Игра в реальность
Егор Сергеевич Хаванов
Кто мы? Зачем мы здесь? В чем наша цель, миссия? Кто Создатель этого и зачем он создал Вселенную? Эти вопросы продолжают интересовать умы людей. Главный герой этой книги многое испытает, прежде чем познает великую истину нашего существования. Есть ли в нем цель? Большой вопрос!
Игра в реальность
Егор Сергеевич Хаванов
Корректор Татьяна Дмитриевна Пузанова
Редактор Татьяна Вячеславовна Хаванова
© Егор Сергеевич Хаванов, 2024
ISBN 978-5-0051-4929-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
О нас!
Когда-то мы во тьме блуждали,
Внутри себя миры творя.
О том, что кто-то есть еще, не знали.
Ничто не связывало нас тогда.
Самодостаточно творили
Без времени, без смерти, без судьбы.
Не умирали и не жили.
Там не было подобной ерунды.
Нам было незачем молиться,
Не знали мы тогда еще о нём…
Он в тот момент еще не объявился,
Он был, как мы, простым творцом.
Но он был первым, тем, кто понял,
Что в этой пустоте он не один,
Что мы устали от покоя,
Что мы общения хотим.
Лишь приоткрыв завесу тайны,
Он убедил нас сделать шаг.
И мы упали в эту крайность,
Словно поленья в очаг.
Не знали мы тогда, что очень рисковали,
Вступали, будто бы в бреду.
Мы думали, что вечно будем в РАЕ,
И не окажемся в АДУ.
А он, себе всё чётко представляя,
Сжимался в точечку одну.
Она должна была взорваться,
Все мы это знали.
Не знали лишь, что мы уже в плену.
И с взрывом мир вдруг общий появился,
Мы с удивлением смотрели на него.
Нам предстояло в нем переродиться,
Попробовать, почувствовать его!
Теперь живем, страдая и старея,
Не замечая, как проходят годы.
И проклинаем созданное «Кем-то» время.
«Кем-то», кто лишил нас всех свободы!
Ты актер
Ты не свободен, это точно, совершенно.
Как можно это доказать?
Тело болеет и стареет, тело бренно.
Оно не твой костюм, ты будешь вынужден его отдать…
Не каждому даётся и земное счастье,
Когда любовь есть, деньги, уважение людей.
Большинство несчастных нас всю жизнь живет в ненастье,
Как будто в наказанье до последних дней.
Религия всем нам гласит, что важно воздержаться,
Смотреть на это, но не трогать, а молиться и страдать.
Зачем тогда все эти блага? Чтоб над нами издеваться?
Смотреть, что мы из этого все будем выбирать?
О нет, мы не свободны, значит мы не дома.
В доме своём нас невозможно было б обуздать…
А здесь в гостях мы все актёры.
И вынуждены продолжать играть.
Актёру трудно выйти из театра,
Для этого нужно покинуть игровой шатёр.
Поняв в начале, что вчера, сейчас и завтра —
Ты не свободен, ты актёр!
«ОТ АВТОРА»
Работая над данным произведением, я придерживался стиля Стивена Кинга, иначе говоря, не знал и не хотел знать, чем закончится эта история. Я даже не планировал, что будет с героями в ближайшее время, и был наблюдателем и творцом одновременно, полностью теряя связь с реальностью.
Хаванов Егор
ПРОЛОГ
Герою предстоит познакомиться со структурой мироздания и узнать причины всех причин! Из его рассказа станут ясны ответы на вопросы, волнующие философов не одно тысячелетие: «Кто мы? Где мы? Зачем мы здесь? Что было до?»
БЫЛ ТАКОЙ МОМЕНТ
Как я опять докатился до этого?
Не знаю!
Кажется, я снова в западне.
Да. Но, стоит признать, оборачиваясь на своё «богатое прошлое», о котором я случайно узнал, что в общем-то бывало и похуже…
И вот он я! Сижу на краю. Перед глазами прекрасный и коварный мир. Надеюсь, он понимает, как я от него устал. Не хочу больше этих интересных сценариев, приводящих снова и снова туда, где я всё еще здесь – в игре…
Да-да, не смущайтесь. Цитата «Вся наша жизнь – игра» является абсолютно верным утверждением, и от того, что многие из вас скажут, что это всего лишь красивая фраза, мне, к сожалению, лучше не станет.
Я знаю, что смерть от своих рук не даст мне желаемого, а скорее наоборот – снова обнулит.
Ладно. Как бы мне ни было больно, я не стану лишать себя жизни. Игрок, проявивший такое самодурство, еще долго не сможет полноценно играть, и я это уже проходил.
Что же мне делать? Не покидает чувство, что я здесь снова впустую растратился. Может рассказать обо всём? Возможно, я и сам пойму, наконец, где я упустил то, зачем вернулся сюда?
Да, я расскажу вам свою историю!
ВЛАСТНЫЙ ГЕНРИ – ПЕРВАЯ ЖИЗНЬ
Средневековая Европа.
В именитом семействе все в суматохе. Хозяйка рожает. «Слава Богу, что здесь нет нашего господина!» – кричали служанки. «Он посрывал бы нам головы за то, что не уследили вод красавицы хозяйки», – тараторила одна из служанок, семеня к спальне госпожи с тазом наперевес.
Родился здоровый малыш.
Меня назвали Генри.
Спустя всего половину года от роду я уже разговаривал и был умён не по годам.
Многие влиятельные люди появлялись в нашем доме, и довольно часто их любимым делом становилось общение со мной. Я и сам больше любил проводить время со взрослыми. Не всегда я отвечал на их вопросы так, как они хотели, но мои ответы обычно заставляли этих умников задумываться или смеяться, полагая, что я еще чертовски наивен. Наверное, так и было, ведь я еще не понимал мир, как понимаю его сейчас.
Как-то раз, скорее, в очередной, помощник главного судьи города Эммануэль Гессен, частый гость в нашем доме, задал мне, семилетнему гению, вопрос: «Сколько граней в шаре?» – и всучил мне в руки небольшой стеклянный шар. Я, покрутив его и осмотрев со всех сторон, ответил:
– Много.
– Правильно. Их нам с тобой не сосчитать, ведь мы их даже не видим. А что ты думаешь об этом предмете? Может ли он обладать силой колдовской?
– Ваш шар, обладай он магической силой, не дал бы себя разбить. Ведь так?
Не раздумывая о последствиях, я со всей силы швырнул круглого в сторону кирпичной кладки камина, повстречавшись с которой, он раскололся на несколько частей.
Старик вскочил с кресла и со словами: «Что же ты наделал? Это же было вещественное доказательство» – хотел было наградить меня подзатыльником, но строгий взгляд отца, пришедшего на крик, мгновенно остудил пыл Гессена. Тот опустил руку и молча принялся собирать осколки в свой огромный носовой платок. Я же, чувствуя свою неприкосновенность, смело продолжил молоть языком:
– Дядюшка, я знаю, зачем Вы носили этот шар с собой. Вы хотите сжечь очередную невинную женщину?
– Вот дьявол. Отец тебе слишком много рассказывает.
– Вы не ответили, дядя.
– Мы считаем их ведьмами! Они дети сатаны.
– А Вы точно умный дядя?
– Так всё, стоп. Я сейчас же поговорю с твоим отцом. Хватит с тебя домашнего обучения. Мир не сказка, скоро ты это поймешь. Балуют тебя здесь. Ишь.
Он тяжело встал и похромал в отцовский кабинет, дверь которого была открыта.
Я слышал их разговор. Этот шулер убедил-таки моего отца…
«Ну что ж, может, это и к лучшему», – спокойно подумал я.
На следующий день я уже ехал в католическую школу.
Школа оказалась на удивление не такая мрачная, как мне про неё успел рассказать отец. По обе стороны центрального учебного корпуса, крышу которого венчала острая металлическая пика, находились жилые кубрики, объединённые между собой длинным одноэтажным зданием, прошивающим центральный корпус насквозь.
Здесь я вскоре нашёл друзей, но, признаюсь, так и не научился относиться к ним как к равным. Никто из них не дотягивал до моих умственных способностей, но они, видимо, и не переживали об этом, иначе не общались бы со мной все эти годы.
И вот мне пятнадцать. Даже за столько лет религиозные догмы, которыми нас травили ежедневно, меня не победили. Я не потерял свою личную точку зрения, но, не являясь дураком, помалкивал о ней.
В один из летних вечеров мы с моим лучшим другом Дарлом сбежали из кубрика, чтобы залезть в одну заброшенную усадьбу, находящуюся неподалеку. Ребята рассказывали, что в этой усадьбе был роскошный яблоневый сад, и нам с Дарлом уж очень хотелось это проверить.
И вот мы на месте. Позади высокая кирпичная стена, которую мы не без усилий преодолели. Только вот яблонь в этой темноте мы не наблюдали.
Вдруг мне показалось, что между деревьями мелькнула серая фигура. Это не мог быть Дарл, ведь он только что ушёл искать яблоки совсем в другую сторону, да и ростом он был ниже. «Привидение? Да нет. Не верю в это», – успокаивал я себя, устремляясь вглубь сада за таинственной фигурой.
Спустя некоторое время привидение уже лежало подо мной и быстро дышало. При свете Луны я отчетливо разглядел черты её лица. Это была очень красивая хрупкая девочка лет пятнадцати. Признаюсь, я был взволнован не меньше неё, но старался не показывать вида. Теплота её тела и блеск синих глаз взбудоражили моё нутро до дрожи. Позже я не раз вспоминал эту встречу…
Когда мы отдышались и уже сидели на траве, я первым завязал разговор:
– Кто ты?
– А ты? Что ты тут делаешь? – спросила она, резко поднявшись с травы.
– Я, мы… Мы хотели яблок, – ломано ответил я, посматривая снизу на строгое, опутанное длинными густыми волосами лицо девочки.
– Значит, воришка? Где Ваша совесть, юноша? – монотонно и сдержанно ответила она, повернувшись ко мне спиной.
– Я ради забавы, не из бедных я, поверьте. Тут школа неподалёку. Меня Генри зовут, – оправдывался я, поднимаясь с травы.
– Школа, говорите. Чему же Вас учат там? Лазить по чужим садам? – ответила она, не скрывая высокомерия.
– Простите. Мне и вправду неловко. Разрешите узнать, как зовут Вас? – вежливо произнёс я, уже стоя за её спиной.
– Беатрис! – потупившись, ответила она и, положив взгляд на свое оголённое плечо, прошептала: – Не советую искать здесь яблоки.
– Почему это? – спросил я.
– Мой отец сошёл с ума. Он сейчас на веранде с другой стороны сада, и очень странно, что сегодня спит, как убитый. Обычно ночью ему видятся нечисти и он не выпускает из рук арбалет. По мне, так он сам уже превратился в нечисть. Я очень боюсь его, поэтому ночью убегаю сюда, – протараторила она тихим голосом.
– Не пробовала сдать его инквизиции? – шепнул я ей на ухо.
– Что? А ну замолчите, Генри. Это же мой отец! – тихо вспылила она, резко обернувшись и отпятившись назад.
– Добрый ангел, Беатрис! – цинично сказал я, сделав шаг к ней.
– Не говорите мне такое. Мне противны подобные слова. Поспешите уйти, – настаивала она, сделав два шага назад, словно я был какой-то маньяк.
– Ладно, уйду. Даже яблок перехотелось, – буркнул я, развернулся и пошёл искать Дарла, надеясь, что он еще не успел попасть под стрелы безумца.
Долго искать друга мне не пришлось. Он, напуганный до смерти, свистнул с белого кирпичного забора усадьбы и торопливо протянул мне руку. По дороге в кубрик Дарл в красках поведал мне, как его чуть не пристрелил обезумевший хозяин усадьбы, а я, в свою очередь, рассказал ему о сказочной встрече с Беатрис, после чего у меня как-то странно защемило в груди. Я вдруг решил, что как бы мне ни был близок Дарл, он не должен знать слишком уж много, и свои чувства по части Беатрис я должен беречь при себе. На самом деле я вообще никому не доверял, а иногда даже не верил собственным воспоминаниям, тысячекратно проверяя их, прежде чем побожиться.
Желание ходить в этот сад сначала полностью отпало. «Да, она симпатичная девочка, но странная», – думал я. Но нет же. Вскоре мне стали сниться сны, где я обнимаю её, чувствуя её тепло и то, как она вздрагивает от моих прикосновений. Самыми трогающими были сны с продолжением той встречи в саду, где я уже не был испуган, а скорее, напротив, уверенно стягивал с неё её белую полупрозрачную сорочку и ласкал прекрасное, освещенное светом луны тело. Я понял, что влюбился в неё! Желания вскоре перестали давать мне спать, и я, уже один, хоть и было чертовски страшно, стал посещать тот сад, подглядывая за ней.
Ночью при свете Луны она бегала по саду и напевала что-то невнятное. Бывало так, что она просто грохалась на траву и рыдала. Я хотел подойти к ней и прижать к себе, но всё никак не решался.
Спустя месяц таких подглядываний я расслабился и практически ходил за её спиной. Наверное, она уже стала догадываться об этом, но мне было всё равно, ведь я осознавал, что наставало время открыться ей.
Подкравшись к Беатрис сзади и буквально стоя за её спиной, я произнёс дрожащим полушёпотом: «Ты такая красивая». Она обернулась с улыбкой на лице, но тут же сбросила её, попятилась назад и сурово посмотрела на меня.
Я начал с извинений:
– Прости, Беатрис. Мне интересно наблюдать за тобой.
– Прощаю Вас, Генри, в последний раз, – твердо выстрелила она.
– Почему же в последний? – спросил я.
– Я недавно поняла, что Вы наблюдаете за мной, но я не готова следовать Вашим целям.
– Беатрис, я люблю Вас, – сдавленным голосом произнес я, сделав шаг в её сторону.
– Не могу Вам ответить тем же. И раз уж Вы мне открылись, откроюсь и я Вам. Я не планирую в этой жизни плотской любви. Моя жизнь будет праведной, и я наконец-то увижу Его…
– Кого?
– Того, кто всё создал. Один раз я почувствовала, что я это не вся я. Я очень испугалась, и вскоре Он явился мне во сне и многое рассказал.
– Кто же Он? – спросил я с усмешкой.
– Создатель, – возвышенно ответила она.
– Ты веришь в сны, – рассмеялся я и добавил: – Ты странная.
– Простите, но не ходите больше за мной, пожалуйста, – обидчиво отрезала Беатрис и направилась в сторону дома.
– В этом мире странность не в чести! Помни это, глупая, – громко выкрикнул я ей в след.
– Не Вам меня учить, Генри. Уходите.
Я ушёл. Не знал, что ответить на такое. Укутавшись гордыней, я перестал ходить в этот сад, а вскоре моё тело запросило «другой любви», и мы с Дарлом, наведавшись к двум куртизанкам, познали прелести телесного кайфа. Это невероятно рискованное дело, кстати, провернул Дарл, что было для меня весьма удивительным. Та ночь сделала меня взрослым и тут же пульнула в суматоху жизни утренним сюрпризом…
Внезапный приезд Гессена стал точкой отсчёта, где слабое, чистое и мирное течение моей жизни сменилось на бурный мутный поток.
Гессен появился рано утром, и когда он медленно ехал верхом на лошади, я, глядя в окно, почему-то подумал самое дурное: «Отца не стало». Так оно и оказалось.
Гессен теперь был главным судьей города, а я, являясь сыном его лучшего друга и просто любимчиком-гением, стал его неофициальным помощником.
Спустя два года, уже имея более взрослый вид, я занял пост официального помощника Гессена. Теперь подачек старого судьи мне уже не требовалось. Моего жалования, подкрепленного жирными откупами, хватало на содержание дома отца, в котором, предаваясь алкоголю, сходила с ума моя мать. Я никогда раньше не любил разговаривать с ней, считая её слишком приземленной, но теперь, когда она запила, мы чаще общались, прикладываясь к одной и той же бутылке.
Так прошло еще несколько лет, пока я не схоронил и её. Она, с её крепким от природы здоровьем, могла прожить до глубокой старости, но намеренно травила себя, не желая жить без отца.
Гессену было уже пятьдесят пять, но на вид все восемьдесят, и не удивительно, что он часто стал забываться…
Его дурные пристрастия и само неумолимое время ураганом срывали его с поста, которого он добивался всю свою жизнь. Теперь он забывал всё, но, что самое страшное, иногда вспоминал то, чего никогда не было. Самым смешным было то, что как-то раз он решил судить коня за то, что он, как ему показалось, сказал юродивому обидные слова. Естественно, коня казнить не стали, но, видать, такова была его судьба, ведь Гессен сам пробрался в конюшню, облил вороного смолой и поджег. «Ничего не может быть хуже проблем с головой», – горестно думал я, услышав про этот инцидент.
Гессен сам сдал пост судьи, поняв остатками здравого смысла, что не стоит делать из суда посмешище.
И вот я главный судья!
С каждым годом на этой должности я всё лучше и лучше справлялся с ролью судьи, постепенно убивая в себе остатки совести и доброты. Своим помощником назначил Дарла, ведь никого ближе у меня не было. Я доверял ему, как самому себе. Да, он не был гением, но помощнику судьи этого и не требовалось.
Вечерами мы с Дарлом сидели в моей рабочей коморке, попивая перебродившее виноградное вино, которое я любил заедать жирной маслиной или твердым сыром. Этот вечер ничем не отличался, но именно его я помню отчетливо. Тогда, наполняя очередную чашу, я спросил Дарла:
– Дарл, кто там у нас завтра?
– Сейчас посмотрим. Девушка. Имя не выяснено. Нашли в лесу, жила в шалаше, несёт чушь про какого-то Создателя. Церковь отвергает. Ах да! При ней нашли маленькое зеркало, – ответил он.
– Еретик, да еще и ведьма! Не люблю такие дела. Эх, грех на душу берём, хотя, между нами говоря, не верю я в эти грехи, но сердцу всё равно как-то неспокойно, – сказал я, пережевывая сыр.
– Ты меня поражаешь, друг. Про сердце заговорил, про грехи, – взволнованно сказал Дарл, посмотрев на меня строгим взглядом.
– Да сам удивляюсь. Колит что-то. Но это точно не грехи. Грехов нет. И бога нет. Есть только продуманный этот мир, – философствовал я, глядя на осадок вина в чаше.
– Хорошо, что только я об этом знаю. Ладно. Завтра посмотрим на это чудо, – усмехнувшись, сказал Дарл.
– Смотри мне. Лишь тебе вера есть в этом балагане страстей. Поехали домой, – по-дружески приказал я.
Дарл жил у меня. С ним было не скучно, и я даже не думал о женитьбе и детях, ведь не менее одного раза в неделю мы обязательно тайно выбирались к блудницам, облачившись в плащи и маски.
Мне нравилось вечерами пить вино с немногословным Дарлом и размышлять вслух о какой-нибудь чепухе, сидя перед тёплым камином. Дарл редко высказывал свои суждения, чаще лишь одобрительно кивал, реагируя на мои. Он был весьма скрытный и, как мне казалось, очень комплексовал по поводу своего низкого роста и неказистой внешности, иначе бы не ходил всюду в коричневом балахоне, под подолом которого красовались сшитые на заказ сапоги с аномально-толстыми набойками. Но были в этой внешности и сильные моменты. К слову, я завидовал его массивным кистям рук и мужественным скулам, над которыми под черными бровями располагались мелкие, глубоко посаженные глаза. Иногда я случайно замечал, что иногда его глаза становились столь же черными, как и его засаленные кудри. Мне, если честно, было все равно, поэтому я не мучил его неудобными вопросами.
Утро. Посреди зала суда к массивному деревянному стулу привязана неопрятная, грязная и лохматая, как смерч, девушка. Я подошел к ней и, наклонившись к её грязным волосам, был удивлён тем, что она не воняла, как большинство людей, а благоухала ароматами леса, душистыми травами, цветами и сырой землёй. Я подобрал и откинул длинную, грязную прядь её волос, закрывающую красивое лицо, и увидел эти глаза…
Они были заполнены слезами и мелким мусором, но я всё равно узнал их. Эта была она. Её глаза я не мог не узнать. Бесстрашно выстрелив в меня своим взглядом, она надула щёки, как маленькая обиженная девчонка, и я понял, что она меня тоже узнала, и удивлённо сказал: «Беа…», но тут же приказал себе заткнуться.
Выпрямившись, я резко и грациозно поправил свою фиолетовую мантию и, нервно подергивая рукой белый мех на ней, направился за свой стол. Встав на своё привычное место, я как всегда громко и властно рявкнул: «Начинаем суд».
Обвинитель принялся громогласно зачитывать обвинение.
«Вот мы зверье. Что плохого она сделала? Просто жила в лесу, и никто и никогда не нашёл бы её скит», – нервно размышлял я, понимая между делом своё предвзятое отношение к Беатрис.
Как-то раз утром около своего скита она услышала детский плач и крики о помощи. Это были заблудившиеся дети: мальчик и девочка, решившие, по их словам, просто поиграть в лесу. Беатрис вывела их из леса, но завидев людей, пустилась обратно в лес. Её догнали. Как оказалось, она спасла детей одной влиятельной семьи, глава которой, выслушав пятилетних потерявшихся, поблагодарил спасительницу, но отпускать не спешил. Её силой затащили в дом и посадили за стол, ломившийся от изобилия еды. Беатрис не стала есть и на многочисленные вопросы жены главы семьи, такие как «Откуда Вы? Почему Вы не едите? Почему Вы так плохо выглядите?» отвечала молчанием. В какой-то момент, не выдержав недоумённые взгляды и бесконечные вопросы, Беатрис снова решила сбежать, но её усилия были тщетными. «Ах. Дикая. Глупая. На что ты надеялась?» – думал я про себя, продолжая слушать речь прокурора. «Ну зачем ты обмолвилась на допросе о Создателе. Зачем?» – продолжал крутить я в своих мыслях.
Среди её вещей, как подтвердил обвинитель, нашли еще и маленькое зеркало, что дало суду право повесить на несчастную дополнительное клеймо – ведьма. И вот она здесь. Мы судим это доброе и наивное существо…
Обвинитель, закончив речь, сел на стул, но я, погруженный в себя, еще некоторое время молчал.
Вдруг из толпы кто-то громко и злобно прорычал: «Сжечь на костре ведьму при всём люде, или пусть покается и поклянется перед святой инквизицией о верности католической церкви».
Я аж вздрогнул и нервно прокручивал в мыслях: «Да сколько же в вас злости, люди. Разве я позволю сжечь её». Я бывал на сожжениях. Жар от пламени достигал даже крайних рядов, где я обычно ненадолго задерживался. Люди, стоявшие близко, нередко даже получали ожоги за свою страсть посмотреть на то, как заживо горит живой человек. Всё это сопровождалось воплями жертвы суда, вонью сгорающей плоти и ором обезумевшей толпы, где кто-то рыдал из жалости, а кто-то орал от ярости. Я не хотел бы смотреть, как я своим решением устрою для своей любимой такую страшную смерть. На минуту представив, как она кричит в огне, я твердо решил, что лучше сам сгорю, чем позволю этому случиться. Требовалось срочно что-то предпринять.
После выслушивания тишины на данное ей слово раскаяния я принял неординарное решение.
Поднявшись и слегка покачнувшись от волнения, я громко огласил: «Суд признает еретика виновным».
Из ожившей толпы посыпались возгласы: «На костёр её. Сожжём лахудру».
Дав им накричаться, я продолжил: «В темнице будет гнить, не всеми еретиками небо коптить».
По залу суда, как я и ожидал, пошла волна недовольства. Кто-то кричал, что хочет отыметь её, но нашлись те, кто позволил себе попробовать это сделать. Я был вне себя. У меня было столько злости на этих животных, что я тут же приказал страже забить нарушителей палками, пока не умолкнут. Около двух минут их избивали, пока те не отключились от боли. К тому моменту народ, как обычно, испарился, зная последствия моих репрессий.
– Выкиньте их за дверь, – властно сказал я страже и пошёл в центр зала, где лежала привязанная к упавшему стулу Беатрис. Я присел и, уткнувшись своим лицом к её уху, решил немного пофилософствовать:
– Видишь, каково быть странной, доброй и наивной в этом мире. А я всё еще люблю тебя, поэтому не предал огню. Ты довольна?
– Мне всё равно, – выпалила Беатрис дрожащим голосом.
– Если тебе еще всё равно, то может отправить тебя на костер? – пригрозил я.
– Нет. Пожалуйста. Я не хочу так умирать. Я хочу уйти достойно, – рыдала она.
– В чём различие того, как уйти? Есть просто жизнь, а есть просто смерть, – вслух размышлял я.
– Я с детства не понимала этот мир, и мне стали сниться ответы. Во снах я говорила с Создателем. Он мне многое объяснил. Наш мир не лучше мышеловки, особенно когда вы хотите выйти из игры. Поверьте же, – шептала она с выпученными глазами.
– У меня тоже есть мнение на этот счёт, – шепнул я в ответ.
– Что Вы будете делать со мной? – спросила она.
– Начнём с помывки, – холодно ответил я.
Я приказал страже отвести её в нашу помывочную и лично наблюдал, как с неё срывали лохмотья и обливали ледяной водой. Беатрис пассивно отнеслась к помывке, что вынудило меня крикнуть: «Лить воду пока ведьма не будет чистой». Услышав это, она заметно ускорилась и импульсно, из-под бровей, посматривала на меня, ожидая прекращения ледяного душа.
В моей голове созрел план: «Нужно найти похожую девушку, прилюдно сжечь её, а Беатрис тайно забрать к себе домой, написать родословную и жениться на ней. А если не найду такую? Напуганный до смерти народ забудет, а прокурор нет. Ладно, ему я оттяпаю один лакомый кусок земли за городом, коим владел мой отец. Не впервой. Не откажется».
Но, конечно же, я прекрасно понимал, что главной помехой в моем плане был отнюдь не прокурор, а мнение самой Беатрис, идущее вразрез с моими целями.
Я обустроил ей камеру, в которой в укромном уголке даже установил её зеркало, но позже нашёл его разбитым. Мягкие одеяла на деревянных нарах тоже не задерживались. Беатрис их скидывала в угол, предпочитая голые, снаряженные занозами доски.
Не обращая внимания на её выходки, я носил ей фрукты, угощения, сладости, мясо. Сначала она отказывалась от всего, но вскоре была вынуждена потреблять немного хлеба и пить воду.
Спустя месяц, договорившись с прокурором, я нашёл для содержания Беатрис всеми забытый заброшенный замок, где имелась подвальная камера. Я, безусловно, рисковал, делая такие вещи, но будучи вечно пьяненьким, не давал страху власть.
Теперь я чаще ездил к Беатрис, привозя свежий хлеб и чистую воду. Почти каждую встречу я предлагал ей стать моей женой, но от неё в ответ слышал лишь слова, восхваляющие Создателя и осуждающие наши пороки.
Вскоре я уже едва это выдерживал и как-то раз…
Этот день был особенным. Я, сидя на небольшой табуретке, осматривал очередной разгром. В этот раз она умудрилась порвать не только привезённое мною очередное одеяло, но и свою одежду, и теперь, обнаженная и явно уставшая, сидела на деревянных нарах, протыкая взглядом стену. Я был сильно расстроен и начал нагло мыслить вслух:
– Надо было сжечь тебя тогда. Знаешь, как много проблем я решил, сколько правил нарушил? Ты это хоть чуть-чуть понимаешь?
– Понимаю. Но ты сам позволил мне выжить. Теперь пытаешься влюбить меня в себя, только я не хочу земной любви. Все эти чувства земные ведут только вниз. Это всё иллюзии, ты думаешь, сейчас имеешь власть и мир твой? Ошибаешься. Это игра на чужом поле, – ответила она, продолжая смотреть спокойно в стену.
– Допустим, игра, и что же? Ты ждешь, что после достойной, как ты сказала, смерти тебя выпустят в свой мир, а пока надо от всего отказаться. Да? Для чего все блага мира созданы тогда? Наверное, чтобы мы ими не прельщались. Да? – рассуждал я.
– Наконец-то ты начал понимать, – тихо сказала Беатрис и посмотрела мне в глаза.
– И я могу попробовать понять тебя? – спросил я, замышляя недоброе.
– Попробуй, – отрешенно ответила она.
– Для начала я попробую понять твоё тело, тебе же всё равно на него? Ты не против еще чуть-чуть пострадать? – спросил я, встав с табуретки и медленно направившись к Беатрис.
Она молчала, а я, воспринимая это как согласие, стал постепенно приближаться к ней. Сознание помутилось и всё доброе, что было во мне, в этот момент отступило. Чем ближе я приближался к ней, тем сильнее она дрожала, а чем сильнее она дрожала, тем больше я хотел сделать это с ней. Я схватил её за длинные грязные волосы, потянул их на себя и, согнав с нар, уткнул головой в пол. Оставаясь в этом положении, она причитала что-то неразборчивое, как молитву, но физически никак не сопротивлялась тому, что я делал…
Грех получился быстро. На полу, в пыли и грязи, лежала и плакала Беатрис.
Я был рад и, наверное, впервые в жизни почувствовал настоящую власть.
Сделав большой глоток вина из карманной фляжки и сев на нары перед Беатрис, я спросил её:
– Тебе понравилось? Мне показалось, что в некоторые моменты вместе с молитвами от тебя слышались и удовлетворенные стоны.
– Тело дает нам эти иллюзорные чувства удовольствия. Мы их рабы. А тебе не мешало бы покаяться, иначе застрянешь в этом мире очень надолго, – ответила она.
– Хватит бредить. У меня в этом мире тоже есть власть. Ты у меня в рабстве. Поспи лучше, я завтра ещё приду, – смеясь, сказал я, закрывая дверь на замок.
В эту ночь я размышлял о содеянном и принял твердое решение: продолжать в том же духе, ведь мне чертовски понравилось. Я даже не осознал, насколько сильно я изменился тогда.
Каждый день я стал приходить к ней и исполнять все, что хотел. Её кротость и смирение возбуждали меня так, как не возбуждала ни одна из сотен известных мне блудниц.
Так продолжалось половину года, пока я не стал замечать, что стал чаще хворать и, в целом, имел постоянное недомогание. И, как по звонку, после того, как я понял, что болею, состояние резко понеслось вниз. Спустя месяц я уже едва ходил, а усилившаяся в сотни раз отдышка не позволяла говорить без рывков и покашливаний. Я уже не захаживал к Беатрис, а всё чаще лежал дома то с жаром, то с поносом, то с рвотой или всем комплектом одновременно.
«Кажется, она была права, ко мне приходит кара», – начал задумываться я, продолжая угасать на глазах. У меня стал сначала гноиться, а потом и вовсе гнить нос. Что было еще страшнее, гноились и болели интимные места. Справлять нужду по-маленькому или по-тяжелому для меня было уже большой проблемой, но это случалось не часто, ибо львиная доля пищи и воды, принятой на обед, завтрак и ужин, оказывались в раковине или в ведре, стоящем наготове около моей источающей вонь кровати. Я блевал постоянно и уже просто физически не мог делать любимых вещей: есть и пить. При каждом рвотном позыве я осознавал, что вот-вот умру, но почему-то не умирал. Что касается моей пленницы Беатрис, два раза в неделю Дарл проведывал её, привозя ей воду и свежий хлеб.
Нельзя сказать, что я не думал о Беатрис. Я думал о ней постоянно, и в одной из тысячи мыслей в моей голове была даже такая сумасшедшая: «Беатрис – причина моей болезни. Может болезнь пройдёт, если отпущу её обратно в лес?» Удивительно, но от этой мысли мне мгновенно похорошело. Я смог полностью открыть глаза, из которых обильно полились слёзы и гной. Ко мне вернулись резкость зрения и обоняние, позволившие мне ужаснуться от того, что творилось вокруг. «Как же я довёл себя до такого?» – сказал я вслух, пробуя сойти с высокой кровати.
За окном благоухала весна, ароматы которой возвращали меня к жизни, как лекарства. Поняв причину улучшения моего состояния, я твёрдо решил, что сегодня же отпущу несчастную Беатрис, и позвал Дарла.
Оказавшись в её камере, я был потрясён до самых глубин моей прогнившей души. Тело Беатрис лежало в луже свежей крови.
«Пульса нет», – констатировал Дарл, проведя пальпацию артерий шеи.
Вены на её руках и ногах были разодраны чем-то не тупым, но и не острым. Скорее всего, это был угловатый камень. Все стены были исписаны кровавыми надписями: «ТЫ ПРОИГРАЛ».
В моём сердце защемило, и прежнее болезненное состояние медленно возвращалось, давая мне осознание, что я действительно проиграл в этой жизни.
Чуть позже в любимом углу камеры Беатрис, где она обычно молилась, я нашел нацарапанную на сыпучей кирпичной кладке запись: «Я ПРОИГРАЛА». Мои опухшие язвенные глаза наполнились горячими слезами. Мне было жаль себя, жаль Беатрис, жаль, что вышло всё вот так. В моей голове, еще способной мыслить, с грохотом проносились мысли: «Почему нельзя было по-хорошему? Почему надо было вот так? Вышла бы замуж за меня, горя не знала бы, и я, разве совершил бы я грех насилия? У-у-у, всё этот „Некто“ во снах дурочки. Творец, Создатель, всё он. Чувствую, что да. Есть он, но он тот еще фрукт, раз позволяет мне гнить заживо и раз позволил ей наложить на себя руки. Ну да, я насиловал её, но я и спас её от костра когда-то. Неужели на чаше весов перевесило зло?»
И вот я, некогда властный человек, лежу больной, гниющий заживо на земляном полу около тела красавицы Беатрис, и бормочу: «За что нам всё это? За что? Я любил её. Любил! И убил её. Я. Где же моя смерть? А? Идём же. Я здесь».
Я не хотел вставать и, кряхтя, умолял Дарла: «Друг, убей меня. Просто поставь свою ногу мне горло, надави посильнее, так ты… Так ты спасёшь меня».
Дарл не стал этого делать, но пообещал мне, что позаботится о скорейшем решении проблем, связанных с этим инцидентом.
Моя психика тогда окончательно пошатнулась, и я, не держась за эту проигранную жизнь, доверил Дарлу распоряжаться её остатками. Прикованный к постели, я каждый день молил о смерти, ведь хворь, словно живая, размножалась во мне, ела плоть и бесцеремонно гадила внутрь. Моё тело, ранее физически крепкого и стройного мужчины, стало по форме напоминать солитерного пескаря.
В какой-то момент я полностью впал в беспамятство и перестал узнавать даже самых близких мне людей, таких как Дарл.
Моё сознание плавно перенеслось из одной сгнивающей плоти в еще более ужасную и смердящую. Я даже не осознал этого…
В ПРОПАСТИ ДЛЯ РАЗУМА
Я в чём-то тёплом и мокром. Время не ощущается, оно как будто остановилось. Движение вокруг крайне слабое. Площадь поверхности моего тела находится в постоянном раздражении, в зависимости от интенсивности которого я автоматически то двигаюсь в неизвестном направлении, то замираю в оцепенении.
Для наглядного объяснения этого состояния представьте, что вас насильно поместили в холщовый мешок и бросили в помещение, на полу которого в некоторых местах разлит, к примеру, молочный коктейль. Спустя некоторое время голод заставит вас подползти к таким участкам и сквозь грязный мешок поглощать то, что сможет просочиться сквозь него. Еще вас одолевает дикая боязнь звуков, ведь их причина абсолютно не ясна.
В моменты потребления пищи страх, являющийся здесь базисным переживанием, притуплялся, что мотивировало мой организм постоянно двигаться в поисках пищи. Поедая всё без разбора, я бесконтрольно воспроизводил себя снова и снова. С увеличением количества моих мерзких полупрозрачных копий, боли становилось больше, потому что все они будто бы были частью меня. Я не мог это остановить и не мог погибнуть, ведь я то и дело переселялся то в одну, то в другую жизнеспособную особь моего богатого потомства.
Вдруг бурным потоком меня вдруг выбросило в новое место, где моя кожа тотчас начала вспениваться и гореть. От дикого жжения нашпигованное инстинктами тело стало тыкаться в углубления мягкой и бугристой поверхности в поисках безопасности…
И вот я нахожусь в пещере с большим количеством углублений различных форм и размеров. Тут много еды, разбросанной повсюду в виде белых и желтовато-красных объёмных капель, и я неосознанно спешу к ним…
Теперь я снова сыт, и, о нет, из меня снова лезут мои копии…
Так продолжалось невероятно долго. Я снова и снова принимал какие-то нелепые простейшие тела, пока не попробовал, наверное, большинство из них. Я почти не управлял ситуацией, но превосходно чувствовал всё, что со мной происходило.
«Жизнь река, а я всего лишь лодка, плывущая по течению», – рассуждают фаталисты, но если говорить так о жизни человека, то они неправы, а вот в состоянии, о котором я сейчас рассказываю, я как раз и был просто лодкой, плывущей по течению. Сознание здесь пребывает в примитивном нервном центре, который едва ли можно назвать мозгом. Чувство времени им почти не осознается, поэтому размазывается в вечность.
Было ли осознание? Да. Периодически я осознавал свою беспомощность, имея доступ лишь к созерцанию происходящего.
В нашем мире много реальных историй, когда случалось так, что люди не умирали, а входили в глубокое забвенье. Страшно представить, что они чувствовали, просыпаясь в гробу. Так как таких случаев происходило немало, погребальные церемонии старались продолжать до признаков начинающегося разложения тела. Тем не менее было и такое, что в гроб на всякий случай вставлялась вертикальная, выходящая к поверхности земли труба. Так делалось, чтобы восставший покойник не умер от удушья и смог позвать на помощь.
Теперь представьте невероятно жуткую ситуацию. Это случилось с вами. Спустя десять дней забвения, заметив отдалённые признаки разложения, врачеватели решили, что вы отошли в мир иной, но ваш любимый человек, надеясь на то, что вы живы и просто крепко спите, слёзно убедил всех дать вам шанс.
И вот ночью вы вдруг открываете глаза… Паника. Вы кричите, не жалея голосовых связок, пока вовсе не срываете их. Вскоре ваш мозг не выдерживает такого уровня стресса и отключается. Снова приходя в себя, вы вновь наблюдаете страшную картину, и всё повторяется заново. Позже приходит постепенное принятие сложившейся ситуации, но вы лишь созерцаете свою беспомощность, вы в западне. Отверстие вертикальной трубы во внешний мир, расположенное на уровне вашего рта, позволяет дышать и потреблять немного воды в дождливые дни, что не даёт вам умереть, но этим лишь продлевает ваши муки. Любимый человек иногда приходит к вашей могиле и вслушивается в мрачную темноту трубы, едва торчащей из холма, но не слышит вас. Словно по закону подлости, вы либо без сознания от очередного сильнейшего стресса, либо бессильно шевелите губами, не создавая достаточной громкости звука. Вы еще довольно долго будете живы, и вас никто не спасёт.
Надеюсь, данный пример, являясь лишь отдалённой аналогией Ада, позволил вам понять то, что я испытал. Стоит отметить, опять же опираясь на этот пример, что даже самые жёсткие муки в этом мире – муки Ада, имеют смысл заканчиваться.
Так как же я выбрался из Ада?
После каждого нелепого адского тела я получал более вещественное. Отработав на благо мира в ролях, названия которых говорить не очень-то и хочется, я заслужил сравнительно достойное перерождение…
ЛОХМАТЫЙ МУЧЕНИК
Чувство своей пригодности у деревенской дворняги является основным инстинктом и самым возвышенным удовольствием, помимо наслаждений, присущих животному, поэтому всю собачью жизнь я старался смиренно отрабатывать свой хлеб.
Я уже был старым псом, когда это случилось…
Хозяин, помнящий меня еще щенком, не был вечен, и когда он умер, меня тут же вышвырнули со двора за мой непрекращающийся вой. Я еще долго бегал вокруг знакомого места, ощущая потерянность, страх и горе…
И вот я сижу у дверей знакомого двора в ожидании амнистии. Когда створка ржавых ворот открылась, я резво устремился во двор, но тут же заскулил от боли и поджал хвост, получив по хребту сучковатой палкой. Когда палка вернулась еще раз, до меня стало доходить, что мне здесь почему-то не рады. Я не понимал причин такого отношения и еще долго прибегал к родному двору, преданно вынося пинки новых хозяев.
В какой-то момент я оказался далеко за селом около небольшого озера. Видимо, так в этот раз отхватил, что бежал без оглядки, куда глаза глядят…
Я попил воды из озера и решил немного перевести дух, притаившись в ветвях речного кустарника. Меня так мучил голод, что я до хруста пожёвывал свой хвост. Голод и подвёл меня к черте…
Вдруг из кустов вышел усатый мужик с огромным тканевым мешком на поясе и начал шевыряться в кустах. На нём была грязная и местами порванная камуфляжная форма, высокие чёрные сапоги и темно-зелёная панама, из-под которой невпопад торчали куски волос. Глаза усача, бегающие из стороны в сторону, казались мелкими относительно крупного лица, что придавало этому человеку смешной вид.
Я испугался и, еще сильнее прижавшись к земле, притих, словно убитый. Тем временем мужичок, найдя наконец запрятанное деревянное удилище, наладил снасть и принялся вытаскивать из реки окуней и радостно складывать их в свой тканевый мешок. Я оживился и стал смиренно ждать подходящего момента, надеясь добыть что-нибудь съедобное.
Посматривая за удочкой, мужик наладил костёр и принялся запекать пойманных окуней, предварительно насадив их на тонкие ветки.
Когда он начал лакомиться запечёнными окунями, я вдруг уже не смог контролировать своё оголодавшее тело, которое само по себе сорвалось с места и, поджав хвост, направилось к едоку.
Завидев меня, рыбак улыбнулся и, положив около своих ног обглоданного окуня, дал понять, что это для меня. Я ускорился к угощению, боясь, что он передумает, и пока моё внимание было занято жадным поглощением еды, хитрец быстро опутал мои задние лапы толстой верёвкой. Я вывернулся на него и… Я навсегда запомнил этот взгляд… Его глаза горели, как у ребёнка, который обнаружил что-то новое, но в то же время в них будто бы зрел зловещий план.
Так и оказалось. Рыбак вдруг начал отбегать с верёвкой в руках, и спустя мгновенье я уже сипло лаял, свисая с ветки дерева вниз мордой, в то время как этот сумасшедший торопливо сооружал подо мной костёр.
И вот тепло переходит в жжение, а я ничего не могу сделать…
Моё сознание металось внутри обречённого на смерть тела, но долго не могло покинуть его, испытывая чудовищные муки. Спустя вечность, по ощущениям, в моем теле образовалась дыра, и меня с огромной силой выбросило наружу свежим потоком воздуха, размазав по стене красного света, внезапно возникшей впереди…
Я оказался в тёмном коридоре, по краям которого, словно в общежитии коридорного типа, были комнаты, а в конце мерцал тусклый белый свет. Ранее мои перерождения проходили плавно и незаметно, а теперь я, видимо, заслужил хоть какой-то выбор.
Продвинувшись на шаг вперёд, я заметил, что свет вдали оживился, стал ярче и сменился на красный. Посмотрев на свои руки и ноги, я понял, что даже в этом нелепом месте имел тело, напоминающее по очертаниям человеческое. Здесь оно состояло из слабосвязанных между собой гранул. Я быстро прошёл вперед по коридору под звук открывающихся в такт каждому моему шагу дверей, из которых доносились голоса различных животных и сильно пахло едой.
Я боялся оборачиваться и даже ускорился, в то время как свет впереди сменился на жёлтый и уже довольно сильно обжигал меня. Привязка к телесному не дала мне продвинуться дальше, и я встал, как вкопанный. Вдруг справа от меня открылась дверь, из которой высунулся маленький кучерявый парень, дурачок с виду, и стал призывать меня заглянуть в его комнату, мол, здесь безопасно.
Я и вправду успокоился, войдя в эту комнату, убранство которой напоминало деревенскую избу. В центре стояла огромная русская печь, от которой веяло теплом, а на массивном деревянном столе возвышался медный самовар. Парень напоил меня крепким сладким чаем и уложил спать на теплую лежанку печи. «Немного отдышусь», – устало подумал я и крепко заснул.
Вижу сон, будто я снова родился человеком.
СМЕШНОЙ ВОВА
Россия. XX век.
Я, на первый взгляд, обыкновенный ребёнок лет десяти, но это только на первый взгляд…
Надо мной все издеваются, ведь я не понимаю даже элементарные понятия. В школе меня спрашивают: «Два плюс два?», а в моей голове возникают круги и палочки. Я отвечаю, что думаю, но вижу лишь недоуменный взгляд преподавателя. Я не такой, как все, моя голова будто бы сломана.
Меня называют «смешной Вова» или просто «дурак», а я остерегаюсь их. Вообще, боюсь всех людей. Мама часто бьет меня из-за того, что ненавидит мою глупость, и еще из-за того, что совсем не помогаю по хозяйству, ведь у меня буквально всё летит из рук. Потом она плачет в углу и молится. Сам хочу плакать, но не могу, будто даже для слёз не хватает интеллекта. Я даже готов бить себя, лишь бы стать хоть чуточку способнее.
От меня и моих проделок все уставали, и я это знал. Всё, что мне оставалось делать, это рыбачить на заросшем пруду за селом. На мою чертовски простейшую снасть редко что-то попадалось, поэтому я часто сидел голодным весь день, смотря на поплавок и воду, слушая навязчивый внутренний голос, повторяющий одно и то же: «Ты никому не нужен».
И вот я лезу в пруд, слабо думая о последствиях, желая просто с этим покончить. Опустившись на дно, я не хочу всплывать. Сердце бьется всё чаще. Сами собой с пузырями вырываются слова: «Вот так», а из глаз проступают горячие слезы, и я позволяю воде заполнить мое тело…
Вспышка красного света перед глазами и темнота…
Каково же было моё удивление, когда, снова оказавшись в коридоре, я понял, что это был совсем не сон, и тут же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и резко обернулся.
Вдалеке стоял здоровяк, настолько высокий, что своей головой доставал до потолка коридора, а его широченные плечи касались обеих стен по краям. На нём был синий, надетый на голое тело комбинезон, который буквально трескался по швам под натиском массивного тела. Его широкое, сплюснутое по высоте лицо, подсвеченное оранжевым светом, идущим от его нагрудного плоского фонаря, было серьезным, но в то же время добрым. Центром этой доброты были впалые глаза, в глубине которых, как мне показалось, пряталось большое горе. Подойдя ближе, он строго сказал: «Моё имя Гнед, и я главный по наказаниям здесь». Я недоумённо спросил:
– Что я сделал?
– Умирать по своей воле здесь не разрешается! Ты должен отправиться в Ад для обдумывания своего безрассудного поведения, – строго сказал он.
– О нет, надеюсь, ты не о том месте, где я вечность ползал без мозгов? – спросил я.
– Сожалею, – подтвердил он.
– Прошу тебя, нет. Не сваливай меня туда, – молил я, упав в его массивные ноги.
– Извини. Правила.
– В Аду невозможно мыслить, чтобы что-то обдумывать, – истерично выпалил я.
– Зато есть несколько секунд после. После наказанья ты получишь шанс всё понять, только не забудь о цели и не суди других – это основной закон игры. И мой тебе совет: похоть обруби себе, ведь ты уже вляпывался благодаря этому. Ты не забудешь, я верю!
Резко оборвав свою речь, он хладнокровно отшвырнул меня от своих ног, щёлкнул пальцами и…
Я снова побывал в Аду, но в этот раз всё прошло довольно быстро, и я, конечно же, догадывался почему. Он всё-таки пожалел меня! Он все-таки помог мне!
Стоя снова в промежутке и вспомнив слова Гнеда, я понимал, что всё забуду в предстоящей роли. «Была не была, – подумал я и быстро произнёс, как заклинание: – Да пусть трясётся моё тело, когда я осужу кого—либо, а похоть земная пусть не тревожит мой разум, и пусть поможет мне в этом сам Гнед».
Едва я договорил, как меня ослепила ярчайшая вспышка голубоватого света, после чего я созерцал знакомый процесс рождения…
ГЕНИАЛЬНЫЙ ИВАН
Россия. XXI век.
Я родился в семье среднего достатка. Родители были неглупыми людьми, но и особым умом не блистали. Отец работал на заводе, а мама, до моего рождения работавшая инженером, теперь была простой домохозяйкой. Замечу, что мои родители были хоть и не атеистами, но и не фанатели от религии, что дало мне полную свободу мысли.
С малых лет я интересовался абсолютно всем. Моё обострённое любопытство не пугало моих недалёких родителей, измученных постоянной однообразной работой. Я и не докучал им, так как всё понимал. Алгоритм моего изучения природы строился по простому принципу: «Как? Почему? Понятно!», ведь мой мозг был блестяще оптимизирован на познание.
Однако понимание всего начало приносить мне и некоторые неприятности, первая и самая главная из которых – амбиции. Я даже начал осуждать маму, которую иногда за глаза называл тупой коровой. Мне было плохо после таких случаев, но контролировать интеллектуальный пыл я даже не пытался.
Проучившись три класса в среднестатистической школе, я прослыл остроголовым и был отправлен в специализированный лицей для одарённых детей. Это учебное заведение имело старые общежития для иногородних учащихся, в одном из которых нашлась комнатка и для меня. Меня поселили с одним сомнительным, как оказалось, гением. Мальчик по имени Антон обладал отличной памятью, но это было его единственным отличием от обычного ребёнка. Признаюсь, мне тяжело было с ним, ведь я чувствовал, как он постоянно нагло лезет мне в душу, и я не раз просил у коменданта поменяться с кем-нибудь местами. Всё пошло по наклонной с самого знакомства с ним.
Помню, как я впервые вошёл в нашу небольшую комнату. Минимализм окружающей обстановки зашкаливал. Две кровати, два табурета, стол и шкаф. Напротив входной двери с противоположной стороны комнаты находилось огромное окно, на массивном подоконнике которого, болтая ногами, сидел худощавый черноволосый парнишка в белой безрукавке и чёрных шортах.
Когда комендант закрыл за мной дверь, я заговорил первым: «Мне сказали, тебя зовут Антон. Я Иван. Надеюсь, ты будешь хорошим собеседником, ведь я терпеть не могу глупых людишек».
Он резво спрыгнул с подоконника и направился в мою сторону, протянув правую руку. Дойдя до меня, он дождался, пока я её нехотя пожму, и заговорил:
– Иван, ты любишь животных?
– Конечно же, нет, – ответил я.
– Почему? – спросил он.
– Животные тупые и невежественные создания, но знаешь, что самое страшное, Антошка? Тебя можно так называть?
– Валяй, – разрешил он.
– Самое страшное, что многие люди столь же невежественны, как и животные, а что еще страшнее, они иногда даже хуже них, – рассуждал я, вспоминая, как глупо выглядела мама, когда начала пить по пять литров воды в день, потому что так сказали по телевизору.
– Что такое невежество? – спросил Антоша.
– Ну ты выдал. Тоже мне, гений. Неужели не знаешь? – высокомерно спросил я.
– Нет. Не знаю. У меня просто аномально развит гиппокамп в мозгу. Я запоминаю всё с первого раза до мельчайших деталей, – ответил он.
– Знаю я про гиппокамп. Это область, отвечающая за кратковременную память. Ну так она у меня тоже весьма неплохо развита. Я вообще, судя по всему, развит всесторонне, – хвалился я.
– Я вижу. А в сказках обычно Иваны дурачки, а вот ты нет, – сказал он улыбаясь.
– Ошалел? Даже не смешно. Имя не влияет на человека и никак его не характеризует. А если ты не хочешь и дальше падать в моих глазах, не говори больше такую чушь, – оторвал я, почувствовав при этом небольшой тремор рук и кратковременную слабость в коленях.
– Понял, – расстроившись, ответил он и, снова сев на подоконник, уставился в окно.
Так началась моя жизнь в лицее, в котором я вскоре получил вес как самый умный и способный воспитанник. Мною гордились преподаватели и уважали сверстники, а Антон, напротив, оказался серой мышью, так как действительно не мог ничем похвастаться, кроме своей памяти. Он переживал из-за этого, но старался не показывать вида. Я относился к нему холодно, хоть и чувствовал его собачью доброту, но мои амбиции продолжали расти, и вскоре случился некий инцидент.
Однажды я доказывал преподавателю по космологии, что пространство не пустое, а скорее наоборот. Поднявшись без разрешения и встав у своей любимой первой парты, я безжалостно бил глаголом:
– Виктор Васильевич! Я не согласен с Вами, что пространство – это разряженный вакуум. Если в нём мало материи, это не значит, что он пуст, это значит, что он может состоять из невероятно плотной и упорядоченной субстанции, являющейся своеобразной прародительницей материи!
– Вы, Иван, всё-таки много фантазируете. Всё уже доказано, – сказал он, поправляя свои огромные очки.
– Вы про эксперимент Майкельсона-Морли или…? – спросил я, сдерживая внутреннее недовольство.
– Да, это неплохой пример, – спокойно и важно подтвердил он.
– Виктор Васильевич, ответьте, пожалуйста, что есть материя? – всё еще сдерживаясь, спросил я.
– Это то, из чего сделано всё в этом мире, – ответил он, подняв в аудитории волну смеха, направленного исключительно на меня.
– Каждая элементарная частица – это лишь возмущение всеобъемлющего поля. Неужели Вы настолько посредственны, Виктор Васильевич, что отвечаете мне определением уровня детского сада? – злостно сказал я, выйдя из-под контроля.
– Иван. Прошу Вас, сейчас же выйдите из аудитории. Вон, – нервно сказал он, указав мне на дверь.
Он был зол настолько, что, кажется, не мог больше ничего сказать. А я вообще уже был не в состоянии себя контролировать и, уходя за дверь, выпалил напоследок: «Вы заперли свой разум в догматы учёных, Вы неспособны мыслить свободно. Я выйду из аудитории, но помните, что я умнее Вас». Сказав слово «Вас», буква «с» прозвучала со свистом, потому что мой рот тотчас наполнился пеной. Я поймал себя на мысли, что больше не могу контролировать свой язык, конечности и тело, а взглянув на свои руки, не смог их чётко разглядеть, так как они сильно тряслись. Я всё понимал, но тело не слушалось ни одного моего приказа. Испуганные глаза ребят и уже отошедшего от злобы Виктора Васильевича – это всё, что я видел, пока не отключился вовсе.
Дом, милый дом. Болит язык. Видимо, прижимали указкой, чтобы я его не проглотил. Диагноз – эпилепсия, как прояснила мама. Эпилепсия не лечится, но и не имеет продолжительной и прогнозируемой симптоматики, поэтому, провалявшись дома всего два дня, я снова объявился в лицее.
Виктор Васильевич простил меня и даже немного зауважал, но больше никогда и ни о чём меня не спрашивал, а я и не рвался. Я смирился, что все, абсолютно все окружающие меня люди и даже эти гениальные, на первый взгляд, дети, к сожалению, не умеют широко мыслить. Они все заперли себя в догмы современной науки, а я считал это в корне неверным подходом познания.
Даже невзирая на то, что жизнь снова проучила меня в этот раз, я вновь и вновь осуждал людей и тут же бился в конвульсиях с пеной у нёба.
Мне было еще двадцать, а я, уже имея должность эксперта по международному сотрудничеству в крупной фирме, был направлен в заграничную командировку. Фирма планировала заключить договор с китайскими партнёрами в части поставки нам крупной партии алюминия, естественно, сомнительного качества. Я вёл доклад перед десятком влиятельных китайских бизнесменов, заправляющих алюминиевым вторсырьём и, как всегда, не мог скрывать гордости за свой гибкий и резвый ум.
На один очень, как мне показалось, тривиальный вопрос одного из присутствующих китайских коллег я ответил с усмешкой, чем поставил его в глупое положение перед присутствующими. И вот я лежу на дорогом красном ковре и снова корчусь от судорог. Совещание было сорвано. Как оказалось на следующий день, я настолько разочаровал серьезных китайских коллег своей дерзостью, что они не захотели меня более видеть. Обратившись к моему руководству, они потребовали прислать другого эксперта, на что получили положительный ответ. «Не стоит переоценивать свою значимость», – с грустью констатировал я, узнав эту новость.
Мой запал потух и, вернувшись в отель, я как следует напился и затянулся сигаретой. И вот в пьяном бреду я выловил из пространства мысль: «Это всё неспроста». «Да. Это всё неспроста», – еще раз констатировал я и стал вспоминать случаи, когда кого-то осуждал и ставил в глупое положение. Прокрутив в своей голове десятки таких случаев, я уже точно был уверен, что мой недуг – это мгновенная карма, но тут же возник и закономерный вопрос: «Почему другие люди не впадают в такое состояние, когда делают нечто подобное? Что это за мир-то такой несправедливый, несовершенный? Кто его сделал, или он сам таким возник?» Эти вопросы, прогулявшись по моей голове и не найдя ответов, ушли в пространство…
Утро следующего дня. Я осознавал, что мне нужно собираться на рейс домой, чтобы явиться на работу с видом виноватой собаки и рьяно убеждать начальство, что все дураки, кроме меня. Амбиции – это сильная вещь, но в этот раз я тратил невероятные волевые усилия, чтобы их притупить.
Таксистом оказался человек индуисткой внешности, поэтому я, решив блеснуть умом, сформулировал просьбу на хинди: «В аэропорт, пожалуйста». Не скрывая радости, вызванной моими познаниями его родного языка, он тут же забрякал на нём:
– Вы прекрасно говорите на хинди. Вы жили в Индии?
– Спасибо. Нет, не бывал даже. Мне просто легко даются языки и всё прочее, – нехотя ответил я, еще больше убедив его в прекрасном владении хинди.
– Полиглот, значит? – спросил он.
– Да, наверное, – отмахнулся я, не желая вести беседу, но и не имея особого желания грубить.
– Вижу, вы чем-то расстроены? – словно робот, спросил он.
– Да. Неужели так видно? – ответил я.
– Вы знаете, я не знаю почему, но мне кажется, что Вам не нужно туда. Вы должны быть в ином месте, – монотонно произнес он.
– Откуда Вы знаете, куда я еду? А-а-а. Вы увидели бирку на моём чемодане, – усмехнувшись, спросил я.
– Нет. Я не видел бирку, но Вам стоит просто прислушаться, – продолжал он гипнотическим голосом.
– Я и сам не хочу обратно, если честно. Мне, очень умному человеку, можно сказать, гению, трудно сейчас, – сказал я, немного раскрепостившись.
– Выпейте это…
Он протянул мне желтый потертый мешочек, из которого торчало горлышко с откидной позолоченной крышкой. Я бездумно взял его в руки и даже поблагодарил: «Спасибо». Возможно, я был настолько потерян и морально помят, что, не задумываясь о свойствах содержимого, выпил до дна, а потом, корчась от неимоверной горечи, протянул его таксисту. Схватив его, он, улыбнувшись, подтвердил:
– Должно помочь.
– Да. Горячит неплохо. Скажите, а куда мне ехать? – спросил я.
– В Индию, – ответил он.
– Куда именно? Точнее? – переспросил я.
– Вас встретят. Мой прадед не берёт учеников, но Вас – возьмет. Учитель давно ждёт Вас, – закашлявшись, произнёс он, будто бы поняв, что неудачно обмолвился.
– Заманчиво. Только не пойму, почему он ждёт именно меня, да ещё и давно? – спросил я.
– Не волнуйтесь, скоро Вы получите ответы на все вопросы, – ответил он.
– Это то, что мне нужно. Признаюсь, я давно пришёл к потолку познания этого мира. Говорите же адрес, – потребовал я.
– Адрес сложный. Сами не сможете найти, но я попрошу, чтобы Вас встретили в аэропорту. Будет стоять мальчишка с табличкой.
– На табличке будет мое имя? – спросил я.
– Да, – резво ответил он.
– Договорились. Надеюсь, не обманете. Я обычно не верю людям. Вы, наверное, дали мне выпить что-то, повышающее порог доверия к незнакомцам, – сказал я, посмеиваясь, будто пьяный.
– Ну Вы же согласились это выпить, – усмехнулся он, – ладно, отдохните пока, а я, пожалуй, поднажму. Регистрация на рейс заканчивается через сорок минут.
– Ох, что творю, – вырвалось у меня.
– Поспите, – гипнотическим голосом сказал он, два раза похлопав меня по плечу.
Тут же меня начало клонить в сон, и я провалился в него, не успев ничего ответить незнакомцу…
От сильной тряски и вибраций я открыл глаза. Как оказалось, я находился в кресле самолета, и, согласно сообщению командира воздушного судна, мы только что успешно сели. «Это всё сон?» – наивно думал я, посмеиваясь, словно умалишённый. Впервые в жизни я полностью потерялся во времени и пространстве и не знал, как реагировать на подобные явления, и, наверное, в этот момент выглядел весьма глупо.
– Вставайте, господин, мы совершили успешную посадку, – вежливо сказала стюардесса, наклонившись к моему уху.
– О-у. Я всё проспал. Меня сюда привёл таксист, да? – сонно спросил я.
– Дайте-ка вспомнить. По-моему, в самолёт Вы вошли один, – ответила она, задумчиво нахмурив тонкие бровки.
– Благодарю, – серьёзно ответил я, решив не показывать волнения.
Спускаясь с трапа самолёта и пытаясь глазами найти мальчика с табличкой, я растерялся, ведь такого количества народа, сконцентрированного в одном месте, я никогда не видел. Вместе с бурным потоком этой людской массы я вскоре оказался в аэропорту. «Что бы я делал в этой стране, не зная их языка?» – с гордостью спрашивал я себя, узнав у случайной прохожей, где можно забрать багаж.
Не дождавшись в месте получения багажа своего чемодана, я с наездом обратился к соответствующим службам аэропорта, на что получил ошеломительный ответ: «Вы не сдавали багаж». Я был вне себя. Деньги, одежда, важные личные документы, кроме паспорта, находились в чемодане, который я, как оказалось, не сдавал вовсе. В моей голове роился шабаш негативных мыслей, и я злостно причитал: «Вот блин. Таксист меня надул. Что же делать? Чёрт. Сам, говорят, дошёл. Хм. Без мозгов и памяти дошёл. Ну и дела. Чёрт, чёрт, чёрт». Вдруг за спиной послышался звонкий хинди: «Почему, когда Вы злитесь, Вы зовёте чёрта? Он как-то виноват?»
Резко обернувшись, я увидел мальчика в лохмотьях и, побыв немного в прострации, спросил:
– Ты тот, кто меня должен встречать?
– Да, – ответил он, после чего глупо покружился несколько раз и похлопал по своему драному рюкзаку, из кармана которого торчал свернутый лист пергамента.
– Ну и где ты ходишь? Почему табличку не поднял? – строго спросил я.
– Я поднимал, кричал Вам, когда Вы спускались с трапа, но Вы не увидели. А потом Вы были заняты поиском своего багажа. Папа сказал, что Вы забыли у него в такси свой багаж, – чётко выпалил он, как стихотворение.
– Может, твой папа просто обокрал меня? Я ничего не помню, – гаркнул я.
– Вы пили из мешочка? – спросил он, заглядывая мне в лицо.
– Пил, – подтвердил я.
– Значит, всё правильно. Вы пока можете некоторые вещи не помнить, но не волнуйтесь. Позже память вернётся. Пойдемте.
– Чудеса какие-то. Ладно. Веди, – сказал я, показательно отбросив руку в сторону.
Мы сели в такси и выехали за город, после чего мальчик поторопил выйти. Странно, но молчаливый таксист вообще не взял с нас денег и, отъехав чуть подальше, остановил машину, вышел из неё и начал медленно обходить колымагу, пиная колёса.
– И что теперь, товарищ проводник? – дёргано спросил я, сдерживая внутренний страх от слабого понимания происходящего.
– Простите, но дорогу Вам знать не нужно. Выпейте это, – сказал он, протянув мне маленькую склянку с непонятным напитком зелёного оттенка.
– Эта такая же штука, что и твой отец мне давал? – рассмеялся я.
– Да, – подтвердил он.
– Зачем она мне сейчас? – спросил я, аккуратно взяв её из рук мальчика.
– Вы не должны знать, куда мы поедем. Сейчас Вы выпьете это, и вскоре Ваше сознание перестанет беспокоить мозг. Вы будете делать всё очень чётко, но не осознавать. Вам это покажется волшебным перемещением в пространстве, когда очнётесь.
– Ох, хотел бы я узнать рецепт этого зелья, – отшутился я, откупоривая пробку малюсенького сосуда.
– У него на Вас большие надежды, – добавил мальчик, забирая с моей руки пустой пузырёк.
– У кого? – морщась, спросил я, еще не отойдя от горечи выпитого.
– У того, к кому мы идём.
– У меня теперь вообще только на него одна надежда, – закашлявшись, ответил я, поняв, о ком речь.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/egor-sergeevich-havanov/igra-v-realnost-60967277/chitat-onlayn/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.