Записки блокадницы
Галина Точилова
Эта книга – не просто семейная летопись. Подкупающе искренний рассказ женщины, пережившей блокаду, эвакуацию и послевоенную разруху, рисует честную картину жизни всей страны. География повествования охватывает Ленинград, Псковщину, Молотовскую – ныне Пермскую – область, Подмосковье, окрестности Калининграда.Память автора сохранила множество частных историй и характерных деталей, позволяющих читателю ощутить дух сурового времени и рисующих портреты людей, которые в любых условиях сохраняли мужество, жизнелюбие и оптимизм.
Галина Точилова
Записки блокадницы
1. О предках
1.1. Из истории семьи
Давным-давно, после Октябрьской революции 1917 года началась эта история.
В одной питерской типографии работали три товарища – Василий, Андрей и Михаил. А в одном доме на улице Красноармейской жили три подруги – Зина, Лена и Катя. Были трудные времена, которые и свели всех их вместе.
Зина решила семечками торговать, Катя – их доставать, а Елена – жарить. И вот работа закипела, доход делили на троих. Парни раз купили, и им понравились и семечки, и продавец. И вот это обстоятельство и познакомило наших героев. Лена с Катей решили посмотреть, как Зина торгует, и подбодрить ее. А в это время все трое друзей пришли семечки купить. Василий берет один стакан на всех, а остальные стоят в сторонке и смотрят. Вот Елена, видя это, и говорит:
– Ну, что, хлебальники раскрыв, стоите? Семечки вкусные – налетай! Зинка, по стакану всем насыпай. Чего жмотитесь, деревня?
Вот на таких тонах и состоялось знакомство. Василий на Елену глаз положил, а она – на Михаила. Но судьба все решила по-своему. Зина Ваську быстро к своим рукам прибрала – поженились. Андрей за Ляльку (она же Елена) зацепился, а Мишка с Катериной остался. Через два года вторая пара поженилась – Елена с Андреем.
А Катька Мишку с носом оставила. Где-то нашла молодого красавца юнкера, который, оставив ей на память доченьку, быстро сбежал. Потом у Кати еще несколько мужиков было, а с последним – Яшиным – она переехала в Москву. Так их мужская троица распалась, и остались в дружбе пять человек. И жили в одном дворе, у всех родилось по дочке, и те тоже дружили.
Вот это краткий обзор событий, предварявших те, о которых я хочу рассказать. Это предисловие.
Каждое Рождество собирали сначала мальчишник, а потом – девичник. Вот как это было. В мальчишнике участвовали два Андрея, Василий и Михаил. В другие праздники – только два Андрея. Добавившийся второй Андрей – муж моей тети Ани. На двоих Андреи выпивали маленькую, а на четверых – поллитровку. Потом они пели, плясали, на струнных играли. В Рождество перед иконами тетя Аня зажигала две лампадки. Начинали Андреи пение. Во-первых:
Помолимся, помолимся небесному творцу.
Мы к рюмочке приложимся, затем и к огурцу.
Во-вторых:
Стаканчики граненые
Упали со стола,
Упали и разбилися,
Разбита жизнь моя.
В-третьих:
Выйдем вечерочком
Повидать дружочков,
Выпьем по одной,
Выпьем по второй —
Сразу жизнь покажется иной.
На столе была закуска: сало с хлебом, огурцы соленые и килька в банке, которую ели прямо с головой и кишками. Василий был портной и очень дорогой, шил лучше всех, но любил прибедняться. И он пел свою коронную:
Гоп со смыком – это буду я,
В работе я – портняжка,
Все время не слезаю с верстака
И, засунув руки в брюки, задаю вопрос —
Почему нет водки на Луне?
Все вместе пели:
По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей,
Выпьем и закусим, потом еще налей.
Михаил пел:
Из-под дуба, из-под дуба
Со свиньей встречаться буду,
Пятачок к пятачку,
На жопе закорючка.
Крестный Андрей:
Как за речкою, да за Дунайкою
Живет Сашенька, да с балалайкою.
И затем раскатистый громкий свист, как у Соловья-разбойника. Сразу же в дверях появлялась тетя Аня со словами:
– Ты что, совсем обалдел?
В ответ два Андрея пели из Есенина:
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я – привет тебе, привет.
В ответ тетя Аня говорила:
– Тьфу на вас,
– и скрывалась за дверью.
Затем папа Андрей играл на мандолине, и все пели есенинские песни. Потом под балалайку – некрасовские. Напевшись, все расходились. Зина являлась за Василием и уводила его. Михаил уходил к Катерине или оставался у нас.
Мы с младшим братом Олегом были зрителями и тихонько сидели на диване, каждый с миногой в руке. И с аппетитом поедали ее! Михаил уже к этому времени работал в магазине на Фонтанке – рыбном поплавке. И, приходя к нам, всегда приносил большой сверток с миногами.
Когда все расходились, на стол водружался кипящий самовар, и начиналось женское чаепитие с пирогами и колотым сахаром вприкуску. Пироги мама Лена пекла очень вкусные – с капустой, с визигой или с саго, ватрушки с творогом или брусникой. С брусникой – это если с блохой-поганкой (о ней позже) не были в ссоре, поскольку та давала моченую бруснику с корицей и гвоздикой. Мама Лена и ей пекла ватрушку.
На девичнике было скучно, одни пересуды. Вот такие пироги бывали в те времена. В СССР жили и не тужили. У ребят детство тогда было хорошее. Новый год встречали все родные вместе, с детьми. Он считался детским праздником. Ну, вот и все!
1.2. Из истории рода
В рязанском селе Заполье жил конюх Кузьмин по прозвищу дедка Тяж. По самым приблизительным прикидкам его год рождения был около 1830 года, в пушкинское время. От его прозвища и пошла фамилия.
– Чьи это сыновья? Чьи девки?
– Тяжовы.
Сыновей Тяжовых звали Трофим и Кузьма.
Трофим женился на городской белошвейке и увез ее к себе в деревню. Надорвавшись от тяжелой и непривычной крестьянской работы, его жена рано умерла. От первого брака у Трофима было три дочери – Фекла, Анисья, Елена (прожила 92 года – рекорд рода) – и сын Василий, младший. Старшая Фекла, 1870 года рождения, подалась в Петербург к своей тетке и устроилась в услужение. Овдовев, Трофим женился во второй раз. Мачеха не любила детей от первого брака, особенно доставалось младшему Васе. За малейшую провинность мачеха надевала ему на шею хомут и на целый день сажала в погреб. Девкам тоже доставалось. Поэтому Фекла, называвшая себя Фаней, по очереди перетащила их в Петербург.
Там Анисья вышла замуж за кучера, которого господа, отправившись за границу, прихватили с собой. Вернулись из Европы не в Петербург, а в Москву. Так Анисья стала москвичкой. Своим сестрам она привезла из поездки европейские обновы. Потом кучер Иван переквалифицировался в мельника, жили в Кудиново. У Анисьи имелось несчетное количество кур, которые были в полудиком состоянии и неслись где вздумается. Своей частенько гостившей у нее племяннице Елене она говорила:
– Ленка, пойди собери яйца.
И та их выискивала в траве и других укромных местах. Найденное выкладывала вокруг огромного самовара. И когда он закипал, яйца успевали свариться. У Анисьи было четыре дочери – Лиза, Мария, Валентина, Нина – и сын Саша.
Василий стал сапожником, ну и начал выпивать, как тому положено. А обувь шил замечательно. Так Фанина барыня заказывала только ему. Получит Вася плату за работу, оденется щеголем. А спустя некоторое время все с себя пропьет и является к сестре оборвышем. Барыня жалела его и через Фаню передавала старую барскую одежду.
– Зачем это? – говорила Фаня. – Все равно пропьет.
– Ну что ты, Фаня, такой замечательный сапожник и хороший человек.
Позднее он женился на Варваре, которая была то ли баптисткой, то ли адвентисткой, и резко бросил пить. И даже стал проповедником. Но здоровье было подорвано, и он умер в самом начале 1930-х годов (вероятно, в 1932-м), оставив жену и пятерых детей – Тимофея (1921), Евгения (1923), Надежду (1925), Веру (1927) и Валентина (1929). Варвара и Надежда умерли в блокаду, а Валентин – по дороге в эвакуацию.
Елена Трофимовна, 1875 года рождения, вышла замуж за вдовца, у которого были дочери Лиза и Валентина. Своих детей у нее не родилось. У Валентины была дочь Тамара, у Лизы – два сына, которые умерли в блокаду, и дочь Райка приблизительно 1929 года рождения. Валентина работала кондуктором, замуж не вышла, а дочь Тамару родила от красавца-инженера, работавшего также в автопарке. Тамарка получилась очень красивой, с шикарными рыжими волосами. Валентина, призвав свидетелей, добилась алиментов с инженера. Тамара, узнав историю своего рождения, была шокирована, и у нее с матерью установились натянутые отношения.
А теперь центральная ветвь. Фаня вышла замуж за дворника Иллариона Зубова, по слухам, побочного сына графа Зубова. У них родились три дочери – Анна (1895), Мария (1900), Елена (1904) – и сын Коля, умерший шестнадцати лет от воспаления легких. Похоронили его на Богословском кладбище. Сестра Лена сунула в могилу ветку березы, которая приросла. Много позже береза расколола раковину, и могила была утрачена. Кажется, тетка-белошвейка Фани также похоронена где-то на Богословском кладбище. Удивительно, что сестры были разные и по внешности, и по характеру.
Насчет графства Зубова. У Марии был крестный, которого ее мать Фаня почему-то терпеть не могла – и очень сердилась, когда тот приходил. Как-то Мария взяла свою маленькую племянницу Галину в гости к своему крестному. Тот был очень зажиточным, поскольку работал швейцаром в гостинице «Астория», где получал хорошие чаевые. Там у него в гостях и зашел разговор о Зубове. Крестный высказался в том плане, что если бы Илларион не был бы таким гордецом и согласился со своим отцом, то жил бы припеваючи. Когда они ушли домой, тетка по дороге приказала своей племяннице Галине:
– Забудь все то, о чем здесь говорили.
Именно поэтому Галя это и запомнила (помните – «Забыть Герострата!»?). Вероятно, Елена Илларионовна что-то рассказала о своем отце внуку Леше, поскольку, когда во время перестройки пошла мода на титулы, у того были какие-то поползновения в этом плане.
Из трех сестер дети были только у Елены, а Анна и Мария остались бездетными. Жили сестры в одной коммунальной квартире на 11-й Красноармейской, это произошло не сразу, а в результате обмена. У каждой имелась своя комната с высокими потолками. Были в квартире и другие жильцы.
Анна Илларионовна вышла замуж за балтийского моряка Скакунова Андрея Мартемьяновича, который был лично знаком с легендарным Дыбенко. Это помогло ему во время Кронштадтского мятежа, в котором он не участвовал, но служил на линкоре «Марат». Родом Андрей Скакунов 1899 года рождения был из Сибири. Рослый и физически крепкий. Он стал крестным для многих детишек. Работал в обойме руководителей невысокого звена – начальник стройки, руководитель подсобного хозяйства и прочее. Во время войны был призван в армию, но на хозяйственные работы. Человек творческий: придумал автоматизированную линию для обжига кирпичей. Примазавшиеся «соавторы» получили за нее Ленинскую премию, а его забыли.
Анна, жена его, была красивее своих сестер. От прежних хозяев им досталась мебель: монументальный резной дубовый буфет, под стать ему стол, над ним абажур, который поднимался и опускался, самоварный столик, красивые дубовые стулья с плетеными спинками, входившая в гарнитур тумбочка у кровати.
Мария Илларионовна вышла замуж за Алексея Михайлова, личного водителя директора пивоваренного завода «Красная Бавария», с которым рассталась. Потом у нее был Кузнецов, запомнившийся тем, что жарил себе и ел тухлые куриные яйца. Мария работала телефонисткой на заводском коммутаторе завода «Ленжет», поэтому во время блокады ей не разрешили эвакуироваться. Говорят, что, оставшись в блокадном городе вдвоем со своей мамой, она повредилась рассудком – ругала Сталина. Ее нашли повешенной. Сама она это сделала или ей помогли, история об этом умалчивает. Похоронена на Богословском кладбище.
1.3. Родня отца
У моего отца в Ленинграде до войны жили младшая сестра Вера, старший брат Миша и младший Митя.
Миша жил на Московском проспекте, 20, был женат и имел четырех детей: старшая Тоня, младшая Люда, между ними два брата, имена которых не помню. У дяди Миши до войны мы с папой были два раза. Моя мама почему-то с родней отца не контактировала, и к нам в гости никто из папиных родных не приходил (наша интеллигенция с ярославской деревенщиной не зналась). Имя дядькиной жены не помню. Дядя Миша с моим папой были похожи, ростом приблизительно одинаковые, только дядя Миша более худой. После войны я встретила на Сенном рынке мою одноклассницу Ленку Минину, которая зазвала меня к себе в гости, и оказалось, что она жила на одной лестничной площадке с дядей Мишей. Ленка позвонила своим соседям, и выяснилось, что дяди Миши там уже нет, а те, кто жил, ничего о нем не знали. Я и раньше звонила в эту квартиру, но мне не открыли, а вот Ленку впустили, соседка ведь.
Митя жил у Пяти углов, он и его сестра Варвара были похожи. Дядя Митя – невысокого роста, кривоногий, рыжеватый. У него мы с папой были в гостях лишь один раз. У дяди Мити имелся граммофон – редкость в то время. Кажется, он был не женат. Жил в комнате в коммунальной квартире.
Вера обитала в той же квартире, что и дядя Митя, но в своей комнате. Была ли она замужем, не знаю, но растила дочку приблизительно моего возраста.
В Ленинграде жили тетки отца: Поля и Вера.
Тетя Поля жила на 12-й Красноармейской, дом 6 (наискосок от нашего дома, напротив был восьмой). Тетя Поля находилась в услужении у семьи и имела в квартире свою комнату. В гостях у тети Поли мы ни разу не были, а вот по каким-то делам я к ней забегала, и тоже по какой-то надобности (не в гости) она заходила к нам. Тетя была небольшого роста, худенькая, волосы темные.
Тетя Вера больше походила на Митю: круглое лицо, рыжеватые волосы. Где она жила – не знаю, может быть, она в Ленинград только приезжала к тете Поле.
О родителях отца (моих деде и бабке по отцовской линии) никогда речи не заводили. Были ли они живы – не знаю. После войны я никого из родни отца не встречала и ничего о них не слыхала.
2. Из детства, 1926–1941
2.1. Апапаня
Помню себя лет с пяти, когда мы жили в коммуналке. Наша соседка Александра Павловна работала в академии медсестрой, была внушительных размеров и очень смешливая. Она была связана гражданским браком с Борисом Петровичем. Когда я была совсем маленькой, не могла выговорить ее имя-отчество и звала ее Апапаня, и все в квартире ее только так и величали.
Она при мне со своим Борисом Петровичем обращалась фривольно, а я ей в этом подражала, чем от нее похвалу заслуживала, чему она рада была – от души хохотала и этим меня поощряла. Тетя Аня с ней ругалась, считая, что она ребенка к неуважению к старшим приучает.
Апапаня меня каждый день приглашала стихи читать, концерт им устраивать. Я читала громко, с выражением и хотела, чтобы мне по окончании все хлопали. Помню моменты в стихах, которые особо нравились Апапане и Борису Петровичу. Стих заканчивался так: «Я поправлюсь совсем, когда сытно поем». А я утверждаю:
– Ситного – булки.
Борис Петрович дважды возражает:
– Не «булки», а «сытно».
– Нет, – упорствую я. – Какой же ты дурачок, Бориска, все же.
И все заканчивается гомерическим хохотом одобрения Апапани. Появляется тетя Аня и за руку уводит меня. В другой раз Борис Петрович мне не хлопает, и я его вопрошаю:
– А ты, чумичка, почему не хлопаешь?
И сцена с хохотом и тетей Аней повторяется.
Еще один коммунальный эпизод: иду я по коридору на кухню, и из дверей Буйко вываливается бабушка, падает и разбивается. Она больная, полупарализованная, а ее Маха выталкивает в уборную. Я грозно топаю ногой и строго говорю:
– Не смей бросать бабушку, блоха-поганка!
Ее так все за глаза звали. Она тут догадалась об этом и вечером моим родителям закатила скандал, так как была самая скандальная баба в нашей квартире. Это помню очень хорошо до сих пор и сейчас уже оценку этому даю.
2.2. Воскресный день
Один день не простой, а воскресный. Мы всегда проводили его с папой, и начинался он так. Я и папа раньше всех поднимались и в магазин отправлялись – запасали на весь день особый, отличный от общепита провиант.
В магазине закупали все по списку: десяток яиц; килограмм колбасы, и только «собачья радость», которая у нас в доме обычно не употреблялась; горчичный ситный к чаю; масло «Вологодское»; десяток пирожных в ассортименте; конфеты шоколадные «Руслан», самые лучшие, «Лакмэ» и «Сливочные тянучки». И обязательно рыба с палкой, которая просовывалась в пасть, а к ней крепилась веревочка, которой рыба оплеталась, чтобы она не распалась. Рыба была копченая, вкуснотища необыкновенная, либо лещ, либо судак, либо сазан. «Лакмэ» и «Сливочные тянучки» покупались в пику «дворянскому» воспитанию тети Ани, поскольку «Лакмэ» безобразно тянулись, и мы их, балуясь, растягивали на полстола, а «Сливочные тянучки» приходилось отдирать от зубов пальцами. Тетю Аню это жестоко коробило.
Придя домой, завтрак готовили сами. Доставалась из загашника, известного только мне, самая огромная сковорода, и жарилась очень вкусная яичница. Один килограмм колбасы заливали десятком яиц. И эта скворчащая яичница на сковороде выставлялась прямо на стол. И за него, безо всяких возражений, собиралась вся домашняя команда, и завтракали нашим угощеньем. И никто не осмеливался роптать, все по команде начинали уплетать так, что за ушами пищало. Нас было пять человек, как раз по два яйца на брата. Пили чай с горчичным ситным, у которого вкус был особый, отменный. Говорят, что он выпекался с добавлением ячменной муки.
Этот завтрак повторялся каждое воскресенье, хотя были попытки бунта со стороны мамы и бабушки. Бабушка говорила:
– Я это не ем, а только картошку с капустой.
На это папа возражал:
– Вот поэтому у рязанцев косопузых брюхо на сторону газами свернуло.
Мама же жирного не ела, боясь растолстеть и пытаясь соблюдать диету. На это папа шутил:
– Мы женщин полных любим, а не еле-еле душа в теле.
А мы, дети, всеядные были – и папин завтрак с удовольствием ели, и от бабушкиной капусты не отказывались. И брюхо у нас от нее на сторону не сворачивало. А потом перед обедом ели рыбу с таким аппетитом, что я всегда удивлялась, почему палка оставалась, а не съедалась тоже.
До обеда ходили гулять, весной или осенью в какой-нибудь садик или по улицам папа нас водил. Как говорил, с городом нас знакомил: рожденный в нем должен знать его историю наизусть. Сначала сам рассказывал, а потом мы ответ держали, как на экзамене. Зимой на катке на коньках катались, потом после обеда творчеством занимались.
А иногда день продолжался так. Мама нам давала задание: разобрать этажерку и вытереть пыль. Все это под руководством папы, а сама уходила на кухню – готовить обед. Уборка начиналась с самодеятельности: мы с Олегом читали стихи, плясали, разыгрывали сценки. Папа играл на мандолине или балалайке, а иногда на расческе с бумагой.
Начиналась пляска – матросский танец «Яблочко» с картинками:
1. Вытягивали якорь.
2. Ставили паруса.
3. Впередсмотрящие глядели в бинокль.
4. Управляли: «Право руля!», «Лево руля!».
5. Гребли веслами и т. д.
Дальше шла сценка про Ерему и Фому, и пели, кто-то за Ерему, а другой за Фому.
Вот приехали два братца из деревни в Ленинград.
Вот Ерема купил лодку, а Фома купил челнок.
Припев:
Тула, Тула перевернула,
Тула – родина моя.
У Еремы лодка с дыркой, у Фомы челнок без дна.
Припев.
Вот Ерема стал тонуть, Фому за ногу тянуть.
Припев.
Вот Фома пошел на дно, а Ерема там давно.
Припев.
В перерывах бегали на кухню – раздобыть втихаря что-нибудь на троих, когда блины, когда котлеты. Потом плясали лезгинку с пением.
Черкес молодой
На коне катался,
Кинжал золотой
На боку болтался.
Припев:
Ойся, да ойся,
Ты меня не бойся,
Я тебя не трону,
Ты не беспокойся.
Черкес молодой, чернобровый.
У черкеса кинжал новый,
В грудь вопьется,
По кинжалу кровь польется.
Припев.
Ну, вот. Мама уже приготовила и обед и ужин, а у нас еще конь не валялся. Хором отвечали:
– Пыль никуда не денется, полежит до следующего раза.
Вечером с таким же концертом собирали папу в театр или кино. Он играл, а мы под музыку натягивали на него рубаху, пристегивали запонками к ней воротничок и манжеты, повязывали галстук, искали его носки и баретки. Мама его, а не он ее, водила в кино или театр. Так что с горем пополам собрали на выход, и готов. И когда двери за ними закрывались, бабушка их вслед крестила, и сама крестилась, и, облегченно вздохнув, говорила, не зло, а с любовью:
– Вот ведь трепач ярославский!
Мы начинали реквизит убирать, порядок наводить и на завтра в школу портфели собирать. Я еще гладила одежду. Это я описала один воскресный день, а они были разнообразными. Так мы жили и папу с мамой очень любили.
2.3. Праздники
Сейчас я ночью плохо сплю —
В воспоминаниях живу.
Былое как бы вновь переживаю
И детство и юность вспоминаю.
Не знаю кто как, а я как-то бездумно жила —
Что день грядущий преподносил,
То и принимала и счастлива была.
Жила, жила, не тратя дум и сил.
Но это было так давно, в другом веке,
В другом тысячелетии, в другой стране,
Где больше было доброты в человеке,
И все прекрасным казалось мне.
Вот сейчас в праздничные дни,
Которые вспоминают одни старики,
Хочу о прошлом рассказать,
Как приходилось праздники справлять.
Я в ноябре и мае на демонстрацию ходила
С мамой вместе, в ее рабочем коллективе.
Цель была – до площади дойти
И по ней мимо трибун пройти.
Лозунги и транспаранты пронести,
Нашим правителям прокричать «ура»,
А на транспарантах была хвала.
Пока колонны по улицам шли,
В их рядах всегда веселье было —
Пели и плясали, и музыка играла.
И на автомашинах рядышком еду везли,
Чем-то вкусным угощали.
Площадь пройдя, колонны по двум путям направлялись —
Одни на Халтурина, на Марсово поле выходили,
Другие по Мойке на Конюшенную, а там
По городу толпа растекалась,
А мы всегда на Мойке, дом восемь, оставались.
Там дядя Яша холостяком проживал
И очень дружелюбно всех у себя принимал,
Там вся родня двух ветвей встречалась,
Которая даже между собой не общалась.
До вечера там праздник гуляли,
Вечером на фейерверк на Мойку выходили,
Там всегда народу много было,
С каждым залпом «ура» кричали,
Свою радость выражали.
2.4. Дачи довоенные
1927 год, Стрельна.
Из жизни в Стрельне помню лишь один эпизод по рассказам взрослых. Мне тогда было восемь месяцев. Гуляя как-то, я начала требовать:
– Лени, лени!
– Что это она хочет?
– Да она хочет сесть на оленя, – пояснила Ольга Редькина, которая была лет на семь-восемь старше меня. – Я сажала ее.
Когда взрослые увидели этого оленя, то ужаснулись. Мало того, что он был высоким для ребенка возраста Оли, он еще и помещался на каменном постаменте. Поэтому удивительно, как она меня не уронила. А где же были взрослые, когда Оля сажала меня?!
* * *
1928 год, Мартышкино.
О том, что мы провели здесь лето, я узнала в 1939 году, когда мы приехали сюда, чтобы арендовать дачу. Родители хотели снять ее в том же доме, что и раньше. Но место уже оказалось занято, и мы поехали в Новый Петергоф. Мне было жаль, что не удалось остаться в Мартышкино, поскольку там, открыв калитку, сразу выходишь на берег Финского залива.
* * *
1929–1931 годы, Красные Струги.
На даче в Красных Стругах мы жили три сезона. Сначала снимали у базарной площади, а потом у Надежды Савельевны. На базарной площади по воскресеньям устраивались ярмарки, на которые крестьяне из соседних деревень привозили на продажу свои продукты: молоко, сметану, творог, яйца, телятину, свинину, кур, кроликов, а также овощи. Все свежайшее, натуральное и вкусное. Мы перепробовали все, поскольку цены были доступные и можно было торговаться.
Особенно яро и занудно торговалась одна еврейка, снимавшая дачу по соседству. Обычно она торговала и покупала кур. Однажды она так достала продавца, что он схватил курицу одной рукой за обе лапы и стукнул ею еврейку по голове. Крику было!
У Надежды Савельевны жили две дочери – Ольга и Соня, уже взрослые. У меня был друг Алик, мой ровесник, который говорил:
– Я буду тебя защищать.
Но на деле это мне приходилось защищать его от местных мальчишек. Кажется, он приходился племянником Соне, которая его привозила на дачу. С местными мальчишками я дралась успешно, раздавая им подзатыльники и зуботычины. Иногда доставалось от меня и Алику, на помощь которому тогда приходила Соня.
Поскольку Красные Струги были далеко от Ленинграда, то родители на выходные не приезжали. Свой отпуск здесь проводил папа, а потом его сменяла мама. Во время пересменки, когда родителей не было, я жила в комнате у Сони. Продукты из города не завозили, а покупали на неделю на рынке. Хранили их в леднике, который был практически у каждого дома. Озер там было много, поэтому хозяева заготавливали на них лед, загружали в ледник и застилали соломой. Лед сохранялся все лето.
В жаркую погоду мы купались в озере. Папа оборудовал для нас свое место, которое никто не занимал. Песок был мелкий и мягкий. Окружал озеро молодой сосняк. Папа ловил рыбу, а по крутым склонам у озера росло множество белых грибов. Мы с папой собирали их в большую бельевую корзину с двумя ручками. Набирали целую корзину, и только одни отборные белые.
* * *
1932 год, Поповка.
Мы снимали помещение на втором этаже. Грудной братишка Алик так осточертел своим плачем и криком, что у меня возникло сильное желание выкинуть его в окошко. К тому же, когда мама уходила в магазин или еще куда-нибудь, мне приходилось сидеть с ним вместо того, чтобы гулять.
* * *
1933 год, Девяткино.
Папа устроился в Девяткино на работу, и поэтому мы провели лето там. В Девяткино была ненормальная женщина с очень маленькой головой, очень злая. Раз она почему-то погналась за нами, ребятами, и, спасаясь от нее, мы спрыгнули в песчаный карьер. А вылезти не смогли, поскольку стенки у ямы были высокие и крутые. Там мы и просидели до вечера, когда обеспокоенные нашим долгим отсутствием родители нашли и вытащили нас.
* * *
1934 год, Елизаветино.
На даче я жила с бабушкой Фаней, братом Аликом и няней Зоей. А через несколько домов от нас снимала дачу моя крестная Александра Павловна Редькина с дочерью и внуком Аликом. С ними мы общались каждый день.
В бывшей барской усадьбе разместилась опытно-селекционная станция Института растениеводства – место очень притягательное для детворы. Туда лазили за горохом, очень крупным и вкусным. Ели и горошины, и стручок. А когда полезли за яблоками, появился сторож с ружьем. Удирая, я спрыгнула с забора, но неудачно – зацепилась платьем и повисла. Платье было новое и крепкое, я задергалась и отцепилась, разорвав его. Платье мне очень нравилось, как было жалко его! Говорили, что на станцию приезжал сам Мичурин, поэтому яблоки там росли мичуринские.
Когда мы играли в прятки «Двенадцать палочек», я решила схитрить и пробраться по канаве, заросшей сверху крапивой. Чтобы попасть на дно канавы и не обжечься, я на голое тело завернулась в простыню и прыгнула через крапиву. Но на мою беду простыня зацепилась за забор, и я проломилась через крапиву практически голая. Увидев волдыри-ожоги, моя бабушка перепугалась, решив, что я подцепила какую-то заразу. Я успокоила ее, однако сама была не рада. Еще раз волдыри у меня, а также и у моей няни Зои появились после того, как нас покусали пчелы. Пострадали мы невинно, ни за что, просто проходили вблизи пасеки. Когда напали пчелы, то стали отбиваться, а напрасно – вышло еще хуже.
Александра Павловна решила покрестить внука Алика. Для этого пригласили батюшку к себе домой. Все приготовили для крещения – в ванночку налили воды, священник положил туда большой серебряный крест, вылил целую бутыль святой воды. Крестной была я, а крестным, заочно, муж тети Ани, Скакунов Андрей Мартемьянович по прозвищу Кока. Перед тем как окунать младенца в воду, крестная, то есть я, должна была обнести крестника на руках вокруг купели три раза под пение псалмов. А Алик успел в это время схватить меня за нос, а попа дернуть за бороду. После ритуала крещения отметили это событие за столом, обмыв черносмородиновой наливкой. И ведь и мне наливали! Тоже мне взрослые! Домой я возвращалась, держась за заборы, чтобы не упасть в канаву. Но дошла благополучно, представ в таком виде перед бабой Фаней. Та, конечно, высказалась в связи с этим в адрес Александры Павловны.
В выходной обычно собирались все члены нашего «колхоза». Приезжала тетя Аня с крестным Кокой, мама. Как-то раз устроили пикник на опушке леса. Моя крестная захватила много продуктов – выпечку, копченый окорок и прочее. Заводили патефон, веселились. Но внезапно набежала туча, единственная на небе, и пошел дождь. А когда мы удирали через луг, посыпал и град – крупный, с вишню. Сняв с себя одежду, укрыли ею Алика, я пряталась под простыней, но она не спасала и было больно.
Среди мальчишек я была своей и заводилой. Мы любили играть в «Попа-загонялу». Расстояние до станции составляло порядка трех километров, и мы могли загнать «попа» больше чем до половины этой дистанции. А потом бежали наперегонки назад кто с битами, кто с «попом». И нередко я прибегала первой, хотя и была упитанной. Также играли в городки, иногда вместе со взрослыми. Городки мне сделал папа.
Где-то на половине дистанции до станции находился цех по изготовлению бижутерии. Возле него стоял ящик, куда складывали брак. Я там себе набрала много разного и осенью дарила друзьям в Ленинграде.
Запомнилась одна бабка, жившая по соседству. Ей было больше ста лет, а она еще работала в колхозе, всегда была веселая, энергичная, совсем не похожая на древнюю старуху.
Говорили, что в тех местах был особый микроклимат. А леса отличались уникальными растениями. В них росли в большом количестве ночные фиалки, обладающие очень сильным и приятным запахом. Как и от черемухи, от большого букета ночных фиалок, поставленного в комнате, можно было «угореть». Мне посчастливилось найти орхидею «Венерин сапожок» желто-фиолетовой расцветки. Говорили, что этот цветок рос только там и нигде больше в Ленинградской области не встречался. В елизаветинских лесах я впервые увидела насекомоядную росянку.
* * *
1935–1936 годы, Мариенбург.
В Мариенбург мы попали следующим образом: Мартемьяныч вводил в строй завод Рошаля, не знаю, что он должен был выпускать, поэтому там находилась и тетя Аня, к которой мы приехали. Она жила вместе с хозяевами – Тарасовыми, хозяйку звали Наталья Даниловна. У них было двое детей много старше меня, Вася и Валя. Дом находился на берегу речушки, уходящей к заводу и летом пересыхавшей. На другом ее берегу располагался гатчинский аэродром. С соседскими ребятами я лазила на аэродром под проволоку, чтобы посмотреть поближе взлет самолетов. В доме стояла какая-то старинная допотопная мебель, а их умывальник я воспринимала как Мойдодыра.
Тот год запомнился двумя событиями. Хозяйская дочка Валя ухитрилась проглотить чайную ложку. И Кока на заводской машине в сопровождении Натальи Даниловны возил ее в ленинградскую больницу. Говорили, что врачи извлекли ложку с помощью магнита, но как – не представляю. И сейчас, когда давлюсь таблетками, поражаюсь проглоченной чайной ложке. Другой случай уже был со мной. Я шла по улице мимо стада гусей, миновала их, а гусак догнал меня и выщипнул сзади кусок из моей лодыжки. Так метка-шрам осталась у меня на всю жизнь. После этого мимо гусей я ходила с хворостиной.
Говорили, что наш хозяин во время войны при немцах стал старостой. Странно, ведь после войны его не трогали как предателя. И, кроме того, Вася воевал офицером в Красной армии, и Валя также была на фронте во время войны.
На следующий год мы сняли дом на Центральной улице у Дюковых, Анатолия и Любы. Одну комнату заняли мы, а вторую – крестная. Хозяева ушли жить в пристройку со стороны двора, а кухня была общей. Дом стоял на перекрестке, и к нему со стороны площади примыкал дом родного брата Анатолия – Николая, жена которого Полина была двоюродной сестрой Любы. Остальные углы площади занимали пекарня, продуктовый магазин и сельпо, где торговали хозтоварами.
Возле дома Николая постоянно стояла тележка с мороженым. Продавщица имела приспособу, в которую закладывался вафельный кружок с выдавленным на нем именем. На вафлю наносилось мороженое, закрываемое сверху вторым вафельным кружком, готовый брикетик выталкивался из приспособы. Маленький брикетик стоил 20 копеек, а большой – 40.
У «наших» Дюковых было двое сыновей – мой ровесник Валька и старший Анатолий. Мы с Валькой несколько раз приносили из лесу ежей. Но те обдирали обои, и тетя Люба заставила унести их обратно. У Николая же были две девочки – старшая Гуля и моя ровесница Вера, с которой мы стали подругами. Вера обычно ходила со мной на вокзал встречать моих родителей, приезжавших к нам на выходные.
Однажды, придя на вокзал, мы увидели на крыльце цыганенка Петьку. Он просунул голову между прутьями, а вытащить ее не получалось. Мы попытались раздвинуть стойки перил, чтобы освободить его голову, но куда там! Тогда побежали в дом напротив и попросили ножовку. Мужик, давший нам ее, вышел следом, чтобы посмотреть, что же мы собрались пилить. Увидел Петьку и сказал:
– Ага, цыганенок попался в капкан.
В благодарность за то, что мы его освободили, Петька сводил нас под платформу, где можно было найти деньги. Пассажиры второпях роняли монеты, которые проваливались вниз через щели платформы. Наиболее урожайным было место под кассой. Раз нашли даже бумажный рубль, непонятно только, как он ухитрился провалиться. Почти все найденное мы отдавали Петьке, оставляя себе на мороженое, с которым у нас в то лето проблем не возникало. И не имелось нужды выпрашивать у взрослых. Петька был приблизительно нашего возраста, но маленький и худенький, с рукой, поврежденной дверью электрички.
В Большой Гатчинский дворец мы с Верой ходили пешком. Во дворце находились детский сад и ясли, где работала мать Верки. Длинные дворцовые коридоры, в которых гулко отдавались шаги, навевали какое-то тревожное чувство.
Вдоль железной дороги со стороны Гатчины тянулась засаженная молодыми деревьями аллейка, упиравшаяся в здание вокзала. В то лето выпал удивительно крупный град, жестоко обрубивший все сучья у деревьев на этой аллейке. Остались лишь сиротливо стоявшие стволы.
За грибами ходили в смешанный лес, местные называли его «Ремиз», перед которым была поставлена изгородь. Нас больше интересовали губчатые грибы, а дядя Толя носил оттуда корзины белых груздей, он брал только их. Тетя Люба солила их в деревянном бочонке.
Дядя Толя ходил рыбачить на речку за железной дорогой. Нас с Верой он брать с собой не любил, поскольку мы лезли купаться и распугивали ему рыбу. Мы давали ему обещание, что в воду не полезем. Но купальник я надевала всегда. А раз есть купальник и речка, то как удержаться и не полезть в воду?!
* * *
1937 год, Зеленодольск.
В то лето Кока руководил стройкой Бумкомбината на Волге, и меня в сопровождении тети Ани отправили к нему. Точнее, стройка велась на берегу реки Волошка, короткого притока Волги. Волошка была довольно широкой, но мы с девчонками переплывали ее запросто. По ней для стройки сплавляли бревна, среди которых однажды запуталась огромная белуга. Такая огромная, что рабочие ее еле вытащили, оглушив каким-то плавучим молотом. А вот стерлядь ловили регулярно и, конечно, обеспечивали ею начальство – моего Коку, так что поели мы ее вволю. Такая вкусная рыба! На Волошке мы с ребятами развлекались тем, что прыгали с обрыва и по песку скатывались к воде.
А купаться мы обычно ходили на озеро, забывая при этом о времени. Крестный послал за мной свою овчарку Ллойда. Пес бегал по берегу и лаем вызывал меня домой, но я отмахнулась от него. Тогда Ллойд схватил мою одежду и утащил ее. Это сейчас девчонки появляются в общественном месте едва одетые, и ничего. А тогда это было неприлично. И пришлось мне со слезами на глазах идти по поселку в одном купальнике. Кока уверял, что это не он научил так пса действовать, а Ллойд проявил инициативу.
Жили мы на втором верхнем этаже, занимали комнату с балконом. Квартира была коммунальная, из трех комнат. В одной жил холостяк Николай, а в другой – молодая семья с маленьким ребенком, кухня была общая. Балкон мы делили с соседями по другому подъезду. На балконе я посадила цветочки в консервных банках, а соседский Иська, мой ровесник, сбросил их вниз. За это я его хорошенько отлупила. Он плакал и пожаловался своей матери. Марья Григорьевна упрекала меня:
– Галя, как же так?
– А что?! Мало того, что он не уважает чужой труд, мой труд, но он мог еще тяжелыми банками угодить кому-нибудь в голову.
Последний аргумент, впрочем, был левым, поскольку попасть кому-нибудь в голову надо было еще постараться. Иська пытался свалить все на Ллойда, говоря, что это пес сбросил банки, но я отрезала:
– Он не такой дурак.
Спали мы под пологом, так как комаров была туча.
Ллойд на балконе ждал хозяина с работы, положив лапы на перила. Издалека могло показаться, что это стоит человек. Когда Кока вступал на проложенные вдоль домов деревянные мостки, пес разражался радостным визгом.
Однажды мы отправились на Волгу. Купаться с нашего крутого берега было неудобно, поэтому Кока нанял лодку, и мы переправились на другой пологий берег. Пока мы купались, Ллойд направился к стаду коров и своим лаем довел их до того, что все стадо во главе с быком погналось за ним, а он, естественно, бросился удирать к своим хозяевам. Кока, увидав такое, скомандовал, чтобы все быстро садились в лодку, и, когда Ллойд также запрыгнул в нее, начал спешно выгребать на глубину. Так стадо, продолжая погоню, зашло в реку, и только глубина остановила его.
А когда мы купались с Тамарой Ухановой, моей ровесницей и подругой, то нас было не вытащить из воды. К тому же мы нацелились переплыть фарватер. И тогда Кока нарочно, чтобы испугать нас, крикнул:
– Смотрите, вон белуга!
Вид и размеры той пойманной белуги настолько впечатлили нас, что мы с Томкой как ошпаренные бросились на берег.
Когда мы во второй раз отправились на Волгу, то ловили рыбу, варили на костре уху. Но картину испортил наш сосед Николай – он чуть не утоп. Когда он начал тонуть, мы с Томкой сначала подумали, что он дурачится. Но, поняв, что дело серьезное, крикнули Коку. Тот незамедлительно бросился в воду и вытащил Николая. Он был синюшного цвета, его рвало водой, а потом еще долго трясло.
Тетя Аня ухитрилась подцепить малярию, долго лечилась хиной. Поэтому мне пришлось обеспечивать еду. Каждый день у нас было одно и то же – гоголь-моголь из желтков куриных яиц и салат со сметаной из зеленого лука и свежих огурцов, за которыми я ходила в буфет Дома для приезжих. Поначалу мне приходилось упрашивать, чтобы мне там продали огурцы, но потом, когда узнали, кто я, стали готовить требуемое заранее. Наш рацион дополняла буханка свежего белого хлеба, и, надо сказать, ели мы с удовольствием и нам такая пища не надоедала. На ужин я жарила картошку с луком, заливая ее оставшимися от гоголь-моголя белками. А также варила для Ллойда овсянку с костями. Тетя Аня с кровати давала указания.
Когда играли в прятки, я придумала трюк: войти в наш двухэтажный дом в одну дверь, пробежать по чердаку, спуститься и выйти в другую, соседнюю дверь. И вот на чердаке я неожиданно уткнулась носом во что-то мягкое и холодное. Приглядевшись в полумраке, я обнаружила какие-то висящие мешки. Это были летучие мыши. Признаться, встреча с таким природным явлением не доставила мне никакого удовольствия. Летучих мышей я увидела в первый раз в моей жизни.
Приближалось Первое сентября, надо было возвращаться и идти в школу, но тетя Аня решила остаться. Хорошо, что Марье Григорьевне надо было в Ленинград. Я отправилась с ней, ехали через Москву с ночевкой на даче в Подмосковье у каких-то ее родственников или знакомых. Дача находилась в сосновом мелколесье, где я набрала маслят.
– Зачем ты их принесла, кто их будет чистить?
– Я.
Почищенные мной маслята пошли в дело.
* * *
В 1938 году лето провели на Псковщине.
* * *
1939 год, Новый Петергоф.
Там с нами попеременно в отпуске жили мама и папа, а когда они отсутствовали, то нас с моим братишкой Алькой опекала жившая на той же даче крестная. Чтобы мне было веселее, крестная взяла с собой девочку немного младше меня, Томусю Следкову, свою соседку по городской квартире. Ее и ее брата обижала мачеха, а крестная их жалела. Томуся оказалась лунатиком и пугала всех своими ночными вылазками.
Раз у меня разболелся зуб, и хозяйка посоветовала крестной сорвать созревший мак, заварить коробочку без зерен и напоить меня этим отваром. Крестная последовала этому совету, а затем раскаялась и перепугалась, потому что с этого отвара я спала как убитая более суток. На упреки крестной хозяйка отвечала:
– Подумаешь, она просто спит, поспит и проснется.
Там на даче я в первый раз столкнулась с шаровой молнией. Во время грозы мы с кошкой увидели катящийся по дорожке светящийся шарик и наперегонки бросились схватить его. Кошка на свою беду и на мое счастье оказалась проворнее меня и первой схватила этот шар, который с треском лопнул, и кошка превратилась в обугленный комок. Как мне было жаль погибшей кошки, как я плакала над ней!
Хозяйский сын, кажется, Федька, был старше меня года на два. Когда ему на глаза попался большой зонтик, он придумал, что с ним можно прыгать, как с парашютом. Придумал он, а прыгнула с чердака я. После моего прыжка зонт восстановлению не подлежал – его вывернуло, а спицы сломались. Я же приземлилась довольно удачно, лишь слегка отбила ноги. Попало же за этот прыжок от матери только ему.
– Несправедливо, ведь прыгала она, а наказываешь меня.
– А затея твоя. Вот и получи.
Крестная была женщиной высокой, крупной, жизнерадостной, своей полноты не стеснялась. До того, как ее не убили слова одного встречного мальчишки:
– Вот это тетка! И какой же гроб ей нужен.
Эти глупые слова почему-то очень сильно задели и расстроили крестную.
Часто по выходным мы с родителями ходили смотреть петергофские фонтаны. Эти прогулки были очень заманчивыми для детей, поскольку в Петергофе гуляющим предлагались самые разнообразные угощения. В первую очередь – мороженое и лимонад. Кроме того, продавались козинаки: с семечками, маковыми зернами и со всевозможными орехами; ириски: «Кис-кис», «Золотой ключик», «Сливочные тянучки» и другие; сладости из слоистой карамели. Из тонких светлых трубочек слоистой карамели формировались разные подкрашенные фигурки: плитки, улитки, треугольники, кольца. Лотки, на которых выставлялись лакомства, были и переносными с ремнем на шею, и стеклянными на подставках. Продавались с тележек с установленными на них алюминиевыми бидонами и пирожки, сваренные в кипящем масле, как горячие, так и холодные.
Мы уходили гулять на целый день и возвращались на дачу вечером. Родители брали с собой еду, перекусить устраивались за выставленными летними столиками. Сохранилась фотография, сделанная во время одного из таких походов профессиональным фотографом.
* * *
1940 год, Мариенбург.
После четырехлетнего перерыва мы вновь решили провести лето в Мариенбурге, уже в третий раз. Дачу сняли у тети Клавы на окраинной улице, кажется, она называлась Лесная. У тети Клавы было двое сыновей – мой ровесник Женька и десятиклассник Леша. Как-то раз, когда Лешка спал, мы с Женькой разрисовали его. Он проснулся и собрался уходить, но мать остановила его вопросом:
– Ты куда?
– К друзьям.
– Ты в зеркало себя видел?
– Видел, и не раз.
– Ну, тогда иди.
Тем не менее в зеркало он посмотрел и начал кричать:
– Где они? Вот я им покажу!
Но мы предусмотрительно успели смыться.
В это лето выпал крупный град. Когда он кончился, крестная закричала:
– Собирайте скорее градины, если хотите, чтобы я сделала мороженое!
Конечно, мы с энтузиазмом откликнулись на это предложение. А вообще-то лед для мороженого добывался из колодца у соседей, где он все лето сохранялся на дне. Лед разбивали багром на длиннющей ручке, а затем вычерпывали ведром. Нам домашнее сливочное мороженое нравилось гораздо больше покупного.
На другой стороне нашей улицы находился стадион с футбольным полем, на котором играла взрослая молодежь. Я футболом не интересовалась и за их играми не наблюдала. Рядом со стадионом стояла пожарная каланча, в которой внизу работал небольшой цех по изготовлению заколок. А возле двери стоял ящик с браком, я из него набрала заколок, которые дарила осенью в школе подругам.
Наша дружба с Верой Дюковой не возобновилась, хотя мы виделись несколько раз. Чаще я видела ее старшую сестру Гулю, которая хороводила с хозяйским сыном Лешкой. А больше я водилась с Женькой, затевая с ним разные игры и шалости или ведя разговоры на скамеечке перед домом.
Ходила в «Ремиз» за грибами и с отцом, и с Женькой. А вот ежей больше не таскала. По просьбе бабы Фани или крестной одна ходила за черникой. Брала с собой стакан и очень быстро его набирала. Баба Фаня варила черничный кисель, который ели с рисовой кашей.
На пересечении нашей улицы с Центральной стояла дача одного светила, к которому зимой на консультацию ездил Кока, взяв меня с собой. Вероятно, доктор и посоветовал снять дачу у Клавы. Пока они с Кокой разговаривали, двадцатилетний сын доктора, по указанию отца, пошел меня фотографировать. Яркое солнце резало глаза, и Фимка ругал меня, что я их закрываю или щурюсь. А на тех карточках, где глаза мои открыты, на них слезы. Фимка провел целую фотосессию: на финских санях, в сугробе, под яблоней и в других местах.
* * *
1941 год, Вырица.
Там на даче мы провели лето, предшествующее блокаде.
2.5. На Псковщине
Дело было на Псковщине. За всю Россию я вам не скажу, а на моей малой родине во все времена на лето дети на отдых за город уезжали, кто в лагерь, а кто-то – на дачу. И еще опыт такой был – шефство какой-нибудь завод над колхозом брал. Друг другу чем могли помогали: завод какие-нибудь детали поставлял или рабочих на уборку в помощь отправлял. А колхоз рабочих продуктами своими снабжал.
И вот один год мы на Псковщине отдыхали. Председатель колхоза Павел маму к себе на лето в гости пригласил. Итак, мы едем в Чихачево, я и братишка с двумя бабушками. Везем с собой кой-какие продукты, плюс местные овощи и фрукты – с шиком лето можно прожить. Наши припасы включали соленых снетков, печенье и сушки, колбасу жареную – свиным салом залитая, она долго могла храниться. Все это хорошая еда.
Хозяйка Дуня приветливо нас встретила, у себя в доме разместила, продукты в погреб под замок отправила, чем нас очень удивила. Этим упредила, чтобы Павел всех снетков на закуску не вытащил.
Я с Павлом сразу подружилась, на работу каждый день сопровождала, поездки по району на лошадях обожала. По этой деревне я Россию изучала и познавала. Район был огромный, хозяйство крепкое, поля большие, растили на них зерно и овощи. Яблоневые сады широкой полосой на три километра тянулись, и урожай всегда был отменный.
В этом саду пасека размещалась, местные всегда с медом были. Зерно на свою мельницу молоть возили. Колхозники-псковитяне были приветливые и трудолюбивые, но немного взбалмошные и всегда подшофе. Два языка использовали – русский и матерный, все от мала до велика на втором говорили. Вот там мы лето жили, очень счастливы были, считали, что нам повезло. Увидели настоящие русские деревни и села.
Утро рано начиналось, мне Павлом задание давалось – у Дуни снетков на закусь раздобыть, лучку зеленого в огороде нарвать и в правление прибыть. Для Павла снетки под запретом были, ну а мне же сколько хочешь брать разрешалось. Работники правления картошку варили, стопарьки опрокидывали и закуску уплетали. Свежая картошечка, лучок с огорода, душистое маслице со своего оборота, плюс воздух деревенский – ешь, и захватывает от удовольствия дух.
Сегодня едем пасеку проверять, я задание получила такое – в огороде огурцов набрать, трехлитровый бидон взять и в условное место вовремя прибежать. Там тарантас запрягали лошадьми и, как порядочные, важно ехали. А на пасеке нас радостно встречали, Павла водкой, а меня квасом угощали, огурцы свежие с медом радостно трескали, а потом их всю обратную дорогу сильно рвало.
И домой являлись просто никакие! Павла метлой встречали, а с меня честное пионерское брали, что с ним больше ни шагу и дружба врозь. До утра это слово держалось, ну а утро вечера всегда мудренее, и все забывалось.
Ура! Едем на мельницу, я навожу марафет – надеваю платье, красивое, новое, материал маркизет. В тарантас запрягли кобылу, а вожжей под рукой не оказалось. Ну ничего, до другой конюшни рукой подать, доедем. Сели и с горки покатили. Лошадь резко к конюшне свернула и тарантас опрокинула. Я в луже после дождя очутилась, колесо по животу прокатилось. Встала еле живая, Павел сразу протрезвел. Платье в навозной канаве постирал и меня домой отправить хотел, но не на ту напал. Еду, и все! Покатили с ветерком, возвратимся вечерком, и никто не увидит и не узнает.
Приехали, а на мельнице работа кипит, и вдруг радостный крик – председатель приехал, объявляем перерыв. Сели, выпили, закусили и переночевать тут решили. Я с детьми сразу подружилась, на речном перекате под камнями рыбу ловила. Тут же ночевали. Утром просыпаюсь, а Павел уехал и меня позабыл. Дома подзатыльник получил, на другой день за мной явился и удивился, что я до сих пор на мельнице пребываю, давно ведь дома надо быть, а я этого будто не знаю.
Еще помню – когда в речушке лен мочили, мы острогой рыбу били. Она поверху плыла, ото льна задыхалась. Моя задача была рыбу с остроги снимать. Вот щуку большую поймали, она зубастая, а я этого не знала, неудачно ее сняла и чуть палец не потеряла. Она меня укусила – еле кровь остановили. Вот такая рыбалка была!
Еще на болоте ягоду гонобобель собирали, я там ее вдоволь наелась, голова разболелась, и рвота была. Местные эту ягоду пьяницей называли, на свой аршин мерили. Тогда еще не знали, что не в ягоде дело. Там рядом багульник растет и в это время цветет, опьяняющий эффект дает.
В августе мама в отпуск приехала. В яблоневом саду в шалаше все спали. В общем, отдохнули очень хорошо, довольны были. Мы с Олегом второй язык изучили. Я на нем не изъяснялась, а Олег часто отпускал словечко-другое, но со временем понял, что надо эти знания при себе держать.
P. S. Это все происходило до войны, мне было 12 лет, а когда беда пришла, немцы те места захватили, сады вырубили, пасеку и мельницу разорили. Сейчас уже не знаю, кто там и что там. Сельхоз у нас в забвении, в общем, одна печаль. Вот уже семь десятков лет прошло, и вспомнилось, как хорошо тогда жилось.
2.6. Школьные годы
Школа наша находилась на Лермонтовском проспекте между 11-й и 12-й Красноармейскими. Она и сейчас там. Я училась хорошо, а особенно по математике, которую преподавал наш классный руководитель Григорий Наумович Лейбман. Меня, как правило, выбирали старостой класса или же председателем отряда. Приходилось организовывать пионерские сборы или классные собрания, а также другие мероприятия.
Моя подружка Соня Явец жила на Лермонтовском проспекте в одном доме с Тамарой Макаровой. Мы ходили на остановку встречать Тамару Макарову с работы и провожали ее до дома. Она нас расспрашивала об учебе и сама что-то говорила. Что именно не помню, но шли мы не молча. Отца Сони звали Давид, окружающие недолюбливали его за привычку над всеми подшучивать. Нас с Сонькой он тоже подкалывал, но мы ему отвечали тем же. Мать Соньки звали Рахиль Семеновна, она работала кассиршей в магазине. После войны мы с Соней несколько раз встречались. Она вышла замуж и стала Филимоновой.
Еще я дружила с одноклассницей Эрной Минкиной. Ее старшая сестра Роза и их отец были очень красивыми. Мать ее Ольгу Григорьевну все уважали за доброту. Она была полной. Когда готовила фаршированную щуку, приглашала меня в гости.
Кажется, в шестом классе вместе с нами учился второгодник Азаров по кличке дед Азар. На самом деле он был старше меня на три года. Мы над ним подшучивали. Например, заманивали перед звонком подальше от класса и командовали: «Замри». И этот дубина послушно замирал, опаздывая на урок, поскольку за невыполнение команды «Замри» полагалось три щелчка линейкой по лбу.
Кроме него второгодниками были Плаксин, Клавка Веремей и Ольга Кузьмина.
Запомнился похожий на Буратино одноклассник Матюшенко. Ручки тоненькие, ножки тоненькие, и сам тоненький. Отличился он с поэмой Лермонтова «Мцыри». После слов: «И мы, сплетясь, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей» – на вопрос учителя: «Кто – мы?» – он ответил:
– Я и Барсик.
Класс ответил дружным смехом.
Физику у нас вел Абрам Федорович Годин, которого мы звали «Гадин». Мы с Ленкой Мининой высматривали его на лестнице. Так он вприпрыжку обгонял нас и запирал классную дверь на швабру, не пуская нас на урок.
– Вы должны ждать меня в классе, а не болтаться на лестнице.
Ленка в отместку приносила стремянку и в окошко над дверью строила рожи, смеша одноклассников и срывая урок. Или же в замочную скважину говорила:
– Абраша, курочки хочешь?
Когда же он выскакивал за нами в коридор, мы убегали в женский туалет и рассаживались по горшкам. Так он врывался туда, стаскивал нас с горшков и тащил в класс, чтобы поставить в угол.
Из-за этих выходок у нас с ним сложились напряженные отношения. Я училась хорошо, а по физике была лишь четверка. И еще он спорил с Григорием Наумычем, чтобы снизить нам оценки по поведению.
Когда же мы закончили шестой класс, то в библиотеке нам сделали общую фотографию. Когда все приготовились, мы с Ленкой сказали:
– Подождите, мы сейчас пригласим и Абрама Федоровича.
Григорий Наумыч возразил:
– Не ходите напрасно, он не придет.
– Ну, это мы еще посмотрим.
И пошли за ним. По дороге решили не спорить и не грубить, обращаться деликатно. Пришли в учительскую, где сидел Абрам Федорович. Сначала он отказался наотрез.
– У вас есть свой классный руководитель, вот с ним и фотографируйтесь.
Но мы повели такие речи:
– Абрам Федорович, у нас в школе только два учителя-мужчины. И весь класс хочет, чтобы на нашей фотографии они были. Мы же только представители, выражающие желание всех ребят. Просим не отказывать нам.
И уговорили. Чтобы он не передумал и не увильнул, мы с Ленкой взяли его с двух сторон под руки и таким образом привели в библиотеку. Увидев это, одноклассники вместе с Григорием Наумычем грохнули от смеха. Абрам Федорович было дернулся, но мы держали крепко. Так и вышли на фотографии с ним в обнимку. Григорий Наумыч смеялся, когда получили фотографии.
Нередко весело проходили уроки немецкого языка. Немка была строга к форме одежды и не допускала в класс даже тех, кто приходил с голыми руками. А тут, как нарочно, немецкий поставили после физкультуры. И, конечно, ученики являлись не в лучшем виде, ссылаясь на то, что не было времени одеться как следует. Бывало, что заявлялись с одеждой под мышкой. Такие нарушители на потеху остальным немедленно выставлялись из класса. А однажды кто-то принес и распылил рогоз, «парашютики» которого летали по помещению, забиваясь в нос и вызывая чихание. Немка велела открыть окна для проветривания, но получилось еще хуже – ворвавшийся ветер поднял с пола и уже упавшие «парашютики». Вот такие были «хенде хох»!
По русскому языку на смену Ксении Романовне (кстати, ставшей позднее депутатом) пришла новая учительница, которая навела порядок. Выяснив, что у некоторых учеников низкий уровень знаний, она, чтобы подтянуть их, организовала дополнительные занятия, пригласив возрастную преподавательницу. Та обладала грубоватыми манерами и мужским голосом, но дело свое знала хорошо. От нее, кстати, пошло выражение «тьма египетская в баночке». А главное, она знала складные «запоминалки» правил. Например, личные местоимения «я – ты, мы – вы, он – она, оно – они» или же «некто – нечто, некий – некоторый, кто-то – что-то, какой-то – чей-то, кто-либо – что-либо, несколько», которые запомнились на всю жизнь.
Физкультура проходила довольно гладко. После общей разминки отрабатывали упражнения на шведской стенке или же на гимнастических снарядах, например, на брусьях. Формой на уроках физкультуры были трусы и майка у ребят и шаровары и майка – у девчат. Правда, зимой утеплялись. А вот со спортивной обувью дела обстояли неважно, поэтому обувались кто во что горазд. У меня были белые с синей окантовкой туфельки на резиновой подошве. Белую часть я натирала зубным порошком.
Так же гладко и организованно проходили уроки математики, которые давал наш классный руководитель Григорий Наумович, всегда прямой и собранный. Позднее мы узнали, что у него был искусственный глаз. Григория Наумовича мы любили, некоторые даже обожали, за доброжелательность, спокойное ровное поведение и внимание к ученикам.
На большой перемене играли в «ручеек». Стоя по два в ряд, создавали коридор, по которому пробирался водящий, он выбирал себе пару, а оставшийся без нее становился водящим. Дед Азар, с трудом пролезая в коридор, старался выбрать меня, что мне совсем не улыбалось. Поэтому я хитрила – Азару всучала руку моего партнера, а сама становилась водящей.
Когда наступила весна и стало тепло, мы с нетерпением ждали большую перемену, чтобы сгонять в лапту. Мне папа выстрогал хорошую гладенькую биту. Кто-то приносил резиновый мячик. И игра кипела. Конечно, за полчаса наиграться не успевали, и поэтому на уроке, следующим за большой переменой, было шумно.
У нас в классе учились два тихих, скромных, физически слабо развитых мальчика – Саша Александров и Витя Коньков. Более сильные ребята, бывало, их обижали, а я за них заступалась.
В школьные годы я ходила во Дворец пионеров, где занималась в кружках: математическом и художественной гимнастики, которая сильно отличалась от современной. Тогда в основном мы строили пирамиды или же делали «картинки».
Школьный культработник доставал билеты в кино, цирк, театр и другие места. Чаще всего были походы в кинотеатр «Москва». Шли парами в сопровождении классного руководителя, которому иногда помогали культработник или же пионервожатая. Сначала, но недолго классной руководительницей у нас была математичка Варвара Николаевна, худая, кажется, больная и довольно неулыбчивая (кстати, учительницу моего младшего братишки Олега также звали Варвара, но Степановна, такая невысокая «кубышка».) Потом нашу Варвару сменил математик Григорий Наумович. Несколько раз мы ходили в цирк и театр на Моховой улице, а также на аттракционы в Народный дом.
Я и раньше бывала с родителями на аттракционах, так что какое-то представление о них имела, поэтому на «Колесе смеха» я села ближе к центру и уцепилась, по возможности, за пол. Это была утопленная в помост карусель, которая раскручивалась, и сидящих с краю центробежной силой сносило с колеса, на потеху зрителям. Летели кто как, вверх тормашками. Среди «пострадавших» оказались и одна учительница, и пионервожатая, я же, благодаря принятым мерам, на колесе усидела. Была еще вышка, с которой съезжали вниз по спиральной гладкой поверхности, съезжали на коврике. Причем сделано было так, что в конце с коврика выкидывало на ноги. Был и мостик-ловушка: если кто-нибудь ступал на него, поднимался ветер, порывом которого юбки женщин задирало чуть ли не на голову. Естественно, среди зрителей преобладали мужчины. Но самое большое впечатление производили «Американские горы». Там постоянно стоял крик и женский визг, сердце замирало и дух захватывало от такого крутого спуска.
В цирке детям, естественно, больше всего нравились клоуны и дрессированные хищники. В цирк с родителями я ходила довольно часто. Как появлялась новая программа, папа обязательно вел меня на нее. Раз выступали лилипуты, и один из них, видимо, подсадной, сел рядом со мной. Тетя Муся сзади прошептала мне:
– Смотри, какой жених подсел к тебе.
А мне почему-то стало неприятно от такого соседства. Еще я не могла смотреть на воздушных гимнастов – было очень страшно за них.
Вообще-то в то время, благодаря маме, я была заядлой театралкой. Им на работе выделяли билеты в театр, а желающих было немного. Вот я и пользовалась случаем. Ходила в Большой и Малый оперные театры, Музкомедии и, кажется, имени Комиссаржевской. Компанию мне, как правило, составляла подружка со двора Лерка. Я предпочитала Малый оперный Большому – почти такой же по интерьеру, но более уютный. Каких мы только опер не послушали и балетов не посмотрели!
Мы учились на третьем этаже, а малыши на втором. Как-то я спустилась к ним, чтобы узнать, как там Алька. Варвара Степановна отозвалась о нем:
– Хороший мальчик, старательный, способный, послушный.
– Пожалуйста, если что, говорите мне.
– Обязательно, тем более у тебя не у Кондрашки.
Было как-то, я предупредила Альку, чтобы он вел себя хорошо, а то у меня не у Кондрашки, за столом не перднешь. Видимо, Алька рассказал об этом разговоре Варваре Степановне.
Зимой я любила кататься на коньках. Моими первыми коньками были «снегурки», которые привинчивались к валенкам. Каталась и по утрамбованному снегу во дворе, и с тетей Аней в Измайловском садике, где для детей заливали пятачок. Там кататься можно было только днем, а за порядком смотрел сторож. Когда я выросла, мне купили «бегаши», но на них у меня не получалось кататься, и тогда мне купили «хоккейки». У моих родителей тоже были коньки, и мы по выходным ходили в Юсуповский сад, билет в который вечером стоил 20 копеек. Правда, утром и днем по будням детей пускали кататься бесплатно. В Юсуповском саду были раздевалки, каток освещался, играла музыка. Мне покупали эскимо за 45 копеек.
По вечерам мы с отцом ходили гулять. А в десять вечера на прогулку выдвигались военные. Ходили они строем по кругу: 10-я Красноармейская – Измайловский – 11-я Красноармейская – Якобштадтский переулок – 10-я Красноармейская. Ходили с песней, с запевалой. Папа говорил, что после такой прогулки солдаты хорошо спят, поэтому и нам надо гулять.
В 1938 году мама поехала на партконференцию в Москву. И вдруг от нее пришла телеграмма, что ей предлагают перейти на работу в столице. Спрашивала – а как мы? На семейном совете все мы: папа, я, Алька и бабушка – высказались против, о чем оповестили маму. Так что тогда, наверное, к счастью, наш переезд в столицу не состоялся.
Помню новогоднее откармливание гусей. Обычно покупали пару. Руководила этим тетя Аня. Бабушка варила овес, в который добавляла булку и какой-то витамин, по указанию тети Ани. Кормить гусей поручили мне, а те неблагодарные все время стремились ущипнуть меня. Так что наши отношения не сложились, впрочем, с другими они вели себя так же. Поэтому я отправлялась за помощью к сыну дворника Ваське.
– Вась, помоги мне покормить гусей.
– Отстань, не пойду.
– Васенька, ну пожалуйста.
– Сказал, не пойду.
Тут вступала его мать:
– Сходи, помоги.
– Да, сейчас Васенька, а раньше Васенок-поросенок. Не пойду.
Действительно, во дворе ему кричали дразнилку:
Васенок – поросенок,
Упал в говно спросонок.
– А я тебе такого не кричала.
– Ну так твои подружки кричали.
– Но не я.
Тут опять вступала его мать:
– Хватит, сходи и помоги девочке.
Ворча, Васька шел со мной. Во дворе я получала по затылку. Но с кормежкой гусей он справлялся хорошо.
Как-то летом мы ехали в автобусе. Мама села ближе к кабине водителя, а мы с папой несколько сзади. Было душно, и мама сняла кофту, совершенно забыв, что под ней не блузка, а манишка. Мы с папой, увидев это, давились от смеха, за что нам потом и досталось.
– Вот нахалы, вместо того, чтобы сказать, они, видите ли, потихоньку смеялись.
По дороге из школы мы проходили мимо пекарни на 12-й Красноармейской. Цеха «Красного пекаря» находились на 12-й, 11-й, 10-й. Сухие тортики готовили, кажется, на 10-й Красноармейской, а на 12-й выпекали городские булки. Из окошка, находящегося на уровне тротуара, шел одуряющий запах свежей выпечки. Проемы были заделаны сеткой, но край отгибался. И иногда мы получали еще горячую булку.
А с Богом отношения у меня как-то не сложились. Началось с того, что я услышала: «Причащается раба Божия». Какая еще раба, я не раба! Но в церковь я за бабушкой ходила. Она была против:
– Никуда ты не пойдешь. Я тебя с собой не возьму.
– Ну вот еще. Я и сама пойду.
Ходила, как и бабушка, в Троицкий собор на Фонтанке, обычно с подружками. Перед тем, как войти в храм, мы прятали в портфели пионерские галстуки. Целью наших походов было посмотреть на физиономии молящихся прихожан. А еще мне всегда казалось, что богобоязненные верующие должны являть собой образец любви к ближним. На деле было не так. Самыми злобными и нетерпимыми были старушки-богомолки. Их злобное шипение помню и сейчас. Мои визиты в собор продолжались до тех пор, пока во время отпевания «покойник» не сел в гробу. Он, оказывается, заснул летаргическим сном, от которого при отпевании и очнулся. Где-то года через два он умер действительно. Я же от страха бежала без оглядки, бросив свой портфель. И больше в собор ни ногой. Тетя Аня, сходив на место происшествия, мой портфель нашла и мне вернула. Никто в святом месте на него не покусился. А перед войной в собор, по неизвестной мне причине, перестала ходить и моя бабушка. Как отрезало.
С Троицким собором было связано еще одно происшествие. Я, наклонив голову, прятала в портфель галстук. И услышала, как какой-то мужчина предложил моим подружкам что-то взять в руки. Не поднимая головы и не отрываясь от своего занятия, я скомандовала:
– У чужих ничего не брать.
Мужик исчез, а мне подружки рассказали, что он, распахнув пальто, показал им свое хозяйство и предложил потрогать его руками. Секса у нас не было, а извращенцы встречались.
В ЦПКиО нас с Алькой возил папа. Изредка к нам присоединялась и мама. Ездили на двух трамваях с пересадкой. Поначалу проходили через боковой вход, который был платным, в то время как центральный был бесплатным. Поэтому мы в основном им и пользовались. Гуляли в «цыпочке» Масленицу, угощались блинами, отмечали другие праздники. Водили хороводы, в которых участвовали и мы, играл оркестр, угощались вкуснейшими пончиками с сахарной пудрой. Запомнились также жареные пирожки с капустой, повидлом и мясом, точнее, с ливером. Последние я любила больше всего. Продавали их с тележки с коробом, имевшим три отделения. Не знаю, имелось ли там устройство для подогрева, но пирожки были всегда горячими. А вот на каток в ЦПКиО мы ездили всего несколько раз.
Во второй половине 1930-х и до самой своей смерти отец работал кладовщиком на «Красной Баварии». Туда его сманил Михайлов, муж тети Муси, служивший водителем у директора по фамилии Куль – он и главный пивовар были немцами. Должность кладовщика, сами понимаете, могла кого-то подвигнуть к комбинациям, но не отца. Директор ценил отца за честность и добросовестность, поэтому к празднику выписывал продуктовые наборы. Помню один такой: бочонок пива, ящик бутылочного, два ящика лимонада, сахарный песок, рис, мука, приблизительно 5 килограммов чищеных апельсинов и лимонов, мальц-экстракт – вкусная патока из солода. В бочонок, который помещался между ножек перевернутой табуретки, вставлялся краник.
Мама умела замешивать потрясающее тесто, поэтому выпечка получалась просто объедение. Пекла пироги с капустой, с морковью (я такие не любила) и ватрушки. Мне, и не только мне, больше всего нравились пироги с капустой. Тетя Дуся Веселова оберегала мамины пироги от сослуживицы Марии Петровны. Худенькая Мария могла съесть поразительно много. Поэтому тетя Дуся предупреждала маму:
– Лена, убери пироги, а то придет Машка и все сожрет.
А Алька видел угрозу со стороны своей крестной. Увидев ее с семьей в окно, идущих в гости, он кричал:
– Прячьте пироги, Редькины идут!
Дети обычно болеют, и от детской поликлиники нас вела Ида Соломоновна Коценельсин, врач старой закалки. Действовала она по принципу семейного врача – приходила сама, без вызова. Даже когда мы и не болели, являлась просто узнать о нашем здоровье. Лечила нас простыми средствами. Помню сочетание грудного эликсира и нашатырно-анисовых капель, был какой-то «полигорик», при простуде по ее назначению заваривали смесь четырех компонентов – шалфея, календулы, ромашки и эвкалипта. Таким отваром позже я лечила и своих детей и внучку. Бабушка делала жженый сахар, почему-то обязательно на березовой лучине. Его растворяли в воде и пили. При простуде бабушка заставляла дышать горячим паром над свежесваренной картошкой. Еще пили, с подачи Иды Соломоновны, боржоми с горячим молоком, тошнотворное пойло. И обязательно рыбий жир, который я терпеть не могла.
Как-то раз мне купили замечательный костюмчик – кофточку с юбочкой бледно-зеленого цвета. И тут Ида с рыбьим жиром. Я зажала нос и выпила. И меня стало тошнить прямо на кофточку. Так мне ее было жалко! Как ее только ни стирали, но она все равно пахла рыбьим жиром и меня тошнило.
Алька заболел скарлатиной, а я нет, хотя хлебала морс из его кружки.
При простуде Ида Соломоновна советовала – надо просто вылежаться. Родители покупали гранат, чтобы было чем заняться – ковыряй себе по зернышку.
3. О блокаде
3.1. Стихи
Я вырываю сейчас куски из памяти своей,
Они хранились шесть десятков лет,
Куски событий тех ужасных дней,
Что в жизни мне оставили неизгладимый след.
И вот, погожий летний день – войны начало,
На даче в Вырице нам хорошо жилось,
Родителей на поезд провожала и на перроне я узнала,
Что что-то страшное вдруг началось.
Как гром небесный нам на голову свалилась
Такая ужасающая весть,
У всех на лицах сразу отразились
Печаль и мужество, и вероломным – месть.
Сначала мы осталися на даче,
Не знали, как всем лучше поступить,
Быть в городе иль как-нибудь иначе
Хотя бы детям жизни сохранить.
А в это время, мимо нас, над головами,
Железная армада, вся в крестах,
На город мой свой смертоносный груз кидала,
И рушились дома, и гибли люди, и возникал невольно страх.
Кругом все дачники уехали,
И мы остались, будто в пустоте,
На берегу на Оредеже смотрели,
Как аэродром бомбили вдалеке.
Когда последним паровозом и вагоном
Приехали обратно мы домой,
Наш город показался мне суровым,
Кругом окутанным войной.
Над городом висели аэростаты,
Пытались от разбойников прикрыть,
Но это плохо получалось,
И продолжали нас бомбить.
А фронт все приближался к городу,
И в Лигово мы ездили окопы рыть,
Мешки песком активно наполняли,
Старались от осколков историю прикрыть.
Эвакопункты были на пределе,
Детей и стариков старались вывозить,
И только те, кто не хотели,
Остались в Ленинграде жить.
Фонд обороны развернулся,
Сдавали люди все свое добро,
И мы все сдали – все что было,
С иконы даже сняли серебро.
Самозащита в звенья собиралась,
И основных их было три:
Пожарники и санитары были, плюс химзвено,
Вот и защита наша – другой было не дано.
А мама с папой на «казарме» были,
Я с тетками и бабушкой жила,
Училась химзащите, начальником звена была.
Иприты, люизиты проходили,
Готовы были ко всему, и лозунг наш:
«Бороться, не сдаваться на милость нашему врагу».
Окошки клеила крест-накрест,
Чтобы не вышибло волной,
И маскировкой занималась,
Чтоб луч не падал световой.
И два снаряда в дом наш угодили,
Волною окна распахнув,
А крестики окошки сохранили,
Все стеклышки бумажками прикрыв.
На чердаки таскали мы песок и воду,
Чтоб зажигалки было чем тушить,
И думали – теперь уж все готово,
Любое лихо можно пережить.
Суперфосфатом мазали стропила —
От зажигалок дом свой сохранить,
Три раза крышу пробивало,
И мы кидались их тушить.
А в сентябре мы очутилися в кольце,
К зиме мы вовсе были не готовы,
Морщины сразу появились на лице,
И лица стали вдруг суровы.
Не различали мы ни тыла и ни фронта,
Кругом для нас была война.
И в самое лихое время
Я тоже вместе с городом была.
Бадаевские склады – там жизнь для города хранилась,
Упорно немцы их бомбили и очень скоро своего добились.
Горели долго эти склады, народ смотрел,
На лицах отражались
И блики пламени, и чувство горя и досады.
Ведь каждый ясно сознавал, что там НЗ хранились
И очень ценного мы все лишились.
И там, у этого кострища, вдруг ясно стало —
Что в городе таится враг и непременно,
Мы пока не знали как, но мы его отыщем.
Зима суровой оказалась очень,
Еще и голод наступил,
Паек в 125 каких-то граммов,
И сразу человека в немощь превратил.
За хлебом я всегда ходила
И как зеницу ока берегла,
Все карточки мне доверялись —
Я пошустрее всех родных была.
И только раз, когда мы с тетей были,
У нас довесок вмиг схватили
И, не успели глазом мы моргнуть,
Его мгновенно съели.
Вы догадались, что мы пережили,
Ведь в это время каждой крошкой дорожили.
Ни света, ни воды и ни тепла —
Такое зло обрушилось на нас,
Судьба тогда, наверно, нас спасла,
Но был неровен час.
Буржуйку папа притащил с завода,
Ее топили чем могли,
И чтоб нагреть немного воду,
Мы стулья жгли и даже книги жгли.
А воду – с тетей брали санки
И черпали из проруби Фонтанки.
И медленно везли, чтоб не пролить, не расплескать,
Чтоб этот адский труд не повторять.
А в долгой ночи мы с коптилкой были,
Лампадки зажигали у икон,
Вот так и жили-были,
Не видя света из окон.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70283173) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.