1914
Александр Носов
Новые неожиданные грани трагедии Первой мировой войны, связанные с процессами в искусстве, ярко и неординарно отражены в очередной книге Александра Носова, герои которой любят, ищут себя в условиях вселенской катастрофы и страдают как на сцене театра Оперы, так и на улицах прекрасного Лемберга.
Александр Носов
1914
История людей —
История войны,
Разнузданность страстей
В театре сатаны.
К. Бальмонт
1
Париж ликовал, переполненный блеском электрических гирлянд, потрясенный непривычно яркими огнями. Совсем недавно построенная Эйфелева башня была объектом критики почти всех парижских газет. Но очерченная контуром электрических лампочек, она неожиданно стала привлекательной. Освещая небо ночного Парижа непривычно загадочным сиянием, башня была хорошо видна даже с самых окраин города, где проживала беднота, равнодушная к эпохальному событию – открытию Всемирной выставки. Наконец-то человечество решило провести смотр своих достижений на рубеже ХХ столетия.
Париж изменился в канун открытия Всемирной выставки, стал праздничным и нарядным. Любопытные гости со всего мира съезжались сюда, как правоверные в Мекку, для празднования достижений торжества человеческого духа и прогресса цивилизации. Гости побогаче селились в дорогих гостиницах в центре города и с восторгом катались в автомобилях, а водители в кожаных куртках и защитных очках предупредительно распахивали дверцы. Любопытная публика добиралась в этот город из самых дальних уголков земли и селилась в дешевых отелях на окраинах, а для ночных прогулок выбирала направление по светящемуся силуэту Эйфелевой башни.
Рестораны и кафе были переполнены гудящей от восторга и причастности к эпохальному событию публикой.
Даже девицы с улицы Кличи и других злачных районов искренне радовались достижениям человеческой мысли, увеличивающемуся количеству потенциальных клиентов. Добравшись из самых глухих уголков, некоторые неофиты прогресса попадали в жаркие и изощренные объятия парижских жриц любви и уже забывали о выставочных павильонах, переполненных потрясающими образцами достижений техники, разума.
Более пятидесяти миллионов любознательных посетителей выставки, жаждущих прикоснуться к вершинам достижений цивилизации, уже истощили терпение местного населения. Утомленные гости и парижане с удовольствием попадали в алкогольный павильон возле Эйфелевой башни, где у красочного русского стенда бесплатно раздавали бутылки с водкой, прошедшей специальную очистку.
Высокий немец в пенсне вел мальчика за руку и тоже получил от усатого приказчика в белой косоворотке бутылку с яркой этикеткой. Его экономная душа возрадовалась, и он повернулся к тщедушному горбоносому французу, чей шустрый, как ртуть, сынок уже успел показать сверстнику язык и скорчить смешную рожицу.
Француз так и не нашел знакомых немецких слов, однако его живая натура требовала общения, и он жестами пригласил немца за столик кафе. Сначала они выпили дешевого вина, а затем решили попробовать удивительной водки. Нарядная и гудящая толпа так и не смогла отвлечь двоих почти немых собеседников, сумевших объясниться жестами, а дети уже подружились и склонили головы над открытками с изображением наиболее примечательных достижений Всемирной выставки.
Мальчишки не знали, что через десяток лет им суждено будет вновь встретиться в битве на Марне, холодной осенью, в развороченном снарядом окопе, и, вцепившись в горло друг другу, погрузиться в болотную жижу, так и не разжав пальцев.
Оказывается, в этом круговороте радости, света, прогресса уже была зачата и должна была родиться ужасная война, превосходящая по своей страшной силе все мыслимые представления ограниченного человеческого воображения. Постепенно война из мелких, почти опереточных стычек превращалась в могучий и совершенный фабричный механизм уничтожения миллионов жизней.
Совсем недавно верилось, что близок приход царства Божьего на землю и война казалась похожей на мифы, которые все любят пересказывать, но никто серьезно к ним не относится.
Взгляд непосвященного был не в состоянии разглядеть первые всходы войны, произраставшие в буйстве света и радости, ставшие привычными и очевидными.
В недрах штабов генералы, уже измученные однообразием мирного существования, составляли планы очередной войны. Выросли поколения генералов, измученных нереализованными амбициями, неудачной карьерой, возрастными болезнями, мечтавших погубить миллионы, но оставить свое имя в анналах истории. Однако время шло и очередной план победоносной войны отправлялся пылиться на полки штабных шкафов.
Когда же в глубине земли накапливались невидимые силы, рвавшиеся наружу, начинались тектонические сдвиги в материках и, наконец, рождалась большая война.
Жрецы майя постигли опасную мощь, способную, как извержение вулкана, вырваться из недр земли. Постоянные кровавые жертвы могли на время ублажить и успокоить духов земли, но люди, ошибочно возомнившие себя выше богов, окутали свою душу, сознание иллюзиями силы прогресса и гуманизма и были обречены на жестокую расплату.
Дряхлые тела империй едва сдерживали рождение новых наций и народов. Как гранитные плиты, они были не в состоянии противостоять мощным, быстрым росткам, их разрушавшим.
Война готовилась разорвать и разметать глыбы Австро-Венгерской, Германской, Османской и Российской империй и похоронить под их осколками миллионы людей.
Девятнадцатилетний студент Гаврила Принцип, член организации «Млода Босния», 28 июня 1914 года в Сараево застрелил австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу, поджег фитиль Великой трагедии. Игроки европейской большой политики стали объявлять войну и мобилизацию…
Бывший крестьянин, а теперь фаворит царской романовской семьи Григорий Распутин 29 июня подходил к маленькой церквушке в Тюменском уезде и даже не отмахивался от комаров, вероятно, узнавших родную кровь. Он приехал сюда ненадолго и надеялся через неделю вернуться в Санкт-Петербург, чтобы остановить царя у роковой черты истории. Григорий Распутин машинально благословлял прихожан, стремившихся поцеловать его руку. Вдруг крестьянка Хионина Гусева, в темном монашеском одеянии, склонившись перед проповедником, быстро вынула из-под сутаны нож и вонзила ему в живот.
Григорий почувствовал острую боль, но еще не понял случившегося, сделал несколько шагов и затем тяжело опустился на землю… Благодаря могучему здоровью он выкарабкался, но из больницы смог выйти только 17 августа, когда уже вовсю пылал костер войны. Распутин мог предотвратить вступление России в войну и был способен помочь императору Николаю ІІ остановиться у рокового рубежа.
– Не объявляй мобилизацию, потеряешь трон, – звучало в ушах русского царя предупреждение Распутина, когда тот встал из-за стола с подготовленным к подписи указом о мобилизации и растерянно прохаживался около большого глобуса, значительную часть которого занимала громадная Российская империя, уже готовая распасться.
Николаю ІІ сейчас так не хватало этого уверенного голоса сибирского путника!
– Моих указов ожидают союзники, – наконец решил Николай ІІ и, сев за стол, поставил свою подпись.
Через четыре года он и его большая семья будут зверски расстреляны в подвале Ипатьевского дома на Урале.
Миллионы мобилизованных стали наполнять здоровой крестьянской кровью ненасытную утробу войны, а ее тяжелые жернова – перемалывать человеческие судьбы.
2
Среди запутанного лабиринта крыш и шпилей храмов Лемберга в начале ушедшего века сначала набухал под лесами строек, а потом взорвался бутоном театр Оперы с необычно высоким куполом. Костелы и церкви, густо усеявшие панораму города и дававшие возможность общаться с Богом, недоумевали появлению еще невиданного храма искусств, где предстояло рождаться новым образам, созданным силой человеческого духа и таланта.
Воображение архитектора воплотило пышное увядание империи, характер своего времени, и здание расцвело, будто сентябрьская хризантема. Модный венский ренессанс, как губка, впитал все имперское разнообразие в помпезном облике театра, пышный фасад которого был щедро украшен балюстрадой и скульптурой. Венчали вход в театр крылатые музы, предрекавшие встречу с невиданной в те времена, но доступной даже простолюдинам, роскошью. Зрительный зал напоминал лиру с тремя полуокружностями балконов, украшенных декором и лепкой. Бронза и позолоченные детали интерьера, хрусталь, разноцветный мрамор и дорогие светильники сразу говорили переступившему порог театра, что открылись ворота в храм. И аллегорическая картина на занавесе со сценой в храме Аполлона настойчиво подсказывала, что здесь проросла античность и превратила театр в территорию свободы, где можно хоть на время освободиться от утомительной имперской строгости. В тяжелых позолоченных рамах зеркал посетителя встречало собственное отражение в непривычной роскошной обстановке. Белые рубашки, галстуки и модные нарядные костюмы подчеркивали особо торжественный настрой и значимость происходящего.
Тадей, сидевший в самом последнем ряду балкона, вытянул и без того длинную худую шею, пытаясь между темными силуэтами голов уловить тот счастливый миг, когда на сцене наконец появится знаменитая Примадонна. Пока что он восхищался грандиозным занавесом «Парнас», закрывающим еще молчащую сцену. Художник Генрик Семирадский за два года до кончины создал свое творение и подарил театру занавес, где торжество античности и классицизма достигло апогея.
На занятиях в академии Тадей бесконечное количество раз делал эскизы с гипсовых копий античных героев и богов, слушал длинные и скучные поучения профессоров, с брюзжанием прославлявших недостижимое мастерство древних мастеров-чудотворцев. «Парнас» был действительно бесподобен: яркое и сочное сочетание красок поражало; оцепеневшие зрители сразу попадали в объятия девяти муз среди классической архитектуры и итальянских пейзажей. Возле алтаря Аполлона Дельфийского мчалась четверка лошадей, запряженная в колесницу с зажженным факелом. Пред алтарем пророчествовала Пифия, жрица Аполлона, подняв руки и окутывая своим туманным взглядом каждого зрителя.
Потрясенный, Тадей даже в последнем ряду самого удаленного от сцены балкона ощущал трепет и восхищение.
– Надо же, – он проглотил комок, застрявший в пересохшем горле, и представил величие происходящего. Работы самых известных художников в основном хранились в частных коллекциях богачей и аристократов или в редких и полупустых залах музеев.
В роскошно-сказочном убранстве театра занавес впитывал энергию тысячи взглядов и античность оживала, исчезала грань между грузом тысячелетий и серой тяжелой жизнью, оставшейся за массивной дверью театра.
Вдруг над темной оркестровой ямой появился дирижер и его поднятая над головой палочка резко опустилась вниз. Музыка вырвались из самого нутра театра и заполнила каждый уголок зала. Юное и чувствительное сердце Тадея, впервые увидевшего такое великолепие, затрепетало в предчувствии чуда.
Вдруг из-под купола послышался неземной голос и начал опускаться, парализуя публику своим божественным тембром. Густой частокол полутемных голов почти закрывал Тадею сцену и пришлось даже привстать, благо за спиной уже никого не было. Наконец он в лучах прожекторов увидел ожившую богиню, сошедшую на сцену и своим голосом покорившую зал. Сопрано тоскующей мадам Баттерфляй заставило забыть о земных заботах, долгах, неоплаченных счетах, изменах и болезнях, преследовавших за стенами театра. Тысяча зрителей прикипела взглядами к сцене, где свершилось чудо превращения девушки из маленького галицийского городка в Примадонну, покорившую своим талантом лучшие оперные сцены мира. Певица была одна из них, обреченная прозябать в обыденной и серой жизни, и не у каждого в зале всегда хватало денег купить такие дорогие билеты.
Тадей долго откладывал деньги, экономя даже на скудном студенческом бытии. Еще за день до спектакля он старательно приводил в порядок свой потертый пиджак и тщательно гладил брюки, и в антракте старался спрятаться от громадных зеркал, куда торопилось попасть уважаемое панство. Партер переполнял цвет города, приходящий в роскошных нарядах из лучших магазинов Парижа и Вены. От дам в прекрасных платьях, с дорогими ожерельями на уже привядших шеях и перстнями на пухлых пальцах, казалось, исходил аромат не только изысканных духов, но и сказочной и беспечной жизни, переполненной постоянными поисками удовольствий и острых ощущений.
Тадей даже съежился, когда вспомнил, чем пришлось пожертвовать, чтобы хотя бы через эту замочную скважину посмотреть на праздник жизни.
– Мое почтение, пан студент, – вдруг услышал Тадей за спиной, когда попятился за колонну. Его встретил взгляд темных глаз невысокого, слегка полного человека в сером костюме-тройке; в облике незнакомца выделялся только фривольно завязанный галстук с красно-зелеными кубиками. Глаза начинающего художника сразу заметили некую схожесть пана с множеством подобных типов, бесцельно слоняющихся возле шинков, пивных или по бульвару Карла Людвига возле театра Оперы, небрежно помахивая тросточкой и с удовольствием раскачиваясь и снимая шляпу.
– Я бы и сейчас снял шляпу, пан студент, но оставил ее в гардеробе, – ответил Тадею, удивленному такой проницательностью. – Позвольте представиться, Леон, – и слегка наклонил голову.
– Откуда вы меня знаете? – искренне удивился Тадей, на мгновение забывший пиршество театральной роскоши.
– Я в этом городе все знаю, – как-то загадочно ответил Леон, и его тросточка обернулась вокруг указательного пальца. – Пан студент, я чувствую, что вы поражены этой роскошью и даже немного подавлены. Но ведь это показная мишура, которая может слететь в любое мгновение, – Тадей словно ощутил давление темных мягких глаз и беспокойство от назойливости странного собеседника.
– Вот как вы думаете, зачем я к вам привязался?
И снова, не дождавшись ответа, добавил:
– Потому что вы очень достойный молодой человек, способный на многое.
Тадей все ожидал звонка об окончании антракта, но спасение не торопилось.
– Здесь все скрывает тайны человеческой низости, пороков и тщеславия, замаскированных под добродетель и респектабельность.
Пан Леон с трудом прищурил свои круглые и черные, как спелые оливки, глаза и показал коротким толстым пальцем вниз:
– Пан студент, знаете, что там?
Тадей недоуменно пожал плечами, будучи не в состоянии постичь глубины мысли своего собеседника.
– Под этим роскошным театром, переполненным архитектурными изысками, позолотой и лепниной, громадными зеркалами? – вновь повторил пан Леон и, уже не ожидая ответа, убедившись в полной умственной несостоятельности всех окружающих, ехидно добавил:
– Грязь, потоки нечистот, что стекаются в речку Полтву, протекающую под самым театром, – и, наконец успокоившись таким важным сообщением, словно выстрелил взглядом:
– Пан студент, скоро и сами узнаете, что скрывается под этим фальшивым блеском и позолотой!
– Вы знаете, что эта роскошь была свидетелем многих преступлений? – Пан Леон в восторге даже закатил свои темные глазки и причмокнул полными губами, словно восторгаясь невидимыми или уже давно забытыми событиями, потрясшими жизнь Лемберга. – Вы знаете, в Опере покончил с собой из-за несчастной любви окулист Бужинский, – и, довольный собой, пан Леон снова завертел тросточкой.
– Два года назад юрист и банкир Станислав Левицкий в припадке дикой ревности перед спектаклем влетел в гримерную певицы Янины Оленской-Шендерович и разрядил в прекрасное тело своей пани все патроны из барабана нагана.
Тадей ощутил, как излияния назойливого собеседника начали погружать его в какой-то транс.
– Вы только посмотрите на них, – и тросточка едва приподнялась в сторону представительного пана с немного поседевшей головой. Из-под расстегнутой полы дорогого темного костюма тускло поблескивала массивная золотая цепь, а пальцы были усыпаны перстнями. Под руку он вел роскошную даму в нарядном розовом платье с богатым золотым шитьем вокруг воротника, открывающего привядшую шею, украшенную дорогими ожерельями.
– Паны Гусинские – богатые, знатные и всегда садятся в первом ряду перед сценой. Только это все маска, а живут каждый отдельно, он – с любовницей-секретаршей, а пани – с учителем музыки ее дочери, – скептическая улыбка всезнания растянула губы Леона.
– Пану студенту суждено еще многое, и с вами я встречусь снова, – ошарашенный неожиданными излияниями, Тадей даже замешкался и отвел взгляд на красивую белокурую девушку, пронзившую его взглядом голубых глаз.
Пан Леон словно где-то растворился, и растерянный студент заметил только молчаливую пустоту, даже обошел вокруг колонны, пытаясь разгадать очередную шараду странного незнакомца.
Прозвенел звонок и Тадей едва успел добраться на свой дальний балкон, как сразу начали гаснуть огни. Свет выделял и отделял сцену, где рождалось волшебное действо, и, наконец, появилась Примадонна.
Высокое сопрано прорезало зал, взлетело под самый купол и заполнило каждый уголок, долетело до ушей жаждущих прикоснуться к чему-то необычно высокому и значительному. Даже немного подвыпившие паны в конце зала у самой двери, пришедшие под конвоем своих жен, учительниц женских гимназий, вдруг проснулись. Из полусладкой дремоты мягких бархатных кресел их вырвал необычный голос.
– Надо же, как поет, – недоумевал краснолицый пан и машинально стал доставать латунный портсигар, но, получив толчок острого локтя своей строгой супруги, сразу успокоился.
Зал театра еще задолго до начала спектакля был переполнен ожиданием волшебной сказки, которую только здесь можно было увидеть воочию.
Сегодня был особый день в жизни Лемберга, когда после долгих странствий по лучшим оперным сценам мира наконец должна была появиться знаменитая Примадонна. Несколько месяцев газеты взахлеб смаковали подробности выступлений знаменитой землячки в театрах от Варшавы и Вены до Мадрида и Александрии. И сквозь пеструю вязь описаний оперных сцен, деталей роскошных нарядов и бесподобных декораций, восторга публики, сопровождающегося долгими овациями и громадными корзинами цветов, читатели газет упорно выискивали нечто другое, способное пощекотать нервы и заполнить сердца сладкой истомой.
Примадонна волею судьбы и большого таланта будто оказалась одной из небожителей, изображенных на театральном занавесе – ведь она и в самом деле общалась с небожителями. Знаменитые Джузеппе Русситано, Энрико Карузо, Титто Руффо были постоянными спутниками ее артистической жизни с многочасовыми репетициями до полного изнеможения, а там и общий отдых…
Богатое воображение многочисленных почитателей словно сквозь замочную скважину пыталось увидеть, что скрывается за нарядами и роскошным убранством театральных действий, надеясь отыскать нечто порочное, способное сразу уравнять измученного жизнью обывателя с Примадонной. Даже громкий удар от падения в соседнем ряду полутемного балкона не смог вывести из состояния оцепенения, вызванного удивительной экспрессией пения.
Тадей проглотил застрявший в горле комок и вытянул вперед худую шею, будто его неумолимо тянула сила Сирены на сцене и грозила полностью лишить самообладания и рассудка.
Профессор Высоцкий на лекциях о современном искусстве часто приводил в пример театральный занавес как почти недостижимый идеал. Тадей случайно прочитал на круглой тумбе объявление о приезде Примадонны и предстоящей премьере «Аиды». Он дожевал последнюю булочку с маком и решил, что завтра будет самый удачный случай рассмотреть занавес на сцене театра. Только вчера Тадей получил денежный перевод и ощутил себя почти сказочным Крезом.
Билет на место даже в самом дальнем углу театра оказался очень дорогим. Тадей замешкался перед кассиром в маленьком окошке.
– Будете брать? – уже с нетерпением повторил усатый кассир, а затем раздраженно взял деньги.
Тадей немного разбирался в музыке, но даже знаменитый «Парнас» не потряс его так, как появление Примадонны.
– Богиня, настоящая богиня! – наконец он нашел сравнение для передачи своих чувств. Сначала он побледнел от восторга, а затем стал краснеть и длинными тонкими пальцами вцепился в деревянные подлокотники кресла. Даже когда Примадонна, спев очередную партию и величаво поклонившись, ушла за кулисы, Тадей продолжал яростно хлопать уже в полной тишине, пока кто-то не толкнул его в бок.
Провинциальное воспитание на высоких идеалах, переполнявших гимназические учебники и учеба в академии с культом античной красоты до предела обострили и без того юную чуткую душу. Тадей все смутно надеялся, что когда-нибудь встретит в своей жизни нечто соответствующее мечтам и идеалам.
– Это она, единственная и неповторимая, – наконец понял юный художник, переполненный взрывоопасной смесью любовного и творческого экстаза. Он не отрываясь смотрел на воплощение смутных грез и тихо радовался всему происходившему на театральной сцене.
Уже во втором действии переживания публики полностью слились с чувствами героев оперы, где рабыня Аида смогла царствовать и покорять. На сцену вернулись из царства мертвых фараоны, и казалось, вот-вот шагнут в зал и начнут устанавливать свою власть над презираемой ими чернью. На фоне декораций острых пиков пирамид Мемфиса и Фив и красноватого песка пустыни дочь эфиопского царя Аида, волею судеб попавшая в рабство, воспылала любовью к красавцу и храбрецу Радомего. Стройная и черноволосая Примадонна сумела полностью перевоплотиться в страстную любящую красавицу, готовую вместе с любимым добровольно уйти в царство мертвых и быть заживо погребенной.
В финальной сцене оперы экспрессия сопрано трехоктавного голоса Примадонны поглотила баритон Радомего, в порыве страсти покоряя даже каменные сердца. Кульминация оперного действия объединила все, ради чего строился и наполнялся роскошными интерьерами театр, создавались либретто и писалась музыка, оттачивали свое мастерство певцы и музыканты. Теперь все это объединилось в едином порыве, и казалось, на сцене на мгновение встретилось божественное и земное.
Тадей впервые в театре увидел то, чего жаждала душа, и смутные, еще неосознанные желания, переполнявшие студента, наконец встретили достойный объект обожания. Примадонна своим чарующим голосом, казалось, проникла в его естество, в неведомые глубины богатого художественного воображения.
Экспрессия чувств Аиды заставляла трепетать души даже случайно попавших сюда зрителей. Сценическое действо вытаскивало из уголков памяти обрывки знаний о бесконечно далеком времени, и бурные чувства героев наполняли его жизнью.
Только когда в конце представления сцену заполнили все герои оперы, солдаты и фараон, зал начал выходить из транса. С окончанием последнего финального аккорда на мгновение публика умолкла и потом взорвалась.
– Браво, брависсимо! – громкие крики со всех сторон оглушили Тадея и заставили подняться с места. Он с трудом поверх голов взглядом искал Примадонну в яркой толпе персонажей. Корзинами и букетами цветов зрители выражали признательность таланту, а богатая публика демонстрировала свои финансовые возможности.
Тадей судорожно сжимал кулаки, видя, что внезапно вспыхнувшую любовь чувствуют также и зрители, а на сцене растет гора цветов.
Словно привязанные невидимыми нитями, зрители все не решались их оборвать и снова оказаться за стенами театра в однообразных буднях существования. Для особо избранных судьбой это станет поводом для очередного званого обеда или игры в покер, где с видом знатоков оперного искусства они будут обмениваться глубокомысленными репликами, подчеркивающими знание украшений и одежд Примадонны, видимых только из первых рядов.
Для большинства городского люда, мелких служащих, учителей и провизоров, клерков и даже студентов это была радость и праздник встречи с той жизнью, которую суждено только с восхищением созерцать.
Тадей в гуле начавшей расходиться публики остановился и смотрел, как постепенно таяли зрители в зале. После последнего поклона Примадонны на сцену медленно пополз занавес со сказочным «Парнасом». Бедный студент напрасно пытался влюбленным взглядом отыскать среди богов и муз, заполнивших Олимп, несравненную Примадонну. Его уже обученный художественным изыскам взгляд нашел в центре картины рядом с Пифией пустое место и представлял, как из-под его кисти появляется светлый лик его богини.
– Пан студент, – вдруг кто-то позвал за спиной. Словно проснувшись, Тадей сначала захлопал ресницами, пытаясь прогнать с глаз пелену от этого наваждения и медленно повернулся. Никого, – но ему показалось, что среди зрителей он заметил ехидный взгляд пана Леона, который тут же исчез.
– Бывает, – успокоил себя студент и продолжал смотреть на пустую сцену, надеясь хотя бы раз увидеть лик своей несравненной симпатии.
Впервые посетив такое грандиозное действо, Тадей еще не обрел навыков театральных завсегдаев, знавших невидимые для непосвященных пути к своим кумирам. Среди тесного закулисья, переполненного декорациями и пугающими своими неземными обликами артистами с еще не снятым гримом только знаток был в состоянии найти путь к своей избраннице.
– Увижу ее, еще раз обязательно увижу, – тихо повторял юный поклонник, когда почти последним вышел за дверь театра.
– Пан, дайте на хлеб, – почти сразу встретил муторный человечишка в кепке, закрывавшей глаза.
– Сам голодаю, – без всякой злобы искренне ответил Тадей, поглощенный только что рожденной страстью.
Возле театра уже толкались продавцы роскошных летних букетов для поклонников Мельпомены. Двое усатых полицейских в начищенных до блеска сапогах, в застегнутых под самое горло мундирах, положив руки на эфес длинных сабель у пояса, торжественно стояли у горящих фонарей, демонстрируя вездесущую власть императора.
Оказалось, что кроме Тадея, выхода Примадонны уже ожидали и другие многочисленные поклонники. Участники клубов хорового пения, так и не попавшие на представление, мечтали хоть здесь лицезреть гордость галицийской культуры. У самой двери несколько юрких и холеных поклонников поглядывали друг на друга, как петухи, словно готовясь встретится в поединке за славу и честь недоступной Примадонны.
Вдруг словно разряд тока пронзил толпу поклонников и развернул в сторону выхода. Сначала из двери показалось несколько корзин цветов, а затем царственно вышла та, которая еще при жизни превратилась в полуземное существо. Элегантная шляпка со страусовыми перьями подчеркивала классическую правильность черт лица с чуть вздернутым носиком, высокий воротник обвивал стройную шею, еще недавно издававшую звуки сказочного пения, погрузившего в транс весь театр. Шляпы сразу слетели с голов, а усатый пан с красными прожилками на толстом лице даже стал на колени и низко склонил голову.
– Превосходно, несравненно, – почти хором повторяли поклонники, а Примадонна прошла почти рядом с Тадеем, обдав запахом пьянящих духов и зрелой роскошной женщины, уже все познавшей в этой жизни. Сознание художника даже немного померкло от восторга и он понял, что окончательно погиб.
3
В Лемберге в трех кварталах от театра Оперы все события за пределами узкой полусонной улочки пока казались очень далекими и совершенно неважными.
Мария перед зеркалом пыталась еще раз утвердиться в своих достоинствах. Тугой корсет подчеркивал стройность ее юного тела. В белом воротничке платья изгибалась лебединая шея, а пухлые губы и темные блестящие глаза обязательно должны понравиться любому мужчине, понимающему толк в женской красоте.
– Хороша, – радостно произнесла девушка, повернувшись вполоборота к зеркалу, и послала незнакомому воображаемому кавалеру острый и завлекающий взгляд.
– Мария, где ты? – донесся с первого этажа раздраженный голос пани Ядвиги. Мария испуганно съежилась, бросила прощальный взгляд в зеркало и крикнула в ответ:
– Я здесь, сейчас спущусь.
Поправив прядь темных густых волос, Мария круто развернулась и легко сбежала вниз по деревянной лестнице, даже не держась за перила.
Пани Ядвига сидела, откинувшись на спинку массивного стула, у стола, покрытого скатертью с бахромой. Глухой воротник богатого платья не мог скрыть рыхлость увядающего тела.
– Надень мне туфли, – распорядилась она, вздрагивая животом при каждом слове. Мария привычно склонилась у ног старой пани и осторожно разминала и поглаживала ее ноги, а затем надела лакированные туфли.
На сморщенном лице пани Ядвиги появилось выражение удовольствия, и она прикрыла глаза.
– Хорошо, – похвалила она, почувствовав ласку нежных пальчиков девушки. Только Мария была способна надеть хозяйке модные, дорогие туфли, привезенные по заказу из Парижа. С возрастом пани все больше внимания уделяла каждой детали своего туалета, способного хотя бы частично замаскировать признаки неумолимого женского увядания.
На улице пани Ядвига не отпускала руку Марии. Пани Ядвига даже одевала Марию, как настоящую молодую пани, а не обычную служанку, чтобы иметь возможность ходить с ней под руку, не чувствуя косых взглядов уважаемых панов.
Пани Ядвига прошла жестокую школу борьбы за существование и хорошо знала, что для нее самое важное. Она начала свой жизненный путь совсем молоденькой девочкой в борделе на соседней улице. Жесткий характер позволил ей выжить и не превратиться в одну из тех беззубых старух, которые копошились на мусорных свалках, а их тела часто находили замерзшими с первыми осенними холодами. Она быстро поняла, что главным качеством ее многочисленных клиентов была способность сразу и не скупясь платить за услуги. После того как один из ее первых посетителей жестоко обманул и даже обокрал Ядвигу, у нее появился защитник, решавший любые проблемы. Красавец с узкими усиками, в белых манжетах и с тросточкой, которая небрежно вращалась в его мягких руках, сразу покорил пани Ядвигу. Потеряв рассудок от страсти, она была готова на все ради Жоржа. Расплата за доверие была жестокой и неотвратимой: однажды утром обнаружила, что ее тайник, в котором хранила заработанные деньги, оказался пустым.
– Жорж! Только он мог сделать это! – Тогда все словно выгорело в пышной груди (возможно, это было и к лучшему). Став жестокой и беспощадной, она сумела накопить деньги, а потом околдовать дряхлого старичка, у которого вечно трястись руки. После их венчания он вскорости неожиданно отошел в лучший мир, а пани Ядвига стала хозяйкой дома на узкой улочке недалеко от центра города.
Ядвига постигла все возможные жизненные утехи и знала, в чем радость и смысл жизни. Неумолимое время старалось взять у нее плату за неожиданный успех. Женщина, оставив свой тяжелый промысел, сразу располнела и обрюзгла. Теперь она плохо спала и часто просыпалась. В голову лезла всякая чушь, и постоянно вспоминались бесчисленные клиенты. Неумелые, краснеющие юнцы, бледнеющие старцы, требовавшие чего-то сверхъестественного, способного пробудить навсегда угасшие чувства, и сильные, как животные, мужчины, доводившие до экстаза.
Пани Ядвига понимала, что азарта и страсти молодости уже не вернуть. Она любила наблюдать за ухоженными панами и хорошо представляла, что скрывалось под белыми рубашками, модными галстуками и лакированными туфлями. Запах мужского парфюма все еще волновал ее, пробуждал воспоминания о безумных днях и ночах. Ей было трудно избавиться от темной и запретной части своего естества, скрывавшейся за маской добропорядочной престарелой хозяйки. Зрачки пани Ядвиги расширялись, когда встречались пристойные паны. Она понимала, что в безвозвратно ушедшем прошлом остались всплески и выплески яркой жизни, волновавшие душу, кровь и теперь.
Марию она оценила с первого взгляда, когда сельскую скромную девочку привели на смотрины. В старом ситцевом платье, с плетеной сумкой, с нехитрым набором вещей, Мария впервые попала в большой город, полный соблазнов, волновавших юную, наивную и чистую душу. Глаза пани сразу оценили безупречные пропорции юного тела, острые груди, пухлые губки и огненный взгляд черных глаз, способных мгновенно зажечь огонь желания даже у самого холодного мужчины. Пани Ядвига сразу вцепилась толстыми распухшими пальцами в узкие, но сильные плечи сельской девушки, словно пытаясь урвать для себя частицу ее юности и красоты.
– Что ты можешь делать?
– Все, что прикажете, – покорно отвечала Мария, надеясь вырваться из сельской нищеты и тяжелой работы, превращавшей молодую девушку к тридцати годам в старуху с грубым голосом и скрюченными пальцами. Зато руки городских пани всегда были нежными и мягкими, как у младенцев.
– Ты должна благодарить Бога и меня, что даю шанс, возможность вырваться из твоей глуши, – старая женщина знала, что говорила. Кроме борделя, бедной сельской девушке без знакомых и родных устроиться в городе было невозможно. Наметанный взгляд сутенеров сразу находил очередных жертв, которые после отказа в трудоустройстве жевали последнюю булку на скамейке в парке или обреченно бродили по вокзалу.
– Пани негде поселиться? Я могу помочь, в долг, – элегантный змей-искуситель опытным взглядом оценивал товарные возможности юного и еще здорового тела, способного стать источником постоянного дохода.
Представив позорное возвращение в родное село или маленький городок, где неминуемо ожидали до конца жизни нищета, убожество и тяжелая изнуряющая работа, девушки покорно следовали дорогой в ад.
Вечером в маленькую затхлую комнатушку являлся опытный делец – сутенер с бутылкой вина. У некоторых девушек в глубине души давно скрывалось желание уйти от жизни, полной забот, обязанностей и непосильного труда. Им хотелось красивой жизни, предаться безудержному пороку – и, наконец, освободиться от всего ужаса и спрятаться в притонах большого города.
Хмель освобождал от страха, а ласки опытного сутенера сразу пробуждали спящую чувственность. Превращение в жрицу любви с затуманенным взглядом и постоянным поиском очередного клиента происходило быстро, почти без исключений…
Пани Ядвига прошла все эти запутанные стежки-дорожки, но, в отличие от других жриц любви, сумела вырваться из грязи и стать почти настоящей дамой. Теперь она старалась одеваться у хороших портных и в дорогих магазинах, однако опытный взгляд сразу замечал отсутствие врожденной гордости настоящей пани, а только тщательно скрываемую изворотливость. Десятки лет, проведенных на кроватях в темных комнатах борделей, не могли пройти бесследно, и пани Ядвиге иногда хотелось хоть на мгновение снова ощутить себя в потоках изощренного порока.
Она только вздыхала и успокаивала себя мыслями о том, что почти все ее подруги давно зарыты на окраинах города в общих могилах и только некоторые доживают свой век в богадельнях, где униженно выпрашивают лишний кусок черствого хлеба и жуют его беззубым ртом…
Пани Ядвиги встрепенулась, и ей вновь захотелось хотя бы на миг оказаться в водовороте той вечной жизни, где, как в театре, менялись лишь исполнители, а сценарий, написанный Дьяволом, оставался неизменным. Она понимала, что путь на ту сцену навсегда закрыт, но теперь ее устраивала роль зрительницы, и даже не из первого ряда партера, а хотя бы через замочную скважину.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksandr-nosov-10376636/1914/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.