Предсмертная исповедь дипломата
Юрий Ильин
Два близких друга по службе на флоте, окончив МГИМО, после ряда лет работы в разных странах за рубежом, оказались наконец рядом в Австралии. Туда они приехали на работу с семьями в советское посольство, были рады быть вместе. Работа у них ладилась, были планы, мечты и надежды. Однако в один субботний вечер старший из друзей по возрасту неожиданно покончил с собой практически на глазах у отдыхающего коллектива. Друг его, потрясённый событием, делал максимум для того, чтобы узнать причину. В реальностях той жизни ни ему, ни официальным властям сделать этого не удалось. Тогда друг стал искать причину в прошлом. Но и здесь он не преуспел, хотя и очень старался. Прошли долгие годы. Наш герой уже работал в советском посольстве в Риме, и там у него состоялась встреча с сотрудником ЦРУ. В беседе американец сообщил истинную версию самоубийства друга, но… лучше бы этой встречи не было.
Юрий Ильин
Предсмертная исповедь дипломата
Самострел
Суббота. Боже, ну до чего же хорош день субботний! Отродясь, по предкам своим, видим мы, что нет дня лучшего, чем тот, в который мы, завершив дела земные и тяжкие, начинаем отдых свой, понимая с радостью, что есть еще впереди день воскресный, который тоже отведён нам для отдыха и добрых дел. И у нас, в посольстве, день этот часто наполнен был событиями, приятными для души и тела. Каждый делал дела свои: или отдыхал, как мог, а иные семьи, разместившись по машинам, отъезжали на неблизкий, километров за восемьдесят, берег океана пропитаться морем и солнцем, тишиной и покоем, с удовольствием убежав от благ цивилизации.
Вот и сегодня у нас прекрасный весенний день суббота, когда весь коллектив сотрудников посольства и торгпредства, приятно утомив себя в первой половине дня тем, что на всех языках мира называется «шопингом», отдохнул во время обеденное, привел себя в подходящий вид для спортивного времени и разных других увлекательных дел и собрался на площадке спорта и развлечений на заднем дворе посольства. Все довольны, веселы и в прекрасном настроении, в том состоянии, когда хочется говорить только о хорошем, делать комплементы, а женщинам – обмениваться новостями о том, что нового можно увидеть и купить в волшебное время шопинга. Да, в Австралии в ушедшие в даль 60-е годы XX века купить можно было многое из того, о чем лишь мечталось на нашей великой, далекой, покрытой в это время года снегами Родине. И коллектив под вечер как-то сам собой раскалывался по интересам. Женщины собирались вокруг скамеек, были веселы, доброжелательны и вели оживленные разговоры о любимых темах – дети и новые покупки; а мужчины развлекались по своему: можно было попинать мяч в мини-футбол пять на пять, или сразиться в волейбол, настольный теннис, городки, а может быть, для интеллектуально продвинутых, постучать шарами на биллиардном столе. Но было вообще приятно собраться и увидеть друг друга, ибо всю неделю, занятую очень и очень плотно, возможностей для контактов и встреч между собой было немного. Это в больших посольствах, где коллективы сотрудников дотягивают до сотни, работы на всех явно не хватает, так что приходится даже делать вид, что работы невпроворот. А в Австралии, где число оперативных чиновников посольства едва перевалило за двадцать, работы было в избытке.
Сегодня здесь, в столице, в Канберре, субботний вечер был просто чудесен. На дворе ноябрь, весна, канун нашего национального праздника – день Великой октябрьской социалистической революции. День весенний прозрачный, что казалось воздух можно было пить, настолько он был чист, наполненный свежим запахом травы и цветов. Солнце идет к закату, его лучи теплы и мягки, что так и хочется стать, задрать голову к небу в неестественной позе и подставить им лицо.
И я, Павел Сергеевич Костин, 2-й секретарь посольства, это и сделал. Сделал с удовольствием настолько полным, что легкий говорок женщин и тяжелые удары волейболистов на соседней площадке удалились в какое-то небытие. Были только я, небо и где-то непостижимый Господь. Стоять лицом к солнцу – моя старая привычка, я делаю это и в холодные дни зимы в Москве. Солнце оно и есть солнце, – это дар Божий для нашего здоровья. Им, по здравому разумению, пренебрегать нельзя.
Итак, я, расслабив себя, стою, закрыв глаза, лицом к солнцу, ни о чем не думаю и чувствую лишь, что мне очень и очень хорошо. Слышу, кто-то подошел и стал рядом. Помолчали. Не открывая глаз бормочу: – «Ну чего там…?» – В ответ слышу: – «Ничего, тебе завидую, уже больно довольным ты кажешься. Зависть берет…».
Скосил глаза, вижу – это сотрудник торгпредства Василий Петрович Проклов. Человек добрый, привычный и исключительно вежливый. У нас с ним весьма приятельские отношения, поскольку мы вместе учились в одно время в МГИМО, он на факультете международных экономических отношений, я – на международном. Мы тогда, хотя и не были близки, но разделяли друг к другу общую симпатию. А здесь, уж так получилось, что нас судьба свела. Сблизились семьями. Приятно какое-то время мы вместе помолчали, ко мне вернулось присутствие мира. Слышу, у настольного тенниса раздались крики восторга, хлопки бурных аплодисментов.
Скосил глаза в ту сторону, вслух спрашиваю:
– Чего это они так сильно? – Вася в ответ:
– Радуются успехам твоей жены.
Любопытствую:
– А в чем успехи-то?
– Твоя Настя на спор уже вторую партию подряд выиграла у Кости Иванова. У них там какой-то принципиальный спор, в общем… проигравший в трех партиях залезет под стол и три раза прогавкает по-собачьи.
Здесь надо пояснить. Моя жена, Настя, в общем- то, человек спортивный, кандидат в мастера спорта (была смолоду), но… по гимнастике. Как и полагается в таком деле, она в спорте, в любом его виде, – человек на все руки, но особых достижений в настольном теннисе я за ней не наблюдал. А Константин Иванов весьма преуспел в волейболе, но, как я заметил, и это в колонии было известно, в настольный теннис он играл просто-таки отменно. Он числился в колонии даже неофициальным чемпионом. Между собой Настя и Костя играли часто, с успехом переменным, но все-таки больше в пользу Кости. Особенно, если он в данный момент придавал игре хоть какое-то значение. Другими словами, Настя ему была удачной парой для потехи, до момента пока он не «сжимал зубы». Выигрыш подряд двух партий в принципиальной игре мог для Насти (точнее для ее самолюбия) значить многое. По крайней мере, поскольку играются три партии, если она далее и проигрывает третью, ей не придется лаять под столом на потеху публике.
Наверное, для другого человека потеха вроде лая под столом не имела бы никакого значения, но не для Насти с ее гордым, независимым характером. Другое дело, что не следовало бы ей ввязываться в спор с Костей, зная его приличный класс игры и ограниченные собственные способности.
Я подошел к группе зрителей – шумных и оживленных – пристроился к ней сбоку. Играв третьей, решающей партии пока не начиналась и не оставалась ничего другого как внимательно взглянуть на игроков.
Настя была заметно в приподнятом настроении и духе, вся раскраснелась, дышала часто, но легко. Она радовалась, как ребенок, обнимала стоящую рядом дочь, которая очевидно тоже радовалась не меньше успехам мамы. Мне восторг Насти показался несколько наигранным, но понятным, поскольку любая победа, пусть даже малозначимая, для человека – бойца всегда дорога. Но мой некоторый скепсис не мешал наслаждаться видом собственной жены, которая, находясь на пике спортивного взлета, выглядела в настоящий момент явно прекрасно. И дело было не в ее природной милой симпатии и в прекрасной фигуре, а в том, что восторг ее сильно омолодил: в свои тридцать она смотрелась, пожалуй, на двадцать. Глаза ее блестели победной радостью. Но радость притухала, когда взгляд ее падал на соперника. В конце – концов, никто в поединке «корову не проигрывал», но Костя был как будто не в себе. Обычно подобное обстоятельство не могло оказать на него какое-либо серьезное воздействие, в душе он был выше подобных обстоятельств и негативных эмоций. Ему случалось проигрывать той же Насти, но казалось, его это даже развлекало. Я подозревал, что он в таких случаях слегка подыгрывает сопернице, казалось, ему это даже как – то нравится. Однако, сегодня в этих, общем – то обычных обстоятельствах, Константин выглядел несколько странно. Он привычно улыбался, отшучивался от тех, кто пугал его собачьим лаем под столом, как и от тех, кто его пытался взбодрить, ибо этого – бодрости – Кости явно не хватало, и именно поэтому он был не похож на самого себя. Мы встретились с ним глазами и, поскольку я знал его много лет, понял, что он уже в принципе разбит. Разбит не игрой, которая при любом исходе могла его лишь веселить, а чем-то другим, чего я не мог и даже в тот момент не пытался предположить. Я был уверен, что никаких тяжких проблем перед ним в это время жизни не стояло. Да, пару недель назад его жена с сыном уехали в Москву. Так мы обычно всегда делали, поскольку отпуск в один месяц был явно не достаточен, чтобы посетить родню с одной и с другой стороны. А так жена посещала сначала своих, а когда, скажем, через месяц появлялся в Москве супруг, можно было посетить его родственников, а возможно и выкроить какое-то время на отдых в Подмосковье. Как ни хорошо было в далекой Австралии, но всегда тянет в родные места и просторы.
Дела служебные у Кости были, как мне казалось, и как я знал, в полном порядке. Я, конечно, не мог знать всего, поскольку мы, хотя и служили в одном посольстве и числились дипломатами, происходили из разных ведомств. Если я проходил службу по линии МИД, то есть был, как говорится, «чистым дипломатом», то Константин, числясь формально дипломатом, работал на Министерство обороны, иначе говоря, он находился под «дипломатической крышей». Но Австралия не член НАТО, связь ее с нашей страной в военной сфере было около нуля и Костя вряд ли мог быть слишком загружен делами военными. Скорее он был во многом занят проблемами военной экономики. А сфера моей деятельности касалась внешней и колониальной политики Австралии, относясь, в том числе, к деятельности ее в блоке АНЗЮС (Австралия, Новая Зеландия и Соединенные Штаты). Именно эту деятельность мы и рассматривали вместе с Костей и очень внимательно: он как человек военный, а я – как дипломат. Как бы то ни было, состояние служебных дел Кости я знал совсем неплохо. Его личная жизнь проходила на моих глазах, поскольку мы жили в одном доме, хотя квартиры находились на разных этажах. Дружили мы семьями, что в нашем положении было весьма логичным и правильным. Это было тем боле так, поскольку сдружились наши жены, сыгрались дети – одного возраста – семь лет, а круг интересов не мог не совпасть, поскольку, честно говоря, в маленьком посольстве все вынуждены уметь сочетать свои личные интересы с интересами колонии. В противном случае ничего не остается, кроме как исполнения расхожей фразы: «чемодан – самолет – домой» – с перспективой подыскать иную работу по своему характеру.
С отъездом жены и сына в отпуск Константин много времени проводил в нашей семье, по крайней мере, ужинал он всегда вместе с нами. Много времени мы проводили в беседах и, если бы в его жизни что-то было не так, он бы скрывать не стал.
Итак, Константин отвел от меня свой печальный взгляд и пошел к игральному столу. Он стоял у него, несколько сутулясь, и это было вместо обычной для него решительной боевой позы и строевой выправки. «Что с ним?» – подумал я и перевел взгляд на Настю, всю, как говорится, полную задора и огня, донельзя стройную и собранную. Она с нетерпением ждала подачи противника, взгляд ее стал цепким, даже как бы суровым. Я не мог ею не любоваться. Это для меня был не столь частый радостный момент любования женой, момент, возможно, радостный потому, что задерганные повседневными делами, устав от всяческих проблем, нам, мужчинам, редко случается так вот, просто и искренне любоваться своими женами, любоваться так, как это делается в самом начале брака. Любоваться с любовью? Да-да, с любовью, которая с течением совместной жизни отходит куда-то на обочину семейных личных отношений, прячется под ворохом проблем, настоящих или надуманных. Спросить: ты жену любишь? Да. А ты её любишь? Посмотрят на тебя, как на недоумка. Правда, пожав плечами, ответят: ну да! Ответят почему – то нехотя и вяло.
В сложившейся ситуации ждать окончательного результата пришлось недолго. Настя буквально летала вокруг стола. Она столь ловко вытаскивала даже очень сложные шарики, что зрители ей охотно и весело аплодировали. Когда нанесла последний завершающий удар, несокрушимый и победный, она запрыгала от радости и восторга. Болельщики весело загалдели, высыпали в адрес Насти комплементы и замолкли в ожидании исполнения уговора по условию спора. Ожидание было искренним и добрым, еще одним поводом потешить себя смущенным видом проигравшего. А последний, весь действительно смущенный и такой покорный, подошел к столу и внимательно посмотрел на Настю, в ее веселые торжествующие глаза. Мне показалось, что он что-то хочет сказать, об этом говорили его глаза, но он лишь пробормотал не совсем кстати: «Береженного Бог бережет!» – и нагнулся, чтобы лезть под стол. В этот момент в посольстве на первом этаже в приоткрытом окне показалась голова дежурного, и он крикнул: «Константин Иванович, вас кличут к телефону!».
Костя распрямился, оглянулся вокруг, остановил сосредоточенный взгляд на Насте, потом на мне, пожал плечами и медленно, совсем не своей обычной спортивной походкой, а как приговоренный, поплелся к входной двери в посольство, приостановился там, взялся за косяк и, постояв пару секунд, как бы поколебавшись, исчез за дверью. Телефонный звонок, который ему предстояло принять, явно не был для него желанным, хотя, похоже, и не был неожиданностью. По крайней мере, мне так тогда показалось.
Уход Константина вызвал справедливое разочарование болельщиков, а я подошел к жене и к дочери, которая сразу, мило и доверчиво, тесно ко мне прижалась сбоку. Тягостный образ Кости меня покинул, а вместо этого охватила радость общения с самыми близкими мне людьми. Я искренне и от души поздравил Настю с победой, не мог не сказать, что горжусь ею и ею любуюсь. Мне очень хотелось обнять её и поцеловать, но было как-то неловко это сделать на публике, хотя к себе я её крепко на краткое мгновение привлек, и сделал это с большим внутренним удовольствием, волнением даже. А у Насти в глазах сияло довольство собой и восторг победы. Люди вокруг, быстро остыв от остроты поединка, переключились на темы, им более близкие, а в целом дело шло к тому, что пора пришла заканчивать веселые спортивные дела, ибо следующим по программе дня был ужин, а за ним в 20.00, как обычно, приятно ожидаемый киносеанс. Были, конечно, предложения дождаться Константина Ивановича и в полной мере потешиться над его неловким положением, но предлагавших было немного, а большинство уже двинулось в сторону домов. Наша семья, несколько поколебавшись, пошла туда же. Мы поравнялись с посольством, когда услышали внутри него выстрел. Выстрел в вечерней тишине был какой-то особенно громкий. Мы, естественно, опешили, замерли, не зная и не понимая толком, что бы всё это могло значить? Остановилась и та группа, которая шла впереди нас. Все мы в какой-то тревоге уставились на здание посольства. Молчали все. И тут, вдруг, распахнулось крайнее окно нижнего этажа, из него по пояс высунулся перепуганный донельзя дежурный и заорал:
– Люди! Беда, большая беда! Константин Иванович… – он на секунду замолк, перевел дух и на чей-то вскрик: «Что там с Константином Ивановичем?!» – сказал, как выдохнул, – он погиб…
Я был рядом с посольской дверью и, еще не услышав конец фразы дежурного, но поняв, что произошло что-то страшное, непоправимое, рванулся внутрь здания и побежал к кабинету Константина Ивановича. Остальной народ побежал вслед. Распахнув дверь кабинета, я в ужасе замер. Друг мой лежал на полу, как-то неестественно сжавшись. С правой стороны его головы текла кровь. Пистолет был отброшен в сторону. Я кинулся к телу Кости, но и просто на взгляд было ясно, что он мертв. Выстрел был сделан в висок. Кабинет наполнился людьми, но было как-то очень и очень тихо. Тихо от случившейся неожиданно трагедии и от полного незнания, что же теперь надо делать. Я этого тоже не знал. Лишь беспомощно смотрел на окружающих людей и понимал, что в этой группе я вроде бы по служебному положению старший, а значит, мне и нужно решать. Дежурному сказал: – Звони на виллу послу. Призови сюда также советника – посланника и, конечно же, консула.
Поиск истины
Я посмотрел на мрачные, растерянные лица окружающих. До того молчавшие, люди вдруг загомонили. Посыпались причитания и советы, к месту и не совсем. Мне ничего не оставалось, как только сказать:
– Товарищи, в этом случае мы бессильны. Пожалуйста, давайте выйдем отсюда, хотя бы во двор.
Взгляд мой упал на Настю, которая в испуге и в страхе, вся бледная, прижав ладони к лицу, стояла в углу комнаты. Она глядела на труп Кости и в глазах ее стояла такая тоска и такой ужас, что у меня в каком-то испуге и у самого упало сердце. Дочь прижалась к ее бедру, на труп она не смотрела, а из глаз ее текли слезы. Народ потянулся на выход, я подошел к Насте, обнял, и тут она припала к моему плечу и зарыдала навзрыд. Таких эмоций в ней я представить не мог. Тело Насти дрожало в каком-то неистовом приступе, а в меня она прямо-таки вцепилась. Я пытался как-то ее успокоить, но это не помогало. И тут она бросила взгляд на лежавший на полу рядом с трупом пистолет, и взгляд этот был столь диким, что я испугался, подумав, что в какой-то момент она, наверно, могла бы его схватить и разрядить в себя обойму. Нет, тогда я просто испугался, а остальное додумал позже в порядке простого недоумения: не могла же Настя подумать, что Костя покончил с собой из-за трех проигранных ей партий в настольный теннис.
В общем, я в меру возможности спокойно и настойчиво вывел жену и дочь из здания посольства, не будучи уверен в том, что надо делать дальше. Мне было необходимо каким-то образом увести семью домой, тем более что Настя была в каком-то полу беспамятстве.
Однако была и очевидная служебная необходимость остаться до приезда начальства, ибо я был единственный дипломат – свидетель. В поисках выхода я подвел все еще рыдающую Настю и перепуганную дочь к скамейке на спортивной площадке, ласково, но настойчиво усадил на нее дочь и Настю, сам сел рядом, продолжая их успокаивать и обнимать. Все люди, потолкавшись какое-то небольшое время у крыльца посольства, разошлись по делам. Вскоре и Настя более или менее успокоилась, взяла дочь за руку, и они тоже пошли домой. А я остался с тяжелым сердцем как по причине смерти друга, так и в силу столь тяжелой реакции на это своей жены. Я конечно, понимал, что смерть близкого нам человека – это серьезное основание для горя, но… Настя была сильным человеком с твердым характером, а, как сейчас выходит, с добрым и нежным сердцем. Вот и пойми после этого другого человека: действительно, можно казаться кем-то, но им не быть. Выходит, что я, прожив почти десять лет со своей женой бок о бок, так и не знал, какая она есть? Чудны дела твои, Господи! Вот именно тогда я и подумал о ее взгляде, брошенном там, в кабинете, на пистолет. Подумал и удивился: невозможно было представить крайней решимости Насти в подобной ситуации. А, впрочем, может быть мне в моем нервном напряжении все это просто показалось. Мало ли до чего можно додуматься, когда мозг пока еще «не в себе».
Подъехало, один за другим, начальство. После осмотра места трагедии собрались в кабинете посла, чтобы оценить ситуацию и принять какое-то решение.
Оценивая ситуацию, приняли во внимание, прежде всего, записку, которую оставил Константин Иванович. Она лежала на столе, была написана твердой рукой и крупным размашистым почерком. Вот её содержание:
«Все мои коллеги – товарищи, и мои любимые. В смерти моей прошу никого не винить. Это было мое твердое, продуманное решение. Я убрал то, с чем больше жить не мог. Не судите, пожалуйста, меня строго и не ищите причин. Любящий всех вас и жизнь, Константин.».
Прочитав записку, посол при нашем полном молчании тоже задумался и произнес:
– Вот тебе, бабушка, и… Костин день. С чего бы он это вдруг…?
Посол медленно обвел нас задумчивым взглядом, положил записку обратно на стол, постучал по ней пальцами.
– Что делать – то будем? – Мы отводили взгляды друг от друга.
На душе было тяжело и тревожно, никакие мысли в голову не лезли. Потрясла неожиданность случившегося и его очевидная нелогичность.
Советник-посланник, вдруг, совершенно нежданно и очевидно инстинктивно перекрестился и произнес:
– В Центр доложить надо немедля.
Все согласно кивнули головами. Консул добавил:
– Надо бы и местную власть как-то оповестить… Нам же Константина в морг сдать надо до отправки в Москву. Сопроводительные документы на вывоз тела сделать необходимо. Разрешение на это от австралийцев надо получить. Гроб купить… Со своей стороны, нам надо, видимо, к месту трагедии, тоесть внутрь посольства допустить местных представителей. Не можем же мы сами вытаскивать труп на крыльцо и там отдавать его в чужие руки.
В конце этого монолога голос консула несколько задрожал: он, как и остальные, очень волновался. Помолчали. Затем советник-посланник вопросил:
– А как быть с его семьей? Надо оповестить? Или этим займется МИД? Видимо, да. А нам в какой форме выразить соболезнование? Запросим МИД? А там еще и Министерство обороны…
Все время, пока начальство совещалось, я скромно исполнял функцию секретаря совещания, не имея ни малейшего желания вмешиваться в дискуссию, да и не с чем было вмешиваться. Дискуссия меня просто не интересовала, поскольку обсуждались вопросы вроде бы и важные, но Кости, который лежал с прострелянной головой в своем кабинете, они уже не касались. И, как ни странно, пока никто не полюбопытствовал: а с какой стати первый секретарь посольства, он же подполковник, послал себе пулю в висок? А ведь это был, пожалуй, основной вопрос, ответ на который Центр будет взыскивать с руководства посольства, да и с коллектива, с партийной организации тоже. Именно этот вопрос крепко сидел в моей голове, не позволяя обременять свои мысли чем то иным. Все, что говорилось другими, я послушно записывал на листке, по сути, не очень вникая в смысл того, что пишу. Тем более все время меня не оставляло беспокойство о семье. Жену и дочь, я, скажем так, вынужден был отправить домой, но… как они там? Там, без меня, столь для них сейчас нужного. И крепко сидело во мне беспокойство в связи с тем, что Настя восприняла трагедию столь тяжело. Тяжело было всем, но реакция Насти, реакция на грани истерики была, конечно же, замечена не только мной. Пока я с дежурным комендантом топтался у трупа, женщины, как могли, пытались ее успокоить, но, как я заметил, им это не слишком удалось.
И это я тоже пытался понять и хоть как то осмыслить. А сделать это было нелегко, поскольку реакция Насти определенно выходила за обычные рамки и, тем более, никак не вязалась с ее обычным и привычным поведением. Она, при всей ее скромности, дружелюбии и доброте, была очень выдержанным человеком. В ходе наших совместно прожитых лет и при любых ситуациях Настя никогда не теряла головы и терпения. Благодаря, прежде всего этому, в семье нашей не возникали споры, а тем более истерики, склонность к которым, всегда есть в арсенале всех женщин. Она отличалась от многих здравым смыслом, надежностью и какой-то не женской (хоть и не мужской) логикой. Тем более, что по профессии она была психологом. В свое время она по окончании в Киеве медицинского училища поступила там же в медицинский институт, а с третьего курса, став моей женой, перевелась во 2-й московский медицинский институт на специализацию по психологии. Жили в Москве мы вместе с моими родителями у метро «Парк культуры» и здесь нельзя не отметить, что Настя прекрасно вписалась в нашу семью, профессорскую, интеллигентную, довольно капризную, свысока относящуюся ко всем приезжим, как подчеркивали родители, из провинции. Для них, впрочем, всё вне Москвы было провинцией, даже если бы это был город-герой Киев. Иначе говоря, Настя всегда являла собой тип человека, которого ничто не может «вышибить из седла». А тут такой конфуз…, было над чем задуматься и признать, что если чужая душа потемки, то уж женская – полный мрак. Наверное, очень большие знатоки женщин – французы – не зря говорят к месту и не к месту при расследованиях: «ищите женщину». В нашем случае, однако, этот афоризм был, наверное, явно не уместен. Не уместен, поскольку за отсутствием события преступления не могло быть и расследования. А, впрочем, черт их знает этих правоведов! Убийства, конечно, как правового факта нет, а убитый-то есть. И все это случилось за рубежом, и значит, расследование будет, хотя бы для того, чтобы сделать организационные выводы, А тут еще чужая пресса с её понятным стремлением найти в смерти дипломата какие-нибудь «жареные факты». Подобный ход мысли мне показался важным, и, когда посол снизошел со своим вопросом до меня, я коротко сказал, что надо бы с руководством местного МИДа согласовать вопрос о том, чтобы все действия вокруг смерти Иванова производились в тайне от борзописцев. Сделать это представлялось трудным, но, в общем и целом, возможным. Возможным тем более, если австралийская сторона сочтет, что гласность вокруг события будет ей не нужна. А технически проблема эта выглядела не сложной для них, для хозяев, а не для нас – гостей, так сказать. И решать эту проблему должен был непосредственно посол, на необходимо высоком уровне. Выслушав меня, посол многозначительно и недовольно хмыкнул, хотя взгляд его на меня был в меру доброжелательным и даже поощрительным.
Пока шла беседа консул временно отлучился, сделал срочно необходимые звонки и мы задолго до полуночи встретили у крыльца труповозку, в которой находился и коронер – особый судебный следователь в англосаксонских странах, на обязанности которого лежит расследование причины смерти лиц, умерших внезапно при невыясненных обстоятельствах. Коронера, вопреки принятым в дипломатии правилам, пришлось допустить к трупу в месте случившейся смерти, то есть в кабинет Константина Ивановича. Он должен был удовлетворить свое профессиональное любопытство, без чего было бы невозможно получить разрешение местной власти на вывоз трупа, а тем более тайным образом.
Сотрудники морга аккуратно разместили тело Константина Ивановича, покрытого простыней, на носилки, снесли и погрузили в машину и…все! Из моей жизни ушел мой добрый, любимый товарищ и друг, а я в большом горе побрел домой, полагая, что у меня в жизни никогда больше не возникнет чего-либо, относящегося к самострелу близкого мне человека. Так все казалось тогда, когда на совещании посол, советник- посланник и консул подробно допросили меня о том, что я знаю или что думаю о происшедшем событии. А что я мог ответить? Да, с Костей мы были близкими друзьями лет пятнадцать, со времени нашей службы в восьмом Балтийском флоте в советской военно-морской базе в Финляндии – район Порккала-Удд. Мы, правда, служили в разных частях. Я – в артиллерийской батарее морской пехоты, а Константин – на быстроходной десантной барже (БДБ). Он был там радистом, а я – старшим офицером батареи, которая периодически грузилась на «его» баржу и нас без излишнего комфорта перетаскивали на учения в разные концы Балтийского моря. В конечной точке мы сталкивали батарею на берег, «воевали» вместе с пехотой на учениях и возвращались на той же барже в суровые будни Порккала-Удда. То слово «баржа» сейчас надо понимать в правильном контексте. В наше время, сейчас, нет десантных барж, но есть десантные корабли, а тогда, в военные годы и сразу после, было наоборот. Баржа и была кораблем, длинною в пятьдесят метров, шириной под семь метров, со скоростью хода в 10 узлов (порядка около 20 км. в час). Она была вооружена пушками и пулеметами. В нее мы тогда грузили четыре пушки, пять скоростных тягачей на гусеничном ходу, комплект боеприпасов, взвод управления и личный состав – всего человек 70 и столько же было в экипаже БДБ.
С тех далеких времен, в начале 50-х годов, началось наше с Костей знакомство, которое постепенно перешло в дружбу. И, как ни странно, казалось, что сама судьба нас разводила, а затем она же вновь притягивала нас друг к другу. Иногда мы думали, что, ну вот, разъезжаемся наверное насовсем. Ан нет, проходит время, иногда долгое и мы опять рядом. Заметьте: рядом, но не вместе. Лишь последний раз, в Австралии, мы оказались вместе, но, как видим, ненадолго. Опять судьба разлучила. Судьба, а может, все-таки, рок?! Злой рок, который очень часто почему-то тяжко бьет по хорошим людям, но обходит стороной людей плохих. Вот и в нашем случае было совсем не понятно, почему жертвой рока стал приличный человек, отменный даже во всех отношениях Константин?
Я брел с этой мысльюк своему дому по старательно ухоженной, в этот час безлюдной аллее, но, вдруг, по какому-то наитию поднял глаза к ярко черному глубокому небу и потрясенный его спокойной красотой остановился, запрокинул голову вверх и, позабыв обо всем, просто любовался тем, что я видел в тот момент. Небо в южной части земного шара всегда чернее неба нашего, северного. Оно-таки ярко черное, а на нем рассыпаны миллиарды звезд-бриллиантов; и они то всего лишь мерно глядят на тебя, то подмигивают, а то и отчаянно срываются в последний полет, направляясь в никуда. И восхищаясь небом, тебя охватывает волнительное чувство вечности, безграничности и какой-то загадочности. Ты понимаешь, что проблемы твоего бытия – это всего лишь песчинки безграничного мира, распростертого над нами и стоящего несказанно выше и, конечно же, мудрее земного опыта. Да, небо или, если хотите, космос – это загадка, не в научном смысле, а в совсем ином. Метафизическом? Нет, – это плоско. Загадка в его божественности, поскольку в это вовлечена человеческая душа, которую физикой или философией не объяснишь, сколь ни пытайся.
Со стороны я, наверное, выглядел очень странно: стоит на дороге взрослый мужчина и зачем-то разглядывает безотрывно и долго небесную красоту, ту, которую мы в повседневной жизни обычно совсем не замечаем. Что интересного нашел он, человек, в бездонном небе, чем очарован? Правильно, я был действительно в течении какого-то времени очарован и отдыхал душой и телом. Но… реальность вернулась и повлекла меня дальше к делам.
С грустью, щемящей и томной, я осторожно открыл дверь квартиры, разумно предполагая, что семья моя уже давно видит сны. Но каково было мое удивление и облегчение, когда я увидел в коридоре прямо перед собой мою Настю. Именно она, ведь, вызывала мое основное беспокойство, ибо, как я понимал, постигшую беду дочь перенесет проще со всей своей детской непосредственностью. А Настя…? Вот она во всей своей милой красе? Такого сюрприза я от нее не ожидал. Она была не в домашнем халате, что было бы естественно, и не в кровати, что было бы естественным и того более, а в своем парадном черном платье, без каких-либо украшений, лишь с траурной повязкой в волосах. Она, глядя в мои глаза своим прямым и лучисто-скромным, светлым взглядом, подошла, прижалась ко мне, обняла мою шею и стала целовать мое лицо. Это было столь неожиданно, что я опешил и даже потерял дар речи. Да и было от чего: я уже давно не видел от нее такой страстной и преданной ласки. В меру сил, превозмогая неожиданность, я с удовольствием ответил ей тем же, так толком и не понимая метаморфозу, которая с ней произошла. Мои руки обнимали и крепко прижимали Настино упругое тело; казалось мы слились в нечто единое. Сердце мое стучало быстро, поднималось томление и страсть, а в голове сидел вопрос: с какой же стати такой сюрприз для меня? Наконец она откинула голову назад, тряхнула волной своих тяжелых густых коштановых волос и закрывая глаза, произнесла:
– Ой, Пашка, милый мой морпех, ты не представляешь, какое это счастье любить тебя! Я это особо поняла сейчас, только осознав горький и тяжкий случай потери нашего друга.
Она положила голову мне на плечо и зашептала в ухо:
– Ты знаешь, мы все живем в какой-то рутине. Рутине, необходимой для жизни, в чем-то иногда нас даже раздражающей, и как бы забываем о любви к людям, нам близким, не понимаем, что жизнь, со всеми ее проблемами, коротка, а жизнь молодая, с ее страстью и жаждой любви, и того короче. И в конце – концов все кончается и лишь остается сожаление о несделанном. И еще поняла я, как дорог ты для меня со всей своей правильностью, логичностью, честностью и умом…
Настя помолчала, вновь сильно прижавшись, продолжала:
– Я знаю, я чувствую, что ты меня любишь, ты все готов для меня сделать. Я тебя тоже очень – очень люблю. Но думаю, что мы с тобой излишне скромны в проявлении чувств…
Она вновь начала целовать мое лицо, а мне, после ее волнительной и ласковой тирады не осталось ничего другого, как взять ее на руки и унести в спальню. Её симпатичное черное платье стало лишним.
* * *
А с утра началась проза жизни. После печали и горя прошлого дня, смягченными милыми прелестями прошедшей ночи в нежном соитии, мы буднично присели за стол, не испытывая совсем чувства голода, решив ограничить себя чашкой кофе. Дочурку, конечно же, это не удовлетворяло, и она, энергично поглощая омлет, щебетала нам о своих делах и планах, в которых места для почившего в бозе Константина Ивановича места не нашлось. Что взять с ребенка, у которого каждый день начинается, как с чистого листа. А что же касается меня и Насти, то как только щебетание ребенка завершилось и она упорхнула в свою комнату, наши глаза встретились с немым вопросом: «Что это было, чем объяснить поступок Кости? Я спросил:
– Насть, ты-то, как понимаешь все случившееся? Я в куски разорвал свои мысли, но ничего путного не придумал. Ведь Костя был человеком крепкого рассудка, который не мог поступить вот так, сдуру, с бухты-барахты свести счеты с жизнью.
Я вопросительно смотрел в глаза Насти, которые, будучи по природе голубыми, стали в тот момент серыми. В них, как я понимал, сидел тот же вопрос и ответа я не ожидал. Настя, немного помолчав, сказала без энтузиазма и определенности:
– Не знаю, Паша, и я ответа. Мне всегда казалось, что в жизни Кости все в порядке. Что нужно вашему брату – мужчине, у него было, пожалуй, в избытке. Они с женой и сыном составляли идеальную семью. Мы бок о бок с его семьей живем несколько месяцев, и если бы в ней были какие-то трещины, мы бы это заметили обязательно. Нет, причину трагедии с этой стороны искать нечего. Любовью… – Настя запнулась, чуть подумала, прежде, чем продолжить, – Костя был окружен любовью на зависть многим очень и, пожалуй, – она на мгновение опять запнулась, – даже слишком. Его Елена в нем души не чаяла, а сын – боготворил…
Настя умолкла, в комнате повисла грусть.
Я опять спросил:
– За время пока я болтался в командировке в Папуа-Новой Гвинее, здесь никаких событий, с ним связанных, не происходило, скажем на том же последнем партийном собрании? Ты на нем присутствовала и… мало ли что?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/uriy-ilin-9614037/predsmertnaya-ispoved-diplomata/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.