. 153.].
Постепенно Пётр и публика заметно охладели к «стараниям» «директора гоф-комедиантов», который, захвативши жалованье, предназначенное труппе, бежал за границу. Через четыре года своего существования «храмина» была разобрана, и декорации ее куплены с аукциона придворным театром Натальи Алексеевны. Здесь да еще в духовных школах и хирургической академии продолжал теплиться жертвенник Диониса. Дело народного театра не удалось, но театральное семя было брошено на русскую почву и дало пышные ростки уже в 40-х годах XVIII в.
Следует отметить одно интересное событие в жизни Санкт-Петербурга, которое Петром не могло не рассматриваться как культурно-познавательное мероприятие и даже было отмечено в Ведомостях. В 1713 г. персидский шах Хуссейн сделал русскому царю ценный и необычный подарок в виде слона. Историк А. П. Башуцкий в описании Санкт-Петербурга пишет об этом событии: «В день славной Полтавской победы, празднованной по обыкновению молебствием, пушечною пальбою и фейерверком, происходил церемонияльный приезд на флоте в столицу Персидского Посла, привезшего Царю между прочими подарками от Шаха, львов, тигров и большого слона. Шествие сего последнего, явление в России редкое и едва ли не совершенно новое, до того изумило языческие народы, обитавшие в нынешней Астраханской губернии, где его проводили, что они воздавали ему божеские почести, и следовали за ним по несколько вёрст. Звери были помещены в сарае, или зверовом доме, нарочно для них построенном, на площади между Почтовым Двором и Летним садом; на содержание их отпускалась от Двора особая сумма. / Содержание и прислуга одного слона, так же как корм его, состоящий из риса, изюму, вина и проч., обходились по пятнадцати рублей в день. По причине холоднаго, сыраго Петербургскаго климата, слон жил недолго, кожа его, тщательно сохраненная и набитая, поставлена в Кунст-Камеру, где находится поныне. Вожатые сего слона имели обыкновение по большим праздникам и торжественным дням убирать его великолепным образом, и водить для поздравления к знатным особам, чем составляли себе немалый доход»[83 - Башуцкий А. П. Панорама С. Петербурга. Часть I. СПб, тип. Вдовы Плюшара с Сыном, 1834, стр. 112—113.].
Слона с большим трудом доставили до Санкт-Петербурга, сначала на паруснике в Астрахань, а от туда он прошел через всю Россию до самой столицы. Для того, чтобы слон не повредил себе ноги за такой длительный переход, для него сшили специальные шлепанцы, кожаные башмаки, требовавшие постоянного ремонта и тем самым обогатившие его проводников. В Санкт-Петербурге слона разместили на сооруженном специально для этого «Зверовом дворе» у Почтамта (теперь здесь Мраморный дворец у Марсово поля). Его сопровождали два «зверовщика» и «слоновый учитель». Жили «слоновые мастера» – персы в построенных для них домах. Место, где они жили, получило название «Караван-Сарай» (отсюда происходит название Караванной улицы). Когда слона водили по Першпективной улице (Невскому проспекту), посмотреть на него собиралось много народу и нередко зрители (по сообщению источников, солдаты гвардейских полков) были слишком докучливы: «бранились „скверными словами“ и бросали и в вожаков, и в самого слона камнями и палками, и даже не раз били „слоновщика“ Ага-Садыка»[84 - Карнович Е. П. Исторические разсказы и бытовые очерки. СПб,, тип. А. С. Суворина, 1884, стр. 321.]. В результате появился приказ городских властей «О учинении публикации во всем Петербурге и об объявлении обывателям с подпискою, о неучении помешательства слоновщику в провожании слона»[85 - Там же, стр. 321.].
Первый слон прожил в Санкт-Петербурге всего три года и умер, очевидно, из-за несоответствия необходимых условий существования. Генерал-лейтенант Н. И. Кутепов, отвечающий в царствование Александра III за организацию придворной охоты, составил многотомный очерк «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси», где приводит сообщение следующего порядка: «Когда этот слон, поражавших всех своей величиною, пал, то персидский шах прислал в Петербург, в 1723 г., другого слона, котораго поместили в том же домике, где находился первый. Бергхольц видел обоих слонов и говорит, что присланный в 1723 г. был гораздо меньше первого, котораго он осматривал в 1713 г., но зато был очень хорошо приручен, брал хлеб из рук и „охотно играл с приставленными к нему людьми, поднимая их хоботом высоко от земли“»[86 - Имперская охота на Руси. Том III. Исторический очерк Николая Кутепова. Конец XVII и XVIII век. СПб, Экспедиция Заготовления Государственных Бумаг, 1902, стр. 194 (в кавычках взята цитата у Бергхольца).]. Со смертью первого слона «Зверовой двор» не пустовал: его обитателями были львы, леопард, дикобраз, обезьяны, белые и бурые медведи.
Следуя примеру западного устройства, другим важным культурным нововведением Петра стало появление с 1717 г. в Санкт-Петербурге ассамблеи – собраний для разностороннего общения. (Существуют сведения, что первые организованные увеселительные мероприятия состоялись в 1714 г. Причем, Пётр привлекал к подобному мероприятию даже монашество). 26 ноября 1718 г. Пётр издал специальный указ: «Ассамблеи слово Французское, котораго на Русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать: вольное, в котором доме собрание или съезд делается не для только забавы, но и для дела; ибо тут может друг друга видеть и о всякой нужде переговорить, также слышать, что где делается, притом же и забава»[87 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том V. 1713—1719. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3246, стр. 598.]. В зимнее время ассамблеи проходили по вечерам в домах богатых и знатных господ. Гостей здесь не встречали и не провожали. Молодежь танцевала и развлекалась. Взрослые говорили на свои темы. В летнее время Пётр I нередко устраивал ассамблеи в Летнем саду. Широко известные в России выражения «штрафная» и «пей до дна» начались как раз на этих ассамблеях. Именно тогда опоздавшему стали подносить «штрафной» кубок вина, который он должен был выпить «до дна».
Пётр I всячески помогал развитию научно-технических знаний, а также тех областей науки, которые имели практический интерес для становления русской промышленности, например, как освоение природных ресурсов. Покорение Сибири привело к буму новых экспедиций на Восток. Русские люди появились на Камчатке и на Курилах. Уже после смерти Петра посланная им камчатская экспедиция под началом капитана Витуса Беринга, достигла берегов Аляски, открыл пролив между Азией и Америкой (позже названной его именем).
Любопытные сведения сохранились о том, как при поддержке Петра I русский плотник-изобретатель Ефим Никонов, крестьянин села Покровское, взялся соорудить подводную лодку. 31 января 1720 г. Пётр дал указание: «Крестьянина Ефима Никонова отослать в контору генерал-маиора Головина и велеть образцовое судно делать, а что к тому делу надобно лесов и мастеровых людей по требованию онаго крестьянина Никонова отправлять из помянутой конторы, а припасы и по его ж требованию из конторы адмиралтейских дел денежное жалованье с начатия его работы давать по 3 алтына 2 деньги на день и ныне в зачет выдать 5 рублей»[88 - Материалы для истории Русскаго флота. Часть IV. СПб, тип. Морскаго Министерства, 1867, стр. 401.].
«Потаенное судно» Никонова было сооружено из дерева в форме бочки, имело размеры шесть метров длинной и полтора-два шириной. Подлодка работала на весельной тяге и весь экипаж состоял из четырех человек. На лодке были установлены «огнеметные медные трубы». Подводная лодка должна была подойти к вражескому судну, выставить концы огнеметной трубы из воды, поджечь и взорвать вражеский корабль.
Первое испытание подводной лодки было проведено весной 1724 г. недалеко от Санкт-Петербурга, на озере Разлив, в присутствии самого Петра I. Испытание прошло неудачно, судно ударилось о дно озера и дало течь. Судно подняли, никто не пострадал, а Пётр, приободряя изобретателя, велел укрепить корпус лодки железными обручами, чиновникам же наказал, чтобы «никто конфуз в вину не ставил» по отношению к Никонову.
Между тем здоровье Петра I ухудшилось. Он стал реже посещать Никонова, чем и не преминули воспользоваться недоброжелатели. В адрес Никонова посыпались обвинения в перерасходе материалов и средств, а также требования ограничить затраты на строительство и его сроки.
После смерти Петра I испытания лодки продолжились, но без видимых успехов, несмотря на это 29 декабря 1726 г. Екатерина I велела продолжить работы над «потаенным судном»: «…оную модель освидетельствовать от прошедшей прибыли большой воды не имеется ль какого повреждения; буде же повреждение имеется, то починить и совсем исправить чтоб для апробации к будущей весне была совсем в готовности, а когда вскроется вода, то о пробе доложить коллегии»[89 - Материалы для истории Русскаго флота. Часть V. СПб, тип. Морскаго Министерства, 1875, стр. 375.].
Конечно, сделанное на глазок судно не могло дать никаких действенных результатов, и после смерти Екатерины I, которая еще старалась быть в духе Петра I и способствовать подобным рода начинаниям, члены Адмиралтейств-коллегии решили прекратить дело. 29 января 1728 г. последовало распоряжение Адмиралтейств-коллегии: «…поданным своим прошлом 718 году блаженныя и вечныя достойныя памяти Е. И. В. прошением объявил что сделал такое судно: когда на море будет тишина и оным судном будет ходить в воде потаенно и будет разбивать корабли, а по подаче того своего прошения чрез десять лет не токмо такого судна, ниже модели к тому делу действительно сделать мог, которое хотя и строил и адмиралтейских припасов и адмиралтейскими служителями и на строение тех судов употреблена из адмиралтейских доходов не малая сумма, но оная по пробам явилась весьма не действительна, того ради его Никонова за те его не действительныя строения и за издержку не малой на то суммы определить в адмиралтейские работники и для того отправить его в астраханское адмиралтейство с прочими отправляющимися туда морскими и адмиралтейскими служителями под караулом…»[90 - Там же, стр. 591—592.]
В 1700 г. Пётр I осуществил реформу календаря на западный манер, затронувшую два вопроса времяисчисления: эру и начало года. До этого счет времени в России производился по «мировой эре», принятой в Византии.
С 1700 г. в России была введена христианская эра, принятая в странах Западной Европы, ведущая счет лет от рождества Иисуса Христа. Указ Петра I от 20 декабря 1699 г. устанавливал, что с 1 января 7208 г. должно считаться 1 января 1700 г. (РПЦ пользовалась византийским летоисчислением, по которому сотворение мира произошло 5508 лет до н. э. Византийская эра с Юлианским календарем была принята на Никейском соборе в 325 г. за основу христианского летоисчисления). Этот же указ определял начало гражданского года с 1 января.
Начало нового года считается днем обрезания младенца Иисуса Христа, т.е. посвящение Его Богу и наречением имени. Происхождение праздника Рождества И. Х. с 24 на 25 декабря связано с укоренившимся в народе празднованием 24 числа, так называемого поворота солнца на прибавление дня, т.е. языческого для солнца. Заменяя главный языческий праздник празднованием Рождества, подразумевалось, что произойдет искоренение в народе поклонение старым культам.
Введение в России общепринятой эры и январского нового дня облегчало торговые, культурные и научные связи. Пётр I понимал большое прогрессивное значение установлением в России счета времени, одинаково со счетом, употреблявшимся во многих странах Европы: «во многих европейских христианских странах, но и в народах славянских… лета свои считают от Рождества Христова осьмь дней спустя, то есть Генваря с 1 числа, а не от создания мира…»[91 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том III. 1689—1699. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1736, стр. 681.] – указывалось во вступительной части указа 20 декабря 1699 г. Этим же указом постановлялось: «А в знак того добраго начинания и новаго столетнаго века в царствующем граде Москве, после должнаго благодарения к Богу и молебнаго пения в церкви и кому случиться и в дому своем, по большим и проезжим знатным улицам знатным людям и у домов нарочитых духовнаго и мирскаго чина перед воротами учинить некоторыя украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых… Да Генваря ж в 1 день, в знак веселия, друг друга поздравляя Новым годом и столетним веком, учинить… трожды стрельбу и выпустить несколько ракетов, сколько у кого случиться, и по улицам большим, где пространство есть, Генваря с 1 по 7 число по ночам огни зажигать…»[92 - Там же, стр. 681.]
В Западной Европе зеленая атрибутика (ставшая елью) использовалась для празднования Рождества, а перенесение этой символики на Новый год было лишь последствием празднования основного события. Пётр же понимал, что для Русской православной церкви принятие западной атрибутики празднования Рождества Христова будет кощунством высшей степени. Поэтому в данном вопросе он поступает половинчато: православное празднование остается православным, но Новый год меняется и календарно и визуально.
Произведя реформу календаря и приняв в праздновании Нового года зеленую атрибутику внешне получилось как на Западе, но по смыслу для здравомыслящего человека совершенно не понятно какое отношение имеет круглогодичная зеленая растительность к празднику Нового года?
Еще с древних времен у многих народов и, особенно, у германцев почитание ели было символом торжества над холодом, смертью, злыми духами, средством, защищающим родной очаг. С приходом христианства, а затем реформации, протестантские немецкие общины переняли и вновь возродили этот символ победы над смертью, но уже в христианской интерпретации. Хотя, честно говоря, можно поставить под сомнение удачности подобного символа в христианстве в том понимании, что дерево сбрасывает иголки, вместо которых появляются новые. (В действительности, поскольку дерево растет, иголок появляется больше, чем было ранее, что отвергает процесс омоложения елки). Подобная картина является формой омоложения, а не спасения. Кроме того, вечно зеленый типаж ели можно отнести к вечности, но вечным себя считает и природа целостности, дьявол-гармония. С таким же успехом, например, можно сделать символом христианства славянский знак солнцеворота, как новое рождение в новою жизнь. Поэтому немудрено, что даже в прогрессивных странах христианство с символикой ели порой удивляет проявлениями коверкания христианских принципов и возбуждениями языческого рвения. К примеру, непосредственно сам «Капитал» К. Маркса стал выражением иллюзорной приблизительности как бы елочной особенности по взаимокомпенсированию частей, одни умирают, другие появляются, т.е. «Капитал» это политико-экономическое воплощение ложного мировоззрения круговорота природы. (Круговорот, в самом деле, можно искусственно создать, но лишь на примерах с небольшими объемами, в глобальном же масштабе это сделать невозможно, подобно тому, что существуют факторы развития (причем порой даже очень бойкого), но строго до определенного предела, как и бесконечный процесс вечного двигателя, но очень маленькой производительности). Сюда же можно добавить про особенную «догадливость» евреев, утверждающих об истинных отношениях с Богом (и вечно ищущих дарованный Богом мир), но сделавшие своим государственным символом древний языческий знак обновления природы, т.е. ее омоложение.
В России дух мистической старины действует сильнее и потому то, что в цивилизованных странах было сокрыто внутри, здесь это снаружи, – символ торжества над смертью стал символом смены канцелярского периода, да еще с присовокуплением в дальнейшем сказочных персонажей деда Мороза и Снегурочки – сказка перебивающая реальность. В итоге в современной России новогодняя ель, по правде говоря, больше олицетворяет единение с природой, в модном белом налете, или вообще полностью белые, появившееся в последнее время, чистоту природы, чем христианский символ единения с Богом, сильнее проявляет наклонность к процессу омоложения фактором взаимокомпенсирования, выступает символом мертвой ледяной глыбы мира идеальности Снежной королевы, а сам праздник Нового года стал духовным символом победы идеалов светскости (к примеру, что воскресенье является первым днем недели знают только лица окончившие духовную семинарию или немногочисленные католико-протестанские общины).
Приняв новую эру в летоисчислении, Пётр I сохранил юлианский календарь, согласно которому продолжительность года принималась 365 суток и 6 часов. Вскоре за этим наступили перемены в счете часов. Раньше сутки делились от утра и до вечера. Пётр ввел западное деление – с полудня до полуночи. После чего все часы в России стали переделываться. После смерти Петра I его указ, касающийся вечнозеленых растений, был позабыт, распространенным новогодним атрибутом елка стала лишь веком позже, начиная с 1840 г.
Еще при жизни короля Пруссии Фридриха I, Пётр I в одном из своих визитов в Берлин, осматривал готовые панели для янтарной галереи. Российский император не скрывал своего восхищения и желания иметь подобное уникальное творение у себя на родине. Наследник первого Прусского короля Фридрих-Вильгельм I, вошедший в историю прозвищем «фельдфебель на троне», ввел строгую дисциплину, ориентированную на практичную пользу и прекратил все дорогостоящие работы во дворцах отца. При встрече с Петром I в ноябре 1716 г. в связи с заключением союза между Россией и Пруссией, Прусский король преподнес Российскому императору подарки: яхту «Либурника» и Янтарный кабинет. Пётр I писал тогда императрице Екатерине: «К. [король] подарил меня изрядным презентом – яхтою, которая в Посдаме зело убраная, и кап (б) инетом ентарным, о чем давно желали»[93 - Письма Русских государей и других особ царскаго семейства. I. Переписка Петра I с Екатериною Алексеевною. Москва, тип. Сергея Орлова, 1861, стр. 50.]. Через два года русский император послал Фридриху-Вильгельму ответный подарок – 55 гренадер исполинского роста и собственноручно исполненный кубок из слоновой кости. Прусский король был очень доволен. В новой российской столице ценный груз принял губернатор А. Меншиков. Собрать кабинет согласно инструкции не смогли, поскольку многих деталей не хватало, и разочарованный Пётр I отправил его в «людские покои» Летнего дворца, где он пролежал невостребованным долгие годы. Вошедшая на трон новая императрица Елизавета Петровна пригласила итальянского мастера «исправить» кабинет, а в 1745 г. императрица получила от Фридриха II в дар 4-ю раму с аллегориями, прославлявшими Елизавету. Собранный, наконец, в Третьем Зимнем дворце в 1746 г. Янтарный кабинет стал местом официальных приемов, хотя впоследствии его не раз переносили с места на место.
Для того чтобы дать более объективную оценку деятельности Петра I и в целом России его периода, следует задаться вопросом: а можно ли было решить насущные проблемы с меньшими издержками, не за счет усиления крепостничества и самодержавия деспотического типа, а развития демократического общества (христианского направления) и капиталистических отношений? Ответ на этот вопрос продемонстрировала сама мировая история, когда даже намного меньше и по размерам и по природным богатствам государства, и также ведя войны, развивались более капиталистическим и более разумным по отношению к низшим сословиям путем. Поэтому вся причина такого развития России состояла только во внутренней идее ее системы, постоянно создавая тем, провоцируя ситуации невозможности как бы по объективным причинам более мягких отношений в государстве. Как, например, потребности страны в преодолении крайне неблагоприятного международного положения (смеха ради, еще в 1667 г. русские дипломаты вынуждены были доказывать европейцам, что Россия посылает Крымскому хану не дань, а «любительские подарки»! ), в морских путях, необходимых для развития товарно-денежных отношений, неизбежно подталкивали к войне, а та, в свою очередь – к максимальной централизации власти и мобилизации всех ресурсов. Отсюда как бы и «государственно-крепостнический» характер многих реформ и их радикализм. С точки зрения внутренних условий, российские традиции крепостничества, самодержавие (которых не было в Западной Европе), несформированность капиталистических отношений и их социальных носителей тоже являлось объективным предлогом как бы невозможности буржуазного развития. (В истории русских людей ярко выражена особенность маятникового движения – если они оказываются перед тупиком, то способны быстро перестроиться, следует только вспомнить реформы Александра II и президента Б. Ельцина, но вслед за этим страна вновь скатывается к традиционным для себя т.с. более гармоничным отношениям). К тому же, не стоит забывать, что почти вся Европа, исключая Голландию и Англию, в XVIII в. еще не расстались с феодализмом, пусть и гораздо более мягким и предрасположенным к капиталистической эволюции, чем российский.
Личность Петра и его преобразований, в отечественной истории стала символом решительного реформаторства, плодотворности использования достижений Запада и беззаветного, не щадящего ни себя, ни других, служения Российскому государству. В памяти потомков Пётр I практически единственный из царей до наших дней сохранил дарованный ему при жизни титул Великого. Но политика Петра I была нацелена на превращение России в великую европейскую державу путем догонки модернизирующуюся Западную Европу. Создав сильную армию и обеспечивающий ее военно-промышленный комплекс, внедрив организационно-технические формы и основы европейского образования, Пётр сделал Россию великой с точки зрения военного могущества. Это могущество, как известно, основывалось в первую очередь на ужесточении крепостничества, огосударствлении всей жизни своих подданных. Вместо модернизации мозгов в России осуществлялся процесс вестернизации, т.е. перенимались только внешние формы европейской жизни. Россия полностью превратилась в общество мобилизационного типа, – мобилизационных монастырских послушников.
С. М. Соловьев так характеризует деятельность Петра I: «Время переворотов есть время тяжкое для народов: такова была и эпоха преобразования. Жалобы на тягости великия слышались со всех сторон, – и не напрасно. Русский человек не знал покоя… Предписание за предписанием… Но это одна сторона, есть другая. Народ проходил трудную школу. Строгий учитель не щадил наказаний ленивым и нарушителям уставов; но дело не ограничилось одними угрозами и наказаниями. Народ действительно учится… Вся система Петра была направлена против главных зол, которыми страдала древняя Россия: против разрозненности сил, непривычки к общему делу, против отсутствия самодеятельности, отсудив способности начинать дело… Историк не позволит себе утверждать, что не было никакого вреда в этой всесторонности преобразования: вред был необходимо, вследствие неприготовленности средств к всестороннему преобразованию, неприготовленности как в руководимых, так и в руководителях, начиная с главнаго руководителя, самого Петра, в котором, при всем уважении к его гению, мы должны видеть человека, существо, ограниченное в своих средствах. Но мы должны признать, что Россия в описываемое время послан был человек, способный из двух зол выбрать гораздо меньшее, именно преобразование всестороннее и деятельное, которое не поставило Русскаго человека только в положение ученика относительно Западной Европы, но в тоже время поставило его в положение взрослаго… На исторической сцене явился народ малоизвестный, бедный, слабый, не принимавший участие в общей европейской жизни; неимоверными усилиями, страшными пожертвованиями он дал законность своим требованиям, явился народом могущественным, но без завоевательных стремлений…»[94 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 851—856.]
Если обобщить эту характеристику Петра I, то мысль историка в том, что реформы требуют жертв, а большие, больших. Многословная лирика, восхвалявшая Петра I, подводит к идее подвига, – «никогда ни один народ не совершал такого подвига, какой был совершен Русским народом в первой четверти XVIII века»[95 - Там же, стр. 856.], – и соответственно, победы над врагом (которое кроется в нежелании перенимать западное, что в действительности основу имеет в более заботливом отношение к человеку, а оно уже является фактором всеобщего развития), и потому, все не зря.
В. О. Ключевским дана другая оценка противоречивой личности Петра I: «Противоречия, в какие он поставил свое дело, ошибки и колебания, подчас сменявшиеся малообдуманной решимостью, слабость гражданского чувства, бесчеловечные жестокости, от которых он не умел воздержаться, и рядом с этим беззаветная любовь к отечеству, непоколебимая преданность своему делу, широкий и светлый взгляд на свои задачи, смелые планы, задуманные с творческой чуткостью и проведенные с беспримерной энергией, наконец, успехи, достигнутые неимоверными жертвами народа и великими усилиями преобразователя, – столь разнородные черты трудно укладываются в цельный образ. Преобладание света или тени во впечатлении изучающего вызывало одностороннюю хвалу или одностороннее порицание, и порицание напрашивалось тем настойчивее, что и благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием. Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства – это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века [уже три] и доселе неразрешенная…»[96 - Ключевский В. О. Сочинение в 9-ти томах. Т. IV. Курс русской истории. Под ред. В. Л. Янина. Послесл. и ком. В. А. Александров и В. Г. Зимин. Москва, Мысль, 1989, стр. 203.]
Лучше сказать, не придумаешь. Вся загвоздка России в том, что ей, в догонке Запада, требуется идти вперед, вместе с тем оставаясь верной древней традиции своего твердого стояния на месте. Петр не стал исключением этого положения, он строить новую России на старом основании.
Столичная Москва была хорошим местом и символом для аборигенов Руси по поддержанию своим невежеством мистических связей с небесными силами. Но ее территориальная удаленность от настоящей древней Руси, от главного места расположения мистических сил и их воздействия все же делали ее главенствующее положение временным. Мистическая Русь тянуло смещение политического центра страны дальше на север.
Побывав за границей и воочию увидев мир Запада, технический, культурный, порой диковинный, Пётр I задался целью сотворить у себя в стране нечто подобное, построить особенный город, который вобрал бы в себя все диковинные стороны видимых им городов Западной Европы, а именно, из Венеции и Амстердама – нахождение на воде, а также строение столиц Европы, берущие свое начало в античной архитектуре величественного Рима. Место для петровской задумки, как нельзя лучше, подошло и стало устье Невы: обилие воды, острова, весеннее половодье с затоплением части суши вызывали восторг у Петра; удобное месторасположение в плане сообщения и, следовательно, сближения с передовыми европейскими державами (тогда как ориентироваться на южное направление значило политически искать вчерашний день). Самый удобный на тот период времени водный путь через Балтику Россию соединял со Швецией, которая на тот момент стала чуть ли не империей, сделав Балтику своим внутренним морем, а также с более культурной Польшей, германскими землями, с новаторскими передовыми взглядами ее населения, Англия, Франция – это те европейские гиганты, с которыми Пётр хотел иметь, как минимум, торговые сообщения, и кроме которых в Европе было много других государств, заслуживающих внимания русского царя, а вместе с тем, и не без демонстрации всей Европе своей силы возведением города диковинного и в то же время величественного образа, сразу как столицы государства, на территории только что находившейся под властью Швеции. Все это, несомненно, те политические плюсы, которые Петром I реализовались при основании северной столицы, но этим, однако, не исчерпывается ее роль в государстве Россия, роль, которую даже не осознавал сам ее «строитель».
Даже в настоящее время в монашеской среде сохраняется благоговение перед севером, передающееся из поколения в поколение. Так, например, патриарх Никон повелел высечь для себя гробницу и установить ее в соборе Воскресенского монастыря в Новом Иерусалиме из камня, найденного на Белом море. Пётр I по своим делам дважды посещал Соловецкую обитель, в 1694 г. и 1702 г. На берегу близ пристани рядом с монастырем он поставил часовню, а на соседнем Большом Заяцком острове, где нет ни единой человеческой души, но находится самый большой лабиринт, повелел соорудить деревянный храм. Сделано это было царем для того, чтобы принять личное участие в освящении этих древних мест истории человечества. Представлял ли Пётр ту масштабность, которая кроется за этими лабиринтами, и до каких территорий доходят их владения мистической древности, как и масштабность духовной роли города, возведенного им в центре земель древней мистической Руси, на берегах Невы, завершив длительное историческое движение политического центра Руси, с юга на север, – прикавказская (казацкая) Русь, крещенная апостолом Андреем, затем Киевская, Владимирская, Литовская, Московская и, наконец, Санкт-Петербургская – и что эти два фактора последней столицы, мистицизм и христианство, в последующей истории выступят антагонистами друг друга.
Интересно совпадение, далеко не случайное, которое произошло в основании Санкт-Петербурга, а именно то, что петровская история города начиналась с острова Заячий (по предположению, здесь водилось много зайцев), на котором была построена крепость Санкт-Петербург, позже получившая название Петропавловская. Символ и понятие «зайчик» в древнем славянском мире означал обновление-рождение (обновление рода через рождение в течении жизни), т.е. фактически в утверждении целостности мира и его самообновления этот символ стал вровень символам древнего мира солнце-лунно-фаллической направленности. Поэтому, оказавшееся, в центре земель мистицизма, заложенным фундаментом в строительстве города это название стало сильнее притягивать действие мистических сил, внутренне создавая тем трансформацию этого понятия в языческое значение, обновление через контакт сторон равноправия, вследствие чего роль этого места стала мистическим переносом древней родины русов, с Белого моря на берега Невы: невские острова стали мистическим переносом соловецких островов, точно так же как в свое время разбросанные по «арийскому простору» понятие «мокша»: если «Москва» означает «Целостность», то «Заячий» в язычестве несет смысл обновления через «единение противоположностей» – «обновление целостности», т.е. «чисто, когда вычищено», или по другому, «следует прийти к духовной чистоте, очиститься от скверны», т.е., с внутренним смыслом – к древнему через прогресс, к невежеству через знания. Таким образом, если брать языческую составляющую возведенного города, то он стал центром-храмом культуры (-толерантности), науки и различных искусств, – мистического обновления системы «Целостность».
С другой стороны, противоречивостью построенного города, ударом для мистических сил, выразилась в его названии – Санкт-Петербург, т.е. город духовной крепости святого Петра, провозглашения Христа. Этим названием Пётр I заключил духовный союз с Богом-Творцом об особом попечительстве обоих – Бога о городе, города о благовествовании, что собою явилось превращением города в храм Бога-Творца, а вместе с тем и освещением территорий древней Руси и всего государства. Таким образом, построенный на берегах Невы город вобрал в себя две противоположности – мистическое поклонение и приобщение к древней руси, с ее мировоззрениями гармонии бытия, сама себя преобразующая, и идею благовествования о Боге-Творце, неразрывной связи с Ним.
Однако, кроме этого, следует также учесть еще один немаловажный факт. Апостол Пётр был евреем, относился к первой иерусалимской церковной общине, которая имела сильные прокоммунистические взгляды. Таким образом, дух отступничества с красивыми с виду идеями равноправия перенесется на место новой столицы, будет действовать здесь с не меньшим потенциалом, возводя это в ранг высокой культуры и необходимости её достижения. Поэтому угрюмое начало состояния «0» в Санкт-Петербурге будет проявлено в достаточной мере, чтобы конкурировать с духом радости вечного спасения. Распространенная классическая архитектура города стала наглядным знаменателем его связи с древним отступническим мировоззрением. Да и сама прежняя столица, Москва, останется в мировоззрении для всех святым местом, куда на коронацию будут приезжать все российские цари, перенося на себя дух высоко достоинства.
Еще с IV века эта местность заселялась финно-угорскими племенами, оставившими после себя такие названия как охта, лахта, кушелевка, автово, непосредственно нева – означающее топь, болото. Затем эти земли снова отошли северо-восточными славянскими племенами и принадлежали В. Новгороду, который следил за ними при помощи своих посадников. Так, по преданию, еще за два века до прихода сюда Петра I здесь находился новгородский посадник Василий Селезень, имевший на Лосином острове свой двор. Его имя так и закрепилось за местностью и теперь один из самых больших островов Санкт-Петербурга носит название Васильевский. В 1300 г. имея виды на северные новгородские земли на охтинском мысу шведами была построена крепость Ландскрона, разрушенная новгородцами уже на следующий год. В 1478 г. новгородские земли вошли в состав владений вел. кн. Московского, и в 1557 г. в устье Невы была построена порт-крепость. В документе, датируемом 1599—1601 гг., упоминается наличие в городке Невское устье «Государева гостиного двора», корабельной пристани и православного храма, кроме того, говорится, что в городке жили «волостные люди». Известно, что только в 1615 г. сюда приходили 16 судов из Выборга, Авангорода, Ладоги, Нарвы, Новгорода, Норчёлинга, Ревеля, Стокгольма. В 1611 г. на отторгнутых у России землях, на месте русского торгового поселения Невский городок и шведской крепости Ландскрона, при впадении р. Охты шведами была построена крепость Ниеншанц. В 1617 г. по Столбовскому миру Ижорская земля полностью закрепляется за Швецией. В 1632 г. на правом берегу Охты, напротив крепости, ею основывается торговый город Ниен, а в 1642 г. он получает полные городские права, стал столицей Ингерманландии. Ниен был крупнейшим городом Нотеборгского лена, намного превосходивший по размерам и богатству административный центр лена – город Нотеборг: в нем было более 400 податных дворов, из чего следует, что количество домов было еще больше – в число «дворов» не входили казенные здания, дома дворян и духовенства, да и сам «двор» зачастую включал в себя несколько капитальных построек. В городе, население которого к середине XII в. составляло около 2 тыс. человек, жили шведы, немцы, русские и финны, занимавшиеся торговлей, ремеслами, земледелием, рыболовством, судовождением. В центре его располагалась ратуша, две лютеранские кирхи, школа, порт и торговая площадь. На карте 1701 г. в окрестностях города показаны госпиталь, кирпичные заводы и предприятия, связанные с судостроением[97 - Сорокин П. Е. Предшественники Петербург. Ландскрона, Невское устье, Ниеншанц. СПб, 2003.]. Православное население окормлялось в селе Спасском, располагавшимся в районе современного Смольного монастыря и населенном русскими и ижорцами. Между Ниеншанцом и с. Спасское функционировала паромная переправа. В 1703 г. Пётр I берет Ниеншанц и переименовывает его в Шлотбург (Крепость-замо?к), и подписывает свои письма, как отправленные из Шлотбурга. Это означает, что Пётр вначале не предполагал коренного изменения сложившейся ситуации, иначе и переименовывать крепость было бы не к чему. Но затем у него появляется новая мысль, он переезжает в другое место, располагая свой дом в нескольких километров от крепости. Теперь Пётр начал строительство своего абсолютно нового политического центра-символа, новую крепость на Заячем острове, именуя ее Санкт-Петербург, а старый политический центр, Ниеншанц, постепенно разрушая, низводит на нет. Затем появляется уже городской центр на Троицкой площади, впоследствии перемещенный на Васильевский остров, а позже в Адмиралтейскую часть, и новый строившийся город берет на себя имя Санкт-Петербург.
По легенде 16 (27) мая 1703 г. в день Святой Троицы, т.е. посвящая Спасителю, на небольшом острове Ениссаре (Заячий), расположенный в дельте Невы, Пётр I заложил первый камень будущего города – крепости «Санкт-Петербурх». (Первоначальное Sankt-Piter-Burch было имитацией голландского произношения Sint-Petersburg, в 1720 г. название меняется на Санкт-Петербург, близкое к немецкому Sankt Petersburg). Осматривая остров, Пётр взял у солдата штык, вырезал в земле 2 куска дерна, положил их крестообразно и сказал: «Здесь быть городу», и в этот миг на небе появился парящий над царем орел.
Строительство города с 1704 по 1717 год в основном выполнялась силами «работных людей» (крепостных и государственных крестьян), мобилизованных в рамках натуральной трудовой повинности. Работы велись преимущественно «вахтовым методом» – мобилизованный работник отрабатывал два-три месяца, после чего уходил домой. Труд работника оценивался 1 рубль в месяц, стандартной платой за работу в тот период. После 1717 г. трудовая повинность заменяется денежным налогом, а строительство города ведется силами вольнонаемных рабочих. Исследовавший вопрос строительства Санкт-Петербурга историк П. Н. Петров, сверяя списки работных людей, заметил, что в них из года в год повторяются одни и те же люди, работавших даже ранее по трудовой повинности. Этот факт ставит под сомнение распространенную легенду, вероятно, появившейся на свидетельствах иностранцев, не питавших особых симпатий к России и ее царю-реформатору, о тяжелых условиях работников и их большой смертности. По мнению историка Е. А. Андреевой, смертность среди первых строителей Санкт-Петербурга достигала обычного для того времени значения – в среднем 6—8% в год.
В строящемся городе Пётр попытался воплотить различные европейские городские причудливые особенности. Так, например, по его замыслу Васильевский остров должен был стать Амстердамом или Венецией. Там вместо дорог прорывались каналы; Пётр запрещал строить мосты и предписывал передвигать только в лодках (при Екатерине II большая часть каналов была зарыта). Противоположный Васильевскому острову берег Большой Невы принял вид версальской лучевой системы, где от главного здания, Адмиралтейства, в разные стороны исходят лучи – дороги, «першпективы». Это, современные Галерная улица, Вознесенский проспект, Гороховая улица, Невский проспект и Миллионная улица. Особенно повторяет Версаль так называемый «трезубец» – Вознесенский, Гороховая, Невский. Положение исходящих лучей от одного места символизирует центр этого общества, его сознания, основу его движения и, в данном случае, Адмиралтейство стало символом познания мира, символом науки (в Версале иначе: здесь лучи идут от дворца монарха и символизируют монархическую систему, которая воплощает чаяния различных слоев общества. В практичном значении дороги исходят в главные пункты местопребывания короля: средняя дорога ведет в Париж, две других – в королевские дворцы Сен-Клу и Со). После прорытия, для нужд судостроителей, двух каналов, Крюкова и Адмиралтейского, образовался остров правильной треугольной формы. Петру понравилось такое совпадение и он переносит сюда склады корабельного леса с «Голландии», находившейся возле Адмиралтейства, и называет новое место «Новой Голландией». На острове по указанию царя был построен деревянный домик – дворец, в котором отдыхал Пётр при посещении располагающегося рядом Галерного двора. Вокруг дворца высажены плодовые деревья, выкопали небольшой пруд. По указу 21 сентября 1721г. Новая Голландия обрела официальный статус, одновременно она стала первым военным портом России. Своеобразным дивным местом, вобравшим в себя особенности Версаля и Рима, стал Летний сад, разместившийся напротив первого домика Петра, с другой стороны Невы. Один из современников Петра так описывал достопримечательности сада: «Здесь множество замечательных вещей, беседок, галлерей, насосов и удивительно красивых деревьев. Со стороны реки около сада подведена каменная стена; к реке ведут галлереи (ganki), где можно сесть на ботик, галеру, яхту или буер, чтобы ехать на море или гулять по каналам и большой и широкой реке»[98 - Русская старина, №5—8. Том 25. 1879. Петербург в 1720 году. Записки поляка-очевидца. С. 267.]. В Птичнике Летнего сада жили не только птицы: черный аист, орлы, журавли, лебеди, голуби, пеликаны, но и редкие животные, такие как дикобраз, синяя лисица. Деревья и кустарники сада аккуратно постригали в форму куба, шара или пирамиды, а в одной из его галерей находилась мраморная статуя богини Венеры. Эту скульптуру подарил Петру I папа Климент IX. По указанию царя Венеру охранял часовой, дабы ее никто не повредил. Венера стала первым публичным изображением обнаженного женского тела.
На территории Летнего сада был устроен лабиринт – сложная система дорожек, окруженная высокими стенами из кустов. В этом лабиринте разместили более трех десятков фонтанов, украшенных скульптурными персонажами басен Эзопа. У входа находилась скульптура самого баснописца. Дорожки к лабиринту проложили по мостам. Здесь были оборудованы фонтаны – шутихи, струи которых часто обрызгивали проходивших людей. Всего на территории Летнего сада находилось более 50 фонтанов. Первоначально водоподъемный механизм работал на конной тяге. В 1718 г. она была заменена первой России паровой машиной конструкции французского инженера Дезагулье. Вода для этой машины бралась из Безымянного Ерика, который с тех пор стали именовать Фонтанкой. В 1721 г. на берегу этой речки был построен Грот – садовый павильон с колоннами и высоким куполом. Этот павильон был разделен на 3 помещения, в каждом из которых находился фонтан. При их работе звучала органная музыка. Орган же приводился в действие струями фонтанов. В оранжереях Летнего сада высаживали южные растения, среди них – тропические молочаи, апельсины, лимоны, тюльпаны и ливанские кедры. Летом эти растения выставлялись на аллеи сада. По замыслу Петра I Летний сад был украшен аллегорическими скульптурами. Все скульптуры подбирались на 4 темы: природа мироздания, коллизии из «Метаморфоз» Овидия, идеальная модель земного мира и реальное его воплощение. Для осуществления данного плана в Италию были посланы специальные агенты, которые закупали там как античные скульптуры, так и произведения конца XVII – начала XVIII века. Многие скульптуры были изготовлены на заказ. К 1725 г. в Летнем саде были установлены более ста бюстов и статуй, к 1776 г. их было уже более двухсот. Летний сад стал царской резиденцией. Это был богатый и красивый комплекс, в котором проводились различные торжественные мероприятия, празднования придворной знати и приемы в честь иностранных послов.
Деревянное строительство в Санкт-Петербурге было запрещено в 1712 г., однако камень оставался дорогим и редким материалом, а технология производства обожженного кирпича была несовершенной. Поэтому, чтобы ускорить в новой столице каменное строительство и уберечь ее от пожаров, Пётр в 1714 г. издает указ о повсеместном (кроме Санкт-Петербурга) запрете каменного строительства. Только в 1721 г. было сделано некоторое послабление этого указа и окончательно отменено в 1741 г.
Камень был необходим и для мощения дорог, поэтому в 1714 г. Пётр издает указ, по которому каждый житель города должен был доставить на общие нужды 100 камней, домовладельцы – мостить дороги вдоль своих участков, на каждую въезжавшую в город подводу возлагался налог в 3 камня, на каждое пребывающее судно – от 10 до 30 камней (указ действовал более 60 лет). Тем не менее, Петру не удалось сделать Санкт-Петербург полностью каменным городом. Выполнить эту грандиозную задачу за такой короткий срок в ту эпоху было невозможно.
Для постройки красивых зданий Пётр и его приемники нанимали заграничных мастеров: Д. А. Трезини, Ф. Б. Растрелли, К. И. Росси, О. Монферран, Д. Кваренги и др. Вскоре земля здесь стала настолько дорогой, что здания начинают строить вплотную друг к другу, превращаясь в своеобразные длинные комплексы, появляются дворы-колодцы. Основа Санкт-Петербурга, Петропавловская крепость, со времени своего строительства, никогда не использовалась по прямому назначению. Она стала первой тюрьмой, впоследствии политическим застенком, и в крепостном храме прибежищем останков Романовской династии. P.S.: Символически – тюрьма стала обителью на вечность, т.е. что олицетворяли, то и получали.
В недалеком острове от Санкт-Петербурга была основана крепость Кронштадт (коронный город), для охраны морских путей новой столицы от неприятеля. В Кронштадте Пётр построил инженерное чудо своего времени – док для ремонта сразу нескольких судов. Чтобы блеснуть перед королями Европы царь обосновал свою летнюю резиденцию на берегу Финского залива с красивым садом, скульптурами и многочисленными фонтанами, используя технологию перепада естественных высот. Что бы иметь европейский не только город, но и пригород, Пётр стал раздавать участки земель дворянам, с требованием постройки на них усадеб. После чего дорогу в летнею резиденцию Петра приезжие иностранцы сравнивали уже с королевской дорогой из Парижа в Версаль.
Несмотря на всю свою возвышенную цель, построенный в землях древней мистической руси город небесной славы не внес какого-либо изменения в сознание людей, как и всегда, и везде проповедованием Христа никто не занимался, исключением не стал и православный Санкт-Петербург, поэтому образовавшаяся здесь система стала мало чем отличатся от московской: если в Москве неприкрыто цвела алчная жажда превосходства, то в принявшем эстафету мистицизма Санкт-Петербурге укоренилась «высокая» цель удержания древнего традиционного для русских царей «благочестивого» высокомерия. Вместе с тем, действие мистерии по дискредитации Христа (творчества) здесь проявится сильнее, чем в иных землях, и намного хитрее, изощреннее, используя культурный потенциал этого города. И если раньше в России Христа не знали или отвергали смешиванием с мистицизмом, откровенным язычеством, то теперь в самом городе провозглашения Христа все больше и больше станет проявляться тенденция откровенного высмеивания, начнет раскручиваться кампания Его научно-культурного «низложения»: взяв волшебную палочку целостности от невежественной Москвы, научный Санкт-Петербург будет алхимизировать в себе высший мистицизм с научной концепцией взаимоотражающего устройства бытия.
Имя Христа будет дискредитировано. Россия, в постоянном стремлении к своей старине вернется к принципам целостности, перефразируя глубоко древние понятия в новые, культурные формы звучания – «научного познания бытия» с точки зрения самостановления. Само название города в честь Христа, его исторический факт, находящегося в землях северного превосходства, Люцифера будет сильно раздражать, вследствие чего горожане сами первые перестанут называть его Санкт-Петербургом, превращая его вначале в Петербург, а затем город официально сменит имя, взяв курс на мистическое обновление, вследствие чего произойдет дальнейшая попытка полностью стереть его с лица земли внешними силами, ведомые все тем же богом Целостность. Но силы ада не одолеют Божественное благословение города…
Любопытные сведения о природе молодого Санкт-Петербурга оставил писатель А. П. Башуцкий: «Известный Химик, Г. Модель, разложил в 1735 году Невскую воду. Из опытов его, как и из новейших изследований, оказалось, что вода сия, содержащая в себе значительное количество угольной кислоты, вовсе чужда металлических или земляных примесей, исключая весьма малое количество поваренной соли; посему она признана одною из чистейших и здоровейших для питья
… Нева покрывается льдом обыкновенно в Ноябре месяце. С 1718-го года в течении 114 лет, только четырнадцать раз лед на Неве стал между 20-го и 31-го Октября, и один только раз (в 1811-м) 17 Октября. Поздние эпохи замерзания, в течении 114 лет, были замечены шесть раз… Обыкновенно эпохою вскрытия реки можно полагать первую половину Апреля; в течении 114 лет Нева только шестнадцать раз вскрывалась между 20-го и 31-го Марта, позднейшее освобождение оной ото льда было в 1810-м году (30-го Апреля), раннейшее же в 1822-м году, 6-го Марта
…»[99 - Башуцкий А. П. Панорама СанктПетербурга. Дерзновению подобно. Генваря. 20. 1770. 1834. СПб, тип. Вдовы Плюшара с Сыном, 1834, стр. 1 – 3—4, 2 – 67.]
Погоду Санкт-Петербурга (правда, город не уточнен, но вероятнее всего) интересно сравнить со свидетельством Екатерины II: «Зима начинается в конце ноября, и часто в половине декабря останавливаются реки, падает снег, ездят на санях… Чувствуешь, что холод обыкновенно колеблется между 1 и 10 градусами; холод свыше этой нормы считается большим и нет примера, чтобы такой холод продолжался более нескольких часов, и его нагоняет, обыкновенно, северный ветер. Такие морозы наступают в половине января; остальное время, по большей части, сухое, светлое, с ясным солнцем»[100 - Записки императрицы Екатерины Второй. Пер. с подл., изд. Имп. Акад. Наук. СПб, изд. А. С. Суворина, 1907, стр. 654.].
К концу первой четверти XVIII в. Пётр был уже глубоко больным человеком. Сказывались сверхчеловеческие нагрузки, военные походы, работа над государственными документами, забота о развитии армии, флота, борьба с заговорами, народными мятежами. Казнив своего сына, Алексея, Пётр стал над пропастью, впереди не оказывалось продолжателя его дела. Дети от Екатерины умирали. Оставалась лишь старшая дочь Анна, готовившаяся выйти замуж за герцога Голштинского и уехать из России (существует версия, что Пётр I хотел именно ей передать Российский престол), и Елизавета, которая была еще слишком молода.
В 1722 г. Пётр I издал указ, по которому сам царь должен был определить себе наследника, указ этот допускал совершенно постороннего человека, с улицы. В начале 1724 г. Пётр провел коронацию своей супруги Екатерины Алексеевны. Этим царь как бы определил свой выбор преемственности, хотя официально об этом не заявлялось, никто не думал о близкой кончине царя. Екатерина в течение долгих лет была вместе с Петром, разделяя тревоги и радости. Была в курсе всех дел и начинаний. Рядом с ней стояли сподвижники Петра, опытные государственные деятели. Казалось, все шло к одному. Но неожиданно Пётр узнает о связи Екатерины с ее придворным – Виллимом Монсом, братом его бывшей возлюбленной. Раскрыв это, после допроса, в ноябре 1724 г., Монса казнили по обвинению за взяточничество (что, конечно, имело место быть). Пострадали и другие служители императрицы, так или иначе замеченные в деле Монса.
Вильбуа описывает эти события: «Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь. Когда же он сказал о своем намерении графам Толстому и Остерману, оба они кинулись к его ногам, чтобы заставить его отказаться от этого. И если это им удалось, то не потому, что они ему доказали, что самое мудрое решение состояло в том, чтобы замять это дело как можно быстрее, иначе оно станет в глазах всего мира первым знаком его бесчестия: это им удалось лишь потому, что они затронули вопрос о его дочерях от этой женщины, к которым он питал большую нежность. В то время шли переговоры об их замужестве с европейскими государями, которые конечно, не захотели бы на них жениться после такого скандала.
Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее. Мне известно от одной французской девушки (фрейлины, которая прислуживала цесаревнам Анне и Елизавете), что царь, вернувшись однажды вечером из крепости в Петербург, где шел процесс над господином Монсом де ла Круа, внезапно вошел в комнату молодых царевен, которые занимались какой-то свойственной их положению работой вместе с несколькими девушками, находившимися при них для их воспитания и развлечения. По словам фрейлины, он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось пребывали в конвульсиях. Он ходил несколько минут, не говоря никому ни слова и бросая страшные взгляды на своих дочерей, которые дрожа от испуга, тихонько проскользнули вмесите с девушками в другую комнату и укрылись там. Раз двадцать он вынимал и прятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса, и ударял им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось такими страшными гримасами и судорогами, что фрейлина-француженка, которая не смогла еще убежать, не зная, куда деваться, спряталась под стол, где она оставалась, пока он не вышел. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стуча ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он стукнул дверью с такой силой, что разбил ее»[101 - Вопросы истории, №1. 1992. Ф. Вильбуа. Рассказы о Российском дворе. Москва, стр. 154—155.].
Бассевич, правда не веря в измену, описывает эпизод выяснения обстоятельств Петра с Екатериной: «Завистники очернили в глазах императора эти отношения к императрице г-жи Балк и ея брата… Екатерина всячески старалась смягчить гнев своего супруга, но напрасно. Рассказывают, что неотступныя ея просьбы о пощаде по крайней мере ея любимицы вывели из терпения императора, который, находясь в это время с нею у окна из венецианских стекол, сказал ей: „Видишь ли ты это стекло, которое прежде было ничтожным материалом, а теперь, облагороженное огнем, стало украшением дворца? Достаточно однаго удара моей руки, чтоб обратить его в прежнее ничтожество“. И с этими словами он разбил его. „Но неужели разрушение это, сказала она ему со вздохом, есть подвиг, достойный вас, и стал ли от этого дворец ваш красивее?“ Император обнял ее и удалился. Вечером он прислал ей протокол о допросе преступников [имеется в виду экономических преступлений[102 - Бассевич пишет: «Приговор, осудивший эту фаворитку и ея брата, исчислял малейшие подарки, полученные ими от лиц, обращавшихся к их содействию и помощи» (Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 170). Однако по указу Петра I от 24 декабря 1714 г. было запрещено принимать подарки: «И дабы впредь плутам (которые ни во что иное тщатся, точию мины под всякое добро делать, и несытость свою исполнять) невозможно было никакой отговорки сыскать: того ради запрещается всем чинам, которые у дела приставлены великих и малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные имеют, дабы не дерзали никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег брать, торгом, подрядом и прочими вымыслы, какого б звания оные манера ни были, ни своим, ни посторонним лицем, кроме жалованья… А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан, всего имения лишен, шелмован, и из числа добрых людей извержен, или смертию казнен будет…» (Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том V. 1713—1719. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №2871, стр. 135—136).]], а на другой день, катаясь с нею в фаэтоне, проехал очень близко от столба, к которому пригвождена была голова Монса. Она обратила на него свой взор без смущения и сказала: „Как грустно, что у придворных может быть столько испорченности“»[103 - Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 169—170.].
После происшедшего отношения между супругами похолодели. 8 декабря Лефорт сообщал в депеше: «Они почти что не говорят друг с другом, вместе не обедают, не спят. Счастью их пришел конец»[104 - Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 395.]. У Брикнера есть известие, что в Венском архиве существует записка неизвестного автора, в которой сказано, что в ноябре 1724 г. «Петр запретил слушаться приказаний Екатерины; что были запечатаны все драгоченныя вещи императрицы, и что она, благодаря этому, осталась без всяких денежных средств. Вследствие того Екатерина, чтобы задобрить Петра чрез одного из его фаворитов и подарить последнему 1.000 рублей, должна была занять эти деньги у некоторых придворных дам, Алсуфьевой, Кампенгаузен и Вильбуа. Далее, – Брикнер пишет, – автор записки сообщает еще следующие подробности: „Петр возобновил свои прежние интимные отношения с дочерью Кантемира [Марией Кантемир, дочерью молдавского господаря]. Его раздражение против Екатерины усилилось после того, как ему сообщили о попытке императрицы отравить дочь Кантемира. Все ожидали страшной развязки: царь не имел более никаких отношений с Екатериной и не переставал смотреть на нее с крайним негодованием; никто не смел более Петру говорить о Екатерине; на лицах Петра и Екатерины выражалось постоянно сильнейшее волнение“»[105 - Вестник Европы, №1. 1894. Брикнер А. Г. Императрица Екатерина I. 1725—1727. СПб, 1894, стр. 125—126.].
12 января Лефорт отправляет следующую депешу: «16 числа [по новому стилю] пополудни царица явилась к царю, пала перед ним на колени и просила прощения в своих поступках. Разговор у них продолжался около трех часов. Они читали различные статьи, ужинали, а затем разошлись»[106 - Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 396.].
Личные отношения супругов отразились на политическом завещании Петра I. В секретном приложении к брачному контракту своей дочери Анны и герцога Карл-Фридриха царь передал русский престол будущему сыну Анны. Вскоре императору стало хуже и он слег окончательно.
Умер Петр I в тяжелых муках в начале 1725 г. на руках Екатерины. В 1721 г. в Астрахани во время похода в Персию у Петра I впервые появились приступы задержки мочеиспускания. Зимой 1723 г. припадки усилились, что заставило Пётра прибегнуть к лечению.
Приближенными врачами было замечено, что обострение болезни у царя начиналось после возлияния спиртных напитков. Лефорт сообщал 22 августа 1724 г., что «царь шестой день не выходит из комнаты и очень нездоров от кутежа, случавшагося в Царской мызе, по поводу закладки церкви, при чем было выпито три тысячи бутылок вина»[107 - Там же, стр. 382.].
29 августа Лефорт сообщает: «В понедельник вышел указ, которым запрещалось под страхом смертной казни испрашивать лично у царя какой-либо милости. Думают потому, что будут какия нибудь новыя следствия. Меншиков, Толстой, Мамонов и Макаров имеют, так сказать, нечто на совести. Давай Бог, чтобы все это открылось»[108 - Там же, стр. 383.].
5 сентября Лефорт: «Эта последняя болезнь царя его сильно измучила и повергла в уныние, потому что оказалось новаго рода болезнь, совершенно неизвестная, именно мочевой камень: говорят, что несколько их у него вышли, причинив ему страшныя мучения… Словом все идет навыворот, торговля стремится к концу, войска и флот неоплачены и каждый досадует и недоволен»[109 - Там же, стр. 384—385.].
В последующие дни император начал поправляться и подал надежду на выздоровление. Считая себя совершенно здоровым, он предпринял морское путешествие в Шлиссельбург, а оттуда через Новгород в Старую Руссу, не преминув так же заглянуть и на Ладожский канал.
Существует предание, что осенью Пётр спасал людей с севшего на мель ботик, сильно простыл и вследствие этого развилась тяжелая болезнь. Исследуя данное направление, историки пришли к выводу о недействительности данного факта. Главный мотивом такого вывода послужило то, что непосредственно сами ближайшие свидетели жизни Петра не упоминают этого значимого происшествия (уж об этом случае было бы всяк им известно), по легенде послужившей всей последующей развязке событий.
После некоторой поправки здоровья Петра I последовало дело Монса, где вполне допустимо, что он заливал вином горе. Затем последовало несколько празднеств в декабре 1724 г., неразрывно одно переходившее в другое, а в январе избрание нового князя-папы всепьянейшего собора, длившееся неделю. В дополнение к этому Пётр отгулял на свадьбе своего денщика Василия Поспелова и на двух ассамблеях – у графа Толстого и вице-адмирала Корнелия Крюйса.
Кроме этого, 6 января в сильный мороз Пётр прошел во главе Преображенского полка маршем по берегу Невы, затем спустился на лед и стоял в течение всей церковной службы, пока святили Иордан, прорубь, вырубленную во льду. Все это привело к тому, что Пётр простудился и слег в постель. Согласно рапорту личного врача императора, доктора медицины Л. Л. Блюментроста, при лечении простуды применялось «втирание горячего гусиного сала с тертым чесноком в обе половины грудной клетки, а от „ломоты в затылке накануне непогоды“ – прикладывание пиявок»[110 - История Петербурга, №73. 2018. Жизнь после смерти. Петр Великий: последние годы жизни глазами врача. Ю. А. Молин. СПб, Полторак, 2018, стр. 88.].
19 января Лефорт сообщает, что у царя «проходы наполнены материею, которая здесь собирается и становиться величиною в орех. Третьяго дня очень страдал. Впрочем Он нисколько не умерен в напитках и никогда почти не сидит дома»[111 - Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 397.].
23 января Лефорт передает следующее сообщение: «Сегодня уже десятый день как Царь болен. Страдания возобновились. Липкая материя, которая прежде была достаточно жидка, чтобы протечь самой, теперь твердеет и запирает мочевой канал. Вчера прибегли к помощи инструмента, чтобы спустить мочу и гной… Все в каком то смущении»[112 - Там же, стр. 397.].
Граф фон Бассевич описывает причины заболевания Петра следующим образом: «Здоровье Петра Великаго, давно шаткое, окончательно разстроилось со времени возвращения его из Москвы; но он нисколько не хотел беречь себя. Деятельность его не знала покоя и презирала всевозможные непогоды, а жертвы Венере и Вакху истощали его силы и развивали в нем каменную болезнь»[113 - Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 170.].
Лечившие Петра врачи-немцы братья Блюментросты были против хирургического вмешательства, а когда 23 января хирург-англичанин Горн операцию провел, то было уже поздно, и у Петра вскоре начался «антонов огонь», как в то время называли на Руси гангрену. Последовали судороги, сменившиеся бредом, глубокими обмороками. Последние десять суток, если больной и приходил в сознание, то страшно кричал, мучения его были ужасными.
В краткие минуты облегчения Пётр готовился к смерти, причастился святых тайн, предписываемые церковью. Он велел выпустить из тюрем всех должников и покрыть их долги из своих сумм, приказал выпустить всех заключенных, кроме убийц и государственных преступников, и просил служить молебны о нем во всех церквях.
С. М. Голицын пишет: «Д.С. С. Maтвей Васильевич Мамонов находился при кончине Петра Великаго. Пётр I собрал весь синод и сказал ему, что он умирает, не будучи виновен в смерти царевича Алексея Петровича и что последний умер ударом, которым Бог наказал его за его действия. Святейшей Синод спросил Государя: кого он назначает в наследники престола? Петр отвечал, что Бог сам назначит»[114 - Русский архив. Т. 11. 1869. №1—6. Разсказы князя Сергея Михайловича Голицына. С. 634.].
«Во вторник 6-го числа [26 января] Его Величеству дали немного кашици; это теплое вещество в желудке пришло в брожение и с Царем сделались судороги. Это всех встревожило. Тотчас призваны все вельможи из сената и коллегий. Пополудни Его Величеству сделалось лучше и казалось Он хотел даже привести в порядок некоторыя свои дела, отдав несколько словесных приказаний… Ночью он спал с трех до семи минут пятаго. 7-го числа антонов огонь усилился и не было более никакой надежды. С Царем сделался бред, Он встал со своей постели, прошел три комнаты, жалуясь что окна были не хорошо прогнаны. После такого волнения силы Его начали упадать. Ночью ему захотелось что нибудь написать, Он взял перо, написал несколько слов, но их нельзя было разобрать. Наконец ночью с 7-го числа на 8-е между четырьмя и пятью часами утра, когда Ея Величества Царица, молившись около Него и приготовляя к смерти, сказала: „Господи, открой твой рай и прими душу праведную“, великий монарх скончался»[115 - Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 399.] (Лефорт).
Екатерина сидела у его постели, не покидая умирающего ни на минуту. Пётр умер 28 января 1725 г. в пятом часу утра. Екатерина сама закрыла ему рот и глаза и, сделав это, вышла из маленькой комнатки в соседний зал, где ее ждали, чтобы провозгласить преемницей Петра.
О диагнозе смертельной болезни Петра существует несколько версий, поскольку кроме смертельной существовал ряд побочных заболеваний, которые в своем действии могли усиливать последнюю и в тоже время сбивать с толку врачей. В книге Б. А. Нахапетова «Тайны врачей дома Романовых» приводятся выводы специалистов изучавших данный вопрос: «Н. И. Гусаков в брошюре «Петр I и медицина» (М., 1994) утверждает, что Пётр I страдал мочекаменной болезнью, а также – частичной непроходимостью мочеиспускательного канала после перенесенной и плохо леченной гонореи. Кроме того, он упоминает и версию отравления Петра I, ссылаясь при этом на описанные А. С. Пушкиным в его «Истории Петра» судороги, паралич левой руки, потерю зрения и «жжение в животе», которые, по мнению Н. И. Гусакова, могут рассматриваться как признаки отравления каким-то ядом, в частности, мышьяком.
Отвергая гипотезу об отравлении Петра I, петербургский судебно-медицинский эксперт Ю. А. Молин в книге «Тайны гибели великих» (СПб., 1997) выдвигает свою версию диагноза болезни Петра I. он считает, что, вероятно, Пётр страдал стриктурой уретры, осложнившимся гнойным циститом и восходящим пиелонефритом, а на финальной стадии болезни – уремией и уросепсисом. Он также высказывает мнение о том, что «за несколько часов до смерти Пётр перенес острое нарушение мозгового кровообращения с кровоизлиянием в левое полушарие головного мозга как следствие резкого подъема артериального давления, – осложнение, нередко наблюдающееся в запущенных, не леченных случаях нефритов»»[116 - Нахапетов Б. А. Тайны врачей дома Романовых. Москва, Вече, 2005, стр. 38—39.].
После кончины тело Петра долгое время оставалось не погребенным. В это самое время заболела маленькая дочь Петра и Екатерины, Наталья Петровна. Среди соратников царя тогда разгорелась ожесточенная борьба за власть и на девочку никто не обратил внимание. Болезнь быстро прогрессировала и Наташа скончалась 4 марта. К тому моменту Пётр I еще не был похоронен и 9 марта тело дочери «по церковному уставу» было перенесено в Печальную залу и поставлено рядом с гробом отца под балдахином.
«В течение 40 дней, пока его [Петра] тело, согласно обычаю страны, было выставлено для обозрения публики, на парадном ложе, она [Екатерина] приходила регулярно утром и вечером, чтобы провести полчаса около него. Она его обнимала, целовала руки, вздыхала, причитала и проливала всякий раз поток искренних или притворных слез. В этом выражении нет никакого преувеличения. Она проливала слезы в таком количестве, что все были удивлены и не могли понять, как в голове одной женщины мог поместиться такой „резервуар воды“. Она была одной из самых усердных плакальщиц, каких только можно видеть, и многие люди ходили специально в императорский дворец в те часы, когда она была там у тела своего мужа, чтобы посмотреть, как она плачет и причитает. Я знал двух англичан, которые не пропустили ни одного из 40 дней. И сам я, хотя и знал, чего стоят эти слезы, всегда бывал так взволнован, как будто бы находился на представлении с Андромахой»[117 - Вопросы истории, №1. 1992. Ф. Вильбуа. Рассказы о Российском дворе. Москва, стр. 151.].
Перенос тела императора из Печальной залы Зимнего дворца в Петропавловский собор произошел 10 марта. В день похорон и накануне спиртные напитки в городе не продавались, кабаки были закрыты. По сторонам процессии стояло 1250 гренадер с факелами. По ходу шествия стояли войска: 10.638 человек. Шествие сопровождал звон всех церковных колоколов города, пушечная стрельба, литаврщики и трубачи. Интересная деталь: гроб Петра на улицу выносили не через дверь, а через окно по специально сделанному крыльцу с шестнадцатью ступенями, обитому черным сукном. По поверьям в языческой Руси покойника выносили всегда не через дверь, т.к. дверь служит для входа и выхода живым. Похоронная процессия строилась по принципу старшинства «младшие напереди», затем Печальная колесница с телом, затем опять по принципу старшинства «младшие позади». Впереди процессии несли гербы крупнейших русских городов и земель, несли регалии, шли различные депутаты. Все официальные члены процессии были одеты в черное. Далее шел простой народ. Гроб Петра на восьмерке лошадей, покрытых попонами из черного бархата, мимо выстроившихся вдоль берега Невы полков, провезли сначала к причалу главной пристани, а оттуда, на специальном сооруженном на льду Невы деревянном помосте, к Петропавловской крепости. Сразу за гробом шли члены семьи покойного и два «первейших сенатора». Порядок их следования о многом говорил и сановникам, и иностранным дипломатам, ибо он точно отражал расстановку сил и значение каждого из этих людей при дворе.
Гроб Петра поставили в Петропавловском соборе, который тогда еще строили, совершив символическое погребение: тело императора посыпали землей («предали земле»), закрыли гроб и оставили на катафалке, на амвоне. Только через шесть лет, в 1731 г., гроб с телом покойного будет перенесен и установлен на свое постоянное место в усыпальнице в склепе под полом собора.
Екатерина Алексеевна. Продолжательница дела Петра I. Борьба группировок
Для Петра I, не щадившего ни себя, ни подданных для проведения в жизнь новых начал государственной жизни, было не все равно, кому передать продолжение своего дела вместе с троном России. Пётр развязал свою «волю монаршую» для избрания достойного продолжателя своих замыслов, принесши в жертву этим замыслам взрослого наследника престола и узаконенный традицией порядок престолонаследия по наследству и избранию. Но жертвы оказались напрасными: воля его оказалась на последнем слове недосказанной, и Россия очутилась и без наследника, и без законного руководства к избранию его.
По этому поводу резидент Голштинского герцогства в Санкт-Петербурге, граф Геннинг-Фридрих фон Бассевич, так излагает события: «Страшный жар держал его (Петра I) почти в постоянном бреду. Наконец в одну из тех минут, когда смерть перед окончательным ударом дает обыкновенно вздохнуть несколько своей жертве, император пришел в себя и выразил желание писать; но его отяжелевшая рука чертила буквы, которые невозможно было разобрать, и после его смерти из написанного им удалось прочесть только первые слова: ««Отдайте все…» (rendez toul a…) Он сам заметил, что пишет неясно, и потому закричал, чтоб позвали к нему принцессу Анну, которой хотел диктовать. За ней бегут; она спешит идти, но когда является к его постели, он лишился уже языка и сознания, которые более к нему не возвращалось. В этом состоянии он прожил однакож еще 36 часов»[118 - Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 172.].
Приближающаяся кончина Петра положила начало борьбе противоборствующих сторон за наследство трона. Наследниками могли считаться: во-первых, сын казненного Алексея – Пётр, во-вторых, дочери Петра I и Екатерины – Анна и Елизавета, в-третьих, племянницы Петра I, дочери его старшего брата Ивана Алексеевича – Анна, Екатерина и Прасковья. Анна занимала в это время герцогский трон в Курляндии. Екатерина была герцогиней в Мекленбурге, а Прасковья жила в Москве, будучи не замужем. В-четвертых, жена Петра, Екатерина Алексеевна. Всем было понятно, что основная борьба произойдет между сторонниками внука Петра, Петром Алексеевичем, и женой Петра, коронованной императрицей, Екатериной Алексеевной.
Еще раньше, при деятельности Петра, «духовники» Преображенского приказа и Тайной канцелярии не один раз выслушивали признания от своих клиентов поневоле на тему о правых на престол первой семьи Петра от Евдокии Лопухиной и о неодобрении «воли монаршей» по данному вопросу. Следственное дело царевича Алексея Петровича показало Петру, что вопрос о престолонаследии представлял для его подданных не только академический или праздный интерес обывательской болтовни, но становился для некоторой его части подданных вопросом деятельных выступлений, знаменем, объединявшим вокруг себя оппозицию, в рядах которой числились «знатные персоны» духовного и светского общества. Жестокий разгром партии Алексея не доказал оппозиции внутреннюю «Правду воли монаршей», заставивши партию старины, сочувствующих Алексею и его незамысловатой программе, глубже замкнуться в себе и в одиночку вынашивать свои заветные надежды, которым как бы благоприятствовали неудачи династических замыслов Петра, потерявшего двух сыновей от Екатерины, для которых он, по-видимому, расчищал путь к трону гибелью Алексея. С их смертью для Петра его династические замыслы оказались настолько расстроены, что даже он, умевший не задумываться перед решительными шагами, так и не использовал изданный закон о назначении себе преемника по своему усмотрению. Этим вопрос о престолонаследии был сведен с его правового основания: оказавшись столь неразборчивым или недописанное Петром имя во фразе «все отдать…» теперь должна была продиктовать организованная сила, т.к. закон безмолвствовал, а обычай в подобных случаях спрашивать совета всей земли как-то никем даже не вспомнился в день смерти Петра, хотя некоторые соборные избрания ХVIII в. едва ли являлись по существу отражением мнения земли более чем обстоятельства провозглашения Екатерины I императрицею.
Чтобы действия организованной силы не выглядели в глазах общественности простым захватом власти, его направляющие элементы, старые сотрудники и советники Петра, входившие в состав Боярской думы, одним из непременных и самых авторитетных его членов, должны были теперь выступить в привычной роли разгадчиков недосказанной Петром мысли, которую, тем не менее, необходимо было развить в духе его намерений. И если раньше это происходило в силу страха взыскания со стороны Петра, то теперь под влиянием честолюбия и инстинкта самосохранения, заговорившего с тем большею силой, что против властного голоса истолкователей воли Петра выступили теперь с традиционной осанкой тени прошлого величия, остатки думской знати, которые хотя при Петре и «не в авантаже обреталися», но не были окончательно затерты его властным игнорированием, и теперь, несмотря на свою малочисленность, заявили о себе с тем большей уверенностью и авторитетом, что чувствовали под собою сочувствие много выстрадавшей при Петре оппозиции, сильной своею затаенностью и неизвестностью, и освобождавшаяся теперь от страха перед умирающим Петром. «Князь Д. М. Голицын с товарищами» (Долгоруким, Репниным и П. М. Апраксиным) были страшны для сторонников Петра не только своим прошлым в качестве вождей оппозиции, но и в качестве настоящих сторонников кандидатуры ребенка Петра, единственного законного по обычаю наследника его внука. «Как только великий князь будет объявлен императором, то часть шляхетства и большая часть подлаго народа станет на его стороне»[119 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 866.] – по словам знатока тайных помыслов русского народа, каким был начальник Тайной канцелярии П. А. Толстой.
Голицын с товарищами для пользы общего дела готовы были пойти на компромисс и объявить Петра Алексеевича императором, а его мачеху, Екатерину Алексеевну, регентшей, при сотрудничестве Сената. Но могли ли «птенцы Петра» ограничиться этой «помазкой по губам». Для Меншикова, Толстого, Ягужинского, Головкина и других слуг Петра нужно было сыграть «ва-банк»: ведь наивно было рассчитывать, что сын не отомстит им, цепным слугам Петра Великого, за вынесенный ими смертный приговор отцу, царевичу Алексею; и регентство Екатерины их не спасет: оно временно, да к тому же непрочно. «Это распоряжение [о регентстве Екатерины] именно произведет междоусобную войну, которую вы хотите избежать, – ответил Толстой на предложение Голицына, – потому что в России нет закона, который бы опередил время совершеннолетия государя; как только великий князь будет объявлен императором, то часть шляхетства и большая часть подлаго народа станет на его сторону, не обращая никакого внимания на регентство»[120 - Там же, стр. 866.].
Совсем другое дело, если Екатерина при их содействии станет полновластною государыней: ее интересы, безопасность и судьба тесно связаны с судьбой, интересами и дальнейшей карьерой ближайших слуг Петра; они могут вместе управлять во имя заветов Петра; опираясь друг на друга, они удержат у власти и безопасность. С другой стороны, Екатерина, обязанная только им и безопасная только их поддержкой, будет во всем послушна им, – и при ней «птенцы Петра» развернут крылья пошире, чем при Петре.
За Екатерину стояли члены Синода, т.к. только власть, продолжающая направление Петра Великого, даст им прежнее место в церкви; возвращение к старине было бы равносильно если не замене Синода патриархом, который не может быть из членов непопулярного Синода, то, по меньшей мере, преследованию особенно выдвинувшихся при Петре Великом архиереев. Таким образом, направление царствования Петра Великого связало в солидарную группу его вторую семью с сотрудниками его реформы светской и духовной, которые к тому же в момент смерти Петра занимали самые ответственные и командные посты, не говоря уже о том, что большинство сенаторов и генералитета, будучи людьми новыми, обязанными своим возвышением только Петру и потому благодарные ему и его семье, не могли рассчитывать на прочность своего положения при восстановлении допетровского значения родовитой титулованной и думной знати. Опасение все потерять с воцарением Петра или возможность удержать за собой влиятельное положение при воцарении Екатерины придавали сторонникам Екатерины особую энергию, а кроме того, и привычный для подчиненных гипноз власти, столь необходимый в данный момент для мобилизации инертной силы в пользу своего дела.
Тем временем оппозиция готовится к атаке. «Удрученная горестию и забывая все на свете, – повествует граф Бассевич, – императрица не оставляла его [Петра I] изголовья три ночи сряду. Между тем, пока она утопала там в слезах, втайне составлялся заговор, имевший целию заключения ея вместе с дочерьми в монастырь, возведение на престол великаго князя Петра Алексеевича и возстановление старых порядков, отмененных императором, и все еще дорогих не только простому народу, но и большей части вельмож. Ждали только минуты, когда монарх испустит дух, чтоб приступить к делу. До тех же пор, пока оставался в нем признак жизни, никто не осмеливался начать что-либо»[121 - Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 172—173.].
Узнав о готовящемся заговоре, соратники Петра I, решили действовать немедленно. Еще раньше находившиеся на работах войска были возвращены в столицу под предлогом молиться за своего императора. Части войск выданы жалованье, не получавшие его около 16 месяцев. Задача по выбору наследника облегчалась тем, что свою привязанность к императору гвардия автоматически переносила на Екатерину, умевшую казаться солдату «настоящей полковницей». Эта военщина, в сущности, и придала аргументам сторонников Екатерины решающий голос.
В ночь на 28 января Меншиков и Бутурлин, шефы первого и второго гвардейских полков, послали к старшим офицерам обоих полков с приказом «явиться без шума к ея императорскому величеству, – повествует Бассевич, – и в то же время [Меншиков] распорядился, чтоб казна была отправлена в крепость, комендант которой был его креатурой»[122 - Там же, стр. 174.]. Ночью же состоялось предварительное совещание приверженцев Екатерины и неопределившихся пока особ государства. «Обещания повышений и наград не были забыты, – пишет Бассевич, – а для желавших воспользоваться ими тотчас же были приготовлены векселя, драгоценныя вещи и деньги. Многие отказались, чтоб не сочли их усердие продажным; но архиепископ Новгородский не был в числе таких, и зато первый подал пример клятвеннаго обещания, которому все тут же последовали, – поддерживать права на престол коронованной супруги Петра Великого. Архиепископа Псковскаго не было при этом. Его, как ревностнаго приверженца государыни[123 - Впоследствии он разочаровался в прозападной политике Екатерины I.], не было надобности подкупать, и она не хотела, чтоб он оставлял императора, котораго напутствовал своими молитвами. Собрание разошлось, оставив других вельмож спокойно наслаждаться сном. Меншиков, Бассевич и кабинет-секретарь Макаров в присутствии императрицы после того с час совещались о том, что оставалось еще сделать, чтоб уничтожить все замыслы против ея величества»[124 - Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 175—176.].
Через три часа после смерти Петра во дворец прибыли сенаторы, генералы и бояре решать вопрос престолонаследия. В зал заседания незаметно вошли гвардейские офицеры, которые, хотя и почтительно стояли у дверей, но не стеснялись выражать свое мнение в защиту Екатерины. Наконец под окнами дворца, где происходило заседание, раздался бой барабанов, и присутствующие увидели оба гвардейских полка. Фельдмаршал Репнин, сторонник кандидатуры Петра с гневом спросил: «Что это значит?.. Кто осмелился давать подобныя приказания помимо меня? Разве я более не главный начальноик полков?» – «Это приказано мною, без всякаго, впрочем, притязания на ваши права» – гордо отвечал генерал Бутурлин [сторонник Екатерины], – «я имел на то повеление императрицы, моей всемилостивейшей государыни, которой всякий верноподданный обязан повиноваться, и будет повиноваться, не исключая вас»[125 - Там же, стр. 177—178.]. Последовала немая сцена. Вошел Меншиков, вмешавшись в толпу. Наконец ситуацию разрядило появление самой Екатерины, «поддерживаемая герцогом Голштинским… После нескольких усилий заглушив рыдания», она обратилась к собранию со словами, «что, исполняя намерения вечно дораго моему сердцу супруга, который разделил со мною трон, буду посвящать дни мои трудным заботам о благе монархии до того самаго времени, когда Богу угодно будет отозвать меня от земной жизни. Если великий князь захочет воспользоваться моими наставлениями, то я, может быть, буду иметь утешение в моем печальном вдовстве, что приготовила вам императора, достойнаго крови и имени того, кого только что вы лишились»[126 - Там же, стр. 178.].
Собрание удалилось в другой зал, двери накрепко закрыли. Но после поддержки от барабана, дальнейший спор о правах уже мог иметь чисто академический интерес, и предложение Толстого считать Екатерину императрицею на основании акта коронования ее, как символичного выражения воли монаршей о назначении ее наследницей, было принято единогласно, одними с восторгом, другими – скрепя сердце.
Сведения Лефорта по поводу восшествия на престол несколько отличаются: «Около восьми часов это собрание отправилось во дворец, где князь Меншиков представил их Ея Величеству. Они преклонили пред Нею колени, клялись в верности и представили письменно верноподданническую присягу. Ея Величество отвечала им очень ласково, обещая быть матерью отечества. Затем Она отдала приказание объявить о смерти Царя гвардейским полкам, собравшимся перед дворцом и о возшествии Ея на престол. Это печальное известие было очень трогательно, солдаты кричали: „Если мы лишились отца, то мать наша еще жива“. Во все это время Царица выказала много твердости и величия души; Она даже сама объявила детям о смерти царя и представила сенату герцога голштинскаго. Прежде всего Она наградила присутствующия войска и флот, освободила много узников, даже заплатила их долги и совершила еще много добрых дел»[127 - Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 400.].
Сведения о молодости Екатерины I Алексеевны недостаточно достоверны. По наиболее распространенной версии родилась она 5 апреля 1684 г. в Литве, в крестьянской семье Самуила Скавронского и при крещении по католическому обряду получила имя Марта. По иным сведениям она была дочерью шведского квартирмейстера Иоганна Рабе. Есть легенда, что ее мать принадлежала ливонскому дворянину фон Альвендалю, сделавшему ее любовницей, и Марта – плод этого мезальянса; существует другая версия, что она незаконнорожденная дочь полковника шведской армии Розена от его крестьянки, – в сознании современников никак не укладывалось, что супруга царя и императора могла происходить из простонародья, по мнению большинства, в ее жилах непременно должна была течь благородная кровь, и молва упорно приписывала ей если не знатное происхождение матери, то, по крайней мере, дворянскую кровь отца. Мать Марты, овдовев, переселилась в Лифляндию, где вскоре умерла от чумы. Судьбой сироты занялась ее тетка Анна-Мария Василевская, жившая в Крейцбурге. По одной версии она отдала девочку в услужение пастору Дауту, где та приняла лютеранство. По другой, Марта продолжала жить у тетки и в возрасте 12 лет поступила в услужение к мариенбургскому пастору Э. Глюку (известного своим переводом Библии на латышский язык; после взятия Мариенбурга русскими войсками Глюк, как ученый человек, был взят на русскую службу, основал первую гимназию в Москве, преподавал языки и писал стихи по-русски), где росла вместе с его детьми, помогала по хозяйству, была одновременно прачкой и кухаркой. Протестантский богослов и ученый лингвист, Глюк воспитывал ее в правилах лютеранской веры, но грамоте не научилась, и до конца дней она умела только ставить подпись. Есть известие, что Марта родила дочь от лифляндского дворянина Тизенгаузена, прожившую несколько месяцев. Дабы положить конец свободному поведению своей воспитанницы, пастор Глюк буквально накануне осады Мариенбурга (ныне Алуксне, Латвия) русскими войсками, выдал 17-летнюю Марту замуж за шведского драгуна Иоганна Крузе. Через день или два после свадьбы трубач Иоганн со своим полком отбыл на войну и по распространенной официальной версии пропал без вести, Глюк же со своим семейством и воспитанницей оказался на территории, оккупированной русскими.
Непосредственно как Марта оказалась у Петра I тоже существует не одна версия. По одной, 25 августа 1702 г. войска фельдмаршала Б. П. Шереметева осадили крепость Мариенбург. Комендант, видя бессмысленность обороны, подписал договор о сдаче крепости: русские заняли укрепления, а жители могли свободно покинуть город и уйти в Ригу – столицу шведской Лифляндии. Но в этот момент один из офицеров гарнизона подорвал пороховой погреб. Взрыв был огромный. Увидев это, Шереметев порвал договор, город был отдан на разграбление. Солдаты хватали пленных, грабили имущество. Марта оказалась пленницей одного солдата, а он продал ее некоему унтер-офицеру, который частенько ее бил. В обозе у русских солдат она была замечена командующим войсками Б. П. Шереметевым; унтер-офицеру пришлось подарить ее 50-летнему фельдмаршалу, сделавшему ее наложницей и прачкой. Потом к Марте воспылал любовью генерал Боур, но от Шереметева она досталась не Боуру, а влиятельному фавориту Петра I князю А. Меншикову, а от Меншикова Марта попала к Петру I.
По другому повествует француз на русской службе Франц (Никита Петрович) Вильбуа (муж старшей дочери пастора Э. Глюка). Он сообщает, что жители города отправили монсеньера Глюка к Шереметеву, чтобы добиться от того приемлемых условий капитуляции. Глюк был принят фельдмаршалом вместе со всей своей семьей и слугами, в числе которых находилась и Марта, на которую фельдмаршал обратил особое внимание. «Узнав, что она была служанкой, – сообщает Вилбуа, – он решил взять ее себе против ее воли и невзирая на укоры монсеньера. Таким образом, она перешла из дома господина Глюка в дом фельдмаршала Шереметева… Прошло шесть или семь месяцев… когда в Ливонию приехал князь Меншиков, чтобы принять командование русской армией вместо Шереметева, который получил приказ срочно прибыть к царю в Польшу. В спешке он вынужден был оставить в Ливонии всех тех слуг, без которых мог обойтись. В их числе была и Екатерина. Меншиков видел ее несколько раз в доме Шереметева и нашел ее полностью отвечающей его вкусу. Меншиков предложил Шереметеву уступить ему ее. Фельдмаршал согласился и, таким образом она перешла в распоряжение князя Меншикова, который в течение всего времени, проведенного ею в его доме, использовал ее так же, как тот, от кого он ее получил, то есть для своих удовольствий. Но с этим последним ей было приятнее, чем с первым. Меншиков был моложе и не такой серьезный. Она находила даже некоторое удовольствие от подчинения, в котором она пребывала… Так обстояли дела, когда царь, проезжая на почтовых из Петербурга… в Ливонию, чтобы ехать дальше, остановился у своего фаворита Меншикова, где и заметил Екатерину в числе слуг, которые прислуживали за столом. Он спросил, откуда она и как тот ее приобрел. И, поговорив тихо на ухо с этим фаворитом, который ответил ему лишь кивком головы, он долго смотрел на Екатерину, и, поддразнивая ее, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел ей, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя»[128 - Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 142.]. Проведя ночь с Мартой, утром Пётр уехал, «об удовлетворении царя, – продолжает Вильбуа, – которое он получил от своей ночной беседы с Екатериной, нельзя судить по той щедрости, которую он проявил. Она ограничилась лишь одним дукатом, что равно по стоимости половине одного луидора (10 франков), который он сунул по-военному ей в руку при расставании. Однако он не проявил по отношению к ней меньше обходительности, чем ко всем персонам ее пола, которых он встречал на своем пути, так как известно (и он сам об этом говорил), что, хотя он установил эту таксу как плату за свои любовные наслаждения, данная статья его расходов к концу года становилась значительной»[129 - Там же, стр. 142—143.]. Однако Пётр не забыл ласок меншиковской пленницы. Вернувшись вскоре в Ливонию, он нашел случай вновь пообщаться с ней и затем забрал Марту к себе. «Без всяких формальностей он взял ее под руку и увел в свой дворец. На другой день и на третий он видел Меншикова, но не говорил с ним о том, чтобы прислать ему ее обратно. Однако на четвертый день, поговорив со своим фавором о разных делах… когда тот уже уходил, он его вернул и сказал ему, как бы размышляя: „Послушай, я тебе не возвращу Екатерину, она мне нравится и останется у меня. Ты должен мне уступить“. Меншиков дал свое согласие кивком головы с поклоном и удалился, но царь позвал его во второй раз и сказал: „Ты, конечно, и не подумал о том, что эта несчастная сосем раздета. Немедленно пришли ей что-нибудь из одежды. Она должна быть хорошо экипирована“. Фаворит понял, что это значило, и даже больше»[130 - Там же, стр. 143.].
Еще будучи у Меншикова Марта поняла, что Россия стала для нее новой родиной, где ей предстоит прожить очень долго. «Для того, – писал историк К. И. Арсеньев, – оставила веру своей родины и приняла Православие; усердно начала изучение Русскаго языка, и скоро успела в нем так, что казалось, будто всегда принадлежала к великой семье Русскаго народа»[131 - Арсентьев К. И. Царствование Екатерины I. СПб, тип. Имп. Акад. Наук, 1856, стр. 68.]. В 1705 г. Марта приняла православие и была нареченной Екатериной Алексеевной. Очевидно, что Пётр уже в это время имел на нее далеко идущие планы. Об этом красноречиво свидетельствует хотя бы тот факт, что крестным отцом Марты был сын Петра I – пятнадцатилетний царевич Алексей, а ее крестной матерью – сводная сестра царя Екатерина Алексеевна, сорокасемилетняя дочь Алексея Михайловича и Марии Мстиславской. С этого времени к Марте, т. е. Екатерине Алексеевне, все, кто ее знал, резко изменили отношение, ведь перед ними была крестница царевича и царевны и самый близкий человек к Петру I.
В январе 1710 г. Пётр устроил триумфальное шествие в Москву по случаю Полтавской победы, на параде провели тысячи шведских пленных. В их среде, по рассказу Ф. Вильбуа был Иоганн Крузе, законный муж Екатерины. Иоганн признался о своей жене, рожавшей одного за другим детей русскому царю, и был немедленно сослан в отдаленный уголок Сибири, где скончался в 1721 г. Со слов Ф. Вильбуа существование живого законного мужа Екатерины в годы рождения Анны (1708) и Екатерины (1709) позднее использовались противоборствующими сторонами в споре на престол после смерти Екатерины I. В то же время по записи из Ольденбургского герцогства шведский драгун Крузе погиб в 1705 г., однако надо иметь в виду заинтересованность немецких герцогов в легитимности рождения дочерей Петра, Анны и Екатерины, которым подыскивали женихов среди немецких удельных правителей.
6 февраля 1711 г., отправляясь в Прутский поход, Пётр произвел помолвку с Екатериной, которая носила характер венчания, и теперь с ним в поход она впервые отправилась не как любовница Петра Михайловича, а как законная супруга царя. Правда, об этом знали лишь самые близкие к ним люди. Датский посланник Юст Юль со слов царевен (племянниц Петра I) так записал эту историю: «Вечером, незадолго перед своим отъездом, Царь позвал их, (Царицу и) сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее (время), сказал Царь, они должны считать ее законною его женой и Русской Царицей. Так как сейчас, в виду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с нею не может, то увозит ее с собою, чтобы совершить это при случае, в более свободное время. При этом Царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет (на ней) жениться, то все же после его смерти они должны будут смотреть на нее, как на законную его супругу. После этого все они поздравили (Екатерину Алексеевну) и поцеловали у нея руку»[132 - Записки Юст Юля датскаго посланника при Петре Великом (1709—1711). Сост. и пер. с датс. Ю. Н. Щербачев. Москва, Универ. тип., 1900, стр. 300—301.].
Помолвка была тайной, это было удобно и Петру и самой церкви, которая не имела право их венчать, поскольку жена Петра, Евдокия Лопухина, была жива. Официальное венчание Петра I с Екатериной состоялось через год, 19 февраля 1712 г., после возвращения из Прусского похода и поездки в Польшу и Германию (когда к этому положению вещей все попривыкли). Церемония прошла в церкви Исаакия Далматского в Санкт-Петербурге. После чего Пётр узаконил своих дочерей Анну и Елизавету (еще раньше у них родились 2 мальчика в 1704 г. Пётр и в 1705 г. Павел, но они умерли). В 1713 г. Пётр в честь достойного поведения своей супруги во время неудачного для него Прутского похода (кроме истории с драгоценностями Екатерины, она отправилась в поход для поддержки Петра будучи на 7 месяце беременности) учредил орден Святой Екатерины и лично возложил знаки ордена на жену 24 ноября 1714 г. Первоначально он назывался орденом Освобождения и предназначался только Екатерине.
Необычайная сильная привязанность Петра к Екатерине объяснялась не только силой чувств, которые царь долгие годы испытывал к ней. Отдавая должное ее привлекательности, природному уму, душевному обаянию, стремлению быть единомышленницей, несомненно, любимого человека, нельзя не сказать, что Екатерина обладала и рядом необычайных качеств, облегчавших даже тяжелые недуги Петра, связанные с эпилептическими припадками. Бассевич писал в своих «Записках»: «Она имела также и власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него бывали иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближенные к нему люди должны были трепетать тогда его гнева… Появление их узнавали у него по известным судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук ея голоса тотчас успокаивал его; потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем, прежде чем она нашла такой простой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, несколько несчастий и всегда сопровождались страшною головною болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для нея достаточно исполнять важное свое назначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении. Она никогда не училась писать. Принцесса Елизавета все подписывала за нее, когда она вступила на престол, даже подписала ея духовное завещание»[133 - Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 27.].
Переживая за будущее своих реформ, в 1722 г. Пётр издал Указ о престолонаследии, которым объявлял право Российского императора передавать престол по своему усмотрению наиболее достойному приемнику, а не только старшему сыну: дело шло к объявлению Екатерины наследницей.
23 декабря 1721 г. Сенат и Синод признали Екатерину императрицей, а весной 1723 г. в честь нее Пётр назвал заложенный на берегах реки Исети крепость-завод Екатеринбург, сделавшийся в России крупнейшим центром по выплавке железа, а во времена Екатерины II настоящим городским центром. 7 мая 1724 г. в Успенском соборе Московского Кремля произошла коронация Екатерины, что стало на Руси второй коронацией женщины-супруги государя (после коронации Марины Мнишек Лжедмитрием I в 1605 г.) Для этой процедуры была изготовлена новая корона, превосходившая великолепием корону царя, сам Пётр возложил ее на голову жены. Все это, должно было увеличить моральное значение Екатерины в глазах подданных. Но после истории с Монсом отношения между супругами натянулись, а после смерти Петра I стороне Екатерины пришлось все же предпринять некоторое усилие для так называемого доказательства правомерности занятия ею трона, как продолжателя дела своего супруга.
Современное отношение к Екатерине I очень приниженное. Историки считают, что так называемая кухонная императрица ни по своему кругозору, ни по деловым качествам не подходила для роли преемницы Петра I, одно только – не умела ни читать, ни писать. Государственными делами после вступления на престол она почти не занималась, а все время в основном уходило на различные празднества. После смерти мужа Екатерина в полном смысле слова стала веселой вдовой. Возле нее появилось сразу несколько фаворитов, балы сменялись балами.
Однако, к примеру, Вильбуа другого мнения: «Пусть те, кто прочтет эти мемуары, думают, что хотят. Я скажу только, что если ее царствование и не было долгим, то оно было чрезвычайно спокойным; что она управляла своим народом с большей мягкостью, чем ее муж, следуя, однако, правилам и максимам этого государя; что она имела такое мужество и силу, какие мало присущи лицам ее пола [вспомнить только, как она не теряя самообладания помогла сильно растерявшемуся Петру в Турецкой кампании, а ведь Пётр про это в гневе забыл]; что ей нравился звон оружия и походы армии, в которых она всегда сопровождала своего мужа. Немногие умели пришпорить лошадь с такой грациозностью, как она. Имея необыкновенную склонность к навигации и флоту, она устраивала почти каждое воскресенье и по праздникам летом представление с морским боем. Она часто посещала арсеналы и верфи своего адмиралтейства. В 1726 г. она намеревалась (если бы ей не помешал ее советник) отправиться во главе своего флота сражаться с английским и датскими флотами, которые нахально подошли к ревельскому рейду под предлогом умиротворения северных северных дел. В правление Екатерины Российская империя нисколько не потеряла в своем величии. Именно ей обязан русский двор, приобщающимися к цивилизации, и великолепием, которое там теперь можно увидеть. Не умея ни читать, ни писать ни на одном языке, она говорила свободно на четырех, а именно на русском, немецком, шведском, польском и к этому можно добавить еще, что она понимала немного по-французски.
Ей не чуждо было чувство любви, и, казалось, она была создана для нее. Из-за своей красоты она пострадала от грубости морского офицера Вильбуа… Это был пьяный бретонец, забывший, кем она была… У нее не было недостатка, чтобы похвалится своими постоянством и обходиться плохо с теми, к кому она проявила свою нежность. Она делала своих любовников своими друзьями, и доказательством этого является Меншиков, граф Лёвенвольд и Сапега. Она любила одного, а потом другого из этих двух последних в короткий двухлетний период ее царствования. Она умела владеть своим сердцем и чувствами или, лучше сказать, своими поступками. Что касается суеверий, то она нисколько не уступала в этом своему мужу и верила в сны. Она была убеждена, что они нам посылаются, чтобы объявить о счастливых и ужасных событиях. Она рассказывала свои сны[134 - «Эти сны она видела прежде тех событий, которые они якобы объясняли. Первый сон она увидела за 15 дней до раскрытия ее интриги со своим камергером Монсом де ла Круа. Ей снилось, что она видит на своей кровати множество маленьких змей, которые приближаются к ней, подняв головы и шипя. Среди них была одна огромной величины, которая обвила все ее тело с головы до ног. Сделав большие усилия, чтобы избавится от нее, она сумела наконец задушить ее именно в тот момент, когда та собиралась ужалить ее в грудь. И тогда она увидела, как в один миг уползли и исчезли все остальные змеи… Она сама его объясняла так, что он предсказал ей большие неприятности, из которых она благополучно выпутается; что маленькие змеи означали большое количество мелких тайных врагов, которых она имела при дворце и над которыми она вскоре восторжествует, когда избавиться от некоторых могущественных лиц, которые хотят посягнуть на ее жизнь и о которых она не могла догадываться» (Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 155).] фрейлинам и требовала у них объяснений. Если они давали непонятные объяснения, то она говорила об этом за столом, чтобы все могли высказать свое мнение по этому вопросу»[135 - Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 152.].
По этой характеристики видно, что Екатерина I по энергии не уступала Екатерине II, была продолжателем петровского дела, правда, без четко выработанного плана действий. А поскольку нет плана, остальные не решаются что-либо предпринимать, сюда следует добавить празднества, балы, любовные и различные другие интриги. Поэтому немудрено, что у других иностранцев при дворе могло сложится впечатление бесшабашного веселья. Например, саксонский резидент Н. С. Лефорт в июле 1725 г. передавал свое изумление: «Невозможно описать поведения этого двора; со дня на день не будучи в состоянии позаботиться о нуждах государства, все страдают, ничего не делают, каждый унывает и никто не хочет приняться за какое-либо дело, боясь последствий, не предвещающих ничего хорошего… Дворец делается недоступным, полным интриг, заговоров а разврата»[136 - Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 415.].
С избранием Екатерины дело партии старины не гибло, царевич Пётр Алексеевич, внук Петра I, по-прежнему оставался главным претендентом на трон, в случае оставления его императрицею. Поэтому оппозиции оставалось только дожидаться более благоприятного момента, который наступил уже в царствование Екатерины I: в лагере победителей начался раскол – птенцы Петра сплотились перед общей опасностью и возненавидели друг друга, когда стали делить добычу. Начал с неумеренных требований Меншиков, делец, преуспевший больше наглостью, чем талантами, в нападении на казенную собственность не меньше, чем на врага, умевший оказать действительно важную услугу лицу, но, вместе с тем, находивший случай во время напомнить об этой услуге, и заодно уже подсказать и достойную степень награды за нее.
За Екатерину он действовал напролом, главным образом, потому что его судьба и карьера были неразрывно связаны с нею, дважды обязанной ему: за сближение с Петром Великим и теперь за возведение на престол. Успех их общего дела вскружил голову Меншикову, который обнаглел от открывшейся возможности всего требовать за услугу. Его не только освободили от следствия, грозною тучей нависшее перед смертью Петра: ему простили наложенный на него штраф в сотни тысяч – он фактически стал руководить растерявшейся государыней, стал домогаться титула владетельного герцога Курляндии, настаивал почти властно на получении чина генералиссимуса, доказывая при этом, с циничной откровенностью, что этот чин столь же достойная награда для него, сколько и необходимый шаг для укрепления верховной власти: «Я прошу [звания генералиссимуса] не для себя, но для самодержавной власти вашего величества»[137 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 873.], значилось в его прошении. И если не брать в расчет дружеские отношения между Меншиковым и Екатериной, то эти слова звучат почти как угроза!
Если так говорит Меншиков с верховной властью, то чего же можно ожидать от него в обращении с товарищами и подчиненными? Своим высокомерием при обсуждении государственных дел он приводит в бешенство Ягужинского, который публично в соборе обращается с жалобой к гробу Петра, говоря, что Меншиков обижает, и нет на него управы.
Он издевается над самим Правительствующим Сенатом, заставляя его потратить часы на обсуждение вопроса, чтобы в конце обсуждения объявить Сенату волю государыни, предрешившей вопрос до обсуждения в Сенате в пользу мнения Меншикова: оскорбленные сенаторы грозят бойкотировать Сенат, где равный им член диктует им свою волю.
Основание трона Екатерины дает трещину. Противники не дремлют: пошли слухи о безволии Екатерины перед временщиком, заговорили о новом Годунове. Сам Феофан Прокопович (публицист) не без злорадства звонил об опасности от «малконтентов»: «Ныне многие негодуют, особенно за светлейшаго князя [Меншикова, что ея величество изволила ему вручить весь дом свой, и Бог знает, что будет далее. Подождать мало: вот в скором времени у нас произойдет что-нибудь великое; про ея императорское величество говорят и то, что она иноземка и лютеранка. Когда императрица изволила смотреть строю, и в то время чуть ее из ружей не убили дважды, и пулею убило человека, который был от нея в полусажени, из чего видно, что многие ея величеству не благоприятствуют…»[138 - Там же, стр. 1043—1044.]
Выстрелы в сторону императрицы на параде могли быть случайностью, но надежность «воинства» заставляла задуматься, тем более что на горизонте грозною тучей стояла южная армия под начальством популярнейшего генерала М. М. Голицына, смотревшего на все глазами своего старшего брата Д. М. Голицына, вождя старой партии и сторонника великого князя Петра.
До Тайной канцелярии дошли недвусмысленные слухи, что сторонники Петра собираются по ночам, агитируют в его пользу; австрийский двор благоприятствовал заговору, т. к. Австрийскому императору желательно было видеть своего внука на троне соседнего государства, в поддержке которого австрийский дом нуждался в наступающем для него династическом кризисе. Граф Толстой, «умная голова» Екатерининской партии, не на шутку обеспокоился: барометр Тайной канцелярии показывал надвигающуюся грозу, предотвратить которую дыбой, казалось, невозможным. Нужно было спасать положение, хотя бы ценою уступок побежденной партии. Толстой предложил учредить при императрице Верховный Тайный совет, в который вошли бы представители обоих сторон.
8 февраля 1726 г. состоялся указ об учреждении Верховного Тайного Совета. Третьим пунктом устава этого Совета предписывалось: «Никаким указам прежде не выходить, пока они в Тайном Совете совершенно не состоялись…»[139 - Там же, стр. 880.] Непосредственно Сенат теперь перестал именоваться «Правительствующим», а был переименован в «Высокий Сенат». Самым же существенным оказалось то, что три важнейших коллегии – Иностранных дел, Военная и Адмиралтейская – были изъяты из подчинения Сенату и переданы в ведение Верховного Тайного совета, получив, в отличие от прочих коллегий, название «Государственных». В Тайный совет на равных правах вошли А. Д. Меншиков, П. А. Толстой, Г. И. Головнин, Д. М. Голицын, А. И. Остерман. Новый орган возник в результате компромисса между группами Меншикова и князя Д. Голицына. Председателем Совета стала сама императрица, а практически решение дел сосредоточилось в руках самых влиятельных и приближенных – Меншикова, Головнина и Остермана. В принципе, все были, по крайней мере, временно удовлетворены: с партией старины считаются, ее слушают; довольны были и «товарищи» Меншикова, который теперь под их бдительным надзором не мог вызвать носительницу верховной власти ни на какую вопиющую бестактность; доволен был и Меншиков, потому что с учреждением Верховного Тайного Совета, суживалась сфера его атак на высшие правительственные учреждения: то, что он раньше достигал столкновениями и влиянием в Сенате в трех автономных коллегиях (Военной, Адмиралтейской и Иностранных дел), теперь он мог проводить через один только Совет, имея на своей стороне его председательницу, Екатерину, и разделяя товарищей.
Зная тяжелое положение крестьянства, по докладу генерал-прокурора Ягужинского, императрица указом от 8 февраля 1725 г. «милосердуя о Своих подданных» снизила подушную подать на 4 копейки. Сбор подушной подати отныне возлагался на воевод. С. Соловьев замечает: «Облегчение в платеже подушных денег, вывод военных команд: – вот все, что могло сделать правительство для крестьян в описуемое время. Но искоренить главное зло – стремление каждаго высшаго кормиться на счет низшаго и насчет казны – оно не могло: для этого нужно было совершенствование общества»[140 - Там же, стр. 893.]. В 1726 г. после долгих обсуждений было решено перевести войска из деревень в города, главным мотивом чего послужило – «крестьянству будет великое облегчение». В целях большей экономии денег (облегчение крестьян привело к уменьшению доходов) было решено сократить расходы: в каждой коллегии оставили по 6 человек, причем половина их должна была без сохранения содержания жить по домам; Штатс-контору, ведавшую расходом денежных средств, подчинили Камер-коллегии, ведавшей приходом всех средств, в 1727 г. к ней же была присоединена Мануфактур-коллегия с мотивировкой, что ее члены без Сената не могут принять ни одного важного решения и только вводит страну в пустые расходы; в феврале 1727 г. Совет принял решение о ликвидации земского самоуправления: «как Надворные Суды, так и всех лишних управителей, и Канцелярии и Конторы земских Комиссаров и прочих тому подобных вовсе оставить, и положить всю расправу и суд по прежнему на Губернаторов и Воевод…»[141 - Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №5017, стр. 747—748.] Тем самым власть воеводы вновь стала единовластной, снова устанавливалась жесткая вертикаль власти: уездный воевода подчинялся только провинциальному воеводе, а последний – только воеводе губернскому. Над всеми ими стоял губернатор, получивший право утверждать даже смертные приговоры. Постановлением от 23 мая 1726 г. чиновникам низшего уровня было приказано получать вознаграждение от челобитчиков: «а приказным людям, обретающимся в тех двух Коллегиях, также в Надворных Судах и Магистратских не давать, а довольствоваться им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что даст по своей воле»[142 - Там же, №4889, стр. 653.].
В актив Екатерины I следует занести и открытие в декабре 1725 г. Академии наук в Санкт-Петербурге, а также организацию по воле Петра I морской экспедиции В. И. Беринга и А. И. Чирикова на Дальний Восток для выяснения вопроса, где Камчатка «сошлась» с Америкой. Эта экспедиция продолжалась с 1725 по 1730 гг.
В мае 1725 г. Екатерина учредила, еще задуманный Петром для награждения за военные заслуги, орден святого Александра Невского. Сначала он использовался для поощрения гражданских лиц, причем не самых высших, военных и государственных чинов, соответствующих примерно генерал-лейтенанту и генерал-майору. Однако уже в 30 августа 1725 г., в годовщину перенесения мощей Александра Невского, императрица жаловала орден себе, а также еще 21 человеку из высшей знати, в том числе Польскому королю Августу II и королю Дании Фредерику IV. С тех пор орден утвердился как награда для чинов от генерал-лейтенанта и выше за заслуги перед Отечеством.
В вопросе, касающемся одновременно и веры, и экономики Екатерина I поступала следующим образом. 26 апреля 1727 г. последовал строгий указ императрицы по поводу проживания в России евреев: «Жидов, как мужеска, так и женска пола, которые обретаются на Украине и в других Российских городах, тех всех выслать вон из России за рубеж немедленно, и впредь их ни под какими образы в Россию не впускать и того предостерегать во всех местах накрепко; а при отпуске их смотреть накрепко ж, чтоб они из России за рубеж червонных золотых и ни каких Российских серебряных монет и ефимков отнюдь не вывезли; а буде у них червонные и ефимки или какая Российская монета явиться и за оные дать им медными деньгами»[143 - Там же, №5063, стр. 782.]. Этот указ не был реализован поскольку Екатерина вскоре отошла в иной мир.
За два года правления Екатерины I Россия не вела больших войн. Только на Кавказе действовал отдельный корпус под началом князя Долгорукова, стараясь отбить персидские территории, пока Персия находилась в состоянии смуты, а Турция неудачно воевала с персидскими мятежниками. В Европе дело ограничивалось дипломатической активностью в отстаивании интересов Голштинского герцога (мужа Анны Петровны, дочери Екатерины I) против Дании.
Россия вела войну с турками в Дагестане и Грузии. Замысел Екатерины возвратить герцогу Голштинскому отнятый датчанами Шлезвинг привел к военным действиям против России со стороны Дании и Англии. По отношению к Польше Россия старалась вести мирную политику.
По свидетельствам, вступив на престол, Екатерина все чаще начинала болеть. Возможно это были многочисленные так называемые бабьи хвори, которыми страдают многие женщины не занятые конкретным ответственным делом, у которых случаются ночные балы и т. п. Вполне возможно, что Екатерина даже специально порой сказывалась больной, не желая принимать участие в каких-либо увеселениях, встречаться с кем-либо (обычное дело для лиц высокого положения). У всех иностранцев конечного ушки были на востро, они сразу в депешах передавали о плохом самочувствии императрицы.
Вот интересное сообщение от 22 ноября 1726 г. французского дипломата Маньяна: «26 [старый стиль] прошлаго месяца Царица присутствовала на обеде и на балу у молодого епископа Любскаго, оставалась там до 5 часов утра и была в прекрасном настроении. Правда, она не танцевала как недавно у Рабутина, но, надо думать, единственно по причине легких признаков опухали ног, появлявшихся иногда у Государыни. Очень возможно, что наводнение 12 ноября неблагоприятно отозвалось на этой легкой болезни: вода, ведь, с силою ворвалась в самую спальню Государыни, так что пришлось войти к ней в 9 часов утра и предупредить ее об опасности. Она спала крепким сном, ибо привыкла ложится не ранее 4—5 часов утра. Многие говорят, а другие и не знают, что приключение это сильнее, чем само стоило того, напугало Царицу: соскочив с постели и уходя из спальни, она все оглядывалась назад»[144 - Сборник Русскаго Историческаго общества. Том 64. Донесения французскаго полномочнаго министра при русском дворе, Кампредона, и агента Маньяна, за 1725 и 1727 гг. СПб, 1888, стр. 460.]. По этому сообщению видно, что у императрицы иногда случалось легкое отекание ног, и что она ложилась под утро. Ни то, ни другое не является чем-то особенно губительным. С отеканиями ног доживают до преклонного возраста, что же касается позднего отхода ко сну, то, например, в наше время многие работают в ночную смену, и ничего, доживают до пенсионного возраста и дальше (Елизавета Петровна также ложилась под утро и процарствовала 20 лет). Конкретное недомогание, как свидетельствует Вильбуа и другие иностранные депеши, началось у императрицы месяца за два до ее кончины. Вот пример сообщения Маньяна от 8 апреля 1727 г.: «Хотя здоровье Царицы и принято считать превосходным, но Государыня до того ослабела и так изменилась, что ее почти узнать нельзя»[145 - Там же, стр. 548.].
Екатерине было удобно, чтобы делами занимался надежный человек, не ей же в, конце концов, вникать во всевозможные тонкости различных производств. И естественно, этим человеком стал Меншиков, сила и влияние которого росли день ото дня. Постепенно он становился уже не «полудержавным властелином» как при Петре I, а, пожалуй, почти самодержцем. Это заставило «верховников» опасаться того, что Светлейший скоро превратит их не более чем в марионеток. Образование Верховного Тайного совет несколько смягчили позиции Меншикова, но все равно, при поддержке императрицы, он оставался более влиятельной фигурой из всего его окружения. Ситуация складывалась таким образом, что его противниками, по существу, стал весь (за исключением императрицы) Верховный Тайный совет: его прежние сторонники по провозглашению Екатерины и оппозиция.
В поисках всеобщего компромисса внимание, конечно, было уделено вопросу династических связей и непосредственно преемственности царского трона. Дело подогревалось подметными письмами, направленные против указа Петра I от 1722 г., по которому царствующий государь имел право назначить себе любого приемника. Вместе с тем было слишком очевидно, что перед царевичем Петром все остальные кандидатуры меркли.
Остерман предложил женить внука Петра от первой семьи на дочери Петра от второй жены, на Елизавете, план более остроумен, чем практически возможен, и только характеризовал затруднительное положение господствующих партий. Екатерина с заклятыми врагами великого князя Петра всюду выдвигала, как свою опору, Голштинского герцога Карл-Фридриха, женившегося на старшей дочери Петра I, Анне. По всей видимости, последней с ее «десцендентами» и хотела передать трон. Находились и сторонники Елизаветы, прочившие ей в мужья Морица Саксонского.
Все эти комбинации не могли устраивать Меншикова, по той одной причине, что при их реализации сам Светлейший оставался как бы не у дел, и развитие дальнейших событий нетрудно было предвидеть. Вместе с тем, у Меншикова была старшая дочь, Мария, по возрасту подходившая для наследника трона, Петра Алексеевича. И Меншиков задумал произвести такой маневр, который ему едва когда-нибудь удался бы на поле брани: он изменил своей партии, стоявшей за Екатерину и ее дочерей, и перешел на сторону Голицына и Остермана, вождей партии великого князя Петра. Этот ход, поразивший его не совсем покорных друзей, попытавшихся взять его под надзор, был не столько актом мести Меншикова, сколько естественным выводом из создавшихся к этому времени «конъюнктур», был ход в сторону наилучшего обеспечения личных интересов. Перейдя на сторону своих врагов, он, с одной стороны, делал из них своих должников, с другой, втроем они составляли половину членов Верховного Тайного совета, а если учесть благотворность перед Меншиковым Екатерины, то Верховный Тайный совет, побочно направленный своим учреждением на ограничение своеволия Меншикова, становился игрушкой в его руках – так мало терял и так много приобретал Меншиков, изменяя своей партии.
Старые друзья предупреждали Меншикова против союза со старыми врагами, что они рано или поздно скажут ему: «Полно, миленький, и так ты нами долго властвовал, поди прочь!»[146 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1016.] Но Меншиков знал, что делал и с кем имел дело. Он даром не привык оказывать услуг и за поддержку партии Голицына потребовал согласия на брак своей дочери с великим князем Петром. Стать зятем и опекуном юного император, законного наследника престола, это значило много более чем рассчитывать на скромную благодарность герцога Голштинского в рискованной борьбе за его интересы. При таком обороте дела и новые друзья не осмелятся сказать: «Поди прочь!»
Существовала еще одна личность, от которой зависело очень многое, сможет ли Меншиков привести свои замыслы в действительность. А именно сама императрица. Ее формальная санкция проекту была необходима хотя бы для заглушения мнений иного порядка. Но уступит ли она по привычке назойливым домогательствам временщика в ущерб интересам своей семьи. Для Меншикова, во всяком случае, это была сторона наименьшего сопротивления. К старым услугам, за которые Екатерина была обязана благодарностью, он присоединил поверх «фамильную»: уступил ей выходца из Польши Сапегу, присватавшегося к дочери Меншикова, для родственницы Екатерины, и за эту великодушную уступку потребовал награду, тоже в виде фамильного характера – в виде согласия императрицы на брак еще только великого князя Петра со своей дочерью.
Больная Екатерина не имела сил отказать властным требованиям временщика, несмотря на просьбы и протесты дочерей. Затем оставалось вырвать у умирающей императрицы согласие, под угрозой переворота, на провозглашение Петра своим «сукцессором», с поручением опеки над ним Верховному Тайному совету вкупе с обеими цесаревнами (Анной и Елизаветой), а также сестры Петра II Натальи и герцогом Голштинским, который еще до подписания императрицей этого завещания выслушал от Меншикова приказ собираться в Голштинию, пообещав в виде отступного миллион флоринов. Против Меншикова уже готовился заговор, в стане его недавних друзей, возглавляемый Толстым. Но накануне смерти Екатерины заговорщики были разоблачены и указом императрицы Светлейший отправил Толстого в пожизненную ссылку, от расправы не ушли и другие его потенциальные противники.
Вопросом о преемнике императрицы непосредственно занимались собравшиеся во дворце члены высших правительственных учреждений: Верховного Тайного совета, Сената и Синода, приглашены были и гвардейские офицеры. Верховное совещание, где Меншиков играл первую скрипку, настояло на назначении наследником малолетнего внука Петра I – Петра Алексеевича. Перед самой смертью спешно было составлено Бассевичем завещание, подписанное Елизаветой вместо неграмотной матери-императрицы. Позже императрица Анна Ивановна пожелала избавиться от ненужной для нее духовной Екатерины I, приказав канцлеру Головнину сжечь ее, он исполнил просьбу, тем не менее, сохранил копию завещания.
Вильбуа пишет, что за три месяца до кончины Екатерина видела сон: «Она была еще совсем здорова. Ей снилось, что когда она была за столом со всеми министрами своего совета, вдруг появился Пётр I, окруженный ярким светом и одетый римлянином. Он подошел к ней с величественным и удовлетворенным видом, обнял ее и унес в огромное воздушное пространство. Посмотрев оттуда вниз, она увидела своих дочерей Анну и Елизавету в окружении толпы людей самых разных народов и обличий, которые дрались друг с другом. Объяснение, которое она дала этому сну, было следующее: сон ей предсказал, что она скоро умрет и что в России будут беспорядки после ее смерти. Ее предсказание сбылось»[147 - Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 155.].
Екатерина I умерла на 44-м году жизни 6 мая 1727 г. «от слабости, которая длилась два месяца»[148 - Там же, стр. 152.]. Ее гроб, как и Петра I, был положен на особо устроенном троне в Санкт-Петербургском Петропавловском соборе на поверхности под балдахином, где находился до 29 мая 1731 г., после чего по распоряжению императрицы Анны они были «преданы» земле.
После смерти Екатерины поползли слухи, что ее отравили медленным ядом. Об этом свидетельствует Вильбуа, в своих записках он пишет: «Вначале она [Екатерина] правила согласно советам Меншикова, не столько из благодарности, сколько в силу необходимости. Меншиков сразу заметил это, но сумел скрыть. Однако опасаясь попасть в затруднительное положение, в котором он находился в конце царствования Петра I, он сразу же начал тайные переговоры с венским двором при посредничестве венского посла в России, чтобы после смерти царицы Екатерины возложить корону на голову Великого князя Московского, племянника римского императора, при условии, что тот женится на старшей дочери князя Меншикова. / Царица Екатерина вскоре умерла. Если верить гласу народному и некоторым свидетельствам, ее отравил князь Меншиков[149 - Вильбуа в сносках пишет: «Царица не могла выпить весь ликер, предложенный ей князем Меншиковым, и отдала остатки одной из своих фрейлин по имени Ноли, иначе мадам Гаррю. Она выпила остаток, который ей показался очень скверным, и через несколько дней почувствовала себя плохо. Ее муж-итальянец подозревал, что она, вероятно, была отравлена, и поэтому давал ей в течение нескольких дней противоядие, благодаря которому ему удалось ее вылечить. Но это было не так просто, так как она еще очень долго страдала» (там же, стр. 147—148).], который раньше всех, предвидя эту смерть, позаботился о средствах, которые возвели бы на трон Великого князя Московского. Его происки имели такой успех, на какой он только мог надеяться. Едва Екатерина закрыла глаза, как внук Петра I, о котором до этого и не вспоминали, был провозглашен императором под именем Петра II»[150 - Там же, стр. 139.].
Приводя доводы отравления императрицы Меншиковым в сугубо его интересах, автор передергивает в умилительную сторону значение царевича Петра, силу прав которого признавали даже искренние приверженцы второй семьи Петра Великого: ведь не потому ли, боясь оппозиции старины, в сущности, и был образован Великий Тайный совет. Поэтому у Екатерины было много недоброжелателей, начиная от Меншикова и заканчивая всеми не принимавшими нововведений. Они могли на время сойтись, как известно Меншиков был в этом мастер.
Историк медицины В. Рихтер в своих «Замечаниях о последней болезни и кончине императрицы Екатерины I» пишет: «Существует мнение, что душевное беспокойство было причиной ее последней болезни, а также то, что она скончалась от яда, данного рукой врача»[151 - Нахапетов Б. А. Тайны врачей дома Романовых. Москва, Вече, 2005, стр. 40.].
В донесении лейб-медика Екатерины И. Д. Блюментроста сообщается, что «10 апреля 1727 года почувствовала воспаление в груди. К ожидавшему к седьмому дню болезни критическому перелому тем более умножался кашель и стеснение в груди, так что врачи без труда могли предвидеть возрождение нарыва на легком, что подтвердилось за четыре дня до смерти истинно гнойной мокротой, в большом количестве выходящей при харканье. Слабость умножалась час от часу и более, и монархиня скончалась 6 мая поутру в 8 часов…»[152 - Там же, стр. 40.]
О причинах смерти Екатерины I указывает судебный медик Ю. А. Молин, который разбирал симптомы болезни, характеризует, что приступы удушающего кашля, одышка, боли под лопатками, резкая слабость и психическая апатия, сменявшаяся всплесками неестественной лихорадочной активности и веселья, специфическая температурная реакция свидетельствуют о том, что «у царицы был злокачественно протекавший туберкулез или, как говорили врачи XVIII века, „скоротечная чахотка“»[153 - Там же, стр. 41.] – не являвшейся чем-то необычным на тот период времени.
Мнение судебного медика весомо и уважаемо, оно только не прояснеет ситуацию почему перед кончиной тело Екатерины сильно раздалось, наподобие истории Наполеона Бонапарта.
Пётр II Алексеевич. Влияние Долгоруких. Падение Меншикова. П. Долгорукий – о временах и нравах
Преемником Екатерины на русском престоле оказался несовершеннолетний Пётр II, который родился 12 октября 1715 г. и, таким образом, в 1727 г., когда он вступил на престол, ему шел двенадцатый год. Юный император был мягок душой, красив, достаточно развит и весьма не глуп для своих лет.
С раннего детства Пётр II оказался в непростой ситуации. Через 10 дней после рождения он потерял мать – немецкую кронпринцессу Шарлотту-Софию Вольфенбюттельскую, а в 3 года и отца. С 1718 г. он воспитывался Петром I, но дед к внуку особой любви не испытывал. Воспитывали мальчика попеременно няньки-немки, а затем вдова портного и вдова кабатчика. Позднее учителем Петра II был немец Норман, танцмейстер и бывший моряк. Он учил цесаревича чтению и письму. В дальнейшем по велению Петра I учителем юного Петра стал Семен Маврин, а с 1723 г. Иван Зейкин, венгр по происхождению, который учил его латыни. И как результат, цесаревич хорошо говорил по-немецки и по-французски, великолепно знал латынь, но став императором, оставил науки. Современники Петра Великого считали, и не без основания, что Пётр I сознательно не уделял должного внимания воспитанию и образованию внука, т.к. изначально не хотел видеть его на престоле. Неслучайно сразу после смерти его матери Шарлотты-Софии Пётр I вручил письмо своему сыну Алексею, в котором сообщал, что он лишает его и его новорожденного сына Петра права на наследование престола.
С воцарением Петра II[154 - Во время коронационных событий в Москве произошла примечательна история. Манштейн пишет: «7-го апреля, к одним из московских ворот подкинуто было безымянное письмо, с надписью на конверте, что содержание его чрезвычайной важности для государства. В этом письме, с пространными подробностями, оправдывали образ действий Меншикова, и в тоже время старались внушить недоверие к тогдашним министрам и любимцам. Однако этот случай только усилил влияние Долгоруких, заставя их впрочем, быть еще осторожнее прежняго» (Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 11).], казалось, повторялась старая страница истории России в малолетство Грозного: именем малолетнего царя управляют лица, овладевшие волею малолетнего государя, причем над интересами государства, даже над интересами партий, торжествуют узкие интересы доминирующих фамилий; заодно начинаются отношения, которые впоследствии хорошо охарактеризовал современник этих событий: «Русским мясо не надо: они друг друга едят!»[155 - «Нам Русским, писал Артемий Петрович Волынский князю Урусову, не надобен хлеб: мы друг друга едим, и с того сыты бываем» (Славянский сборник Н. В. Савельева-Ростиславича. СПб, тип. Кондрата Вингебера, 1845, стр. XI).]
Однако, несмотря на похожесть данной ситуации, события все же разворачивались в несколько ином русле. Вопреки завещанию императрицы, всю фактическую власть сосредоточил в своих руках Меншиков: он уже при Екатерине безраздельно командовал в Верховном Тайном совете, который потому и не был им тронут, оставивши с внешней стороны все в старом виде. Впрочем, Меншиков не утерпел и руками Петра II 12 мая назначил-таки себя генералиссимусом, чего тщетно добивался в два предшествующих царствования; а затем перевел своего нареченного зятя к себе в дом, чтобы руководить его воспитанием и заодно сподручнее управлять его именем.
Екатерину I похоронили 16 мая, а уже 24-го во дворце Меншикова на Васильевском острове была необычайно пышно отпразднована помолвка Петра II и Марии, которую теперь стали поминать в церковных службах наряду с царскими именами. Кажется, Меншиков, умевший как рыба в воде лавировать в переплетении интересов сторон, на этот раз допустил ошибку, повлекшую впоследствии его падение; хотя, насколько это было ошибкой? – скорее закономерное развитие событий, когда все вокруг желали его низвержения, дело оставалось лишь за немногим, за временем – Меншиков физически не мог быть один, пришлось, волей-неволей, начать доверять своим новым друзьям, его бывшим врагам, и он демонстративно протянул руку примирения и дружбы ненавидевшим его Голицыным и Долгоруким. Считая наиболее опасными для себя противниками – конкурентами Анну Петровну и ее мужа, Голштинского герцога Карл-Фридриха, он отправляет их в Голштинию, посулив им миллион флоринов, правда, выдав для начала всего 140 тысяч, и пообещав ежегодной пенсии в 100 тысяч флоринов и поддержку России в деле присоединении к Голштинии соседнего Шлезвига; 25 июля 1727 г. герцогская чета отбыла из Санкт-Петербурга в столичный город герцогства Киль, сопровождаемая небольшой группой придворных (10 февраля 1728 г. у них родится сын Карл-Пётр-Ульрих, будущий Российский император Пётр III, а сама Анна вскоре после родов умрет, по сообщениям, от простуды и воспаления легких).
Избавившись от голштинской герцогской четы и выслав остальных неугодных сановников из Санкт-Петербурга, Меншиков достиг вершины могущества, вместе с тем, он был окружен людьми, желавшими его падения. Связавши свои личные фамильные интересы с интересами верховной власти, Меншиков смотрел на задачу управления взглядом государственного человека, для которого интересы империи и императора стали личным делом. Привычной рукой он вершил дела Росси, с большой осторожностью выбирает себе помощников из среды старых дельцов и новых союзников. По-отечески серьезно, хотя по-фельдфебельски грубо принимается он за воспитание молодого императора, по-своему кроя его домашний быт и устои, сопровождая все скучной моралью, что государь де молод, цену деньгам не знает, оценку людям давать не может.
Ближайшее заведывание образованием Петра II Меншиков поручил мастеру на все руки Остерману, который с помощью российских академиков разработал вполне достойную программу обучения. В нее входило углубленное изучение иностранных языков, истории современных государств и древней истории, гражданского законоведения, военного искусства, географии, математики. Уроки проходили в форме бесед, учебная нагрузка составляла не более 2—3 часов в день. Духовным воспитанием императора занимался сподвижник Петра I Феофан Прокопович. Однако, несмотря на все, образование молодого императора продвигалось слабо. В отличие от Меншикова Остерман не проявлял большой настойчивости, развлечения зачастую брали верх над учением, тем самым добиваясь доверия своего воспитанника.
Появившееся охлаждение Петра II к Меншикову вскоре еще больше усилилось. Как известно, нет вечных людей, как нет людей с абсолютным здоровьем. В конце июля 1727 г. Меншиков тяжело заболел и на несколько недель отошел от государственных дел. Этого времени оказалось достаточным, чтобы Пётр II попал под влияние таких людей как его весьма распущенная сестра и тетка, семнадцатилетняя Елизавета. К слову сказать, по характеристике фельдмаршала Б. Х. Миниха: «Она от рождения была чрезмерно сластолюбива и часто говорила своим приближенным, что была довольна только тогда, когда влюблялась. Вместе с тем она была очень непостоянна и часто меняла фаворитов»[156 - Миних Б. Х. Записки фельдмаршала графа Миниха. Пер. с фр., ред. изд. и прим. С. Н. Шубинскаго. СПб, тип. В. Безобразова и Комп., 1874, стр. 88.]. Саксонский дипломат Георг фон Гельбиг писал: «Самый снисходительный моралист был бы возмущен отношениями Елизаветы Петровны к мужчинам. Она не обращала ни малейшего внимания на привлекательные качества ума и сердца при выборе своих любимцев и руководствовалась в нем единственно телесною их красотою»[157 - Павленко Н. И. Елизавета Петровна. Москва, Проспект, 2017, стр. 16.]. Долгорукие, влиявшие на императора через гофмейстера царя, восемнадцатилетнего Ивана Долгорукого, уводившего Петра в мир забав, Остерман, испытавший уже за это время властный тон временщика, поддерживал в своем питомце охлаждение к своему ментору и навязанной им невесте поневоле, девушке гордой, носившей среди ровесников прозвище «мраморная статуя»; в разговорах, конечно, припоминалось все: и кто такой Меншиков, какого он рода-племени, и как он участвовал в казни отца Петра II и т. д. – мнение окружения императора было слишком единодушным, чтобы к нему не прислушиваться.
За время болезни Александра Даниловича Пётр II переселился в Летний дворец и отказался принимать Меншикова и членов его семьи. Однако «Меншиков, ослепленный своею властью, продолжал вести упорную борьбу и постоянно раздражал государя, отменяя его приказания. Цех каменщиков поднес Петру 9000 червонных. Пётр послал их в подарок сестре Натальи Алексеевне. посланный встретился с Меншиковым, который велел ему отнести деньги в свой кабинет, сказав: „Император еще очень молод и не умеет распоряжаться деньгами, как следует“. Пётр, узнав об этом, был взбешен и закричал: „Я покажу ему, что я император и что мне надобно повиноваться“»[158 - Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 22—23.]. Подобное приниженное отношение Меншикова к Петру становилось известным последнему и сильнее возбуждало в нем чувство неприязни к первому.
Борьба за реальную власть в стране между Меншиковым и Долгорукими велась до 7 сентября 1727 г., день, когда Остерман зачитал в Верховном Тайном совете царский указ, которым без месяца 12-летний Пётр II объявил себя полноправным правителем. Регентству Верховного Тайного совета, а вместе с ним и Меншикова был положен конец. 8 сентября А. Д. Меншикову было запрещено выезжать со двора, а на следующий день, 9 сентября, на заседании Верховного Тайного совета Пётр II подписал указ о низложении Меншикова и высылке его с семьей из столицы пока в роскошное имение Светлейшего – Раннебург (сейчас Чаплыгин Липецкой области).
11 сентября Меншиков отправился в путь, сопровождаемый 127 слугами и обозом в 33 экипажа. Вскоре все его имущество было конфисковано. По сделанной описи Меншикову принадлежало: 90 тысяч крестьян, 6 городов, 4 миллиона рублей наличными и 9 млн в банках Лондонском и Амстердамском, бриллиантов и других драгоценностей еще на один миллион рублей, серебряной посуды три перемены, каждая из 288 тарелок и приборов, и 105 пудов, т.е. 1680 кг золотой посуды (т.е. вся сумма равна нескольким годовым бюджетам страны).
В Раннебурге Меншиковы пробыли недолго: 16 апреля 1728 г. их всех отправили в Сибирь, место поселок Березово (в 18 -начале 20 вв. место ссылки). Не выдержав условий переезда, под Казанью умирает жена Александра Даниловича, Дарья Михайловна. В Березове Меншиков прожил около 1,5 года, совершенно изменившийся, смиренный и покорный своей судьбе, размышляя над бренностью жизни. Своими руками (вместе с 8 верными слугами) сооружает себе дом и церквушку (сгоревшую в 1765 г.), проводит время за чтением Евангелия, «во время службы он исполнял обязанности диакона, причетника, а после обедни иногда говорил проповеди»[159 - Там же, стр. 25.]. Известно его высказывание того периода: «С простой жизни начал, простой жизнью и закончу». Через некоторое время в Сибири началась эпидемия оспы. Сначала умерла его старшая дочь – бывшая царская невеста, а затем и он сам, 12 ноября 1729 г., в возрасте 56 лет, похоронили его у алтаря построенной его руками церкви, но впоследствии река Сосьева смысла эту могилу. Двое других детей Меншикова – сын и дочь – впоследствии были возвращены из ссылки только потому, что в банках Лондона и Амстердама хранилось 9 млн рублей, которые могли быть выданы только прямым наследникам Меншикова; львиная доля этих вкладов, в конце концов, оказалась в руках государства и его высших сановников.
Падение Меншикова означало фактический переворот на троне, после которого начался поход между «фамилиями» и «персонами» с целью овладеть несовершеннолетней волей императора. Самыми испытанными и традиционными доброжелателями Петра II были Голицыны; но они слишком серьезно смотрели на задачи воспитания государя и обязанности управления, напоминая приемы воспитания Меншикова; к тому же они ближе других стояли к Меншикову, и даже, как рассказывали, фельдмаршал кн. М. М. Голицын пытался замолвить за сверженного временщика на аудиенции у Петра.
Свои явные симпатии Пётр делил между Остерманом, умевшем «не вдруг очень налегать на него» и Долгорукими, очень умевшими потакать юной природе Петра. Дело не обошлось без столкновений между Остерманом и Долгорукими. Пётр, несмотря на свой возраст, сумел их развести, предоставив Остерману дела, а Долгоруким – себя. Поступок может показаться даже мудрым, им как бы примирялись две враждующие партии: пронемецкого толка и чисто старорусская, если бы только Долгорукие стремились стать проводниками программы своей партии. Но на самом деле Долгорукие пародировали шаги Меншикова вплоть до обручения Петра с княжной своей фамилии, не умея, в то же время, по-меншиковски возложить на себя ответственность по воспитанию Петра.
Австрийский посланник Рабутин в 1727 г. писал: «Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобрести доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх; часы учения не определены точно, время проходит без пользы, и государь все более и более привыкает к своенравию»[160 - Вестник Европы, №1. 1896. Русский двор при Петре II. 1727—1730. С. 110.].
Еще более критично писал в 1727 г. саксонский посланник Лефорт: «Император занимается только тем, что целыми днями и ночами рыскает по улицам с царевной Елизаветой и сестрой, посещает камергера (Ивана Долгорукого), пажей, поваров и бог весть кого еще…
Кто мог себе представить, что эти безумцы (Долгоруковы) способствуют возможным кутежам, внушают (царю) привычки самого последнего русского. Мне известно помещение, прилегающее к бильярдной, где помощник воспитателя приберегает для него запретные забавы. В настоящее время он увлекается красоткой, бывшей прежде у Меншикова… и сделал ей подарок в пятьдесят тысяч рублей… Ложатся спать не раньше семи часов утра»[161 - Валишевский К. Ф. Царство женщин. Репринтное издание 1911. Москва, СП «ИКПА», 1989, стр. 108.].
Разгульное времяпрепровождение не только подрывали здоровье Петра II, но и деформировали его характер. Он становился вспыльчивым, капризным, жестоким и упрямым.
Уже на следующий день после ареста Меншикова Пётр II подписал манифест о коронации, а 9 января 1728 г. со всем своим двором и Верховным Тайным советом выехал в Москву, чтобы по традиции совершить обряд венчания на царство в Успенском соборе Московского Кремля. По дороге он заболел корью и две недели пролежал в постели, остановившись в Твери. 4 февраля, наконец, совершился его торжественный въезд в Москву, где старая русская аристократия, в большинстве своем ненавидевшая Петра I и благоговевшая перед памятью великомученика Алексея, встретила нового императора с неподдельной радостью и восторгом. А любовь юного императора к Москве оказалась столь велика, что он официально объявил ее единственной столицей.
Предаваясь забавам, молодой император почти полностью устранился от управления государством. В этих условиях при дворе большое влияние приобрели князья Долгорукие – Василий Лукич и Алексей Григорьевич, которых Пётр II назначил членами Верховного Тайного совета. Им удалось оттеснить на этом органе на вторые роли А. И. Остермана. После сентябрьских событий быстро возвышается по службе и закадычный друг Петра, Иван Долгорукий. В свои 19 лет он становится гвардии майором и обер-камергером.
«В действиях Долгоруковых этой эпохи, – говорит один из потомков этих Долгоруких, – не было иных побуждений, кроме личных, эгоистических, имевших целью разбогатеть, удалить от двора всякое влияние, кроме своего, и пользоваться жизнью и ея наслаждениями, нисколько не считаясь с правами и достоинствами ближняго. Единственная их заслуга в том, что они не были жестоки; за исключением трагической истории Меншикова, все преследования и изгнания этого царствования отличались мягкостью и ни одно имущество, кроме имущества Меншикова, не было конфисковано»[162 - Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 27.]. Зато чванство их доходило до глупости. Оно приняло особо отталкивающие размеры во время обручения Петра II с княжной Екатериной Долгоруковой. «Каждый Долгоруков выражал свою радость по-своему, – пишет В. В. Долгоруков, – в зависимости от своего ума, с большей или меньшей заносчивостью: Алексей [отец невесты], всегда и во всем глупый, заставлял гостей своих целовать себе руку…»[163 - Там же, стр. 40.] Даже желания старорусской партии начать реставрацию разрушенных Петром Великим институтов старины, Долгорукие хотели смешать с планами своих фамильных интересов, при том это проникновение носило бы характер извращения всего задуманного дела. По словам П. В. Долгорукого, видного дипломата времени Петра Великого, «при помощи герцога де-Лирия и иезуитов Василий Лукич затеял цепь интриг, из которой самой крупной был план возстановления патриаршего сана, с тем, чтобы возвести в этот сан князя Якова Петровича Долгорукого… круглого дурака, которым надеялись вертеть по желанию»[164 - Там же, стр. 35.].
Самое главное развлечение молодого императора была псовая охота, и насколько своею погоней удовлетворять инстинктам Петра II Долгорукие отвлекали его от серьезных занятий, видно из фамильных бумаг кн. Долгоруких списка охотничьих поездок Петра II: «С февраля 1728 г. до ноября 1729 г., в течение 21 месяца – 243 дня, т.е. восем месяцев, не считая мелкиx охот в 2—3 дня! – Где же тут было думать об ученьи и о занятиях государственными делами. Члены дипломатического корпуса почти не видели государя и очень на это жаловались»[165 - Там же, стр. 34.]. Вся работа по ведению государственных дел была сброшена на А. И. Остермана, без него уже ничего не решалось: собравшись в Совете «посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись».
Постепенно Пётр стал охладевать к княжне Екатерине и начал грубо обращаться с ней даже в присутствии сановников, обвиняя ее в неверности. Долгорукие забили тревогу, и 30 ноября 1729 г. состоялось обручение Петра и Екатерины. Их свадьба была назначена на 19 января.
Казалось, все шло своим чередом. Однако «судьба» распорядилась иначе – решался вопрос духовной участи всего народа; Богу-Творцу было не угодно видеть символ божественного государства в виде ее столицы с древними идеями мистического рая.
Предчувствуя неизбежные перемены с возвышением Долгоруких, вице-канцлер Остерман приехал в Москву, надеясь отговорить Петра от бракосочетания. Говорил в основном Андрей Иванович, император слушал, только иногда задавал вопросы о конкретных фактах взяточничества и казнокрадства новых родственников. На прощание он сказал Остерману: «Я скоро найду средство порвать мои цепи».
Судя по всему, Пётр Алексеевич не выделялся хорошим здоровьем. Еще в январе 1728 г. по дороге в Москву на коронацию он заболел корью, что заставило его остановиться на две недели в Твери. Затем, в 1729 г. «постигшая императора в августе месяце болезнь встревожила все государство. Опасались за его жизнь, так как горячка, в которую он впал, была очень сильная. Однако на этот раз он избежал смерти»[166 - Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 11.].
6 января 1730 г, в день Крещения при обычной церемонии водосвятия, несмотря на сильный мороз и резкий ветер, император со своей невестой Екатериной появился на параде московских войск, принимая его с фельдмаршалом Минихом и Остерманом. Богослужение и парад длились долго, и по возвращении с торжества Пётр жаловался на головную боль.
Император сильно простыл, дома у него начался жар. Вдобавок, врачи у него обнаружили черную оспу. По сведениям историка медицины В. М. Рихтера, князь С. П. Долгорукий, не обращая внимания на то, что его дети болели оспой, продолжал общаться с императором, что было запрещено всем, кто находился в подобных обстоятельствах.
Врачи стали ждать кризиса, рассчитывая, что молодой организм справится с болезнью. Иван Долгоруков отважился почти на крайнюю меру – подделать почерк императора на завещании. В свое время он развлекал императора копированием его подчерка. Для обоюдной забавы они отсылали во дворец «распоряжения императора» с приказом прислать денег, и деньги привозили. Сфабрикованная «последняя воля императора Петра II» предусматривала передачу власти его невесте. Трудность заключалась в том, что подпись должен был заверить духовник царя, а также доверенное лицо, которым являлся Остерман. Но Андрей Иванович в течение всей болезни не отходил от постели больного, не давая Долгоруковым ни единого шанса остаться наедине с императором.
18 числа, в воскресенье, Пётр потерял сознание. Последние слова произнесенные им в бреду оказались провидческими: «Запрягайте сани, хочу ехать к сестре»[167 - Павленко Н. И. Петр II. Москва Молодая гвардия, 2006, стр. 140.] (Наталье Алексеевне, умершей от кори год назад). В половине второго ночи Пётр скончался не приходя в сознание. Императора не стало за несколько часов до назначенной свадьбы. Похоронили его в московском Архангельском соборе – усыпальнице московских царей.
В записках дюка Лирийского находится описание черт Петра II. «Петр II был высокаго роста, красив собою и сложен хорошо; на лице его видна была задумчивость; сложение крепкое, поступь величественная и сила необыкновенная. Хотя и трудновато сказать что либо решительное о характере 14 летняго Государя; но можно было догадываться, что он будет вспыльчив, решителен и, может быть, жесток. Он не терпел вина, то есть не любил пить более надлежащего, и весьма щедр так, что щедрость его походила на расточительность. Хотя с приближенными к нему он обходился ласково, однакоже не забывал своего высокаго сана и не вдавался в слишком короткие [близкие] связи. Он быстро понимал все; но был осмотрителен, любил народ свой и мало уважал другие. Словом, он мог бы быть, со временем, великим Государем, если бы удалось ему поправить недостаток воспитания, даннаго ему Долгоруковыми»[168 - Записки дюка Лирийскаго и Бервикскаго во время пребывания его при императорском российском дворе в звании посла короля испанскаго. 1727—1730 годов. Пер. с фр. Д. Языкова. СПб, тип. Гутенбергова, 1845, стр. 113—114.].
В царствование Петра II простою люд испытал облегчение, сказывалось отсутствие войны с ее трудностями и результаты уменьшения Екатериной I поборов деньгами с крестьян. В марте 1729 г. старый и больной Ромодановский попросился в отставку, которая была принята. С уходом последнего «князя-кесаря» под предлогом экономии средств 6 апреля был упразднен и его приказ: Верховый Тайный совет распорядился отныне подавать ему дела «по первым двум пунктам», а «прочие, в которых меньше важности» – в Сенат. «Верховники» стремились сосредоточить в своих руках важнейшие политические дела и подобная параллельная структура, как Преображенский приказ, им была не нужна. Кроме этого был упразднен Главный магистрат, перенос малороссийских дел из Сената в Коллегию иностранных дел, Вексельный устав 1729 г. и указ о запрещении духовенству носить мирскую одежду.
Приняты меры по совершенствованию судопроизводства: определено кому, кого и где судить, куда апеллировать. Для уменьшения воровства были составлены новые накладные книги для сбора подушной подати, возлагаемые на губернаторов и воевод. Для лучшей осваиваемости территорий страны в «отдаленных сибирских местах», Иркутской и Енисеевской провинции, было разрешено любому строить заводы «свободно и безвозвратно» с правом свободной реализации продукции при уплате только таможенной пошлины.
Нехватка денежных средств заставила проводить денежную реформу, которая в основном заключалась в старом способе «порчи» монет.
Строительство флота, из-за финансового дефицита, решено было остановить. На замечания Петру II об «исчезновении флота», он отвечал: «Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море; но я не намерен гулять по нем, как дедушка»[169 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1095.]. В 1727 г. наконец был решен вопрос южных границ Сибири и Дальнего Востока с Цинской (китайской) империей. С 1689 г. отношения двух государств определились Нерчинским трактатом, теперь же возникла потребность более точного территориального размежевания. 12 октября 1725 г. посольство русских покинуло столицу и, несмотря на предписание инструкции ехать «с возможным поспешением» реки Бура, притока реки Аргунь, достигла лишь через десять месяцев спустя. Здесь на границе начались первые встречи и споры с цинскими дипломатами, которые затем уже продолжались в Пекине. Для русских дипломатов переговоры проходили очень тяжело, цинская сторона прибегала к угрозам, шантажам, перемежавшихся лестью и попытками подкупа. Одних только проектов договора было рассмотрено до двух десятков, но согласие так и не было достигнуто. Наконец весной 1787 г. русские дипломаты покинули Пекин и переговоры продолжались непосредственно на границе.
После ожесточенных споров 20 августа 1727 г., руководствуясь принципом «каждый владеет тем, чем владеет теперь», был заключен Буринский предварительный договор. Он определял границы от Кяхты до перевала Шабин-Дабага вдоль линии существовавших русских и монгольских караульных застав. После дополнительной демаркации (разграничения) границ 21 октября 1727 г. был подписан русско-китайский договор, включавший в себя и Буринский трактат. Обмен ратификационными (утверждающими) экземплярами договора состоялся 14 июня 1728 г. в Кяхте.
По Кяхтинскому договору земли в Приамурье к югу от р. Уда оставались по-прежнему неразграниченными. То был тяжелый вопрос, т. к. Россия не оставила мысли о возвращении отошедших от нее по Нерчинскому миру Приамурья, невозможность же применения в столь отдаленных местах военной силы определила приоритет дипломатии.
Постепенно торговые связи через Кяхту расширились, и после середины XVIII в. караванная торговля стала себя изживать, река Амур представлялась наиудобнейшим для средства передвижения. С целью получения официального согласия на плавание российских судов по Амуру, в январе 1757г. в Пекин была направлена миссия, которая закончилась неудачей. Цинские правители, боявшиеся потерять Амур, вследствие усилений в этом регионе позиций России, обосновали свой отказ тем, что в прежних договорах нет статьи «позволяющей одной стране направлять людей через земли другой с целью перевозки различных товаров». Российские дипломаты не догадались использовать формулировку статуса Амура как международного водного пути.
Любопытно характеризует период этого времени в своих записках князь П. В. Долгоруков, изданные в книге «Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны». Поэтому ниже приводится вступительная часть этой книги[170 - Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 6—20.].
<Я знал очень много стариков, всегда старался вызвать их на разговор о прошлом и тщательно записывал их разсказы.
Воспоминания их касались далекого прошлого и часто основывались на воспоминаниях других стариков, живших еще раньше, которых они знали в своей ранней молодости…
Мне удалось собрать о России XVIII века подробности еще неизданныя, но полныя интереса и значения. Вот почему я начинаю мои записки с эпохи, почти на столетие предшествовавшей дню моего рождения…
Со смертью Петра I громадная энергия, двигавшая все, – угасла. Деятельность, подчас лихорадочная, но всегда разумная, прекратилась совершенно. В 1728 г. Россия, казалось, была погружена в глубокий сон. Только при дворе шла борьба враждовавших партий.
Петр, дико жестокий в минуты гнева, необузданный во всем, был полон пороков. В душе его не было ничего святого, кроме великой цели, которой он отдал всю свою могучую жизнь, – цели обратить Россию в культурное государство. Каковы бы ни были его недостатки, для беспристрастного исторического суда они покрыты великим делом, осуществленным его гением: без Петра мы были бы до сих пор темными варварами, азиатами…
Петр умер рано (52 лет 8 месяцев) и именно тогда, когда, покончив со Швецией, готовился двинуться на Турцию. Проживи он еще лет пятнадцать, очень вероятно, что столица России была бы перенесена на берега Босфора. Это изменило бы все будущее нашей родины, облегчило бы работу внутреннего устроения и внешней политики и избавило бы нас от тяжелой необходимости влачить за собой несчастную обузу Польши, которая тормозит наше политическое развитие и стоит как стена между Россией и прогрессом.
Реакция была бессильна по отношению к реформам первого русского императора: они были так жизненны и радикальны, пустили такие глубокие корни, что не могли быть уничтожены. Реакция могла только задержать их развитие, даже парализовать его на некоторое время, но и только.
Преобразования захватили все слои общества, всеми чувствовалось навалившееся иго, более тяжелое, чем когда бы то ни было. Мы можем сказать, что недешево купили свою цивилизацию: отошедшим поколениям пришлось много выстрадать для счастья последующих.
Положение крестьян было ужасное. В XVI и XVII веках. еще не смешивали крепостных, прикрепленных к земле, с холопами – т.е. военнопленными и теми несчастными, которые, благодаря задолженности или добровольно, по нищете, делались рабами, на время, пожизненно или наследственно и которых кабала превращала в вещь, в предмет торговли по произволу.
Уложение царя Алексея Михайловича выясняло различие этих двух несчастных сословий. Но Петр I, намереваясь преобразить земельную подать в подушную и ввести воинскую повинность, повелел произвести в 1722 г., впервые в России, всеобщую перепись, в списках которой крепостные и холопы оказались смешанными, и, таким образом, и крепостные обратились в холопов: владельцы их стали их продавать подушно. Эта торговля людьми была узаконена при Бироне: сенату было предписано обложить продажу людей таким же налогом, каким облагалась продажа всякой другой собственности.
То, что терпели крестьяне и дворовые, было невообразимо. Дворянин помещик, которому могли отрезать язык, уши, вырвать ноздри, подлежавший сам наказанию кнутом, не стеснялся, разумеется, с людьми, находившимися в полной его зависимости. Нравственное чувство не существовало во все, а пример, подаваемый правительством, развращал еще больше.
Долготерпение в страдании, то, что в древности называлось стоицизмом, лежит в характере русского человека, и, может быть, в большей степени, чем это желательно для чувства национального достоинства. Русский способен вынести бесконечно много, страдать долго без жалобы и ропота, но когда настает реакция, естественная и законная, он закусывает удила и обуздать его почти невозможно. Крепостной, законом лишенный собственности, всегда неуверенный в возможности сохранить, а тем менее передать детям, плоды своего труда – возненавидел самую работу. Иго рабства влияло на народ различно. Натуры слабые, апатичные опускались, впадали в уныние, спивались и в водке топили свое горе. Сильные восставали против порядка, который их давил, бежали: одни обращались в бродяг и воров, другие искали убежища у сектантов, в темных лесах, далеких степях. Там они находили приют, пищу и возможность укрыться от розыска, и так сильно затрудненного, в обширной и малонаселенной стране. Некоторые, наконец, самые предприимчивые, объявляли открытую войну обществу, лишившему их самых элементарных человеческих прав. Они собирались в шайки и, вооруженные топорами и ножами, разбойничали, преимущественно по большим рекам: Оке, Волге, Дону, Днепру. Шайки в несколько десятков человек захватывали барские усадьбы, жгли деревни, зверски истязали жителей. Вооруженные разбойничьи суда двигались беспрестанно по большим рекам. При встрече с торговым или иным судном разбойники, с криком «Сарынь на кичку!», преграждали ему путь. При этом грозном крике все на остановленном судне бросались наземь и лежали ничком, пока шел грабеж. Того, кто осмеливался поднять голову, убивали немедленно.
Император Павел уничтожил впоследствии речной разбой очень своеобразным способом: он отдал приказ, чтобы всякое судно, сдавшееся разбойникам или только ограбленное ими – было конфисковано. Дворяне, находившиеся на нем, лишались дворянства, не дворяне – наказывались кнутом и ссылались в Сибирь. Разбой прекратился в несколько лет, и грозный крик «Сарынь на кичку!» отошел в область истории.
Я упомянул о сектантах. Этот многочисленный класс населения, обязанный своим происхождением религиозному расколу, вырос и окреп благодаря крепостному праву. Главная сила раскольников заключалась в их открытой вражде к грубому правительству и нечестной власти. Всякий, восставший против господствующего порядка, делался его врагом, а враг господствующего порядка был естественный и желанный союзник сектантов: он находил у них приют, пищу и покровительство. Бежавшие от воинской повинности, беглые крепостные, спасающиеся от жестокости помещиков, воры, убийцы – все находили убежище у раскольников, на одном лишь условии: не нарушать, внешне по крайней мере, их обрядности. Долгие преследования и постоянная борьба воспитали в них гражданское мужество, самообладание и здравый смысл. Они поняли, что деньги – сила, что без них нет свободы, а это убеждение сделало их трудолюбивыми, расчетливыми и воздержанными. Чтобы уметь при случае повести спор с православным, поразить его знанием Св. Писания, сектант должен был во что бы то ни стало научиться грамоте, и это стало его большим преимуществом перед темной массой. Тогда как крепостной, лишенный собственности, не заботился о приобретении и пропивал последние гроши – раскольник работал, торговал, копил, богател, подкупал жадных подьячих и достигал почти независимого положения, поскольку выражение «независимость» может быть уместно при существовании в стране произвола, где все слои населения живут в рабстве.
Представьте теперь себе рядом с сектантами невежественное православное духовенство, большая часть которого, особенно в деревнях, была безграмотна, не знала хорошенько даже службы, обедню служила как попало, путая и перевирая молитвы. Суеверное, пьяное, оно не было, разумеется, в состоянии бороться с сектантством словом и убеждением, не прибегая к силе. Суеверие и невежество духовенства доходило до того, что в больших городах священники, зажиточные и влиятельные, серьезно рассказывали, что Петр умер за границей во время своего первого путешествия в 1697 г. и что в Россию, под видом его, вернулся антихрист… Что к фельдмаршалу Брюсу каждую ночь приходил черт, ужинал с ним и что Брюс не может говорить с монахом праведной жизни, без того чтобы у него изо рта не выходило синее пламя…
Петру I приходилось за немногими исключениями назначать епископами и архимандритами больших монастырей бывших воспитанников Киевской Духовной академии, по большей части малороссов. Большая заслуга Феофана Прокоповича лежит в его стремлении упорядочить дело образования молодого духовенства. Но возможно ли было требовать независимости и даже простого чувства собственного достоинства от духовенства, подчиненного всецело власти митрополитов, в свою очередь подвластных всесильному правительству. Архимандриты секли монахов, митрополиты пороли и священников и архимандритов. Правительство не останавливалось перед расстрижением, ссылкой, пыткой и даже наказанием кнутом епископа и архиепископа. Это был батальон в рясах.
Духовенство, особенно черное, владело огромными имуществами. Монастырям принадлежало более десяти сот тысяч душ, из которых десятая часть (92 450 душ, согласно записи 1742 г.) составляла собственность Троице-Сергиевской лавры. Последней были подвластны четырнадцать малых монастырей, владевших 12 500 душами. Если причислить сюда еще все мельницы, заливные луга, огромные леса, принадлежавшие монастырям, – цифра получится громадная. Монахи жили в довольстве и изобилии, ели жирно, копили и богатели. Настоятели монастырей и архимандриты плавали в роскоши. Известный своим красноречием проповедник Гедеон Криновский, архимандрит Троице-Сергиевской лавры и позже архиепископ Псковский, носил на башмаках бриллиантовые пряжки.
Право управления духовными имуществами было отнято у духовенства Петром I и вновь ему возвращено после смерти этого государя. При Петре III, в 1762 г., мера Петра I была применена вторично, а в 1764 г. последовал указ императрицы Екатерины II об отчуждении духовных имуществ.
Нравы духовенства были дикие. В стране, где князья, графы, кавалеры высших орденов и даже кавалерственные дамы могли быть наказаны кнутом, – и духовенство было подчинено общему правилу. Не говоря о Тайной канцелярии и ее пытках, простой донос подвергал священника и монаха самому постыдному унижению, по произволу архимандрита или епископа. Часто священника, едва успевшего дослужить обедню и совершить таинство св. Причастия, тащили на конюшню архиерейского двора и секли «нещадно». Самые умные и образованные из архиепископов оказывались часто самыми жестокими. Таковы были, например, Амвросий Каменский, митрополит Московский, и Арсений Мацеевич-Ростовский.
Такое унизительное положение стало, разумеется, причиной полного развращения духовенства. В одной разбойничьей шайке, захваченной в царствование императрицы Екатерины II, на восемьдесят шесть разбойников оказалось три священника, один дьякон и три дьячка.
Метрические книги были введены лишь при Екатерине II, а до тех пор священники венчали кого угодно за целковый или ведро водки, и двоеженство и троеженство были довольно обычным явлением.
Купечество стонало под игом произвола бесправной и капризной власти, откупалось взятками, сколько могло, от жадных до бесстыдства подьячих. Разбогатевшие купцы спешили записывать своих сыновей на службу, чтобы добиться для них звания дворянства, ставшего доступным. Никакой независимостью купечество не пользовалось – одни взятки могли его оградить от произвола. Поневоле купец стремился прежде всего нажиться и в способах не стеснялся. О коммерческом кредите и доброй репутации никому не приходило в голову заботиться, да и было не до того. Сверху давило рабство, снизу царил обман, мошенничество совмещалось с самым высоким положением; что же удивительного, что и купцы были по большей части мошенники. Дворянству жилось не лучше. Положение его было унизительно до ужаса. Монгольское иго оставило глубокий след. Оно не только видоизменило и расшатало политический и общественный строй России, но и развратило нравы наших предков.
До нашествия татар, в XIII веке, телесные наказания не были в таком ходу, – слово «кнут» было неизвестно. Запирание женщин в терему не было в обычае, – они свободно выходили из дому и принимали гостей. Наконец, до XIII века все были равны: сословий не было. Кроме удельных князей, почти исключительно Рюриковичей, не было ни титулов, ни наследственных должностей, не было и дворянского сословия; была своего рода аристократия, свободно меняющаяся, среди которой было место всякому, кто сумел выделиться из своей среды умом ли и способностями или богатством и связями. Иногда положение барина, воеводы, посадника становилось наследственным, не по праву, а по обычаю, но семьи эти не пользовались никакими особыми преимуществами и не составляли сословия; члены их были обязаны своим положением только своим личным заслугам, богатству, иногда счастливому стечению обстоятельств.
Монгольское иго создало рабство. Рабство повлекло за собой необходимость учредить целую иерархию, давящую и притесняющую. Иван III – с огромным талантом и небывалой жестокостью продолжавший дело объединения России, начатое еще его предками, князьями Московскими, – создал во второй половине XV века сословие служилых людей, которым были розданы земли, с обязательством в случае войны представлять определенное число воинов, большее или меньшее, в зависимости от количества полученной земли. Из этого служилого сословия создалось русское дворянство.
Рюриковичи, лишенные своих уделов и своего положения, сохраняли до времен Иоанна Грозного известную долю влияния. Грозный – деспот и изверг, но человек громадного ума – велел составить родословные книги, в которых рядом с именами Рюриковичей и Гедиминовичей были записаны имена и других, неродовитых, но находившихся в царской милости бояр. Слив таким образом Рюриковичей с другими боярскими родами и создав местничество не по родовитости, а по «отечеству», т.е. в зависимости от должностей, которые занимали отец и дед данного лица, Иоанн Грозный достиг двух целей: он окончательно уничтожил значение потомков удельных князей и в среде привилегированных рабов создал ядро еще более привилегированных. Эти привилегированные из привилегированных никак не могут быть названы аристократией. Отличительная черта всякой аристократии лежит, прежде всего, в ее личной независимости, людей же, обреченных на пожизненное служебное тягло, публично подвергавшихся телесным наказаниям, битых кнутом, назвать аристократией невозможно[171 - В ссылках книги указывается: «Автор записок слишком резко относится к русскому княжому боярству XVI и XVII вв. не говоря уже о том, что думные люди были освобождены от телеснаго наказания, они в правительстве выступали рядом с царем. „Царь указал, а бояре приговорили“ – вот обычная формула начала всех правительственных актов того времени. По Судебнику 1550 г. Боярский совет признается необходимым для всякаго новаго правительственнаго узаконения. Без бояр царь не решает никакого дела. И княжое боярство в сознании своего правительственнаго значения, основаннаго для большинства даже еще в XVII в. на родовитости, происхождении, могло с известной гордостью заявлять, что царь жалует за службу деньгами и землей, а не отечеством. Это очень аристократическое чувствование, и современная наука самый строй русскаго государства московских времен называет „самодержавно-аристократическим“» (Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 13). С другой стороны, не стоит забываться. Примеры расправ над членами Боярской думы приводит к положению иллюзорности значения аристократии, которая, таким образом, в большей степени служила инструментом прикрытия действительного состояния – «царь указал и бояре приговорили».].
В 1682 г., при царе Фёдоре Алексеевиче, московское правительство уничтожило различие между боярскими родами, внесенными в списки официального «родословца», и другими, не внесенными. Образованной для этого «родословных дел палате» было повелено руководствоваться «родословцем» и частными родословными росписями, которые должны были доставить представители служилых родов. Результатом работы «родословных дел палаты» была «Бархатная книга», в списки которой вошли Рюриковичи, Гедиминовичи и «иные честные роды, бывшие в боярах, в окольничих и думных дворянах». Указами 1686 и 1687 гг. списки Родословной книги были обновлены и пополнены новыми родами. Эти мудрые меры царя Фёдора значительно облегчили задачу его брату Петру, но были еще недостаточны. Пётр не мог обойтись без помощи иностранцев. С проницательностью, свойственной гению, он сумел выбрать себе незаменимых помощников среди людей очень скромного происхождения. Ему необходимо было твердо упрочить положение своих сотрудников, оказавших ему такие громадные услуги и возведенных им в высокие чины. По совету Лейбница и фельдмаршала Брюса он решился издать закон о порядке государственной службы. В 1722 г. 24 января была опубликована известная «Табель о рангах», разделенная на 14 классов. Эта мера, превосходная в свое время, когда большинство дворянства не сочувствовало реформам и относилось с ненавистью к иностранцам и с презрением к людям, достигшим высокого положения благодаря своим личным заслугам, впоследствии пережила самое себя. Петр, раздавая чины, сохранил за монархом право двигать вперед собственных людей, не заставляя их последовательно проходить через все ступени.
В первой половине XVIII столетия все русские дворяне несли службу, за исключением только дряхлых стариков, детей и очень небольшого числа людей, которым посчастливилось получить отставку. Отставка эта, по большей части, разрешалась в форме продолжительного отпуска, возобновляемого по мере истечения.
Для того чтобы заставить дворянство служить, Петр прибегал к самым жестоким мерам, на которые только был способен. Имущества дворян, уличенных в уклонении от службы, объявлялись конфискованными. Донос был возведен в обязанность; чтобы поощрить доносчиков, им обещались имущества, конфискованные у обвиненных. Крепостной, донесший на своего барина, получал вольную немедленно.
Само собой разумеется, что безнравственность и бесчестность, возведенные в долг верноподданного, не могли не развратить и не извратить нравственное чувство русского народа. Служилое дворянство тех времен стремилось попасть в гвардию или ко двору, хотя бы на самые скромные должности, в крайнем случае на штатскую службу в одной из столиц. Там дворянину приходилось терпеть сравнительно меньше. В армии и в провинции дворянин мог попасть под начальство мужика, иногда бывшего крепостного своих родителей, достигшего офицерского чина и с ним звания потомственного дворянина. Начальник имел право подвергать телесным наказаниям и прибегал к этому нередко. Сознание необходимости дать своим детям образование начинало пробуждаться в среде дворянства. Но сделать это было в то время нелегко. В деревнях учителей не было вовсе. Помещикам приходилось прибегать к сельскому дьячку или причетнику. Даже в городах учителя найти было трудно. В записках майора Данилова мы находим сообщение, что в царствование Анны Иоанновны в одной из петербургских школ математику преподавал некто Алабушев, дворянин, приговоренный судом за убийство к каторжным работам и оставленный в Петербурге для преподавания за неимением другого учителя. Это делает заслугу Миниха, создавшего кадетские корпуса, тем более ценной.
Жизнь помещиков по деревням была, за очень немногими исключениями, – жизнь растительная, тупая, беспросветная.
Осенью и зимой – охота. Круглый год – водка; ни книг, ни газет. Газета в те времена была на всю Россию только одна: «С.– Петербургские ведомости», основанная Петром I в 1703 г. Они выходили два раза в неделю и читались довольно много в обеих столицах и в больших городах, но в помещичьих усадьбах о них почти не знали. Невежество было невообразимое.
В последние годы царствования Анны Иоанновны одна почтенная помещица, владевшая 300 душами, спрашивала моего прадеда, правда ли, что немецкий «царь» кушает всякий день к обеду колбасу, и утверждала, что турецкий султан и «царь» французский – оба басурманской веры.
Помещичьи дома средней руки были все похожи один на другой и отличались лишь размерами. Все они были деревянные, одноэтажные, разделенные на две половины широкими сенями. В одной половине находились господские комнаты, в другой – кухни, людские и кладовые.
Стены были бревенчатые, проложенные паклей, и обоями оклеивались лишь у очень богатых людей. Мебель состояла из деревянных скамей, покрытых коврами, – стулья были редки, кресла были предметом исключительной роскоши. Зато ели тяжело, жирно и обильно благодаря дешевизне продуктов.
Зажиточность сказывалась главным образом в нарядах, лошадях, экипажах, упряжи, в посуде особенно, и, наконец, в количестве дворовых.
Кормили дворовых до отвала, но одевали неряшливо и убого. Казакины из грубого домашнего сукна были покрыты заплатами и на локтях были всегда продраны. Прислуживали столу босиком – сапоги надевали по большим праздникам или для исключительно почетных гостей.
Многочисленная дворня не была для помещика только роскошью – она была в те времена необходима. Не говоря о том, что все предметы первой необходимости приходилось производить в домашнем хозяйстве, многочисленная дворня была необходима помещику еще и для защиты от разбойников.
Разбойники эти были тем опаснее, что тайные руководители их, скупавшие награбленные вещи и помогавшие ворам, бывали нередко люди родовитые, иногда титулованные, с большими связями. В Чернском уезде (Тульской губ.), например, два дворянина, Ерженский и Шеншин, были атаманами разбойничьих шаек. Шеншин был из очень хорошей семьи. В Карачаевском и Новооскольском уездах (Курской губ.) во главе разбойничьей шайки стоял помещик Деревицкий. На юге России тайными руководителями разбойников были братья графы Девиеры; в Костромской губернии – князь Козловский, который по матери, Салтыковой, был в родстве с Ягужинскими, Салтыковыми, Лобановыми, Долгоруковыми и др. Этот князь Козловский умер в 1812 г., окруженный большим почетом и исключительной заботливостью находившихся тогда у власти.
Даже женщины принимали участие в разбое. В Путиловском уезде (Курской губ.) одна из помещиц, владевшая более чем тысячью душами, вдова Марфа Дурова, садилась на лошадь и разбойничала в сопровождении своих трех сыновей и довольно многочисленной шайки. Она называла это добродушно – «ходить на охоту». Охота обошлась ей дорого, – в конце концов она была арестована и сослана в Сибирь.
В Малороссии некая Василевская, женщина богатая, известная под именем Базилихи, была покровительницей и возлюбленной известного разбойника Гаркуцы. Собрав в своих кладовых огромное количество награбленных Гаркуцей драгоценностей, она выдала его полиции. Гаркуца был наказан кнутом, заклеймен и сослан на каторгу. Базилиха сохранила все награбленное и по смерти оставила огромное наследство своему сыну Петру, по предположению, сыну Гаркуцы. Этот Петр Базилевский женился на Грессер, кроткой и милой женщине, племяннице фельдмаршала князя Трубецкого, министра двора при императоре Николае. После женитьбы Базилевский был пожалован камергером. В 1849 г. его крепостные, возмущенные его жестокостью, связали его и выпороли. Базилевскому был немедленно разрешен выезд за границу.
О деяниях графов Девиер следует также сказать несколько слов. Они были главными руководителями разбоя в нынешних Харьковской и Воронежской губерниях. Старшему, Антону, досталось от отца великолепное имение Погромец в Валуйском уезде. У своей соседки он купил часть земли; заставил ее подписать купчую, вошел во владение землей и, под предлогом недостатка денег, просил отложить платеж. Когда прошел срок, помещица приехала к нему в гости и просила об уплате. Он предложил ей взять, вместо денег великолепную столовую посуду. Она согласилась, пообедала с графом, велела положить посуду и уехала. Дело было вечером, зимой; было совсем темно; путь лежал через покрытую льдом реку. На льду на ехавших напали люди, посланные Девиером, отняли посуду и чуть не утопили несчастную женщину и ее слуг. По счастью, мимо проезжал экипаж, запряженный четверкой, – к больному помещику, по соседству, ехал доктор. Помещица была спасена, подала жалобу, и начался процесс.
Все дворяне Валуйского уезда, официально запрошенные, дали единогласно самый лучший отзыв о Девиере. Одни сделали это из трусости, другие из нелепого предрассудка, до нашего времени сильного в России, согласно с которым считается непорядочным подвергать огласке подлости, совершенные человеком с положением. Но процесс не был остановлен, граф Девиер был обвинен в покушении на воровство и убийство и сослан в Сибирь. Дворянство Валуйского уезда было лишено в течение нескольких лет своих выборных прав.
Младший Девиер, Михаил, родоначальник нынешних графов Девиеров, превзошел своего брата. Он жил в имении, расположенном на берегах Дона. Под усадьбой его устроены были подземелья, в которых были великолепные приемные залы, кухни, спальни и подвалы для заключенья с цепями и кандалами. Когда графу надоела его жена, мать его двоих сыновей, он заключил ее в один из этих погребов, заковал в кандалы и оставил там до самой ее смерти. Она томилась в подземелье около семи лет. Чтобы исчезновение ее не вызвало подозрения, он объявил всем о ее смерти и устроил великолепные похороны. В гробу лежала кукла. Вскоре он женился опять. Замечательно, что Михаила Девиера, как и его брата, погубила столовая посуда.
Обедая как-то у одного из своих соседей, он был поражен великолепием столовой посуды и решил ею завладеть.
Он подкупил дворецкого, крепостного, и пообещал ему написать подложную вольную, выдав его за одного из своих крепостных. Дворецкий с точностью все исполнил, доставил графу Девиеру посуду и сам остался у него в доме. Чтобы избавиться от опасного свидетеля, граф дал дворецкому поручение в городе, приказав кучеру убить его по дороге и бросить труп в прорубь. Весной труп нашли, и в кармане сюртука оказалось собственное письмо графа Девиера, в котором тот подговаривал дворецкого похитить посуду и обещал ему вольную. Началось судебное дело. Граф был приговорен к ссылке в Сибирь. Тогда он распространил слух о своей смерти, велел устроить ложные похороны, как когда-то для своей жены, и спокойно прожил еще несколько лет под охраной местных властей, которые все были подкуплены.
Вот еще очень характерный анекдот. Граф Гендриков, двоюродный брат императрицы Елизаветы Петровны, выехал однажды на охоту с борзыми. Собаки загрызли несколько крестьянских овец. Крестьяне, обозлившись, убили двух собак. Граф велел немедленно зажечь деревню со всех четырех сторон и на следующее утро прислал несколько сот человек, которые по его приказу срыли остатки деревни и перепахали землю. Воеводе была подана жалоба, но он не осмелился войти в препирательство с графом Гендриковым и переслал жалобу губернатору; тот направил ее в Петербург. Граф Гендриков поехал сам в Петербург, где императрица при свидании погрозила ему пальцем и заметила: «Эй, Генрих, не шали!» Тем дело и кончилось.
Жизнь московского дворянства, зимой в Москве, летом в Подмосковье, по существу, мало чем отличалась от жизни в деревенской глуши. Она была, может быть, немного менее дика и внешне более роскошна.
Улицы Москвы были по большей части немощеные. Некоторые, покрытые бревенчатой мостовой, были хуже немощеных, лошади и пешеходы ломали себе ноги, попадая между бревнами, экипажи трясло и подбрасывало невероятно. Фонарей почти не было; приходилось, не по тщеславию только, а по необходимости, держать большое количество дворовых. Дом мало-мальски зажиточного помещика был окружен обширным двором, огородом и фруктовым садом. Среди дворовых были гайдуки (вершники), которые должны были сопровождать экипаж, когда господа выезжали в город. Кроме повара и поварят, в доме были – свой булочник, свой пирожник, медовар, пивовар, квасник; были слесаря, столяры, плотники, седельщики, жестянщики, каретники, кузнецы, бочары и пр.
У богатых людей среди двора нередко стояла домовая церковь. Большая часть этих церквей стали теперь приходскими. Случалось, что в усадьбе богатого московского дома бывал прекрасный рыбный пруд и великолепные рыбные садки. Лет двадцать тому назад старый генерал Фролов нанял в Москве дом с садом и прудами. В контракте было отмечено, что генерал может пользоваться садами «без покосов и без рыбной ловли».
Внутри дома бывали меблированы очень разнообразно – от золоченой мебели во дворцах богатых вельмож до простых стульев и скамей, покрытых коврами, у людей победнее. В каждом доме, богатом и бедном, проживали бедные родственники, дворяне – приживалы и приживалки. Это были ходячие газеты, всегда все знавшие и разносившие все новости.
На празднествах и пирах играл домашний оркестр из своих крепостных людей, выступали хоры песельников. Страсть к карлам, калмыкам, калмычкам, шутам была очень велика. В каждом богатом доме их было множество.
На лето и осень переезжали в Подмосковье. Осень была временем охоты в обширных подмосковных лесах, изобиловавших дичью. Охоты сопровождались пирами и попойками, полными разгула.
В Петербурге было много роскоши, больше денежных затрат, чем в Москве, но жизнь была уже. Дома теснее стояли друг около друга и не были окружены такими обширными дворами. Слуг было меньше, но они были лучше одеты. Упряжь и экипажи были роскошнее. Императрицы Анна Иоанновна и Елизавета Петровна любили роскошь. Екатерина II была очень скромна в своих вкусах, но считала, что роскошь и блеск двора необходимы, чтобы импонировать малокультурной нации. В жизни петербургских придворных и вельмож было две стороны: одна – которую показывали Европе, лицам дипломатического корпуса, путешествующим иностранцам; другая – своя, частная, для себя и своих соотчичей.
Мой дед заехал раз летом на петербургскую дачу к княгине Голицыной, жене фельдмаршала. «Ах, князь, как я вам рада, – встретила она его, – дождь, гулять нельзя, мужа нет, я умирала от скуки и собиралась для развлеченья велеть пороть моих калмыков». Княгиня была рожденная Гагарина, кавалерственная дама, сестра графини Матюшкиной, личного друга императрицы Екатерины II. В ее салоне собирался цвет лучшего общества Петербурга.
В гвардии служили почти исключительно дворяне. Преображенский полк состоял из четырех тысяч человек и ста двадцати офицеров. Семеновский – из трех тысяч и ста офицеров. При Анне Иоанновне были образованы полки Измайловский и Конногвардейский. Многие из солдат и почти все унтер-офицеры были дворяне. Они держали крепостных и, в зависимости от своего достатка, жили иногда очень роскошно. Большая часть унтер-офицеров ездили в собственных экипажах. Многие принадлежали к аристократии, бывали в свете, танцевали на балах. Офицерам полагалось ездить четверкой цугом; делать визиты пешком считалось для гвардейского офицера крайне неприличным. В чине бригадира и выше невозможно было ездить иначе, как шестеркой.
Однажды, в царствование императрицы Елизаветы Петровны, сенатор князь Одоевский, известный своей нечистой игрой в карты, вернулся домой очень взволнованным. «Представьте себе, – объявил он гостям своей жены, – что я только что видел – сенатор Жуков в наемном экипаже четверкой вместо шестерки! Какое неприличие! Куда мы идем?..»
Многие из гвардейских офицеров и унтер-офицеров под предлогом болезни жили в Москве, в деревнях, в отпуску, постоянно возобновляемом. Такой отпуск всегда покупался. Если не было наличных денег, платили, не стесняясь и не задумываясь, крепостными. Дарили одну, две, три семьи, считая эту плату людьми делом совершенно обыкновенным и естественным.>
Анна Ивановна. Разрушение «затейки верховников». Э. Бирон. Планомерное развитие страны старым путем
Простуда и смерть четырнадцатилетнего императора в тот самый день, когда назначена была его свадьба с княгиней Долгорукой, стало не только достойным возмездием для обезумевших от фавора Долгоруких, но и громовым ударом, глубоко потрясшим разные слои русского общества, для которых были не безразличны перевороты на троне. Событие произвело тем более сильное замешательство и волнение, что к нему никто не был подготовлен: ведь таким далеким казался жизненный путь молодого императора, что и в голову никому не приходило думать о преемнике. Замешательство усиливалось от того, что закон Петра I спутал все династические понятия и отношения, и со смертью Петра II прекращалась мужская линия Романовых на русском престоле. Завещания император не оставил, а в силу сфабрикованного Долгорукими завещания, в сторону Екатерины, откровенно не верили и сами Долгорукие[172 - «Что вы, ребячье, врете!» закричал фельдмаршал [Василий Владимирович Долгорукий]; по его мнению, не только увлечь полк на такое дело было нельзя, но и говорить с полком об этом – значило рисковать жизнью. К тому же он напомнил, что княжна не жена императора, а только его невеста, что присягать ей никто не станет, начиная с него самого. В заключение своей речи он сказал, что предпочитает высказать это все сейчас, не вводя их в грех, так как лгать и обманывать было не в его привычке» (Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 42).].
В этих непростых условиях логично было бы вернуться к завещанию предыдущего правления, т.е. к Екатерине I, которая незадолго до смерти подписала «тестамент» – завещание, определявшее последовательность наследования престола: ближайшим наследником в нем определялся сын царевича Алексея – Пётр II, за ним должны были следовать дочери Петра – Анна и ее наследники, Елизавета и ее наследники. Однако, несмотря на это, события избрания правителя пошли в совершенно другом русле: Екатерину и ее детей объявили вне закона, и остановились на выгодный для момента старшей линии династии – что в целом тоже являлось своей логичностью определенной точки зрения.
При всеобщем замешательстве за дело избрания нового императора взялся Верховный Тайный совет, как организация более значимая среди остальных, формально опекавшая и фактически управлявшая Россией при юном императоре; но избирательных и учредительных прав Совету никто не давал. Совет и сам, очевидно, это понимал, когда самовольно увеличил свой состав двумя влиятельными фигурами, фельдмаршалами кн. М. М. Голицыным и кн. В. В. Долгоруковым (поскольку они были бывшими подполковниками обоих гвардейских полков), и впоследствии искал санкции своему решению в «согласии собравшихся членов». В Москве в то время находились все выдающиеся в чиновном титулованном и служилом мире, приехавших со всех концов России на предполагаемую свадьбу императора, теперь в вопросе избрания нового монарха, вместе с московскими обывателями, оказались случайными выразителями мнения своей земли.
О ночном заседании Верховного Тайного совета, о подготовленности его членов и о тех кандидатурах на престол, которые всплыли, т.с. на скорую руку, рассказывает кн. П. В. Долгоруков на основании письменных фамильных преданий: Пока Остерман хлопотал с приготовлением тела своего царственного воспитанника, члены Верховного Тайного совета удалились во внутренние покои на предварительное совещание о преемнике. «Пошли просить и Остермана, но тот пришел только на минуту и со своей обычной тонкостью заявил, что он, как иностранец, не считает себя в праве принимать участие в совещании, в котором будут располагать короною Российской империи, прибавив, что подчинится мнению большинства. Сказав это, он опять ушел к телу императора. / Верховники разместились вокруг большого стола под председательством старого канцлера Головнина, кашлявшего, дрожавшего и боявшегося остановиться на каком бы то ни было решении. Правитель дел Верховного совета, Степанов, готовился писать протокол… / Заседание вел Дмитрий Михайлович Голицын. Смысл его речи был следующий: несколько часов перед тем угасла мужская линия императорской династии; законных наследников у императора Петра I больше нет; считаться с его незаконными детьми нечего; завещание Екатерины недействительно; Екатерина сама, как женщина низкаго происхождения (выражения его были крайне резки), не имела права занимать престол и тем менее располагать Российской короной. Завещание покойного императора [в пользу нареченной невесты], только что предъявленное, фальшиво. / Здесь Василий Лукич [Долгоруков] хотел его перебить, но фельдмаршал Долгоруков остановил его, заявив, что завещание это, действительно, фальшиво, что всего правильнее было бы возвести на престол царицу Евдокию [Лопухину] (фельдмаршал слыл личным другом царицы и был предан ей всецело). / Голицын продолжал. Довод в пользу Евдокии он отклонил, заявив, что, отдавая должное достоинствам царицы, не может не признать, что она только вдова государя, тогда как есть три дочери царя Ивана, за коими все законные права. Выбор Екатерины Ивановны затруднителен: за ней он признавал все достоинства, но супруга ея, герцога Мекленбургскаго, считал злым и опасным глупцом. Кандидатура герцогини Анны Ивановны, по его мнению, была наиболее желательна. / Кн. Василий Лукич поспешил согласиться. Он был одно время резидентом в Митаве, был в течение нескольких недель очень близок с герцогиней и надеялся, возобновив дружбу, подчинить ее своему влиянию. / Совет согласился на избрание Анны Ивановны. Тогда Голицын заявил, что на ком бы выбор не остановился, „надо бы себе полегчить – чтобы воли себе прибавить“. Осторожный Василий Лукич усомнился: „Хоть и зачнем это, но не удержим“. – „Неправда, удержим!“ воскликнул Голицын. Постановлено было избрать герцогиню курляндскую, ограничив ее власть»[173 - Там же, стр. 44—45.].
В 9 часов утра все высшее руководство собралось в Лефортовом дворце, где Д. М. Голицын произнес красноречивую речь и стал настаивать на составлении «пунктов», которые были написаны под диктовку Д. М. Голицына и вошедшего в его мысли В. Л. Долгорукого. Смысл этих «пунктов» состоял в обещании Анны не вступать в брак и не назначать себе наследника, а также в содержании Верховного Тайного совета в восьми персонах и без его согласия: «1) Ни с кем войны не вчинять; 2) Миру не заключать; 3) Верных нашим поданных никакими новыми податями не отягощать; 4) В знатные чины… выше полковничья ранга, не жаловать, ниже к знатным дела никого не определять. Гвардии и прочим полкам быть под ведением верховного тайного совета; 5) У шляхетства живота и имения без суда не отнимать; 6) Вотчины и деревни не жаловать; 7) В придворные чины… без совету верховнаго тайнаго совета не производить; 8) Государственные доходы в расход не употреблять… А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны»[174 - Там же, стр. 46.].
Сказанное выше вполне рисует роль Д. М. Голицына на заседании Верховного Тайного совета в ночь с 18 на 19 января 1730 г. В то время, когда одни «дрожали» от страха пред определенными решениями, другие неуверенно предлагали свои кандидатуры, третьи сомневались в своих способностях довести дело до конца, четвертые вовсе уклонились от опасной чести вершить судьбы русской короны, и, во всяком случае, вначале все «брели врозь», один только голос зазвучал уверенно и убежденно, отбрасывая с дерзкой смелостью одни кандидатуры за другой и быстро объединяя мнения на своем предложении с такой неотразимой силой, что на предложение Голицына все единогласно воскликнули: «Так, так, нечего больше рассуждать, мы выбираем Анну!»[175 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1147.] Не без продуманной связи этой кандидатуры, неожиданной для всех, стояло и второе предложение Голицына об ограничении самодержицы в пользу «верховников»: чтобы в два заседания в течение одной ночи объединить собрание с разными фамильными притязаниями на одном решении, для этого нужно было явиться на собрание с вполне разработанным планом действий, с продуманными речами и с всесторонне взвешенными интересами и переживаниями своих товарищей. Какие нервирующие перспективы пережил хотя бы один Василий Лукич во время речи Голицына – от роли временщика у трона племянницы до положения подделывателя завещания, а отсюда к перспективе фаворита при когда-то благосклонной кандидатки и до влиятельного положения в олигархическом учреждении, Верховном Тайном совете, где половина членов будет одной его фамилии! Или эта резкая реплика по адресу «незаконных детей Петра I», вызванная напоминанием архиереем Феофана о завещании Екатерины I в пользу малолетнего герцога Голштинского и его тетки великой княгини Елизаветы Петровны – разве не рисует образ Голицына, идущим напролом с сознанием правоты своего дела, неуверенности окружающих и продуманности «конъюнктур» этого для всех неожиданного выступления?
Князь Д. М. Голицын был строгим сторонником «законной семьи» Петра Великого, он стал открыто во главе немногих против Екатерины I при ее воцарении, вызвал панику в рядах господствующей партии в царствование Екатерины и достиг одной только своей угрожающей, но не проявленной открыто оппозицией создания Верховного Тайного совета. Одинокие представитель своей партии в Совете, он перетянул временщика на свою сторону и достиг торжества законного наследника Петра I; но и тут успехами его воспользовались другие выскочки, способные идти на все, лишь бы добиться фавора, а через него – власти.
Уязвленный в своих вельможных чувствах, поруганный еще при Петре I и игнорируемый в два следующих царствования, кн. Д. М. Голицын задумывался, несомненно, не один раз над порядками своей родины и не один раз сравнивал их с порядками других стран, более цивилизованных, т.е. правильных, во всех отношениях, где вельможность играет роль не столь унизительную как в России, и по праву рождения, как и по дарованьям вершить дела государственные, не допуская верховную власть злоупотреблять ее болезнями и слабостями – фавором и произволом. Эти мысли рождались в голове Д. М. Голицына, когда он в роли президента камер-коллегии приспосабливал «по своему соображению» пункты шведского регламента областного и центрального управления, если они были «несходны с ситуацией сего государства». Недаром он приказал перевести для личного употребления со шведского языка все материалы по государственному праву Швеции, которые удалось достать, по поручению Петра Великого, гамбуржцу Фику. Не один раз этот республиканец на службе у самого неограниченного монарха, каким был Пётр Великий, являлся в дом своего непосредственного начальника Д. М. Голицына, чтобы за трубкой табака, попросту, без чинов, побеседовать с ним, столпом старобоярской партии, «о старой и новой истории, также о различиях между религиями». Не только практика государственного устройства Запада, но и ее теория политической мысли занимали ум «не обретавшагося в авантаже» при Петре вельможи. В его архангельской библиотеке находилось 334 книги только «на российском языке – исторических, гражданских и прочих светских рукописных», которые вошли в реестр при конфискации имущества Д. М. Голицына; но кроме того, при описи его имущества было «отобрано книг голландского, испанского, английского и шведского языков, из которых имеющиеся при разборе книг переводчики объявили, что они показанных языков не знают»[176 - Три века. Россия о смуты до нашего времени. В шести томах. Том III – IV. Репринтное издание. Сбор. сост. А. М. Мартышкин, А. Г. Свиридов. Москва, «ГИС» – «Патриот», при уч. кооп. «Детектив», 1992, стр. 356.]; небезынтересно отметить, что на «высший суд», сооруженный над Д. М. Голицыным было доставлено только одних сочинений Макиавелли – 16 книг, Баккалили – 4, а также сочинения Томазия, Гроция и Локка. Это лучше всего объясняет как подготовленность, так и находчивость Д. М. Голицына в то время, когда смерть Петра II всех его товарищей выбила из колеи, как и то, почему продиктованные им «кондиции» ограничения Анны Ивановны являются простым сколком со шведских государственных актов 1720 года в той их части, где они воспроизводят долю конституционного участия шведского государственного совета в верховной власти. Швеция, при посредстве Фика, дала не только абсолютному Петру I образцы центрального и областного управления, но и его подданным, при содействии того же Фика, показала способ ограничения оставленной Петром власти для своих не совсем счастливых преемников.
Но если сказанное объясняет блестящий успех выступления Голицына в Верховном Тайном совете и в приемной Курляндской герцогини, то для выяснения конечной неудачи этого выступления следует обратиться к иным сферам русской жизни. В Митаву к Анне Ивановне с «кондициями» был направлен Василий Лукич Долгоруков как личность, являвшаяся на тот момент центром Верховного Тайного совета, к кондициям было добавлено ложное письмо, что все это одобрено Сенатом, Синодом и генералитетом, чего на самом деле не было, и потому на опережение Долгорукова в Митаву и Ягужинским, и Прокоповичем, и Остерманом с предупреждением были отправлены свои посланцы; зная, что на данный момент сила за Верховным Тайным советом 28 января Анна подписала «кондиции».
Если решение Верховного Тайного совета избрать императрицей Анну Ивановну встретила почти единодушное одобрение – Анна уже 15 лет жила в Курляндии и не имела в России фаворитов и партии, тем и устраивала всех, она казалась вельможам послушной и управляемой, не склонной к деспотизму, – то ограничительные «затейки» и «обманное ловительство» «верховников», как стали называть современники «кондиции», вызвали если не всеобщий протест, то испепеляющую критику, исходящих из разных партийных соображений. Здесь сразу наметилась партия неограниченного самодержавия, враждебная по принципу «затейкам» «верховников». Ее лозунгом было: «Старое и от прародителей возпринятое государства правило, удержать непременно»[177 - Феофан Прокопович. История о избрании и восшествии на престол блаженныя и вечныя достойныя памяти государыни императрицы Анны Иоанновны самодержцы Всероссийския. 1730. СПб, тип. Н. Греча, 1837, стр. 18.]. Под этим знаменем объединились довольно пестрые элементы. В их числе стали родственники и фамильные доброжелатели Анны Ивановны, рассчитывающие при ее самодержавном управлении выдвинуться в качестве родственников и ближайших доверенных лиц, таковы: Салтыковы, Ромодановские, родственники Анны по женской линии, и их приятели Трубецкие, Головнины и пр. «Хмурились иностранцы и немцы» русской службы при вести о «затейке». Это была партия, которая ничего доброго не ожидала для себя от ограничения самодержавия учреждением, в состав которого входило 6 лиц, принадлежавших к двум вельможным фамилиям, известным своею оппозицией к «немецкому» направлению предшествующих царствований. Для них было важным симптомом, что в число «верховников» попало только два «птенца Петра»: Остерман и Головнин, и господствующая при Петре и Екатерине I, партия становилась в еще более ограничительное положение, чем партия старины при Екатерине I.
К лицам, которые не ожидали для себя от «затейки» «верховников» ничего доброго в будущем, прибавилась влиятельная группа, которая так или иначе уже потерпела притеснение от «верховников» или не получила ожидаемого. К числу таких относится третий фельдмаршал кн. И. Ю. Трубецкой и бывший обер-прокурор петровского Сената.
Ягужинские, которые очень рассчитывали попасть в Верховный совет, и до этого сочувствовали «прибавке воли» боярству, но когда очутились за бортом командующего учреждения, то всеми силами возненавидели «верховников» и их «затейку». В числе недовольных по фамильным счетам были Антиох Кантемир и гр. Матвеев. Первый из ненависти к Голицыным, лишившим его наследства, второй – оскорбленный временщиками Долгорукими.
Синодальное духовенство во главе с Феофаном Прокоповичем также враждебно относилось к «кондициям». С торжеством Голицыных и Долгоруких синодальному строю грозила опасность: стоит вспомнить о проекте Долгоруких восстановить патриаршество; кроме этого, партия старины не могла забыть участия Ф. Прокоповича в отстранении семьи Алексея от престола, заодно трактовала его как еретика и лютера, продавшего церковь; кн. Д. М. Голицын не скрывал своего презрения к духовенству за его радение Екатерине I и дочерям Петра Великого: с осуществлением «кондиций» в церковной сфере наблюдался бы еще больший застой, приспешничество и проявление пороков.
В отличие от других партий, в руках синодального духовенства были сильные средства противодействия провалить «обманное ловительство». Феофан служил молебен и как бы по традиционное форме всенародно молился за «самодержицу» Анну; поднимает целую бурю из-за перемены формы присяги, готовый с амвона отказаться приводить народ к присяге по нововымышленной «верховниками» небывалой формуле; в преподнесенной Анне речи, которую произнести ему не позволили «верховники», Прокопович умиляется милостью Божией, награждающей императрицу за перенесенные ею «страх, тесноту и неслыханное гонение от неблагодарных рабов и весьма безбожных злодеев»[178 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1164.]. Строгий контроль, которым «верховники» стремились изолировать Анну от приверженцев ее самодержавия, духовенство использовало как агитационное средство против «затей» «верховников»: «Смотрите, – говорили они, – она никуда не показывается, народ не видит ея, не встречает радостными криками: князь Василий Лукич стережет ее, как дракон; неизвестно, жива ли она, и если жива, то насилу дышит… Сим и сим подобныя, когда везде говорено, – рассказывает Феофан о своей агитации, – другой компании (противной „верховникам“) ревность жесточае воспламенялась; видать было на многих, что нечто весьма страшное умышляют»[179 - Там же, стр. 1164.]. Феофан ухитрялся провести самого «дракона», когда передавали Анне записки от ее приверженцев, в преподнесенных ей часах.
Но главную силу этой «другой компании» составляло враждебное «верховникам» настроение части гвардии, привыкшее видеть себя лицом самодержавия. Заслуг абсолютного монарха России Петра I в деле преобразования страны никто не отменял. Теперь же самые недалекие из армии видели, как использовали выступление гвардии в свою пользу честолюбивцы, бывшие при Петре Великом «не в авантаже», а теперь беззаконно и нагло третирующие полки и их офицеров.
Свежо еще было у всех на памяти как, например, в день обручения Петра II с княжною Долгорукой фаворит Иван Долгорукий дал приказ подполковнику Г. Юсупову ввести целый батальон Преображенского полка в Лефортовский дворец для предотвращения ожидаемых протестов, и Юсупов, позволявший себя унижать и отзывавшийся на грубый окрик Алексея Долгорукова – «Эй ты, татарин!»[180 - Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 37. В старину татарами звали не только татар, но людей с Востока, и даже русских, живших их обычаями, или долго проживавших в тех краях, т.е. иноверец, иноземец.] – поторопился исполнить незаконное требование фаворита без разрешения фельдмаршала, старшего подполковника полка.
Н. Б. Долгорукова вспоминает, как в день встречи Анны часть гвардейцев кричала ей вслед, узнавши в ней родственницу фаворита Ивана Долгорукова: «Прошло ваше время, теперь не старая пора!»[181 - Долгорукая Н. Б. Памятные записки. Москва, тип. Грачева и Комп., 1867, стр. 34.]
Если верить Лефорту, гвардия явно выразилась против «затейки». Когда фельдмаршал В. В. Долгоруков предложил Преображенскому полку присягнуть государыне и Верховному Тайному совету, то он получил отказ: являясь правой рукой монарха, гвардия, помимо различных обид стояла на стороне ситуации, сложившейся в России, передовой централизованной власти.
Общие возражения военщины ясно сформулировал в своем письме казанский губернатор Волынский: «Боже сохрани, чтоб не сделалось, вместо одного самодержавнаго государя, десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежняго идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще сыскать будет трудно… один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и грубить станут…»[182 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1151.] Олигархия вредна и для военного успеха: «Не допусти Боже, если [при „верховниках“] война на нас будет»: где потребуется быстрое принятие одного решения, там будут руководить многие: в распоряжениях «голосов сообразить никак невозможно будет, и что надобно сделать и расположить в неделю, – того в полгода или в год не сделают»[183 - Там же, стр. 1152.].
К тому же, при правлении знати, шляхетству грозят повышенные налоги и поборы: «что положено будет [подати или рекрут], то будет на главных всегда в доимках [недоимках], и мы, средние, одни будем оставаться в платежах и во всех тягостях»[184 - Там же, стр. 1152.]. Опасения эти разделялись более или менее всем шляхетством, и, следовательно, служилым цветом – его гвардией. Поэтому поддержка самодержавия против «затейки» «верховников» вытекала, в первую очередь, из чувства самосохранения.
Ограничительная попытка «верховников» не встретила поддержки даже в тех кругах чиновного люда и шляхетства, которые в принципе были не против ограничения самодержавия. Даже самые талантливые адвокаты «верховников» согласны в том, что их т.н. конституционный проект был строго олигархическим: верховная власть ограничивалась только лицами, из которых шесть были представителями двух вельможных фамилий. Для всех было налицо попытка узурпация власти «верховниками», учредительных прав, с игнорированием мнения «общенародия»: «Хотя бы они [„верховники“] преполезное нечто усмотрели, однако же скрывать то перед другими [стали, а наипаче и правительствующим особам [Сенату] не сообщать, неприятно то и смрадно пахнет»[185 - Феофан Прокопович. История о избрании и восшествии на престол блаженныя и вечныя достойныя памяти государыни императрицы Анны Иоанновны самодержцы Всероссийския. 1730. СПб, тип. Н. Греча, 1837, стр. 18.]. Правда, существует мнение, что у Голицына была мысль создать в России систему наподобие шведского Риксдага, палату шляхетства, палату горожан, увенчанное аристократическим Верховным Тайным советом, но в момент безвластия «нагружать» общество такими сложными задумками было чревато волнениями, и потому он решил пока ограничиться кондициями.
Конституционалисты из генералитета, по сообщениям историка-инженера Татищева, потребовали включения в состав ограничивающего самодержавия учреждения генералитета и вообще высших чинов: на место Верховного Тайного совета должен был стать Сенат в числе 21 члена, включая состав Верховного Совета – это «высшее правительство». Для занятия «внутренней экономией» должно было организоваться «нижнее правительство» из 100 членов. Соединение того и другого образовало бы «высшее собрание», которое ведало бы важнейшими вопросами государственной жизни (войны, провозглашения государя и т.п.) Выборы в эти собрания, как и на высшие должности, должны были происходить в «высшем собрании» при участии всех генералов или всех президентов коллегий, смотря по характеру замещаемой должности.
Проект генералитета явно выражал узкие интересы того круга, из которого он вышел – высших государственных чинов, генералитета и Сената. Он одинаково «скверно пах» как для «верховников», растворяя их «право» в массе «правительствующих особ», так и для среднего шляхетства, которое отстранялось генералитетом и высшими чинами даже от того влияния на государственное управление, какое уступалось ему «верховниками».
Немудрено, что шляхетство выступило со своим проектом, в котором «Верховный совет» состоял из 21 члена, Сенат оставался в его подчиненном положении; для обсуждения дел государственной важности было предусмотрено особое собрание из «высшего правительства» – Сената, генералитета и шляхетства. На высшие государственные должности должен был выбирать особое сточленное собрание, куда входили бы генералитет и представители от шляхетства.
И проект генералитета, и проект шляхетства согласны в одном – в уничтожении Верховного совета в его настоящем виде и в расширении его состава в пользу генералитета и шляхетства. Поэтому-то Верховный Тайный совет, в корне не заинтересованный в предлагаемых проектах, должен был, таким образом, отстаивать свое положение и против конституционалистов, и против партии самодержавия: он не выдержал, когда эти два лагеря объединились в борьбе против «верховников», и Анне не представляло большого труда разорвать ограничительную грамоту. Это было сделать еще тем легче, что все группы, на которые делились конституционалисты, представляли взаимоисключающие друг друга проекты, следовательно, не удовлетворить ни один из них значило удовлетворить всех, поскольку ни одна группа не получила предпочтение; с другой стороны все партии, на которое распалось все мыслящее и сильное в это время части общества, выставляли удивительно согласное требование, удовлетворение которого, не посягая на прерогативы верховной власти, было вполне в ее воле и силе и, вместе с тем, явилось бы наградой за восстановление самодержавия, это служебные и сословная привилегии шляхетству, сводившиеся по требованию всех проектов:
К сокращению срока государственной службы, первоначально пожизненной;
К отмене ненавистного закона о единонаследии;
К заведению Шляхетского корпуса, откуда дворянские дети выходили бы в службу сразу в офицерских чинах (минуя унизительное для них службу солдатами).
Был так же включен пункт об окончательном переносе столицы в Москву.
Анна в течение своего царствования удовлетворила это единодушное желание разных степеней шляхетства и чинов (кроме переноса столицы), как удовлетворила и другое единодушное требование тех же групп и партий в уничтожении Верховного Тайного совета.
В петиции, преподнесенной Анне 25 февраля, акт, подписанный 87 дворянами и возглавляемый фельдмаршалом кн. И. Ю. Трубецким, говорилось: «Ваше императорское величество всемилостивейше изволили… наше прошение своеручно, для лучшаго утверждения и пользы отечества нашего, сего числа подписать… в знак нашего благодарства всеподданейше просим и всепокорно просим всемилостивейше принять САМОДЕРЖАВСТВО такого, какого Ваши славные и достохвальные предки имели…»[186 - Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века. Рук. пр. А.Б. Усманов. Москва, РОССПЭН, 2010, стр. 88.] Петиция шляхетства о восстановлении самодержавия «развязала» Анне руки. Она с недоумевающим видом обратилась к Долгорукову: «„Как, разве не по желанию всего народа я подписала поднесенный мне в Митаве акт?“ – „Нет“ – отвечало собрание единодушно. Тогда она обратилась к князю Долгорукову со словами: „Так ты меня, князь обманул, князь Василий Лукич?“ Затем она приказала великому канцлеру принести подписанныя ею бумаги; заставив его прочесть содержание вслух, она останавливала его после каждаго пункта, спрашивая присутствующих, удовлетворяет-ли это условие? Но когда на каждый такой вопрос собрание отвечало отрицательно, императрица взяла бумаги из рук канцлера и, изорвав их, сказала: „Так как до сих пор русским государством постоянно управляло одно лицо, то и она требует тех же преимуществ, какими пользовались ея предки, что она вступает на престол не по выбору, как объявлял Совет, а по праву наследства, и что всякий, кто осмелиться возставать против единовластия, будет наказан как государственный изменник“»[187 - Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 25.]. Эти слова нашли одобрение у всех находившихся и во всем городе раздавались крики «ура!»
Происшедшее во дворце 1730 г. 25 февраля нашло себе образную оценку в устах всё потерявшего кн. Д. М. Голицына, который выходя из дворца сказал товарищам: «Пир был готов, но званые не захотели притти. Знаю, что головой отвечу за все, что произошло, но я стар, жить мне не долго. Те, кто переживут меня, натерпятся вволю»[188 - Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 59.].
Голицыну не нужно было быть пророком, чтобы предсказать будущее царствование Анны; для этого нужно было помнить прошедшее, знать русскую среду, ее нравы и характер внезапной самодержицы. Анна Ивановна, столь неожиданно для всех, не исключая самой себя, получившая корону русской империи, ценою ограничения власти, и еще неожиданнее одним движением своих рук разорвавшая «кондиции», достигла восстановления самодержавия не в силу какой-либо придворной интриги, ни тем менее в силу своих личных планов и способностей, а по обстоятельствам, на первый взгляд, крайне курьезного свойства. Благородное шляхетство, испугавшись перспективы иметь «восемь тиранов вместо одного деспота» и не сумевшее занять место в «уготовленной» для них другими трапезе, предложило Анне неограниченное самодержавие в благодарность за «милостивое» с ее стороны согласие изменить некоторые положения, введенные ее предками.
Анна Ивановна 10 февраля 1730 г. прибыла в село Всесвятское под Москвой, и оставалась там несколько дней, желая, чтобы погребение Петра II совершилось в ее отсутствие. В Всесвятское тотчас явился батальон Преображенского полка и отряд кавалергардов. Анна объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов и собственноручно угостила всех водкой.
На следующий день состоялись похороны Петра II. Тело его погребли в Архангельском соборе. Мероприятие похорон откладывалось из-за неясности: от Верховного совета дожидались определения, где и как быть в церемонии покойного государя невесте, Екатерине Долгоруковой, поскольку она требовала себе как места, так и наряда и всей славы императорской. Дело закончилось тем, что ее просто-напросто не подпустили к покойному, и она в слезах уехала из дворца к себе домой; ее брат Иван был поставлен в середину процессии, хотя как ближайших друг покойного порывался встать сразу за гробом. Все это говорило, что звезда Долгоруких закатилась.
14 февраля во Всесвятском новой императрице представлялись члены Верховного Тайного совета. Между собой «верховники» с удовольствием отметили, что ее любовник Бирон не приехал с нею вместе, о чем специально просил ее В. Л. Долгорукий. Зато жена Бирона и его ребенок были рядом с ней, что являлось дурным предзнаменованием: вслед за женой в Москве мог появиться ее муж. Анна Ивановна приняла членов Совета вежливо, но сухо. Канцлер Головнин поднес ей орден св. Андрея Первозванного. Очевидно, Анне не понравилось получение этого ордена из рук Совета еще даже не доехав до Москвы, что носило характер подкупа, умилостивления к ним, и не одела его: «Да, ведь, я и забыла надеть его»[189 - Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 23.], как бы спохватившись, сказала императрица, и приказала кому-то из своей свиты прикрепить этот орден, продемонстрировав этим свое независимое положение. На другой день, 15 февраля она переехала в Москву. С нее не спускали глаз, но родственники могли свободно с ней общаться, делались уловки, посылались письма, например, императрице приносили маленького Кала Бирона, а в его одежде постоянно были письма с планами действия.
В пятницу, 20 февраля, в Успенском соборе Кремля Анна приняла присягу высших сановников империи и иерархов церкви. В новой по форме присяге некоторые прежние выражения, означавшие самодержавие, были исключены, однако не было и выражений, означавшие новую форму управления, ничего не упоминалось о правах Верховного Тайного совета и подтвержденных императрицей условиях. Перемена состояла в том, что присягали государыне императрице. 25 февраля при большом стечении московских дворян и гвардейских офицеров (по разным сведениям от 150 до 800 чел.) Анна разодрала «кондиция», но, по заранее составленному плану, пригласила членов Верховного Совета вместе со своими сторонниками к пиршественному столу, накрытому в Грановитой палате.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70373710) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Введение в гисторию европейскую чрез Самуила Пуфендорфия… Пер. с лат. Гавриила Бужинского. СПб, 1718, стр. 149.
2
Там же, стр. 409.
3
Ключевский В. О. Сочинение в 9-ти томах. Т. IV. Курс русской истории. Под ред. В. Л. Янина. Послесл. и ком. В. А. Александров и В. Г. Зимин. Москва, Мысль, 1989, стр. 198—199.
4
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3970, стр. 656.
5
Там же, стр. 657.
6
Там же, стр. 657.
7
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4366, стр. 161.
8
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4008, стр. 678.
9
Гобсс Т. Сочинения в 2 т. Т. 2. Сост., ред. изд., прим. В. В. Соколова. Пер. с лат. и анг. Н. Федорова, А. Гутерман. Москва, Мысль, 1991, стр. 163.
10
Там же, стр. 166.
11
Феофан П. Правда воли монаршеи. Москва, тип. Московская, 1722, стр. 1 – 24, 2 – 25, 3 – 30—31, 4 – 32, 5 – 36.
12
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3893, стр. 496.
13
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том V. 1713—1719. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3006, арт. 20 толк. стр. 325.
14
Там же, №3080, стр. 492—493.
15
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3534, стр.142—143.
16
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том IV. 1700—1712. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1910, стр. 192—193.
17
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4345, стр. 150.
18
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3708, стр. 297.
19
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3528, стр. 138—139. (П.С. З. V т. №2795).
20
Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великаго. VI. СПб, 1859, стр. 48—49.
21
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3893, стр. 496.
22
Там же, стр. 496.
23
Записки историко-филологическаго факультета Императорскаго С.-Петербургскаго университета. Часть XXIV. Св. Дмитрий Ростовский и его время (1651—1709). Изследование И. А. Шляпкина. СПб, тип. и хромолит. А. Траншель, 1891, стр. 293.
24
Разсказы Нартова о Петре Великом. Л. Н. Майков. СПб, тип. Имп. Акад. Наук, 1891, стр. 57—58.
25
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1358.
26
Там же, стр. 1359.
27
Тальберг Н. Д. История русской церкви. Изд. Сретенского монастыря, 1997, стр. 530.
28
Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. Том 2. Москва, «TEPPA» – «TEPPA», 1992, стр. 322.
29
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI—XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 262.
30
Там же, стр.262.
31
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4463, стр. 278.
32
«Понеже нынешнее житие монахов точию вид есть и понос от иных законов, немало же и зла происходит, понеже большая часть тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность» (там же, №4450, стр. 230).
33
Там же, стр. 230.
34
Духовный регламент, тщанием и повелением всепресветлейшаго, державнейшаго государя Петра Перваго, императора и самодержца всероссийскаго… Издание первое. Москва, Сунодальная тип., 1856, стр. 2.
35
Там же, стр. 8.
36
Там же, стр. 10.
37
Там же, стр. 14.
38
П.С. З. VI т. №3734, стр. 355.
39
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VI. 1720—1722. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №4036, стр. 722. И также допускалось, «лучше доношением ошибиться, нежели молчанием, однакож ежели то часто будет употребляться: то не без вины будет» (там же, стр. 722).
40
Духовный регламент, тщанием и повелением всепресветлейшаго, державнейшаго государя Петра Перваго, императора и самодержца всероссийскаго… Издание первое. Москва, Сунодальная тип., 1856, стр. 93.
41
Там же, стр. 29.
42
Там же, стр. 31.
43
Там же, стр. 27—28.
44
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI—XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1366.
45
Там же, стр. 1366.
46
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1224. «В 1697 г. священник Петропавловской (Адриана и Натали) церкви, в Мещанской слободе, донес патриарху Андриану на своего дьякона Петра Артемьева, который после Евангелия читал поучение, похвалял в вере Поляки, Ляхи, Литву, прочитал молитву „Отче наш“ на амвоне по-римски, приклякнув на колени, и иныя некия молитвы прилагая римския; носит он на себе вместо животворящего креста мошонку, а в ней образок Латынина Антония Падвиянина (Падуанскаго), еретика суща: глаголет и схождение Духа Св. от Отца и Сына, исповедывался и приобщался у иезуитов, а с иными иезуитами, из Москвы изгнанными, зело слезно разлучился; освященный собор называет забором, который перескочить хвалится; патриархов называет потеряхами, потому что истинную Православную веру потеряли. Боляр и судей безыменно лает и безчествует, по поводу пыток раскольникам: называет этих боляр и судей, стоящими у дыбы в Константиновской башне, немыми учителями, которые вместо Евангелия просвещают огнем, и вместо Апостола учат кнутом» (с. 1223—1224).
47
Письма и бумаги императора Петра Великаго. Том первый. (1688—1701). СПб, тип. Государственная, 1887, стр. 118.
48
Ключевский В. О. Исторические портреты. Под. В. А. Александров. Москва, Правда, 1990, стр. 167.
49
Архив князя Ф. А. Куракина. I. Под ред. И. И. Семевскаго, изд.-ред «Русской старины». СПб, тип. В. С. Балашева, 1890, стр. 272.
50
Там же, стр. 117.
51
Там же, стр. 120.
52
Там же, стр. 1 – 130, 2 – 133, 3 – 136, 4 – 142.
53
Семевский М. И. Слово и дело. 1700—1725. СПб, тип. В. С. Балашева, 1884, стр. 258.
54
Архив князя Ф. А. Куракина. I. Под ред. И. И. Семевскаго, изд.-ред «Русской старины». СПб, тип. В. С. Балашева, 1890, стр. 147—148.
55
Русский архив. №2. Москва, тип. Университетская, 1888, стр. 547.
56
Там же, стр. 546.
57
Архив князя Ф. А. Куракина. I. Под ред. И. И. Семевскаго, изд.-ред «Русской старины». СПб, тип. В. С. Балашева, 1890, стр. 1 – 45, 2 – 48, 3 – 50, 4 – 51, 5 – 55.
58
Там же, стр. 278.
59
Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 33—34.
60
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI—XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 235.
61
Там же, стр. 236.
62
Очерк истории Морскаго кадетнаго корпуса с приложением списков воспитанников за 100 лет. Сост. Ф. Веселаго. СПб, тип. Мор. Кадет. Корп., 1852, стр. 14.
63
Магницкий Л. Ф. Арифметика. Москва, 1703, стр. 41.
64
Там же, стр. 425.
65
Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 148. Наука и литература в России при Петре Великом. Изследование П. Пекарскаго. Том I. СПб, Общественная польза, 1862, стр. 213.
66
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том IV. 1700—1712. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1751, стр. 7.
67
Голиков И. М. Деяния Петра Великаго, мудраго преобразователя России, собранныя из достоверных источников и расположенныя по годам. Том пятый. Издание второе. Москва, тип. Николая Степанова, 1838, стр. 231—232.
68
Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 148. Наука и литература в России при Петре Великом. Изследование П. Пекарскаго. Том I. СПб, Общественная польза, 1862, стр. 214.
69
Законодательные акты Петра I. Акты о высших государственных установлениях. Том I. Сост. Н. А. Воскресенский, под ред. и с предис. Б. И. Сыромятникова. Москва, Ленинград, Акад. Наук СССР, 1945, стр. 43.
70
Русский архив. №7—8. IX. Москва, тип. Грачева и К, 1868, стр. 1054—1055.
71
Наука и литература в России при Петре Великом. Изследование П. Пекарскаго. Том II. СПб, Общественная польза, 1862, стр. 392—393.
72
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1355.
73
Русский биографический словарь. Том XI. Имп. Рус. Ист. Общ., СПб, тип. Главнаго Управления Уделов, 1914, стр. 194.
74
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том IV. 1700—1712. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1921, стр. 201.
75
Ведомости времени Петра Великаго. Выпуск первый. 1703—1707 гг. в память двухсотлетия первой русской газеты. Москва, Синодальная Типография, 1903, стр. 1 – 3, 2 – 4.
76
Там же, стр. 4
77
Там же, стр. 3—4.
78
Игнатов С. С. Начало русского театра и театр петровской эпохи. Москва, Театр. отд. Нар. ком. по прос., 1920, стр. 23.
79
Русский архив. №7—8. 1872. Записки Вебера. С. 1424. Вебер с насмешливостью расценивал русские начинания: «Царевна Наталья, еще до отъезда царя, устроила представление одной трагедии, на которое дозволялось приходить всякому. Для этой цели она приказала приготовить большой пустой дом и разделить его на ложи и партер. Десять актеров и актрис были все природные Русские, никогда не бывавшие за границей, и потому легко себе представить, каково было их искусство. Сама царевна написала драму и комедию на Русском языке, взяв содержание их частию из Библии, частию из светских происшествий. В забавной пьесе появлялись в перемешку то арлекин, то обер-офицер, а под конец вышел оратор, объяснивший историю представленного действия и обрисовавший в заключении гнусность возмущения и бедственный всегда исход оного. Как уверяли меня, во всем этом драматическом представлении, под вымышленными именами, представлялось одно из последних возмущений в России. Шестнадцать музыкантов, состоявшие при этом зрелище, были все чисто Русские и играли, как и все другие артисты, без всякого искусства. Несколько офицеров заверяли меня и ежедневные наблюдения подтвердили мне эти уверения, что Русским, как науки, так и музыку, нужно вбивать и преподавать батогами (при чем провинившийся должен лечь на землю, и его бьют шпицрутенами), без чего они ничего усвоить себе не могут. Если у генерала остался какой-нибудь молодой парень, или уже и пожилой, которого нужно обучить полковой музыке, то такого, хотя бы он никогда не слыхивал никакой музыки и не имел к ней ни малейшей способности, отдают на известное время учителю, для первоначальнаго обучения Евангельскому пенью, которое составляет их обычное пенье, менуэтам (Menuet) и проч; если же учащийся в это время ничего не успел, то его бьют батогами, ради исправления, до тех пор и так часто, пока он не научится и не станет играть. Также поступают они и во всех других делах своих и даже в военных упражнениях».
80
Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 152—153.
81
Там же, стр. 152.
82
Там же, стр. 153.
83
Башуцкий А. П. Панорама С. Петербурга. Часть I. СПб, тип. Вдовы Плюшара с Сыном, 1834, стр. 112—113.
84
Карнович Е. П. Исторические разсказы и бытовые очерки. СПб,, тип. А. С. Суворина, 1884, стр. 321.
85
Там же, стр. 321.
86
Имперская охота на Руси. Том III. Исторический очерк Николая Кутепова. Конец XVII и XVIII век. СПб, Экспедиция Заготовления Государственных Бумаг, 1902, стр. 194 (в кавычках взята цитата у Бергхольца).
87
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том V. 1713—1719. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №3246, стр. 598.
88
Материалы для истории Русскаго флота. Часть IV. СПб, тип. Морскаго Министерства, 1867, стр. 401.
89
Материалы для истории Русскаго флота. Часть V. СПб, тип. Морскаго Министерства, 1875, стр. 375.
90
Там же, стр. 591—592.
91
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том III. 1689—1699. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №1736, стр. 681.
92
Там же, стр. 681.
93
Письма Русских государей и других особ царскаго семейства. I. Переписка Петра I с Екатериною Алексеевною. Москва, тип. Сергея Орлова, 1861, стр. 50.
94
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 851—856.
95
Там же, стр. 856.
96
Ключевский В. О. Сочинение в 9-ти томах. Т. IV. Курс русской истории. Под ред. В. Л. Янина. Послесл. и ком. В. А. Александров и В. Г. Зимин. Москва, Мысль, 1989, стр. 203.
97
Сорокин П. Е. Предшественники Петербург. Ландскрона, Невское устье, Ниеншанц. СПб, 2003.
98
Русская старина, №5—8. Том 25. 1879. Петербург в 1720 году. Записки поляка-очевидца. С. 267.
99
Башуцкий А. П. Панорама СанктПетербурга. Дерзновению подобно. Генваря. 20. 1770. 1834. СПб, тип. Вдовы Плюшара с Сыном, 1834, стр. 1 – 3—4, 2 – 67.
100
Записки императрицы Екатерины Второй. Пер. с подл., изд. Имп. Акад. Наук. СПб, изд. А. С. Суворина, 1907, стр. 654.
101
Вопросы истории, №1. 1992. Ф. Вильбуа. Рассказы о Российском дворе. Москва, стр. 154—155.
102
Бассевич пишет: «Приговор, осудивший эту фаворитку и ея брата, исчислял малейшие подарки, полученные ими от лиц, обращавшихся к их содействию и помощи» (Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 170). Однако по указу Петра I от 24 декабря 1714 г. было запрещено принимать подарки: «И дабы впредь плутам (которые ни во что иное тщатся, точию мины под всякое добро делать, и несытость свою исполнять) невозможно было никакой отговорки сыскать: того ради запрещается всем чинам, которые у дела приставлены великих и малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные имеют, дабы не дерзали никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег брать, торгом, подрядом и прочими вымыслы, какого б звания оные манера ни были, ни своим, ни посторонним лицем, кроме жалованья… А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан, всего имения лишен, шелмован, и из числа добрых людей извержен, или смертию казнен будет…» (Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том V. 1713—1719. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №2871, стр. 135—136).
103
Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 169—170.
104
Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 395.
105
Вестник Европы, №1. 1894. Брикнер А. Г. Императрица Екатерина I. 1725—1727. СПб, 1894, стр. 125—126.
106
Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 396.
107
Там же, стр. 382.
108
Там же, стр. 383.
109
Там же, стр. 384—385.
110
История Петербурга, №73. 2018. Жизнь после смерти. Петр Великий: последние годы жизни глазами врача. Ю. А. Молин. СПб, Полторак, 2018, стр. 88.
111
Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 397.
112
Там же, стр. 397.
113
Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 170.
114
Русский архив. Т. 11. 1869. №1—6. Разсказы князя Сергея Михайловича Голицына. С. 634.
115
Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 399.
116
Нахапетов Б. А. Тайны врачей дома Романовых. Москва, Вече, 2005, стр. 38—39.
117
Вопросы истории, №1. 1992. Ф. Вильбуа. Рассказы о Российском дворе. Москва, стр. 151.
118
Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 172.
119
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 866.
120
Там же, стр. 866.
121
Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 172—173.
122
Там же, стр. 174.
123
Впоследствии он разочаровался в прозападной политике Екатерины I.
124
Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 175—176.
125
Там же, стр. 177—178.
126
Там же, стр. 178.
127
Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 400.
128
Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 142.
129
Там же, стр. 142—143.
130
Там же, стр. 143.
131
Арсентьев К. И. Царствование Екатерины I. СПб, тип. Имп. Акад. Наук, 1856, стр. 68.
132
Записки Юст Юля датскаго посланника при Петре Великом (1709—1711). Сост. и пер. с датс. Ю. Н. Щербачев. Москва, Универ. тип., 1900, стр. 300—301.
133
Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича… Пер. с фр. И. Ф. Аммона. Москва, тип. Грачева и Комп., 1866, стр. 27.
134
«Эти сны она видела прежде тех событий, которые они якобы объясняли. Первый сон она увидела за 15 дней до раскрытия ее интриги со своим камергером Монсом де ла Круа. Ей снилось, что она видит на своей кровати множество маленьких змей, которые приближаются к ней, подняв головы и шипя. Среди них была одна огромной величины, которая обвила все ее тело с головы до ног. Сделав большие усилия, чтобы избавится от нее, она сумела наконец задушить ее именно в тот момент, когда та собиралась ужалить ее в грудь. И тогда она увидела, как в один миг уползли и исчезли все остальные змеи… Она сама его объясняла так, что он предсказал ей большие неприятности, из которых она благополучно выпутается; что маленькие змеи означали большое количество мелких тайных врагов, которых она имела при дворце и над которыми она вскоре восторжествует, когда избавиться от некоторых могущественных лиц, которые хотят посягнуть на ее жизнь и о которых она не могла догадываться» (Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 155).
135
Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 152.
136
Сборник Русскаго Историческаго общества. Том третий. Дипломатические документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии. СПб, 1868, стр. 415.
137
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 873.
138
Там же, стр. 1043—1044.
139
Там же, стр. 880.
140
Там же, стр. 893.
141
Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Том VII. 1723—1727. Тип. II Отд. Соб. Е. И. В. Канц., 1830, №5017, стр. 747—748.
142
Там же, №4889, стр. 653.
143
Там же, №5063, стр. 782.
144
Сборник Русскаго Историческаго общества. Том 64. Донесения французскаго полномочнаго министра при русском дворе, Кампредона, и агента Маньяна, за 1725 и 1727 гг. СПб, 1888, стр. 460.
145
Там же, стр. 548.
146
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1016.
147
Вопросы истории, №1. 1992. Рассказы о Российском дворе. Ф. Вильбуа. С. 155.
148
Там же, стр. 152.
149
Вильбуа в сносках пишет: «Царица не могла выпить весь ликер, предложенный ей князем Меншиковым, и отдала остатки одной из своих фрейлин по имени Ноли, иначе мадам Гаррю. Она выпила остаток, который ей показался очень скверным, и через несколько дней почувствовала себя плохо. Ее муж-итальянец подозревал, что она, вероятно, была отравлена, и поэтому давал ей в течение нескольких дней противоядие, благодаря которому ему удалось ее вылечить. Но это было не так просто, так как она еще очень долго страдала» (там же, стр. 147—148).
150
Там же, стр. 139.
151
Нахапетов Б. А. Тайны врачей дома Романовых. Москва, Вече, 2005, стр. 40.
152
Там же, стр. 40.
153
Там же, стр. 41.
154
Во время коронационных событий в Москве произошла примечательна история. Манштейн пишет: «7-го апреля, к одним из московских ворот подкинуто было безымянное письмо, с надписью на конверте, что содержание его чрезвычайной важности для государства. В этом письме, с пространными подробностями, оправдывали образ действий Меншикова, и в тоже время старались внушить недоверие к тогдашним министрам и любимцам. Однако этот случай только усилил влияние Долгоруких, заставя их впрочем, быть еще осторожнее прежняго» (Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 11).
155
«Нам Русским, писал Артемий Петрович Волынский князю Урусову, не надобен хлеб: мы друг друга едим, и с того сыты бываем» (Славянский сборник Н. В. Савельева-Ростиславича. СПб, тип. Кондрата Вингебера, 1845, стр. XI).
156
Миних Б. Х. Записки фельдмаршала графа Миниха. Пер. с фр., ред. изд. и прим. С. Н. Шубинскаго. СПб, тип. В. Безобразова и Комп., 1874, стр. 88.
157
Павленко Н. И. Елизавета Петровна. Москва, Проспект, 2017, стр. 16.
158
Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 22—23.
159
Там же, стр. 25.
160
Вестник Европы, №1. 1896. Русский двор при Петре II. 1727—1730. С. 110.
161
Валишевский К. Ф. Царство женщин. Репринтное издание 1911. Москва, СП «ИКПА», 1989, стр. 108.
162
Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 27.
163
Там же, стр. 40.
164
Там же, стр. 35.
165
Там же, стр. 34.
166
Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 11.
167
Павленко Н. И. Петр II. Москва Молодая гвардия, 2006, стр. 140.
168
Записки дюка Лирийскаго и Бервикскаго во время пребывания его при императорском российском дворе в звании посла короля испанскаго. 1727—1730 годов. Пер. с фр. Д. Языкова. СПб, тип. Гутенбергова, 1845, стр. 113—114.
169
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1095.
170
Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 6—20.
171
В ссылках книги указывается: «Автор записок слишком резко относится к русскому княжому боярству XVI и XVII вв. не говоря уже о том, что думные люди были освобождены от телеснаго наказания, они в правительстве выступали рядом с царем. „Царь указал, а бояре приговорили“ – вот обычная формула начала всех правительственных актов того времени. По Судебнику 1550 г. Боярский совет признается необходимым для всякаго новаго правительственнаго узаконения. Без бояр царь не решает никакого дела. И княжое боярство в сознании своего правительственнаго значения, основаннаго для большинства даже еще в XVII в. на родовитости, происхождении, могло с известной гордостью заявлять, что царь жалует за службу деньгами и землей, а не отечеством. Это очень аристократическое чувствование, и современная наука самый строй русскаго государства московских времен называет „самодержавно-аристократическим“» (Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 13). С другой стороны, не стоит забываться. Примеры расправ над членами Боярской думы приводит к положению иллюзорности значения аристократии, которая, таким образом, в большей степени служила инструментом прикрытия действительного состояния – «царь указал и бояре приговорили».
172
«Что вы, ребячье, врете!» закричал фельдмаршал [Василий Владимирович Долгорукий]; по его мнению, не только увлечь полк на такое дело было нельзя, но и говорить с полком об этом – значило рисковать жизнью. К тому же он напомнил, что княжна не жена императора, а только его невеста, что присягать ей никто не станет, начиная с него самого. В заключение своей речи он сказал, что предпочитает высказать это все сейчас, не вводя их в грех, так как лгать и обманывать было не в его привычке» (Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 42).
173
Там же, стр. 44—45.
174
Там же, стр. 46.
175
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1147.
176
Три века. Россия о смуты до нашего времени. В шести томах. Том III – IV. Репринтное издание. Сбор. сост. А. М. Мартышкин, А. Г. Свиридов. Москва, «ГИС» – «Патриот», при уч. кооп. «Детектив», 1992, стр. 356.
177
Феофан Прокопович. История о избрании и восшествии на престол блаженныя и вечныя достойныя памяти государыни императрицы Анны Иоанновны самодержцы Всероссийския. 1730. СПб, тип. Н. Греча, 1837, стр. 18.
178
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1164.
179
Там же, стр. 1164.
180
Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 37. В старину татарами звали не только татар, но людей с Востока, и даже русских, живших их обычаями, или долго проживавших в тех краях, т.е. иноверец, иноземец.
181
Долгорукая Н. Б. Памятные записки. Москва, тип. Грачева и Комп., 1867, стр. 34.
182
Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга четвертая. Том XVI – XX. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1151.
183
Там же, стр. 1152.
184
Там же, стр. 1152.
185
Феофан Прокопович. История о избрании и восшествии на престол блаженныя и вечныя достойныя памяти государыни императрицы Анны Иоанновны самодержцы Всероссийския. 1730. СПб, тип. Н. Греча, 1837, стр. 18.
186
Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века. Рук. пр. А.Б. Усманов. Москва, РОССПЭН, 2010, стр. 88.
187
Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 25.
188
Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 59.
189
Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 23.